Сан Саныч шевельнулся.
      - Ну вот, я же говорю, живой, - обрадовался бандит. - Давай поднимайся.
      Полковник попытался приподняться, но снова рухнул навзничь, ударившись головой о бетон.
      - Помоги, - попросил он. - Сам не встану.
      Веселый подошел, протянул руку.
      - Ниже, - показал пальцем Сан Саныч.
      Веселый наклонился ниже.
      - Вот так в самый раз, - сказал Сан Саныч и с огромным удовольствием и всей возможной силой врезал обидчику все в ту же, уже разбитую и замазанную зеленкой, переносицу.
      Тот как стоял, так и упал лицом вперед, на жесткий пол. Лицом и носом.
      И будь что будет!
      Бандиты придвинулись со всех сторон.
      - Стоять! - крикнул старший. - С него на сегодня хватит. Я за его жизнь башкой отвечаю. Кому приспичит, после сквитаетесь. Когда разрешат.
      Недовольные бандиты, ворча, разошлись в стороны. Кроме одного. Который не хотел подниматься с пола.
      - И обязательно обыщите его! - приказал старший.
      - Да мы уже обыскивали. Еще тогда, во дворе.
      - Еще раз обыщите. И на совесть. Я проверю.
      Интересно только, как могут обыскивать на совесть люди, у которых этой совести нет?
      Сан Саныча заставили снять обувь, приставили к стенке, пинком растащили в две стороны ноги и тщательно, по сантиметру, прощупали пиджак, рукава и штанины.
      Зря все-таки он поддался эмоциям. Зря ответил ударом на удар. Так, может, шмонать не стали бы.
      Или все равно стали?
      - Ты часом не петух? - поинтересовался он у работающего в районе бедер бандита. - А то как-то уж очень заинтересованно пальцами шевелишь в том месте, где у меня штанины соединяются. Может, ты любитель этого дела? Слегка пассивный.
      Бандит дернулся, но руку не убрал. Попытка Сан Саныча сыграть на самолюбии помнящего воровские законы бандита не удалась. Не побрезговал он рук замарать.
      - Есть! - бандит разорвал штанину и вытащил небольшой, в кожаных ножнах со специальной круговой обвязкой нож. - У, сволочь старая!
      Заначка была раскрыта. Сан Саныч остался безоружным.
      - Теперь шагай. Диверсант сраный!
      Тумаками и пинками Полковника прогнали по коридору и еще одним ударом, пришедшимся чуть ниже спины, втолкнули в темную, без окон, комнату. Скорее всего бывшую кладовку.
      - Все, юморист. Теперь жди, когда вызовут. Теперь бойся.
      Дверь с грохотом захлопнулась.
      Темнота. Запах затхлости и какие-то невнятные звуки в глубине. Кажется, даже всхлипы.
      - Кто здесь? Откликнись. Настороженная тишина. И даже всхлипы прекратились.
      - Марина? Это я, Александр Александрович. Не бойся.
      - Сан Саныч! Вы! Откуда?!
      И тут же поток уже не сдерживаемых, в два голоса, рыданий. И руки из темноты. И теплые слезы.
      - Ну ладно, ладно, успокойтесь. Живы, и хорошо.
      Но успокоились пленники только через полчаса.
      - Как вы попали-то сюда?
      - По-глупому. Я Светку из музыкальной школы забирала, а тут машина подошла, сказали, что отец в аварию попал. Надо срочно в больницу ехать. Мы сели. А там нам рты пластырем заклеили и сюда привезли. Вначале на втором этаже в отдельной комнате держали, кормили хорошо, а потом сюда перетащили. Что они с нами сделают?
      - Отпустят. Что они еще могут сделать? Не в рабство же продать. Рабство давно уже отменили. Точно, Светка? Что в школе по этому поводу говорят?
      - Отменили. А что это у вас с руками, дядя Саша?
      - Что с руками? Что, шесть пальцев, что ли? Или ногти не стрижены?
      - Мокрые они. И липкие. Это кровь?
      - Варенье это. Банку с вареньем я вам нес. С клубничным. Да разбил второпях.
      - Шутите? Варенье таким не бывает.
