– Нет, я не верю! Скарлетт не такая плохая, как вы о ней все думаете! Скарлетт приближает к себе моего мужа не потому, что хочет его увести от меня, а потому, что из благородства хочет дать ему работу!

Ну кто сейчас поверит в эти бредни!

– Молодой человек! Почему вы пронесли ноутбук в читальный зал? Это не разрешается!

Я поднял глаза – передо мной стояла молодая женщина со злым лицом и холодными глазами.

– Извините, пожалуйста. Я просто не знал, что ноутбуки нельзя проносить.

Я не хотел подводить Валентину Петровну.

– Анечка, он ничего не сделает. Это же, ты разве не знаешь… – Валентина Петровна уже сама бежала к нам на своих маленьких кривеньких ножках.

– Если нельзя, я могу отнести в гардероб…

Молодая и злая внимательно смотрела на меня и слушала, что шептала ей на ухо Валентина Петровна. Очевидно, она просвещала, какой я молодой и талантливый и уже лауреат…

– Ну хорошо… – молодая взглянула на меня с любопытством и отошла.

– Я правда мог бы отнести. Мне сегодня не критично.

Валентина Петровна подмигнула мне, мол, все в порядке.

Какая действительно простая штука жизнь! Маленькая купюра, сложенная пополам, дает возможность порефлексировать в то время, как пожилая женщина суетится возле книжных полок, собирая тяжелые тома энциклопедий и словарей, для того чтобы удовлетворить мое любопытство. Надо будет перед уходом подойти попрощаться и поцеловать Валентине Петровне руку. Я криво усмехнулся. Этому приему меня научил не кто иной, как Леха. Собственно, он не учил, я однажды увидел, как он поцеловал руку Таниной бабушке, и запомнил этот его жест на всю жизнь. А случилось это в тот единственный раз, когда мы вместе с Лехой были у Тани в гостях. Больше он со мной вместе к ней не ходил, и я до сих пор не знаю – ходил ли он без меня или нет. Но я тогда сразу понял, что за один этот поцелуй Леха понравился Таниным родственникам больше, чем я за целых полгода моих застенчивых визитов к ним в дом.

– Вот это кавалер! – громко произнесла Танина бабуля, а в мою сторону даже не посмотрела. И я, возмущенный и разочарованный этой очевидной несправедливостью ко мне, вылетел тогда из их квартиры на лестничную площадку и трясся там от обиды, в то время как Леха еще долго о чем-то шептался в прихожей с Таней.

Пятая книга мне тоже ничем не помогла. В шестой я случайно наткнулся на черное платье Шанель. Платье для коктейля. Ненавижу женщин, одетых по моде начала двадцатых годов. Или это у меня устойчивый образ постреволюционных дамочек? Платья с заниженной талией, губы как в немом кино, глаза словно у тифозных больных. И везде черный атлас. Смокинги у мужчин, вечерние платья у женщин. Таня тоже любила черный цвет. На первом курсе она ходила в черной шляпке с маленькими полями. Эту шляпку ей сделала мама. Стилизация под мужской котелок. Ее мама, бывшая портниха, в то время держала небольшое ателье верхней одежды. Прямо Шанель московского разлива. И у Тани еще тогда было черное узкое пальтишко до колен. Она мне такой и запомнилась – маленькая, худенькая, смешные мальчишечьи полуботинки и шляпка. А под шляпкой – темная челка до самых бровей и удивленные яркие синие глаза.

Я сложил книги стопками на столе.

– Валентина Петровна, пусть полежат. Если я завтра не приду – уносите. Что-то мне сегодня не очень работается.

– Бывает, Вадичка! Не беспокойтесь, все будет на месте!

– Что бы я без вас делал, Валентина Петровна! – Я поклонился ей галантно, как мог, и подал ей руку, чтобы она вложила мне свою.

– Ой, Вадичка! – Она, как всегда, хихикнула. Мне захотелось щелкнуть каблуками, жаль, туфли были неподходящие – мягкие замшевые мокасины. Я взял ее руку, с мрачным удовольствием вспомнив Леху, и аккуратно поцеловал. В этом деле, как мне однажды объяснила Нина, важно не оставлять на руке влажных отпечатков губ. Нине я тоже однажды попробовал поцеловать ручку. Я тренировался тогда на всех – нужно было отработать движение до автоматизма.

