Из этого внутреннего монолога нетрудно сделать вывод, что на Землю действительно угодили братья по разуму, готовые дружить с нашим населением и ждущие взаимопонимания. Сколько раз в ее истории приходилось сталкиваться с агрессорами, извергами, а то и просто скотами, но вот наконец повезло!

Удалов склонен к идеализации космической дружбы, он потянулся к растению, хоть и рассердился на уколы.

Минц устроен иначе. Он ученый, он ищет сути. Он допускает, что под личиной друга может таиться враг.

Поэтому он вытащил свой большой носовой платок, прикрылся им от летучих семян пришельца, а когда тот истощил весь запас, свернул платок вместе с захваченными орудиями агрессии и понес к себе. В это время во двор вошел новый редактор газеты «Гуслярское знамя» Михаил Стендаль, сменивший ушедшего на пенсию товарища Малюжкина. Он публиковал с продолжением в своей газете мемуары Корнелия Удалова, Гражданина Вселенной. Писал их он сам – благо жизнь Корнелия Ивановича прошла на глазах горожан, а Удалов лишь уточнял детали.

– Что, – спросил он, – к Корнелию Ивановичу гости из космоса?

– Нет, – сказал Минц, который уже почти ушел со двора, – это, боюсь, агрессия.

– А красивое дерево, – заметил Стендаль.

Минц его не слышал. В дверях он столкнулся с некогда персональным, а теперь обыкновенным пенсионером Ложкиным. Тот и в девяносто лет держал себя орлом и строчил кляузы в центральную печать, на которые никто не отвечал.

– Милицию вызвали? – спросил Ложкин, который пришельцев не терпел и к космической дружбе относился враждебно. – Весь двор загадили. – Он подошел к растению и сказал ему в лоб: – Чего расселся! Тебя звали? А ну, собирай манатки и мчись на свой Альдебаран. Небось, оттуда тебя метлой выгнали!

Растение мысленно поежилось.

«Странное существо», – подумало оно.

Оно попыталось мысленно дотянуться до Ложкина и поведать ему о вселенской любви, но не дотянулось, потому что до Ложкина еще никто не смог дотянуться.

Ложкин подобрал с земли камень и кинул его в дерево. Дереву не было больно, и оно отнеслось к поступку Ложкина с пониманием, так как увидело в нем мятущуюся душу одинокого старика.

Ложкин выругался нецензурно и пошел домой вызывать милицию.

Он так спешил, что растение не успело выпустить по нему серию острых стрелок-семян.

Михаил Стендаль наблюдал за этой сценой, не скрывая сардонической усмешки. Он подумывал о том, как напишет фельетон о г. Л., который площадно ругался с не понимающими его инопланетянами.

Улыбаясь, он поднялся на второй этаж, не заметив, что ему в затылок вонзилось несколько стрелочек – семян пришельца.

Инопланетное растение огляделось. Оно впервые попало в земную квартиру и было потрясено, как сложно, неудобно и даже бессмысленно живут люди на этой планете.

Глазами Удалова, ставшего уже фактически частью растения, оно осмотрело мебель, столь ненужную разумному существу, посуду, различные вещи и даже жалкие растения на окнах. А одежда – зачем же таскать на себе эти тряпки? Антигигиенично, некрасиво и унизительно!

Ксения спросила:

– Ты чего, Корнелий?

– Думаю, – ответил муж. – Думаю о том, что мы с тобой неправильно прожили жизнь.

– Начинается! Где ты еще этого нахватался?

– Мы мелочились, суетились, куда-то стремились. А зачем?

– А затем, чтобы до зарплаты дотянуть, – разумно ответила Ксения.

– Не опускайся на грязную землю, – попросил Корнелий супругу. – Ничего ты там не найдешь, кроме мелочности. Смотри вдаль.

– Корнелий, не заболел ли?

– Спустись вниз, подойди к посланцу Истины, убедись, насколько ты не права.

