Глава 5

Ахмед. Подмосковье

За две недели до этой ночи

Дни сгорали, как сухой хворост в горах, и, как сухой хворост, не давали тепла. В отличие от многих своих товарищей по оружию, Ахмед не курил и не пил, тем более не нюхал и не кололся. И не потому, что все это было грехом, – такие грехи легко отпустили бы ему, как отпускали другим, – уж очень уважительными были причины. Велик был страх оказаться зависимым. Еще большим был страх потерять контроль над главным оружием – разумом и интуицией. Но у этой прагматичной нравственности была и обратная сторона – расслабляться становилось все тяжелее. И теперь, когда, не давая тепла, сгорали последние дни, не помогали уже обычные средства – медитация и животный, на грани садизма секс с двумя-тремя телками. Входил к ним в комнату или бассейн, снимал халат и видел выражение сначала изумления, а затем ужаса в тупых глазах. А потом крики и вопли, пока нанизывал их сочные молодые тела, как куски мяса на шампур. Еле уползали, суки. Платили им хорошо, можно было и потерпеть. Потом расслабляющий массаж и сон. Но массаж больше не расслаблял, а сон становился все короче и тревожнее. Сколько нужно было успеть и сколько за всеми проверить! Усилием своей воли и разума Ахмед разгонял операцию, над которой целому штабу впору было работать, и это в условиях конспирации, зная, что телефоны твои слушают или пытаются слушать, что двадцать четыре часа за тобой следят или пытаются следить.

Прожив после долгого отсутствия несколько месяцев в России, Ахмед вынужден был признать, что совершил ошибку, которую многие допускали до него. Как армейские генералы всегда готовятся к прошлой войне, и война новая застает их врасплох, как люди вообще в силу дискретности своего мышления не способны в текущем времени формировать происходящие вокруг изменения, так и Ахмед планировал свою операцию в России конца 90-х годов. Он подсознательно не допускал мысли, что ненавистная ему страна перешла в новый век – криво-косо, наследив на дороге и переломав все, что можно переломать, но переползла. Конечно, он знал о ценах на нефть и о власти силовиков, но это все были огромные фрагменты, которые складывались в совсем другую, привычную картину. То, что он увидел, было непривычным и не всегда понятным. Раньше всех можно было купить, кастинг можно было проводить среди претендентов на десять тысяч зеленых, а теперь майор презрительно морду воротил, старший лейтенант еще задумывался, не слишком ли за эту десятку париться придется и что будет, если начальство узнает. Раньше достаточно было одного звонка и произнесенной фамилии, а то и имени-отчества, чтобы по всей воде рябь пошла, а теперь даже в условиях пресловутой вертикали могли и ослушаться – нет письменного распоряжения, значит, не так уж и надо. И постепенно Ахмед вынужден был признать, что он не знает эту Россию так хорошо, как знал прежнюю, и не чувствует себя в ней так же уверенно, как в прежней. Все было новым, и стройке не видно было конца. Это не умаляло его решимости, но добавляло злости, которая, как Ахмед неоднократно убеждался на своем и чужом опыте, была очень плохим советчиком в делах.

Напрямую он не общался здесь ни с кем, кроме трех-четырех человек. Но обратной связи от этих доверенных людей, особенно от Ивана, было достаточно, чтобы понять: если быстро не перестроишься – об успехе и не мечтай. И тогда Ахмед сказал себе: ты думал, это будет трудная задача, а оказывается – невыполнимая. Ты всегда считал, что никто из смертных не может сравниться с тобой, значит, нельзя отступать. Отступишь – будешь такой, как и все. И тогда он стал решать нерешаемую задачу, понимая, что никто никогда не оценит того, что ему предстоит совершить.

С самого начала Ахмед понимал, что русские спецслужбы его используют. Более того, они знали, что он это понимает. Теракту, может быть, дадут произойти, если жертвы входят в их план, но они исключат даже малейшую вероятность того, что первое лицо может пострадать. Отсюда следовало два варианта: или всех возьмут еще до теракта, или все-таки дадут ему свершиться, но президента в машине не будет. Потом расскажут, как он геройски себя вел, как, перехватив автомат у раненого телохранителя, лично убил двух террористов. Потом появятся документы, связывающие теракт с Асланом, и вся партия будет сыграна. Размах, конечно, вызывает уважение, но не более.

