Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В прицеле свастика

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Каберов Игорь Александрович / В прицеле свастика - Чтение (стр. 16)
Автор: Каберов Игорь Александрович
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


В этот момент на КП звонит телефон, и начальник штаба спускается к себе. Через минуту становится известно, что Ефимову, Сухову, Львову и Чепелкину предстоит вылет.

На нашем аэродроме стоят штурмовики. Члены их экипажей — наши старые друзья. Тяжело нагруженные бомбами машины их уходят в воздух. И вместе с ними поднимается в воздух группа Ефимова. Цель — нанести удар по кораблям противника. Но обнаружить корабли почему-то не удается. На обратном пути на наши штурмовики пытается напасть семерка финских «капрони». Группа Ефимова завязывает с ними бой. На помощь ей идет по тревоге наша четверка во главе с Егором Костылевым.

При этом в самом начале дела происходит недоразумение. Летчик Борисов в спешке садится в мою машину и поднимает ее в воздух. Мне волей-неволей приходится лететь на его истребителе.

Над заливом мы встречаемся со штурмовиками. Истребителей с ними нет. По радио нами принята команда: «Быстрее помочь Ефимову!» Немедленно набираем высоту, но вражеские истребители уже уходят на свой аэродром. В группе Ефимова видим только три самолете. Где же четвертый? Возвращаемся домой и узнаем, что Чепелкин погиб. Истребитель его был подбит. Петр пытался дотянуть машину до берега, но не смог, стал садиться на воду и почему-то выпустил посадочные щитки. Возможно, он был ранен и сделал это автоматически. Машина коснулась воды и сразу же ушла в глубину. Петр не успел покинуть кабину самолета.

Это был трудный день.

В довершение всех бед Борисов повредил мой самолет. Придя с задания, он ни с того ни с сего стал приземляться против старта в направлении к посадочному знаку. Самолет в мгновение ока выкатился за пределы рабочей площади аэродрома, неожиданно налетел на зенитное орудие, скапотировал и, конечно, разбился. Летчик же (ему везло в подобных случаях) невредимым выбрался из кабины. Причем так получилось, что до этого Борисов разбил два моих самолета. Теперь он разбил третий.

А между тем этот человек не был новичком в нашем деле. До войны он водил самолеты гражданской авиации, потом переучился и стал истребителем. Но ему, как мы в этом убедились, недоставало быстроты реакции, которая так необходима летчику! И еще ему недоставало натренированности. В воздушном бою некогда думать, как надо поступить, что включить, на что нажать. Сплошь и рядом приходится действовать автоматически. Но такого рода автоматизм — следствие бесчисленных тренировок, отличного знания машины. Борисов же не особенно заботился о повышении своего воинского мастерства и в результате за восемь месяцев пребывания в части не сбил ни одного вражеского самолета.

Стало очевидным, что летчик-истребитель из него не получился. В конце концов Борисов был отчислен из полка, и я стал летать на его машине. Обслуживал ее техник Владимир Тараканов.

Мы, истребители, продолжали сопровождать штурмовики. Запомнился мне один из таких вылетов. Это было 16 августа 1942 года. Одиннадцать Ил-2 и восемь «харрикейнов» в районе островов Сейскари и Лавенсари атаковали четыре вражеских корабля. Фашистские морские транспорты направлялись через залив в Финляндию.

Группу наших штурмовиков вел Герой Советского Союза Антон Андреевич Карасев, в недавнем прошлом слесарь Кировского завода. «Горбатые» (так мы называли в шутку штурмовики) несли на себе не только бомбы, но и реактивные снаряды. Это были поистине «танки с крыльями», вооруженные пушками и пулеметами. В тот раз Антон Карасев первым обрушил бомбовый груз на головной вражеский корабль. Тот взорвался и в мгновение ока исчез под водой. На поверхности плавали лишь обломки корабля, слабо видимые сквозь большое облако пара.

