Глава 3

Маленькая корзинщица

– Построиться! – крикнул шериф.

Его воины, едва успевшие перевести дыхание после схватки, сумели, однако, мигом исполнить приказ. И вот уже все они, исключая двоих раненых, которых в это время перевязывали люди епископа, вскочили на коней и вновь обнажили мечи, приготовившись скакать вслед за сэром Эдвином, только на сей раз не вниз, а вверх по склону.

Но едва конь шерифа одолел пару туаз, как из зарослей выскочила и со всех ног кинулась ему навстречу женщина, а за нею, свистя и улюлюкая, показались четверо молодцов, в таких же кожаных рубахах, какие скрывали кольчуги недавних разбойников. Они были так увлечены погоней, что в первые несколько мгновений даже не заметили скачущего им навстречу шерифа.

Пробежав несколько десятков шагов, девушка, и так едва дышавшая, оступилась и упала лицом вниз.

– Что, лапушка, попалась? И стоило ли столько бегать? – торжествующе завопил один из преследователей.

Расхохотавшись, он ринулся к упавшей и… с разгона едва не врезался в коня сэра Эдвина.

– Куда, приятель? – шериф, ловко перегнувшись, ухватил парня за ворот рубахи, на беду ее обладателя сшитой из прочной телячьей кожи.

Остальные трое разом остановились и, вытаращив глаза, уставились сперва на шерифа, а уже затем (слишком поздно!) на догнавших его и окруживших всю компанию воинов.

– Пустите меня, пустите! – вопил схваченный за ворот парень. – Я же ничего не сделал! Я совсем ничего не сделал!

– А от женщины вам что было нужно? – голос сэра Эдвина выдал не гнев, скорее насмешку. – Кроме того, я, кажется, знаю, кто вы.

– Добрые христиане, бедные вилланы, сэр шериф!

Это произнес старший из всей четверки, мужчина лет сорока или чуть меньше.

Внешность у него была примечательная. Громадный рост, могучая, как ствол дуба фигура, колоссальные плечи, – все это, наверняка, могло бы устрашить кого угодно. С толку сбивало лицо великана: круглое, румяное, невероятно добродушное, к тому же, покрытое россыпью золотых веснушек и окруженное мальчишескими светлыми кудрями.

– Это вы-то бедные вилланы? – воскликнул Веллендер. – Ну-ну! А откуда вы знаете, в таком случае, что я – шериф?

– Так ведь видно! – слегка смутился великан.

– Конечно! Будто мало ездит по дорогам вооруженных людей. К тому же, – тут голос шерифа стал по-настоящему суров, – к тому же, не только ты меня, приятель, но и я тебя давно уже знаю в лицо. Или не так, а, Малыш Джон?

Румяное лицо сделалось и вовсе пунцовым, меж тем, как рука великана все выше тянулась к торчащему над его плечом концу лука.

– Э-э, с кем-то вы меня спутали, сэр.

Шериф расхохотался:

– Ну, такого, как ты, спутать не с кем. Если бы в Англии водились слоны, я бы еще поверил в такую путаницу. Но лучший приятель разбойника Робина водится тут только один. Не трогай лук, Джон. Арбалет у меня не заряжен, но покуда ты натянешь тетиву, я успею снести тебе голову. А жаль – голова-то какая курчавая!

Великан помрачнел, видя, что и в самом деле не успеет даже снять лук с плеча. Разбойник, которого шериф держал за шиворот, почти перестал трепыхаться и злобно смотрел снизу вверх на сэра Эдвина. И тут один из двоих оставшихся приятелей Малыша Джона с быстротой белки прыгнул к лежащей, очевидно, в беспамятстве, девушке, ухватил в горсть пряди ее рассыпавшихся по земле темных волос, запрокинул ей голову и приставил к тонкой девичьей шее нож.

– А ну, шериф, чтоб тебя черти в аду жарили на медленном огне! А ну, отпусти Гилберта и вели своим гончим отъехать назад! А не то я вмиг перережу этой тетерочке глотку!

Веллендер пожал плечами и с той же, если не с большей быстротой обнажил меч и занес его над своим пленником:

– Мне-то что за дело? – спокойно произнес он. – Хочешь резать, режь, не заплачу. Но, поскольку я, как шериф Ноттингема и Ноттингемшира, обязан защищать их жителей и карать за посягательство на их жизнь, то если ты, парень, причинишь зло девушке, то я с чистой совестью отрублю голову твоему приятелю, а после и всем вам.