Итак, они понимают, что он понимает, и если он все-таки соглашается на это безумие, значит, у него есть свой план. И конечно, они понимают, в чем этот план состоит: он обсуждает с ними и прорабатывает детали одной операции и параллельно готовит другую. Чего они не могут знать, так это того, в чем заключается другая операция, но даже если они не знают этого, то должны хоть как-то этим озаботиться, и эта озабоченность должна хоть в чем-то проявиться.

Между тем вокруг него было тихо. Малейший шорох, малейшее движение – хвостом ящерица по траве – он учуял бы. Вот почему от последних дней веяло холодом. Иван чист, люди Ивана – простые исполнители, каждый знает только свою роль, остается только Алексей, которого он сам же и нашел. Алексея ему подставить не могли, значит, если их источник – Алексей, то он сам вывел их на него. Если его не вели до города, то в городе его найти не могли – такой вариант он предусмотрел. Значит, в одну из последующих встреч вычислили Алексея, подставили ему эту девчонку. Если они так работают – тогда беда. Алексей чист, в этом Ахмед был уверен. Девчонку проверяли… Неужели они так научились работать? С этой мыслью он оказался один в темной спальне чужого холодного дома в чужой ненавистной стране. И понял, что так все и есть. Ахмед встал, взял с тумбочки бутылку с водой, сделал несколько глотков. Подошел к окну и отдернул штору. Предрассветная тишина. Сколько раз он лежал, укрытый такой же тишиной, в снежных горах, в густой траве среди развалин дома, поджидая свою добычу. Теперь добычей является он сам и кто-то другой лежит в чистой траве, а кто-то сидит в наушниках, ожидая щелчка телефонного разговора. И кто-то не спит в кабинете за толстыми кирпичными стенами, пытаясь предугадать его следующий шаг.

Никогда в зеркале так не отражается правда, как в четыре утра. Все, что было налеплено на лице для украшения, смыто, и слишком короток и тревожен был сон, чтобы хоть чуть-чуть восстановиться. Жуткая, клыкастая правда: все проиграно. Все усилия напрасны, все жертвы бессмысленны. Русские разыграют свой вариант и возьмут за жопу Аслана в Лондоне и всех остальных, а потом, как собаке кость, отдадут кого-нибудь англичанам. И остается только один вопрос: что делать ему? Бежать и все отменять? Или ничего не отменять, поехать и вместо того русского парня спустить курок, принять бессмысленный бой и погибнуть, как подобает воину? Гордыня привела его сюда, затащила в капкан, который вот-вот захлопнется. Гордыня – страшный грех, и если дать капкану захлопнуться – это значит и дальше идти на поводу у гордыни. Кому будет польза, если его убьют? Только русским. А если ранят – то двойная польза. Неужели и это они рассчитали? Что он все поймет и останется, чтобы не бросить своих. Хитрые шакалы. Нет, это не конец, мы еще повоюем. Пусть все будет так, как планировалось. Шум все равно будет на весь мир, ему не стыдно будет вернуться к своим. Аслана не жалко, остальных тем более. Ивана надо вывести из игры, остальные – отработанный материал. Русский парень знал, на что шел, он и не узнает ничего – кто там был в машине, кого не было. Его дело – нажать на курок. Все. Сон прошел вместе с короткой майской ночью. Ахмед вышел на веранду и улегся на диван, накрывшись тонким пледом. В уходящей ночи растворилась жуть происходящего, и первые лучи еще невидимого солнца, блуждая в густых ветвях старого сада, вели за собой новый день, в котором нужно было принимать новые решения. Ему нужно связаться с Иваном так, чтобы никого не всполошить. И готовить выезд через Украину, проще всего через Одессу. Там самолетом до Львова. Дальше все просто. Это тот вариант, который они рассматривали как запасной. Но теперь он становится основным и именно поэтому наиболее рискованным.

