Вернёмся к периоду – 35 лет до гибели империи.

Вспышка истерического террора эпохи Александра II с огромным трудом, но была подавлена. «Истерическим» (т. е. «маточным») российский террор я здесь назвал не только в пику его героизаторам, но и для привлечения внимания к несомненному феномену – громадной удельной доле женщин в террористических организациях. Если задастся целью, просчитать долю женщин во всех тогдашних органах, корпорациях, социальных группах: армия, медицинский персонал, студенчество, контрабандисты, артисты… – уверен, что самой большой окажется их доля в революционных организациях. В самом знаменитом террористическом списке – «первомартовцы», убийцы Александра II – из шести приговорённых к повешению две женщины, Перовская и Гельфанд (помилована из-за беременности).

Внушаемость, подражательность, низкая способность критического восприятия… – конечно да. Желаете несколько неожиданное сопоставление? – Средневековые процессы над: ведьмами и… ведьмаками (здесь как раз подавляющая статистика заставила почти забыть, что в преследуемых были и мужчины, ведьмаки – но гораздо меньше!). Не только пытками, но, как доказали многие исследователи, и – подражанием, истеричными самооговорами умножалось тогда число ведьм…

Два громких судебных процесса – «Дело Засулич» 1878 года и убийство Александра II 1881 года и, главное, общественная на них реакция во многом подорвали течение государственной жизни, свели к бессмыслице работу поколений. По первому делу я добавлю один новый акцент, но вначале, извините, порция известных фактов.

Вера Засулич – знакомая, сотрудница самого Сергея Нечаева (главного «беса» нашей истории). Правда, ретушёры её облика твердят о разногласиях с Нечаевым и весьма ограниченном их сотрудничестве. Потом в группе «Бунтарей-бакунистов» она с помощью фальшивых царских манифестов пыталась поднять крестьянское восстание в Чигиринском уезде Киевской губернии.

В июле 1877 года после бунта в тюрьме петербургский губернатор Трепов приказал высечь непокорного арестанта Боголюбова, в январе 1878-го, через полгода, Вера Засулич стреляет в губернатора.

Министр юстиции граф Пален, имея множество вполне законных вариантов вплоть до передачи дела Военному суду, отдаёт его суду присяжных. Председатель Петербургского окружного суда – 33-летний, в будущем знаменитый А. Ф. Кони…

Победоносцев: «Идти на суд присяжных с таким делом, посреди такого общества, как петербургское, – не шуточное дело».

Адвокат Александров внушал и внушил присяжным: «Сочувствие наказанному Боголюбову оправдывает террористку»… Оглашение вердикта оборвалось на словах: «Не винов…» – Крики радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы «Браво! Ура! Молодцы!». Обнимали друг друга, целовались, лезли через перила к Александрову и Засулич, поздравляли. Адвоката качали, а затем на руках вынесли из зала суда и пронесли до Литейной улицы. Когда Засулич вышла из дома предварительного заключения, то попала в объятия толпы. Под радостные крики её подбрасывали вверх.

Русский юрист Н. И. Карабчевский: «Защита Веры Засулич сделала адвоката Александрова всемирно знаменитым. Речь его перевели на иностранные языки». Газеты Франции, Германии, Англии, США, Италии, всего цивилизованного мира в восторге: в России победили Закон и Гуманность.

Засулич, адвокат Александров, председатель суда Кони – герои дня. На следующий день после освобождения приговор был опротестован, издан приказ об аресте Засулич, но она скрылась на конспиративной квартире и вскоре, чтобы избежать повторного ареста, была тайно переправлена в Швецию. В 1880 году Засулич в Париже. Сотрудничает с Плехановым, Лениным…

Я предлагаю задуматься над тем, что всё время казалось простым и естественным: переход Засулич на нелегальное положение, эмиграция в Европу… упреждая повторное рассмотрение её дела. Вроде всё правильно, привычное тогдашнее коловращение: теракт, суд, эмиграция, подполье.

НО… ведь Европа и США тогда приветствовали – Торжество Закона в России! Каковое «Торжество» во всём мире предполагает рассмотрение дела в нескольких инстанциях. Чего, кажется, проще: районный суд решил, областной может перерешить, далее Верховный суд… Но Европа вместе с нашими революционерами и либералами, получив нужное решение первой инстанции, Петербургского окружного суда… выкрадывает и укрывает Засулич от последующих столь же законных судебных инстанций.

