Путь на вершины труден, долог,

А на врачей всегдашний спрос.

Вишневский – отоларинголог?

А может, ухо-горло-нос?

В хирурги, может быть, податься? —

Решал вопрос и день, и ночь.

В себе решил он разобраться

И сам себе решил помочь:

«Чем врачевать на теле раны,

Пожалуй, это не с руки,

Я стихотерапевтом стану,

Всем терапевтам вопреки!

Не мне ли все аплодисменты,

Когда строки врачую нить?

Такие острые моменты

Народ обязан оценить.

Скажу врачу: «Такое дело —

Стихи лечу, сомнений нет».

Диагноз врач поставит смело:

«Ни с кем не спутаешь, Поэт!»

И публика дойдёт до точки,

Крича Вишневскому: «Ура!»

Пускай Вишневский лечит строчки,

А психов – всё же доктора!

Поэт с понятьями и взглядами,

Когда ж рифмую при луне,

То рифмы кроткими цыплятами

На «цып-цып-цып» бегут ко мне.

Когда же славу стихотворную

Я вознамерился стяжать,

Цыплята стали вдруг упорными

И резко стали возражать.

Но я не стал сердиться-хмуриться

И получил такой расклад:

Цыплят я выгнал с музой-курицей,

Переключившись на ягнят.

Случилось что-то непонятное,

Моим надеждам вопреки —

Стихи запрыгали ягнятами,

Но вдруг отбросили коньки.

Они явились мне обузою —

Стихи-ягнята ни к чему —

Недолго так с овцою-музою

Коньки отбросить самому.

Хоть я сержусь – и вы меня поймёте —

Я до поры до времени молчу.

…Внезапно подошёл коллега Гёте

И дружески похлопал по плечу.

Он говорит: «Володя, кто сумеет

Хоть как-то заработать на стихах?

Когда не ель, а доллар зеленеет,

А рубль превращается во прах!»

Стихом не заработать и полушки,

Тут Вольфганг прав, запомни это впредь:

Про ель сквозь иней пишет праздный

Пушкин,

У нас же доллар должен зеленеть.

Не шли б в поэты, если б знать заране —

Вишневский с Гёте – гении под стать.

Труба ж зовёт, и без гроша в кармане

Спешит Вишневский вирши сочинять.

В своём уме, как будто, вроде,

Мне заявляют без стыда,

Что кайфовали с Паваротти,

А где ж Вишневский был тогда?

Ну да простит их дон Лучано —

Двух нот не свяжут, ни двух слов,

А я так просто не отстану —

Я, извините, не Буйнов!

И к нотам, и к высотам новым

Спешу, не покладая рук.

А вы, товарищи, с Буйновым

Пропойте про пустой бамбук.

Вишневский – словно свет в окошке —

Талантов и не перечесть.

А вы, товарищи, на кошках

Потренируйтесь – время есть!

Жена, словно в сказке,

Меня зазывает

И строит мне глазки,

И стол накрывает.

На улице люто

Мороз разгулялся,

Я вот он, я тута —

В глуши затерялся.

Какие вопросы?

Поеду я к даме —

Меняю колёса

По полной программе.

Морозы – не розы,

А шины с шипами.

Морозы – не розы,

А шины с шипами.

Жена, видишь, в слёзы,

А я-то ведь – к даме!

Я рифмы рифмую —

Из энтой породы —

С женой не зимую —

Зимую с народом.

С женою невзгоды

Делить не хочу я,

Зимую с народом,

С народом ночую

Мы с украинским дружеским народом

Решали долго спор с газопроводом.

Пока Европу топливом согреем,

Гораздо лучше тупо быть евреем.

Живут непросто издавна кавказцы —

Добро б Чечня! – Грузины и абхазцы!

Нет бы смириться, чтобы стать мудрее.

Пожалуй, лучше тупо быть евреем.

А заграница – просто Мия Мамма!

Нелёгок путь и Клинтона с Обамой!