– Лучше не руку, – говорила Нина. – Когда мужчина в наше время склоняется над рукой женщины, возникает когнитивный диссонанс. Неприятное чувство – он явно от тебя чего-то хочет. Чаще всего это такой намек на продолжение отношений – и далеко не всегда эти отношения связаны с личной симпатией.

– Артисты часто целуют руки дамам.

– Конечно, это же лучше, чем мыть дамам ноги, – скептически заметила она. Я фыркнул.

Она посмотрела на меня внимательно.

– Лучше поцелуй меня в щеку. Ты маму в щеку целуешь?

Я задумался. Я вообще, мне кажется, маму не целовал. И она меня целовала редко. Наверное, чаще тогда, когда я уезжал. И действительно, чаще всего в щеки. Я наклонился и поцеловал Нину в губы. Это было тоже в сентябре. Кажется, на следующий день или через день после того, как похоронили Таню.

Сейчас, когда я уже шел к выходу из библиотеки, я подумал, что щеки, наверное, самые уникальные места человеческого тела – они загораются от стыда и похвал, они бледнеют от ужаса, их целуют мамы и по ним бегут слезы. И еще, когда я садился в машину, я отметил, что этот чертов старый Лехин «Форд» не годится моей машине даже в подметки.

Когда я вошел в театр, навстречу попалась пара девочек из хора.

– Вадим Сергеевич, где будет репетиция?

Я хотел сегодня собрать труппу не на большой сцене.

– Скажите всем, что в малом зале. И рояль там расчехлите.

Они посмотрели на меня, как мне показалось, с обожанием и убежали. Борис появился из буфета в коротеньком светлом плаще с огромным, как-то по-хитрому пришитым воротником. На плече у него висела папка, в которой он носил эскизы. Папка была, естественно, тоже с наворотами. Он подошел и лениво протянул мне руку. Когда я пожимал ее, то зафиксировал, что мы оба не смотрим друг другу в глаза.

– Где состоится богослужение? – спросил он с издевкой и тут посмотрел прямо на меня. Глаза у него были серо-зеленые в крапинку и опушенные темными мохнатыми ресницами, как у ослика, который катает детей в зоопарке в смешной тележке.

– В малом зале ровно в два, – сухо сказал я и тоже отправился в буфет.

– Сосисочку, Вадим Сергеич, или рыбку в кляре? – завидев меня, улыбнулась буфетчица.

– Какая рыба?

– Какую привезли. Треска, наверное. – Она сделала вид, что пытается рассмотреть, что написано на упаковке.

– Давайте сосиски.

Я сел к окну, недовольный собой. Вроде бы день начинался неплохо, а все время с каждым часом меня засасывает какая-то незначительная муть. Какие-то звонки, посторонние мысли, несущественные люди, что вторгаются в твою жизнь. Некогда подумать. Невозможно сосредоточиться. И с каждым годом это засоряет меня все сильнее. Вот сейчас: я сижу за столиком в буфете и вроде бы должен думать о предстоящей репетиции, об обсуждении костюмов. Нет, я размышляю вовсе не об этом. Я думаю о том, почему я решил, что буфетчица только сделала вид, будто хочет прочитать то, что написано на упаковке. Но почему я сразу подумал про нее плохо? А может быть, она действительно хотела узнать, что там за рыба находится внутри этого кляра, а вовсе не делала вид. Или, может быть, ей самой наплевать на рыбу, но она хотела просветить меня на этот счет, раз я спросил… И потом, а зачем я ее вообще спрашивал о рыбе? Ведь я не собирался ее брать, какая бы она ни была. Я ведь уже нацелился съесть сосиски. И самое главное – зачем я вообще об этом думаю, ведь вечером я все равно буду ужинать у Нины…

– Горчичку возьмите, свеженькая.

Горчица действительно оказалась «вырви глаз». Это немного привело меня в чувство.

– Вадим Сергеевич!