– Только этого мне не хватало! А кормить тебя, оболтуса, кто будет, Пушкин?

Удалов вздохнул, но не отчаялся. Как настоящий миссионер, он понимал, что миссии легкими не бывают. Сколько святых людей закончило свои дни на кострах, а то и в желудках каннибалов! Мысль Удалова, хоть и была подсказана растением, частью которого он уже становился, сохранила некоторую земную самобытность, потому что понятия каннибализма среди гренадинов не существовало.

Пришел Стендаль.

Он, конечно, значительно отстал от Удалова в процессе превращения в инопланетное растение, но был на верном пути.

– Будем трудиться? – спросил он.

Удалов посмотрел на него ясным взором и произнес:

– А есть смысл вообще в воспоминаниях? Разве не отвлекают они нас от слияния с Космосом?

– Странно, – ответил Стендаль. – С одной стороны, я положил немало сил для того, чтобы запечатлеть для потомков ваши героические деяния...

– Ах, оставьте! – ответил Корнелий Иванович. – Мне теперь стыдно даже думать о том, на что ушла моя жизнь, вернее, ее первая половина.

– Понимаю вас, понимаю, – согласился Стендаль. – Но жалко, а?

– Нет, не жалко!

Ксения смотрела на мужа и Мишу, не понимая, что с ними случилось. Разумеется, она не связывала это поведение с прилетом во двор инопланетной штуки. Но была встревожена. Тем более что и Корнелий, и Миша категорически отказались поесть.

Тут со двора донеслись голоса.

Внутренним чутьем – а ведь Корнелий был теперь связан невидимыми нитями с главным деревом – Удалов понял, что шум связан с инопланетным гостем.

Оказывается, пришел милиционер Пилипенко-младший, тут же к нему присоединился Ложкин.

Милиционер был в бронежилете, с дубинкой и автоматом.

Это не означает, что такое вооружение ему было необходимо в мирном Гусляре, но раз такое завели в Москве, то мы ведь не хуже? Мы этого достойны?

Милиционер обследовал дерево, не подходя к нему близко, за ним ходил Ложкин и громко ругался на то, что во двор уже выйти стало нельзя, так все загадили, а спросить надо с Удалова, потому что тот приманивает непрошеных гостей.

Дерево, конечно же, слушало этот разговор и не все понимало, однако ему было неприятно ощущать отрицательные эмоции Ложкина, и потому оно принялось кидать в Ложкина стрелки, не забыв, конечно, и о милиционере.

Ложкин пострадал почти сразу, но не заметил в пылу битвы, а вот сержант Пилипенко-младший устоял, так как был в бронежилете, а его семенами, даже космическими, не пробить.

Вышел Минц.

– Я согласен с Ложкиным в одном, – сказал он милиционеру, – мы не знаем действительных целей этого синего монстра. Хочет ли он нас любить или будет порабощать?

– Любить! – крикнул со второго этажа Корнелий.

– Я согласен с мнением предыдущего товарища! – поддержал его редактор газеты.

– В любом случае пускай знает свое место, – сказал Ложкин, который еще не переменился, а продолжал упорствовать. – Пускай убирается на площадь или к музею, чтобы не создавать угрозы.

– Ну что ты говоришь! – крикнул сверху Удалов. – Ведь оно прилетело к нам, чтобы научить нас любви и покою, а ты говоришь – не создавать угрозы!

– Корнелий! – строго окликнул его профессор. – Что это означает? Ты почему с нами за инопланетянина говоришь?

– Что чувствую, то и говорю, – ответил Корнелий.

– Надо убирать, – согласился Пилипенко.

Растение немного встревожилось и выпустило в него весь запас семян.

А в душе Ложкина шевельнулись сомнения, правильно ли он делает, нападая на это красивое инопланетное создание?

Это значило, что семена пустили корешки, и душа Ложкина постепенно проникалась благородными чувствами, свойственными растению гренадин.

