Глава 6

Нас было слишком много: компания, состоявшая из шести подростков, привлекала нежелательное внимание. И в то же время нам нужно было держаться вместе: так легче выжить и преодолевать ежедневно возникавшие житейские трудности. Мирные жители побаивались юношей нашего возраста. Ходили слухи, что боевики заставляют мальчишек вступать в отряды, расстреливать собственные семьи, поджигать деревни. Такие подростки объединялись в особые банды, которые грабили, убивали, калечили простых крестьян. Жертвы подобных расправ ходили по селениям, рассказывая ужасные истории и демонстрируя увечья. Завидев нас, многие вспоминали об этих случаях и в панике убегали. А некоторые даже пытались первыми напасть, чтобы защитить себя, своих близких и свое имущество. Это заставило нас обходить стороной деревни и пробираться через лес. Так было спокойнее и нам, и обитателям селений. Таковы неизбежные последствия гражданской войны: люди перестали доверять друг другу, любой чужак казался врагом. Даже знакомые относились друг к другу настороженно.

Однажды мы благополучно миновали деревню, пройдя через примыкающий к ней перелесок. Но как только вышли в поле, нам преградили дорогу несколько крепких мускулистых мужчин. Они были вооружены мачете и охотничьими ружьями. Это был отряд самообороны селения. Оказывается, нас приказал задержать и препроводить к нему местный староста.

Во дворе дома старосты собралась большая толпа. Все ждали возвращения отряда. Несколько верзил толкнули нас вперед, так что мы упали. Ноги нам связали толстыми веревками, а руки заломили так далеко за спину, что локти соприкасались. Грудная клетка трещала от натяжения. Плача от боли, я попытался перекатиться на спину, но от этого стало еще хуже.

– Кто вы? Боевики или их разведчики? – стукнул посохом о землю староста.

– Нет, – ответили мы с дрожью в голосе.

Старик разозлился.

– Если вы не скажете правды, я велю своим людям привязать к вашим ногам камни и бросить вас в реку! – прорычал он.

Мы попытались объяснить, что произошла страшная ошибка. Мы – простые школьники. Жители тем временем кричали: «Утопить бандитов!»

Парни из отряда самообороны подошли к нам и стали обыскивать карманы. У меня нашли кассету и подали ее главному. Тот выразил желание послушать эту музыку. Принесли магнитофон, и оттуда раздался речитатив:

Староста нажал на кнопку, музыка смолкла. Он задумчиво поглаживал бороду.

– Скажи-ка, – обратился он ко мне. – Откуда у вас иностранные записи?

Я ответил, что мы пели в рэп-группе. Старик не знал, что такое рэп, и я постарался, как мог, объяснить.

– Это похоже на притчи, только на языке белых людей, – заключил я. А еще упомянул, что мы учились петь и танцевать в Маттру Джонге, где находилась наша школа.

– В Маттру Джонге? – переспросил староста и подозвал молодого человека, который был родом из этого города. Он спросил, знает ли нас этот юноша и слышал ли, чтобы мы выступали с «притчами на языке белых людей». Оказалось, что парень знает всех нас по именам и видел наши выступления! Нам он был не знаком, но мы улыбнулись ему тепло и приветливо, как будто тоже его узнали. Он спас нам жизнь.

Нас развязали и принесли поесть – немного маниоки и копченой рыбы. Мы поблагодарили жителей деревни, перекусили и заторопились дальше. Глава селения и несколько охранников предложили нам остаться с ними, но мы отказались. Еще раз выразив жителям признательность за гостеприимство, мы отправились своим путем, потому что знали: рано или поздно повстанцы доберутся и сюда.