– Ну-у? – нож уже дрожал в руке разбойника, но тот все еще пытался изображать наглость. – И не постараешься вызнать у нас, где Робин?

– Где ваш Робин, я на этот раз знаю и так, – последовал ответ. – А если он оттуда удерет, то и вы не будете знать, куда он направится. Так что никакой ценности вы четверо для меня не представляете. Разве что за Малыша Джона стоило бы потребовать с Гуда выкуп, друг ведь, как я понимаю. Но думаю, Робин не сменяет свою голову на твою, Малыш. Он ведь отважен только напоказ. Впрочем, на сей раз правильно сделает: тебя-то я все равно не отпущу. Эй, взять их!

Сэр Эдвин был уверен, что разбойник с ножом не исполнит своей угрозы, и не ошибся. В таких случаях уступать нельзя, не то погубишь того, кого хочешь спасти. Нож упал на землю. Подскакавшие воины быстро скрутили разбойника и двоих его товарищей. Однако с Малышом Джоном пришлось повозиться. Четверо воинов, спешившись, с трудом сумели заломить ему руки за спину и только-только собирались захлестнуть их петлей, как великан разом вскинул обе руки, и крепкие парни из дружины сэра Эдвина взлетели в воздух, точно пара котят. Двое других хотели было вцепиться в разбойника, однако тот расшвырял их точно таким же образом, а затем с разбега вскочил в опустевшее конское седло, выбрав из четырех самого рослого жеребца. Раздался пронзительный свист, конь рванул с места и врезался в заросли, из которых недавно появились преследуемая девушка и молодцы Робина Гуда. Несколько пущенных вслед беглецу стрел, очевидно, не достигли цели, Малыш вскоре скрылся из вида, а команды преследовать его воины не получили: шериф отлично знал, как умеет стрелять этот с виду грузный детина.

– Ловко, ничего не скажешь!

Эти слова произнес его преосвященство епископ Уорвикширский, уже давно подъехавший к сэру Эдвину и не без усмешки наблюдавший за происходящим.

– Чего-то подобного я ожидал, – с плохо скрытой досадой ответил шериф. – Эй, кто-нибудь посмотрит, что с девушкой, или мне самому слезать с седла?

– Девушка цела, просто в обмороке, – сообщил молодой оруженосец Веллендера, опускаясь на колени возле упавшей, переворачивая и приподнимая ее. – Судя по тому, как у нее разбиты и изранены ноги, она убегала от этих нечестивцев с полчаса, не меньше, вот и не выдержала. Дайте-ка мне кто-нибудь флягу.

Юноше протянули сразу пять или шесть фляг. Всем захотелось помочь беглянке, сразу вызвавшей у воинов самую горячую жалость. И в самом деле, девушка, хотя и одетая в лохмотья, к тому же истерзанные ветвями и колючками кустов, хотя и с измазанным землей личиком, все равно оказалась очень хороша. Совсем юная, по сути дела еще подросток, невысокая, хрупкая, с длинными-предлинными, темно-каштановыми волосами, наверное, заплетенными с утра в косы, но теперь рассыпавшимися по земле, с нежной, будто у знатной дамы, кожей (за исключением ладоней, но крестьянская работа не может оставить руки нежными), с тонкой талией, перехваченной двадцать раз залатанным корсажем, с ресницами, опустившимися чуть не до середины залитых слезами щек, – она была невероятно трогательна.

– Не поите ее водой! – воскликнул сэр Эдвин, тоже проникшийся сочувствием к девочке. – Вот, в моей фляге есть вино, влейте ей один-два глотка, и она очнется.

Он оказался прав. Вино вызвало легкий румянец на бледные щеки беглянки, она пару раз кашлянула и открыла глаза. Обвела взглядом склонившиеся над нею мужские лица, возможно, поняла, что ее спасли, и заплакала, привстав на правый локоть и левой рукой прикрыв перемазанное личико.

Покуда оруженосец и остальные воины вовсю утешали маленькую крестьянку, сэр Эдвин перевел взгляд на троицу скрученных разбойников, с самым мрачным видом сидевших между двух коней, к седлам которых их привязали.

– И как у вас хватило свирепости напасть на такую крошку? – теперь шериф едва сдерживал гнев. – Она же совсем ребенок!

