Вот кому надо устраивать ежедневный сончас, а не ребятишкам в детском саду!

Всем своим видом Шепотин и Гульченко дают мне понять, что беседовать на тему служебных тайн в общественных местах — преступление, и первый же мой вопрос о реинкарнации вызывает у них лишь шипение.

В том смысле, что враг подслушивает, у стен имеются уши. а болтун — находка для шпиона, поскольку вокруг — не мирные пассажиры, а вражеские агенты.

Ах, так? Ладно. Болтать не будем. Но есть и другие способы общения.

Невинным тоном интересуюсь, имеется ли у Шепотина при себе мини-комп. Или хотя бы комп-нот. Ничего не подозревающий шеф достает из внутреннего кармана пиджака никелированный «Эстим» и с нескрываемым облегчением брякает его мне на колени. Ему мнится, что, как всякое нормальное чадо, я буду использовать аппарат для крайне увлекательных игр в тетрис, морской бой или, на худой конец, в крестики-нолики.

Каково же оказывается его разочарование, когда через несколько секунд я подсовываю под его сонно клюющий нос экранчик комп-нота, на котором мною набрана следующая фраза:

«Предлагаю продолжить интервью, Игорь Всеволодович».

Издав мученический вздох, Шепотин заявляет, что он не расположен отвечать на вопросы, пусть даже задаваемые в письменном виде.

Но я не собираюсь давать ему поблажку. Настал мой звездный час, и я твердо намерен отыграться сполна на человеке, иго которого был вынужден терпеть на протяжении многих лет.

Для начала отстукиваю те вопросы, которые возникли у меня в голове в связи с жалобами Гульченко на трудности тайной облавы на Дюпона:

«Допустим, обезовцы убедились в том, что тот или иной реинкарнированный им не нужен. Что с ним происходит дальше? Он что — продолжает жить в теле ребенка вместе со своими родителями? Объясняют ли ему, что с ним произошло? И, кстати, как проверяющие узнают, кто перед ними? Не все же такие простодушные, чтобы честно и без утайки выложить каким-то посторонним типам свои анкетные данные/»

Шепотин пытается испепелить меня гневным взглядом, когда я вторично демонстрирую ему экранчик комп-нота, но я делаю вид, что любуюсь в иллюминатор на заходящее солнце.

Игорек поворачивается к обезовцу с очевидным намерением призвать его на помощь, но Гульченко, запрокинув голову аж за спинку кресла, размеренно посапывает в обе свои волосатые ноздри.

Ничего не поделаешь — Шепотину приходится вспомнить давным-давно забытые навыки компьютерного набора. Его пухлые пальцы, то и дело неуверенно зависая в воздухе, принимаются нажимать миниатюрные клавиши. В семи случаях из десяти он допускает грубые опечатки и, чертыхаясь себе под нос, сердито поправляет очки, съезжающие на кончик носа.

Не проходит и пятнадцати минут, как мое терпение вознаграждается следующим текстом:

«1. Наш прибор позволяет осуществлять не только активацию ноо-матрицы, но и ее последующую дезактивацию.

2. В ходе активации на носителя оказывается определенное психофизическое воздействие, которое призвано обеспечивать достоверность показаний объекта.

3. Как правило, после проверки проблем с носителем не возникает (см. пункт 1). К сожалению, по неизвестным причинам дезактивация не срабатывает в отношении примерно 2% от общего числа объектов проверки. Поскольку это долго объяснять, поговорим на эту тему потом.

4. Слушай, иди к черту со своим обывательским любопытством! Тебе что — горит узнать все прямо сейчас ?!»

Конечно, горит! Почему я должен быть сыт вашими обещаниями насчет «потом»? Не зря же поговорка советует ковать железо, пока оно горячо!..

И не успевает Шепотин с наслаждением закрыть глаза и откинуть свой складчатый затылок на подголовник, явно подражая Гульченко, как я уже толкаю его в бок, предлагая прочесть новый вопрос:

«А почему меня забрали только сейчас, а не сразу после реинкарнации ?»