Нужен был еще один вариант. Если рассматривать худший сценарий, то за ним следят даже сейчас. Через него вышли на Алексея или через Алексея на него – уже не имело значения. Он принял решение жить и бороться дальше. Еще много жертв будет в этой борьбе, и не пришло время отдавать свою жизнь.

Может быть, это последний день в этом чужом доме, в чужом саду, в котором уже без него созреют яблоки. Из многих капканов он уходил, оставляя на острых зубьях только клочки одежды. Просто надо собрать все силы. Пульс ровный, не стучит кровь в висках. Те, кто говорят, что неудачи закаляют, самые большие неудачники. От неудач дрожат руки, делаются дряблыми мышцы, теряется концентрация. Ты опаздываешь на ту долю секунды, которая отделяет победителя от побежденного. И если он знает их план сегодня, значит, он еще ничего не проиграл, значит, у него есть время исчезнуть из этого сада, этого дома, этого города, этой проклятой страны, исчезнуть из их плана, не дать им использовать его в своей игре. А без Ахмеда Дугаева – это уже другая игра. Пусть они выиграют ту игру, в которой не будет его и не будет Аслана, а будет этот несчастный русский мальчик. И им нечего будет предъявить миру, кроме стрельбы, трупов и сожженных машин на правительственной трассе. Вот доля секунды, которая отделяет поражение от победы, опередив на нее, можно поражение превратить в победу. Он и так уже засиделся здесь, думая, что его присутствие является гарантией успеха. Теперь, когда поменялось само определение успеха, гарантией может быть только его отсутствие. Но операция должна быть доведена до конца, пусть и с другим результатом. Значит, Иван должен оставаться здесь. Иван не будет задавать вопросов, он просто выполнит приказ. И именно ему нужно обеспечить отход по запасному варианту, который стал теперь основным. Если Ивана возьмут и он расколется, то у них будет возможность предъявить показания, которые связывают его с Ахмедом. Иван очень крепкий, но на нем столько висит и давить на него будут так, что надо закладываться на худшее. Поэтому надо сделать все, чтобы Иван ушел. С его бритой наголо славянской рожей это будет сделать легче. Это значит, что какую-то правду ему сказать придется. Сегодня. Дальше тянуть нечего. Сегодня они встретятся, Иван узнает то, что должен знать, и они продумают вариант отхода. Или наоборот. Если все получится, и у них останется только Иван с горой трупов, и все будут знать, что он человек Ахмеда, но самого Ахмеда не будет, это и будет самое большое их поражение.

Как в суете земной бывает трудно постичь замыслы Аллаха. И какое блаженство наступает, когда они открываются перед тобой.

Ахмед встал с дивана и прошелся по террасе. Еще раз Всевышний простил его гордыню. Это еще один знак того, что он все делает правильно. «И пусть неверные досадуют на это». Пусть неверные досадуют на это. Через спальню он прошел в ванную и включил душ. День начинался. День, который превратит поражение в победу. Победу во имя Аллаха.

Глава 6

Дмитрий Сергеевич. Москва

За месяц до ночи, когда все случилось

«А кто сейчас не работает на спецслужбы?» – задавал Дмитрий Сергеевич вопрос в споре с воображаемым оппонентом. И давал ответ: «Только тот, кто этим спецслужбам не нужен». Это, знаете, как разговор такой обывательский: я никогда не брал взяток. А вы спросите этого бессребреника, кто ему когда взятки давал. И выяснится в десяти случаях из десяти, что никто. Взятки – ведь они всякие бывают. Вот лекарство нужное тебе человек достает, так что, ты ему не поможешь чуть-чуть в обход? Оставишь близкого своего страдать, но не поможешь, не ускоришь, не поставишь нужную подпись? Вот прямо слышу возмущенные крики: «Так это и не взятка вовсе!» Хорошо, пусть будет не взятка. Отнесешь опять же деньги на лечение и все такое. Пусть это все будут не взятки. А обучение детей – кому в гимназию, кому в Кембридж за небольшую услугу? Тоже не взятки? Не буду спорить. Рассмотрим более сложный случай. Два документа, абсолютно одинаковые условия, одна и та же цена, но выбрать нужно один – и что, по какому признаку выбирать будете? Конечно же, по самому-самому честному признаку. Выбрали. И приходит к вам человек, ну и сами понимаете. Не возьмете? Понимаю принципиальную вашу позицию, но вот начальник у вас не такой принципиальный, и совсем другие у него ожидания, которые вы в конкретно выбранной ситуации не оправдаете. Один раз не оправдаете, другой раз. Конечно, всегда есть выбор. Можно уйти, а можно с начальником борьбу устроить, типа – очищение наших рядов от всякой скверны. И какой же выбор вы сделаете? Правильно. У вас уже готово альтернативное решение: взять. Взять и расслабиться. Купить жене сапоги, сумку, шубу, машину – в зависимости от занимаемой должности и от степени компромисса. И не о том разговор, правильный это поступок или неправильный, потому что он, конечно же, неправильный. А о том, совершите вы его или не совершите. Не торопитесь с ответом.