Пока сомнения шевелились в Ложкине, приехала пожарная машина, пожарные были одеты в брезентовые робы, растение не смогло обратить их в свою веру, так что пришлось вмешаться Удалову, а уж потом на помощь к нему пришел Стендаль.

Но Пилипенко-младший был неумолим. Ему давно надоели инопланетяне. Они нарушали порядок в городе. В любой момент могло приехать начальство из области, а кому тогда отвечать? Пилипенке!

Так что пожарники для видимости порубили растение топорами, топоры затупились, а результаты были нулевыми.

Приехал бульдозер.

К тому времени в душе Ложкина произошли перемены, и он полностью перешел в стан защитников инопланетянина. Он кричал на пожарников и бульдозериста, а также грозил написать куда следует.

Вернулась с работы Гаврилова, в нее растение пустило несколько стрел, а заодно попало Ксении, которая пошла в магазин за молоком.

Бульдозер опустил лопату и пошел на растение гренадин штурмом. Растение покачнулось, но выдержало удар. Ему было больно и горько сознавать, что в ответ на любовь и ласку люди стараются сделать больно.

Правда, оно не отчаивалось, так как среди людей у него были верные друзья.

С третьей попытки бульдозер сломал лопату, бульдозерист Кравченко вылез из машины, пошел к растению, поддал по нему сапогом и получил свою порцию семян.

Пилипенко пошел звонить в воинскую часть, чтобы прислали танк с огнеметом, а также вертолеты. По наущению Минца он полагал, что Земля подверглась нашествию хуже Батыева.

Смеркалось. В небе над Великим Гусляром прошел военный вертолет, подготавливался штурм.

Удалов и его товарищи расставили стулья вокруг инопланетянина, решив провести так всю ночь и, если нужно, закрыть дерево уже не очень нужными телами.

Они молчали, потому что за последние часы научились передавать на расстояние мысли и читать мысли своих товарищей.

И мыслили они едино.

Удалов, а с ним вместе Стендаль, Ксения, Ложкин, Гаврилова, бульдозерист Кравченко, дети из второго подъезда, почтальон и еще восемь человек, включая супругов Савичей, которые вовремя пришли в гости к Минцу, но потом раздумали у него пить чай, размышляли: «Насколько наивны потуги личностей, недовольных той внутренней свободой, гармонией и миром, которые принесли на Землю добрые посланцы Вселенной! Ведь они неизбежно потерпят поражение и станут частью всемирного братства духа и благородства. Что такое буддийская нирвана? Это и есть цель освобождения от чувств и, главное, желаний. Цель – быть одним телом и одной душой. И ничего не хотеть, кроме того, чтобы заполнить мир морем благожелательности. Нужны ли привязанности? Нет, конечно! Они нарушают гармонию покоя! Нужна ли сама жизнь? Только постольку, поскольку она не мешает слиянию душ в полном бездействии. Вот, оказывается, к чему должно стремиться человечество! И оно этого достигнет».

Лишь профессор Минц понимал, что терпит поражение, что его друзья и соседи мысленно сдались перед растением и даже готовы отдать ему все, что есть у них дорогого.

Профессор вышел во двор и увидел, как Корнелий Удалов подошел к растению, протянул вперед руки и вошел в его ствол.

– Ах! – воскликнул профессор.

Но ничего не смог поделать. Исчез Удалов. Словно его и не было.

Тут поднялась Ксения Удалова. Она не смотрела по сторонам, да и на нее никто не смотрел. Словно робот, она двинулась следом за мужем.

– Какое счастье, – произнесла она в тот момент, когда ее грудь коснулась ствола растения гренадин.

И так, один за другим, в дерево вошли шестнадцать жителей Великого Гусляра.

Минц ничего не сделал. И не мог ничего сделать. Он понимал, что бессилен победить законы Галактики.

Только немые горькие слезы медленно стекали по его тугим щекам.

Снова затрещал мотор вертолета. Он шел низко, словно собирался пустить ракету.

