- Теперь мне значительно лучше. Побеседуем, граф. Садитесь.
      - Благодарю вас, ваша светлость, очень благодарю.
      - Я сейчас мельком ознакомился с делом Ахончева. Это печальная и подозрительная история. В ней замешан канцлер союзной державы. Оказывается, бумаги Ахончева увёз совместно с графом Развозовским сам канцлер Горчаков? Неужели он был заинтересован в увозе бумаг?
      - Нет, нет, ваша светлость, что вы! Да он и не увозил. Я его встретил, пригласил к себе на чашку чаю... я был потрясён смертью Андрея Лукича.
      - Но векселя, принадлежащие покойному Ахончеву, и его вексельная книга были уже в то время у вас, граф?
      - У меня.
      - Прискорбно. Разве князь Горчаков брал деньги под векселя?
      - Нет. Он богат.
      - Что же он искал в вексельной книге? Каких-нибудь отметок? Условных знаков, известных также вам, граф? Зачем вы приехали в Германию во время конгресса? И зачем приезжала ваша дочь, славянофилка?
      - Вы хотите назвать меня шпионом, ваша светлость?
      - Может прозвучать и так определение вашего характера, граф.
      - Я - шпион? Ну посмотрите в моё лицо. А приехал я, чтоб повеселиться, повидать дочь... и глубоко раскаиваюсь во всём!
      - Если вы не шпион, значит, князь Горчаков уничтожал векселя свои и ваши!
      - Мои уже были оплачены, ваша светлость.
      - Значит, векселя Горчакова не были оплачены? И он не в состоянии был их оплатить? На какую сумму он уничтожил тогда своих векселей?
      - Помилуйте, ваша светлость! - Развозовский всплеснул руками и развёл их в стороны.- Какие векселя? И зачем князю занимать деньги? Он состоятельный человек, ведёт одинокую жизнь.
      Бисмарк не сдавался:
      - Всем известно, что канцлер сластолюбив. Он имеет обыкновение дарить дамам бриллианты, а его посещают красавицы, ваша дочь, например.
      - Вы не должны так говорить о моей дочери,- негодуя произнёс Развозовский, и сам удивился, как это у него вырвалось: он перечил самому Бисмарку!
      - Тем более,- спокойно согласился Бисмарк.- Вы не хотите компрометировать вашу дочь? Следствие не пойдёт дальше стен этого кабинета, Это особо важное дело, в которое впутан канцлер союзной державы. И никто никогда о нем не узнаёт, кроме государей союзных держав.
      - Что же будет канцлеру Горчакову?
      - В таких случаях канцлер уходит за преклонными годами на покой.
      - Но ведь векселей не было! - опять завёл Развозовский.
      - Подумайте. Или уголовный суд, газеты: ваша дочь в качестве свидетеля, вы, душеприказчик, обвинены. Или мой благожелательный доклад государю. И вы с честью возвратитесь на Балканы. Что же касается наследников, то они поймут свои интересы, и вы закончите дело миром.
      - Очень трудно, ваша светлость. Канцлер Горчаков ко мне так хорошо относился... нет, не могу!
      - Тогда отсюда вам придется направиться прямо к уголовному следователю, и попробуйте доказать, почему вы уничтожили вексельную книгу.
      - Я не уничтожал её!
      - Довольно! Вы преступник. Вы защищаете жалкого развратного старика, который хочет войны между Германией и Россией.
      - Горчаков - и война? Он двадцать пять лет канцлер, и у него была только одна война с турками, да и та продолжалась полгода.
      - Тогда суд! - Бисмарк позвонил. На сигнал появился дежурный чиновник,Позовите дежурного офицера.- И повернулся к Развозовскому.- Граф! Офицер проводит вас к уголовному следователю.
      - Нет, нет! Не надо.
      Бисмарк подал знак, по которому офицер удалился.
      - Да, я сознаюсь,- начал Развозовский. - Князь Горчаков заходил ко мне, с тем, чтобы взять вексельную книгу и уничтожить векселя...
      - На какую сумму было векселей князя у господина Ахончева?
      - На пятьдесят тысяч.
      - А не на сто семьдесят пять?
      - Да, да! На сто семьдесят пять.