В следующую минуту загорелся второй транспорт. Загорелся так сильно, что потушить его экипажу не удалось. Черные клубы дыма как бы срывались с корабля. Видимо, на нем был бензин. Третий транспорт осел на корму и на левый борт, высоко подняв над водой нос. Мы с Костылевым снизились, чтобы сопровождать уходящие над водой штурмовики, и в этот момент корабль встал на дыбы и, точно поплавок при хорошей поклевке, быстро исчез под водой. С четвертого корабля команда спускала спасательные шлюпки.

Наша группа самолетов приближалась к острову Сейскари, когда слева появились восьмерка истребителей «капрони» и два Ме-109. Мы насторожились. Но они прошли стороной курсом на тонущие корабли.

ГОРЯТ «МЕССЕРШМИТТЫ» и «ЮНКЕРСЫ»

На следующее утро мы вместе со штурмовиками перелетаем на площадку для заправки (не так давно здесь было картофельное поле), а потом берем курс на далекую Лахденпохью, к северному берегу Ладожского озера. Встречно-боковой ветер гонит по озеру волны. Берегов не видно. Штурмовики идут впереди, ниже нас, жмутся к самой воде. Согласно разведданным противник строит в этой Лахденпохье какие-то баржи, похоже, что десантные.

Вот уже позади остров Валаам. Подходим к берегу, видим цель. Штурмовики набирают высоту и идут в атаку. Хочется получше рассмотреть, что там за баржи. Но нам уже не до них. Сверху на нашу четверку (Мясников, Львов, Костылев и я) наваливаются шесть «фоккеров»,

Терехин и Рыбин где-то внизу охраняют штурмовики. Между тем они уже что-то зажгли на берегу. Ветер косматит дым, и Илы слабо видны на его фоне.

А в воздухе тоже бушует пожар. Падает объятый пламенем «фоккер». Один, потом второй. Истребители противника дерутся упорно. Они дерутся поблизости от своей базы. А нам до дому топать еще почти двести километров, из них около ста семидесяти — над водой, вдоль берега, захваченного врагом.

Оставшись вчетвером, вражеские летчики бьются ожесточенно. Двое из них прорываются к штурмовикам. Но Терехин и Рыбин начеку. Они вступают в бой с «фоккерами» и спасают положение.

Что же в итоге? Сбив два вражеских истребителя, мы без потерь возвращаемся домой. Разбор нашего совместного со штурмовиками полета проводит заместитель командующего ВВС полковник Дзюба. Он еще раз просматривает снимки, сделанные с воздуха над Лахденпохьей и сообщает нам, что противник строит баржи явно для десантных операций на Ладоге.

— Штаб флота обеспокоен этим, — говорит полковник. — Завтра на рассвете вам предстоит сделать повторный налет.

Однако вскоре обстановка меняется. Вместе со штурмовиками мы меняем место дислокации. Проходит немного времени. Едва успев освоиться с обстановкой, мы получаем команду перелететь на новое место. Как это было уже не раз, вместе с нами летят штурмовики.

Наш новый аэродром — обычное, не очень ровное поле. Все мы сели хорошо. Только истребитель старшего лейтенанта Евгения Теплова уже при заруливании попал одним колесом в яму и повредил лопасть винта. Досада летчика только усилилась, когда штурмовики сообщили, что они готовятся нанести удар по врагу в районе Невской Дубровки. Все мы были воодушевлены этим сообщением. А Женя Теплов с тоской стоял возле своего самолета и смотрел на отломанный конец лопасти винта.

Подошел инженер Сергеев,

— Неси пилу, — сказал он технику. — Какую? Обыкновенную. Ножовку по дерезу.

Он собственноручно подравнял поврежденную лопасть, а затем отпилил ровно столько же от двух целых лопастей и велел техникам заделать концы.

Минут через сорок винт был отремонтирован. Сергеев попробовал его, запустив мотор.

