2

Алексей Фомин, хозяин одного из известных автомобильных салонов в Петербурге, в этот день вернулся домой пораньше. Вот как-то так сложились звезды, что он решил положиться на своего заместителя и уехать из офиса. Алексей Фомин любил свой дом, можно сказать даже шире – любил не только дом, но и вообще все, чего он добился и что его окружало. Фомин отпер дверь подъезда, поздоровался с консьержкой и охранником и поднялся к себе на четвертый этаж старинного красивого здания. Огромный букет свежих роз встретил его благоуханием в гостиной. Предупрежденная о приходе мужа жена хлопотала в кухне. Домработница была отпущена, сын Антон собирался потусоваться с друзьями. Откушав жареную грудку индейки с цветной капустой и молодым картофелем, Алексей в благодушном настроении устроился на роскошном кожаном диване в гостиной, просматривая последнюю страницу вечерней газеты. Алена, его жена, в это время на кухне заправляла посудомоечную машину.

– Как дела, Антон? – крикнул от газеты в сторону сына Фомин.

– Нормально, пап. Я ухожу.

– Пусть Павел обязательно привезет тебя домой. Ни с кем больше не езди! – предупредил Алексей. Павел был их водитель.

– Хорошо, пап.

Боржоми пузырился перед Алексеем в бокале на столике. На выходные веселая компания должна была собраться у них на даче, в поселке на балтийском берегу. Жизнь на данном отрезке времени не сулила особенных тревог и радовала стабильностью.

Фомин закрыл за сыном дверь, взял газету и переместился в кухню. Его взгляд с колонки анекдотов упал на обзор театральных новостей. На гастроли в Питер опять приезжал Московский театр имени Ленинского комсомола.

– Сходим на «Чайку»? – сказал он жене.

Алена скривила хорошенький ротик.

– Да эта «Чайка» мне в школе осточертела. Давай на что-нибудь другое.

Фомин пожевал губами.

– Хороший состав.

Алена не согласилась.

– Небось старье.

– Старье так старье. – Настаивать он не стал. Хотя сам бы сходил на этот спектакль.

Мужчина снял и сложил очки. Потер переносицу. Однажды, таким же вот летним вечером, сидя в кресле в маленькой комнатке у одной молодой девушки, он взял со стола томик Чехова. И почти забытый девичий голос, обращаясь к нему, спросил:

– Ты какую пьесу у Чехова больше любишь?

В ответ он пожал плечами:

– Не знаю.

Девушка сказала как о чем-то давно решенном:

– А я – «Чайку». Знаешь почему? Я люблю Нину Заречную. Ее почему-то, сколько я видела, неправильно представляют. Играют либо истеричку, либо чересчур романтическую особу. А она на самом деле была решительной, смелой. Другая бы на ее месте могла спокойно выйти за Треплева замуж. Молодой писатель, как-никак, пусть и в дядюшкином поместье. И сидела бы всю жизнь возле голубого озера, не рыпалась никуда. А она выбрала Тригорина и театр. Любовь и карьеру. Свободное плавание вместо тихой пристани.

– И свернула на этом шею. Ты тоже хочешь в свободное плавание?

– Почему свернула? – Голос у девушки стал немного обиженным. Нина ведь все-таки стала актрисой. Может, дальше она вообще будет звездой, Чехов просто это не дописал. Кроме того, наука не театр, шансов пробиться гораздо больше.

– Наука теперь – цирк. Но над упавшими всегда смеются безжалостно, имей это в виду!

– Постараюсь не падать.

Разговор был окончен. Ту девушку, чей голос он так явственно сейчас вспомнил, звали Наташей Нечаевой.

Сколько же лет они не виделись? Он даже не мог сосчитать. Исчезла она тогда из приволжского города неизвестно куда. Но однажды все-таки ему позвонила. Наташа знала этот его номер. Алена тогда со своей безумной ревностью помешала разговору. С чего вообще было ревновать? Обычный разговор: как дела, то да се… Забавная она тогда была девушка, эта Наташа… Где она сейчас? Странно, почему он все-таки ее вспомнил?

– Эй, ты спишь? – донесся до него голос Алены.

– Да, что-то задремал…

– Тогда иди в спальню, я сейчас тоже приду! – В голосе Алены послышались игривые нотки. Алексей вздохнул, почесал кончик носа.

– Давай сначала я отвезу машину в гараж.

– Это целых полчаса! – капризно надула губки Алена.