Он с неудовольствием ерзает на мягком сиденье и после напряженной мыслительной деятельности решает быть лаконичным, как древний спартанец:

«Отстань!»

Ах. вот как?1 . Ты еще и хамишь, вновь перейдя на «тыканье»?! Что ж, посмотрим, как ты сейчас запоешь, любитель спать во время полета!

«Если не будете отвечать на мои вопросы, позову стюардессу и скажу, что вы меня похитили, чтобы потребовать от моих родителей выкуп!»

У Игорька чуть очки с носа не слетают, когда он усваивает суть этого ультиматума.

— Ты что, с ума сошел? — уже вслух осведомляется он, с отвращением уставившись на меня. — Как ты себя ведешь? Ты что — забыл, кто ты такой?

— Ага, — подхватываю я. — Конечно, забыл. Реинкарнированным ведь свойственно забывать, кто они такие, — вы сами это сказали, Игорь Всеволодович!

— Прекрати паясничать! — шипит грозно он. — Немедленно! А то…

— А то — что? Снова превратите меня в ребенка? Или выпорете ремнем у всех на виду? Это же непедагогично, папаша!..

Он отворачивается.

И я тоже.

Меня распирает недетская обида.

Естественно, приводить в действие свою угрозу я не собираюсь, но явное нежелание шефа общаться со мной мне не нравится.

Я созерцаю луну, парящую над облаками, и пытаюсь переварить плоды общения со своими спутниками.

Помнится, Слегин сравнивал положение, в котором он оказался, получив ультиматум Дюпона, с поездом, который вот-вот отойдет от перрона и на который можно успеть, только прыгнув в последнюю дверь последнего вагона.

Бедняга, он не ведал, что эта ситуация может повториться. Но с гораздо более трагическими последствиями. Теперь на карту поставлена судьба не одного, пусть даже очень большого, города, а всего человечества. Разумеется, если главарь Спирали не вздумал блефовать. Возможно, я был единственным, кто с ним общался непосредственно. И уж я-то знал, что Дюпон и в самом деле вынашивал подобные планы.

«Ваши современники не проживут и пяти лет, если я по каким-то причинам безвозвратно уйду в Иной Мир…

И гибель их будет долгой и мучительной»…

Вопрос: было ли это пустой болтовней претендента на лавры всемирного злодея, или он успел подготовить массовое уничтожение населения планеты?

Может — первое. А может — и второе… Теперь это вряд ли удастся узнать. Если, конечно, тандем ОБЕЗа и Инвестигации не сумеет вернуть к жизни маньяка. Но не так, как это делал в свое время я, а пробудив его черную душу, дремлющую в хрупком тельце какого-то ребенка.

Представь, что где-то на свете в эту минуту живет мальчик. Или даже девочка: если верить шефу, закономерностей в переселении душ сообразно половой принадлежности не существует. Этот ребенок может быть сиротой или иметь полный комплект близких родственников. И никто из его окружающих, ни он сам не подозревают, какой миной замедленного действия он является.

В этой связи возникает один весьма неприятный вопрос: предположим, что Шепотин, Гульченко и прочие сыскари однажды (а самое главное — вовремя) доберутся до этого ребенка. «Носителя», как они упорно именуют детей, чье тело стало убежищем для «мертвых ДУШ». И что тогда? Сумеют ли они остаться объективными и не отождествлять сознание своего врага номер один с его физической оболочкой? Сделают ли они скидку на то, что перед ними ребенок, или станут обращаться с ним так, как положено обращаться с самыми гнусными и бесчеловечными преступниками?