      - Ну, тогда кровь. На лестнице я оступился и нос разбил. Весь запачкался. У стариков со сворачиваемостью крови плохо. Течет и течет. Всю одежду залил. Ну, это ничего. Лестнице это тоже даром не прошло.
      И почти без паузы, чтобы уйти от опасной темы:
      - У вас, Марина, косметичку, конечно, отобрали?
      - Отобрали.
      - А заколки, невидимки?
      - Те, что в волосах, оставили.
      - А можно на них взглянуть? Секундное шуршание волос в темноте.
      - Держите.
      Дрянь невидимки. Из мягкой, легко гнущейся проволоки. Не умеют наши женщины бижутерию выбирать. Красоту предпочитают практичности. Ни на что путное такие невидимки не годятся.
      - А что здесь в комнате есть?
      - Ничего. Хлам всякий. Старые матрасы и мебель.
      - Какая мебель?
      - Стулья, шкафы, тумбочки.
      - Шкафы, говорите? Старые? Латаные-перелатаные? А где они? Вы меня не проводите? А то я еще эту местную топографию не освоил.
      В полной темноте Сан Саныч сантиметр за сантиметром ощупал пальцами сваленные в кучу шкафы. Очень старые шкафы. На что и была надежда. Старую, крупногабаритную, которую уже не жалко, мебель нередко ремонтируют с помощью одного только молотка и гвоздей. Новую, чтобы внешний вид не попортить, - клеят. Новая мебель в деле самозащиты бесполезна.
      - Ой! - вскрикнул Сан Саныч, неожиданно напоровшись пальцем на выступающий гвоздь. - Вот ведь халтурщики. Наколотили гвоздей и даже спрятать острие не удосужились. А если бы пионеры надумали в том шкафу прятаться? Да на тот гвоздь глазиком...
      Упершись ногой в противоположную стенку, Сан Саныч что было сил потянул на себя боковую доску. Сил осталось мало даже для одного гвоздя.
      - Марина, помогите, пожалуйста. Вы давите здесь. Я - здесь.
      - А что вы хотите, Сан Саныч?
      - Да вот хочу комнату меблировать. Все-таки жить нам здесь. Гостей принимать. Неудобно как-то в бардаке. Ну что, начали.
      Гвоздь заскрипел и медленно-медленно потянулся из древесины. Боковая стенка отпала от шкафа. Еще с полчаса Сан Саныч раскачивал гвоздь из стороны в сторону в отверстии, прежде чем он вылез наружу.
      Отличный гвоздь. Сантиметров пятнадцать. Хорошо, что плотник в лагере был лентяй и колотил мебель тем, что находилось под рукой. Слава лентяям и нерадивым снабженцам, поставляющим вместо мебельных шурупов гробовые гвозди. Пока в стране есть такие люди, никаким наемным бандитам с ее жителями не совладать.
      Полезный гвоздь. Если его правильно использовать.
      Глава 21
      Старики держали большой совет. Как в Филях. Только в отличие от Кутузова у них не было армии. Одни военачальники.
      - Как действовать будем?
      - Силой. Больше никак.
      - Лобовой штурм?
      - На обходные маневры времени не осталось.
      - Интересно, сколько их там, в лагере?
      - Сколько бы ни было - все наши.
      - Может, "языка" допросим?
      - Этот "язык", по-моему, со злости язык проглотил.
      - Эй, парень, ты слышишь меня? Сколько людей в лагере?
      Водитель только мычал и с ненавистью зыркал глазами во все стороны.
      - Ты ему кляп-то вытащи. Когда спрашиваешь.
      Семен выдернул изо рта "языка" втиснутую ему туда случайную, взятую из ремонтного набора, грязно-масленую тряпку.
      - Ну, что скажешь?
      - Козлы вонючие! Гниды старые! Все равно вас там всех положат! До одного...
      - Я же говорил...
      - Это потому, что вы его спрашиваете неправильно, - зло сказал Семен. - С соблюдением социалистической законности. А с ними уже по-другому надо. Сколько людей в лагере?
      - Да пошел ты!
      Семен схватил бандита за волосы и силой развернул в сторону его мертвого напарника.
      - Смотри. Он пять минут назад был жив. Дышал, говорил, баб хотел. А сейчас его нет. И тебя не будет. Через минуту.
