День меня не вызывали. На второй огласили безрадостный приговор:
      — Ваше дело передается в ведение следственных органов МВД.
      — Но почему? Ведь начали его вы.
      — В ходе следствия не выявлено состава преступления, относящегося к нашей компетенции. Максимум — злостное хулиганство. Политический умысел не доказан. Пострадавших нет. Есть только материальный ущерб. Подобные дела проходят по ведомству Министерства внутренних дел. Соответственно вас переводят в КПЗ горотдела милиции.
      — Это решение окончательное?
      — Странно. Другой бы на вашем месте радовался смене тяжелой статьи на легкую. А вы вроде как не удовлетворены. Или вам о лаврах революционера мечтаегся?
      — Вы, кажется, тоже от счастья не светитесь, — не выдержав, огрызнулся я.
      — Ничуть. Мы свою работу сделали. Хорошо сделали. В наш адрес замечаний нет. — И вдруг, резко наклонившись к самому моему уху, добавил: — А от себя лично скажу, что, если бы у тебя, сука, не было таких высоких защитников, гнить бы тебе в тюрьме до скончания века! — И громко: — Замечаний к ведению следствия нет?
      — Нет. Наши беседы принесли мне чувство глубокого удовлетворения.
      Свершилось! Переброс сырого следственного материала из ведомства Безопасности в милицию может обозначать только одно — заговорщики вычислили меня. Вычислили и попытаются тихо убрать. Сделать это в общей камере КПЗ гораздо легче, чем в одиночке изолятора Безопасности. Ссора сокамерников, драка или просто мертвое тело, обнаруженное при утренней поверке. Такое там случается. Такое подозрений не вызывает.
      С другой стороны, из-под опеки милиции уйти гораздо легче. Особенно при перевозке.
      Что делать? Как долго я смогу сопротивляться в общей камере?
      День точно. Днем они открыто нападать поостерегутся. Первую ночь — осилю. Да и они скорее всего будут еще только присматриваться. Чистильщикам тоже не резон подставляться под встречный удар и под лишнюю статью. Еще день? Без проблем. Еще ночь? Может быть. А дальше? Сколько можно не спать, непрерывно контролируя хаотичные перемещения полусотни потенциально опасных заключенных? Рано или поздно какой-нибудь изловчившийся незнакомец вонзит мне в спину заточку. Нет, в общей камере надолго сохранить свою жизнь не удастся. Одиночка в этом отношении куда предпочтительней. Правда, и одиночка гарантом жизни служить не может. Тот, кому очень нужно, и до одиночки дотянется. Нет, одиночка тоже всех проблем не решает. Но хотя бы дает выигрыш во времени. Так что же делать?
      — Заключенный, на выход!
      А уже ничего. Уже на выход. Вернее, если делать, то сейчас. В эту минуту. До того как захлопнется дверь камеры.
      — Я никуда не пойду.
      — Мы будем вынуждены применить силу.
      — Тогда я передумаю делать заявление и вы останетесь крайними. Я требую следователя. Я изменяю показания. Я замышлял теракт против главы государства. Я не хулиган…
      Сделав признание, я одновременно объявил голодовку. Следователи опять ничего не поняли. Если подследственный добровольно во всем сознается, то по поводу чего он может протестовать? Ерунда какая-то. Морят себя голодом, когда противостоят следствию, а не когда ему помогают.
      Следователи недоумевали, а я упорно отказывался от пищи. Я не сошел с утла, как подозревали они, я проявлял элементарную рассудочность. Когда за тобой идет охота, употреблять пищу и воду, приносимые извне, может только очень недальновидный человек. Истинным безумцем я был бы, если бы хлебал тюремные баланду и каши, а не выливал их в парашу! Проще всего до меня было дотянуться именно через еду.
      Несмотря на мою голодовку, допросы продолжались.
      — Почему вы оказались в канализации?
      — Хотел взорвать машину Президента.
      — Каким образом?
      — С помощью самодельной бомбы, уложенной на импровизированный плот.
      — Что заставило вас пойти на преступление?
      — Личные мотивы.
      — Каким образом вы подорвали заряд?