— Ничего, потянет! — Инженер улыбнулся, — А вы, товарищ Теплов, — обратился он к летчику, — должны помнить: техника у нас заграничная, любит, понимаешь, деликатное обращение. Это тебе не на нашем самолете. Сел ты, к примеру, на фюзеляж — винт в бараний рог. Ну что ж, ничего страшного. Мы с капитаном Гаркушенко зажимаем тот винт между бревнами да как даванем. И он опять идет в дело и тащит не хуже прежнего. Опять же пули от нашего отскакивают, а этот в щепки дробят. Вот так...

Еще раз осмотрев винт, Сергеев покачал головой:

— На боевом истребителе деревянный винт!.. Эх, заграница... Запад хреновый, вас еще учить надо!..

И вот мы снова в воздухе. Женя Теплов идет рядом со мной. Винт на его «харрикейне» обрезан, но Женя на отстает. Мы подходим к Неве и видим множество наших самолетов. Тут и штурмовики, и бомбардировщики. Сыплют столько бомб на вражеские позиции, что кажется — вся земля должна вывернуться наизнанку. И при этом никакого противодействия. Правда, зенитки бьют вовсю, но где же фашистские истребители? Едва я подумал об этом, как увидел несколько «мессершмиттов».

Сразу же завязался нелегкий бой. Но мы выполнили стоявшую перед нами задачу и не подпустили истребителей противника к нашим штурмовикам.

В это время с другого аэродрома поднялась еще одна группа «харрикейнов». Она сопровождала бомбардировщики Пе-2, которые должны были нанести удар по вражеским укреплениям. Над этими укреплениями тоже был бой с «мессершмиттами». В бою трагически погиб капитан Е.П.Рыбин, отважный и опытный воздушный боец. На его истребителе была перебита тяга управления рулем высоты. Самолет падал, и Рыбину ничего не оставалось, как выброситься из кабины. Но отделяясь от самолета, он ударился головой о хвостовое оперение и потерял сознание. Парашют летчика остался нераскрытым...

Два последних дня шел проливной дождь. Мы не летали, но мысленно все были там, в районе Синявина, с нашими доблестными пехотинцами, штурмовавшими позиции противника. Когда же дождь прекратился, на нашем аэродроме сел малюсенький самолетик УТ-1. Из него выбрался полковник Дзюба. Собрав всех вместе — и штурмовиков и истребителей, он показал нам снимки, доставленные утром воздушным разведчиком. А через час одиннадцать штурмовиков Ил-2 и восемь «харрикейнов» поднялись в воздух и снова взяли курс на Лахденпохью. Возглавлял группу истребителей капитан Костылев. Я был у него ведомым. С нами летели Косоруков, Хаметов, Евграфов, Черненко, Буряк, Терехин.

Опять мы шли над озером, стараясь до поры до времени не привлекать к себе внимания противника. Свинцовые волны Ладоги, украшенные белой пеной, катились внизу. Случись что с мотором — и все, поминай как звали, В Финском заливе — там хотя бы на островах Сейскари и Лавенсари в случае чего можно приземлиться, А здешние острова Валаам и Коневиц захвачены врагом.

Районы Лахденпохьи и Кексгольма противник прикрывал истребителями, но мы уверенно шли к цели. Остров Валаам был уже позади. Мы видели Лахденпохью. На берегу были новенькие баржи, струганые бревна. Штурмовики развернулись и стали пикировать на цель. Взрывы бомб сотрясали поселок. Как и в первый раз, вспыхнул пожар. Дым заволакивал берег.

Нанеся удар, штурмовики повернули в обратный путь. Прижимаясь к воде, они уходили все дальше. Но над островом Коневиц нас ожидала засада. Едва мы поравнялись с ним, как с высоты на нас обрушилась шестерка «капрони». Истребители противника уверенно вступили в бой. Но уже через пять минут три вражеские машины были охвачены огнем и рухнули наземь. В суматохе боя один «капрони» все же прорвался к нашим штурмовикам. Однако находившийся в группе прикрытия Ханяфи Хаметов метнулся наперерез ему и сам попал под вражеский огонь. Мы не знали, что там произошло, но услышали голос Хаметова:

— Ребята, помогите!.. Атакует... Заклинило...