Мы медленно брели по тропинке, пролегавшей через густой лес. Ветки деревьев лениво качал слабый ветерок. Небо будто заволокло дымом, и сквозь серую пелену виднелось тусклое солнце. К вечеру на горизонте показалась заброшенная деревенька. В ней было всего шесть домиков из сырцового кирпича. Мы присели на земляной пол одной из веранд. Я посмотрел на Джуниора. По его лицу струился пот. Последнее время он был особенно молчалив. Он на мгновение глянул на меня и улыбнулся, но потом снова помрачнел. Брат поднялся и вышел в сад, долго и неподвижно смотрел на закат, пока солнце не скрылось за горизонтом. Потом он вернулся на веранду, поднял камешек и остаток вечера играл с ним. Я наблюдал за его движениями, надеясь, что наши взгляды встретятся. Может, тогда он скажет, что сейчас с ним происходит. Но он так и не поднял головы. Все перекатывал в руках камень и смотрел в пол.

Когда-то давно Джуниор учил меня играть в «блинчики». Мы ходили на реку с ведрами, и однажды он рассказал, что научился волшебному искусству кидать камешки так, что они не тонут. Брат ловко отклонил корпус в сторону и послал камешек вдоль поверхности воды так, что он будто отскакивал от водной глади. Каждый последующий улетал все дальше предыдущего. Я тоже попробовал, но у меня никак не получалось. Тогда он пообещал, что как-нибудь, когда будет больше времени, обязательно научит меня. Потом мы водрузили тяжелые ведра с водой на голову и пошли домой. По дороге я поскользнулся и разлил воду. Джуниор отдал мне свое ведро, а сам вернулся к реке. Когда он, позже, пришел домой, то первое, о чем спросил, – не ушибся ли я. «Все в порядке», – ответил я, но он все равно внимательно осмотрел мои локти и колени, а потом принялся меня щекотать. В тот вечер, когда я пристально наблюдал за ним в чужой деревне, в чужом доме, мне очень хотелось, чтобы он спросил, как тогда: «Как ты себя чувствуешь?»

Четверо наших друзей глядели на верхушки деревьев перелеска, который обрамлял селение. Гибрилла сидел, упершись подбородком в колени. Нос у него подергивался, как от нервного тика. Он судорожно выдохнул. Таллои все время притопывал ногой, будто старался таким образом отвлечь себя от мрачных мыслей. Калоко никак не мог удобно устроиться, без конца вертелся и каждый раз, меняя положение, тяжело вздыхал. А вот Халилу сидел спокойно. Его лицо ничего не выражало, и казалось, душа его витала где-то вдали от тела. Мне хотелось знать, что чувствует и о чем думает Джуниор, но в тот вечер я никак не мог найти удачный момент, чтобы заговорить с ним. Теперь я страшно жалею об этом.

На следующее утро через это селение прошла большая группа беженцев. Среди них была женщина, которая узнала Гибриллу. Она сказала, что его тетя находится в деревне примерно в пятидесяти километрах от этой. Женщина объяснила, как туда добраться. Мы набили карманы неспелыми апельсинами (есть их было невозможно – слишком кислые. Но другой провизии у нас не было) и снова двинулись в путь.

Деревенька Каматор находилась очень далеко от Маттру Джонга, который по-прежнему удерживали боевики, но ее жители были начеку и были готовы бежать при первом появлении повстанцев. Они предоставили нам кров и пищу, но мы должны были отработать, выполняя роль дозорных. В пяти километрах от деревни находился высокий холм. С его вершины прекрасно просматривалась ведущая к селению дорога. Около месяца мы весь день с раннего утра до позднего вечера проводили на часах. Но ничего не происходило. Конечно, мы слишком хорошо знали, что бандиты рано или поздно придут и сюда. И все же постепенно теряли бдительность.

Приближался сезон полевых работ. Начались дожди, влага пропитала почву. Птицы принялись вить гнезда в кронах манговых деревьев. Каждое утро выпадала роса: и трава, и земля были совершенно мокрые. К середине дня в воздухе стоял такой сильный и пьянящий аромат, что мне хотелось броситься на землю и кататься по ней. Мой дядя в шутку говорил, что в это время хорошо умереть. Солнце вставало очень рано и плыло по ярко-голубому безоблачному небу. Трава на обочине дороги выгорела – часть была совсем сухой, а часть еще зеленой. В ней хорошо видны были муравьи, которые тащили пищу в свои жилища.

