Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Четвертая рука

ModernLib.Net / Современная проза / Ирвинг Джон / Четвертая рука - Чтение (стр. 21)
Автор: Ирвинг Джон
Жанр: Современная проза

 

 


— Тогда мы тебя уволим, Пат, — сказала Мэри.

— Увольняйте.

Вот так. И даже голову ломать не пришлось. Получит он работу на PBS или на NPR или не получит, он и так уже заработал кучу денег. А кроме того, его не могут уволить, не выплатив хоть какой-нибудь суммы. Сейчас Патрику, в общем-то, не так уж и нужна была работа — по крайней мере, на пару лет денег бы точно хватило.

В ожидании ответа Уоллингфорд взглянул на Мэри, потом на Сабину.

— Ну ладно. Коли на то пошло, вы уволены, — объявил Уортон.

Всех удивило, что произнес это именно он. Похоже, он и сам удивился. Перед летучкой они, как всегда, всё обсудили в узком кругу. Предполагалось, что Сабина объявит Уоллингфорду об увольнении. Во всяком случае, Сабина смотрела на Уортона с нескрываемым удивлением. А вот Мэри Шаннахан со своим замешательством справилась довольно быстро.

Уортон, видимо, впервые в жизни испытал странное, не свойственное ему возбуждение. И тут же сник его вспыхнувшее было лицо поскучнело и вновь стало серовато-бледным. Быть уволенным Уортоном — все равно что пощечина, которую в темноте влепила чья-то неуверенная, вялая рука.

— Когда я вернусь из Висконсина, мы можем обсудить, сколько вы мне должны. — Больше Уоллингфорду нечего было им сказать.

— Пожалуйста, сразу же забери свои вещи из кабинета и освободи гримерную, — сказала Мэри. Таков был порядок, и все же слова Мэри вызвали у него раздражение.

Ему прислали кого-то из охраны — помочь все собрать, упаковать и отнести коробки вниз, к машине. Никто не пришел с ним проститься, что Уоллингфорда тоже не удивило, хотя он знал: будь Энжи сейчас на работе, она наверняка пришла бы.

Уоллингфорд был уже дома, когда позвонила миссис Клаузен. Сам он еще не успел посмотреть свой репортаж из отеля «Рамада Плаза», но Дорис видела весь выпуск новостей.

— Так ты приедешь? — спросила она.

— Да, и смогу остаться на столько, на сколько ты мне позволишь, — сказал Патрик. — Меня только что уволили.

— Очень интересная новость, — заметила она. — Ладно, счастливо долететь!

На этот раз Патрик полетел через Чикаго, что позволило ему вовремя добраться до гостиницы в Грин-Бее и успеть к вечернему выпуску новостей. Программу, разумеется, вела Мэри Шаннахан. Она не переставала восхищать Уоллингфорда. Ну, не удалось ей забеременеть, однако другие ее труды не пропали даром.

— Патрика Уоллингфорда больше нет с нами! — радостно начала Мэри. — Добрый вечер, Патрик, где бы ты ни был!

Странно, но тон ее показался Уоллингфорду одновременно и наглым, и успокаивающим. А манера держаться напомнила о том пикантном моменте у него дома, когда у него уже ничего не получалось, а она сочувственно приговаривала: «Бедный пенис!» К сожалению, он слишком поздно понял, что Мэри была участницей куда более крупной игры.

Вот и хорошо, что он оттуда ушел. Да у него просто извилин не хватит, чтобы играть в эти игры. А может, и никогда не хватало?

Зато какой вечер выдался для новостных служб! Уцелевших в этой катастрофе не было; началось публичное оплакивание жертв рейса 990 Египетских авиалиний. На экране промелькнули знакомые кадры — толпа зевак, собравшаяся после крушения на сером пляже острова Нантакет. «Опознаватели тел», как говорила Мэри, «любители поглазеть на смерть», как их называл Уортон, — были одеты очень тепло. Затем последовал крупный план — снимали, видимо, с палубы судна, принадлежавшего Академии торгового флота: извлеченная из вод Атлантики груда вещей, принадлежавших пассажирам. Это, скорее всего, была работа Уортона. Что бы ни случилось — наводнения, торнадо, землетрясения, авиакатастрофы, крушения поездов, перестрелки в школах или массовые убийства, — Уортон всегда предпочитал снимать вещи, одежду или обувь. Снимать обувь ему особенно нравилось Естественно, показали и детские игрушки — изуродованных кукол, мокрых плюшевых медведей; игрушки также были любимым объектом Уортона при любых катастрофах.

