Откуда что взялось

Почему и как вообще возникла вся эта история с вопросом на пресс-конференции? Попробую рассказать. К тому моменту, то есть к январю 2006 года, я сидел в телевизоре уже почти шесть лет. До этого несколько лет работал на радио. И так или иначе в тех программах, которые я делал, в тех комментариях, которые пытался написать, в тех вопросах, которые задавал интервьюируемым мною людям, всюду проявляло себя известное недоумение: ну доколе же?! Ну почему у нас, сколько мы ни бьемся, ничего путного не получается?! Судя по объяснениям руководителей государства, все вроде делаем правильно. Однако больному все хуже и хуже. Производство умирает, страна превращается в сырьевой придаток развитых государств, население нищает, социальный разрыв между бедными и богатыми превращается в пропасть, и, что самое тревожное, нет никаких предпосылок к тому, что наше нынешнее плачевное состояние в ближайшее время улучшится. Да что там в ближайшее – даже в обозримой перспективе с такими тенденциями улучшений не жди. Вот все эти «смутные сомнения», которые терзали мое воспаленное происходящей несправедливостью сознание, вероятно, и выливались в радио, а затем и в телевизионный эфир. Полагаю так, поскольку иначе не могу объяснить тот факт, что время от времени на меня выходили разные люди с примерно одним и тем же предложением: нам нужно встретиться. И на мой законный вопрос «зачем?» каждый из них отвечал: «У меня есть информация, которая может оказаться полезной для вас».

Вообще-то на телевидение в девяти случаях из десяти пишут или звонят люди неадекватные. Ну в самом деле, кто из серьезных, востребованных и успешных людей будет тратить время на письма или звонки совершенно незнакомому (пусть и примелькавшемуся) человеку? Но как это ни странно, ко мне почти всегда обращались не просто нормальные и успешные, а умнейшие и всего достигшие в этой жизни люди. И тратить свое, в прямом смысле слова драгоценное, время на поиск контактов со мной их заставляло то, что сегодня многими уже совершенно забыто. Я говорю о таких понятиях, как совесть, ответственность за себя, своих детей и свою страну. Эти люди дарили мне возможность узнавать о происходящем то, что знают совсем немногие. И без них я, скорее всего, так и остался бы в рамках обывательских познаний, что, впрочем, не мешало бы мне так же, как это делают многие другие журналисты, вести разговоры на финансово-экономические темы с «правильными» экономистами, согласно кивать головой и убеждать народонаселение в том, что все, что ни делается, – к лучшему. Обо всех людях, которые пытались объяснить мне суть происходящих в экономике и финансах процессов, я рассказать не смогу, да и нет такой необходимости, я думаю. Но о самых ярких, самых эмоциональных и потому интересных я обязательно расскажу.

Гиви Григорьевич Кипиани был одним из первых ученых, взявшихся за мое «экономическое» образование. Судьба этого человека уникальна. Вероятно, его с полным правом можно считать первым в мире политэкономическим заключенным. За свои знания и нежелание идти на сделку с интеллектуальными противниками Гиви Григорьевич два года провел за решеткой. Повторяю: его посадили в тюрьму. И было это не когда-нибудь, а в 2006 году. Я никогда не смогу доказать, что причиной ареста были именно его научные труды. Да и сам Кипиани, несмотря на свою педантичность и фантастическое упорство, вряд ли сможет это сделать. Само собой, формальным поводом стало совсем другое обвинение. Однако математически точные расследования деятельности Минфина и Центрального банка России, которые Г. Кипиани подготовил за несколько лет, более чем бесспорно объясняют связь между искусственно создаваемым валютным курсом и уничтожением реального сектора страны. Наше первое общение проходило в каком-то ресторане в Замоскворечье, и нужно было видеть лица официантов где-нибудь минуте на тридцатой монолога Гиви Григорьевича. Он, объясняя мне то, что творят наши финансовые руководители, сам еще и еще раз переживал этот ужас и входил в состояние праведного гнева. Он говорил громко, экспрессивно. Настолько, что служащие заведения начинали сторониться нашего стола и предпочитали прятаться за стойкой бара или за дверями на кухню – и уже оттуда как завороженные наблюдали за оратором и прислушивались к его словам. Стейк, который ему принесли, оставался лежать на тарелке нетронутым, потому что… ну не до стейка же! Воды глотнуть некогда!