— Каберов!..

Это Егор поручает мне поддержать Ханяфи. Я камнем бросаюсь вниз. Вижу, как «харрикейн» делает круг над самой водой, Истребитель противника сзади, не замечая меня, знай строчит по нему. Я догоняю «капрони», беру его в прицел. Огонь! Вражеская машина резко кренится, описывает кривую и, ударив левым крылом по воде, разваливается на части.

— Все, Ханяфи! — кричу я. — Пошли домой. Он тебя больше не тронет.

Да, он больше не тронет Ханяфи. Только что над водой было видно крыло «капрони», теперь и оно исчезло в пучине. На волнах еще держатся мелкие обломки самолета. Во все стороны расходятся неровные круги.

А на машине Хаметова заклинило элероны. Она разворачивается влево, и Ханяфи никак не может справиться с ней. Помогаю ему советом, оберегаю его от вражеских истребителей, веду домой. Илы уходят от нас все дальше на юг. «Харрикейны» сопровождают их. Только мы — Хаметов и я — летим потихоньку над разгулявшимся озером. Сильный боковой ветер катит по нему пенистые волны. Кажется, будто именно они, эти волны, мешают нам идти.

Дотянет ли Хаметов до аэродрома? По моему совету он уменьшает скорость и двумя ногами держит правую педаль управления рулем поворота. Только бы не отказал дающий перебои мотор. Только бы хватило сил у летчика! Ведь впереди еще почти восемьдесят километров пути над озером.

Но Хаметов держится. В районе Марьина Носа мы пересекаем береговую черту. Километров пятнадцать полета над сушей, и мотор машины Ханяфи вдруг резко сбавляет обороты. Все, он больше не тянет, и в конце концов Хаметов удачно приземляется на фюзеляж на небольшой полянке. Он выскакивает из кабины и машет мне рукой. Я делаю над ним круг и, запомнив это место, лечу домой. Вскоре техники привозят самолет Хаметова на аэродром.

По сей день я храню фоторепродукцию плаката, на котором запечатлено одно из мгновений воздушного боя наших истребителей с вражескими «капрони». В правом верхнем углу плаката художник поместил портреты всех наших летчиков — участников этого боя. Репродукции были подарены нам политотделом ВВС. А еще я храню фотокарточку Хаметова. На обороте снимка его рукой написано: «Моему спасителю и хорошему другу И.Каберову от Ханяфи».

Вот и опять мы дома, на Ораниенбаумском плацдарме. Немцы здесь неподалеку, но на этом участке фронта стоит пока что затишье. Только несметное войско сосен, охраняющее аэродром, о чем-то все время шумит, что-то таинственно шепчет,

30 августа к нам снова прилетает маленький УТ-1 полковника Дзюбы. Следом за ним на аэродроме приземляются пять штурмовиков, а немного погодя — семь истребителей «киттихаук». Из кабин выскакивают молодые веселые хлопцы с гвардейскими значками на кителях.

— Куда путь держите, гвардейцы? — интересуемся мы.

— Хотим кое-кому дать прикурить, — весело отзывается высокий, белокурый сержант.

— Нас возьмете или одни полетите?

— А мы к вам на помощь прилетели, — не то шутя, не то всерьез говорит он.

Мы переглядываемся. Армейские летчики прилетели помогать нам? И полковник Дзюба здесь. Значит, предстоит какое-то интересное задание, Вскоре всем нам (и армейцам тоже) приказано собраться в одном помещении.