      — Это я могу показать только на месте… Вот ради этой фразы я и остался в ведении Безопасности. Ради нее сыграл в «сознанку». Ради нее решился на продолжение допросов. Я ее сказал. И больше не произнесу ни слова. Хоть на ремешки для часов меня изрежьте. Хотите узнать что-то еще — везите на место преступления. Не хотите — задавайте вопросы здесь.
      Я не оставил следователям выхода. Если они желают довести дело до конца, они не могут не пойти мне на уступки. Продолжать показания я согласен только в форме следственного эксперимента. А если они на это не пойдут, мне что общая камера, что одиночка. Без разницы. Конец один.
      — Как вы подорвали заряд?
      — Где остатки взрывного механизма?
      — Каким образом рассчитали время?..
      С удовольствием отвечу на все вопросы. Но только не здесь. Только на месте. Устал я в душном пространстве камеры. Хочется мне свежим воздухом подышать… в канализации.
      — Подозреваемый, вы привлекаетесь к участию в следственном эксперименте с целью установления…
      Давно бы так. А то скажи да скажи. Лучше один раз показать.
      Территорию возляе канализационного люка прикрыли надежно: кроме работников Безопасности, еще две машины милиции. Похоже, меня после заявления зауважали. Похоже, кто-то сверлит дырки на погонах под следующую звезду.
      — Где вы находились? Здесь? Здесь? Остановитесь. Куда двинулись потом? Идите…
      Вблизи понятые, охрана. Рядом оператор, два следователя кинолог с собакой и мой личный сопроводитель-телохранитель, к руке которого я пристегнут наручниками. Или это он ко мне пристегнут? Чтобы мне тяжелей было бежать стометрювку, надумай я продемонстрировать свои спортивные надвыки. С таким, под сто килограммов весом, багажом действительно далеко не ускачешь. Хоть с живым, хоть с мертгвым. Они что, специально подбирали кого поздоровей? Тогда они выбрали правильно.
      — Куда пошли дальше? К колодцу? С какой стороны? Идите. Теперь встаньте…
      Шансы на результативную беготню у меня дохлые. Метров сорок, если воздерживаться от крайних мер. Если воздерживаться от убийства. А если нет? Следователя — костяшками травой руки, телохранителя — его же наручниками, оператора — ногой, впрочем, нет, его в последнюю очередь, вначале второго следователя. У него в заплечной кобуре шистолет. Не взведенный. Это минус. Это лишние секунды…
      Смотреть. Заметать. Запоминать. Сопоставлять. Анализировать. Думать. Думать. Постоянно думать о возможности побега. Не упускать ни единой возможности. Только так можно спастись — беспрерывным настроем на побег.
      — Люк был открыт? Закрыт? Вы поднимали его сами? Поднимайте…
      В люк, чертыхаясь и ворча себе под нос проклятия, спустился оператор, за ним — один из оперативников.
      Теперь вниманий. Теперь ошибиться нельзя.
      — Спускайтесь вниз.
      — Как же я спущусь, у меня наручники! Пристегнутый ко мне хранитель моего тела вопросительно потянулся к наружному карману пиджака. Значит, ключи у него там.
      Это надо запомнить. Это информация не бесполезная. Это очень даже нужная информация.
      — Нет, наручники не снимать! — остановил его следователь. — Работать так.
      Ну до чего въедливый попался! Все-то ему больше всех надо.
      Неуклюже топчась возле провала люка, я нащупывал правой ногой скобу. Телохранитель, чтобы не мешать, присел на корточки. Снизу ярким снопом бил свет электрического фонаря. Оператор снимал мои барахтающиеся в круглом проеме люка конечности. Тоже работка, не позавидуешь — в дерьме стоять, «дерьмо» снимать и то же самое нюхать.
      Я кое-как погрузился в отверстие люка. Для того чтобы спускаться дальше, было необходимо активное участие моего пристегнутого провожатого.
      — Давай, давай, лезь! — приказал следователь, подгоняя замешкавшегося оперативника. — Хотя нет, погоди минутку. — Он наклонился и двумя пальцами выудил из кармана моего «багажа» ключ от наручников. — Еще выронишь ненароком. Потом ищи-свищи.
      Ну следователь! Ну подарок! Он что, мои мысли читает? Или просто от природы такой вредно-пакостный. Ладно. Теперь пусть пеняет на себя. Теперь другого выхода, кроме как силового, у меня не осталось.