      В прокуратуру я тебя не сдам - не надейся. Я грань переступил. Мне что один труп, что два. Срок мне по старости скостят. А перед Богом я за такую погань как-нибудь отговорюсь. Будешь говорить?
      Бандит отрицательно замотал головой.
      - Ты никак мести своих дружков боишься? - спросил Семен. - Тогда дурак. Некому тебе будет мстить. Не будет мстителей, если ты нам поможешь. Но даже если у нас ничего не выйдет, ты будешь иметь несколько часов, чтобы слинять куда подальше от своих приятелей. Или ты предпочитаешь вместе с ними в яму лечь?
      Молчишь? Тогда так: времени воспитательные беседы с тобой вести у меня нет. Я не Макаренко! Даю тебе две минуты. Через две минуты я тебя убью! Но не сразу. Постепенно. По секундам. Клянусь всем дорогим, что у меня есть и чего вы меня захотели лишить.
      Семен задрал рукав и поднес к глазам бандита часы. Рядом с часами он вертикально поставил тесак.
      - Отсчет пошел!
      Десять раз прыгнула секундная стрелка.
      - Десять секунд! Первый раунд ты проиграл, - сказал Семен и неожиданно ударил бандита рукоятью ножа в губы. Чтобы он запах крови почувствовал.
      Тот дернулся, еще сильнее стиснул зубы.
      - Будешь говорить?
      - Сука! Гад! Падла! - хрипел упорствующий пленник.
      Семен не обращал никакого внимания на матерную ругань. Он внимательно смотрел на часы. И в этом своем безмолвном упорстве он был страшен.
      - Еще десять секунд, - сообщил он и, ухватив бандита за ухо, оттянул в сторону мочку, - раз, два, три...
      - Ты что творишь, сволочь! Ты что удумал!
      - Десять секунд, - бесстрастно сказал Семен и с маху резанул лезвием тесака по мочке.
      Он знал, что делал. Ранения ушной раковины жизни не угрожают, но болезненны и очень кровавы.
      - А-а-а! - вскричал, заерзал на месте покалеченный бандит. Ему еще не было больно. Но уже было очень страшно. Он не видел раны, но чувствовал густо стекающую по его шее, и по спине, и по груди кровь. Водопад крови!
      На что и был расчет.
      - Раз, - начал новый отсчет Семен. Рывком задрал, уложил на руль руку бандита, ухватил и отжал в сторону один палец.
      - Два.
      - Ты что? Ты что? - невнятно бубнил упорствующий пленник, глядя то на Семена, то на тесак, то на палец.
      - Три. Каждые десять секунд я буду отрубать тебе по пальцу. По одному. Потом убью. Но не раньше чем через сто секунд. Пять. Шесть.
      - Сема, прекрати! - попробовали остановить его друзья.
      - Сидеть! - страшно оскалился Семен. - Они не жалели меня. Я не буду жалеть их. И вас, если вы мне помешаете. Семь. Восемь.
      Он с силой оттянул один палец и занес для удара нож.
      - Сколько людей в лагере?
      - Много! - заорал бандит. - Девятнадцать!
      - Подробнее.
      - Двенадцать охраны. Еще шеф с телохранителями. И еще...
      - Где заложники?
      - В главном корпусе, на втором этаже, в кладовке.
      - Живы?
      - Два часа назад были живы.
      Слаб в коленках оказался бандит. Не было у него по-настоящему серьезных стимулов для молчания. Своя боль ему была важнее жизни подельников. Своя боль болела сильнее.
      Не за кого и не за что ему, по большому счету, было страдать и умирать. Погибшие на фронте друзья Семена не раскрывали рта, даже когда им, плененным, жилы на шомпол наворачивали Даже когда умирали на нейтральной полосе с выпавшими наружу внутренностями, с оторванными руками и ногами. И тогда они молчали, зная, что любой шум может вызвать обвал минометно-артиллерийского огня. Но уже прицельного огня. Молчали, потому что беспокоились о товарищах больше, чем о себе. Потому что приняли как одиннадцатую заповедь - честь выше жизни. И выше страданий!
      - Оружие в машину! На сборы - три минуты!