И какую роль во всем этом они отводят мне? И тут меня всего обдает жаром. Теперь понятно, чем было обусловлено нежелание шефа отвечать на мои вопросы относительно моей реинкарнации и задержки с «эвакуацией». Просто он не хотел мне говорить правду. Потому что, в принципе, я им был не нужен сам по себе, как бывший инвестигатор. Если бы я не позвонил Шепотину, то обезовцы никогда бы не вернулись за мной. Они наверняка считали, что сумели вернуть на место сознание Саши Королева, как взятую напрокат вещь. Они лишь поставили галочку в длинном списке детских имен и фамилий. Или крестик. Или прочерк, означающий, что данный носитель «пуст».

И они не удосужились доложить Шепотину о том, что нашелся один из его бывших подчиненных.

И даже после того, как я сам вышел на связь с Игорем, он не придал особого значения факту моей реинкарнации. Он даже не поинтересовался, когда и как меня угораздило отправиться в дюпоновский «иной мир». Ему на это было наплевать. И не удивление, и не радость он испытывал, разговаривая со мной той ночью, а всего лишь досаду, ведь звонок мой означал, что со мной придется возиться, тратить на меня время, отвлекать людей от тайной операции…

Значит, не я первый и не я последний и такое случалось в их практике и раньше. Возможно, даже не один раз, а в десятках, сотнях случаев.

«Издержки», сказал Гульченко. Живые издержки чудотворчества сильных мира сего.

Теперь понятно, почему обезовцы и Шепотин были вынуждены эвакуировать меня из Дейска. Видимо, они уже имели печальный опыт по этой части. Не все же реинкарнированные были намерены притворяться малышами. Наверняка среди них находились те, кто начинал качать свои права (и прежде всего перед родителями), требовать, угрожать жалобами в разные инстанции… И тогда в отношении «невозвращенцев» было придумано нечто такое, что позволяло избежать утечки секретной информации о массовой реинкарнации.

Единственный надежный способ заставить взрослых детей молчать заключался бы в том, чтобы изолировать их от контакта с обществом, поместить в такое место, куда не могут добраться ни родственники, ни репортеры, ни правозащитники.

Что-то вроде интерната. Или детского дома. А точнее — «взрослого дома»…

Значит, туда-то меня сейчас и везут. Нет, на произвол судьбы меня, конечно, не бросят. Хотя бы потому, что я понадоблюсь им в качестве консультанта — ведь в бытность свою инвестигатором я почерпнул много разной информации, в том числе и о реинкарнации. А если еще проговорюсь, что последние дни своей жизни провел в компании Дюпона, — то и тем более…

Им очень надо успеть запрыгнуть на ходу в набирающий скорость состав.

При этом они не боятся ни угрызений собственной совести, ни всемирного возмущения. Они не гнушаются лгать родителям, рушить семейное счастье, подвергать детей бесчеловечным опытам. Им плевать на любые тяжкие последствия своей аморальной деятельности.

По той же причине, которой руководствовались те, кто вершил судьбы мира во все времена. Когда стоит отнюдь не умозрительно-литературный вопрос «быть или не быть», все средства годятся, чтобы выцарапать у судьбы положительный ответ на него. Если это удастся — то, как известно, победителей не судят. А на нет — и суда нет.

Наверное, по большому счету именно так и следует поступать. Решительно, не оглядываясь на возможные последствия и не прислушиваясь к стонам тех, кто пострадал от этой решительности. Идти до конца. Не останавливаться. Не сомневаться. Глушить в себе некстати просыпающуюся совесть словами о долге, о великой миссии во имя и ради жизни на Земле… Или ссылками на то, что ты — человечек маленький и за тебя твою судьбу решают другие.

Выбираем не мы —

Выбирают нас.

Ну, а мы не должны

Обсуждать приказ.

Лишь такие моральные извращенцы, как я, почему-то не способны принять и понять эту железную необходимость.

Но самое страшное — что иного выхода не видно. Значит, мне придется стать в одну шеренгу с Шепотиным, Гульченко и прочими и действовать теми же средствами и методами.

Смогу ли я не дрогнуть в решающий момент? Не победят ли сомнения в моей душе ту целесообразность, о которой мне будут твердить на разные голоса?

Не знаю. Понятия не имею.