Действительно, комфортный многоуровневый гараж, в котором он занимал два бокса, находился минутах в пяти езды от их дома.

– Прими пока ванну, – предложил Алексей.

– Пора переезжать жить на дачу, – вздохнула Алена. – Там гараж в цокольном этаже, время терять не придется.

– На работу добираться оттуда сложно, – заметил Алексей и вышел из квартиры.

Двигатель завелся сразу же, с полоборота, и еле слышное урчание мотора не отвлекало Алексея от мыслей. Пока он преодолевал это небольшое расстояние до гаража и потом двигался пешком в обратном направлении, из головы у него не выходила высокая темноволосая девушка. Наверное, теперь она, как многие, растолстела, постарела… Нет, он не хотел бы ее сейчас встретить.

Алена ждала его на пороге спальни с игривой улыбкой на устах.

– Пока Антона нет… – значительно подмигнула она.

Алексей разделся и довольно долго водил по подбородку бритвой в ванной комнате. Когда они были одни, Алена позволяла себе, как она выражалась, «быть львицей».

– Ну, где ты? – уже с раздражением крикнула она из спальни.

Фомин накинул на плечи импозантный халат и решительным шагом направился к полю боя. В течение какого-то времени из спальни доносилось уханье и стоны, а потом все стихло. Алена вышла, почесывая затылок, и откупорила свежую бутылку французского коньяка. Ее супруг, растянувшись на спине, крепко и безмятежно спал. Он даже всхрапывал от удовольствия и наслаждения сном. И снились ему огромные сугробы по сторонам заледеневшего тротуара, и он, молодой, с модным «дипломатом», в ботинках на толстой подошве, в длинном пальто, спешит синим утром в родной институт. А из круглого черного пластмассового тубуса почему-то вываливаются чертежи его замечательной дипломной работы.

С Наташей Нечаевой Алеша Фомин познакомился зимой, восемнадцать лет назад, в научной библиотеке большого приволжского города. В ее старинных залах проходили заседания ежегодной областной сессии студенческого научного общества. Этот субботний день был на сессии заключительным. Алексей представлял на ней свой автодорожный институт.

Дипломанты конкурса студенческих научных работ сухо читали доклады, и между круглых мраморных колонн царила вежливая скука. Алексей Фомин свой доклад уже прочитал и поэтому спокойно сидел во втором ряду и наблюдал, как председатель президиума церемонно благодарил докладчиков за выступления, а молодой человек, включавший и выключавший свет во время показа слайдов, сдержанно улыбался сидящей рядом подружке.

Объявили очередного докладчика, и на трибуну стремительным шагом вылетела высокая девушка. Быстрым движением она откинула темную челку со лба. Под своды зала вознесся нежный голос. Народ оживился, так как каждому присутствующему стало понятно, что свой доклад она делает не для галочки в журнале, не для получения повышенной стипендии и какого-нибудь дурацкого ленинского зачета. Ее действительно интересовало то, о чем она говорила. Алексей посмотрел программу. В названии доклада были непонятные ему термины, обозначающие клоны клеток крови. Медицина всегда его интересовала. Он вслушался. Девушка говорила напористо, почти весело, но вместе с тем было ясно, что работа действительно сложная, выполнена на хорошем уровне. Алексей представил себе в маленьких лапках круглого шарика крови большой черный пистолет, с которым тот гоняется за антигеном, улыбнулся и подмигнул девушке. Она в этот момент случайно взглянула на него с трибуны и удивилась. Брови ее на мгновение поднялись дугой, но, не выдержав, девушка тоже улыбнулась ему в ответ, а через секунду уже вернулась к своей мысли и продолжала доклад. Окончание его прошло в темноте – дежурный молодой человек повернул выключатель, и на экране возникли модные тогда синие диаграммы, считавшиеся обязательным приложением к докладам. На экран Алексей уже не смотрел. Ему было в принципе в тот год на многое плевать. Он заканчивал летом последний, пятый курс и после защиты диплома должен был ехать учиться в целевую аспирантуру в прекрасный город Питер.