      Я сделал еще шаг вниз и, поскользнувшись на мокрой скобе, сорвался вниз. Я упал безвольным кулем. Я упал бы до самого дна, если бы не был пристегнут наручниками к наполовину оставшемуся на поверхности оперативнику.
      — Ой! О-ей! О-е-ей! — что было сил заорал я.
      — Ах ты, черт! — вскрикнул, заскрипел зубами оперативник.
      Стальное кольцо наручников рывком впилось ему в кожу руки. Могу представить, как ему было больно, потому что так же больно было мне.
      — Ой, мамочки! Ой, больно! Ой, не могу! — верещал я извиваясь на своем конце наручников. — Ой, оторвется рука совсем!
      Я дергался так, что скоро почувствовал, как сверху закапала кровь. Точно так же кровь текла по моему изрезанному запястью.
      Конечно, я мог зацепиться за скобу и остановить свои идиотские болтания. Но зачем? Зачем мне облегчать жизнь своего незваного по стальным узам напарника? Наоборот, я все больше дергал железную узду, все более погружая острые грани браслетов в его кровоточащую плоть. Одновременно бестолково болтающимися из стороны в сторону ногами я отталкивал пытающихся мне помочь оперативника и оператора.
      — Все, мужики, не могу больше. Отцепите этого идиота! — вскричал наконец, не вытерпел мой телохранитель.
      — Отцепите меня! А то помру! Отцепи-и-ите!! — повторил я его просьбу, но на сотню децибелов громче.
      Такого эмоционального напора следователь не вынес. Он быстро достал ключи и отстегнул браслеты. Я упал вниз. Упал уже практически свободным!
      — Встать! — заорал благим матом забрызганный с ног до головы дерьмом оперативник, тыча мне под ребра пистолет.
      Если бы он не так громко орал и не так больно тыкал, я, возможно, обошелся бы с ним мягче. Но он все никак не останавливался…
      Я ударил его сжатыми костяшками пальцев в глаза. Он заорал еще громче, но тревожить пистолетом мой бок перестал. Ему повезло, он легко отделался. Очень легко — только болью и частичной слепотой. Я мог ударить и открытыми пальцами.
      Оператор, судя по реакциям, был только оператором и реального представления о рукопашных поединках, тем более в канализации, не имел.
      — Стой смирно и не отрывай глаз от люка! — приказал я ему, легонько, для острастки, ткнув ногой в шею. Повредить ему этот удар не мог, а вызвать легкий болевой шок — непременно. Вытянувшийся по стойке «смирно», сжавший отекающую шею руками оператор надежно прикрыл меня от своих коллег, пытающихся просунуть в люк пистолеты.
      — Ни с места! Стоять! Не двигаться!
      Ну конечно! Сейчас прямо встану. И не сдвинусь. И когда мне снова браслеты на искалеченную руку пристегнут — дождусь. И правую щеку подставлю. И левой повернусь… Нет, мужики, извиняйте, второй раз из этого колодца я вам в руки не приплыву. Одного за глаза довольно.
      Бухнул выстрел.
      Что-то они совсем разволновались. Неужто своих сослуживцев зацепить не боятся? Ну да это их проблемы. А мне пора…
      Я набрал полные легкие воздуха и нырнул в паводко-канализационный поток. Неприятно, согласен. Но получать пулю в организм еще более противно.
      Оперативники за мною сразу, конечно, не прыгнули. Не решились. Трудно вот так, мгновенно, без раздумья, бухнуться в цивильной одежде в дерьмо. Для этого надо особое воспитание иметь. Конторское. Правда, ближние по ходу течения и даже против течения колодцы они перекрыли. Наверное, понадеялись, что мне деваться будет некуда. Мне бы и не было, не изучи я, не исползай на пузе вдоль и поперек эти коммуникации заводи.