К счастью для круглосуточного новостного телеканала, первым судном, прибывшим к месту падения самолета, был учебный корабль Академии торгового флота с семнадцатью курсантами на борту. Примерно того же возраста, что и студенты старших курсов колледжа, эти новички стали просто подарком для средств массовой информации — сточки зрения «чисто человеческого интереса». Камера снимала, как они болтаются в шлюпке посреди расплывающегося маслянистого пятна, вытаскивая из воды обломки самолета, сумки пассажиров и фрагменты тел, всплывающие на поверхность. У всех мальчишек на руках перчатки, а на лицах — то самое выражение, какое Сабина именовала «бесценным».

Заключительную тираду Мэри произнесла с особым воодушевлением.

— Главный вопрос пока остается без ответа! — резко воскликнула мисс Шаннахан. На ней был костюм, которого Патрик до сих пор не видел — что-то темно-синее. Жакет обдуманно расстегнут, так же как и две верхние пуговицы бледно-голубой блузки, очень напоминавшей мужскую сорочку, только более шелковистой. Это будет ее «рабочим» костюмом, ее «подписью», решил Уоллингфорд.

— Была ли катастрофа египетского авиалайнера результатом теракта, механического повреждения или ошибки пилота? — вопрошала Мэри.

«Я бы расположил все в ином порядке, — думал Патрик. — Теракт был бы на последнем месте».

Последние кадры — потрясенные родственники в вестибюле гостиницы «Рамада Плаза»: объектив скользит по группкам растерянных людей, а голос Мэри Шаннахан вещает за кадром:

— Столько людей, и все хотят — знать!

Ну что ж, рейтинги обеспечены, Уортон будет доволен, хотя он, бедняга, и понятия не имеет, как выразить свои чувства.

Когда позвонила миссис Клаузен, Патрик только что вышел из ванной, приняв душ.

— Оденься потеплее, — предупредила она. К удивлению Уоллингфорда, она звонила снизу, из холла отеля. С маленьким Отто он может увидеться и утром, сказала Дорис, а сейчас уже пора ехать на стадион, так что пусть он поторопится. Так и не поняв, что его ожидает, Патрик стал одеваться.

Ему казалось, что ехать на матч еще рано, но, может быть, миссис Клаузен хотела попасть на стадион пораньше. Когда Уоллингфорд вышел из номера и уже спускался в лифте, он вдруг почувствовал, что слегка уязвлен: никто из коллег по журналистскому ремеслу его не выследил и не спросил, что значили слова Мэри Шаннахан: «Патрика Уоллингфорда больше нет с нами».

Несомненно, на студию уже звонили. Как там Уортон справляется с этими звонками? А может, на звонки отвечает Сабина? Ох, как они не любят признаваться, что кого-то уволили! А еще больше не любят говорить, что кто-то ушел сам! Вот и несут всякий вздор, чтобы никто толком не понял, как все произошло.

Миссис Клаузен тоже смотрела вечернюю программу.

— Это и есть та самая Мэри, которая не беременна? — спросила она Патрика.

— Она самая.

— Я так и подумала.

Дорис надела старую куртку с логотипом «Грин-Бей Пэкерз», ту самую, в которой она была, когда Уоллингфорд впервые с ней познакомился. Капюшон болтался у нее за спиной — Дорис приехала на машине, — но Патрик легко мог представить себе, как ее хорошенькое личико выглядывает из капюшона, точно личико ребенка. На ней были еще джинсы и кроссовки — именно так она была одета в ту ночь, когда полиция сообщила ей о смерти мужа. Она, наверное, надела и свою старую зеленую футболку с логотипом «Пэкерз», но под курткой ее не было видно.

Она хорошо водила машину, но к Патрику ни разу не повернулась и говорила только о матче.