А, может быть, и вправду зря я ломаю голову над этими проблемами? Может, надо зажмурить покрепче глаза и вместе со всеми ринуться вдогонку отправляющемуся поезду?..

Пример моих спутников оказывается заразительным, и перед самой посадкой я вырубаюсь. Да таким крепким сном, что Шепотину и Гульченко приходится приложить немалые усилия, чтобы привести меня в чувство.

В последнее время, просыпаясь, я надеюсь, что вся эта ерунда с реинкарнацией мне приснилась и что, открыв глаза, я с облегчением увижу себя в своем прежнем теле, со всеми его болячками и хворями.

Но и на этот раз пробуждение связано с разочарованием, и я с отвращением обозреваю свои слишком короткие ручонки и слишком маленькие ноги с неизвестно откуда взявшимся синяком на левой коленке.

Когда мы покидаем салон аэра, Гульченко пристраивается рядом со мной и зачем-то берет своей шершавой, короткопалой пятерней мою ладошку. Впаять ему, что ли, по первое число за мнимую заботливость? Хотя ладно, пусть живет. Пока…

Спускаться по трапу действительно неудобно: приходится вытягивать одну ногу, чтобы нащупать следующую ступеньку, а потом подтягивать к ней другую. В мире почему-то все рассчитано на взрослых. О детях же не думает никто. Наверное, само собой подразумевается, что пятилетний ребенок не должен путешествовать один, без всевозможных опекунов…

На площади перед аэропортом нас уже ждет машина с водителем — скупым на слова молодым человеком в костюме с галстуком и с короткой армейской стрижкой.

Стоит глубокая ночь — самое подходящее время для перевозки секретного живого груза.

На этот раз Шепотин взгромождается на переднее сиденье, а рядом со мной садится обезовец.

Хм, если шеф думает, что таким способом ему удастся избежать продолжения нашего интервью, то он ошибается!..

Однако вскоре выясняется, что ошибался не он, а я.

Едва машина выезжает со стоянки, как я получаю едва ощутимый укол в руку и мгновенно проваливаюсь в сон без каких-либо сновидений.

Когда же вновь выныриваю в реальность, то оказывается, что мы уже никуда не едем и что вообще дело происходит не в машине, а в какой-то маленькой комнатке, смахивающей на дешевый номер в придорожном мотеле.

Чтобы уяснить обстановку, требуется не больше минуты.

Я лежу под одеялом на небольшой, явно детской кровати. Однако весь остальной интерьер помещения вовсе не напоминает детскую комнату.

Стены, окрашенные в бежевый цвет, встроенные в них плафоны освещения, шкаф, кресло и даже столик с компьютером. Через приоткрытую дверь виднеется закуток с раковиной и душевой кабиной. Все это — миниатюрное, видимо, сделанное по спецзаказу, и без труда умещается на двенадцати квадратных метрах. Относительный комфорт: сплит-система над окном наполняет комнату свежим воздухом с лесными ароматами. Окно, кстати, с наружными решетками — ну, конечно, разве они могли от этого удержаться? Хотя непонятно, какую функцию призваны выполнять эти решетки: предотвратить мое бегство или не допустить, чтобы кто-то влез в комнату снаружи?..

Первым делом подхожу к окну, отгибаю одну пластинку жалюзи и убеждаюсь, что уже вовсю светит солнце. Часов двенадцать, не меньше. Это же подтверждает и желудок, требующий немедленно удовлетворить его голодные судороги. Окно выходит на парк с высоченными соснами, густыми кустами и довольно аккуратно заасфальтированными дорожками. Я ожидал увидеть высоченный забор, который должен был бы непременно смахивать на этакую крепостную стену в миниатюре, но никаких ограждений в поле зрения не обнаруживается, хотя это наверняка не означает их полного отсутствия. В парке не видно ни души. Судя по высоте, комната моя находится примерно на третьем или четвертом этаже какого-то бетонного параллелепипеда, стены которого уходят влево и вправо с удручающей казарменной прямолинейностью.