С достоинством, присущим отнюдь не зеленым первокурсникам, а уже зрелым выпускникам, он выдержал томительную процедуру вручения почетных наград и, небрежно свернув свою грамоту в трубку, отправился в гардероб. Там он увидел, как девушку-докладчицу, рассказывавшую про кровь, поздравляет пожилой, солидный господин, должно быть, научный руководитель. Почему-то Алексею сразу расхотелось идти домой. Он поболтался еще немного в шумном и гулком вестибюле, поглазел на новые журналы, выставленные в застекленной витрине на лестнице, и, наконец, стал искать в кармане свой номерок. Пожилой господин, к счастью, оставил подопечную, и она, получив шубку в гардеробе, пристроилась у зеркала одеваться. Вестибюль стремительно пустел, освобождаясь от весьма проголодавшейся молодежи, и под напором чьей-то богатырской руки тяжелая дверь на улицу стремительно раскрылась. Воспользовавшись этой оплошностью, морозный ветер с улицы ворвался внутрь и, радостно бесясь от такого приключения, пролетел между колоннами на лестницу и сорвал с широких перил тонкие листки чужого доклада и бумажный прямоугольник грамоты в тисненой золотой рамке. Девушка, наклонив голову, прятала под шапочку длинные волосы и ничего не заметила. Алексей поднял бумаги. «Наталья Нечаева, – значилось на титульном листе доклада. – Секция теоретической медицины, кафедра иммунологии, медицинский институт».

Домой из библиотеки по заснеженной морозной улице они пошли вместе. Из носа и рта вырывались, как ангелы, облачка морозного воздуха. Троллейбусы в вечернем воздухе искрили дугами по заиндевевшим проводам, а водители проявляли чудеса вождения, тормозя свои неповоротливые промерзшие чудовища на остановках так, чтобы прохожие могли пробраться к дверям сквозь протоптанные множеством ног щели в огромных сугробах.

Встреть сейчас Алексей Фомин на улице Наташу, наверное, не узнал бы ее. Но ему хорошо запомнилась короткая замшевая юбка, оголявшая Наташины длинные тонкие ноги так, как теперь носят все девочки. Для того времени это было все-таки слишком круто. Еще запомнились ее светлая шубка, вязаная шапочка, снег на ресницах и тонкий серебряный кулон в форме тюльпана, выполненный в ажурной технике финифти. Он преподнес его в подарок к Международному женскому дню. Цветы тогда в их городе было достать труднее колбасы, особенно тюльпаны. А серебро свободно продавалось в ювелирном магазине «Жемчуг». Вот Алексей и вышел из положения, сопроводив свой подарок красивой открыткой. Это он почему-то тоже запомнил.

Никто не назвал бы тогда Наташу Нечаеву красавицей. Родителям его она не понравилась из-за независимости и резкости суждений, но из тех молодых людей, кто был знаком с ней тогда, влюбленных в нее насчитывалось немало. Он и сам был слегка увлечен ее подвижным лицом, тонкой фигуркой, резковатыми жестами. Ему нравилось наблюдать за ходом ее рассуждений, когда он нарочно дразнил ее, задавая немыслимо сложные псевдонаучные вопросы. Например, уже тогда Алексей спрашивал, можно ли хоть теоретически клонировать человека. Его ужасно забавляло, как мило она сердилась, если оказывалось, что, как Наташа выражалась, «проблема была поставлена некорректно».

Его интересовало, была ли она влюблена в него. Он совершенно не помнил теперь, ни какой был у нее рот, ни какого цвета глаза, зато запомнилось, что высокомерная гримаска не портила ее худенькое лицо и даже придавала ему пикантность. И помнил он независимость в суждениях – то, с какой легкостью Наталья ниспровергала научные авторитеты. Только авторитет родителей, особенно отца, пожалуй, был для нее непоколебим. Впрочем, в ее учебные дела родители не вмешивались, это было вовсе ни к чему – Наташа и так являлась круглой отличницей.

Однажды он пригласил ее поехать на Волгу вдвоем. Это было уже в начале лета, перед защитой диплома. Зной тогда стоял страшный, трава уже начинала желтеть. И много дней не было ни малейшего ветерка – серебристые тополя стояли по берегам караулом – не шелохнувшись. Весь город требовал двух вещей – пить и купаться. Он взял с собой надувную лодку и резиновую камеру. Из города они проехали на автобусе километров двадцать, чтобы спускаться вниз по течению своим ходом. От остановки надо было идти по тропинке через огромное душистое поле клевера. Жужжали пчелы. Воздух калило солнце. Было невыносимо жарко. Наконец они вышли к реке. Ивы спускались к воде и охлаждали в ней концы своих веток. Он в первый раз тогда обнял Наташу и вплотную приблизил к ее лицу свое.