В отдельной главе я, естественно, с согласия Гиви Григорьевича, постараюсь понятным языком пересказать тот довольно сложный материал, который в свое время великодушно был мне разъяснен.

Еще одно потрясающее знакомство – с Андреем Михайловичем Годзинским. Предыстория примерно та же: звонок, обещание интересной информации, встреча. Но об этой встрече хотелось бы рассказать чуть подробнее.

Если не ошибаюсь, это был декабрь 2005-го. Поначалу договорились пересечься в каком-то ресторане, но Андрей Михалыч, сославшись на неудобство обсуждения подобных тем в публичном месте, перенес рандеву к себе в офис. Я не возражал.

Московские улицы в декабре, как правило, представляют собой угнетающее зрелище: туманная взвесь сырых отработанных автомобильных выхлопов в воздухе и снежно-грязевая каша под ногами. У меня и без того с нашим городом сложные отношения, а в такие периоды – просто катастрофа. Короче говоря, настроение было не очень, и во избежание потери уймы времени в пробках я отправился в центр города на метро. Оделся сообразно погоде: джинсы, куртка и чуть ли не туристические прорезиненные ботинки. Таким я и предстал перед Годзинским в день нашего знакомства. А надо заметить, что в отличие от меня Андрей Михайлович не чужд известной доли пафоса. Офис его в те времена располагался на Маяковке, в Галс Тауэр (очень красивое, кстати, здание, которое разбудило во мне добрые воспоминания о нью-йоркской архитектуре). После минуты ожидания в приемной, слышу объявление секретаря:

– Андрей Михайлович готов вас принять.

И вот я захожу. На красные итальянские ковры от Версаче с моих черных прорезиненных ботинок стекает то самое, чем обрабатывают московские улицы после обильного снегопада. Краткое представление, крепкое рукопожатие, предложение присесть (кресла тоже от Версаче).

Сажусь, и пока Андрей говорит мне что-то про мою последнюю программу, в которой речь шла о целенаправленном уничтожении Чубайсом крупнейшей в мире энергетической компании РАО «ЕЭС», осматриваю кабинет. А про себя думаю, что тут одной мебели тысяч на двести… и чего я вообще здесь делаю?

Настроение, повторяю, было так себе, и когда подошла моя очередь сказать несколько слов, произнес я следующее:

– Андрей Михайлович, я благодарен вам за предложение встретиться и пообщаться, но прежде чем мы продолжим, я должен сказать вот что. Ребят типа Чубайса и Гайдара, которые разоряют мою страну, а себе выстраивают офисы по миллиону долларов, я терпеть не могу. Вся моя работа, по большому счету, направлена против них. Будем дальше разговаривать?

Сидит Годзинский. Рядом его помощник. В повисшей паузе с моих ботинок на итальянский ковер стекают последние растаявшие комья московской грязи.

И секунд через пять Андрей, с открытой улыбкой хлопнув меня по плечу, говорит:

– Ну нормальный же парень, а!

Эта встреча длилась часа четыре. Я узнал, что Годзинский в свое время больше, чем кто-либо другой, сделал для сохранения РАО «ЕЭС». Именно он противостоял той самой банде младореформаторов (один рекомендованный Немцовым Бревнов чего стоит!), которая еще в середине девяностых хотела, используя цепь финансовых махинаций, распродать то, что в течение нескольких десятилетий строила вся страна. Тогда он не позволил этого сделать. Но теперь, тем не менее, РАО «ЕЭС» больше нет. И случилось это не в жуткие 990-е, а вроде как в стабильные 2000-е. Так вот, во время нашей первой встречи состоялась лишь вводная лекция из курса финансовой науки, который прочел мне Андрей Годзинский. Этих лекций было еще множество, и переоценить их значение для меня невозможно. Хотя смотреть на процесс преподавания со стороны, полагаю, было довольно смешно. Два взрослых мужика, стоя у доски, жестикулируют, кричат друг на друга, ссорятся, ругаются матом, потом садятся перекусить заказанным фаст-фудом – и снова жесткий обмен мнениями и аргументация на повышенных тонах.