      - Князь Горчаков уничтожил эти векселя у вас на глазах?
      - Да, У меня... на глазах. Боже мой!..
      - Искренность, мой друг, дело трудное,- успокоил его Бисмарк.Вексельная книга в данное время спрятана у него?
      - Да. У него.
      - Вы можете указать, где именно?
      - Могу.
      - Подождите в приёмной. Потребуется уточнить некоторые ваши показания следователю по особо важным делам. До свидания, граф. Я приветствую ваше правдивое признание.
      Развозовский было вышел, но в дверях остановился, лицо его исказилось страданием.
      - Что, мой друг? - забеспокоился Бисмарк.
      - Но моя дочь, ваша светлость, узнает о моём позоре?
      - Никогда! - торжественно пообещал Бисмарк.
      Развозовский вышел. Бисмарк подошёл к зеркалу, поправил каску, проверил, всё ли достаточно пригнано в мундире, и полюбовался собой. Потом он выкрикнул:
      - Экипаж!
      Двери распахнулись и сомкнулись за ним.
      В кабинет, освобождённый от высочайшего присутствия, дежурный чиновник ввёл чуть погодя капитан-лейтенанта Ахончева и любезно предложил:
      - Здесь вы можете подождать, господин офицер.
      - Это кабинет статс-секретаря имперской канцелярии?
      - Да, господин офицер.
      - Какое право секретарь имперской германской канцелярии имеет вызывать меня, русского офицера, к себе? - негодуя, заявил капитан-лейтенант.- Он должен сказать о моих проступках, если они есть, атташе моего посольства!
      - Речь, видимо, будет не о проступках, господин офицер, а о каком-нибудь деликатном дипломатическом вопросе, касающемся конгресса,предположил дежурный чиновник.
      За их разговором через щелку в портьере внимательно следила Наталия Тайсич.
      - Но вызван и мой брат! А он - делец и не имеет никакого отношения ни к дипломатии, ни тем более к конгрессу.
      - Повторяю,- заверил дежурный чиновник,- мне ничего не известно, господин офицер. Прошу вас не волноваться и подождать минутку. Сейчас я доложу, и с вами побеседует господин статс-секретарь или один из его помощников.
      Дежурный чиновник важно удалился. И тогда портьера раздвинулась, на цыпочках вышла Наталия в длинном зелёном бурнусе:
      - Тс... Я так и знала, что вы здесь.
      - Наталия! Как вы сюда попали?
      - Я сидела на крыше.
      - На какой крыше? Что вы говорите?
      - На крыше дома, рядом с австрийским посольством. Я стерегла коня.
      - Какого коня?
      - Что с вами? Вы уже забыли моего коня? Гордый! Рысак!
      - Да, да! Вы что же, застрелить его хотите с соседней крыши?
      - Нет. Я его выкраду.
      - Вы? Вы же царского рода, Наталия! Когда в Сербии услышат, что вы украли коня...
      - Обо мне будут песни петь! Вы не знаете сербов. Это - рыцари. Там никто не допустит и мысли, чтоб великий сербский конь попал в руки австрийцам. Я его выкраду, и мы ускачем с вами в Сербию!
      - Где вы учились, Наталия?
      - Сначала я училась в нашей высшей школе, а затем в Афинах, в университете,
      - Вам преподавали географию?
      - Да. Европа состоит из...- зачастила Наталия.
      - Подождите, подождите. Но вам преподавали, что Германия густонаселённая страна и по ней не может незаметно скакать всадник, у которого вдобавок за плечами сидит молодая девушка в седле? Нас арестуют на второй версте.
      - Никто не арестует! Мой конь скачет так быстро, что его не заметит ни один полицейский. Всё равно вам нужно отсюда уезжать. А нет другого такого коня, Скачите один. Я поеду за вами в коляске. Я богатая и найду коляску, паспорт, спутников. Я всё могу!
      - Но почему мне надо скакать на вашем сказочном коне?
      - Мы сейчас отсюда уйдём. Вас будут отговаривать от дуэли с графом Гербертом! Или немцы убьют вас, если вы не откажетесь драться с ним.
      - Ах, да! Дуэль! Я и забыл про неё. Ведь я действительно послал вызов графу Герберту.