— Когда счет предыдущих встреч четыре—два, все может произойти, — объясняла она. — Мы проиграли три последние игры подряд — и всё в понедельник вечером. Не верю я всяким там прогнозам! Разве имеет значение, что команда «Сихокс» уже лет семь не играет по понедельникам и что у них в команде многие никогда не бывали на стадионе «Ламбо»? Их тренер прекрасно знает поле! А еще он знает нашего квотербека!

Квотербек «Грин-Бей Пэкерз» — это, по всей видимости, Бретт Фавр, попытался сообразить Уоллингфорд. В самолете он успел просмотреть газету (только спортивный раздел) и узнал из нее, кто такой Майк Холмгрен — раньше он был тренером «Пэкерз», а теперь переметнулся и стал тренером команды «Сиэтл Сихокс». Этот матч был для Холмгрена своего рода возвращением в родные пенаты — когда-то он был очень популярен в Грин-Бее.

— Фавр будет стараться вовсю, он не подведет, — говорила Дорис. Фары встречной машины скользнули по ее лицу, на миг осветив его, и оно снова скрылось в тени. Уоллингфорд по-прежнему видел только ее профиль — она ни разу на него не посмотрела.

А он продолжал смотреть на нее во все глаза — он ужасно соскучился; никогда в жизни он ни по кому так не скучал. Ему бы очень хотелось думать, что все эти старые шмотки она надела исключительно для него, но он понимал, что, скорее всего, она всегда так одевается, когда идет смотреть игру. Когда она соблазняла его в кабинете доктора Заяца, то, наверное, даже не думала о том, что на ней надето, и, скорее всего, не помнила, в каком странном порядке она все это с себя снимала. А Уоллингфорд никогда не забудет ни ее одежды, ни того, как она тогда раздевалась — снизу вверх.

Они выехали из центра Грин-Бея и направились на запад. По правде сказать, центр города мало отличался от окраин — несколько баров да церквей; довольно обшарпанная набережная… Дома большей частью невысокие, не выше трех этажей, а единственный, достойный упоминания холм, нависший над рекой, где деловито велась разгрузка и погрузка судов — залив замерзал только в декабре, — оказался огромной кучей угля. Чем не гора?

— Не хотел бы я сейчас оказаться на месте этого Майка Холмгрена — сказал Уоллингфорд. — Приехать в родной город с чужой командой, да еще со счетом четыре — два! (Это была всего лишь вариация на тему, которую он успешно развивал с помощью прочитанного в газете.)

— Ты говоришь так, словно начитался газет или насмотрелся телепередач, — сказала миссис Клау-зен. — Холмгрен знает «пэкеров» лучше, чем они сами себя знают. А в команде Сиэтла отличная защита. Мы потому в этом году так мало очков и набрали — потому что у противника хорошая защита была.

— Ах, вот как? — Уоллингфорд решил заткнуться — тема футбола ему явно не давалась. И он решил поговорить о другом. — Я очень скучал по вас — по тебе и по маленькому Отто.

Дорис лишь улыбнулась в ответ. Дорогу она знала отлично. На ветровом стекле машины у нее был приклеен специальный парковочный талон, и полицейский сразу махнул ей, направляя в тот ряд, где больше не было ни одной машины, а из этого ряда она свернула на отдельную парковочную площадку.

Она поставила машину совсем рядом со стадионом, и они поднялись на лифте в ложу для прессы, причем Дорис даже не потрудилась предъявить билеты какому-то пожилому мужчине весьма официального вида, который дружески похлопал ее по плечу и поцеловал. Она показала на Уоллингфорда.

— Он со мной, Билл. Познакомься, Патрик, это Билл.

Уоллингфорд и Билл пожали друг другу руки. Патрик ожидал, что Билл его узнает, но обманулся в своих ожиданиях. Это, видимо, из-за лыжной шапочки, думал Патрик. Миссис Клаузен дала ему эту лыжную шапочку, как только они вылезли из машины. Он попытался отговориться тем, что уши у него никогда не мерзнут.

— А здесь замерзнут, — сказала она. — И потом, это не просто чтобы уши у тебя были в тепле. Я хочу, чтоб ты ее надел.