Нет, не живут политики без драки —

Там всякие Обамы и Бараки!

Взглянул Вишневский – просто ужаснулся

И с головой в поэмы окунулся

Гораздо лучше тупо быть пиитом,

Плюс ко всему – владеющим ивритом!

Лейся звонко, лейся песня! —

Нашей жизни парадокс.

Вьётся локон, вьются пейсы —

Крут, как прежде, ортодокс!

Светит месяц, светит ясный

Средь бесхозных, средь полей.

Наша участь не напрасна —

Ты – еврей, и я – еврей.

В поле белая ромашка,

В поле диких трав настой.

Влезу в русскую рубашку,

Стану – вылитый Толстой!

Стихнет в поле шум осенний,

Пробежит по полю дрожь.

Стану – вылитый Есенин —

Русый локон, словно рожь.

Отменю в чужбину рейсы

В вечном шуме городском,

Только стать мешают пейсы

В русском поле колоском.

В поле – колос, в реке – грека —

Суета и ерунда.

Только пейсы с человеком

Остаются навсегда.

Немного есть трагических фигур,

За кем Вишневский выступает тенью,

Быть тенью нынче, видимо, – гламур,

Тем более, таких, как сам Иртеньев.

Живут в литературе два ферзя —

Заложники таланта и успеха,

Отдельно их рассматривать нельзя,

Они – Вишневский и, конечно, – Чехов.

Поэтам дан единственный маршрут —

В венце лавровом под небесной сенью,

И сразу всем «вдомёк», кого дают —

Их два ферзя – Вишневский и Есенин.

А если на природу вышел ты,

Остановись у леса на опушке,

Чтоб отдохнуть от шумной суеты —

На ум придут Вишневский, ну и …Пушкин.

Их два поэта – только и всего!

Их сравнивать, опричь друг друга, не с кем.

Хоть Пушкин тоже, вроде, ничего,

Но главный-то, конечно же, – Вишневский!

Жена, бесспорно, поражает:

Она красива и умна,

Хотя немного раздражает —

Меня затмила, сатана.

Не буду обращать вниманья —

Поверьте, я ведь не шучу!

И собственное обаянье

Я, ей в отместку, в ход пущу.

И я заржу, как мерин сивый,

И полетит со всех сторон:

«Он белозубый и красивый,

И – не по внешности – умён!»

Есть учёные, есть аналитики,

Есть писатели – чудо-ораторы,

Где-то есть ещё нанополитики,

Где-то нано– строчат литераторы.

Среди нанопредпринимателей

На ошибках лишь умные учатся,

А вот горе– и нанописателей

В микроскоп рассмотреть не получится.

В мире водятся наноискатели,

А вишневскими вирши слагаются.

Нано– трудятся нанописатели,

Нанотворчество нам предлагается.

Да, немало их, нанокопателей,

Их строка, к сожаленью, не льётся.

Почему же за наночитателей

Им порой нас держать удаётся?!

Гоголь великий без «как бы» и «вроде»

Днепр нам представил при тихой погоде.

Гоголь проспект обрисовывал Невский,

Но, извините, ведь он не Вишневский —

Если читает стихи при народе,

Чуден Вишневский при всякой погоде.

Классик реальный – звезда в небосводе,

Он гениальный без «как бы» и «вроде».

Поэт – не оперный певец,

Но спеть мечтает при народе.

Сказал Вишневский, наконец,

Что он вписался в Паваротти.

Известный лозунг не забыть,

Как путь, что классиком указан:

«Ты можешь мастером не быть,

Но мастеру вмастить обязан!»

Много нынче праздников забытых —

Стоит помнить лучшие из них.

… Отмечался как-то день открытых,

С позволенья вашего, пивных.

Я – на первых строчках хит-парада,

Без меня парада вовсе нет.

Вслед за мной – Иртеньев, Хакамада,

Мой же выше всех авторитет.

Захожу в пивную – что за диво?!