– Это он им приказал! – вдруг сквозь слезы сказала девочка.

– Кто? – резко повернулся в седле шериф.

– Он. Робин. Я живу в селении, вон там, за этим склоном и за ручьем. Мой дед был корзинщик, но он умер недавно. А Робин Гуд как-то жил со своими людьми в нашей деревне, и я ему понравилась. Многие женщины злились на меня, потому что им нравился он. Но я-то, я-то не хотела!

Она заплакала еще сильнее и, всхлипывая, продолжала:

– Я ему говорила, что мне только четырнадцать лет, тогда даже еще и не было четырнадцати! Говорила, что хочу замуж выйти, а не так вот… Он только смеялся и отвечал, что все равно своего добьется, мол, ни одна женщина ему не откажет, если он очень захочет. Потом они уехали. А сегодня он прискакал вот с этими людьми и сказал: «Я знаю, что твой дед умер! Одна ты все равно не проживешь. Поехали с нами!» И я бросилась бежать. А Робин как закричит своим людям: «Догнать ее и ко мне! Что за взбалмошная девка!» Я бежала изо всех сил, а они скакали за мной верхом, но через ручей переправиться на конях не сумели: ручей очень широкий, течение быстрое, а переправа по камням. Лошади там ноги переломали бы. Тогда они просто побежали за мной. Кричали, что я своего счастья не понимаю. Какое же это счастье?!

Девочка захлебнулась слезами, а шериф вновь сумрачно поглядел на пленников.

– Она говорит правду?

Все трое молчали.

– Значит, правду. Н-да! Хорош защитник бедных и угнетенных…

– Но в одном теперь можно оправдать Робина Гуда, – спокойно заметил епископ. – Мы окончательно уверились, что не его люди напали на мой отряд. Едва ли разбойник занимался одновременно любовными похождениями и дорожным грабежом.

– Да в том, что на вас напали не люди Гуда, я и так уже был уверен! – махнул рукой сэр Эдвин. – Однако те, кто пошел на такую подлость, ваше преосвященство, могут вновь на это решиться – почем знать, сколько их на самом деле.

– Я думаю о том же, – кивнул епископ Уорвикширский. – Даже почти уверен, что нападение может повториться. Они явно знают, чего хотят.

– В таком случае, мой долг проводить вас до границ Ноттингемшира. Тем более, – хмуро добавил Веллендер, что Робин теперь уж точно от нас уйдет – коль скоро он был неподалеку, то Малыш Джон до него вот-вот доберется и предупредит.

– Но он же без лошади, а мы верхом! – возразил было кто-то из воинов.

– Они тоже были верхом, просто оставили лошадей возле ручья, чтобы вернее догнать «добычу». Забыл? – усмехнулся шериф. – Нет, о Робине можно в очередной раз забыть. Мы едем с его преосвященством.

Епископ поблагодарил сэра Эдвина кивком головы и подъехал к своим воинам, чтобы передать им решение шерифа. Между тем, оруженосец вернул флягу Веллендеру и спросил:

– А что теперь делать с девчушкой, мессир, и куда девать этих отродий? – он кивнул на связанных разбойников. – Может, кто-то из нас отвезет ее домой, а двое или трое из отряда доставят пленных в Ноттингем?

– Умнее не придумаешь! – не сдержался шериф. – Тебе двадцать лет, Фредерик, надо бы научиться не только стрелять и махать мечом… В деревне девочку как раз и сцапает Робин – вернется завтра, послезавтра, ну, через неделю, и получит то, чего хотел. Тем более, коль скоро, внучка корзинщика едва ли не единственная, кто не захотел в его объятия. Что до пленных, то тут уж и гадать не надо: разбойники расползутся по всему лесу и будут ждать. Узнают, какой дорогой везут их дружков, и можно поминать наших воинов – стреляют эти парни отменно. Особенно, когда их не видно.

– Тогда, как же нам поступить, сэр? – спросил один из воинов. – Ну, малышку можно с собой взять и после отдать на попечение в какой-нибудь монастырь. А этих? Не с собой же тащить?

В светлых, серых, как полированная сталь, глазах сэра Эдвина сверкнула и угасла ярость. Он всю жизнь старался не давать ей воли, зная, как подводит она в общении и с равными, и со слугами, и как опасно проявлять ее в бою. Но сейчас ему было особенно трудно справиться с собой – он не смотрел на плачущую девочку, но от ее рыданий на душе у него делалось все темнее.