Телефонный рингтон арфой разливался прямо за моей спиной. Я обернулся – Алла сегодня была «в форме». Красное платье с внушительным декольте сидело на ней как влитое.

– Алла, ты ничего не перепутала? Своим потрясающим видом ты будешь сбивать партнеров. Мелани, по всеобщему признанию, – серая мышка.

– Вадик, я не хочу быть серой мышкой! – это она прошептала мне на ухо, наклонившись ко мне как можно ниже.

– Вот сегодня мы это и решим, – ответил я тихо. – Хочешь есть?

– Не хочу. Я ведь завтракала. К тому же почему-то волнуюсь.

– Принесите чистую тарелку и еще две сосиски, – посмотрел я в сторону буфетчицы.

– Ну я же сказала, не надо! – Алла сверкнула на меня потрясающе накрашенными глазами.

– Так нести или не нести? – переспросила буфетчица.

– Не нести, – отменил я новый заказ и медленно разрезал последнюю сосиску на собственной тарелке.

– Вадик, без семи минут два! – Алла сидела вся в струнку, будто напружинившись. Вот сейчас поднеси порох – и взорвется.

– Иду. Только выпью кофе.

– Вадик, ну сколько можно есть! – Алла не выдержала, воровато оглянулась по сторонам, убедилась, что в буфете, кроме нас и буфетчицы, никого нет, схватила двумя пальцами последний кусок сосиски с моей тарелки, запихнула его в рот и почти побежала к выходу.

– «Ну, вот сейчас и начнется бой, – подумал я, допивая кофе. – Хрен бы я позволил тут рассусоливать перед всей труппой этому ублюдку, если бы не боялся тех, кто за ним стоит».

Когда я вошел, все уже были в сборе. Сидели полукругом на зрительских местах и держали в руках ватманские листы.

Значит, Борис уже раздал эскизы и даже меня не стал дожидаться. Хотя прекрасно знал, что я в театре.

Я взглянул на часы – была одна минута третьего.

– Мы уже начали, – небрежно сказал Борис, но в тоне его я все равно почувствовал скрытое напряжение.

– Ну что же, отлично. Познакомьте теперь и меня с вашим творчеством. – Я взял стул и сел в центре, лицом к артистам. Выражение их лиц было примерно одинаковым. «Мы вообще не понимаем, что это такое, но если вы скажете, что так надо, значит так и надо». Я взглянул на Аллу – она сидела с краю около бокового прохода. Лицо ее было озадаченным – Алла прикусила нижнюю губу и, казалось, что-то обдумывала. Борис разместился в первом ряду, как всегда, нога на ногу, у него сегодня был один оранжевый шнурок, а второй – зеленый.

– Давайте листы! – скомандовал я.

Люди стали передавать друг другу эскизы, и белые прямоугольники ватмана поплыли по рядам. Борис сидел, как будто его все это вообще не касалось. Певец, исполняющий партию Эшли, собрал все листы и принес их мне.

– Замечательно, – я сложил бумагу в пачку и стал по очереди смотреть, раскладывая вокруг себя на полу. По мере просмотра грудь мою распирало все больше, а кровь стала приливать к голове. Застучало в висках, и я едва справился с желанием расшвырять всю эту мазню по залу, а лучше бы запустить ее в голову художника.

На первом же листе была изображена огромная веревочная лестница, на которой, цепляясь за ступени, группами, как гроздья винограда, весьма живописно располагались девушки. Они стояли или сидели, практически на весу, все в пышных платьях, а мужчины находились под ними на сцене и за овальным столом играли в карты. Лестница, как я понял из рисунков, должна была раскачиваться прямо над головами мужчин под сильными напорами ветра. Естественно, ухмыльнулся я. Постановка ведь называлась по классическому варианту: «Унесенные ветром». Певицы, исполняющие партии Мелани Уилкс и Скарлетт О’Хара, стояли, обнявшись на веревочных перекладинах, как матросы на рее. Исходя из концепции, я опять не мог сдержать ухмылку, к концу спектакля обеих, по логике Станиславского, должны были бы на этих реях и повесить. С другой стороны от Мелани и Скарлетт в непринужденных позах расселись их подруги и родственницы, а выше всех забрались их чернокожие служанки – негритянки. Не намек ли это на что-нибудь?