Значит, дело не в том, чтобы его не узнали. (Впрочем, шапочка по крайней мере спасет его от операторов Эй-би-си — в кои-то веки он не попадет в объектив.) Для Дорис важно, чтобы он тоже приобщился к матчу. На Патрике было черное кашемировое пальто, твидовый пиджак, тонкий шерстяной свитер и серые фланелевые брюки. Здесь почти никто не носил таких пижонских вещей.

Лыжная шапочка была традиционных цветов «Грин-Бей Пэкерз» — зеленая с желтым отворотом, его можно было опустить и натянуть на уши. Естественно, ее украшал довольно крупный логотип «пэкеров». Шапка была старая, растянутая — видно, прежде ее надевали на голову значительно большего размера, чем у Патрика, но нечего было и спрашивать миссис Клаузен, кто носил эту шапку раньше — и так ясна конечно же, ее покойный муж.

Они прошли через ложу для прессы, где Дорис поздоровалась с несколькими не менее официально выглядевшими мужчинами, а потом направились к дешевым местам наверху. Большинство болельщиков попадали на стадион совсем другим путем, но миссис Клаузен здесь, видимо, знали все. В конце концов, она ведь работала в клубе «Грин-Бей Пэкерз».

Потом они пошли по проходу вниз, направляясь к ослепительно-зеленому полю. Восемьдесят семь тысяч квадратных футов настоящей травы: такой газон носит название «спортивный синий».

— Ух ты! — вырвалось у Патрика. Хотя они и прибыли слишком рано, стадион «Ламбо» был уже наполовину полон.

Стадион представлял собой идеальную чашу без каких-либо проемов и без навесных галерей. Галерея здесь была только одна, а все места под открытым небом относились к категории дешевых Пока на поле шла разминка, на трибунах исполняли нечто вроде пролога перед спектаклем. Болельщики расписали себе физиономии зеленым и золотым, повсюду торчали какие-то желтые пластиковые штуки, похожие на огромные гибкие пенисы, а некоторые фэны, совсем ушибленные, украшали себе головы здоровенными кусками сыра, напоминая всем, что они — «тупоголовые фэны» и «настоящие сырные головы». Да уж, это вам не Нью-Йорк, подумалось Уоллингфорду.

Они спустились еще ниже по длинному и крутому проходу. Их места были где-то в центральной части стадиона, вровень с 40-ярдовой отметкой на поле, и на той же стороне, что и ложа прессы. Патрик шел за Дорис мимо целой череды деликатно повернутых в сторону мощных колен — болельщики молча их пропускали. Он понемногу начинал понимать, что сидеть они будут среди людей, которые прекрасно их знают — причем не только миссис Клаузен, но и его самого. И знают вовсе не потому, что он, Патрик Уоллингфорд, так уж знаменит, и не потому, что он в шапочке Отто, а потому, что все это сплошные Клаузены! Патрик вдруг понял, что знаком более чем с половиной присутствующих! Он помнил многие из этих лиц — в том числе и по фотографиям, пришпиленным к стенам в домике у озера.

Мужчины хлопали Уоллингфорда по плечу, женщины ласково касались его левой руки. «Привет, ну как жизнь?» — крикнул ему кто-то, и Патрик узнал этого человека по фотографии, приколотой булавкой к бархатной подушечке в коробке из-под ювелирных украшений — на фотографии этот тип выглядел совершеннейшим дебилом и оказался тем самым Дон-ни, который застрелил орла. Одна сторона его лица была выкрашена желтым, цвета кукурузных зерен, а другая — ядовито-зеленым, настолько гадкого оттенка, словно несчастный Донни страдал каким-то совсем уж невообразимым недугом.

— Жаль, что не вы сегодня передачу вели, — дружеским тоном сказала Уоллингфорду одна из женщин. Он и ее тоже узнал — по фотографии, где она среди прочих юных матерей лежала на койке в роддоме со своим новорожденным.

— Я просто не хотел пропустить этот матч, — ответил Уоллингфорд.

