Очам твоей души – молитвы и печали,

Моя болезнь, мой страх, плач совести моей,

И все, что здесь в конце, и все, что здесь в начале,-

Очам души твоей…

Очам души твоей – сиренью упоенье

И литургия – гимн жасминовым ночам;

Все – все, что дорого, что будит вдохновенье,-

Души твоей очам!

Твоей души очам – видений страшных клиры…

Казни меня! пытай! замучай! задуши!-

Но ты должна принять!.. И плач, и хохот лиры -

Очам твоей души!..

Мыза Ивановка

1909. Июнь

Море любит солнце, солнце любит море…

Волны заласкают ясное светило

И, любя, утопят, как мечту в амфоре;

А проснешься утром, – солнце засветило!

Солнце оправдает, солнце не осудит,

Любящее море вновь в него поверит…

Это вечно было, это вечно будет,

Только силы солнца море не измерит!

1910. Август

Весенний день горяч и золот,-

Весь город солнцем ослеплен!

Я снова – я: я снова молод!

Я снова весел и влюблен!

Душа поет и рвется в поле,

Я всех чужих зову на “ты”…

Какой простор! какая воля!

Какие песни и цветы!

Скорей бы – в бричке по ухабам!

Скорей бы – в юные луга!

Смотреть в лицо румяным бабам!

Как друга, целовать врага!

Шумите, вешние дубравы!

Расти, трава! цвети, сирень!

Виновных нет: все люди правы

В такой благословенный день!

1911. Апрель

Вся радость – в прошлом, в таком далеком

и безвозвратном,

А в настоящем – благополучье и безнадежность.

Устало сердце и смутно жаждет, в огне закатном,

Любви и страсти; – его пленяет неосторожность…

Устало сердце от узких рамок благополучья,

Оно в уныньи, оно в оковах, оно в томленьи…

Отчаясь грезить, отчаясь верить, в немом безлучьи,

Оно трепещет такою скорбью, все в гипсе лени…

А жизнь чарует и соблазняет, и переменой

Всего уклада семейных будней влечет куда-то!

В смущеньи сердце: оно боится своей изменой

Благополучье свое нарушить в часы заката.

Ему подвластны и верность другу, и материнство,

Оно боится оставить близких, как жалких сирот…

Но одиноко его биенье, и нет единства…

А жизнь проходит, и склеп холодный, быть может,

вырыт…

О, сердце! сердце! твое спасенье – в твоем безумьи!

Гореть и биться пока ты можешь, – гори и бейся!

Греши отважней! – пусть добродетель – уделом

мумий:

В грехе – забвенье! а там – хоть пуля, а там -

хоть рельсы!

Ведь ты любимо, больное сердце! ведь ты любимо!

Люби ответно! люби приветно! люби бездумно!

И будь спокойно: живи, ты – право! сомненья, мимо!

Ликуй же, сердце: еще ты юно! И бейся шумно!

1911

На северной форелевой реке

Живете вы в березовом коттэдже.

Как Богомать великого Корреджи,

Вы благостны. В сребристом парике

Стряхает пыль с рельефов гобелена

Дворецкий ваш. Вы грезите, Мадлена,

Со страусовым веером в руке.

Ваш хрупкий сын одиннадцати лет

Пьет молоко на мраморной террасе;

Он в землянике нос себе раскрасил;

Как пошло вам! Вы кутаетесь в плэд

И, с отвращеньем, хмуря чернобровье,

Раздражена, теряя хладнокровье,

Вдруг видите брильянтовый браслет,

Как бракоцепь, повиснувший на кисти

Своей руки: вам скоро… много лет,

Вы замужем, вы мать… Вся радость – в прошлом,

И будущее кажется вам пошлым…

Чего же ждать? Но морфий – или выстрел?…

Спасение – в безумьи! Загорись,

Люби меня, дающего былое,

Жена и мать! Коли себя иглою,

Проснись любить! Смелее в свой каприз!

Безгрешен грех – пожатие руки

Тому, кто даст и молодость, и негу…

Мои следы к тебе одной по снегу

На берега форелевой реки!

1911. Август

День алосиз. Лимонолистный лес

Драприт стволы в туманную тунику.

Я в глушь иду, под осени berceuse,

Беру грибы и горькую бруснику.

Кто мне сказал, что у меня есть муж

И трижды овесененный ребенок?…

Ведь это вздор! ведь это просто чушь!