Вот картина, несколько утрирующая эту логику: выдавили европейские либералы нужное им решение на первой инстанции, вынесли под истеричные вопли на руках из здания суда адвоката и подсудимую, вывезли их подальше, и… – атомную бомбу на весь этот Петербург, чтоб там прокуратура не опротестовала и чтоб «Торжество Закона» вышло уж точно окончательным. Смысл карикатуры: и бомба на Петербург, и выкрадывание, укрывательство обвиняемой – факторы, одинаково нарушающие законное течение судебного дела. И поразительно (я проверял): все 130 лет (!) история засуличского дела именно с этой стороны никем до сих пор не рассматривалась. Что затемняет суть и начальные условия спора с либералами.

Это смелое сочетание любых мер напомнило мне историю борьбы Ленина с ликвидаторами и отзовистами в РСДРП. Первые говорили: «Мы прошли в Государственную Думу. У нас теперь какая-никакая фракция: пять человек! (Считая, как потом оказалось, агента полиции.) Значит, надо ликвидировать подпольную лавочку». Вторые: «Нет, надо отозвать товарищей из Думы и продолжать заниматься честным террором». Ликвидаторы с отзовистами, споря о дальнейшей судьбе партии, тянули Ленина в свою сторону. Решение вождя было очень симптоматичным, по-настоящему революционным, неожиданным. По-моему, именно оно проложило дорогу, если вспомнить зазубренную формулировку, к «партии нового типа».

Он решил оставить и то и то. Новый уровень морали, всемогущество «Сочетания»: днём, допустим, спорить в Думе, цитируя Платона, Монтескье, а ночью заложить бомбу под оппонентскую кровать…

Засулич была в партии Ленина, в редакции газеты «Искра» (правда, потом перешла к меньшевикам). Может, задумчиво оглядывая потёртую личность старой террористки, вспоминая «казус Засулич», овации мира Торжеству Закона с одновременным выкрадыванием, укрывательством террористки, вождь как раз и продумал то решение, столь удивившее и ликвидаторов и отзовистов. Как знать!

А в 1878 году на домашнем балу у графа Палена громадный успех имели «принесённые с работы», т. е. вытащенные им из папки «Дела № …», фотокарточки «романтической преступницы, из-за любовника чуть не застрелившей градоначальника». Вот и министр Пален словил «свои 5 минут славы».

Она стала кумиром молодёжи. Курсистки, гувернантки, наверное, и модистки мечтали повторить «подвиг Засулич». Теперь русских градоначальников можно было стрелять безнаказанно. Французских, немецких, английских, разумеется, нет. Их Закон «горячим сочувствием толкнувшим на теракт…» не обойти, гильотины и виселицы в Европе как работали, так и работали. А вот дикари получили в руки сразу две игрушки: многозарядный револьвер и Суд присяжных, теперь они точно разнесут своё государство.

Князь Мещерский, издатель журнала «Гражданин», писал: «Оправдание Засулич проходило будто в каком-то кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами, столь наглое торжество крамолы».

Перед своим увольнением министр юстиции Пален долго убеждал Кони уйти в отставку: уволить не мог! «Независимость суда» – ещё одна игрушка. Но Кони не ушёл, ещё 20 лет собирая лавры либерала, борца с самодержавием. Засулич умерла в 1919 году, похоронена на Волковском кладбище, участок «Литераторские мостки», рядом с Плехановым. Позже на «Литераторских мостках», недалеко от могилы Засулич, перезахоронили прах Кони, перенесённый с Тихвинского кладбища Александро-Невской лавры.

Что ж, очищение территории Лавры можно, конечно, приветствовать, но… грустно всё это, господа.

Философическая истерия

Прошло три года, террор стал светской модой, и в 1881 году убили царя Александра II. Идёт суд над террористами, и накануне вынесения приговора в Петербурге в зале Кредитного товарищества во время своей публичной лекции модный философ Владимир Соловьёв вдруг сказал о цареубийцах: «Царь должен простить. Если он христианин, он должен простить. Если он действительный вождь народа, он должен простить. Если государственная власть вступит на кровавый путь, мы отречёмся от неё». Свидетели: «Невозможно передать, что творилось в зале. Какой-то массовый экстаз. Восторженная молодёжь вынесла оратора на руках…»

Не думайте, что тот спич был единичным всплеском: ну, захотелось философу проехать на «руках восторженной молодёжи» метров тридцать от кафедры до гардероба, или чуть далее, по маршруту Засулич и её адвоката… Нет, вся многолетняя, даже удивительно, насколько ещё неоценённая работа Соловьёва – это разрушение смысла русской государственности. Именно он протянул бикфордов шнур от эпохи терроризма, Нечаева, Засулич, их истеричных подражателей к двум последним царствования императорской России.