– Хочу поплавать! – спокойно сказала она и хотела разжать кольцо его рук.

Он поднял ее и, обняв, понес в воду. Вода уже доставала ему до шеи, только тогда он осторожно опустил Наташу на свои ступни и ощутил, несмотря на жару, прохладу ее узких подошв. Двумя руками в воде он обнял ее за талию и прижал к себе. Испытующе заглянул в глаза. На мгновение она застыла. И вдруг шевельнулась, рыбкой тихонько выскользнула у него из рук, плеснула в воде и уплыла.

Он не стал ее догонять. «Сама подольстится», – надеялся Алексей. Ничуть не бывало. Она хорошо плавала и приплыла, только когда он уже надул резиновую лодку. Спокойно в нее забралась, улеглась на дно и довольно быстро и бесшабашно стала удаляться вниз по течению. Он еле успел поймать конец троса, который соединял лодку с его камерой. Весь путь она продремала, закрыв лицо от солнца листом кувшинки, а он то плыл за ней на своей камере, то тащился по грудь в воде, следя, чтобы ее лодку не снесло течением на середину. Вдобавок она еще попросила, чтобы он достал ей из камышей белую лилию, и, не сумев отказать, Алексей должен был лезть за этим дурацким цветком в самую тину.

В заключение она его даже не поблагодарила. У нее сильно обгорели плечи и грудь, от автобусной остановки она отчалила домой без лишних слов и не подходила к телефону три дня.

Он и думать про любовь не хотел, но Наташи ему недоставало. И близости с ней тоже хотелось, но только по его собственному желанию, без обязательств. Наташа его авторитета над собой не признавала. Могла одним жестом, еле заметным движением бровей поставить его на место, Алексей привык, что в его институте все девочки смотрели на него снизу вверх.

Он был не просто отличник. Он был лучшим студентом своего института. Он участвовал в разработке научных программ со второго курса. Многие преподаватели уважительно здоровались с ним за руку. Иногда ему казалось, что для Наташи он просто приятель. И вместе с тем он мог бы поклясться, что, предложи он ей выйти за него замуж сейчас, она согласилась бы, не раздумывая.

Но Фомин не хотел даже думать об этом. Он парень был видный. Перед ним открывался Питер, аспирантура, большая наука, новая жизнь. Семейные тяготы его не вдохновляли. И потом, для себя он решил, что не влюблен. Наташа была слишком умна, недоступна. В его окружении мелькало много девушек, более приспособленных и для любви, и для семейной жизни. Они были ближе ему – округлостями фигуры, земными потребностями, умением готовить и желанием стирать его рубашки. И таких девушек немало – было из кого выбирать. Короче, после выпуска, перед отъездом в Ленинград, с дипломом в кармане, он мимоходом зашел попрощаться. Расстались они с обещанием друг другу писать.

Какие там письма! После отъезда мгновенно все изменилось. Алексей сразу ощутил, что в Питере он – никто. Как-то внезапно занятия наукой утратили для него интерес. Он начал с того, что приобрел фирменный костюм, завел себе новых друзей и изменил прическу.

Жизнь на Неве существенно отличалась от жизни на Волге. Диссертацией он продолжал заниматься лишь для того, чтобы оправдать свое пребывание вне Вооруженных сил. Если бы он бросил аспирантуру, сразу бы очутился в армии. В армию Фомин совсем не хотел. И без нее будущее представлялось достаточно неопределенным. Четыре года пролетели как один миг, как сладкий сон, как сиреневый туман. Он с радостью бы остался в Питере навсегда, но зацепки не попадалось.

Пришлось окончить аспирантуру. Правда, он так и не защитился. Покрутившись в Питере еще пару месяцев и получив повестку из военкомата, Алексей понял, что придется ехать назад, в родной институт.

Там на кафедре его с нетерпением ждали. Но он уже не хотел научных открытий. Душа рвалась с Волги назад, в Северную Пальмиру.

Ему исполнилось двадцать семь. Как-то на улице родного города Алексей встретил Наташу. Она уже успела побывать замужем, родить дочь и быстренько развестись. Наташа по-прежнему занималась иммунологией, работала на кафедре и внешне изменилась мало, но по сравнению с питерскими знакомыми показалась Алексею невообразимо провинциальной. Он как-то даже не мог найти, о чем с ней поговорить.