      - Послали. И вы убьете его?
      - Пусть уж лучше я его убью, чем он меня.
      Наталия внезапно обняла его и припала к губам Ахончева:
      - Вот вам награда.
      - Что вы сделали?
      - Я вас поцеловала. Теперь вы мой жених,- сказала она торжественно.
      - Я вам говорил: у меня есть невеста.
      - Теперь я имею право её убить. Пусть она не отнимает моего жениха, который бьётся за меня. Ведь я вам нравлюсь? Разве я плоха?
      - Вы не плохи. Но, по нашим понятиям, невеста, которая лазает по крышам и крадёт коней...
      - Я никогда не лазила по крышам и никогда не крала коней. Это из-за любви к вам. За это меня надо уважать. И неужели у русских такие глупые понятия о девушках и их подвигах?
      - Вы удивительно убедительно говорите. И знаете... У вас есть что-то такое в глазах... Но у меня невеста! Что я ей скажу?
      - Вы любите другую. Она утопится или уйдёт в монастырь. А если вы мне скажете, что любите её, то я утоплюсь или уйду в монастырь.
      - Нина Юлиановна не утопится и не уйдёт в монастырь, но мне чертовски стыдно.
      - Идёмте. А то меня поймают. Там шныряют полицейские. Они видели, как я ползла по коридору. Один меня хотел схватить, но я его ударила тупым концом кинжала.
      - Дорогая! Вы меня любите?
      - Да.
      - Дорогая. Дайте слово, что отныне вы никого не будете тыкать тупым концом кинжала, бить поленом или гирей по голове, и тому подобное.
      - Даю. Вы мой повелитель. Но вы меня любите?
      - Видите ли...
      - Я убью себя, если вы скажете, что любите другую!
      Она протянула Ахончеву кинжал:
      - Говорите.
      - Фу-у... Да. Я вас люблю,- выдохнул Ахончев.
      Наталия поцеловала его и быстро добавила:
      - Больше я вас до свадьбы целовать не буду, Это неприлично. Идёмте. Вам надо скакать.
      - Куда скакать?
      - Иначе вас здесь убьют.
      - Как меня могут убить, когда сюда сейчас придут мой брат и жена моего отца. Все по делу о наследстве.
      - Не верьте немцам. Они хитрые. Они - подлецы. Идёмте.
      - Дорогая, я не могу бежать. Здесь мой брат, мачеха... их могут убить, я их должен защищать, не правда ли? Я должен остаться.
      - Да, вы правы. Вы должны остаться. Но вот вам на всякий случай кинжал.
      - Зачем мне кинжал? Оставьте его у себя.
      - У меня есть ещё два.- Наталия снова поцеловала капитан-лейтенанта и спохватилась.- Ах, как неприлично! Я и забыла. Защищайтесь. Если вам будет туго, крикните, я приду.
      Когда она ушла, Ахончев подумал: "Неужели я на ней женюсь? Это - моя жена? Да это всё равно, что жениться на лесном пожаре! Но, с другой стороны, ни одна девушка не вызывала во мне такого волнения... Но ведь долг - Нина Юлиановна..."
      Размышления прервал дежурный чиновник:
      - Не появлялась ли здесь девушка в зелёном бурнусе?
      - Нет. Я видел в окно, как она только что прошла по саду к воротам канцелярии и вышла в ворота.
      - Уже проскользнула в ворота? - Он поспешно выбежал и в дверях комнаты столкнулся с мачехой Ахончева, Ириной Ивановной. Она обратилась к капитан-лейтенанту от самого порога:
      - Аполлоний Андреевич. Я удивлена. Неужели вы решились? Поверили, что я похитила векселя... вексельную книгу... пожаловались немцам?
      - Значит, это всё... наследство? Уверяю вас, Ирина Ивановна, я не жаловался. Да и мой брат тоже. Мы не знаем, откуда возникла эта история. Мы хотели полюбовно...
      - Если б вы знали, как вы меня сейчас обрадовали!
      - Мне тоже это очень приятно. Мне лично ничего не нужно. Верните брату эти векселя, и бог с ними.