И тогда, опомнившись, Минц побежал к себе, набрал номер секретного телефона воинской части и потребовал, чтобы приготовления к штурму инопланетного растения были прекращены. Там, в растении, люди.

– Оно их сожрало? – в ужасе спросил дежурный по части.

– Нет, – ответил Минц, глотая слезы, – они сами с ним слились. Теперь мы имеем дело не только – и не столько – с пришельцем, сколько с коллективом, в котором на каждого пришельца приходится больше десятка наших граждан.

Дежурный по части не поверил, и Минцу пришлось дозваниваться до Министерства обороны, благо у него там были друзья.

Бомбардировку Великого Гусляра было решено отложить до утра, а пока выслать квалифицированный десант.

Ах, как сладко и мирно было Удалову в чреве растения. Словно он, прожив на свете больше шести десятков лет, вернулся в утробу матери. Его мысли, слившись с мыслями растения, устремились к совершенству. Он понял, будучи частью Великой Яблони, какова высшая цель овладения Вселенной – всеобщее счастье, лишенное желаний и мелкой житейской суеты.

Удалов знал, что рядом с ним наслаждаются нирваной его соседи и иные жители Гусляра, которые, конечно, уже не жители этого безумного городишки, а атомы, молекулы великого Растения.

Коллективным взором Удалов и прочие молекулы Растения увидели, как с первыми лучами раннего солнца из дома вышел удрученный профессор Минц. Он был в драповом пальто, надвинутой на глаза шляпе и черных очках – ох и трудно добраться до него нашим семенам!

А Минц, в свою очередь, увидел такое, что чуть не рухнул на землю в беспамятстве.

За ночь дерево обзавелось плодами.

На его ветвях росли плоды, имевшие явное сходство с головами известных Минцу людей. Вот висит груша – головка Корнелия Ивановича. А в том, еще зеленом плоде можно угадать черты старика Ложкина. На лицах – сладкая отрешенность. Глаза закрыты. А улыбки! Улыбки у всех были схожи – это были улыбки небезызвестной Джоконды.

Минц осторожно постучал костяшкой пальца по щеке Удалова.

– Корнелий, ты меня слышишь? – спросил он.

Плод не реагировал.

Минц подергал за грушу. Удалов крепко висел на черенке, который поднимался из его темечка.

Сильнее дергать Минц не решился – а вдруг повредит старому другу.

Тут над двором снизился вертолет и из него по веревочной лесенке спустились несколько генералов.

Они долго стояли вокруг растения и качали головами. С одной стороны, они признавали, что гуманность требует оставить растение в покое, с другой – что гуманность требует уничтожить растение огнеметами или направленным ядерным взрывом, чтобы оно не поймало в свои сети других российских граждан.

Решено было перенести обсуждение вопроса на Совет безопасности при президенте, засекретить явление, ввести карантин в пределах домовладения № 16 по Пушкинской улице и подтянуть к Великому Гусляру отдельную парашютную бригаду.

После этого во дворе был накрыт походный стол для генералитета, за который пригласили профессора Минца и замгорпреда Лидию Ли, железную женщину и корейскую мисс Пхеньян, о чем разговор как-нибудь будет особый.

Напившись, генералы попытались сорвать плоды с дерева, но не преуспели, зато (так как гуляли без бронежилетов) к концу пира три генерал-полковника и генерал армии Гремящий были безусловно заражены сознанием всеобщего мира и покоя и отказались улететь в Москву. Вместо этого они ринулись к дереву и влились в него.

Дерево склоняло ветви под тяжестью земных плодов, а в Министерстве обороны было решено скрыть от общественности и президента исчезновение ряда руководящих военачальников, благо на их места были желающие.

Генералы, влившиеся в общую песнь счастья, также превратились в плоды Яблони и, покачиваясь под налетевшим ветерком, спокойно и отстраненно размышляли о ненасилии.

Сама же яблоня была преисполнена счастья, потому что еще вчера и мечтать не могла о таком числе и качестве неофитов с Земли.