      Не через три - через две с половиной минуты иномарка вырулила на дорогу. Ветераны сидели друг на друге и на свертках с оружием. Но сидели все. Труп в обнимку с пленником уместили в багажнике. Трупу было все равно, а пленнику подобное тесное соседство даже полезно. Дальние поездки в подобном обществе хорошо прочищают голову. Если она засорена.
      - Вначале работаем парами. Михась и Борис - в лагере. Я и Толя - на дороге. Далее рассыпаемся поодиночке и закрываем пути отходов, - уточнял боевую задачу Семен. - В случае, если не справимся своими силами, выходим на связь с милицией, с боем прорываемся к заложникам, захватываем и удерживаем их и плацдарм до подхода основных сил. Держимся до последнего. Отступать нам некуда!
      На последнем повороте, не доезжая метров двести до ворот лагеря, Анатолий притормозил. Притормозил неловко - машину занесло. Не был он знаком с иномарками, но все же справился. Машина не остановилась, но, когда скорость была наименьшей, из ее на мгновение приоткрывшихся дверей на дорогу выскочили Михась и Борис. Не очень красиво выскочили. Не как в кино. Скорее даже не выскочили, а выпали. Но машину не задержали. И даже на ногах устояли.
      - Десант сошел! - сообщил Семен, закрывая двери. - Теперь газуй, пока нас не заметили.
      "Десант", согнувшись в три погибели, словно под минометным обстрелом, сделал пять шагов по асфальту к обочине, упал, скатился в кювет, на четвереньках продрался сквозь густые кусты.
      - Черт возьми! - выругалась одна из половин личного состава десанта.
      - Что случилось?
      - То самое! Радикулит. Что б его!
      - И что теперь делать?
      - Теперь отлеживаться. Неделю!
      - Разогнуться-то можешь?
      - Не могу!
      - Что ж ты, теперь на четвереньках воевать будешь?
      - Не буду. Я вовек в атаку на коленях не ползал! Иди сюда.
      - И что дальше?
      - Врежь мне по пояснице. Вот сюда.
      - Чем врезать-то?
      - Кулаком. Чем еще. А если не поможет - чем ни попадя! А если и это не поможет - то прикладом, да не по пояснице, а по башке. Может, этого мой дурной организм испугается. Ну давай. Колоти!
      - В полную силу?
      - В полную! Она у тебя все равно меньше, чем половинная. Удар!
      - Ну что, полегчало?
      - Нет, но второй раз получать не хочется. Пошли. По дороге дораспрямлюсь. А если нет... го пусть пеняет на себя.
      - Кто пеняет?
      - Позвоночник...
      На первой же поляне "десантники" переоделись. Цивильную одежду снимали не жалея, так что с треском отлетали пуговицы и крючки. Где "молнии" или застежки заедали - резали ткань ножами. Проявлять бережливость к барахлу было некогда. Время было важнее вещей.
      Ветераны очень спешили. Но не торопились. Торопливость в экипировке в бою может стоить жизни. Помнили они, как однажды на фронте только что прибывший в роту новобранец сам себя подстрелил, зацепившись за курок автомата не там где надо пришитым крючком. На случайный выстрел противник ответил получасовым минометным обстрелом. Раненый самострел выжил. А двое его товарищей погибли. И операция была сорвана. Вот вам и крючок.
      Не бывает в разведпоиске мелочей. И безопасной одежды, если она на ротозея надета.
      Ботинки. Зашнуровать накрепко. Да не на бантики - на мертвые узлы. Чтоб не слетели в самый напряженный момент. Потом их можно будет попросту оборвать.
      Штаны. Пристегнуть на подтяжки. Это уже дань старческой моде.
      В правую штанину, под колено, ручкой вниз - нож. Перехватить, застегнуть страховочной лямкой, чтобы не выпал на ходу.
      Гимнастерку - в штаны. Поверх портупею. Сбоку на ремень - кобуру. В кобуру - револьвер.
      Револьвер проверить. Взвести курок. Отпустить, придерживая пальцем. Прокатать барабан по руке. Осмотреть, все ли патроны на месте. Пристегнуть к рукояти, через карабин, шнур, другим концом прикрепленный к кобуре.
      С другого боку на ремень десантный нож в ножнах.