Селяне решили, что боевики уже не придут. Как мы ни старались убедить их в обратном, они стояли на своем. Нас сняли с вахты и отправили на сельскохозяйственные работы. Начались новые испытания.

В моей семье никто не занимался земледелием. Крестьянский труд я наблюдал только со стороны, поэтому не знал, насколько он тяжек. В те летние месяцы 1993 года, помогая жителям Каматора, в котором практически все были заняты в сельском хозяйстве, я понял, как непроста жизнь земледельца.

До гражданской войны я иногда навещал бабушку в сезон полевых работ. Но единственное, что она поручала мне делать, так это перед сбором урожая поливать вином землю по периметру поля. Это было частью ритуала: так люди благодарили богов и духов предков за то, что те напитали почву плодородными соками и помогли вырастить много риса и других плодов.

Обитатели Каматора первым делом велели нам подготовить к посеву большой участок размером с футбольное поле. Взглянув на «фронт работ», я сразу понял: дело худо. Весь участок порос жестким кустарником, на нем было много пальм, и вокруг каждой примостилось по нескольку других деревьев, чьи ветки спутались между собой. Земля была усыпана пожухлыми листьями, отчего казалась совсем черной. Под гнилой листвой громко копошились термиты.

Ежедневно нам приходилось пробираться через кустарник и проводить часы, согнувшись в три погибели, орудуя мачете и топором. Деревья нужно было срубать как можно ниже, ближе к земле, иначе они быстро вырастут снова и не дадут взойти урожаю. Иногда, сильно размахнувшись, под тяжестью топора кто-то из нас терял равновесие и улетал в кусты, где лежал некоторое время, потирая натруженные руки и плечи. Когда родственник Гибриллы наблюдал такие сцены, он всегда качал головой и говорил: «Эх вы, избалованные городские мальчишки!»

В первый день работ мы пришли на участок с дядей Гибриллы. Каждому из нас он выделил кусок, который нужно было очистить от кустарника. Мы возились на своих мини-участках дня три, а дядя выполнил ту же самую работу за три часа. Когда я впервые взял в руки мотыгу, он не мог удержаться от смеха, глядя, как я держу ее. А потом показал, как правильно выкорчевывать куст. Он делал это фактически одним ударом, а я потратил тучу сил и времени, заходя с разных сторон.

Две недели прошли в страшных мучениях. Постоянно болела спина, все мышцы ныли. Но ужаснее всего было то, что я содрал кожу на ладонях. Они распухли и покрылись волдырями, ведь я не привык каждый день орудовать тесаком и топором.

После того как кусты были выкорчеваны, мы на некоторое время оставили их сушиться на солнце, а потом сожгли и долго смотрели, как густой черный дым поднимается в лазурное летнее небо.

После этого нам поручили сажать маниоку. Для этого нужно было часами стоять согнувшись и делать мотыгой небольшие лунки в земле. Периодически мы прерывались, чтобы отдохнуть, но не бездельничали, а разрезали черенки маниоки на маленькие кусочки и помещали их в лунки. Вокруг нас кипела жизнь, но мы ее почти не замечали: крестьяне рядом с нами занимались своим делом, напевая себе под нос, в ближайшем перелеске щебетали птицы, шумели ветви. Время от времени с нами здоровались соседи, шедшие на работу в поля и огороды или возвращавшиеся в деревню. В конце дня я иногда сидел на бревне на небольшой деревенской площади и смотрел, как дети играют и дерутся. Один мальчик лет семи всегда первым затевал бучу, и его мать обычно вытаскивала его из драки за ухо и тащила домой. Он напомнил мне меня самого. Я был очень задиристым ребенком. Помню, как часто я пытался побить ребят в школе и у реки. Тех, кого не мог одолеть, издалека забрасывал камнями. Дело в том, что мы с Джуниором жили с отцом, без матери, которая была далеко, и это в каком-то смысле делало нас изгоями. В обществе не понимали и осуждали разведенных. То, что у нас в семье что-то не так, было ясно даже маленьким детям. За нашими спинами всегда шептались:

– Ах, бедные мальчики, – вздыхал кто-то из взрослых.