В этом месте нашего рассказа читатель почти наверняка ждет парадокса. Он понимает, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а космические яблони прилетают, чтобы завоевать нас и превратить в безгласных рабов. Вот-вот, понимает читатель, яблоня проявит свою истинную дьявольскую сущность, и лишь профессор Минц с газовым баллончиком в руке будет противостоять страшному нашествию.

Я должен разочаровать читателя.

В глубинах Вселенной существует не только злобный разум, стремящийся всех завоевать и растоптать. Выше его расположен уровень всеобщего счастья и благоденствия. Разумеется, внедрение счастья проходит не всегда гладко, но уже есть положительные сигналы. И не исключено, что в обозримом будущем вся наша Галактика станет великим садом нирваны.

Яблоня, которая стояла во дворе дома № 16 по Пушкинской улице, желала людям только добра.

И те, кто стал ее плодами, осознав это счастье, ни к чему не стремились, не ждали пенсии, не желали купить путевку в Анталию, не хотели окрошки или жениться.

За последующий день в яблоню влились три кота, собака Жулик, затем ее хозяйка, которая искала Жулика, несколько любопытных прохожих и ворона, севшая нечаянно на голову Ксении Удаловой.

В оцепленном войсками дворе было тихо, на скамеечке сидел последний не превращенный и не эвакуированный жилец – профессор Минц. Ему было жарко в пальто, но осторожность не мешала. И хотя Лев Христофорович уже пришел к тем же выводам, что и мы с вами, его настроение не улучшилось.

Ведь он потерял лучших друзей, он потерял добрых соседей, он был на грани того, чтобы потерять всю нашу планету. Вон они, свежие ростки, что появляются рядом с яблоней. Ведь ей тоже приходится расширяться, чтобы поглотить население Российской Федерации.

Минц гулял вокруг яблони, увертываясь от семян, вглядываясь в лица плодов. Нет, они все так же безмятежны. Яблоню можно, наверное, взорвать, выжечь, но это приведет к убийству. И вернее всего, она поглотит человечество раньше, чем оно решится ее уничтожить.

– Детей жалко, – сказал Минц.

Яблоня ответила ему телепатически:

– Вы их не жалейте, радуйтесь за них, профессор. Вместо опостылевшей школы, вместо перспективы унизительных переэкзаменовок в институте, вместо пустых переживаний юных лет они получат покой сразу, без промежуточных ступеней. Они окажутся мудрее вас, Лев Христофорович. Они уже с детства избавятся от желаний и связанных с ними страданий. И человечество не будет знать ни болезней, ни смерти...

– Ни радостей, – вставил Лев Христофорович.

– Каждая радость кончается разочарованием и горем, как каждая любовь завершается разлукой, а жизнь – смертью, – мудро ответила Космическая Яблоня, и все многочисленные плоды на ее ветвях закачались, подтверждая неизбывную мудрость этих слов.

Минц понял, что потерпел поражение.

– А что дальше? – спросил он.

– Дальше – расширение числа счастливых. Добровольное, неспешное, радостное.

– Но начнутся конфликты!

– Мы и это предусмотрели. Ведь ребенок отказывается принимать пилюлю, потому что не понимает, что она принесет избавление от болезни.

– И что же вы придумали?

– Мы думали все вместе, – ответила яблоня. – И по совету генералитета, что висит на моих ветках, решили принять участие в парламентских выборах в России. Мы приведем к победе партию Счастья. Партию Безмятежности. Партию Изобилия.

– Какое уж тут изобилие!

– Вы не поняли нас, профессор, – ответила терпеливо яблоня. – Изобилие определяется не абсолютным количеством вещей, а желанием их иметь. Абсолютное изобилие достигается тогда, когда людям ничего не нужно. Нет у них желаний, и все тут!

– Парламентские выборы... – произнес Минц. – А потом?

– Если они не дадут нам полного охвата счастьем всего населения, выдвинем себя в президенты, – ответила яблоня.