Короче говоря, за полтора месяца в мою голову был вложен такой объем качественной информации, который позволял мне уже не согласно кивать в такт объяснялкам специалистов из Высшей школы экономики, а совсем даже наоборот, оспаривать ту либеральную догму, которая превратила мою страну в сырьевой придаток развитых экономик.

Собственно, те лекции, которые были мне прочитаны Гиви Кипиани и Андреем Годзинским, и определили формулировку неудобного вопроса президенту, равно как и сам факт появления этого вопроса.

Теперь пару слов о том, почему после того, что произошло 30 января 2006 года, меня все-таки не уволили. Причин тому может быть три. Поэтому – по порядку.

Первая. Мой вопрос ничего не значил. Цена его была настолько мала, а последствия ничтожны, что нет самого предмета обсуждения. И, в принципе, я был бы склонен так и считать, если бы не те самые рукопожатия лучших представителей экономической науки и политологии нашей страны. Поэтому первая причина, если она и существует, то в несколько измененном виде: все делают вид, что ничего на самом деле не происходило. Как предложил Наимудрейший в блестящем фильме «Волшебная лампа Аладдина», мы все спим и снимся друг другу. Допускаю, что было именно так, поскольку по телевизору в новостных отчетах о пресс-конференции мой вопрос не показывали.

Вторая. На ТВ-Центре только что сменилось руководство, и начинать с репрессий – не самый лучший ход. Но важнее даже не это. Александр Сергеевич Пономарев, несмотря на то что является жестким руководителем, уважает право других людей на собственное мнение. И это его качество снискало ему уважение коллег по цеху.

Ну и третья причина. О ней мне говорить особенно приятно, и сейчас вы поймете почему. Тот самый Годзинский, с которым мы кричали друг на друга, пытаясь втиснуть в мою голову финансовые познания, знаменит еще тем, что сразу после дефолта 98-го года записал цикл интервью – где бы вы думали? – на ОРТ, в которых предпринял первую попытку объяснить людям, как разрезают на куски и продают их страну. Из того цикла, если не ошибаюсь, в эфир вышли всего две передачи (но они таки вышли!), после чего поступило высочайшее распоряжение это безобразие немедленно прекратить. Но помните ли вы, кто подготовил и провел интервью с Годзинским? Андрей Разбаш. Он тоже пытался остановить этот беспредел.

И вот вечером 30 января 2006 года Годзинский, разговаривая по телефону с Разбашом, на несколько минут передал трубку мне. Короче говоря, по ходу разговора я смог сделать вывод, что мой вопрос не остался незамеченным. А уже утром 3 января на столе у Генерального директора ТВ-Центра Александра Пономарева лежала маленькая записка от его давнего приятеля Андрея Разбаша. В ней было написано: «Меня беспокоит судьба честного журналиста Колосова. Разбаш».

Сегодня честного журналиста Андрея Разбаша уже с нами нет. Это большая потеря.

Моя еженедельная программа тем не менее была закрыта. Снова возвращаясь памятью к тому времени, констатирую, что причиной тому стало лишь общее ее несоответствие новым реалиям канала. Пришли другие люди. Сорок минут воскресного эфира в районе одиннадцати вечера – довольно дорогое удовольствие. Кроме того, у Колосова ведь есть основная программа. Поэтому с середины марта 2006 года наши прогнозы выходить перестали. И это был лишь первый взрыв на том минном поле, на которое я вышел. Нет, я не имею в виду, что на меня вдруг ополчились власть предержащие, что наступила эпоха тотального контроля и что работать стало совсем невозможно. Глупости. Такие истории выгодно придумывать отдельным журналистам, оказавшимся в силу разных причин невостребованными. Я же продолжал делать то, что шесть лет делал в «25-м часе», и примерно с тем же успехом. Говоря о минном поле, я имею в виду своего рода совокупность событий, которые одно за другим стали со мной происходить.