Признание громадного значения философа Соловьёва можно найти в работах его последователей: Бердяева, Булгакова, Франка, Андрея Белого, Блока… в общем, тех, кто этому значению придавал другой, противоположный знак. Соловьёв «стоял у истоков русского «духовного возрождения» начала ХХ века, «русского духовного ренессанса» (Н. Бердяев). В другом месте Бердяев этот «ренессанс» назвал Серебряным веком. Хотя точное авторство термина «Серебряный век» ещё обсуждается (называют и Маковского, и Оцупа), более-менее доказано, и «Сменовеховцами» особенно убедительно, что этот «ренессанс» духовно подготовил катастрофу 1917 года. Выяснение роли влияния Соловьёва – это как раз зачёркивание одного «вдруг» в истории России, а именно: «Почему-то во время Русско-японской войны 1904–1905 годов… вдруг оказалось, что значительная часть российской публики яростно болеет за японцев, аплодируя, передают каждое известие об их победах, постоянно преувеличивают потери русских войск, создавая определённое давление на правительство».

Как-то эксперты Ширяев и Смирнов в одной передаче «Исторического канала» убедительно раскрывали лже-арифметику, механику искажения цифр наших и японских потерь в 1905 году… Но откуда вдруг взялась сама прослойка российского общества, энергично распространявшая эти ложные цифры? Это же и вправду странно, особенно если сравнить с общественным мнением в России 1812 или 1878 годов (Русско-турецкая война). Всего за 25 лет такие вдруг радикальные изменения! Или почему в 1915–1917 годах многие россияне стали вдруг желать поражения своей армии и действовать по принципу «чем хуже – тем лучше»? Это всё вопросы к властителям дум Серебряного века, «соловьёвцам».

Историческая важность, действенность соловьёвского ультиматума: Царь должен простить террористов, если он христианин и действительный вождь народа, иначе мы отречёмся от него, – сконденсировалась, как в химической реакции, по формуле:

Желябов + Соловьёв = общественное мнение.

Сергей Кравчинский об образе революционера-террориста писал: «Он прекрасен, грозен, неотразимо обаятелен, так как соединяет в себе оба высочайших типа человеческого величия: мученика и героя».

Л. Мирский покушался на шефа жандармов Дрентельна, чтобы привлечь внимание любимой девушки, у которой «был чисто романтический восторг перед Кравчинским», ранее зарезавшим среди бела дня на людной улице предшественника Дрентельна – Мезенцева».

Аполлинария Суслова, экс-пассия Достоевского, а потом и Розанова, доказывала Фёдору Михайловичу, что за нанесённое ей когда-то мужчиной оскорбление «…не всё ли равно, какой мужчина заплатит за надругательство надо мной. Почему бы и не сам царь? Как просто, подумай только, – один жест, одно движение, и ты в сонме знаменитостей, гениев, великих людей, спасителей человечества».

Видите, ещё за 80 лет до рождения термина PR, «Пиар», Аполлинария ухватила самую суть: всё равно на ком сорвать старую обиду, но… если на царе, то ты ещё окажешься и… в сонме знаменитостей, гениев… Английский термин marked people, дословно «маркированные люди», пиарщики используют в смысле обозначения категории людей уже marked, отмеченных обществом, рынком (в данном случае это схоже: общество = рынок потребителей новостей). Войдя в какое угодно отношение marked people, можно и самой стать marked people, как Засулич и Соловьёв. Как Марк Чепмен – убийца Джона Леннона…

Да, второй, наверно, каторгой была для Фёдора Михайловича эта феминистка-террористка. В случае Пиар-Аполлинарии – это образ мыслей, характерный, но не ставший образом действий. А может, это моя психологическая гипотеза: вместо царя она использовала как marked people Достоевского, а потом и Василия Розанова. Здесь появляется ещё один интересный полуабсурдный сюжет: Фёдор Михайлович принял на себя психопатический удар Аполлинарии, тем самым грудью заслонил царя. Вроде «Жизнь за Царя»-2.

Герцен в своём «Колоколе» писал: «Есть мгновения в жизни народов, в которые весь нравственный быт поколеблен, все нервы подняты, и жизнь и своя жизнь человеку так мало стоит, что он делается убийцей».