      Сзади саперную лопатку в матерчатом чехле.
      В застегивающийся карман - запасные патроны россыпью.
      В "ППШ" - диск. До щелчка. Затвор на предохранитель. И чтобы патроны не полным числом. А по-фронтовому - на две трети. Не любит "ППШ" полного боекомплекта. Пережим пружины при полной набивке часто ведет к перекосу патрона. Пусть их будет на десяток меньше, но не будет осечек.
      Все?
      Еще обязательная маскировка. Тоже не пустяк, когда идешь по чужой территории. Насовать в специальные кармашки на маскхалате ветки, замазать лицо грязью. Светлое на зеленом заметнее, чем темное. Лучше грязь, чем кровь. И, кстати, комары меньше достают. Не прокусить им грязевую корку.
      Теперь все?
      Теперь все!
      Походили. Попрыгали. Ничего не гремит, не болтается? Ничего не мешает, не впивается в кожу?
      Нет?
      Тогда вперед!
      - Как там время?
      - Еще успеваем. Еще в графике. Только бы Семен с Толей не подкачали. Только бы у них машина не заглохла...
      Глава 22
      К Сан Санычу пришли гости. Депутат Семушкин. Не в кладовку. В кладовку высоким парламентариям входить зазорно. По случаю высочайшей аудиенции пленников перевели в более уютное, с зарешеченными окнами помещение.
      - Ну что, Александр Александрович, поговорим? - предложил депутат. Ваши друзья скоро будут здесь. Они уже в пути. Еще пара десятков минут - и вы их встретите. И мы встретим. Самым подобающим образом. А вот каким зависит исключительно от вас.
      Не хочу ходить вокруг да около. Мы слишком долго ходили вокруг да около. А вы так даже и ползали. Ха-ха-ха. Пора переходить к торгам.
      Как вы относитесь к аукционам?
      Я очень хорошо. Азартное, знаете ли, дело. И выиграть можно. Например, приобрести вещь, о которой давно мечтал.
      Сыграем? Мой лот - жизни ваших друзей. Вы как предпочитаете - оптом или в розницу? Так сказать, по одной голове. По мне бы лучше разом. Чтобы не затягивать. Все - против всего. Оплата в известной вам валюте.
      Идет?
      Сан Саныч отвернулся.
      - Я так понимаю, условия оптовой торговли вас не устраивают? Странно, вы покупатель не бедный. Могли бы и не мелочиться. Но если вы настаиваете на розничной распродаже, то я возражать не стану. Готов пойти навстречу. Правда, не уверен, что на это готовы вы.
      Разобьем один большой лот на части. На семь частей. И поведем торги по каждому в отдельности. Первый - девочка. Хороший лот. Красивый. И самый дорогой. Готовьтесь назначить цену. Иди сюда, Светочка.
      Затравленно глядя по сторонам, вздрагивая, девочка пятилась к стене, пряталась за маму.
      - Нет, нет, нет. Я не пойду. Я не хочу.
      - Подойди. Не упрямься. Это же только игра. Мы играем в аукцион. Это очень интересная игра. Для взрослых. Для того, у кого есть товар. И для того, у кого есть деньги. Ну же.
      Но девочка только трясла головой и сильнее цеплялась за маму.
      - Помогите ей! - приказал Семушкин.
      Два бандита подошли и оторвали дочь от матери. Вместе с куском платья, за который она держалась.
      - Итак, лот первый. Мать и дочка. В одном комплекте.
      - Оставь девочку в покое, - срывающимся голосом потребовал Сан Саныч.
      - Я бы оставил девочку в покое, но этого не позволяешь сделать ты. У меня есть товар. Но у меня нет цены. Мне не нужен товар, но мне нужно то, что за него заплатят. А ты упрямишься. Мне не остается ничего другого, как поднимать ставки.
      Депутат еле заметно кивнул головой.
      Один из бандитов схватил девочку за волосы и резко поднял над полом. Девочка задрыгала ногами и завизжала.
      - Отдайте им то, что они требуют! - закричала мать.
      Депутат поморщился. Ему тоже была неприятна эта сцена. У него тоже были дети, которых он любил. И которые тоже иногда плакали, трогая слезами его сердце.