А со спецслужбами все куда проще на первый взгляд получается. Потому что поставлены они защищать государство от внутреннего и внешнего врага, а раз мы в этом государстве живем, то и поддержку им должны оказывать всемерную. Но это только на первый взгляд проще. Потому что вдруг там оборотень какой завелся, двойной агент, личной корысти ради подрывающий основы, – тогда что? Будешь думать, что всемерную поддержку оказываешь, и орден тебе дадут, а вместо этого ты и есть главный подрывальщик основ в составе преступной группы, и вместо ордена тебе – пятнадцать лет. Так что на второй взгляд получается все очень непросто. И вот поступило тебе предложение, от которого, положим, и трудно, но все-таки можно отказаться, и времени на размышление дано немного, и посоветоваться не с кем… Конечно, моралист скажет, что надо со своей совестью советоваться, что для этого в конечном счете она нам и дана в ощущениях. Но на это есть следующее возражение. Во-первых, факт наличия этой субстанции не доказан, четкого определения ее функций никем не дано, а во-вторых, что не менее важно, уже немало совершено было поступков, не принимающих во внимание ее наличие, так чего же теперь вдруг спохватились? Да и у самих этих моралистов, если копнуть поглубже… Так что оставим их лучше в покое.

У некоторых место совести на вполне законных основаниях занимает интуиция, которую иногда упрощенно называют жопой – в том смысле, что если что не так, то жопой сразу это чувствуешь, потому что очко сразу начинает судорожно сжиматься, передавая соответствующие сигналы в головной мозг. Насколько мозг способен оформить эти сигналы в соответствующие законченные рекомендации, зависит от конкретного индивида. Кто-то сразу по поступлении сигнала начинает пить водку и таким образом теряет возможность проанализировать ситуацию на основе поступающих из жопы сигналов. Таких, кстати, большинство. И Дмитрий Сергеевич точно к этому большинству не относился. То есть не то чтобы он не любил пить водку – совсем наоборот и на фоне повального увлечения хорошими красными винами водку отнюдь не забывал – и огурчиком мог закусить, и холодцом, и хорошим украинским салом, и горячим острым супчиком, и даже одним из первых ввел моду на водку под устрицы с тоненьким ржаным хлебцем. Но какое бы количество и в какой бы компании выпито ни было, строго определенная группа спецсигналов, ассоциируемых с потенциальной опасностью, доставлялась в соответствующие центры без промедления. Не тот был человек Дмитрий Сергеевич, чтобы из-за лишних ста граммов неправильный анекдот рассказать неправильному человеку или вообще с неправильным человеком провести времени больше, чем требуется для осознания, что этот человек – неправильный.

Однако все вышесказанное относится к моменту «до». До того, как поступило предложение о сотрудничестве – сначала в одном, отдельно взятом проекте, а потом уже закрутилось так, что и не разберешь, с кем больше времени приходится проводить – с правильными или с неправильными. Для него вообще все эти вопросы не возникали ранее – морально, аморально… Тоже, блядь, девятнадцатый век устроили. Вы еще про слезу ребенка расскажите. Вот эти самые пидорасы, которые про слезу ребенка любили втереть, из-за них потом столько… Ладно, не об этом речь. Вопрос стоял по-другому. Это моя Родина, и мое государство, и мой народ. Какие тут вообще сомнения могут быть? Тем более что государство, в свою очередь, тоже обещает не остаться равнодушным.