Ложусь в траву, теряя пять гребенок…

Поет душа, под осени berceuse,

Надежно ждет и сладко-больно верит,

Что он придет, галантный мой Эксцесс,

Меня возьмет и девственно озверит.

И, утолив мой алчущий инстинкт,

Вернет меня к моей бесцельной яви,

Оставив мне незримый гиацинт,

Святее верб и кризантэм лукавей…

Иду, иду, под осени berceuse,

Не находя нигде от грезы места,

Мне хочется, чтоб сгинул, чтоб исчез

Тот дом, где я – замужняя невеста!..

1912. Февраль

О, милая, как я печалюсь! о, милая, как я тоскую!

Мне хочется тебя увидеть – печальную и голубую…

Мне хочется тебя услышать, печальная и голубая,

Мне хочется тебя коснуться, любимая и дорогая!

Я чувствую, как угасаю, и близится мое молчанье;

Я чувствую, что скоро – скоро окончится мое

страданье…

Но, господи! с какою скорбью забуду я свое мученье!

Но, господи! с какою болью познаю я свое забвенье!

Мне кажется, гораздо лучше надеяться, хоть

безнадежно,

Чем мертвому, в немом безгрезьи, покоиться

бесстрастно-нежно…

О, призраки надежды – странной – и сладостной, и

страстно-больной,

О, светлые, не покидайте мечтателя с душою знойной!

Не надо же тебя мне видеть, любимая и дорогая…

Не надо же тебя мне слышать, печальная и голубая…

Ах, встречею боюсь рассеять желанное свое страданье,

Увидимся – оно исчезнет: чудесное – лишь

в ожиданьи…

Но все-таки свиданье лучше, чем вечное к нему

стремленье,

Но все-таки биенье мига прекраснее веков забвенья!..

1911. Октябрь

Милый мой, иди на ловлю

Стерлядей, оставь соху…

Как наловишь, приготовлю

Переливную уху.

Утомился ты на пашне,-

Чай, и сам развлечься рад.

День сегодня – как вчерашний,

Новый день – как день назад.

Захвати с собою лесы,

Червяков и поплавки

И ступай за мыс, на плесы

Замечтавшейся реки.

Разведи костер у борозд,

Где ковровые поля;

Пусть потрескивает хворост,

Согревается земля…

А наловишь стерлядей ты

И противно-узких щук,

Поцелуй головку флейты,-

И польется нежный звук.

Засмеясь, я брошу кровлю,

И волнуясь, и спеша,

Прибегу к тебе на ловлю,

Так прерывисто дыша.

Ты покажешь мне добычу

(У меня ведь ты хвастун!),

Скажешь мне: “Давно я кличу!”-

И обнимешь, счастьем юн.

И пока, змеяся гибкой,

Стройной тальей у костра,

Ужин лажу, – ты с улыбкой

(А улыбка так остра!)

Привлечешь меня, сжигая,

Точно ветку – огонек,

И прошепчешь: “Дорогая!”-

Весь – желанье, весь – намек…

Мыза Ивановка

1909. Май

О, моя дорогая! ведь теперь еще осень, ведь теперь

еще осень…

А увидеться с вами я мечтаю весною, бирюзовой

весною…

Что ответить мне сердцу, безутешному сердцу, если

сердце вдруг спросит,

Если сердце простонет: “Грезишь мраком

зеленым? грезишь глушью лесною?”

До весны мы в разлуке. Повидаться не можем.

Повидаться нельзя нам.

Разве только случайно. Разве только в театре. Разве

только в концерте.

Да и то бессловесно. Да и то беспоклонно. Но зато -

осиянным

И брильянтовым взором обменяться успеем… – как и

словом в конверте…

Вы всегда под охраной. Вы всегда под надзором. Вы

всегда под опекой.

Это все для ребенка… Это все для ребенка… Это все

для ребенка…

Я в вас вижу подругу. Я в вас женщину вижу. Вижу

в вас человека.

И мне дорог ваш крестик, как и ваша слезинка, как и

ваша гребенка…

1911

Вы помните прелестный уголок -

Осенний парк в цвету янтарно-алом?

И мрамор урн, поставленных бокалом

На перекрестке палевых дорог?

Вы помните студеное стекло

Зеленых струй форелевой речонки?

Вы помните комичные опенки

Под кедрами, склонившими чело?

Вы помните над речкою шалэ,

Как я назвал трехкомнатную дачу,

Где плакал я от счастья и заплачу

Еще не раз о ласке и тепле?