Тут дает о себе знать переполненный мочевой пузырь, и я устремляюсь в закуток-санузел.

Следующим в очереди на инспектирование числится шкаф. Обычно я не люблю исследовать шкафы, особенно стенные, в помещениях, куда попадаю на временный постой. Лет этак двадцать назад, будучи проездом по служебным делам в одном из среднеазиатских городов, я беззаботно раздвинул створки стенного шкафа в номере гостиницы, совмещенной с чайханой. и был парализован взглядом в упор довольно мелкой, но весьма подозрительно выглядевшей змеи, которая уютно устроилась на полке для белья как раз на уровне моей головы. В ходе интенсивной игры в гляделки на протяжении добрых пяти минут, каждая из которых наверняка унесла не меньше года моей потенциальной старости, я осознал, что пресмыкающееся смахивает на знаменитую эфу, одного грамма яда которой достаточно, чтобы почти мгновенно отправить на тот свет табун лошадей. Однако всякая инициатива разрешения ситуации была чревата тем, что данный грамм достанется лично мне, поскольку я знал также и то, что реакция у этих, пустынных змей намного превосходит реакцию даже бывшего интерполовца.

Дело тогда кончилось неожиданно мирным исходом. На мое счастье, именно в этот момент хозяин гостиницы, одновременно исполнявший функции портье, официанта и носильщика, заглянул ко мне в комнату, чтобы осведомиться, не желаю ли я отведать каких-нибудь экзотических восточных блюд. Увидев меня в оцепенении, он осторожно приблизился к шкафу и заглянул внутрь.

В следующий миг я был покрыт позором до конца своей жизни.

Потому что с сердитым ворчанием хозяин гостиницы небрежно сгреб змею в кулак и швырнул ее в открытое окно. Из его скупых пояснений я понял лишь одно: что это была не эфа, а так называемый песчаный уж, который выполнял в данном заведении функции кошки, довольно успешно охотясь на мышей…

Второй раз мне «повезло» со шкафом в Лондоне, когда я, тогда еще желторотый интерполовец, избрал данный предмет мебели в качестве места для засады, чтобы застукать с поличным участников нелегальной сделки по купле-продажи какой-то наркотической пакости. Радуясь своей находчивости и оригинальности мышления, я залез в стенной шкаф незадолго до того момента, когда в номер люкс шестизвездочного «Хилтона», где разворачивалось действие данного эпизода, должны были заявиться наркодельцы. Услышав шаги в коридоре, я погасил свет, отодвинул дверцу и смело шагнул внутрь шкафа. Только кромешной тьмой можно было объяснить тот факт, что лишь через несколько минут, когда криминальное рандеву было в разгаре, я внезапно обнаружил, что в шкафу сижу не один. Рука моя случайно коснулась чьей-то ноги — голой, холодной, но, несомненно, человеческой. В голову сразу полезли эпизоды из разных фильмов ужасов, и я с трудом сдержал в груди инстинктивный вопль. Лихорадочная рекогносцировка на ощупь лишь подтвердила мои худшие подозрения: в шкафу, помимо меня, прятался мертвец!

Еще несколько унесенных лет жизни — и наконец можно десантироваться из страшного убежища с истошным воплем: «Руки вверх! Интерпол! Вы арестованы!»

Потом, сковав наручниками торговцев наркотой, я сунулся в шкаф и оторопел. Труп оказался надувной секс-куклой, которая стопроцентно имитировала голую женщину. Оказалось, что таким образом администрация «Хилтона», зная извращенные вкусы своих постояльцев, решила поставить секс-обслуживание на коммерческую основу, с предварительной доставкой в номер…

Вот и теперь, раздвигая створки шкафа, я готовлю себя к самым неприятным сюрпризам, но, к моему искреннему удивлению, внутри нет ни ползучих гадов, ни манекенов, притворяющихся свеженькими покойниками. Зато имеется разнообразный набор одеяний — взрослых по сути, но детских по размеру, словно их шили для лилипутов, — и я выбираю для себя вполне приличную рубашку практичного серого цвета, черные вельветовые брюки и кожаные туфли на низком каблуке (не люблю все эти современные спецробы в виде джинсов, спортивных костюмов и кроссовок!).