Статистически зафиксированную волну самоубийств молодёжи начала XX века В. М. Бехтерев объяснял как социальную болезнь, помимо угнетающего личность аффекта, связанного с процессами модернизации общества, силу примера и общее пессимистическое настроение умов.

Сборник «На помощь молодёжи» (Киев, 1910): «…В молодом поколении растерянность и подавленность, ослабление воли к жизни, отчаянная разочарованность и гнетущее одиночество… Бывают в истории такие периоды и условия, когда разочаровываться жизнью становится особенно легко и удобно, а может быть, и модно».

Примеры Веры Засулич, Соловьёва и его ошалевших слушателей, «Пиар-Аполлинарии», Софьи Перовской, Каляевых и прочих Л. Мирских… это переплетение психиатрии с политикой привлекало внимание не только корифея Бехтерева. По «истерическому террору» я добавлю пару замечаний.

В случае Веры Засулич какая деталь осталась, увы, недооценённой? Лично, на мой взгляд, в её «истории болезни» самое важное: полугодовой разрыв, интервал между внешней Причиной (поводом) и Поступком.

13 июля 1877 года губернатор Трепов приказал высечь непокорного арестанта Боголюбова. 24 января 1878-го Засулич стреляет в губернатора. Срок, по-моему, достаточный, чтобы напрочь отбросить подхваченные общественным мнением басни адвоката Александрова о «благородном порыве», о том, что она вдруг «ощутила оскорбление арестанту – как себе лично».

Эти полгода – некий «инкубационный период» её болезни. «Заводилась», примерялась, примерно как Аполлинария Суслова примерялась всю жизнь. Интересная разница: Аполлинария всё же не выстрелила. По-моему, повлияло то, что, имея таких слушателей, собеседников, как Достоевский, Розанов, она выговорилась, спустила напряжение на партнёров. А одинокой уродине Вере Засулич не так повезло.

Справочник: «Истерuя (др. – греч. ??????? (hystera) – «матка»); бeшенство мaтки – устаревший медицинский диагноз, на данный момент соответствующий ряду психических расстройств лёгкой и средней степени тяжести».

Платон: «Истерия – бешенство, в которое впадает матка женщины, не имея возможности зачать».

Современная психиатрия: «Истерическое расстройство личности. Ему присущи поверхностность суждений, внушаемость и самовнушаемость, склонность к фантазированию, неустойчивость настроения, стремление привлечь к себе внимание, театральность поведения».

Истеризм русского террора, который всего одна опечатка может превратить в «историзм» особенно ярко виден, если перешагнуть через штампы наших учебников, где всегда по отдельным главам разведены «Внешняя политика» и «Революционно-демократическое движение».

Последнее – это как всегда: Желябов Перовская, Засулич, их адвокаты Александров (в узко-судебном смысле), Вл. Соловьёв (во всероссийско-идеологическом).

А вот под «Внешнюю политику царизма» того периода подпадала Русско-турецкая война. Что была это за война?

Мучительно реформируясь, вслед за освобождением крестьян, Россия сломала и многовековую «рекрутскую» армию. Военный министр Милютин недавно приступил к созданию армии на основе всеобщей воинской повинности. Но очередные вести о турецкой резне христиан на Балканах заставляют забыть о реформах. Страна (предпоследний раз в истории!) объединяется в общем порыве. Славянские комитеты собирают пожертвования, добровольцами на войну уходят врачи Склифосовский, Пирогов, Боткин, писатели Гаршин, Гиляровский, художник Поленов. Шестидесятилетний Тургенев говорил: «Будь я моложе, я бы туда пошёл». Герой Крымской войны, будущий великий оппонент царского правительства пятидесятилетний Лев Толстой тоже собирается: «Вся Россия там, и я должен идти».

И, сближая изначально «разведённые темы»: революционеры, народовольцы С. М. Кравчинский, Д. А. Клеменц, М. П. Сажин, В. Ф. Костюрин, А. П. Корба тоже пошли добровольцами на Балканы. Несколько из них: А. Г. Ерошенко, Д. А. Гольдштейн, К. Н. Богданович – погибли на той войне.