– Конечно.

– Очень радостно это слышать. Теперь, когда в течение почти пятнадцати лет некоторые так называемые демократы пытались на самом деле развалить основы российской государственности, превратить государственную безопасность в синоним империи зла, радостно видеть, что есть молодые люди, которые не поддаются этой дешевой пропаганде.

– Спасибо. Как я уже сказал, если требуется моя помощь…

– Требуется, Дмитрий Сергеевич. Сейчас время такое, что каждого честного человека помощь требуется. Вы вот, например, много работаете с одним из неправительственных американских фондов, развивших в последние годы в России бурную деятельность. И вот что конкретно нас интересует в этой связи…

Это было всего пять лет назад, а кажется, будто пятнадцать. После долгих лет застоя, когда каждый год был похож на другой, как два засохших ломтя дефицитной вареной колбасы, нынешние годы нужно было считать один за три. И если за пять лет нельзя проделать путь от лейтенанта до генерала, то за пятнадцать, да еще при участии в боевых действиях, – вполне. И если на начало периода радость была от накопления первого миллиона, то через пятнадцать и сто уже не казались через край. Всего-то и надо было изменить традиционную систему измерений. Никто вот не занимался этим всерьез, а может, в этой привычной взаимосвязи между энергией, массой и временем какая-то другая формула появилась? Может, там теперь не mc2, а mc3 уже? По сложности и многомерности проектов точно получалось, что скорость уже в кубе.

С молодых лет Дмитрий Сергеевич тянулся к людям сильным и умным, у которых можно было чему-то научиться. И поэтому знакомству с Виктором Петровичем обрадовался. И еще – раз берут его в такую игру, то значит, проверили со всех сторон и посчитали за своего. А это был уже качественно новый уровень сложности и качественно новый уровень возможностей. Правда, пока еще «почти своего». К тридцати годам исключительно своими усилиями дальше и продвинуться было невозможно. Вон Виктор Петрович насколько старше и, можно сказать, плоть от плоти, а тоже ведь «почти». Такое сразу видно. Но это уже высшая лига. Дальше идут небожители. Да и время еще есть.

Их отношения поначалу нельзя было охарактеризовать как построенные на основе взаимности. Дмитрий Сергеевич был Виктору Петровичу рекомендован как очень перспективный в своей области специалист, грамотный, исполнительный, лояльный, инициативный. Все эти характеристики со временем подтвердились. Но главным его достоинством было другое. Это была постоянно удивлявшая Виктора Петровича способность чувствовать запах человеческого говна на расстоянии таком, что и никакой прибор не зафиксирует, и на основе этого легким дуновением ветерка доставленного запаха – вот он был и уже нет – сочинить законченную программу действий по преобразованию обладателя мимолетного запаха в объект, с которым даже в нынешнее, лишенное особых церемоний время рядом никто сесть не захочет. Даже срать никто не захочет рядом сесть. Услуга была востребованной, и действительно лучше Дмитрия Сергеевича ее никто предоставить не мог, что наряду с другими качествами вполне оправдывало высокие рекомендации.

К сегодняшнему дню они встречались уже много раз и четвертый раз – конкретно по этому проекту. Немножко притерлись друг к другу, и если бы не присутствие глыбообразного Георгия Алексеевича, который, судя по всему, был правой рукой Виктора Петровича и отвечал за силовую часть операции, можно было бы чувствовать себя относительно уверенно. Тем более что отчитаться было чем.

– Итак, Виктор Петрович, докладываю. Контакт в Times готов напечатать материал при гарантии его полной достоверности. Человек хочет прикрыться со всех сторон, и его можно понять.

– Его мотивы?

– Не финансовые. Сенсационный материал плюс, насколько я понимаю, личная неприязнь к госпоже Бернc, но думаю, что это вторично.

– То есть финансового интереса нет?

– Я бы сказал, что пока не просматривается.