Одевшись, направляюсь к двери.

Однако дверь оказывается закрытой, а ключ от замка — как, впрочем, и сам замок — отсутствует.

Они что — решили меня посадить на диету? Может, вспомнить былые навыки и выломать дверь? Хотя теперь это вряд ли будет мне под силу…

Я возвращаюсь в комнату и уже собираюсь вплотную заняться изучением компьютера, но тут в двери что-то щелкает, и она распахивается, пропуская незнакомую мне фигуру.

Это что еще за фрукт? Высокий, худой, меланхолического вида, с редкими волосами и глазами с томной поволокой. Ни дать ни взять — голливудская звезда Том Хэнке, вечный положительный герой с манерами доброжелательного придурка. Каким ветром его занесло в сей приют-отстойник для взрослых младенцев? Может быть, он-то и есть директор данного заведения?

— Здравствуйте, Владлен Алексеевич. Ну, как вы? Отдохнули немного? — осведомляется «Хэнке», по-хозяйски устраиваясь на краю моего недавнего ложа.

Он что — издевается?!.. По-моему, даже самый отъявленный циник не осмелился бы назвать отдыхом сон под «кайфом»!.. Или он сам колется втихаря от подчиненных и своих подопечных?

— Замечательно отдохнул, — нарочито бодрым тоном ответствую я. — Если честно, давненько уже так не отдыхал… Места у вас тут отличные, знаете ли. Природа, воздух, птички щебечут… Просто райский уголок!.. Кстати, вы давно тут работаете?

На лице моего собеседника отражаются значительные умственные усилия.

— Тут? — с непониманием переспрашивает он. — Что вы имеете в виду? — Потом спохватывается: — Ах да, я же вам не представился… Прошу прощения. Издержки должности, будь они прокляты. Когда тебя по десять раз на дню терзают пресса и телевидение, то, сам того не замечая, привыкаешь к тому, что тебя повсюду узнают в лицо… — Он радушно протягивает мне руку. — Астратов Юрий Семенович, начальник особого отдела Общественной Безопасности по борьбе с терроризмом.

Вот тебе и директор сиротского приюта! Преемник Слегина — вот кто он такой. Хотя раньше я не встречал этого типа в Раскрутке. Может, он, как это частенько бывает, из «варягов»?

— Очень приятно, — наклоняю голову я, делая вид, что не замечаю протянутой мне руки. — А ваш отдел случайно раньше не Раскруткой назывался?

— Было дело, — кивает Астратов, как ни в чем не бывало убирая руку восвояси. — До Японии… Впрочем, многие до сих пор по привычке нас так называют. А вы…

— А про меня вы уже наверняка все знаете, — не даю ему докончить я.

Он едва заметно напрягается. Не привык, видно, чтобы кто-то в разговоре с ним бесцеремонно перехватывал инициативу. Ничего, проглотишь и не подавишься. Это тебе не детей наркотиками пичкать!..

Наконец Астратов расплывается в улыбке и шутливо грозит мне пальцем.

— А вас голыми руками не возьмешь, Владлен Алексеевич, — заявляет он. — Чувствуется старая закалка, чувствуется!… Ладно, тогда не буду терять время на предисловия и перейду сразу к делу…

Я решительно спрыгиваю с кресла.

— Знаете, Юрий Семенович, а я не хочу иметь с вами никаких дел. Поэтому наш дальнейший разговор не имеет смысла.

Он достойно переносит этот удар под дых.

— Вам что-то не нравится, Владлен Алексеевич? — с невозмутимым видом интересуется он.