Вы помните… О да! забыть нельзя

Того, что даже нечего и помнить…

Мне хочется Вас грезами исполнить

И попроситься робко к Вам в друзья…

Мыза Ивановка

1911

– Все по-старому… – сказала нежно,-

Все по-старому…-

Но смотрел я в очи безнадежно -

Все по-старому…

Улыбалась, мягко целовала -

Все по-старому.

Но чего-то все не доставало -

Все по-старому!..

Мыза Ивановна

1909. Июль

Жду – не дождусь весны и мая,

Цветов, улыбок и грозы,

Когда потянутся, хромая,

На дачу с мебелью возы!

У старой мельницы, под горкой,

На светлой даче, за столом,

Простясь с своей столичной “норкой”,

Вы просветлеете челом.

Как будет весело вам прыгать

То к чахлой лавке, то к пруду,

Детей к обеду звонко кликать,

Шептать кому-то: “Я приду”…

И как забавно до обеда,

Когда так яростны лучи,

Позвать мечтателя-соседа

С собой на дальние ключи…

1911

Тебя не зная – всюду, всюду

Тебя искал я, сердцем юн:

То плыл на голубую Суду,

То на нахмуренный Квантун…

Мне много женских душ дарило

Свою любовь, свою печаль…

В них не найдя тебя, ветрило

Я поднимал – и снова в даль!

Так за второй встречалась третья…

Но не было меж них тебя…

Я не отчаивался встретить

Тебя, владычица моя!

Тогда, бесплотная доныне,

Прияла ты земную плоть:

Весной, в полях, под небом синим,

С тобой нас съединил господь.

Твой первый взгляд явил мне чудо

(Он – незабвенный амулет!):

И ты меня искала всюду,

Как я тебя, пятнадцать лет!

Найти друг друга, вот – отрада!

А жизнь вдвоем – предтеча тьмы…

Нам больше ничего не надо:

Лишь друг вне друга – вместе мы!

1912

О, знаю я, когда ночная тишь

Овеет дом, глубоко усыпленный,

О, знаю я, как страстно ты грустишь

Своей душой, жестоко оскорбленной!..

И я, и я в разлуке изнемог!

И я – в тоске! я гнусь под тяжкой ношей…

Теперь я спрячу счастье “под замок”,-

Вернись ко мне: я все-таки хороший…

А ты – как в бурю снасть на корабле -

Трепещешь мной, но не придешь ты снова:

В твоей любви нет ничего земного,-

Такой любви не место на земле!

1910. Ноябрь

Моя ты или нет? Не знаю… не пойму…

Но ты со мной всегда, сама того не зная.

Я завтра напишу угрюмцу твоему,

Чтоб он тебя пустил ко мне, моя родная!

Боюсь, он не поймет; боюсь, осудит он;

Боюсь, тебя чернить он станет подозреньем…

Приди ж ко мне сама! Ты слышишь ли мой стон?

Ты веришь ли тоске и поздним сожаленьям?

Иль нет – не приходи! и не пиши в ответ!

Лишь будь со мной и впредь, сама того не зная.

Так лучше… так больней… Моя ты или нет?

Но я… я твой всегда, всегда, моя родная!

1912

Простишь ли ты мои упреки,

Мои обидные слова?

Любовью дышат эти строки,

И снова ты во всем права!

Мой лучший друг, моя святая!

Не осуждай больных затей;

Ведь я рыдаю, не рыдая.

Я, человек не из людей!..

Не от тоски, не для забавы

Моя любовь полна огня:

Ты для меня дороже славы!

Ты – все на свете для меня!

Я соберу тебе фиалок

И буду плакать об одном:

Не покидай меня! – я жалок

В своем величии больном…

Дылицы

1911

В вечерней комнате сидели мы втроем.

Вы вспомнили безмолвно о четвертом.

Пред первым, тем, кто презирался чертом,

Четвертый встал с насмешливым лицом…

Увидевший вскричал, а двое вас -

Две женщины с девической душою -

Зажгли огонь, пугаясь бледнотою

Бессильного осмыслить свой рассказ…

…Утрела комната. И не было троих.

Все разбрелись по направленьям разным.

Служанка Ваша, в любопытстве праздном,

Сдувала пыль. И вдруг раздался крик:

У письменного – скрытного – стола

Увидела подгорничная в страхе,

Что голова хозяина… на плахе!

Все через миг распалось, как вода.