Взятие Плевны 28 ноября 1877 года надломило турок – единственным спасением была зимняя пауза и надежда на вмешательство Англии. Друг и кумир Вл. Соловьёва папа римский Лев XIII собирает антироссийскую коалицию, благословляя турецкое оружие: «Чем скорее будет подавлена схизма (православие), тем лучше… рука Божия может руководить и мечом башибузука (главные головорезы турецкой армии)». Россия балансировала на грани новой «Крымской» войны, с новой коалицией. Громадные усилия русской дипломатии Горчакова (конвенция с Австрией…) могли обеспечить относительный, недружественный, но всё же нейтралитет примерно на один год войны. Далее, как было рассчитано, сила возмущения британской публики – турецкой резнёй начала уступать геополитическим резонам, и Британия планировала «Крымскую войну-2». Отпущенный год истекал в апреле 1878-го, а зимой Балканские перевалы, по оценке военных специалистов всего мира, непроходимы. Начальник Генерального штаба Германии Мольтке разрешил немецким военным наблюдателям уехать на зиму в отпуск. Канцлер Бисмарк, ревниво следивший за успехами России, сложил у себя в кабинете карту Балканского полуострова, сказал, что до весны она ему не понадобится.

Военный министр Милютин рекомендовал решиться на зимний бросок, «чтобы предупредить вмешательство западных держав в защиту Турции». И переход стал одним из самых трудных в истории войн. Солдаты с невероятными усилиями втаскивали по ледяным скалам орудия. Часто они срывались в пропасти вместе с людьми и лошадьми.

Историк Троицкий писал: «Генералу Гурко донесли, что на один из перевалов артиллерию даже на руках поднять нельзя. Гурко приказал: “Втащить зубами!” – и втащили… Перевалив через Балканы, русские войска пошли на Константинополь. Турки в последней попытке остановить наших дали сражение под Филиппополем (нынешний Пловдив) 15–17 января 1878, но были разгромлены. 11 февраля Скобелев занял местечко Сан-Стефано в 12 верстах от Константинополя. Русские офицеры уже разглядывали в подзорные трубы достопримечательности турецкой столицы…»

В Сан-Стефано и был подписан мирный договор с Турцией. Но Англия и Австро-Венгрия грозят новой коалицией и войной. Учтя это и внутриполитическую обстановку (всплеск террора!), Россия соглашается в Берлине подписать совсем другой мир, существенно обесценивший подвиги её армии…

Далее я предлагаю рассмотреть события этого года – в едином потоке, словно листая страницы дневника внимательного современника событий. Без комментариев (ну, почти без комментариев):

20 февраля 1877. Премьера балета П. И. Чайковского «Лебединое озеро».

4 марта 1877. Первый выпуск женщин-врачей в России.

24 апреля 1877. Начало Русско-турецкой войны.

1 июля 1877. Первый Уимблдонский теннисный турнир.

13 июля 1877. Бунт в тюрьме, после которого губернатор Трепов приказал высечь арестанта Боголюбова.

9 августа 1877. Начало героической обороны Шипки в Русско-турецкой войне.

28 ноября 1877. Взятие русскими Плевны. Перелом в ходе войны.

9 января 1878. После пятимесячной осады победа русских у Шипки-Шейново, взятие в плен турецкой армии.

11 января 1878. Торжественные похороны русского поэта Н. А. Некрасова. (Тут тоже не без истерии. Когда один писатель в траурной речи поставил Некрасова рядом с Пушкиным, толпа студентов заорала: «Выше! Выше! Некрасов выше Пушкина!»)

14 января 1878. На Батумском рейде русские катера «Чесма» и «Синоп» самодвижущими минами (торпедами) топят турецкий корабль. Первая в истории торпедная атака.

20 января 1878. Русская армия занимает Адрианополь.

24 января 1878. Революционерка Вера Засулич стреляет в Петербургского градоначальника Ф. Трепова, объявляя это местью за порку арестанта Боголюбова.

19 февраля 1878. Подписание Сан-Стефанского предварительного мирного договора России с Турцией.

13 июля 1878. Завершился Берлинский конгресс, где Россия вынуждена подписать трактат, существенно менявший (в худшую для нас сторону) условия Сан-Стефанского договора.

Как и всегда в подобных ситуациях, «уравнение мирного договора» решалось с учётом значения главных переменных: военные результаты, дипломатическое давление, внутренняя стабильность = способность страны к продолжению войны. Блестящие военные успехи (армия стоит у Стамбула), отчасти уравновешивались дипломатическим давлением Англии, Австрии, Германии, но мощным фактором, «выворачивающим руки» нашей стороне на переговорах, стало внутреннее положение России, разгул террора, вдохновлённого победой в «Деле Засулич». Вот и связь между разными «полочками»: тот выстрел Засулич был через три дня после взятия Адрианополя, достижения русской армией высшей точки за все (строго считая) 300 лет турецких войн.