— Да нет, — с сарказмом ответствую я. — Представьте себе: я — неисправимый мазохист! Мне нравится, когда ваши подчиненные сначала пересаживают мою ноо-матрицу — так, кажется, вы это называете? — в тело малолетнего ребенка, фактически уничтожив его сознание! Мне нравится, что меня без моего согласия умыкают неизвестно куда и зачем! Мне нравится, что на словах передо мной юлят и заискивают, а наделе ни черта не доверяют, словно я — настоящий ребенок, от которого неизвестно чего можно ожидать! И, наконец, мне нравится, что меня запихнули в эту спецтюрьму и морят голодом с самого утра, словно я буду сыт вашими разговорами о делах!..

— Не беспокойтесь, — делает успокаивающий жест Астратов. — Завтрак вам сейчас принесут. А что касается всего остального, то ваши претензии вполне обоснованны, и я приношу искренние извинения за причиненный вам ущерб. Но и вы поймите, что все меры, на которые мы вынуждены были пойти, продиктованы объективными требованиями сложившейся обстановки. Вас наверняка уже проинформировали, что сейчас творится в мире, но в дополнение к этому я хотел бы подчеркнуть, что на повестке дня стоит вопрос…

— …жизни и смерти человечества, — обрываю я своего собеседника, плюхаясь в кресло. — И, по-вашему, любые меры хороши, лишь бы спасти планету от

гибели…

— А у вас есть другое мнение на этот счет?

— Знаете что? Давайте отложим в сторону все эти теоретические диспуты и поговорим о более насущных Проблемах.

— Собственно, для этого я к вам и пришел, — пожимает плечами Астратов.

— Что вы от меня хотите? Только честно!.. А? Глупость сморозил. Ведь по себе знаю, что, когда к человеку обращаются: «Скажи мне, только честно…», ему приходится нагло врать.

Видимо, «раскрутчик» тоже так считает. Он устало трет ладонями лицо, прежде чем ответить. Потом достает из кармана пачку «Билтона».

— Хотите? — осведомляется он, вытряхнув наполовину одну сигарету из пачки и протянув ее ко мне.

— По-моему, детям никотин особо вреден, — ехидно замечаю я.

Он пожимает плечами:

— Ну, это я так, к слову… Хотя, по нашим данным, раньше вы дымили как паровоз, Владлен Алексеевич.

— Да, но я не хотел бы, чтобы Саша Королев с детских лет усваивал пагубные привычки. Так что придется мне бросить курить. В новую жизнь надо входить без старых пороков, знаете ли…

Он понимающе кивает, раскуривая сигарету с помощью изящной зажигалки в виде золотистого цилиндрика.

Клубы дыма устремляются в мою сторону, и мне приходится отмахиваться от них ладошкой. Дым вонючий и едкий. И как только люди травят себя такой гадостью? Неужели и я сам ежедневно сжигал свои легкие почти тридцать пять лет?

Но теперь это в прошлом…

— Вы знаете, Владлен Алексеевич, сколько детей рождается в мире ежедневно? — вдруг спрашивает Астратов.

— Понятия не имею! — искренне отвечаю я. — Никогда не интересовался статистикой.

— Зато мы были вынуждены интересоваться. И не просто интересоваться, но и испытать ее на своей шкуре…Так вот, каждую секунду на Земле появляются на свет в среднем двадцать человек. Семьдесят две тысячи в час. Миллион восемьсот тысяч в сутки. Но это — в среднем. А в тот день, когда, прошу прощения, вас не стало, в мире стало больше почти на два миллиона новых граждан…

— Ну и что? К чему эта арифметика?

— Да так, — усмехается Астратов. — К слову… Хотелось бы, чтобы вы представляли себе объем работы, который мы уже проделали и проделываем до сих пор.

— А что вы от меня-то хотите?

— Все очень просто, Владлен Алексеевич, — успокаивающе начинает он, судорожно затягиваясь сигаретой. Ненавижу подобные вступления, которые почему-то так любят употреблять начальники всех мастей! Когда тебе говорят, что возложенная на тебя миссия будет легкой, значит, тебе наверняка придется из кожи вон лезть, чтобы выполнить ее. — Мы хотим, чтобы вы нам помогли найти гражданина Артура Дюпона.