Через два месяца после начала работы в своем институте, на ноябрьские праздники, он уехал в Питер повидаться с друзьями и молниеносно женился там на Алене, девушке очаровательной и только что выскочившей из десятого класса. Алена не была отягощена избытком образования и утонченными манерами, зато оказалась посвящена в разные модные штучки, сияла молодостью, обладала отличной фигурой и хорошеньким личиком. Алексея мгновенно покорило ее веселое, безудержное кокетство в сочетании с непревзойденным чувством собственного достоинства. Никакого самоедства, никакой науки! И, кроме того, у нее была доставшаяся от бабушки отдельная двухкомнатная квартира в хорошем районе. Совокупность этих достоинств все и решила.

Алене же, в свою очередь, ужасно льстила мысль выйти замуж самой первой среди школьных подруг, да еще и не просто за мальчишку-сверстника, а за мужчину десятью годами старше. Алена знала, что в классе ее считали не очень умной. Но и она в глубине души презирала куриц-одноклассниц, мечтавших об университете как о великом счастье. Тем более замечательно было бы утереть им носы! И поэтому на четвертый день знакомства она с гордостью отдала Алексею свой новенький паспорт для подачи заявления в загс. Свадьба состоялась ровно через месяц. На ней гулял весь Аленин класс. Бьющая в глаза юность жены и радовала Алексея, и умиляла.

Естественно, в голодном тогда Поволжье молодая супруга жить категорически отказалась, и подающий большие надежды молодой ученый Алексей Фомин переехал на постоянное место жительства в город Петра. Через год у молодой пары родился сын. Попытавшись содержать семью на зарплату научного сотрудника, Алексей наплевал на большую науку и занялся полуподпольным бизнесом по продаже машин.

3

Во время конференции аудиторию университета заполняли разные люди. Подальше сидела, как всегда, молодежь – аспиранты, соискатели, студенты старших курсов. При этом некоторые молодые люди теснились у первых рядов и держались вблизи докторов постарше. Это те, чьи диссертации были на выходе. Ведь именно на научных конференциях мэтры знакомили молодых людей с нужными коллегами, договаривались о написании отзывов, разговаривали с оппонентами. По сравнению с пока еще легкомысленными задними рядами эти молодые люди уже несли на своих лицах подобающую случаю серьезность. Наталья Васильевна таких субъектов никогда не любила. Уж кому, как не ей, было знать, что настоящая наука делалась не этими в лучшем случае хорошими менеджерами научных организаций. Открытия совершались кабинетно-лабораторными крысами – фанатичными и одухотворенными, но непричесанными и чаще всего прыщавыми молодыми людьми и девочками, как правило, пережившими в юности несчастливую любовь. Встречались, конечно, среди настоящих ученых и денди, реже – очаровательные мордашки, еще реже – красавцы, но красавицы – никогда. Как Наталья Васильевна наблюдала, чем масштабнее была по замыслу работа ученого, тем менее презентабельной оказывалась его внешность. Денди чаще всего являлись педантами, отличались точностью исполнения, но редко когда были действительно оригинальны в постановке проблемы и трактовке полученных результатов. Естественно, в своих наблюдениях она не претендовала на какие-то обобщения, не делала также и далекоидущих выводов, но сотрудников к себе в лабораторию подбирала, все-таки придерживаясь своих взглядов. Если необходимо было влить в исследовательскую струю свежую кровь, предпочитала взять на работу мальчика, пришедшего к ней в кабинет в заношенном свитере с вытянутым воротом, но высказывавшего интересную идею, чем респектабельного молодого человека или аккуратную девочку, которые обещали заниматься всем, чем она скажет. Впрочем, и второй тип сотрудников тоже был полезен. Во всяком случае, за те пять лет, что Наталья Васильевна руководила лабораторией, молодежь так и кишела по коридорам, будто мальки в аквариуме. И только один человек был недоволен деятельностью заведующей, считая Наташу авантюристкой и провинциальной выскочкой. Это был старший научный сотрудник ее лаборатории, пятидесятилетний Лев Андреевич Мытель. Со Львом Андреевичем Наташа держалась всегда почтительно-любезно, но лабораторией руководила, сообразуясь со своими представлениями о целях и задачах намеченных работ.