– Борис Витальевич, а страховочные пояса предусмотрены? – с невинным видом поинтересовался я. – И еще вопрос: а девушки поднимаются по лестнице или, наоборот, спускаются?

– Это зависит от мизансцены, – невозмутимо посмотрел на меня Борис. – Лестница, как вы понимаете, это переход из одного мира в другой. Своеобразный портал. От довоенной действительности к новому времени. Лестница может быть расположена как вертикально, так и горизонтально.

– Как же по ней передвигаться в горизонтальной плоскости?

– На коленях.

– На коленях, должен заметить, очень неудобно петь.

– Если неудобно, – почесал кончик тонкого носа Борис, – то можно расставить исполнителей так, чтобы они вставали с колен на то время, пока поют, а потом опять опускались.

– А-а-а, понятно. – Я сделал небольшую паузу. – А что думают по этому поводу исполнители?

– Прикольно, наверное, будет, – сказал задумчиво кто-то, кого я не разглядел во втором или третьем ряду.

– Ну вот видите, – стараясь казаться спокойным, сказал я. – А вы, Алла Юрьевна, расстраивались, что лестницы у нас нет. Вот вам и лестница. Бегайте теперь по ней в роскошном платье сколько угодно.

– Роскошных платьев не будет принципиально, – Борис сидел и спокойно грыз ноготь. – Девушки ведь не принцессы, а всего-навсего дочери плантаторов. И живут они не во дворцах, а в простых домах. Семьи их вовсе не обязательно богаты. И шикарные платья Скарлетт в старом американском фильме – это просто дань публике, которой хочется, чтобы сделали «красиво». И если уж на то пошло, Мелани Уилкс должна быть одета лучше Скарлетт. Она ведь аристократка и, кроме того, живет в городе, в Атланте, а не на плантации, как Скарлетт. Вы согласны со мной, Алла Юрьевна?

– Согласна, – ответила Алла, и я заметил, что щеки ее слегка покраснели.

Я перевел взгляд на Надю. Надежда Николаевна – певица, исполняющая роль Скарлетт, была чуть старше и опытнее Аллы. Нет сомнений, что она справится с ролью превосходно. Она думала так же, поэтому сейчас и сидела с весьма нейтральным видом. Мол, я свое дело знаю, и что бы вы ни напридумывали, моя партия все равно останется главной. А все остальные технические вопросы мы решим по мере их поступления.

Я перебирал эскизы один за другим. Вот вернувшийся с войны Эшли помогает Скарлетт и неграм собирать урожай, а в прорези брюк у него прикреплен похожий на фаллос кукурузный початок. Вот Скарлетт вместо лошади тащит Мелани с грудным ребенком в повозке. Под каким-то сооружением, смутно напоминающим мост, они останавливаются, и Скарлетт обнимает Мелани так, как обычно мужчины обнимают и целуют женщин. В сцене, когда женщины ждут своих мужей, отправившихся на расправу в костюмах Ку-клус-клана, уже вся компания тесно прижимается друг к другу, а после того как Скарлетт пытается соблазнить мужа Мелани прямо на лесопилке, компания распадается. Мелани и Скарлетт, нежно обнявшиеся, как бы находятся по одну сторону баррикады, а свора негодующих и обиженных теток – по другую.

– Что они все время обнимаются? – спросил я. – Они что, все лесбиянки?

– Конечно. Это же естественно, – элегантно развел руками Борис. – Когда мужчины на войне, женщины сплачиваются и начинают любить друг друга. Мелани – без сомнения лесбиянка. Она влюблена в Скарлетт. Двух мнений тут быть не может. Я просто удивлен, что этого никто не заметил до меня. Впрочем, может быть, и заметили, но просто играть это было нельзя.

– А сейчас – можно, – глубокомысленно заметил я, исподтишка поглядев на Аллу. Алла смотрела на Бориса во все глаза.

– А иначе чем можно объяснить всепрощенческое отношение Мелани к Скарлетт? – закончил Борис.

– Это вы меня спрашиваете? – повернулся я к нему. – Или Аллу Юрьевну?