…А заденела комната, с письмом

От Вашего врага пришел рассыльный.

И в том письме, с отчаяньем бессильным,

Молили Вас прийти в презренный дом:

Ребенок умирал. Писала мать.

И Вы, как мать, пошли на голос муки,

Забыв, что ни искусству, ни науке

Власть не дана у смерти отнимать.

…Вы вечером страдали за порыв,

И призраки Вам что-то намекали…

А жизнь пред Вами в траурном вуале

Стояла, руки скорбно опустив…

И показав ряд родственных гробов,

Смертельный враг духовных одиночеств,

Грозила Вам мечом своих пророчеств,

Любовь! ты – жизнь, как жизнь – всегда

любовь.

1911

Из лепестков цветущих розово-белых яблонь

Чай подала на подносе девочка весен восьми.

Шли на посев крестьяне. Бегало солнце по граблям.

Псу указав на галку, баба сказала: возьми!

Было кругом раздольно! было повсюду майно!

Как золотела зелень! воздух лазурно-крылат!

Бросилась я с плотины, – как-то совсем случайно,

Будто была нагая, вниз головой, в водопад!

И потеряв сознанье от высоты паденья,

Я через миг очнулась и забурлила на мыс…

Я утопляла солнце! плавала целый день я!

А на росе, на ферме, жадно пила я кумыс.

1912

Она читает зимой Евангелье,

Она мечтает о вешнем ангеле.

Душой поэта и аполлонца

Все ожидает литавров солнца!

Умом ребенок, душою женщина,

Всегда капризна, всегда изменчива,

Она тоскует о предвесеньи,

О незабудках, о росной сени…

И часто в ложе, на пестрой опере,

Когда ей сердце мечты отропили,

Она кусает платок, бледнея,-

Дэмимонденка и лесофея!..

1912

Нарцисс Сарона – Соломон -

Любил Балькис, царицу Юга.

Она была его супруга.

Был царь, как раб, в нее влюблен.

В краю, где пальмы и лимон,

Где грудь цветущая упруга,

Нарцисс Сарона, Соломон,

Любил Балькис, царицу Юга.

Она цвела, как анемон,

Под лаской царственного друга.

Но часто плакал от испуга,

Умом царицы ослеплен,

Великолепный Соломон…

1911

Вчера читала я, – Тургенев

Меня опять зачаровал.

Закатный запад был сиренев

И, все в грядущем обесценив,

Меня к былому призывал.

Шел тихий снег; вдали долины

Снежели, точно полотно;

Глядели голые малины

В мое любимое окно.

Всегда все то же, все одно…

Мне запечалилось. Я вышла

В холодный омертвелый сад,-

Он был от снега полосат,

Пошла к каретнику; на дышло

Облокотилась, постояв

Минуты две; потом я в сани

Присела мягко, крикнув Сане

Свезти к реке меня. Твоя

В то время я была, мой нежный,

Тобой дышала в этот миг!

А потому я напрямик,

Окружена природой снежной,

К тебе стремилася в мечте…

(Вы, эти, тут, – далече те!..) -

Мои мечты… О, знаешь их ты,-

Они неясны, как намек…

Их понимают только пихты,

А человеку невдомек…

Но ты не думай: я не буду

Былого трогать, – где та кисть,

Чтоб передать мою корысть

К минувшим дням? Кто верит в Будду,

Тому не нужен Магомет.

Как миру страшен хвост комет,

Так мне – столица: ведь концерты

Тебя от поля отвлекли.

И уж давно твои конверты

Я не вскрываю… Заколи!

Замучь меня! повесь! – но дай мне

Хотя два слова о себе.

Как в алфавите “а” и “б”,

Так мы с тобою в нашей тайне.

Я так люблю свои поля,

Свои игольчатые рощи.

Что может быть милей и проще

Усадьбы нашей? Жизнь паля,

Как хворост, в шелковых салонах,

Я так измучилась, я так

Истосковалась… За “пятак”

Я не купила б опаленных

Столичных душ с их пустотой,

Задрапированных мишурно.

А здесь-то, здесь-то! Как лазурно

Сияет небо; простотой

Здесь веет воздух. Посмотрел бы,

Как я похорошела тут!

Как розы алые, цветут

Мои ланиты, – это вербы

Рождают розы на лице!..

Приди ко мне, забудь столицу,-

Я быль даю за небылицу,

Начало чувствую в конце…

Не бойся скуки деревенской,

Предай забвенью мишуру!