      Он не терпел, когда страдают дети. Но более всего не терпел, когда страдают его дети. Он не хотел, чтобы они мучились от отсутствия в доме денег, вкусной еды, интеллигентных гувернеров. Он не хотел, чтобы они лишились престижного образования, квартир и будущих, из самого высшего общества, невест и женихов. Счастье его детей впрямую зависело от того, останется ли он у власти или нет. А это целиком и полностью определялось тем, добудет ли он то, без чего его карьера и успех и карьера и успех его детей будут невозможны.
      Ради заботы о своих детях он готов был перетерпеть страдания чужих.
      Но не только о нем и его детях шла здесь речь. Благополучие еще множества пап, мам, дедушек, бабушек и их детей и внуков зависело от того, сумеет ли он сегодня сторговаться. Сможет ли наконец довершить дело, которое без намека на успех тянется вот уже несколько недель.
      Если сможет, то только теперь. Если не сможет - то не сможет никогда. Теперь надо дожимать. Более удобного случая не будет.
      Девочка кричала, но депутат уже не смотрел на нее. Депутат смотрел в глаза Полковнику. Он пытался увидеть там слабину, зацепившись за которую смог бы сокрушить все еще не выбрасывающую белый флаг крепость.
      Депутат смотрел в глаза Сан Санычу, а сзади, захлебываясь слезами, кричала девочка. А позади девочки билась в истерике, удерживаемая бандитами, ее мать.
      - Пусть они отпустят мою дочь! Отдайте им все!
      Ну как такое выдержать! Как объяснить страдающей от боли девочке и еще более страдающей от ее боли матери, что выдача требуемой вещи никак не скажется на их дальнейшей судьбе. По крайней мере в лучшую сторону. Их не выпустят из этого лагеря. Сейчас они стали опасны депутату ничуть не меньше, чем дискета. Капитулировать, сказать "да" значит лишь убыстрить их гибель. От них избавятся ровно в тот момент, когда они станут не нужны. А они станут не нужны, когда преступники заполучат желаемое.
      - Отдайте-е-е-еее!
      - Оставь девочку, - еще раз, но уже демонстративно-спокойно, без надрыва, без угроз в голосе сказал Сан Саныч. В комнате, где царит крик, лучше, чем крик, слышен спокойный голос. - Оставь!
      Его изменившийся в сторону спокойствия тон возымел действие.
      - Брось ее, - распорядился депутат. Девочка упала на пол и отползла к матери.
      - Если ты хочешь кого-то мучить - мучь меня, - предложил Сан Саныч. Я источник твоих бед. Не Марина. И не Света. Не опускайся до мести невиновным.
      - Я думал, ты решил начать торговаться, - разочарованно вздохнул депутат. - К сожалению, я опять ошибся. Но я услышал тебя. И снова готов пойти тебе навстречу. Я не буду трогать их. Я сделаю так, как просишь ты. Я ограничусь одним тобой. Но боюсь, это не принесет тебе облегчения. Им тоже. Позовите этого, как его?
      - Седого, что ли?
      - Седого? Ладно, Седого.
      Один из бандитов выбежал в дверь.
      - Я пока вас оставлю. Для беседы. Попозже, когда друзья ваши подъедут, - зайду. Надеюсь, вы не успеете соскучиться. Уверен, что не успеете!
      Седой был действительно седым. Хотя и не очень старым.
      - Тяжелая юность? - поинтересовался Сан Саныч. - Пьющий отчим. Хулиганы братья. Переживания по поводу колов в дневнике. Очень сильные переживания. И очень частые...
      Седой не прореагировал. Словно не услышал. И даже не взглянул на Сан Саныча. Отсутствие диалога ничего доброго не предвещало.
      - Я так полагаю, что у нас будёт приватная беседа? Тогда, может, мы удалим из помещения посторонних? Например, женщину с ребенком, - предложил Полковник. - Это будет способствовать взаимопониманию и...
      Седой, так и не проронив ни слова, не повернувшись, без всякого предупреждения и замаха ударил Сан Саныча в скулу. Ногой. Полковник упал, хватаясь руками за разбитое лицо. Рот быстро заполнился кровью.