Может быть, со стороны это смотрится нескромно и даже вызывающе, но я считаю себя человеком нормальным. Моя жизнь была до краев насыщена всем, что, собственно, и составляет жизнь человека. У меня была прекрасная семья, двое самых лучших в мире сыновей, прекрасная работа, красавица и умница жена. А уж о том, что для значительной части наших сограждан является вопросом более важным – квартира, машина, гараж и кое-какие деньги – я вообще не упоминаю. К своим тогдашним 36 я уже успел понять, что наличие или отсутствие материальных благ может определять лишь несчастье, но счастье – никоим образом. Вообще, большая часть жизни обычного, среднего человека, на мой взгляд, проходит в некой средней зоне между счастьем и несчастьем. Это нормальное состояние, человек к нему привыкает, и возможные (а чаще неизбежные) последующие перемены воспринимаются как экстремумы. Так вот тогда я не просто покинул зону счастья, но, стремительно пролетев слой нормальной человеческой жизни, рухнул в несчастье.

Сегодня, спустя три с половиной года, глядя на меня тогдашнего, я не могут понять: смеяться мне над ситуацией или плакать? Одно знаю точно: тогда я был в аду. Без преувеличения. Я почти не спал (примерно 2 часа в сутки) и ничего не ел. При этом довольно много пил, не пьянея. Запах после ночного возлияния иногда не выветривался до начала следующего рабочего дня, что, к сожалению, давало повод коллегам по работе делать обо мне соответствующие выводы. И я прекрасно их понимаю. Сам терпеть не могу пьющих людей. Только, в отличие от меня молодого, сегодня готов признать, что случаются в жизни ситуации, когда даже сильные люди могут упасть. Но сильные и поднимаются.

Кстати, не без гордости могу сказать, что на качестве работы моя тогдашняя слабость никак не сказывалась. Помогали те, с кем все это время мы делали «25-й час»: лучший продюсер Аня Лебедева, лучший комментатор и редактор Сережа Леонов, лучший режиссер Сережа Головунин, лучшие монтажеры Саша Кобозев, Миша Бойко, Андрей Сазонов. После их в высшей степени профессиональной работы единственное, что мне требовалось перед эфиром, – паратройка крепких ударов тыльной стороной ладони по спине. Подобное приведение в чувство на 20 минут с грустью и искренним сопереживанием в глазах дарил мне шеф-редактор программы Никита Иванов. Спасибо им всем.

Но, как и все в этом мире, дурное событие тоже имеет обратную сторону. Я, поскольку времени для сна мне требовалось гораздо меньше, довольно много думал и вгонял весь это мыслительный процесс в бумагу. Поскольку алкогольные испарения подолгу не покидали мой организм, то передвигался я не на автомобиле, а пользовался исключительно метрополитеном. Там, в ночном вагоне после эфира, я и записывал в блокнот все, о чем думал. За месяц была написана повесть. И знаете, когда я перечитал ее спустя полтора года, мне не было стыдно.

Я, кстати говоря, решился тогда эту повесть показать, и не кому-нибудь, а Михаилу Веллеру. И знаете, что он сказал? Это был телефонный разговор, поэтому для лучшего понимания момента постарайтесь представить, как он это говорил. Голос и интонации Веллера, я думаю, большинству из нас хорошо знакомы:

– Я прочитал вашу повесть.

– И что же вы можете сказать по поводу прочитанного?

– Ну, Илья… Скажите, вы хотите стать писателем?

– Вроде не собирался. Это написано лишь потому, что должно было быть написано. А почему вы спрашиваете? Полное говно, что ли?

– Нет. Я этого не сказал. Вы пишете хорошо, и словом владеете, и чувство можете передать. Просто, если вы хотите стать писателем, вам придется забыть все остальное. И заниматься только писательством. Иначе – пустая трата времени.

Я не чувствую в себе сил и желания становиться писателем. На примере того же Веллера я убеждаюсь в том, что делу нужно отдаваться полностью. Только тогда может что-то получиться. Но полностью я отдаюсь только своей нынешней работе.

А знакомство с Михаилом Иосифовичем достойно отдельного описания. Принцип сработал все тот же – телефонный звонок от зрителя, только зритель уж больно интересный. Осень 2005 года. В ньюз-рум[2] входит Никита (шеф-редактор) и говорит:

– Илюш, тебе какой-то мужчина на телефон «25-го часа» звонил. Голос уж очень на Веллера похож.

– А кто такой Веллер?