– Я не спрашиваю. Я утверждаю.

– Ага. – Я аккуратно сложил листы и отдал их Борису. – Так вот что я хочу сказать. Обсуждать мы это не будем, потому что это все – не пойдет. Бориса Витальевича я прошу пересмотреть свою позицию.

Все молчали. Борис в его привычной манере прикрыл веки и отвернулся к закрытому шторой окну. Я встал и походил туда-сюда вдоль первого ряда.

– А теперь я хочу сказать о трактовке образа Мелани. Сказать всем, а не только исполнительнице этой партии, потому что это очень важно для всех. – Боковым зрением я увидел, как напряглась Алла. Другие тоже слушали внимательно, и только Борис не изменил выражения лица, зато Надежда, поющая Скарлетт, вопросительно и с неудовольствием повернула ко мне голову.

– Все однозначно привыкли считать образ Мелани вторичным по отношению к Скарлетт. – Надежда напряглась и нахмурилась. – Но я хочу вам представить другую Мелани.

– Вы снимаете Аллу Юрьевну с роли? – вдруг быстро спросила еще одна певица. Ей в нашем спектакле досталась тоже неплохая партия, даже с комедийным оттенком – служанки Присси, но актриса, я не сомневался, с удовольствием поменяла бы ее на что-нибудь более романтичное.

– Кто это сказал? – с возмущением приподнялась на своем сиденье Алла.

– Успокойтесь все. Состав исполнителей остается неизменным. Так вот, перед нами в начале действия две девушки – Мелани и Скарлетт. Они обе влюблены в одного мужчину, обе хотят выйти за него замуж. Но если одна из них глупа и отчаянна до прямодушия, то вторая… Так ли уж проста Мелани, как нам ее всегда представляли?

Я обвел взглядом артистов, все смотрели на меня, и только та, что играла малышку Присси, шевелила вслед за мной губами, очевидно входя в свою роль дворовой дурочки.

– Разве у Мелани нет глаз? – я сделал выпад рукой в сторону Аллы. – Разве Мелли так глупа, что не может сопоставить свои весьма скромные внешние данные и бьющую в глаза красоту Скарлетт?

– Конечно может! – восторженно прошептала в полной тишине Присси.

– Прошу не перебивать меня.

– Ой, извините! – Присси спрятала мордочку за спинкой переднего сиденья.

– На что же тогда надеется Мелани? На безусловную порядочность своего жениха? Но ведь ее жених признается Скарлетт в любви. Почему об этом все забывают? Пусть он должен скрывать свои чувства к Скарлетт, но ведь любовь по-настоящему все равно трудно скрыть. Любовь – это такая противная тварь, она… – я улыбнулся и обвел взглядом труппу, – постоянно вылезает из всех щелей. Она, если хотите, как Присси. Любовь – везде. Она всегда чувствуется. Разве вы не замечали, что если в комнате находятся двое влюбленных, остальные выглядят пресно в сравнении с ними. Взгляды, улыбки, мимолетные словечки… Сговоренная невеста Мелани не может не чувствовать, что все это богатство влюбленного относится не к ней. И это видят все до служанки! Поэтому постоянно и судачат о Скарлетт.

Артисты смотрели на меня во все глаза и молчали. Я прошелся взад и вперед и начал снова.

– Вы только представьте, мужчина любит одну женщину, а должен жениться на другой. И он женится в конце концов на другой. Но никто не сможет меня убедить в том, что мужчина, какой бы порядочный он ни был, женившись без любви, будет относиться к своей жене так же, как к той, которую у него отняли обстоятельства. Да никогда! В противном случае он не мужчина.

– Он – женщина, – вставил тогда, явно издеваясь надо мной, Борис.

– А вы не смейтесь! – рявкнул я в его сторону.

– И что из всего этого следует? – спросила вдруг Надежда-Скарлетт.

– Для вас – ничего. Для вас ровным счетом ни-че-го не меняется. Скарлетт остается Скарлетт в любых обстоятельствах. Завтра будет новый день, и все такое. Глупая самоуверенная красавица, поставленная жизнью в условия необходимости добывать кусок хлеба или маисовой лепешки. В двадцатом веке, в начале девяностых такие девушки шли в проститутки или ездили за шмотками в Турцию и Китай. Меняется не Скарлетт, а Мелани! – я описал рукой плавную дугу и снова сделал разворот в сторону Аллы.