И почувствовал, как Дорис сжала ему руку; а он и не заметил, что она его за руку держит! На виду у всех! Хотя все всё уже знали — задолго до того, как это узнал сам Уоллингфорд. Дорис его приняла! Он хотел заглянуть ей в лицо, но она спряталась под капюшоном. Было совсем не холодно, просто ей не хотелось встречаться с ним взглядом.

Патрик сел рядом с миссис Клаузен, не выпуская ее руки. И тут же какая-то пожилая женщина, сидевшая слева от него, взяла его за левую культю. Это была еще одна миссис Клаузен, но гораздо более крупная, чем Дорис, — ее бывшая свекровь, мать Отто-старшего и бабушка Отто-младшего. («Может быть, не стоило употреблять слово „бывшая“, — подумал Патрик) Он улыбнулся этой большой миссис Клаузен. Сидя, они были примерно одного роста. Старая миссис Клаузен притянула Патрика к себе и поцеловала в щеку.

— Мы все очень рады вас видеть, — улыбнулась она. — Нам Дорис сказала, что вы приедете.

«Дорис могла бы и мне кое-что сказать заранее!» — подумал Уоллингфорд и снова посмотрел на нее, но лицо ее по-прежнему скрывалось в тени капюшона. И лишь по тому, как крепко она стиснула его руку, он понял совершенно точно: да, она его приняла! Как ни странно, все Клаузены его приняли!

Перед началом игры на стадионе воцарилась тишина — Уоллингфорд решил, что это минута молчания в память двухсот семнадцати пассажиров египетского авиалайнера. На самом деле минута молчания была в память Уолтера Пэйтона, который умер в возрасте сорока пяти лет от болезни печени. Пэйтон считался одним из самых вьщающихся нападающих за всю историю Национальной футбольной лиги.

Мяч ввели в игру. Температура была около десяти градусов, на вечернем небе — ни облачка, но ветер довольно сильный. Он дул с запада со скоростью семнадцати миль в час, а при порывах — и тридцати. Может быть, ветер помешал Фавру. Он четырежды отдавал неточный пас.

— Я тебе говорила, он выложится до конца, — четыре раза повторила Дорис, пряча лицо под капюшоном.

Перед игрой, когда представляли участников матча, толпа шумно приветствовала бывшего тренера «пэкеров» Майка Холмгрена. Фавр и Холмгрен обнялись посреди поля. (Даже Патрик Уоллингфорд обратил внимание, что стадион «Ламбо» расположен на пересечении улицы Майка Холмгрена и Винс-Ломбарди-авеню.)

Холмгрен вернулся в родные края вполне подготовленным. Вдобавок к неточным пасам, Фавр дважды терял мяч. На трибунах даже засвистели — редкий случай для стадиона «Ламбо».

— Болельщики «Пэкерз» обычно никого не освистывают, — заметил Донни Клаузен, тем самым доказывая, что сам-то он не свистел. Донни наклонился поближе к Патрику; желто-зеленая краска лишь подчеркивала явные признаки дебильности. К убийце орла, впрочем, всегда относились как к слабоумному. — Мы все очень хотим, чтобы Дорис была счастлива! — угрожающе прошептал он Уоллингфорду.

— И я тоже этого хочу, — ответил Патрик.

«А что, если Отто застрелился потому, что не смог сделать миссис Клаузен счастливой? Что, если это она вынудила его совершить столь страшный шаг? Как-нибудь намекнула ему? Наверное, у меня предсвадебная горячка, раз в голову такие мысли приходят!» — думал Уоллингфорд. Впрочем, у него не было сомнений: уж его-то самого Дорис Клаузен запросто способна довести до самоубийства, если он когда-нибудь ее разочарует.

Патрик обнял Дорис правой рукой за узкие плечи, притянул к себе и чуть сдвинул назад ее капюшон. Он хотел всего лишь поцеловать ее в щечку, но она повернулась и поцеловала его прямо в губы. И он почувствовал, что ее холодное лицо мокро от слез, хотя она тут же снова спряталась под капюшоном.

Фавра вывели из игры, заменив его Мэттом Хасселбеком, когда до конца последней четверти матча оставалось меньше шести минут. Миссис Клаузен повернулась к Уоллингфорду и сказала:

— Поехали отсюда. Не стану я смотреть на этого новичка.