      Ахончева произнесла смущённо:
      - Я верну. Хотя... я не могу их вернуть! Я не могу, поймите вы, Аполлоний Андреевич!
      - Почему вы смотрите так растерянно, Ирина Ивановна? Уважаемая Ирина Ивановна! Вам достаточно оставлено по духовному завещанию отца, верните брату векселя!
      - Да...- и тут же поправилась,- не могу. Они мне нужны.
      Ахончев сказал тихо:
      - Пока не пришёл брат, Ирина Ивановна! У меня есть свободные деньги, я дам вам взаймы... я понимаю, жизнь за границей, расходы. Возьмите у меня денег, Ирина Ивановна, ради памяти моего отца.
      - Ради памяти вашего отца векселя останутся у меня.
      - Почему? Расскажите мне. Я всё пойму.
      - Да! Чувствую, что и должна рассказать вам после того, как поняла, какой вы человек. Но я не могу. Мне нужны векселя.
      - Зачем? У вас долг?
      - Да, пожалуй, это можно назвать и долгом.
      - Поставщики?
      - Можно их так называть.
      - Модные?
      - Модные?
      - Портнихи? Ювелиры? Меха?..
      - Нет, нет! И не портнихи, и не квартира, и не обстановка, и не... Я к вам очень хорошо отношусь, но нельзя, нельзя, хотя мне и надо бы всё вам сказать. Родители должны быть чисты перед детьми, да, да... Иначе вы не поймёте, как я вас люблю родительской любовью...
      - Ума не приложу, что это такое!
      В дверях появился Егор Андреевич, брат Ахончева, и обратился к капитан-лейтенанту:
      - Мне кажется, что с подобной особой, брат, тебе не след говорить.
      - Ещё ничего не доказано, брат.
      - Доказано. Нас вызывают в Имперскую канцелярию. Значит, дело международное. Международное мошенничество? Я вёл свою контору шестнадцать лет. И на меня не падало ни малейшей тени, а тут едва приехал в Берлин, благодаря этой особе,- указал на Ирину Ивановну,- я попадаю в немецкий суд.
      - Имперская канцелярия не суд,- успокоил Ахончев брата,- это просто управление делами всей империи.
      - Я коммерсант и имею дела с клиентами, а не с империями. Мне неприятно иметь дело с империями, это до добра не доводит. Отойди от неё, брат, прошу тебя. А вас, сударыня, последний раз прошу быть честной.
      - Я всегда была честной.
      - Простите, не замечал. Обольщать старика, может быть, по понятиям современной молодёжи и значит быть честным, но мы, дельцы, смотрим на это по-другому и называем...
      - Брат Егор! Прошу тебя...- взмолился Ахончев.
      Вошёл Клейнгауз.
      - Господа. Все? - поинтересовался он и обернулся к двери.- Господин полковник Развозовский. Граф! Прошу. Садитесь, господа. Очень рад вас видеть всех вместе...
      - Перейдём к делу,- нетерпеливо начал Ахончев.- Что тут такое происходит?
      - Весьма неприятная история,- ответил Клейнгауз.- Но, видите ли, статс-секретарь хочет решить её по-домашнему, как говорят в Петербурге, за чайком... Негласно...
      Егор Андреевич хмуро взглянул на Клейнгауза:
      - Мы ничего не боимся. Мы ничего плохого не сделали.
      - Разумеется, разумеется,- заверил тот.- Но, видите ли, и мы, и вы должны искренне разобраться в этом недоразумении, почти загадке.
      - Обвиняете вы нас в чём-либо?
      - Не подумайте, что это допрос. Нет, нет! Беседа, беседа. Никто ничего не узнает. Глубоко конфиденциально. Итак, начнём. Егор Андреевич Ахончев. Ах, не вставайте, зачем! Расскажите, каковы были ваши отношения с отцом в момент его женитьбы на госпоже Николовой.
      - Самые наилучшие. Когда отец приезжал в Петербург, мы все собирались у него. Но приезды его делались всё реже и реже, и от своих знакомых мы услышали, что он в Софии познакомился с какой-то женщиной, сведения о которой были самые неблаговидные.
      - В каком смысле?