– Тогда еще два вопроса. Первый: насколько велик будет эффект?

– Я думаю, как минимум парламентское расследование, отставка министра внутренних дел, дальше прогнозировать трудно.

– И это все из-за какого-то Хамадова?

– Не совсем, Виктор Петрович. В Лондоне много людей, недовольных тем, что в угоду краткосрочным политическим интересам предоставляется убежище очень сомнительным людям, которые не просто продолжают заниматься политической деятельностью, но круто замешивают ее с деятельностью террористической и продолжают при этом спокойно наслаждаться жизнью. И это в то время, как какую-то арабскую телку суд присяжных признает виновной в том, что она писала в тетрадке стихи про терроризм, а судья дает ей три года. Они даже название придумали – Romantic terrorist. Англичане, конечно, привыкли к двойным стандартам, но только пока те не позвонят к ним в дом накануне Рождества. Тогда все очень расстроятся.

– Про романтическую террористку – это вы серьезно?

– Вполне. Могу поднять материал.

– Дмитрий Сергеевич, вам не материал надо было поднимать, а по всем каналам эту историю рассказать, про семью, которая кормилась с ее зарплаты, и так далее. Не мне вас учить. Ну разве можно такие шансы упускать?

Вот всегда с ним так. Не знаешь, с какой стороны ждать укола. И ведь прав, ничего убедительного не ответить, кроме: «Виктор Петрович – это ведь не мой вопрос, сами знаете…»

– Знаю. Но считаю, что борьба с врагом – это наш общий вопрос и на отделы не делится.

– Согласен. Думаю, еще не поздно поднять тему. Месяца два всего прошло.

– Вот это другой разговор. Свяжитесь там с кем надо и проследите, чтобы грамотно отработали. Второй вопрос такой: какова вероятность, что демократическая британская пресса возьмет и не напечатает?

– Оцениваю как нулевую. Испугаются, что в другое место материал уйдет, узнают, что они отказались, и так далее…

– Есть, значит, в демократии свои плюсы?

– Или минусы.

– Ну да, как посмотреть. Но в конкретном случае скорее плюсы. И пакет документов у нас такой, что вопросов о его достоверности возникать не должно.

– Не должно. Они и есть достоверные.

– А когда человека спросят, откуда он эти документы взял? Не по почте же прислали?

– Могли, кстати, Виктор Петрович, и по почте прислать. Могли позвонить и обозначить банковскую ячейку. Человек авторитетный, репутация у него хорошая, можно сказать, борец за правду, газета уважаемая, ну к кому, как не к нему, обращаться?

– И все-таки кто обратился?

– Он не знает.

– И вас, соответственно, не сдаст?

– Не имеет для него никакого смысла. Ну а если и сдаст. Пусть это я назвал ему ячейку в банке, так и что? Мне кажется, все чисто. Он ведь преступления никакого не совершал, деньги ни у кого не брал, честно делал свою работу. Даже за обеды пополам расплачивались – ну правда, нечего ему предъявить. А если сильно давить начнут, так для нас же и лучше. Он парень непростой – еще чего-нибудь напишет.

– Хорошо. Убедительно. Теперь давайте про вашего друга Дугаева. Я читал ваши отчеты, по ним вопросов нет, но хотелось бы личные впечатления послушать.

Дмитрий Сергеевич взял паузу, прежде чем начать рассказ. Напряжение ушло, будто воздух прохладного кабинета нагрелся на пару градусов, и даже Георгий Алексеевич, мирно попивающий чай из фарфоровой чашки, теряющейся между его пальцами, не казался таким уж страшным. Но ведь это иллюзия, ничего не изменилось, и расслабиться нельзя ни на секунду.

– Дмитрий Сергеевич, мы понимаем, что это для вас несколько непривычная ситуация, и общее мнение такое, что справились вы с ней достойно. Так что не смущайтесь, рассказывайте. Еще раз говорю: меня интересуют ваши личные впечатления.

– Ахмед, то есть Дугаев…

– Пусть будет Ахмед.

– Хорошо. Первое впечатление – он устал.