– ?! Ты не знаешь, кто такой Веллер?!

– Никит, я понимаю, как упал в твоих глазах, но не знаю. Просвети.

– Это один из лучших, если не лучший современный российский писатель. Ты ничего не читал?

– Нет.

И тут звенит телефон уже у меня на столе. Поднимаю трубку.

– Здравствуйте. Это Илья?

– Да. Здравствуйте.

– Меня зовут Михаил Веллер…

С тех пор мы встречались много раз и всегда сожалели о том, что не встречаемся чаще. Я прочел почти всего Веллера и готов признать, что он – один из лучших современных российских писателей. Что касается короткой прозы, то тут равных ему просто нет. Я Михал Есичу уже говорил, и повторю здесь: «Чуча-муча, пегий ослик» – гениальный рассказ. Веллер звездочку с неба сорвал.

При каждой новой встрече Михаил Иосифович настаивает на том, чтобы я называл его просто Михаил, но у меня не получается. Один раз проходит, а дальше – нет…

Иран

То самое телефонное резюме по поводу моих писательских потуг я выслушивал от Михаила Иосифовича, находясь во втором терминале аэропорта «Шереметьево» и ожидая посадки на рейс Москва – Тегеран. За пару недель до этого позвонил Раджаб Сафаров – специалист номер один по этой стране – и предложил слетать в Иран, снять пару сюжетов. Мне тогда было, честно говоря, все равно куда лететь – лишь бы подальше от реальности. И я немедленно согласился. Замечу сразу, что парой сюжетов эта поездка не ограничилась.

Тогда как раз накатила очередная волна конфронтации между Ираном и США. Настолько, что наблюдатели всерьез обсуждали возможность бомбардировок. То Буш, то Ахмадинежад выступали с почти воинственной риторикой, и актуальность иранской темы в особых пояснениях не нуждалась. Короче говоря, прилетаем в Тегеран. Глубокая ночь, часа два, если не ошибаюсь. Раджаб Саттарович сделал так, что нас встретили по высшему разряду: ВИП-зал, мягкие диваны, чайкофе, печенюшки всякие. Расположились в ожидании. Дело в том, что визу для туристов там ставят прямо в аэропорту, и по этой гостевой визе можешь гулять по стране чуть ли не месяц. Вот мы и ждем, пока проштампуют. Но что-то очень долго ждем. Оказалось, что у нашего сопровождающего чистые страницы в паспорте закончились. Казалось бы – ерунда, но паспортный контроль в любой стране, даже для ВИПов – это гильотина. Договориться почти невозможно. Нависла реальная перспектива лететь ему обратно. А что мы, спрашивается, без переводчика и без контактов тут делать будем? Пьем чай, закусываем печеньем.

Два с лишним часа у Раджаба ушло на то, чтобы поднять с постели чуть ли не самого иранского посла в Москве, который выступил перед пограничниками с личным поручительством. Короче, штампанули ему прилет на свободный уголок в паспорте – и здравствуй, Тегеран!

Мигающий красный

Половина пятого утра. Садимся в «саманд» – местная версия «пежо». Едем. Город кажется бесконечным, даже когда пробок нет. Обращаю внимание на прекрасную дорожную разметку, на грамотно расставленные светофоры. Но светофоры эти все, как один, мигали красным. Наверное, ночной режим включили…

Это мое предположение обнаружило свою несостоятельность уже днем, когда мы отправились на первую съемку. Светофоры – один, второй, третий, десятый – продолжали исправно мигать красным, несмотря на жуткое количество автомобилей на улицах. Интересуюсь у Раджаба. Оказывается, несколько лет назад Иран, столкнувшись с проблемой возросшего количества автомобилей на улицах, обратился к японцам с просьбой организовать образцовое дорожное движение в Тегеране. Какие вопросы?! Японцы с присущей им исполнительностью тщательнейшим образом изучили план города, активность движения в зависимости от времени суток, пропускную способность улиц и магистралей и перспективы увеличения автопарка. За короткое время была подготовлена и реализована программа действий, которая не то что Тегерану, но и Москве не снилась. Новые дороги, новая разметка, новые светофоры – катайся и получай удовольствие. И в Японии так бы и было.