– Растут, как сорняки, никто за ними толком не присматривает, – озабоченно качали головой прохожие.

Меня ужасно сердило, что нас жалеют, и я мстил, как мог. Я отыскивал детей тех, кто очень уж сокрушался по нашему с братом поводу, и давал им жестокого пинка. Особенно доставалось ребятам, многозначительно поглядывавшим на нас, как бы давая понять: «О вас часто говорят мои родители».

Мы долго работали в полях Каматора, но я так и не привык к тяжелому крестьянскому труду. Единственной отрадой были дневные перерывы в работе, во время которых мы ходили на реку купаться. Я с головой погружался в воду, садился на ровное песчаное дно, и меня уносило вниз по течению. Затем я выныривал, шел обратно, снова надевал грязную одежду и возвращался к своим обязанностям.

Самое печальное, что наши труды пропали зря, потому что потом пришли повстанцы, и все пошло прахом. Люди разбежались, оставив урожай, зарастающий сорняками. Взращенные нами плоды съели животные.

Именно тогда, во время нападения на деревню Каматор, мы с друзьями потеряли друг друга. Именно там и тогда я последний раз видел моего старшего брата Джуниора.

Глава 7

Боевики напали на Каматор неожиданно. Ничто не предвещало скорой беды: до нас уже давно не доходили никакие слухи о них, не было сведений даже о том, что они где-то поблизости – ближе, чем в ста километрах от деревни. И вдруг откуда ни возьмись появился отряд.

Было около восьми часов вечера, когда мусульмане обычно совершают вечерний намаз – последний в течение дня. Имам не подозревал о том, что в это время происходило за пределами мечети, а когда понял, было уже слишком поздно. Он стоял впереди всех лицом к востоку и читал длинную суру, а когда началась молитва, никому из присутствующих не разрешалось произносить ни слова на темы, не касающиеся общения с Аллахом. Я тогда не пошел в мечеть, а Калоко был там. Он рассказал, что, как только люди поняли, что в селение вошли повстанцы, они стали быстро и тихо покидать здание по одному, оставив имама завершать намаз. Некоторые пытались шепотом предупредить его, но он их не слушал. Его схватили боевики и потребовали, чтобы он указал, где именно в лесах прячутся его односельчане. Когда имам отказался, его скрутили по рукам и ногам, привязали к железному столбу и подожгли. Бандиты не сожгли его тело полностью, но он умер от ожогов и дыма. Обугленный труп оставили там же, на площади. Калоко видел все это, потому что укрылся в кустах неподалеку.

Во время нападения Джуниор находился на веранде, где мы обычно спали. Я сидел на ступеньках крыльца. Все случилось настолько внезапно, что я сразу ринулся в лес. Времени, чтобы зайти в дом и поискать брата, не было. В ту ночь я спал один, прислонившись к дереву. Утром мне удалось отыскать Калоко, и мы вместе вернулись в деревню. Тело имама все еще оставалось на площади. По судорожно стиснутым зубам было видно, что в последние минуты жизни этот человек испытал страшные мучения. Повстанцы сожгли все дома в деревне. Нигде не было признаков жизни. Тщетно мы искали в поселке и далеко в лесу наших друзей. Их мы так и не нашли, но встретили одно знакомое семейство. Его глава предложил нам прятаться в их укрытии в лесу за болотом. Там мы оставались две недели, которые тянулись, как долгие месяцы. Дни текли невыносимо медленно. Я часами думал о том, что же будет дальше. Придет ли конец этому безумию? Есть ли у меня будущее, или я обречен всю жизнь скитаться в лесах? Я вспоминал Джуниора, Гибриллу, Таллои и Халилу. Удалось ли им спастись? Я потерял все – дом, родных, друзей.