Здесь, в Петербурге, посетив несколько кафедр и лабораторий, с которыми у нее были деловые связи, Наталья Васильевна лишний раз оценила бьющую в глаза разницу между ее собственной, прекрасно оборудованной лабораторией и тем запустением, в котором приходилось вести исследования ее многочисленным друзьям по науке. А ученые советского времени, ныне уже пенсионного возраста, те, чьими работами она восхищалась, еще когда была студенткой, теперь вызывали у нее чувство стеснения и неудобства за то, что ходили на работу в купленных двадцать лет назад платьях, за то, что носили обшарпанную обувь со стершимися подметками, за то, что на их лицах застыло печатью выражение обиды и непонимания. И оживлялись эти люди только тогда, когда речь шла действительно о науке. О научных проблемах, что составляли смысл и соль их жизни. И Наталья Васильевна как нельзя ясно понимала, что материя может умертвить плоть, но дух настоящего мыслителя – никогда. И она даже втайне гордилась собой, что не пошла по гораздо более легкому пути чистой коммерции – зарабатывания денег на простом введении у больных исследований, которые были недоступны раньше. Она не утратила самого духа исследовательской работы, и наряду с введением новых методик в ее лаборатории разрабатывались и новые научные направления. И работы ее были очень серьезными – больные аллергическими ринитами и бронхиальной астмой чувствовали себя счастливчиками по сравнению с теми, у кого борьба шла не за здоровье – за жизнь. Эти пациенты выделялись сдержанными, сосредоточенными лицами. Они уже были готовы принять любой результат, согласиться на самую рискованную методику и на самую тяжелую операцию. Зато потом, когда в результате лечения лица их расправлялись, светлели и в глазах появлялась надежда, они несли по знакомым приятные вести о своих чудесных исцелениях, а эта реклама из уст в уста, как известно, гораздо надежнее броских объявлений в самых дорогих глянцевых журналах. Собственно, на таких результатах и основывалось материальное благополучие лаборатории. Именно тем, как продлить эти результаты на возможно большее количество лет, и была сейчас озабочена Наталья Васильевна. Именно этим и занималась она, продолжая свои наблюдения в виварии. Об этом же трещали наперебой в лаборатории ее аспиранты, заваривая в колбах чай и треская бублики. Сама Наталья Васильевна им немного завидовала – в ее времена не было ни Интернета с доступом к любой литературе мира, ни возможности шлепать диссертации на компьютере, сразу же, по мере надобности, их исправляя. Во времена Натальи Васильевны услуги машинисток стоили дорого, и сами эти служительницы пишущих машинок были в большинстве своем капризны, будто примадонны оперных театров. Просьбы о внесении исправлений в текст были делом немыслимым и считались для них чуть ли не оскорблением. Теперь можно исправлять самому сколько угодно, чем ее аспиранты и занимались. И только Женя Савенко был в лаборатории сам по себе. Он не относился ни к категории педантов, ни к парадоксальным ученым. Без сомнения, очень способный, он все-таки производил на Наталью Васильевну впечатление человека, находящегося не на своем месте. Аспиранты тоже его недолюбливали, не принимали за своего. С другой стороны, он был и старше их всех. Пришел уже после работы в больнице и после армии. Научные сотрудники из тех, кто знал Женю со студенческих лет, дали ему смешную кличку – Кружков. Потому что когда-то, будучи студентом третьего курса, он пришел в лабораторию и у всех, кто в ней находился, громко спросил:

– Где тут у вас кружок?

Наталья Васильевна, которая тогда была простым научным сотрудником при Льве Андреевиче Мытеле и работала в этой же лаборатории, уточнила:

– Какой кружок? Кройки и шитья?

Почему-то тогда все захохотали.

Внешностью Женя ужасно походил на Шварценеггера и даже был подстрижен точно так же, как он.

– Молчи, тупица! – сказал он в ее сторону. – Где тут у вас кто-нибудь посолиднее?

И все захохотали еще громче. И сама Наталья Васильевна хохотала тогда, держась за бока, и никак не могла остановиться. Никогда еще в жизни никто не называл ее тупицей. И кроме того, большинство сотрудников уже чувствовали, что скоро-скоро Льву Андреевичу придется подвинуться.

В общем, в разгар веселья в лаборатории появился сам Лев Андреевич собственной персоной.

– Тут молодой человек какой-то кружок ищет! – пропищала в ответ на его удивленный взгляд самая маленькая аспирантка, Юля, которую вообще с трудом можно было сразу заметить из-за штативов высокого лабораторного стола.