Там авторитеты как во сне

Вместо кружки пенистого пива

Лавровый венок несут ко мне.

… Лета приближается макушка.

Телефон звонит сквозь толщу лет —

Слышу голос: «Здравствуй, это Пушкин!

Ты, Вишневский – литавторитет.

В первой тройке лидеров, не скрою,

Пальма явно первенства твоя, —

Пушкин продолжал, – поэтов трое:

Лермонтов, Вишневский, ну и я».

Я – поэт, и поэт от сатиры,

Знаменитый поэт, наконец,

Но шатаюсь под тяжестью лиры —

Непосилен лавровый венец.

Мне не легче, друзья, час от часа,

Муза смотрит сурово-строга,

А пытаюсь залезть на Пегаса,

Так слабеет в коленке нога.

Хоть в широких кругах я известный,

Но не просто прожить самому —

Я поэт, в своём роде, неместный,

Так подай же читатель ему!

Обойдусь я без новенькой лиры,

И Тойоту заменит Пегас,

Мне ж подайте ключи от квартиры,

Чтоб к поэзии пыл не угас!

И я в новенькой этой квартире

С Музой вместе слезу уроню,

Побренчу вдохновенно на Лире —

Не такое ещё сочиню!

Живя на станции «Спортивной»,

Я был ребёнок позитивный,

Порою убегал от мамы

К друзьям на станцию «Динамо».

Когда ж в поэзию влюбился,

На «Маяковской» поселился.

Метро я схему повращаю —

Свои мечты повоплощаю.

Но верю – силы я утрою —

Метро «Вишневская» открою.

Поэзия открыла много

В природе истинных чудес —

Поэт выходит на дорогу

Сквозь иней зеленеет лес.

Поэта подгоняют строки,

И он поспешно хмурит бровь,

Белеет парус одинокий,

А друг прелестный дремлет вновь.

Вишневский видит: сквозь туманы

Вновь пробирается луна,

Он понимает – про поляны

Стихов напишет он сполна.

Затем про честных правил дядю —

Прекрасный стиль, чудесный слог —

Он сочинит в момент, не глядя —

Никто б так выдумать не смог.

Он не даёт душе лениться —

Творит, платочек теребя.

«Душа обязана трудиться!» —

Поэт цитирует себя.

Открытий чудных ворох вышел —

Он их озвучивает вслух.

Стихи же эти где-то слышал

Вишневский – парадоксов друг!

Он неустанно пишет строки —

Не слышал-слышал – в том ли суть?

… Белеет парус одинокий,

Блестит в тиши кремнистый путь.

Никто бы не узнал про это,

Про «гений чистой красоты»,

Не будь Вишневского-поэта,

Что с гениальностью на «ты».

Недоумение на лицах:

Стихи строчит Терибль анфан,

Затем читает их в столице,

Встав в полный рост во весь экран.

Анфан Вишневским оказался,

Не унимался – он таков!

Когда ж стихи читать пытался, —

«Вон из Москвы!» – кричал Лужков.

Шло время. Поменялись власти.

Терибль анфан – на пьедестал,

И тут не унимались страсти —

Он хлопать сам себе устал.

Был вид его довольно странен,

Стихи горланил во всю мочь,

Когда его в сердцах Собянин

Вперёд стихами вынес прочь.

Его стихи идут в атаку,

От них покоя вовсе нет.

Скривив лицо, кричит: «Однако!» —

Его стихам читатель вслед.

Нет, не «прекрасное Далёко» —

Стихов напор идёт стеной.

Стезя словесного потока

Путь обещает тормозной.

Трещит Вишневский, как сорока,

Стихи слагая без труда.

…Но их в «прекрасное Далёко»

Пошлёт читатель навсегда.

Макаров адвокат намедни

Вдруг оказался сам не свой:

Как прочитал поэта бредни —

Хоть в лес беги, хоть волком вой.