Мне вспомнилось, как мы переехали в Могбвемо. Отец совершил ритуал освящения нового дома. Он пригласил в гости соседей и во время застолья встал и сказал: «Я молю богов и духов предков о том, чтобы моя семья всегда оставалась единой, чтобы ничто не могло разлучить нас». Тут он посмотрел на нас: мама держала на руках младшего брата, а мы с Джуниором стояли рядышком – у каждого во рту по ириске.

Тогда поднялся один из старейшин и добавил: «Я молю богов и духов предков, чтобы ваша семья всегда была вместе, даже после того, как кто-то из вас уйдет в мир духов. Мы просим за эту семью и за всю общину». И он воздел руки к небу. Отец подошел к матери и подозвал нас с братом. Он обнял всех нас, и все гости зааплодировали. Фотограф сделал несколько снимков на память.

Я изо всех сил надавил на веки, чтобы остановить слезы. Как же хотелось, чтобы родные снова были рядом со мной.

Раз в несколько дней мы с риском для жизни ходили в Каматор посмотреть, не вернулись ли его обитатели. И всякий раз оказывалось, что мы зря подвергаем себя опасности. Деревня была пуста. Кругом стояла пугающая тишина. Я вздрагивал от любого порыва ветра, шевелившего солому на крышах. Ничьих следов не было видно. Похоже, даже ящерица не отваживалась проползти через селение. Птицы не пели, цикады умолкли. Мои шаги гулко раздавались в округе и заглушали громкий стук сердца. Мне казалось, будто моя душа уже покинула тело и где-то скитается. Во время наших вылазок мы с Калоко брали с собой веники и заметали собственные следы, чтобы по ним нельзя было обнаружить наше укрытие. Когда мы в последний раз наведались в деревню, то увидели там бродячих собак, терзавших останки имама. Один пес грыз руку, другому досталась нога. В небе кружили стервятники, тоже нацелившиеся на добычу.

Жизнь в постоянном страхе была невыносимой и угнетающей. Казалось, я постоянно, днем и ночью, ожидаю смерти. Поэтому я решил отправиться туда, где было бы спокойнее и безопаснее. Но Калоко боялся покидать насиженное место. Он считал, что, уйдя из джунглей, мы двинемся навстречу неминуемой гибели. Мой друг предпочел оставаться там, на болоте.

Никаких вещей я не собирал – у меня просто ничего не было. Приготовления в путь были простыми: набил карманы апельсинами, завязал потуже шнурки порванных крейпсов – вот и все. Я простился со всеми, кто прятался на болоте, и пошел на запад. Когда я вышел из леса на дорогу, на меня вдруг накатила такая горькая тоска, что слезы сами собой потекли ручьем. Отчего именно я плакал, не знаю. Возможно, от страха перед той неизвестностью, которая ждала меня впереди. Я пристроился на обочине и сидел там до тех пор, пока не перестал рыдать. А потом двинулся дальше.

За целый день пути я никого не встретил ни на дороге, ни в деревнях, через которые проходил. Кругом не видно было ничьих следов, и единственными сопровождавшими меня звуками были отголоски моих собственных шагов и шум моего дыхания.

За пять суток мне не встретилось ни одного живого человека. Ночью я спал в оставленных селениях, а каждое утро на свой страх и риск выбирал направление, в котором буду идти весь следующий день. Главной задачей было уйти как можно дальше от тех мест, где орудовали боевики.

Запас апельсинов кончился в первый же день. Но в селениях мне иногда удавалось набрать новых плодов. Временами попадались поля маниоки. Я выкапывал клубни и ел их сырыми. Почти во всех деревнях росли кокосовые пальмы, но я не умел на них забираться: несколько раз пробовал, и ничего не получалось. Однако в один прекрасный день мне вдруг это удалось. Как-то раз я, ужасно страдая от голода и жажды, пришел в селение, где было совершенно нечем поживиться, кроме кокосов. Они небрежно свисали с дерева, будто дразня меня и призывая сорвать поскорее. Не могу объяснить, что случилось, но вдруг я в мгновение ока вскарабкался на пальму. У меня даже не было времени осознать, что, собственно, я делаю, и подивиться тому, как внезапно мне удалось освоить это непростое искусство. Собрав несколько орехов, я быстро спустился и стал искать, чем бы расколоть их. К счастью, поблизости нашелся старый мачете, который мне удалось кое-как приспособить для моих целей. Поев, я отправился отдыхать в гамаке возле одного из домов.