      - Ничего о ней было не известно. Кто? Откуда? На какие средства живёт? Когда я узнал, что отец хочет жениться на госпоже Николовой, я поехал к нему в Софию отговаривать его, но отец сказал, что уже поздно: он дал клятву, когда был сильно нездоров и когда госпожа Николова выходила его, жениться на ней, если выздоровеет. Я увидел, что делать нечего, и уехал.
      - Какое приблизительно было состояние у покойного?
      - Свыше полумиллиона.
      - Какого покойный был характера?
      Егор Андреевич ответил неохотно:
      - Был недоверчив и очень скуп.
      - Каков он был относительно ведения своих торговых дел?
      - Очень аккуратный,
      - Имущество, которое описано немецкой полицией после смерти вашего отца согласно заявлению капитан-лейтенанта Ахончева, составляло ли действительно всё его имущество?
      - Нет. Не хватало около полутораста тысяч.
      - На каком основании определяете вы цифру недостачи в сто пятьдесят тысяч рублей?
      - Осталась кассовая книга. Вексельная книга пропала. Но и по кассовой видно.
      - На каком основании вы заподозрили, что имущество вашего отца расхищено?
      - Из рассказа брата Аполлония. Все книги и документы сразу же увёз к себе на квартиру граф Развозовский, который, как известно по кассовой книге, был должен отцу в сумме пятидесяти пяти тысяч рублей. Затем у вдовы покойного оказалось векселей на сумму свыше восьмидесяти тысяч рублей, которые будто бы подарил ей отец. Он не имел обыкновения это делать.
      - Были ли такие случаи, чтоб ваш отец передавал кому-либо векселя?
      - Не было и не могло быть. Он был скуп.
      - Что вам известно о вексельной книге?
      - Ничего не знаю, но она у отца была.
      - Когда познакомился граф Развозовский с вашим отцом?
      - На Венской выставке. Граф тогда интересовался конями и доставлял на выставку лошадей. Ему потребовались на эту операцию деньги. Он обратился к отцу и занял у него около двадцати тысяч рублей.
      - Каковы были дела графа Развозовского перед смертью вашего отца?
      - Граф продал принадлежавшее ему имение за сумму приблизительно семьдесят тысяч рублей.
      - Вправе ли я заключить из ваших слов, что денежные обстоятельства графа Развозовского были блестящи?
      - Нет. Имение графа было заложено, и он от продажи едва ли получил пять тысяч рублей.
      - Почему вашего отца посещал канцлер князь Горчаков?
      - Я об этом ничего не знаю.
      - Но ведь слышали вы, что канцлер, князь Горчаков, находился в комнате у графа Развозовского и смотрел бумаги вашего отца, когда в комнату вошёл ваш брат Аполлоний?
      - Не помню.
      - Вопрос к графу Развозовскому. Когда после смерти коннозаводчика Ахончева вы разбирали бумаги, присутствовал при вашем разборе канцлер князь Горчаков?
      - Да.
      - С какой целью?
      - Он искал свои векселя,- обречённым голосом сказал Развозовский.
      - Они значились в кассовой книге?
      - В кассовой книге их не было. Они были в вексельной. Покойный записывал в вексельную книгу только суммы крупных должников. Он обозначал в скобках, сколько долга, затем в соответствующей графе через месяц ставил проценты, а если вексель с бланком, то и бланконадписатель. Он говорил своим должникам: "Я лишнего ничего не возьму, у меня в вексельной книге всё записано, я никому не даю расписок, мне чужого не нужно". Вот и я попал из-за этого...
      Клейнгауз отвернулся от Развозовского:
      - Простите, Егор Андреевич. Что, пропажа вексельной книги выгодна для должников?
      - Вообще-то пропажа выгодная для наследников,- нехотя ответил Егор Андреевич.- Вот, например, граф говорит, что уплатил деньги, а раз нет вексельной книги, мы не знаем, уплатил ли он, мы будем требовать всю сумму.
      Клейнгауз повернулся обратно:
      - Граф Развозовский, вексельная книга была у вас, судя по вашим словам?
      - Вексельная книга существовала у меня в период между увозом мною документов и опечатыванием их согласно требованию капитан-лейтенанта Ахончева. Затем она пропала.
      - Почему вы увезли документы?