– Никуда мы их не потащим! – проговорил он, наконец. – Вон там, левее, растут два ветвистых дерева. Приказываю повесить всех троих.

У двух разбойников вырвались короткие сдавленные вопли, третий, тот, что грозился перерезать девочке горло, разразился грязной бранью, выдавая, тем самым, еще больший страх. Зато воины шерифа разом повеселели – они немало гонялись за людьми Робина Гуда, немало хоронили своих товарищей, убитых разбойничьими стрелами, и приказ сэра Эдвина пришелся им как нельзя более по душе.

Живо смастерив три петли, они потащили пленников к деревьям.

– Но сэр шериф! Так же нельзя! Нельзя же казнить этих людей без суда!

Этот полный ужаса крик вырвался у маленькой внучки корзинщика. Более того, она вскочила на ноги и бросилась к шерифу, ловя узду его коня и пытаясь схватить его за руку.

Вряд ли ее порыв сильно изумил сэра Эдвина. Жалостливых дурочек он встречал в жизни немало. Однако сейчас эти вопли были уж слишком неуместны. Добро бы, к нему воззвал епископ, ему положено, он священник. Но нет, тот молчит, только смотрит с улыбкой на девочку и на самого шерифа. А она едва ли в седло не карабкается!

– Прошу вас, сэр! Умоляю вас! Их надо судить!

– А я и сужу, – надменно произнес Веллендер. – Я – шериф Ноттингема. В моей власти вершить суд над разбойниками, захваченными на месте преступления. И приговор, который я им вынес, может быть исполнен немедленно. И будет исполнен немедленно, потому что мы спешим.

– Отправить троих людей в ад из-за того, что вам некогда! – она задохнулась, но нашла в себе силы продолжить. – И ведь я тоже, тоже виновата… Это произошло из-за меня!

– Из-за тебя?

– Ну да! Ведь Робин Гуд приказал им, при-ка-зал! Они же не могли его ослушаться… И они все, все, все думают, что для меня так действительно было бы лучше. Сэр шериф, ради Господа Нашего Иисуса Христа! Они должны исповедаться, должны покаяться… Если их вина так уж велика, то осудить их должен суд!

Сэр Эдвин наклонился с седла и выдохнул ей в лицо:

– Еще раз повторяю: суд здесь я! И судья – тоже.

– И здесь, и везде, сэр, судья – только Бог!

Она произнесла эти слова с такой неожиданной, уверенной силой, что шериф отшатнулся. Потом махнул рукой воинам, уже надевавшим на шеи осужденных петли:

– Подождите!

Несколько мгновений они смотрели друг на друга оценивающе, выжидающе. И вдруг зареванное личико расцвело сверкающей улыбкой:

– Господи, ну, какая же я дурочка! Вот уж дурочка-то! Как я сразу не поняла? Вы же хотите просто их напугать! До смерти напугать, чтобы никогда больше им такого делать не захотелось. А потом… потом возьмете и просто отпустите. Ведь так?

– Почему ты так решила?

– Но вы же такой добрый…

– Я?

– Конечно.

Шериф едва не задохнулся от смеха. Ну да, в четырнадцать лет человек еще не может быть умен. Но и так глуп тоже. С чем же граничит такая глупость? С безумием? Чушь! Безумия тут нет и на медный пенни. А тогда с чем? Со святостью, что ли? Чего-чего, а проявлений святости ему пока встречать не приходилось. Не с чем сравнивать.

– Как тебя зовут? – вдруг спросил он девочку.

– Изабель. Изабель Келли.

– Очень хорошо. Я – сэр Эдвин Веллендер. А почему ты, Изабель, решила, будто я – добрый?

– Потому что вы очень красивый. Красивые всегда добрые. Ведь красота от Бога. И от ангелов.

Смех сэра Эдвина оборвался. Несколько мгновений он мучительно вспоминал, когда последний раз смотрел на себя в зеркало. Кажется, года два назад. Или три. И какая же там была красота? Жесткое, резко очерченное лицо с крупными чертами. Неестественный контраст обветренной до черноты кожи и совсем светлых волос. Черные, как сажа, ресницы и брови. Еще и подбородок да часть щек светлее всего лица – шериф всегда дочиста брил бороду, но во время походов, длительных вылазок щеки покрывала щетина, и под ней загар обычно бывал чуть слабее.