— Перед вами, — Дзюба ведет указкой по карте, а потом по большому фото, — аэродром Городец. Расположен он в двадцати пяти километрах южнее Луги. На аэродроме, как вы видите, стоят Ю-88. Идет заправка самолетов. Снимок сделан два часа назад. Видимо, бомбардировщики недавно прилетели откуда-то. Ваша задача — уничтожить их на аэродроме. В северной части его насчитывается двадцать пять истребителей Ме-109. Следите, чтобы они не взлетели. Маршрут: наш аэродром, озеро Самро, Городец. В районе, затушеванном красным, — полковник Дзюба снова поднимает указку, — партизаны. На случай вынужденной посадки приземляться здесь...

Определив обязанности ведущих групп, Дзюба подал команду «По самолетам!». Восемь штурмовиков Ил-2, семнадцать «харрикейнов», семь истребителей «киттихаук» и один Пе-2 (фотограф) поднялись в воздух. Пятнадцать «харрикейнов» вооружены «эресами». На двух истребителях (майора Мясникова и моем) поставлены фотоаппараты. Мы тоже должны снимать.

Пересекаем линию фронта. Под нами железная дорога. Слева Волосово, а под крылом Большая Вруда, где 10 августа 1941 года я вынужден был приземлиться. Вспоминаю о Зинаиде Михайловне Петровой и мысленно обращаюсь к ней: «Жива ли ты, добрая русская женщина, приютившая меня в трудный час? Взгляни, мы идем над твоей многострадальной деревней, на которую сбросили столько бомб фашистские стервятники. Мы идем, чтобы отомстить. Мы обрушим бомбы на головы тех, кто принес тебе горе и несчастья. И уже скоро, скоро снова вздохнет полной грудью наша земля. И уже скоро, скоро вздохнет полной грудью Большая Вруда. В день нашей победы ставь самовар, дорогая Зинаида Михайловна. Встретимся, посидим за чайком, вспомним былое...»

Пока я про себя разговаривал с Зинаидой Михайловной, мы уже прошли озеро Самро и подошли к Городцу. Вот он, фашистский аэродром. Все как на снимке. В три ряда стоят «юнкерсы», а рядом с ними — бензозаправщики. Штурмовики сразу же идут в атаку, за ними следуют «харрикейны». Взрывы бомб, «эресов». Стоянку охватывает пламя. А наши самолеты снова и снова проносятся над ней. Одна за другой вспыхивают машины врага.

— Это вам за Низино! Это за Большую Вруду! Это вам за Ленинград! — кричу я.

Четыре «мессершмитта» пытаются вырулить для взлета. Два «харрикейна» обрушивают на них шквал огня. Выскочившие из кабин летчики бегут по аэродрому. Бегут, падают и не поднимаются.

Жидкие выстрелы зениток не смущают нас. Завершив начатое дело, штурмовики, «харрикейны», сфотографировавший результаты налета самолет Пе-2, истребители «киттихаук» уходят домой. Мы с Александром Федоровичем тоже фотографируем пылающий аэродром. Но вот аппараты отщелкали, и я слышу голос Мясникова:

— Дадим?

Командир вопросительно смотрит на меня из кабины. Я киваю головой. Он перевертывает истребитель и бросается вниз. Мы проносимся над северной границей аэродрома и из всех пушек и пулеметов бьем по стоянке истребителей. Вспыхивают еще два вражеских самолета. Собравшиеся было в большую группу гитлеровцы в панике разбегаются. Мы еще некоторое время ведем по ним огонь, потом на полной скорости догоняем своих товарищей. Я оглядываюсь. Хорошо горят фашистские самолеты! При полном безветрии густой черный дым взметнулся высоко к небу и растекается по сторонам, закрывая аэродром и окружающий его лес.

Дома мы узнали, что одновременно с налетом на аэродром Городец был нанесен удар по Сиверской. где скопились в основном вражеские истребители. Вот почему нам никто не помешал. Не потеряв ни одного своего самолета, мы уничтожили в Городце семнадцать бомбардировщиков Ю-88 и два «мессершмитта». В счет шли только те, что сгорели или были разнесены на части бомбами и «эресами». Но ведь там были и поврежденные, возможно, даже совсем непригодные к дальнейшему использованию машины.