Кто-то из Клаузенов заворчал, что они уходят, но ворчанье было вполне добродушным; и даже на дебильно раскрашенном лице Донни расплылась улыбка.

Дорис вела Патрика, держа его за правую руку. Они поднялись обратно к ложе прессы, и знакомый Дорис, чересчур фамильярный молодой человек атлетического сложения, пропустил их внутрь. Этот парень был достаточно мощным, чтобы оказаться одним из запасных игроков или бывшим игроком. Дорис словно и не обратила на него внимания, но, когда они с Уоллингфордом подходили к лифту, ткнула пальцем в сторону этого парня, стоявшего возле бокового входа в ложу прессы, и спросила:

— Видел его?

— Видел. — Парень по-прежнему чересчур фамильярно им улыбался, хотя миссис Клаузен так ни разу и не повернулась в его сторону.

— Так вот, это и есть тот тип, с которым мне не следовало спать! — отчеканила Дорис. — Теперь ты все обо мне знаешь.

В кабину лифта набились спортивные комментаторы, в основном молодые ребята. Они всегда уходили, чуть-чуть не дождавшись конца игры, чтобы успеть занять лучшие места на пресс-конференции после матча. Почти все они, конечно, знали миссис Клаузен: хотя она занималась продажей билетов, но иногда выдавала и пропуска для прессы. Комментаторы тут же потеснились, освобождая для нее место, и Дорис наконец скинула свой капюшон, потому что в лифте было тесно и душно.

Говорили то же, что и всегда говорится после проигранных матчей:

— Дорого обошелся им этот промах… Холмгрен знает Фавра как облупленного!.. Дотсона заменили, а что толку! Надо же, всего второе поражение «Пэкерз» за тридцать шесть игр на «Ламбо»… самый похабный счет с тех пор, как «пэкеры» облажались в Далласе в девяносто шестом… тогда было двадцать один — шесть…

— Ну и что? Какое значение имел тот матч? — возмутилась миссис Клаузен. — Мы же в том году суперкубок выиграли!

— Ты на пресс-конференцию идешь, Дорис? — спросил кто-то.

— Нет, сегодня не пойду, — сказала она. — Сегодня у меня свидание.

Комментаторы заахали и заохали. А кто-то даже присвистнул. Спрятав свою ущербную руку в рукаве пальто и надвинув на глаза шапочку Отто Клаузена,

Патрик мог быть уверен, что его никто не опознает. Но старина Стабби Фэррел, с давних времен подрабатывавший поденщиной для их новостного канала, все же его углядел.

— Ребята, да это ведь наш бедолага! Привет, старик! — заорал Стабби. Уоллингфорд кивнул в ответ, сняв наконец шапочку Отто. — Тебя что, с работы поперли или как?

В кабине лифта вдруг стало совсем тихо; комментаторам страшно хотелось услышать ответ Уоллинг-форда. Миссис Клаузен опять стиснула его руку, и Патрик повторил то, что сказал Клаузенам:

— Я просто не хотел пропустить этот матч. Репортерам его ответ понравился. Особенно — Стабби Фэррелу. Хотя он тут же задал Уоллингфорду следующий вопрос:

— Это все мудак Уортон?

— Нет, это Мэри Шаннахан, — сказал Уоллингфорд, информируя таким образом и всех остальных. — Ей просто хотелось заполучить мою должность. — Миссис Клаузен улыбнулась ему, давая понять: уж она-то прекрасно знает, что именно хотела заполучить Мэри Шаннахан.

Уоллингфорд надеялся, что теперь кто-нибудь из них (может быть, Стабби) скажет: ничего, мол, все знают, какой ты хороший парень и отличный журналист. Но комментаторы тут же переключились на футбол, и снова посыпались воспоминания об исторических матчах и знакомые клички игроков и спортивных комментаторов, которые отныне будут преследовать его до могилы.