Через некоторое время я проснулся и решил, что хорошо отдохнул. Теперь у меня хватит сил, чтобы снова вскарабкаться на пальму и набрать кокосов в дорогу. Но на этот раз мне удалось подняться не выше чем до середины ствола. Я штурмовал пальму снова и снова и каждый раз с все меньшим успехом. До этого я многие месяцы не смеялся, но тут захохотал. Думаю, этот удивительный феномен заслуживает более пристального научного изучения.

На третий день мне наконец удалось встретить людей. В то утро я рано покинул деревню, в которой ночевал, и вышел на дорогу, ведущую к следующему населенному пункту. Вдруг впереди послышались голоса. Они то звучали громче, то затихали в зависимости от направления ветра. Я свернул с тропы и крадучись пошел вдоль по обочине, стараясь не шуршать сухой листвой. Из-за кустов я увидел восемь человек у реки – четырех мальчиков примерно моего возраста, то есть лет двенадцати, двух девочек, мужчину и женщину. Они купались: именно их голоса я слышал с дороги. Понаблюдав некоторое время, я понял, что они не представляют опасности, и решил, что тоже пойду поплавать. Надо было вернуться на тропинку и приблизиться к берегу оттуда, чтобы не напугать все семейство.

Мужчина заметил меня первым. «Kushe-oo. How de body, sir»[10], – поздоровался я. Он внимательно изучал мою улыбающуюся физиономию, но ничего не ответил. «Может, он не говорит на крио», – подумал я и повторил приветствие на менде, языке моего племени: «Бу-ва. Би га уйн йе на», – мужчина молча смотрел на меня. Тогда я разделся и нырнул в речной поток, а когда вынырнул, увидел, что все восемь человек, не вылезая из воды, стоят и наблюдают за мной.

– Откуда ты и куда идешь? – спросил глава семьи. Оказалось, что он из племени менде, но язык крио тоже знает.

– Я из Маттру Джонга, а куда направляюсь, не знаю, – ответил я и вытер лицо. – А вы с семьей куда держите путь?

Он проигнорировал вопрос: сделал вид, будто не слышит. Я потом еще долго расспрашивал, не знает ли он, как быстрее добраться до Бонте, острова на юге Сьерра-Леоне. Говорили, что сейчас это самое спокойное место во всей стране. Мужчина сказал, что если я буду продолжать двигаться в сторону моря, то ближе к побережью рано или поздно встречу кого-то, кто лучше знает дорогу к острову. По его тону было понятно, что он не доверяет мне и не хочет, чтобы я прибился к ним. Я глянул на любопытные и слегка насмешливые лица детей и женщины. С одной стороны, хорошо, что есть возможность хоть с кем-то поговорить. И в то же время так грустно, что война разрушила все связи и сделала практически невозможным общение между незнакомыми людьми. Верить нельзя никому, даже двенадцатилетнему подростку. Я вышел на берег, поблагодарил своего собеседника и пошел своей дорогой туда, куда он мне указал, – к морю.

К сожалению, я не знаю названий деревень, в которых останавливался по пути и добывал себе пропитание. Спросить было не у кого, а указателей и табличек в этой части страны никогда не водилось.