— При чем здесь я? Неужели у вас не хватает людей, чтобы орудовать «реинкарнатором»?

— Не в этом дело, — взмахивает сигаретой шеф Раскрутки. — Поймите, вы представляете для нас особую ценность. Количество потенциальных носителей личности Дюпона, проверенных нами, растет с каждым днем. А времени до дня икс — все меньше… Соответственно, все меньше остается надежд на то, что нам удастся застигнуть Дюпона врасплох в момент реинкарнации. Видите ли, прибор, который мы применяем для активации ноо-матрицы, основан на особом психофизиологическом воздействии на подсознание носителя. И хотя такое воздействие во многом подобно гипнозу, но это совсем не гипноз… Вы же сами когда-то занимались феноменом реинкарнации, Владлен Алексеевич, и должны знать, что некоторые исследователи пытались применять в этих целях гипноз. Однако эффективность этой методики, во-первых, составляет всего тридцать процентов, а во-вторых, нет никаких гарантий того, что видения, навеянные человеку под гипнозом, действительно являются его воспоминаниями о прошлой жизни. Иногда оказывалось, что люди видят под гипнозом не картины из своей предыдущей персонификации, а то, что ежедневно откладывается балластом на дно подсознания: обрывки сновидений, результаты работы воображения; образы, созданные мозгом в ходе чтения книг, просмотра фильмов, и так далее… Однако вашим коллегам — («бывшим коллегам», — поправляю я своего собеседника, но он пропускает мои слова мимо ушей) — во главе с Игорем Всеволодовичем Шепотиным удалось разработать совершенно оригинальную методику высвобождения скрытого альтер эго из-под всех этих наслоений и реализовать ее в поистине чудодейственном устройстве, которое взято нами на вооружение. Но, к сожалению, одна проблема все еще нами не решена…

Догоревшая до самого фильтра сигарета начинает жечь пальцы Астратову, и он принимается озираться в поисках подходящего места для тушения окурка. Не обнаружив такового поблизости, встает и удаляется в туалет, откуда немного погодя слышится шум воды, спускаемой в унитаз.

— Речь идет о достоверности показаний реинкарнированных, — продолжает он, вернувшись в комнату. — Да, в большинстве случаев люди, возвращенные нами к жизни из небытия, честно и правдиво идентифицировали себя. Но были случаи, когда мы имели дело с мошенниками, пытавшимися обвести нас вокруг пальца. Так что пришлось предпринимать соответствующие меры: создавать базы данных по официально умершим, пропавшим без вести и вообще по всему населению. Как говорится: доверяй, но проверяй… Дальше — больше. Появились отдельные личности, видимо, с особенно мощной аурой, на которых ни «реинкарнатор», ни псевдогипноз почему-то не действовали после активации их ноо-матрицы. Так называемые «невозвращенцы». Их примерно два процента от общего числа, но они-то и портят нам всю малину! Где гарантия, что все они рассказывали правду о себе после так называемого «воскрешения»? И где гарантия, что среди них не скрывается Дюпон, в запасе у которого могла быть масса ложных биографий и абсолютно чистых легальных документов?.. Да он мог вообще сделать вид, что не помнит своего имени, — в нашей практике бывало и такое… И хотя мы…

В дверь слышится вкрадчивый стук, и Астратов с досадой прерывает свой монолог, чтобы крикнуть: «Да-да, войдите!»

Молодая женщина в стандартном наряде ресторанной официантки: белая блузка, черная мини-юбка, туфли на высоком каблуке и белая шелковая повязка вокруг головы — вкатывает в комнату столик на колесах, уставленный чашками, тарелками, заботливо накрытыми крышками, и прочими столовыми принадлежностями. В центре возвышается, как башня, массивный термос с краником.