– Вы чувствуете, к чему я клоню, Алла Юрьевна?

Алла промолчала, уставившись в пол.

– Я это очень хорошо чувствую! – снова сказала со своего места Присси.

– Поймите вы все! – Я уже стоял и размахивал руками, как на митинге. – Мелани вовсе не ангел! Она просто очень умная женщина. Совершенно некрасивая, но умная до гениальности. И я не сомневаюсь, что она действительно со всей страстью любит Эшли – своего жениха, человека, предназначенного ей традициями и судьбой. Конечно, она не собирается его никому уступать – он дан ей Богом. Но как его удержать? Маленькой серенькой мышке Мелани, про которую все говорят, что она очаровательна душевной красотой! Боже ты мой, как мало на свете мужчин увлекаются именно таким видом красоты! По-моему, таких мужчин вообще не бывает. В конце концов, анекдоты никогда не врут! – Тут я сделал эффектную паузу.

– Какие анекдоты? – Малышка Присси услужливо спасовала обратно мяч.

– Какие анекдоты… У мужчины спрашивают, какую женщину он бы хотел взять в жены? Умную или добрую? Он отвечает: «Ту, у которой грудь больше!»

Мне показалось, что все, кто сидел сейчас в зале, исключая Бориса, тут же посмотрели на декольте Аллы. Присси хихикнула.

– Но мы отвлеклись, – я снова состроил очень серьезное лицо. – Что следует сделать Мелани, чтобы удержать при себе мужа? Следует ли ей, так же, как и всем этим курицам – ее подругам, все время нападать на Скарлетт, особенно в присутствии Эшли? Разве такое поведение понравилось бы ему? И Мелани, у которой есть главное достоинство – ее ум, все время приближает к себе Скарлетт. Стремится быть всегда по жизни рядом с ней. Пусть лучше муж видится со Скарлетт у нее на глазах, чем где-то еще. Мелани вовсе не добрый ангел. Мелани – дипломат, Мелани – боец, и ради конечной победы она закрывает глаза на многое. Подумайте, разве Мелани так уж благородна? Ведь она не может не знать, что ее «дорогая сестра» любит Эшли до умопомрачения. И не может не знать, что и Эшли любит Скарлетт. Не может не догадываться об этом – ведь ей наверняка донесли об этом все эти многочисленные кумушки, которые обожают посудачить. Ведь Скарлетт и Эшли не скрывались. Они встречались в своем тесном кружке плантаторов, гуляли, разговаривали, ездили верхом… Наверняка это наблюдали десятки глаз! И вот я думаю про Мелани: ну если ты такая благородная, если ты такой уж добрый ангел, как о тебе говорят, отпусти два любящих сердца. Отойди в тень, позволь влюбленным соединиться. Ведь нет! Мелани мертвой хваткой вцепляется в своего мужа. Она клянется Скарлетт в вечной любви, она называет ее сестрой, она уверяет всех, что до гроба будет благодарна Скарлетт, но не уступит Эшли своей дорогой сестре. Она даже закрывает глаза на то, что кто-то говорит ей, что видел, как Эшли и Скарлет целуются в укромном местечке. Подумаешь, поцелуй! Поцелуй – еще не катастрофа. Катастрофа будет, если Эшли уйдет от нее навсегда. Вот чего боится Мелани. И тогда она начинает главную игру в своей жизни. В этом ее ошибка. Чтобы привязать к себе мужа еще крепче, она поступает точно так, как поступают многие женщины. Она решается на вторую беременность, несмотря на категоричный запрет докторов. И даром это ей не проходит – беременность заканчивается катастрофой, Мелани умирает. Но ведь она даже перед смертью не прекращает своей игры. Ей неприятно думать, что Эшли достанется Скарлетт. Кому бы он ни достался – лишь бы не сопернице, с которой Мелани вела тайную войну десять лет. И в каком положении оставляет Мелани Скарлетт? Так спрашивается, одержала ли Мелани победу над Скарлетт? – Я стоял посреди зала и смотрел на озадаченные лица моих слушателей. – Одержала или нет?