И, претерпев ночные бденья,

Он явно выбился из сил —

Ведь защищать свои творенья

Поэт Вишневский попросил.

…Он защищал стихов три тома,

Достал свой чёрный пистолет,

Но против лома нет приёма,

И от стихов защиты нет.

…И помогал ему Каспаров,

Но дело было – полный швах!

И понял адвокат Макаров:

Грозит поэту вечный шах.

В ферзи Вишневский не годился,

За пешку дрался адвокат,

Но как неистово ни бился,

Вишневский заработал мат.

Мораль:

Коль в бой идёшь не с той фигурой,

Бессилен даже пистолет —

Борись хоть всей адвокатурой,

Но от судеб защиты нет!

В больнице (гор) психиатрической

Один поэт – поэт лирический —

Он ждёт в надежде одного —

Однажды выпишут его!

На выписку давно просился —

Главврач на это согласился.

Прошёл и сложности, и тренья —

Главврач – он тоже человек.

…Вишневского ж стихотворенья

Никто не выпишет вовек.

Хоть умоляй его, хоть плачь,

Бессилен даже главный врач —

Ведь в кому впал зав. отделенья,

Прочтя его стихотворенья,

У медсестёр случился жар,

Ушёл с работы санитар,

Чуть не сошёл с ума психолог,

Напился анастезиолог,

И убежала со двора,

Стихи услышав, медсестра,

Главврач уехал за границу —

Закрыли эту психбольницу.

…А кто успел стихи прочесть —

Давно в палате номер шесть.

Вишневский наш рождён был хватом —

Итоги подведём, итак —

Неплохо быть друг другу братом,

Но без медбрата нам никак.

Вишневский это понимает,

Медбрат в палате номер шесть

Привет по-братски посылает

Всем, кто в других палатах есть.

Все вопрошают о медбрате —

Медбрат не платит за простой

Люмьерам, что в седьмой палате,

И Михалковым из шестой.

Но что бы значили Люмьеры,

Когда Вишневские не спят

И пробиваются в премьеры

Всех вышеназванных палат.

Вишневский лидером зовётся,

Кричит: «Люмьеры не по мне!» —

К Медведевым в палату рвётся

Он с обостреньем по весне.

Раздать медбратьям дивиденды

Вишневский почитал за честь,

А сам он станет президентом

Видать, палаты номер шесть,

И целый ряд палат возглавит,

Мечтой высокою томим,

Затем Медведева отставит,

Палатой поменявшись с ним.

Он станет Ньютоном, Люмьером,

А взяв в политике мандат,

Он не преминет стать премьером

Всех психбольниц и всех палат.

С утра Газпрому перекрыл

Я позитив и не жалею,

Хоть потерял немало сил,

Мечту высокую лелея.

А к ночи перекрыл Газпром

В ответ на выходку поэта

Всё, что написано пером —

Оно, должно быть, канет в лету.

Оно, пожалуй, в лету канет —

Забыт Вишневский, вот беда!

…Но сожалеть никто не станет

Об этом, право, никогда.

Я понял: Божий я избранник —

Поклонник гор, певец равнин,

И я сказал, поэт и странник:

«Благослови меня, раввин!»

Раввин же в теме был при этом,

Как батюшка Филакдиод,

Сказал, что иногда поэтам

Неплохо б взять самоотвод.

Как минет пятниц середина,

Поэты преграждают путь.

Вишневский, дай хоть ты раввину

От вас, поэтов, отдохнуть.

Алёнушка, я Лев по Зодиаку,

Хоть не Толстой, должно быть, даже с виду.

Когда бы мне Толстовского размаха,

То я бы не отправился к хасидам.

Голубушка, ну что на это скажешь?

Ведь выбрала ты вовсе не Толстого,

Алёнушка, ты тоже не Наташа,

И если откровенно – не Ростова.

Нам ни к чему обоим притворяться —

Я сам, как ни крути, не без изъяна,

И жизнь моя – не надо сомневаться —