С твоей душой, душой вселенской,

Не место там, – “не ко двору”

Пришелся ты; ты только вникни,

Приди ко мне, ко мне приникни

И позабудься на груди,

Тобой трепещущей… Приди!..

1910. Декабрь

Я сидел на балконе, против заспанного парка,

И смотрел на ограду из подстриженных ветвей.

Мимо шел поселянин в рыжей шляпе из поярка.

Вдалеке заливался невидимка-соловей.

Ночь баюкала вечер, уложив его в деревья.

В парке девушки пели, – без лица и без фигур.

Точно маки сплетали новобрачной королеве,

Точно встретился с ними коробейник-балагур…

Может быть, это хоры позабывшихся монахинь?…

Может быть, это нимфы обездоленных прудов?

Сколько мук нестерпимых, целомудренных и ранних,

И щемящего смеха опозоренных родов…

Дылицы

1911

Не может быть! вы лжете мне, мечты!

Ты не сумел забыть меня в разлуке…

Я вспомнила, когда, в приливе муки,

Ты письма сжечь хотел мои… сжечь!.. ты!..

Я знаю, жгут бесценные дары:

Жжет молния надменные вершины,

Поэт – из перлов бурные костры,

И фабрикант – дубравы для машины;

Бесчувственные люди жгут сердца,

Забывшие для них про все на свете;

Разбойник жжет святилище дворца,

Гордящегося пиршеством столетий;

И гении сжигают мощь свою

На алкоголе – символе бессилья…

Но письма сжечь, – где я тебе пою

Свою любовь! где распускаю крылья!

Их сжечь нельзя – как вечной красоты!

Их сжечь нельзя – как солнечного неба!

В них отзвуки Эдема и Эреба…

Не может быть! вы лжете мне, мечты!

Мыза Ивановка

1909. Июнь

И ты шел с женщиной – не отрекись. Я все

заметила – не говори.

Блондинка. Хрупкая. Ее костюм был черный.

Английский. На голове -

Сквозная фетэрка. В левкоях вся. И в померанцевых

лучах зари.

Вы шли печальные. Как я. Как я! Журчали ландыши

в сырой траве.

Не испугалась я, – я поняла: она мгновенье,

а вечность – я.

И улыбнулась я под плач цветов, такая светлая.

Избыток сил

В душе почувствовав, я скрылась вглубь. Весь вечер

пела я. Была – дитя,

Да, ты шел с женщиной. И только ей ты неумышленно

взор ослезил.

1912. Май

Быть может оттого, что ты не молода,

Но как-то трогательно-больно моложава,

Быть может оттого я так хочу всегда

С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,

Раскроешь широко влекущие глаза

И бледное лицо подставишь под лобзанья,

Я чувствую, что ты – вся нега, вся гроза,

Вся – молодость, вся – страсть; и чувства

без названья

Сжимают сердце мне пленительной тоской,

И потерять тебя – боязнь моя безмерна…

И ты, меня поняв, в тревоге, головой

Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно,-

И вот другая ты: вся – осень, вся покой…

Дылицы

1912. Июнь

В этих раскидистых кленах мы наживемся все лето,

В этой сиреневой даче мы разузорим уют!

Как упоенно юниться! ждать от любви амулета!

Верить, что нам в услажденье птицы и листья поют!

В этих раскидистых кленах есть водопад вдохновенья.

Солнце взаимного чувства, звезды истомы ночной…

Слушай, моя дорогая, лирного сердца биенье,

Знай, что оно пожелало не разлучаться с тобой!

Ты говоришь: я устала… Ты умоляешь: “О, сжалься!

Ласки меня истомляют, я от блаженства больна”…

Разве же это возможно, если зеленые вальсы

В этих раскидистых кленах бурно бравурит Весна?!

Веймарн

1912. Июнь

Она идет тропинкой в гору.

Закатный отблеск по лицу.

И по венчальному кольцу

Скользит оранжево. Бел ворот

Ее рубашечки сквозной.

Завороженная весной,

Она идет в лиловый домик,

Задумавшийся над рекой.

Ее душа теперь в истоме,

В ее лице теперь покой.

Озябший чай и булки с маслом

Ее встречают на столе.

И на лице ее угаслом

К опрозаиченной земле

Читаю нежное презренье,

Слегка лукавую печаль.

Она откидывает шаль

И обдает меня сиренью.

1912. Июнь

Веймарн