«КАПИТАН, КАПИТАН, УЛЫБНИТЕСЬ!..»

Бои, бои. Самолетов у нас становится меньше, и командир полка формирует сводные группы из летчиков разных эскадрилий. 2 сентября утром потребовался вылет восьми наших «харрикейнов» на охрану войск в район Красного Бора. Эту восьмерку повел комиссар Ефимов. Второй восьмерке во главе со Львовым (в нее вхожу и я) приказано быть в боевой готовности. Спешу к самолету и вижу: моторист, дозаправлявший машину, разлил столько бензина, что под ней образовалась лужа. «Ну и разгильдяй!» — думаю я, подходя к мотористу.

— Это вы льете горючее на землю?

Матрос сначала пытается оправдываться, но потом умолкает и, покраснев, опускает голову.

— Вы знаете, как дорог этот бензин и как трудно доставить его сюда?

— Виноват, товарищ капитан. Больше это не повторится.

Занимаю место в кабине, усаживаюсь на парашют, привязываюсь ремнями, и все во мне кипит. Откуда у этого человека такое наплевательское отношение к делу? Надо написать о нем в «боевом листке».

Семен Львов, направляясь к своему самолету, останавливается на минутку возле меня. Вижу, он чем-то обеспокоен.

— Восьмерку вызвали по тревоге, — говорит Семен, глядя на небо. — Как думаешь, с чего бы это?

— Трудно сказать. Может быть, фашисты бросили «юнкерсы» против нашей пехоты.

— А по-моему, противник решил дать бой в воздухе за Городец, — раздумывает вслух Семен. — Если будет вылет, давай наберем высоту тысячи три. И главное, чтобы никто не оторвался от группы...

Я соглашаюсь с Львовым. Но меня волнует еще один вопрос:

— Скажи, Семен, как ты понимаешь выступление Ефимова на партсобрании? Он считает, что десантные баржи в Лахденпохье и стягивание бомбардировщиков под Ленинград — дело одной задумки.

Не знаю. — Семен пожимает плечами. — А вообще-то комиссару трудно отказать в логике. В самом деле, тут есть какая-то связь. Правда, Егор считает, что это рыбацкие баржи.

Егор не прав. Я вчера ему говорил об этом. Рыбакам не нужны такие громадные баржи. Да и форма у них не та. А потом, скажи, Семен: где видано, чтобы рыбак строил себе лодку под охраной зенитной пушки? А ведь над Лахденпохьей рвались зенитные снаряды.

А я вот думаю, — говорит Львов. — Немцы в Киришах, а финны на реке Свири. И между ними каких-то сто двадцать километров. Не помышляют ли они опять об окружении Ленинграда вторым кольцом блокады? Не готовятся ли к совместному наступлению?..

Семен уходит к своему самолету, а я сижу в своем. Сижу и думаю: выдержит ли «харрикейн» бой против Ме-109? «Харрикейн» — это не ЛаГГ-3 и уж, конечно, не Як-1. С «фиатами» и «фоккерами» было проще. А вот «мессершмитты»... Правда, мы, что называется, видали виды. Да и «харрикейнами» управлять научились. И все же...

Возле землянки стоит Дук. Вспомнив о пролитом горючем, я подзываю Женю к себе и уславливаюсь с ним о выпуске очередного номера «боевого листка». Он должен быть посвящен сбережению бензина и масла. Наш разговор прерывает рев моторов. Из-за леса на бреющем появляются три «харрикейна». Они тут же заходят на посадку. Женя беспокойно поглядывает то на них, то на меня:

— А где остальные?..

Ефимов, выскочив из машины, бежит к моему самолету. Между тем воздух прорезает ракета. Это сигнал вылета. Мы запускаем двигатели.