Невольно сэр Эдвин обернулся к епископу. Тот улыбался, уже не сдерживаясь, а его глаза просто светились, излучая радость. Почти такую, какая играла сейчас в карих с золотом глазах Изабели. Интересно, а чему он радуется? Или ему просто смешно? И почему шерифу совершенно не хочется обратиться к этому мудрому человеку за советом? Потому как ясно, что тот посоветует?

Шериф наклонился, подхватил девочку подмышки и усадил в седло впереди себя. Она не только не испугалась, но, кажется, еще больше обрадовалась. Даже слегка взвизгнула от восторга.

Веллендер въехал под светло-зеленый шатер двух раскидистых древесных крон и поморщился, когда его смазала по щеке качавшаяся на ветру толстая пеньковая петля. Три пары глаз впились в его лицо, пытаясь прочитать на нем то, чего все трое так яростно хотели, но на что не надеялись: отмену его решения.

– Итак, – сказал шериф, – ненужно возвышая голос (кругом было совершенно тихо), – я приговорил вас, троих, разбойников и мерзавцев, к смертной казни. Но вот эта девочка, что сейчас сидит передо мною, та, которую вы хотели похитить и отдать на поругание своему негодяю-главарю, она попросила меня о вашем помиловании. Помиловать вас и отпустить, как ей хотелось бы, я, само собой, не могу. Потому что ни один из вас и не подумает раскаяться, а будет по-прежнему грабить и убивать людей. Однако, раз девчонке так угодно, то пускай вашу судьбу и впрямь решает суд в Ноттингеме. Если вам повезет, и кому-то потребуются рабы, возможно, судьи и оставят вас в живых. Правда, придется таскать вас за собой, покуда мы не вернемся в город, но, в конце концов, после схватки на дороге осталось немало лошадей. Эй, ребята, – повернулся он к своим воинам, – Скрутите-ка этих мерзавцев покрепче да усадите верхом. И сами тоже садитесь в седла, мы и так потеряли уйму времени.

Глава 4

Принц Джон

Звук рога раздался совсем близко, и к нему присоединился второй. Значит, загонщики возвращаются вместе с охотниками. То есть, охота, скорее всего, завершилась успешно. А выходит, вскоре вся эта компания, с лающими собаками, топочущими, ржущими, воняющими потом лошадьми, смеющаяся, весело бранящаяся, неистово шумная, прихлынет сюда, на поляну. И покой будто ветром унесет. А ведь как сладко спалось на заросшей мхом и вереском поляне, под разноголосый щебет пташек, порхающих в широких кронах вязов и буков, под деловитое жужжание диких пчел, спешивших, до наступления поздней осени собрать весь оставшийся нектар и доверху наполнить соты! Воздух настоян на меду и воске, на густой смоле и увядающих травах. Вот это запах! В городе такого не бывает. Дышал бы и дышал. И что за радость в неистовой скачке меж деревьями, по едва заметным лесным тропам, в погоне за какой-то там ланью, оленем или лисицей? Лететь, понукая коня, то и дело рискуя из-за случайной кочки сломать себе шею, на скаку целиться в несущуюся впереди дичь… Которую, даже если попадешь в нее, все равно еще надо свежевать, потрошить, да еще приготовить! Конечно, это сделают другие, но ждать-то сколько! Совершенно другое дело, когда тебе приносят на блюде жареное мясо, с соусом, с зеленью, с блестящими угольками чернослива. И с вином. Вкусно, спокойно, и никаких усилий.

Его высочество принц Джон поморщился, окончательно просыпаясь. Спал он в уютной тени походного шатра, на расстеленном поверх мха ковре, который, в свою очередь, был покрыт парой волчьих шкур. Так принц чаще всего и проводил охоту, предоставляя придворным и слугам носиться по лесу, сколько их душе угодно. И чем дольше, тем лучше – иначе как следует не выспишься.