Наконец двери лифта раскрылись. Репортеры бросились рысью вокруг стадиона: чтобы попасть в раздевалку той или другой команды, надо было выйти на улицу, где уже стало по-ноябрьски холодно. Дорис с Патриком тоже вышли из-под окружавшей стадион колоннады и молча проследовали на автостоянку. Температура успела сильно упасть, но Уоллингфорду было даже приятно прикосновение холодного ветерка к разгоряченным щекам и ушам; шапку он снял и шел, держа миссис Клаузен за руку. Было, наверное, около нуля, пожалуй, немного подмораживало, но казалось еще холоднее — видимо, из-за ветра.

В машине Дорис сразу включила радио; после ее замечания на стадионе Патрик удивился, что она хочет послушать трансляцию матча. Семь раз «Пэкерз» теряли мяч — столько же, сколько в матче против «Атланта Фэлконс» одиннадцать лет назад.

— Даже Ливенс промазал? — недоуменно воскликнула миссис Клаузен. — А Фримен? Сколько мячей он принял? Может, два паса за всю игру… А мог бы и до десятиярдовой отметки дойти!

Мэтт Хасселбек, новый нападающий «пэкеров», успешно закончил свой первый матч в НФЛ — в двух из шести попыток он продвинул мяч на 32 ярда.

— Ух ты! — насмешливо воскликнула миссис Клаузен. — Ишь как разошелся!

Финальный счет был двадцать семь—семь в пользу Сиэтла.

— Все равно было здорово! — сказал Уоллингфорд. — Мне страшно понравилась вся игра! И еще мне понравилось быть с тобой.

Он расстегнул ремень безопасности и улегся на переднем сиденье рядом с Дорис, положив голову ей на колени. Повернулся лицом к панели приборов, а правую ладонь положил ей на бедро. Он чувствовал, как бедро ее напрягается, когда она нажимает на газ или отпускает педаль и когда переносит ногу на тормоз. Она нежно погладила Патрика по щеке и тут же ухватилась за руль обеими руками.

— Я люблю тебя, — сказал Патрик,

— Я тоже постараюсь тебя любить, — сказала она. — Правда, постараюсь.

Уоллингфорд понимал: это самое большее, что она может ему сказать. На лицо ему упала ее слезинка, но он сделал вид, что ничего не заметил, лишь предложил немного повести машину — зная, что она откажется. (Кому охота ехать в машине, которую ведет однорукий?)

— Ничего, я вполне могу вести, — тихо промолвила Дорис. И прибавила: — Сейчас мы едем к тебе в гостиницу, на всю ночь. А с маленьким Отто побудут мои родители. Ты с ними завтра утром тоже увидишься. И с Отто. Они уже знают, что я выхожу за тебя.

Свет фар встречного автомобиля мельком осветил салон их холодной машины. Если миссис Клаузен и включила обогрев, то он не работал. Стекло дверцы с водительской стороны было приспущено. Дорога оказалась почти пустой — большинство болельщиков оставались на стадионе «Ламбо» до самого конца матча.

Патрик решил было сесть и даже пристегнуть ремень безопасности. Ему хотелось снова увидеть ту гору угля на западном берегу реки. О чем говорила ему эта гора — может быть, об упорстве?

А еще Уоллингфорду хотелось увидеть отсвечивающие в темноте телевизионные экраны. Похоже, все телевизоры в городе были включены — шли последние минуты игры, и никто, конечно, не выключит телевизор, пока не закончится послематчевый анализ с комментариями.

Но на коленях у миссис Клаузен было так тепло и уютно, и Патрик решил, что лучше будет лежать, ощущая на лице ее слезы, чем сидеть и видеть, как она плачет.

Когда они подъезжали к мосту, она сказала:

— Пожалуйста, пристегни ремень. Я не хочу тебя потерять.

Патрик быстро сел и пристегнул ремень. В машине было темно, и он не видел, перестала она плакать или нет.

— Можешь выключить радио, — сказала Дорис. Он выключил. Они молча проехали мост. Куча угля надвинулась на них и, постепенно уменьшаясь, осталась позади.

«Никогда не знаешь, что тебя ждет, — размышлял Уоллингфорд. — Неизвестно, как сложится твоя жизнь с другим человеком». И все же ему казалось, что он может себе представить свое будущее с Дорис Клаузен. Он видел его в таком же необычном и резком свете, в каком когда-то увидел обручальные кольца, вынырнувшие из темноты, — там, под настилом причала. В будущей жизни с Дорис ему чудился золотистый блеск — может быть потому, что это будущее казалось ему незаслуженным. Он был не более достоин ее любви, чем обручальные кольца — вместе со всеми сбывшимися и несбывшимися надеждами — заслуживали того, чтобы их приколотили гвоздем под причалом в нескольких дюймах от стылой озерной воды.