      "Против этого я долго не продержусь, - подумал Сан Саныч. - От силы полраунда".
      Седой ударил еще раз. И снова в лицо.
      - Не бейте его, дяденька! - услышал он детский крик. - Не надо!
      Вот что имел в виду ушедший депутат. Что для детской психики нет большой разницы, бьют тебя или на твоих глазах бьют другого. И то и другое одинаково страшно. Второе, может быть, даже страшнее, потому что ты не теряешь сознание от причиненной боли, от полученных травм. Ты все видишь, все слышишь, все понимаешь. Ты открыт для восприятия. Дети сильнее взрослых мучаются чужой болью.
      Он правильно все рассчитал, депутат, принимая предложение Сан Саныча. Когда дело дойдет до заложниц, они, насмотревшись и наслушавшись чужих страданий, будут бояться и мучиться на порядок сильнее.
      Нет, Сан Саныч не вывел из-под удара слабых. Он лишь предоставил им возможность узнать, что их ожидает впереди. Он лишил их иллюзий и надежд на спасение. Он хотел сделать лучше, а сделал хуже. Принимать удары бывает легче, чем видеть, КАК их получают другие.
      Седой приблизился, ткнул Сан Саныча носком ботинка. Проверил, жив или нет. Жив.
      Наклонился. Прижал шею к полу ногой. Чиркнул зажигалкой. Высокое синее пламя обожгло Полковнику грудь. Затрещала кожа. Запахло палеными волосами и мясом.
      Снова на ребенка работает. Демонстрирует пытку. Как в кино. Как в третьесортном боевике. С цветом. С видом огня и обугливающейся плоти. И еще с запахом. Правда, пока без звука. Как в немом боевике. Без звука не так страшно. Сан Саныч терпел сколько мог. Не хотел он кричать. Не хотел доставлять удовольствия палачу. Не хотел пугать тех, для чьих глаз и ушей предназначалась эта экзекуция. Но не вынес.
      Не стерпел. Вначале замычал, в кровь закусывая губу. Потом застонал. А потом закричал в голос. Громко. Очень громко. Так, что сам себя со стороны услышал. Отраженным от стен эхом.
      Он кричал очень громко. Но еще громче кричала девочка. Она не могла видеть то, что видела. Но и не могла отвести глаз от горящей зажигалки. Но даже если бы она закрыла глаза, у нее бы остались открыты уши. Но даже если бы она заткнула уши, оставался запах. Все остальное представило бы воображение.
      Одной пыткой палач пытал трех человек!
      - Оставьте его-о-о-о!!!
      Потом наступила тишина. Сан Саныч потерял сознание.
      Глава 23
      Семен с Толей отъехали недалеко. Не более полукилометра. По малоприметному грунтовому съезду они согнали машину с дороги и поставили в густолесье, забросав с боков свежесрезанными ветками.
      Точно так же, как и их товарищи, они переоделись в десантную форму. Только, кроме автомата, они достали из машины пулемет. Неуклюжий и простой, как чугунный утюг, но такой же безотказный, как и он, - "деггярь".
      Навешали ветки.
      Намазали лица.
      Попрыгали.
      Готовы?
      Готовы!
      Экипированные по полной форме, ветераны-разведчики извлекли из багажника оставшегося в живых бандита.
      - Ты не залежался там со своим другом?
      Тот с суеверным ужасом смотрел на двух неизвестно откуда взявшихся партизан времен второй мировой войны в полном боевом облачении. Маскхалаты, "ППШ" наперевес, раскрашенные грязью физиономии. И старинный, с блинообразным диском, пулемет, упиравшийся раздвинутыми сошками в землю.
      - Ну, ты чего, дар речи потерял, что ли?
      - А? - сказал бандит, ошарашенно перемещая взгляд с одного диверсанта на другого, с "ППШ" - на "дегтярь", с "дегтяря" - на иномарку и одновременно зыркая по сторонам. Похоже, он ожидал увидеть на поляне полный состав партизанского соединения Ковпака. Во главе с командиром.
      - Ну, ты чего тормозной такой? Тебе, видно, лобызанья с трупом на пользу не пошли. Бери рацию.
      - Зачем?
      - Немцев на выручку вызывать. Придурок! Бери рацию и не спрашивай. Бандит взял рацию.