Принц поступал так не из-за немощи. Ему шел двадцать шестой год, и хотя он не уродился здоровяком, но неизлечимыми хворями тоже не страдал. Просто ему никогда не нравилось прилагать лишние усилия. Покуда был жив его отец, король Генрих II, принцу нередко приходилось упражняться во владении мечом, стрельбе из лука, верховой езде, отец на этом настаивал, возмущаясь, что его младший сын настолько слабее и нерешительнее двух своих старших братьев, Генриха и Ричарда. Ослушаться грозного родителя Джон не смел, однако занятия не шли ему в прок, потому что он ненавидел их всем сердцем. Принц не понимал, для чего ему все это: разве в Англии некому воевать?

После смерти отца юноша решительно забросил всякие упражнения, и никто его к ним уже не понуждал, как не понуждали его и к учебе, которую он не любил, пожалуй, еще сильнее. Генрих II, как все норманны, говоривший на северофранцузском языке, знал еще латынь, фламандский и итальянский, а матушка Джона, королева Элеонора, кроме этих языков, свободно владела древним и современным греческим, отлично говорила по-английски, за что ее обожали слуги, а потом выучила еще и немецкий. Она, кроме того, разбиралась в самых разных науках, недаром к ней то и дело приезжали всякие ученые мужи, чтобы вести умные беседы. Любовью к изучению языков и к знаниям неугомонная леди Элеонора увлекла и своего любимого сына, Ричарда, который, хотя и занят был более всего войнами, однако тоже умудрился стать на диво грамотным.

От Джона мать этого не требовала – она хорошо видела, как противно ее младшему сыну любое напряжение ума. Ее не обманывала и его якобы страсть к охоте – прекрасная наездница и меткий стрелок (до сих пор, а ей вот-вот семьдесят стукнет!), леди Элеонора отлично видела, что Джон любит вовсе не охотиться, а просто уезжать из города и всласть бездельничать, ожидая, пока ему приготовят вкусной дичи и накроют стол среди какой-нибудь красивой лужайки.

Принцу как-то передали, будто его матушка однажды в сердцах обронила: «Если бы Джон просто не любил всякую работу, то и пускай его. Но при этом он всей душой любит власть! Неужели не понимает, что тяжелее работы не бывает?»

Да, в этом она тоже была права. А разве есть на свете кто-нибудь, кто отказался бы от власти? И ведь в этом принцу Джону как раз начинало везти! Казалось бы, от рождения никаких надежд – четвертый сын короля, на что тут надеяться? Но родился он уже не четвертым, а третьим, самый старший сын Генриха и Элеоноры умер совсем маленьким. А второй, в честь отца тоже Генрих, заболел и отдал Богу душу еще до кончины короля. И престол перешел к матушкиному любимцу, к Ричарду.

Джон и самому себе до поры до времени не признавался, но в его сознании все время жила одна неотступная мысль: почему бы Ричарду тоже не умереть? Он ведь такой храбрый, только и лезет в самое пекло, во все сражения, совершает всякие подвиги… И нет же! Другие гибнут, а Львиное Сердце живехонек! Вот он, Джон, нипочем бы не стал так рисковать, ни за что на свете.

Когда старший брат не вернулся из Крестового похода, принц уже не сумел скрыть радости. Неужели его мечта исполнится? Неужели он, четвертый сын, все же станет королем?!

И вот опять! Недавно в Англию пришло известие, что Ричард жив. Будто бы он у кого-то в плену. Но хоть и в плену, однако, при живом короле Джону, опять же, не видать короны!

Он еще раз потянулся на пушистом волчьем меху, привстал и поискал глазами большую глиняную флягу. В ней была вода – вина его высочество тоже не любил. Принц глотнул из горлышка раз, другой и сморщился: надо же, теплая! А ведь не на солнце лежала. Придется кликнуть кого-нибудь из пажей и послать к роднику за свежей водой – родник здесь неподалеку. Где эти бездельники? Наверняка пристроились под соседним деревом и кидают кости!

Джон нашарил зарывшийся в мех длинный серебряный свисток и, что есть силы, в него дунул.[21] Пажи тотчас явились. Сразу двое. Они наперегонки кинулись выполнять приказ, прихватив, кроме глиняной фляги, еще и кожаную, будто бы он выпьет сразу такую прорву воды!

Но не успели посланцы возвратиться, как поблизости послышался стук копыт, а затем в проеме шатра явился третий паж и сообщил:

– К вашему высочеству его светлость граф Лестер!

– Что ему надо?