Сколько времени он и Дорис будут принадлежать друг другу? Гадать бесполезно и бессмысленно — так же бессмысленно, как пытаться определить, в какую из висконсинских зим лодочный сарай рухнет и утонет в безымянном озере.

— А как оно называется, то озеро? — вдруг спросил он у Дорис. — То, где домик… Ваше озеро.

— Нам не нравится его название, — сказала она. — И мы никак его не называем. Для нас это просто домик на озере.

Затем, словно догадавшись, что он думал об их с Отго обручальных кольцах, прибитых под причалом, прибавила:

— Знаешь, я взяла с собой наши кольца. Я тебе их покажу, когда приедем в отель. На этот раз я выбрала платину. И свое я буду носить на правой руке. (На той же, что «львиный огрызок» будет вынужден носить свое.)

— Ты, наверное, и сам знаешь, какую на них сделали надпись, — добавила миссис Клаузен. — «Никогда ни о чем не жалей!»

Уоллингфорд прекрасно знал, откуда она это взяла. Даже для него эти слова за версту отдавали футболом — а еще в них чувствовалось мужество, которого ему всегда не хватало. Этот девиз был вывешен внизу у лестницы на стадионе «Ламбо», над дверью в раздевалку команды «Пэкерз».

— Я все понял, — сказал Патрик. В туалете на стадионе он видел болельщика, борода которого была выкрашена желтым и зеленым, как и физиономия Донни; и только тут понял, что такое настоящая преданность. — Я все понял, — повторил он.

— Нет, еще не все, — возразила миссис Клаузен. — Пока еще не все, не совсем все. — Он посмотрел на нее внимательно — она уже перестала плакать. — Открой бардачок, — сказала она. Он колебался, ему почему-то казалось, что там лежит заряженный револьвер Отго Клаузена. — Ну же, открывай!

В бардачке лежал конверт с торчащими из него фотографиями. На них были видны дырочки от кнопок и кое-где пятна ржавчины. Конечно, он сразу догадался, откуда эти фотографии, — еще до того, как увидел, что на них изображено. Это были те самые фотографии — не меньше дюжины, — которые были когда-то приколоты кнопками к стене с той стороны кровати, где спала Дорис. А потом она их сняла, потому что не могла больше их видеть.

— Погляди на них, пожалуйста, — попросила она и остановила машину.

Они были уже недалеко от гостиницы. Она просто остановилась, прижавшись к тротуару, но мотор оставила включенным. Центр Грин-Бея был почти пуст, все сидели по домам или возвращались домой со стадиона «Ламбо».

Фотографии были сложены как попало, но Уоллингфорд быстро догадался, чему они посвящены. На всех была изображена левая рука Отго Клаузена. На некоторых рука все еще принадлежала Отго. Загорелая до черноты рука водителя фузовика, развозящего пиво, на пальце сверкало обручальное кольцо. На некоторых снимках кольца не было — миссис Клаузен сняла его, — и Уоллингфорд догадался, что это рука уже мертвого Отто.

Там оказались и фотографии самого Патрика Уоллингфорда. Во всяком случае, фотографии его новой левой руки — одной только руки. По разной степени отечности в области локтя, кисти и зоны шва Уоллингфорд мог определить, на каких именно стадиях трансплантации Дорис делала эти снимки бывшей руки Отто — она назвала ее третьей рукой.

Значит, ему вовсе не приснилось, что его кто-то фотографирует, пока он спит! Вот почему щелчки затвора слышались так отчетливо! А поскольку глаза у него были закрыты, то свет вспышки казался ему слабым и отдаленным, точно зарницы. Именно таким Уоллингфорд его и запомнил.

— Пожалуйста, выброси их, — попросила миссис Клаузен. — Я пыталась сама их выкинуть, но не смогла. Давай от них избавимся.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22