      - Госпожа Ахончева не хотела их держать, а мне надо было сохранить вексельную книгу, так как не было иных отметок об уплате мною долга, что же касается моего денежного состояния, о котором Егор Андреевич...
      - Об этом позже. Вы видели вексельную книгу?
      - Да.
      - Прочли её всю?
      - Да.
      - Не помните ли, сколько значилось долга за канцлером князем Горчаковым?
      - Я ошибусь в трёх - пяти тысячах, но приблизительно около ста пятидесяти тысяч.
      - Неправда! - выдохнула Ирина Ивановна.- Князь никогда не брал у мужа денег! Я знаю дела Андрея Лукича, я сама вела их! В них нет долга князя Горчакова. Здесь какое-то недоразумение. Подумайте, граф, что вы говорите?!
      Развозовский заявил твёрдо:
      - Я говорю то, что помню. В вексельной книге был обозначен долг канцлера князя Горчакова - сто пятьдесят тысяч рублей. Что касается того, что он не обозначен ни в кассовой, ни в алфавитной книге, то это вполне понятно: Андрей Лукич не желал очень разглашать такое дело...
      - Но что вы-то теперь делаете?! - негодовала Ирина Ивановна.
      - Я говорю правду.- Развозовский был переполнен достоинством.
      - Вы лжёте. Я по вашим глазам вижу, что вы лжёте, полковник,- произнёс Ахончев.
      - Капитан-лейтенант!..
      Клейнгауз попытался их утихомирить:
      - Успокойтесь, господа. Мне кажется ваш спор лишним. Драгоценное значение вексельной книги доказывать нечего. Где же эта книга? Вы можете что-нибудь сказать об этом?
      - Да.
      - Пожалуйста.
      Повисла тягостная пауза.
      - Что же вы молчите? - поторопил Клейнгауз.
      Заикаясь и краснея, Развозовский вымолвил:
      - Вексельную книгу... взял... канцлер.
      Клейнгауз был изумлён:
      - Простите. Я не понял вас? Кто?
      - Канцлер, князь Горчаков. Взял книгу. И свои векселя.
      - Ложь! - крикнула Ирина Ивановна.
      - Спокойствие, господа, спокойствие! Факт настолько поразительный и ужасающий, что этому, вполне понятно, нельзя поверить. Восьмидесятилетний старец, канцлер великой державы... Нет, нет, невозможно! Садитесь, прошу вас, граф, подумайте над тем, что вы сказали. Вы, наверное, забылись, заговорились...
      - Я знаю, что сказал. Я могу повторить...
      - Нет, нет, зачем? Мы помним. Сядьте. Я хочу задать несколько вопросов госпоже Ахончевой. Но я так потрясён! Извините, господа, моё волнение... Германия бесконечно дорожит дружбой с великим своим соседом, и вдруг канцлер... Чудовищно!.. Итак, госпожа Ахончева, скажите мне, что вы знаете о пребывании канцлера, князя Горчакова, у графа Развозовского в момент получения последним бумаг покойного вашего мужа? Ведь вы вошли вместе с капитан-лейтенантом Ахончевым?..
      Ахончев встал:
      - Господа, довольно! Пора говорить правду. Слушайте меня, господа! Я скажу. Я взял книгу, и я взял все векселя. Я не знаю, зачем графу нужно было плести на канцлера, надеется, наверное, что русский Двор защитит его и не доведёт дело до суда, но я взял вексельную книгу, так как мне нужны были деньги. В тот момент, когда Развозовский говорил с моей мачехой, она тоже пришла вместе со мной, и никакого канцлера не было тогда в комнате. Что за вздор! Я хотел, чтоб подумали на графа. Я взял! Я хотел получить много денег с должников - и с графа!..
      - Вы можете нам представить вексельную книгу?
      - Я её уничтожил!
      - Что ты говоришь, брат? Да неправда это! - смутился Егор Андреевич.
      - Правда, правда! - вдруг подтвердила Ирина Ивановна.
      - Взял книгу! - кивнул головой Ахончев.- И напрасно ношу погоны русского офицера. Надо сорвать их долой!