Они все молчали.

Я взбеленился.

– Послушайте, я что-то говорю непонятное? В каком положении ушла со сцены Мелани? Всеми любимая, всеми оплакиваемая. Муж на коленях просит прощения, и даже самый главный насмешник и циник называет ее «настоящей леди». А в каком положении остается Скарлетт? Скарлетт вдруг бросили все – все, кто когда-то ее любил. Скарлетт – одна. Она стала брошенной женой, презираемой обществом, и ее обожаемый Эшли вдруг тоже внезапно сваливает в кусты. Она – одна-одинешенька в целом мире. И это пресловутое «завтра будет новый день» – мольба к самой себе, единственное средство самозащиты. Неужели здесь что-то непонятно? – Я простер руки к залу. – Мелани погибла, но победила. Вот победительницу Мелани нам и надо играть.

– Но ведь Скарлетт в самом деле спасла Мелани, когда они уезжали из осажденной Атланты, – вдруг невпопад сказала Алла.

– Да, спасла. И что? – Я почувствовал раздражение: уж Алла могла бы играть на моей стороне. Ведь я же стараюсь, расцвечиваю не чью-нибудь, а именно ее роль.

На лице Аллы появилось скептическое выражение.

– Но Мелани не притворяется, она и в самом деле по гроб жизни должна быть благодарна Скарлетт за спасение, – говорит она.

– А в чем здесь противоречие? – не понял я. – Благодарна – да. По гроб жизни – да. Мелани и показывает свою благодарность. На словах. А на деле? Да, Скарлетт ходит вокруг чужого мужа, как кошка за мышью, но и Мелани ей не уступает. «Ах, дорогая! Это так замечательно, что ты даешь Эшли работу!» Что, Мелани, не знает, что ее муж может принести Скарлетт одни убытки? Она специально провоцирует свою «дорогую подругу». Ах, тебе нравится общество моего мужа? Пожалуйста, убедись, какой из него никчемный работник. Что, ты хочешь еще? Ах, ты еще платишь ему деньги? Ну ради бога, очень хорошо! Плати и терпи убытки. А что касается бегства из Атланты… – Я принял задумчивый вид. – Тут я нисколько не сомневаюсь, что если бы судьба поменяла их местами, то и Мелани точно так же спасла бы Скарлетт. В этом своеобразный кодекс чести того времени. Но интересно, что мы все привыкли думать, будто Скарлетт спасла Мелани из-за того, что это Эшли поручил ей заботиться о его жене (кстати сказать, весьма спорная просьба – просить женщину, которую любишь, взять на себя заботу о другой женщине, на которой женился). Однако мы как-то забываем или не принимаем во внимание, что Мелани цеплялась за Скарлетт из последних сил – не отдавать же ей соперницу в руки мужа без боя. И потом, уже после войны, разве это не хитрый дипломатический ход – всегда и во всем защищать Скарлетт? Пусть Эшли видит, какая Мелани благородная, какой она ангел. Мелани прекрасно защищает себя, прекрасно выстраивает отношения со всеми. Но ведь она, по сути, ведет себя как рыба-прилипала. Зачем ей ругать и подстегивать своего неумеху-мужа и портить тем самым его впечатление о себе, когда можно просто воспользоваться предложением Скарлетт и сесть всей семьей ей на шею? И все время держать Эшли под контролем, стать влиятельным членом женского общества Атланты, полным отсутствием кокетства добиться расположения буквально всех окружающих ее женщин, простить мужу все – неумение зарабатывать, склонность к бессмысленному философствованию, членство в обществе Ку-клус-клана и, самое главное – его нелюбовь к ней как к женщине, все ради одного – удержать! Любой ценой! Нет, Мелани не ангел. Мелани – тонкий политик, великолепно умеющий играть душами людей. И вот такую Мелани должны показать и мы.

Я ожидал аплодисментов. Захлопала одна Присси.