И тогда Минц махнул рукой и пошел домой.

Он решил присоединиться к друзьям.

Он прошел в свой скромный кабинет, выключил факс, отсоединил компьютер, кинул в корзину неотправленные письма и недописанную статью. Ведь статьи не нужны в мире, где все проблемы решены, а цели достигнуты.

Тут его сморил сон, и он задремал на диване, не снимая драпового пальто.

И он не ведал о том, что происходило во дворе дома № 16.

Если ты находишься в состоянии полного счастья, то тебе не требуются не только окрошка и пальто, но и сон.

Так что все плоды находились в состоянии сладкого полусна и могли бесконечно рассуждать о личном счастье и ненужности движений.

Этим занимался и Корнелий Удалов.

Висел и наслаждался.

Потом вдруг – сам не понял, как это произошло, – его посетила совершенно чужая и ненужная мысль: а как там Ксюша, не дует ли ей?

– О нет! – ответила яблоня, услышав, разумеется, мысль Корнелия Ивановича. – Ваша бывшая супруга, а ныне равноценный плод Ксения, наслаждается нирваной, как и вы сами.

Этот ответ, конечно же, порадовал Удалова, но тут до него, как сквозь сугробы и большие расстояния, долетела мысль Ксюши:

– А выключила ли я холодильник? Ведь так до конца месяца счет придется платить. – И тут же мысль перетекла в другую: – Как там сын Максимка, который собирался в Томск?

– А какое нам с тобой дело до Максимки, Томска и холодильника, – мысленно сказал бывшей жене, а ныне яблоку Корнелий. – Никакого!

– Никакого! – согласилась Ксения и обеспокоилась: – Ведь кошка не кормлена.

А тут еще все плоды пронзила мысль генерала армии Гремящего:

– Завтра придут мастера делать туалетную комнату на даче! Кто их встретит?

– Кому нужны твои мастера! – почти закричала яблоня. – Ты же наконец достиг счастья.

– Так точно, – согласился генерал, зато другой генерал, интендантский, пожилой, подумал, что его молодая любовница как-то дурно и подозрительно улыбается адъютанту Смирнову. Но пока яблоня гасила эту глупую и ненужную мысль генерала, замельтешили мысли нескольких мальчишек, которым почему-то понадобилось лезть на стрельбище за пульками, а тут еще Гаврилова возмутилась поведением сына, который вознамерился снова жениться и разменивать жилплощадь.

– Ну на что тебе жилплощадь, женщина! – закричала, мучаясь, яблоня.

– И то дело, – согласилась Гаврилова. – А где же я жить буду?

И тут свершилось!

Оказывается, все плоды, насладившись счастьем, принялись думать неправильно. Всю жизнь эти люди стремились к счастью и покою, а вот получили – и на тебе!..

Проснувшись на рассвете, профессор Минц сбросил пальто, костюм и даже ботинки и в одних трусах пошел сдаваться Счастью.

Было зябко, и дул пронзительный ветер.

Яблоня съежилась, почернела и дергалась под порывами ветра.

Последние плоды с глухим стуком падали на землю.

И подобно тем, что упали раньше, превращались в сонных жителей Гусляра и других городов.

Люди поднимались, отряхивали с себя пыль и, не глядя на дерево, уходили прочь.

Даже Минца никто не узнал, кроме Корнелия, который, спеша домой, кинул обнаженному профессору:

– Иди, иди в тепло. Простудишься! Космический эксперимент, к счастью, провалился.

– Ты сорвался с яблони! – догадался Минц.

– Разумеется! – ответил Удалов. – Ведь завтра с утра на рыбалку!

Космическая яблоня крикнула телепатически:

– Вы еще об этом пожалеете, дикари!

Она подобрала ветви и, превратившись в маленький космический корабль, ринулась к звездам.

Этого тоже никто не заметил.

Да и кому замечать, если все уже ушли со двора.

Даже профессор Минц.