Глава 8

Я шел два дня без сна и отдыха, как если бы кто-то гнался за мной, и лишь изредка останавливался у какого-нибудь ручья, чтобы напиться. Случалось, я пугался собственной тени и бежал, не оглядываясь, несколько километров. Природа, воздух представлялись жестокими убийцами; возникало странное ощущение, что весь мир задался целью свернуть мне шею. Должно быть, меня мучил голод, и в то же время аппетита не было, к тому же не было сил искать пищу. Я проходил через выжженные деревни. Везде беспорядочно валялись мертвые тела мужчин, женщин, детей самых разных возрастов, как будто здесь прошел страшный смерч. Смерть уже давно освободила этих покойников от участия в безумном спектакле, который разыгрывался в нашей стране, но в глазах их по-прежнему читался ужас. Я видел отрезанные головы, раздавленные бетонными блоками останки. В некоторые реки стекло столько крови, что от обилия ее сгустков замедлилось течение. Каждый раз, видя такие сцены, я невольно представлял себе предшествовавшую им резню и ускорял шаг. Временами я закрывал глаза, чтобы не смотреть и не думать, но сознание отказывалось отключаться и продолжало рисовать перед моим мысленным взором страшные образы. От страха все тело сводили судороги, начались головокружения и галлюцинации. Я замечал трепет листьев на деревьях, но движения ветра не чувствовал.

На третий день пути я зашел далеко в лес. Вокруг меня высились огромные деревья, их ветки и кроны застилали все небо. Не помню, как я оказался в чаще, но стремительно приближались сумерки, и надо было срочно найти место для ночлега. Я забрался на относительно невысокое дерево: его ветви сплетались с ветвями соседнего, образуя что-то вроде гамака. Там, между небом и землей, я проспал всю ночь.

На следующее утро я решил покинуть лес, хотя идти было тяжело: спину ломило от того, что я спал на дереве. Неподалеку попался источник. Я присел рядом с ним, чтобы немного отдохнуть, и вдруг почувствовал, что за мной кто-то следит. Оказалось, что на меня уставилась огромная черная змея. Еще мгновение – и она ретировалась в кусты. Пришлось отыскать крепкую палку, которой можно было бы отмахиваться в случае нападения подобных обитателей леса. Встать не было сил. Я сидел и перебирал сухие листья, чтобы отвлечься от страшных мыслей. Но они все равно мучили меня, прогнать их не было никакой возможности. Затем я побрел дальше, прощупывая землю перед собой палкой. Я ходил по лесу до вечера, но в конце концов оказался у того же дерева, на котором провел предыдущую ночь. Тут стало понятно, что я заблудился и понадобится еще много времени, чтобы выбраться из леса. Что ж, оставалось лишь постараться сделать свое временное пристанище максимально удобным для сна. Для этого я навалил на переплетенные ветви сухой листвы. Ложе стало чуточку помягче.

Устроив себе «дом», я пошел изучать его окрестности и проложил несколько тропинок среди листвы. Одна вела к источнику, возле которого я недавно познакомился со своей соседкой – змеей. Подойдя к воде, я заметил ее товарку, которая как раз утоляла жажду. Она заметила меня и замерла. Я пошел дальше и услышал, что она уползла в кусты. На земле я прочертил несколько «маршрутов», чтобы лучше ориентироваться на местности, а после этого сел и стал думать, как же выбраться отсюда. Но никакие идеи в голову не приходили. От любых размышлений становилось страшно. Вскоре я пришел к выводу, что, возможно, лучше пока побыть здесь. Потерявшийся в чаще, одинокий, я думал о том, что в лесу все же буду в относительной безопасности.

Рядом с источником росло несколько деревьев, на которых поспели незнакомые мне плоды. Каждое утро сюда прилетали птицы, чтобы полакомиться ими. Я тоже решил попробовать. Никакой другой еды все равно не было. Выбор был небогат: отведать неизвестный фрукт и, возможно, отравиться или просто умереть от голода. Пришлось рискнуть. Если птицы от этого не погибают, может, и для меня это не смертельно? Все еще терзаясь сомнениями, я сорвал плод, похожий по форме на лимон. Кожица у него была яркая, красно-желтая, а внутри – сочная и упругая мякоть с маленькими косточками. Фрукт распространял очень привлекательный аромат, похожий на спелый манго, апельсин и еще что-то приятное. Вкус его, правда, оказался не так хорош, как запах, но был вполне терпимым. Я съел, наверное, штук двенадцать плодов, запил их водой и сел под дерево ждать, что со мной будет.