Настроение у принца совсем испортилось. Этот, уж если явился, то, как всегда, с важными делами. А в такую погоду, посреди леса, в час отдыха хочется ли слушать всякую деловую болтовню! Два с лишним месяца графа не было в Лондоне и, кажется, в Англии – вот благодать-то была… Раз в день выслушать несколько докладов придворных, подписать два-три указа и отослать подальше надоедливых жалобщиков. Кто-нибудь из недовольных баронов, городских старост, шерифов, что ни день, то явится. И налоги стали непомерные, и указы, видите ли, друг другу противоречат, и крестьяне из-за этих самых налогов бунтуют, одни неприятности у бедных подданных! Почему они Ричарда так не осаждали? Сказать бы, что его и в Англии-то почти не было – все на войне и на войне, но нет же, бывал, даже и сам объезжал все графства, и сам принимал всех этих скучных сеньоров. И на него упреки не сыпались Оно понятно – ну-ка упрекни его – ведь и головы лишиться можешь!

Впрочем леди Элеонора однажды мимоходом заметила Джону, вздумавшему высказать ей эти мысли:

– Надо знать, когда и насколько можно увеличить налог, кому и какую дать повинность, кого и с кем не следует сталкивать. И над указами думать, а не просто их подписывать. А ты их не только подписываешь, не читая, а и диктуешь писцам, не думая, что приказываешь, милый Джони! А потом возмущаешься, что подданные недовольны.

В глубине души он понимал, что его мать права. Как всегда права! Как скучно… Но, возможно, так будет не всегда. Сделаться бы королем, по-настоящему королем, возможно, тогда у него стало бы все это получаться?

– Граф к вам со срочным делом, – ответил паж на негодующий вопрос принца.

– Когда же у него дела были не срочные? Зови его, Лиланд, зови. Только пускай не садиться на мой ковер. Положи рядом вон те подушки.

1

Туаза – распространенная мера длины в ряде стран средневековой Европы. Равнялась примерно 1,8 м.

2

Донжон – центральная башня средневекового замка. Служила как жилое помещение, но нередко и как тюрьма.

3

Действие повести происходит в середине XII века. Во второй половине XI века Англия была завоевана норманнами. После этих событий верхушкой английской знати стали норманнские рыцари, которые, в большинстве своем, не знали английского языка.

4

Вилланами называлась основная масса крепостных крестьян в Англии XI–XII веков. Вилланы облагались значительной данью, но имели и некоторые права, существовавшие до закрепощения большей части крестьянства страны.

5

Среди английских крестьян были приняты обращения к сеньорам, возникшие при формировании феодальных отношений еще до завоевания Англии норманнами. Поэтому пастух называет рыцаря милордом, его же дружинники, говорящие с ним по-французски, применяют обращение «мессир».

6

Аббат – настоятель монастыря, т. е. аббатства.

7

Объединение английских графств в единое государство осуществилось в 829 г. Королем стал граф Уэссекса Экберт. В течении двухсот с лишним лет страной правили короли англосаксы. Когда в 1066 году Англию захватили норманны, трон занял их предводитель Вильгельм, прозванный Вильгельмом Завоевателем. Его сын Генрих I, умерший в 1135 году, не имел сыновей, что вызвало длительные междоусобные войны и столкновения. Наконец враждующие пришли к соглашению, и в 1153 году наследником престола был признан Генрих Плантагенет, граф Анжуйский (1154–1189).

8

Уитегемот – собрание родовой знати, решавшее в Англии, периода раннего средневековья важные государственные вопросы.

9

Миля – мера длины (расстояния), принятая у различных народов с очень древних времен. Сохранялась в Европе до введения метрической системы, однако в Англии эта система так и не была введена. В различные годы и в разных странах длина мили колебалась от 0,56 км (Древний Египет), до 11,2 км (древняя чешская миля). В Англии миля равняется 1,6 км.

10

В Англии конца XII века большая часть крестьян была в крепостной зависимости от баронов (сеньоров), либо от самого короля. Существовали различные степени крепостной зависимости. Однако был и определенный процент вольных крестьян, обязанных выплачивать сеньору дань, но не связанных с ним никакими более обязательствами.

11

Бармица – кольчужный подшлемник, защищавший шею и подбородок воина.

12

Гамбезон – верхняя одежда, обычно надеваемая поверх кольчуги (позднее – поверх рыцарской брони), реже – под кольчугу. Представлял собой длинный камзол без рукавов, сшитый из нескольких слоев плотной ткани и тщательно простеганный.

13