– Но это все невозможно показать в рамках моей партии, – с сомнением произнесла Алла. – Это слишком тонкая трактовка образа. Может быть, она хороша для фильма или для пьесы, но для оперы…

– А что, в опере мы привыкли все показывать прямо в лоб? Думать мы уже не хотим? И заставить зрителя задуматься – тоже слишком сложно? – Я разъярился. – Мы что, уже разучились играть? Или не научились? Ну да, конечно, куда как проще напялить на ухо презерватив, в штаны вложить кукурузный початок и выставить двух женщин-соперниц, готовых жизни свои положить за одного мужика, лесбиянками. Но зачем тогда останавливаться на нашей постановке? Давайте сделаем такие же акценты, как и в классическом балете. «Лебединое озеро», например. Одетта и Одиллия танцуют обнявшись. Или «Щелкунчик». Маша любит принца, а принц – Мышиного короля. Чего уж проще? И думать не надо. Тем более, что и сам Петр Ильич тоже был… Но если вы думаете, что все это очень оригинально и принесет нашей постановке успех – вы ошибаетесь. Ни фига это никакого успеха не принесет. Подобные вещи делались не раз. Они уже всем надоели. Нет, главная моя идея в том, что Скарлетт должна выступить несправедливо наказанной за все ее добрые дела. Мало ли о чем она думала по своей глупости и легкомыслию, но делами своими она спасала. Давала жизнь, кров, деньги, еду… Разве это так мало? А все, что она хотела, – только соединиться с человеком, которого любила. А ее наказали, по-моему, слишком жестоко…

Надежда-Скарлетт вдруг вставила слово:

– Как же, Вадим Сергеевич, вы говорите, что новый взгляд на Мелани не изменит трактовку образа Скарлетт? Делая Мелани хитрой и изворотливой, вы заставляете и Скарлетт принимать удар, изворачиваться в ответ.

– Нет, дорогая Надежда Николаевна! Заманчиво было бы, конечно, представить взаимодействие Мелани и Скарлетт в виде борьбы двух офисных красавиц, но антураж не тот. Не подходит. Вам нужно просто сыграть Скарлетт наивной дурочкой. Вот она любит – и все! Хоть ее убейте! Все должны простить ее за то, что она любит. Потому что во имя этой любви она невольно сделала много хорошего.

– А я не согласен с Вадимом Сергеевичем, – вдруг обратил ко мне свою птичью башку Борис. Он даже ноги раскрутил и неожиданно сел не как обычно, развалясь, а выпрямился, как столб. – Все, что он тут нам рассказал, годится для размышлений в бложике livejournal, а не для постановки в театре. Ну как вы намерены показать зрителю, что Мелани, оказывается, большой дипломат? Как вы это представляете? Какими изобразительными средствами я должен оперировать?

– А как двигалась, разговаривала, пила чай Элеонора Рузвельт? Или Хилари Клинтон? Или Надежда Крупская? Вот так и нужно сыграть Мелани. Что-то среднее между всеми этими женщинами. Голосом сыграть. Жестами, фигурой, взглядами… Или мы боимся, что у нас это не получится?

– Получится! – выпалила Присси.

Алла молчала. Молчала и певица, исполняющая Скарлетт. Но если у Аллы вид был растерянный, то у той губы сошлись в решительную тонкую полоску.

– А я, пожалуй, поддерживаю трактовку Вадима Сергеевича, – вдруг сказала Надежда-Скарлетт и взглянула на Аллу. Но взгляд у нее был ох какой недобрый.

В случае неудачи у нее беспроигрышный вариант, подумал я. Все равно все шишки падут на меня и Мелани. Вот только если Алла ее перепоет …

Но я не хотел конфликта между исполнительницами главных партий. Скарлетт все равно будет по-прежнему на первом плане. Мне хотелось подтянуть до уровня Скарлетт Мелани. Пусть новая психологическая окраска придаст классическому и всем известному сюжету остроту.

Но все слушатели сидели с видом невеселым. Борис встал и без моего разрешения вышел из зала. Делать было нечего. Первый бой я не проиграл, но и не выиграл. Продолжим после перерыва.

– Перерыв пятнадцать минут, – объявил я. – После чего будем репетировать. Рояль готов?