      Клейнгауз внимательно оглядел присутствующих:
      - Простите меня, господа, но я вынужден прервать нашу беседу. Я доложу дело статс-секретарю, и вас вызовут. Разумеется, вы должны держать дело в глубочайшей тайне. Слишком огромные величины замешаны в него. До свидания, благодарю вас, господа.
      Когда Клейнгауз остался в одиночестве, он закурил и принялся рассуждать: "Однако дело оказалось не настолько простым, как я предполагал". Дым шёл голубыми и серыми колечками к высокому имперскому потолку, теряясь в вышине. Клейнгауз сидел недвижно. "Удивительно дурное настроение. Поместить бы мне деньги в русскую пшеницу, а я вздумал в процентные бумаги".
      Он обратился к вошедшему дежурному чиновнику:
      - Рейнкенс, как сегодня русская пшеница? Она поднимается? В прошлом месяце её в Риге продавали по сто двадцать марок за тонну, а позавчера по сто пятьдесят пять.
      - Сейчас вы сможете навести справку. Сюда хочет войти их светлость, канцлер князь Горчаков.
      - Что, сюда? Ко мне? Мне он не нужен, Рейнкенс, не нужен! Когда бранится наш канцлер, у меня фалды от страха взвиваются вот так, вот так.Клейнгауз приподнял фалды фрака и потряс ими в воздухе.- Вот так, а когда воркует этот русский византиец, я чувствую, что у меня от ужаса седеет не только голова, но и пятки. Послушайте, Рейнкенс, куда вы уходите?
      - Моё дело докладывать. Пожалуйте, ваша светлость!
      - Здравствуйте,- Горчаков обратился к Клейнгаузу.- Вы дежурный чиновник господина статс-секретаря?
      - Я, собственно, ваша светлость...
      - Трудитесь ночью? Отдыхать вам надо, молодой человек, отдыхать. Любите ли вы жизнь? Если любите, то не расточайте время, потому что время как раз и есть та материя, из которой ткётся жизнь. Что? Философия? Да, мой милый, философия теперь не наука пропитания, потому что пропитание нынче единственно серьёзная философия.
      - Совершенно верно, ваша светлость.
      - Мне срочно нужно видеть господина статс-секретаря, а того лучше князя Бисмарка. Я был у него только что на квартире, мне сказали: князь отбыл к статс-секретарю в имперскую канцелярию.
      - К сожалению, ваша светлость, их светлость только что выбыли отсюда.
      - Чрезвычайно жаль.- Горчаков сел.- Ездить в такую жару! Есть у вас вода, голубчик? Благодарю. Чрезвычайно жаркий вечер, не находите? Вы конфузитесь? Вы здесь недавно, молодой человек? Мне кажется, что я видал вас в Петербурге?
      - Я служил в германском посольстве, ваша светлость.
      - Да, да, припоминаю. Вы были тогда представителем германской полиции и следили за Бисмарком.
      - Вы ошибаетесь, ваша светлость.
      - Ничего, ничего, не смущайтесь, голубчик. Какая беда, если тогда немцы меньше доверяли Бисмарку, чем теперь. Мне, кажется, попало в руки несколько ваших сообщений. Они были написаны талантливо и с сарказмом. Помню, Бисмарку в чём-то повезло, и вы изволили выразиться так: "Умные люди гоняются за счастьем, а счастье гонится за дураками". Хе-хе-хе. То-то, если б князь Бисмарк услышал эти слова сейчас...
      - Но, ваша светлость...
      - Вы хотите сказать, я за дальностью времени перепутал? Ну, во-первых, голубчик, у меня хорошая память, а во-вторых, я не имею привычки уничтожать документы, которые мне могут пригодиться. Я даже сейчас это ваше письмецо привёз из Петербурга. Фу-у!.. Жарко и в природе, и среди людей, не правда ли? И особенно на бирже. Русские процентные бумаги падают и падают, за последние два часа упали на три пункта...
      - Не может быть! Тогда мне нужно...
      - Вы хотите продать процентные бумаги, пока не поздно? Да, лучше продать. Но, с другой стороны, вот вы уйдёте, а я возьму да и вручу князю Бисмарку все ваши прежние размышления о нём. Лучше сидите, молодой человек, учитесь уму-разуму. Кто знает, может быть, я буду болтать с вами всю ночь, а процентные бумаги всё будут падать, пока не упадут окончательно, и вы вместе с ними.