      - Вызови своих и скажи, что застрял на дороге. И еще скажи, что старики бузят. Пусть они помощь подошлют. А то, мол, сами не управитесь. Понял?
      Бандит кивнул.
      - Ну тогда действуй. Бандит взял рацию.
      - База? У меня поломка. Откуда я знаю какая. Стоим мы. Да, тут еще старики бузят. Пытаются из машины выбраться. Приезжайте. Приедете? Конец связи.
      - Приедут?
      - Приедут. Скоро.
      - Ну, тогда давай полезай в багажник. Не тяни время.
      - Вы что это, мужики, - серьезно? - спросил пленник, показывая глазами на маскхалаты, на пулемет.
      - Что серьезно?
      - Ну, в смысле воевать?
      - Воевать-то? Серьезно. Серьезней некуда. Давай лезь!
      Бандит пожал плечами и, не сопротивляясь, полез в багажник. Кажется, он начал понимать, что в багажнике, в обнимку с трупом, сейчас безопасней, чем в лагере.
      - Эй, погоди.
      - А что такое?
      - Ты кляп заглотить забыл.
      Бандит послушно раскрыл рот.
      Фраза о кляпе была последней произнесенной разведчиками. Больше они не говорили. Потому что действовали.
      - Ты с правой стороны. Я с левой, - показал Семен. - Действуем по моему сигналу.
      По обе стороны дороги, почти одновременно, разведчики подошли к двум березам и, подкопавшись под корни со стороны леса, заложили в ямки по одной противотанковой гранате. Подвязав к предохранительной чеке длинные шнуры и протянув их через ветки, они залегли подальше от деревьев, но поближе к дороге.
      - Ку-ку. Ку-ку... - близко прокричала кукушка.
      - Ку-ку. Ку-ку... - ответила ей другая.
      Засада была подготовлена. Дело оставалось за дичью.
      Ворота лагеря со скрежетом открылись, выпуская "рафик".
      - Они что, сухорукие, что не могли со стариками справиться! возмущались бандиты, в спешном порядке мобилизованные на помощь своим неудачливым коллегам. - Два бугая с пистолетами просят защиты от выживших из ума пенсионеров! Когда это было?
      - Да ладно ты, сейчас по-быстрому управимся и домой.
      - Тебе хорошо говорить, а я сегодня часа не спал. А вечером снова на крышу! На хрена мне это надо, за других их работу делать.
      "Рафик", мягко покачиваясь, несся по узкой дороге. С минуты на минуту должна была показаться заглохшая машина. Но так и не показалась.
      "Рафик" заметил Анатолий и, отсчитав нужное количество секунд, дернул за шнур. В двадцати метрах от него предохранительная чека выскочила из своего гнезда, боек ударил в капсюль. В течение нескольких секунд ничего не произошло. В течение нескольких секунд горел запал. Потом раздался взрыв. Даже не очень громкий, потому что основная сила и основной звук ушли под корни и в землю.
      Дерево вздрогнуло, качнулось и, медленно наклоняясь и все увеличивая скорость, стало падать. Дерево обрушилось поперек дороги перед самым бампером резко затормозившего "рафика".
      Несколько секунд машина была неподвижна. Видно, водитель никак не мог прийти в себя. Но потом мотор взвыл, и "рафию" стал разворачиваться, тыкаясь то задом, то носом в близкие кюветы. Когда он почти выправился, когда путь назад был свободен, раздался еще один глухой взрыв и еще одно дерево, оседая, устремилось вершиной к дороге.
      Путь был заблокирован с двух сторон. Ни вперед. Ни назад. Именно так разведчики во времена своей молодости останавливали вражеские колонны или отсекали часть ее.
      "Рафию" замер в ловушке. Не было слышно даже шума мотора. Прошла секунда, другая, третья. Пауза затягивалась. Немцы, надо отдать им должное, действовали пошустрей. Либо сразу и без раздумья врубались в завал, пытаясь пусть даже ценой разбитой машины перескочить его с ходу или сдвинуть в какую-либо сторону. Либо разом выскакивали в двери и выбитые окна, забрасывая обочины гранатами. Многие погибали, но кто-то прорывался.