– Спортивных танцев? – спросил Лев Андреевич, потому что в другом крыле корпуса находился спортзал, и дважды в неделю оттуда доносилась ритмичная музыка и громкий счет тренера танцоров. Замолкнувший было смех возобновился с новой силой.

– Я председатель студенческого научного общества, – сообразив, что сказал что-то не тому и не так, пояснил свое присутствие в лаборатории Женя. – Мне поручили сделать доклад о самых перспективных направлениях в иммунологии. И посоветовали взять интервью у кого-нибудь в вашей лаборатории. Я думал, тут студенты работают.

– А-а! – облегченно вздохнул Лев Андреевич, который не любил присутствия в лаборатории незнакомых людей. Он все время ожидал какого-либо подвоха. Не отличающийся особо перспективным в научном направлении умом, Лев Андреевич одинаково дорожил своим местом и собственным спокойствием. – Тогда вам надо к Наталье Васильевне! – И он как раз указал рукой на ту, с кем Женя вначале так небрежно и грубо обошелся. – Это она у нас самый перспективный сотрудник! – Не забывая выпячивать работы Натальи Васильевны по всяким пустякам вроде заседания какого-нибудь студенческого общества, Лев Андреевич упорно замалчивал полученные ею результаты на всех сколько-нибудь важных медицинских форумах.

Женя Савенко, увидев, кому ему предстоит задавать вопросы, зарделся от смущения. Наталья Васильевна отсмеялась и больше об инциденте не вспоминала. А потом Женя и сам пришел заниматься наукой в их лабораторию. С тех пор прошло уже несколько лет, а Женино прозвище, Кружков, так и прикрепилось к нему намертво.

Наташин доклад на нынешней конференции, как и в большинстве случаев, вначале вызвал в зале полную тишину, а потом оживление. После доклада задавали вопросы и президиум забросали записками с просьбами предоставить возможность выступить в прениях.

«Хорошо выступила», – подумала Наташа, но внутреннего удовлетворения на этот раз не ощутила. Этот доклад для нее самой уже не содержал ничего нового; был повторением того, что в прошлом году она уже отработала на публике в Москве и три месяца назад на международном симпозиуме в Балтиморе. Тем не менее все вопросы она выслушала внимательно: довольно часто в вопросе содержится мысль, которая потом в результате обсуждения оформляется в идею. После прений по ее докладу был объявлен перерыв. Наташа спустилась с трибуны в зал, где ее поджидал Нирыбанимясо.

– Все-таки преподавание в вузе имеет большое влияние на манеру говорить, – с улыбкой сказал он, пожимая ей руку. – Я всегда восхищаюсь четкостью вашего изложения – просто хочется записать конспект, как на лекции.

Наташа улыбнулась ему благодарно.

– Хотите пойти прогуляться после обеда?

– Не гуляка уж я теперь стал, деточка! – добродушно засмеялся ей в ответ Нирыбанимясо. – Слава богу, скоро стукнет семьдесят восемь. Мне бы подали машину к подъезду и в гостиницу отвезли полежать! А тут еще надо на второй части сидеть. А уж завтрашний банкет и вовсе для меня непосильное испытание. Но придется все-таки идти – хочется потусоваться рядом с молодежью, понять, о чем они рассуждают, о чем думают. Хотя, честно вам скажу, в мое время молодежь была, мне кажется, умнее.

Наталья Васильевна засмеялась:

– Подумать только! И мне тоже начинает казаться, что и мои сверстники были умнее, чем нынешние. Неужели так подступает война отцов и детей?

– Так подступает старость, к сожалению, – ухмыльнулся заместитель. – И хотя к вам ни в коей мере это замечание не относится, тем не менее ваш слегка усталый вид мудрой Минервы должен насторожить, по крайней мере, вашего мужа.

Наташа опустила глаза. Да, мужа, конечно, насторожит. Ей вспомнился вчерашний женский голос из телефонной трубки. «Он в ванной!» Интересно, Наталья зло усмехнулась, до того он был в ванной или уже после? Когда только успел… Она ведь уехала без предупреждения. Значит, позвонил старой приятельнице. Не с улицы же притащил домой проститутку?

– Тогда пойдемте обедать.

Наталья Васильевна взяла под руку старика и отправилась с ним вниз. В столовую, которую на время конференции превратили в ресторан. И ее совершенно не раздражало, что от старости у него уже тряслись руки и из-за этого он обсыпал хлебными крошками весь пиджак, а жевал долго, странно шевеля во рту неповоротливым языком.