      - Я беден, ваша светлость, я всю жизнь честным трудом...
      - Видите ли, мошенники больше всех на свете говорят о честности, Но всё-таки мне вас жалко. Несчастия и разорения облагораживают людей. О чем, бишь, я? Угодно сигару?
      Клейнгауз послушно взял сигару из ящичка, стоящего перед ним на столе, автоматически закурил.
      - Я так ошеломлён...
      - Ещё бы! Дипломатия если уж ошеломит, так навсегда. О чем, бишь, я? А-а... Мне, собственно, надо б извиниться перед канцлером или статс-секретарем за одного моего офицера. Он вызвал на дуэль графа Герберта. Стреляет он удивительно. Он убил бы графа, как муху. Но я запретил ему дуэль. Что за глупости!
      - Разумеется, ваша светлость,
      - Поэтому вот что, голубчик. Вы узнали, кто я? Не вам меня опозорить и не вам меня умертвить. А я вас разорю и уничтожу. Хотите поправить свои дела? Сколько вы желаете получить за то, чтоб скрыться во Францию, до этого достав мне проект договора между Австро-Венгрией и Германией и немедленно передав мне вексельную книгу покойного Ахончева?
      Глава третья
      Гостиная загородного дома, где в свободные дни отдыхал князь Горчаков, вмещала лёгкую мебель. Широкие окна и двери - всё это было устремлено к солнцу, на террасу, увитую цветами и хмелем. Из окна виднелись парк, аллея, вдали река с плоскими песчаными берегами. День близился к концу. На календаре - 4 июля 1878 года.
      Развозовская, стоя на террасе, смотрела в бинокль.
      - Аполлоний Андреич,- спросила она,- вы отчётливо видите цель?
      Откуда-то снизу долетел голос Ахончева:
      - Вполне отчётливо. Фуражка, и в ней цветы. Рядом розовый куст и оранжерея. Людей нет.
      "Видит отчётливее, чем в бинокль,- подумала Развозовская.- И это пугает меня, потому что я вижу рядом с фуражкой человека".
      - Поднимитесь сюда, Аполлоний Андреич,- позвала она громко.- У нас есть время.
      С ружьём в руках на террасу взошёл Ахончев.
      - Вы действительно так хорошо стреляете?
      - В армии я считался лучшим стрелком,- без всякой гордости, а только с сознанием своего умения, ответил капитан-лейтенант.
      - Но вы были ранены, вы получили за один раз чуть ли не пятьдесят ранений, я читала в газетах... И рука ваша по-прежнему крепка?
      - Посмотрите.
      - Нет, нет! Я верю. И, однако, вы - загадка для меня. Вы в эти дни ужасно много сделали для меня, хотя бы то, что я сама себя,- впрочем, я не уверена в этом,- сама себя разгадала. Я вам так благодарна!
      Ахончев сдержанно поклонился. Развозовская продолжала:
      - Вы просмотрели корректуру моей книги о славянах в Сербии. Да? Не думаете ли вы, что в книге много женской простоты, что было б отвратительно. Когда мужчина прост - это указывает на его силу. А когда проста женщина это похоже на плохие румяна,
      - Я не согласен с вами. Мне простота нравится.
      - Да, да, я заметила. На полях корректур вы сделали много замечаний: в ущерб русинам и чехам и в пользу сербов. Ну, я поняла б, если в пользу болгар. Их надо пожалеть. Ирина, например, отвратительно одевается. Богу, пожалуй, неприятно принимать её молитвы, Не правда ли? Ах, простите, вам надо сосредоточиться перед выстрелом, а я болтаю, как молодая девица. Но за городом так хорошо!..
      - Нина Юлиановна!..
      - Говорите, говорите, не смущайтесь. Повторяю, у нас есть время. Я вижу, вам пора в чем-то признаться?
      - Зачем вы ездили в Париж, Нина Юлиановна?
      - Сегодня восьмидесятилетие князя. Неужели я буду праздновать это в поношенном платье?
      - Кроме платья вы привезли и это,- Ахончев поднял ружьё и взвесил его в руке.