– Это очень хорошо изложено в вашем отчете в части, касающейся причин усталости. Меня же интересует, в чем она выражается.

– В первую очередь, в нюансах поведения. Он будто все время следит за собой. Как будто смотрит в зеркало – я все такой же крутой? Я все такой же крутой? Трудно сформулировать – как шутит, как без повода начинает угрожать, как смотрит по сторонам. Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

– Да. То есть вы хотите сказать, что появились признаки неуверенности?

– Полагаю, что да.

– Вы встречались последний раз…

– В Риме.

– Он не заметил наблюдения?

– Думаю, что нет.

– Хорошо. Несладко вам пришлось, Дмитрий Сергеевич.

– Да, честно скажу, было непросто.

– Понимаю. И если ваши наблюдения справедливы, то наша задача – нагнетать темп, чтобы увеличивать вероятность ошибок, так я вас понял?

– Да, совершенно верно.

– А у вас не сложилось впечатление, что Дугаев устал вообще, что он осознал бессмысленность всего этого кровопролития, что он просто ищет мученической смерти, героической смерти, потому что не видит иного выхода и боится признаться себе в этом? Вижу, что у вас нет ответа. Да это и неважно, впрочем. В целом план остается неизменным, а корректировки по ходу все равно придется вносить. Так, спасибо, Дмитрий Сергеевич, думаю, вы можете быть свободны, а мы тут с Георгием Алексеевичем пообсуждаем, как лучше обустроить быт господина Дугаева во время его пребывания на территории Российской Федерации. Отчаянный он все-таки мужик, согласитесь? Взял и приехал. Понимает ведь, что капкан, и все-таки приехал. Очень интересно с психологической точки зрения…

Это уже без него. Все вроде хорошо, спокойно и дружелюбно, а все равно выходишь, и рубашка мокрая. Хорошо, что не штаны. Что-то от них исходит такое: смотрит вроде ласково, а очко сжимается. Интересно, а между собой когда разговаривают – то же самое или нет?

За эти пять лет Дмитрий Сергеевич привык жить в двух параллельных мирах, которые, согласно новым математическим веяниям, все-таки где-то время от времени соприкасались. Да и как им было не соприкасаться, когда их мир становился все более компактным, тесным и взаимозависимым. Их мир – это был тот мир, в котором в конечном счете все делалось ради очень больших денег. Их мир уже давно прошел стадию общества потребления, потому что каждый из них по многу раз потребил все, что мог потребить: квартиры, машины, лодки, самолеты, женщин и мужчин. Их мир был миром потребления власти. В прошлом веке осталась мысль о том, что на Западе деньги дают власть, а на Востоке власть дает деньги, потому что и там и там в результате становилось еще больше власти и еще больше денег.

Прорешав по пути от двери особняка до двери автомобиля несложную задачу, где лучше принять душ и переодеться – дома или в офисе, Дмитрий Сергеевич остановился на последнем. Домой не хотелось, хотя он не любил себе в этом признаваться, потому что имел такую теорию, что как только о плохом начинаешь думать, так оно как-нибудь пролезет. Не в дверь, так в окно. Не в окно дома, так в окно монитора. Он не то что не любил признаваться, а вообще не допускал даже мыслей о том, что в последние годы семейная жизнь совсем разладилась. С прошлого лета, когда девятилетняя дочка со слезами и истериками была отправлена учиться в Швейцарию, очень мало осталось объединяющего. А разъединяющего, наоборот, становилось все больше и больше. На вопрос любого человека Дмитрий Сергеевич, не задумываясь, ответил бы, что жену любит, и он по-своему, конечно, ее любил, но все мы любим по-своему. Никто не смог бы привести ни одного примера из жизни Дмитрия Сергеевича, доказывающего, что он жену не любит. Но жена в какой-то момент себя в этом убедила, и вот все пошло куда-то не туда. И сейчас, в час дня, велика была вероятность застать жену между первым и вторым стаканами апельсинового сока, что само по себе неплохо для здоровья, но беда была в том, что тайком в сок добавлялась водка, отчего на когда-то красивом лице появлялся нездоровый румянец, а в глазах такой же нездоровый блеск.