      Я не вынырнул в ближайшем колодце. Я остановился возле боковой трубы и, ввинчиваясь в ее тесный объем, как болт в гайку, протиснулся под домами к соседней улице. Уверен, никто из преследователей после меня этот путь повторить не смог. Страх не позволил. Нет для неподготовленного человека большего кошмара, чем пробкой застрять в темной, зловонной, наполняющейся водой трубе. Так застрять — чтобы ни туда ни сюда. Если кто и сунулся, так не дальше чем на полметра. А потом караул закричал и доложил начальству, что в это ответвление человеку протиснуться решительно нет никакой возможности и даже крысе — проблематично.
      Крысе — может быть, но не мне. Меня, в бытность мою курсантом, в такие дыры протискивали, куда другой палец не воткнет. Научили, слава Богу.
      Оказавшись в удаленном от места побега колодце, я в первую очередь смыл водой кровь с ободранных боков. Уж какая нашлась. Потом аккуратно приподнял крышку люка.
      Бабушка с авоськой.
      Не то.
      Два подростка с портфелями.
      Не подходит.
      Старичок с палкой.
      Мимо.
      А вот это то, что надо.
      — Эй, мужик! — крикнул я. — Подойди сюда. Да подойди ты, не бойся. Тут дело такое. Ограбили меня, обобрали до нитки и в колодец бросили. Наверное, думали, что убили. А я полежал малость и очухался. Слышь, помоги. Я же голый весь. Неудобно так-то выходить. Принеси какую-нибудь обувку и одежу тоже. А то замерзаю. Только не задерживайся. Христом Богом прошу. Ты где живешь, в этом доме? А этаж? Ну тогда жду.
      Если этот дом и этот этаж, то не больше пяти минут. Если больше, придется уходить как есть.
      Мужчина пришел через четыре.
      — Вот спасибочки. Просто спас. Просто с того света вернул. Да нет, мыться я не буду. До дому как-нибудь доберусь, а там жинка все устроит. Ну спасибо тебе. Ну просто не знаю как еще благодарить.
      И только в самом конце полушепотом:
      — Только ты, дядя, всем об этом не рассказывай. Ты, так получается, сбежавшему зеку помог. Добровольно, заметь. То есть без всякого давления и угроз. Ты теперь, Дядя, зовешься соучастник. Конечно, ты можешь пойти в милицию, только они меня благодаря твоей помощи все равно уже не поймают, а статью тебе навесят. И не самую маленькую. А я, если поймают, непременно на тебя покажу. Мол, помог, как брат родной, хотя и знал, что делает. Так что ты подумай. А за одежу — от всего сердца. Ну просто слов нет!
      Уже на следующей улице, в первой же пустой, вскрытой скрепкой квартире, я привел себя в порядок, обновил гардероб и с помощью хозяйской косметики и бытовой химии малость подкорректировал внешность. Теперь бы меня и следователи в упор не разглядели. Они же ловят сбежавшего зека, а тут перед ними вполне добропорядочный и даже щеголеватый гражданин.
      Нет больше зека. В природе нет. Утоп зек. В канализации. Остался Резидент. Да не один остался. А с кучей нерешенных, не терпящих отлагательства проблем.
      Тут я оказался прав. И не прав. Одновременно. Проблемы были, но совсем не те, о которых я предполагал. То были проблемы, истинных масштабов которых я не мог даже вообразить! Как полезно иногда неделъку-другую посидеть в одиночестве в камере, чтобы, освободившись, все, и прошлое, и настоящее, и будущее свое, увидеть совсем в ином свете. В диаметрально другом свете. Наверное, лучше бы мне было даже не покидать глухие стены следственного изолятора. Лучше было бы закончить свой век там. Спокойнее. И самому и другим. А так, не успев даже передохнуть, не успев понежиться в образе героя-победителя, я оказался в начале нового подъема, крутизны, до того неизведанной.
      Не героем оказался я, дураком, трижды обведенным вокруг пальца. А я думал, что свою задницу на вершину водрузил! ан нет! Видно, не я в этой жизни маршруты выбираю, я только карабкаюсь. Все вверх и вверх. Как безмозглая букашка по бесконечной травинке, которую вертит, вертит, вертит чья-то безжалостная рука.
      Ну что. Резидент, готов к новым ударам судьбы? Не испугаешься крутых поворотов сюжета?
      Тогда подставляй другую щеку!
      Тогда не жалуйся, что родился на этот свет.
      Тогда с Богом!

Глава двадцать вторая

Часть II