Но в какой мере Соловьёв и его адепты, серебряновековые декаденты, были виновниками, а в какой только пассивными воспевателями общественного кризиса? Вопрос трудноразрешимый, по сути это – проекция более общих, «вечных» вопросов о… «соотношении субъективных и объективных причин», о «роли личности в истории», «о первичности духа или материи… курицы или яйца». Одно известно наверняка: идейно-философским источником, от которого тянулись лучи влияния вплоть до самого заурядного кабацкого декадентского концерта, скандальной акции, был философ Соловьёв. Его влияние со временем и организационно оформилось в виде «Московского религиозно-философского общества имени Вл. Соловьёва» (Бердяев, Булгаков, А. Белый, Вяч. Иванов, Е. Н. Трубецкой, Эрн, Флоренский…).

А уж общественное мнение, синтезировавшееся по формуле Желябов + Соловьёв, сформировало и новое поколение правящего класса, политиков, чиновников, точнее, их критическую массу, прорвавшую, смывшую Российскую империю. Люди этой формации, если они попадали на госслужбу, то действовали без внутренней убеждённости, без любви к государству. А если они были – в Земствах, Госдуме, в блоках и партиях, то сумели запомниться всему миру. «Отрекли» царя, поделили портфели (самое смешное, что они называли это «ответственный кабинет министров», лозунг был такой), в несколько месяцев развалили государство, сбежали и в эмиграции признались: «А мы-то думали, что нас по-прежнему должны были охранять царские жандармы».

Декадентам, Серебряному веку, «соловьёвцам» (так, кстати, называли и Блока, и он гордо носил сей титул) будет посвящена отдельная глава – «Мельхиоровый век», а здесь уделю внимание собственно философу Владимиру Соловьёву.

Среди трудностей спора о его философии первая, на поверхности лежащая основная идея религиозной философии, София, Душа Мира, Соловьёву открылась «в мистическом видении». Вот и Википедия приводит слова Даниила Андреева, что «Соловьёв – единственный русский философ, заслуживающий этого наименования безо всякой натяжки». Да, Даниил Андреев, конечно, тайнозритель (визионер) авторитетный, у него самого есть «Роза Мира».

Соловьёвым и его клакой замешаны до консистенции клейстера философские системы, мистические откровения и… спиритические сеансы. При том, что в целом это модное поветрие, спиритизм, «столоверчение» (эдакий «Дом-2» XIX – начала XX века) уже давно изучено и помещено, как и следовало, рядом с цирковым, ярмарочным «чревовещанием» и всем прочим, однако соловьёвские «медиумические записи» публикуются, изучаются.

Возражать Соловьёву на соответствующем уровне сложно. Например, у меня, сразу признаюсь, не было каких-либо мистических контрвидений, в которых какая-нибудь дама мне сказала бы: «София Соловьёва – блеф, случайная пустая выдумка». И манипуляции с открывающимися книгами, дрожащими поворачивающимися ножницами, вертящимися столами – я видел только в кино.

Вторая сложность спора в том, что я, опять же признаюсь, читал отнюдь не все работы Соловьёва. Это напоминает мне старую институтскую постановку вопроса. Когда-то я азартно опровергал Карла Маркса: «Ведь он из своего “Капитала” вывел относительное и абсолютное обнищание пролетариата. А из двойного обнищания вывел мировую революцию, главенствующую роль пролетариата. Это же ерунда!» Интеллигентный профессор Мурзов вздыхал: «Игорь, ну ты же не читал весь “Капитал”, как ты можешь опровергать?» Я в азарте грыз первый том, там, где есть ещё формулы и некая логическая цепочка, и вдруг вижу, понимаю: ещё остаётся 3 (три)! Возмущённо возражаю профессору: «А если я написал бы 44 тома заведомой ерунды, был бы ещё более неуязвим, требуя от критиков сначала прочесть всё это и принимая предварительно зачёт по знанию всех моих 44 томов! Вряд ли бы кто потратил жизнь на «опровержение меня»! Нет! Это философ сам обязан предоставить на общее обозрение свои краткие выводы! Как Мартин Лютер на дверь виттенбергской церкви прибил свои 95 тезисов!»