— Что, Андреич? — встревоженно спрашиваю я комиссара, поднимающегося на крыло моего «харрикейна».

— Игорек, видимо, будет тяжело. Имей голову на плечах...

Он хочет сказать еще что-то, но я уже даю газ. Мне надо поспеть за Львовым. Ефимов спрыгивает с крыла и машет мне рукой.

Группа поднялась в воздух. Набирая высоту, я припоминаю по номерам, кто вернулся с Ефимовым. Вернулись Сухов и Киреев. Не вернулись пятеро. Среди них Хаметов и Седов. Кто же еще?..

Львов ведет нас над захваченной фашистами территорией к Красному Бору. Я внимательно наблюдаю за воздухом, а в голове сидит вопрос: «Кто же еще?» Какой-то заскок в памяти. Да, кажется, с Ефимовым ходил Буряк. А еще кто?

Неприятное, щемящее чувство угнетает меня. Неужели мне страшно? Нет-нет, это надо отбросить. Рядом ведет истребитель молодой летчик Черненко. Ему особенно тяжело. Но он не подает виду. Я вижу, как Василий Иванович (мы уже успели полюбить этого веселого, бесстрашного в бою паренька и почему-то называем его иногда по имени-отчеству) вертит головой, внимательно смотрит по сторонам. Мне становится неудобно перед ним. «А ну-ка, капитан Каберов, — командую я себе. — Гашетки к бою! Так ли бывало, и то носа не вешал. А ну, запевай!» И я во все горло ору, пытаясь перекричать гул мотора:

Капитан, капитан, улыбнитесь!

Ведь улыбка — это флаг корабля,

Капитан, капитан, подтянитесь,

Только смелым...

— Приготовиться к бою! — прерывает этот неуместный концерт властная команда Львова, — Справа «юнкерсы»!

— «Мессершмитты» сзади! — вторит ему кто-то.

Я насчитываю пятнадцать Ю-87 и десять Ме-109. К «юнкерсам» не подойти, «Мессершмитты» атакуют и атакуют. Усыченко и Теплов (он все еще летает на истребителе с укороченными лопастями винта) вынуждены выйти из боя: их машины повреждены. Мы остаемся вшестером. Руденко сумел все же прорваться к «юнкерсам» и уничтожить один из них. Бомбардировщики уходят, и мы деремся с «мессершмиттами». Львов, Черненко и я сбиваем по одному истребителю противника каждый. Бой идет уже пятьдесят минут. Число «мессеров» не уменьшается, а увеличивается. Но в конце концов и к нам на помощь приходит группа армейских истребителей. У нас заканчивается горючее. Поглядывая на бензиномеры, мы берем курс на свой аэродром. Здесь выясняется, что у Львова и Черненко самолеты повреждены. На машинах Руденко, Ткачева, Косорукова, на моем «харрикейке» пробоин нет. Усыченко и Теплов приземлились на других наших аэродромах.

Мы нанесли врагу урон и никого из своей группы не потеряли. Это хорошо, конечно. На душе становится легче. Но в ней все еще остался некий осадок от пережитой в начале полета минутной слабости. Наверное, уж так устроен человек, что ему иногда бывает страшно. Важно найти в себе силы подавить это чувство.

Только возвратясь после боя домой, мы узнали, что летчики группы Ефимова на восьми машинах целый час дрались с двадцатью шестью Ме-109. Буряк, Седов и Хаметов посадили свои поврежденные истребители на одной из площадок под Ленинградом. Вражеский снаряд разорвался в кабине Хаметова, и он только чудом остался жив. Старший лейтенант Казин выпрыгнул из горящего самолета на парашюте. Мужественно дрался с фашистами старший лейтенант Алексей Евграфов. Он погиб в этом бою.

Группа Ефимова сбила четыре Ме-109. А всего за два вылета мы уничтожили восемь вражеских машин.

На другой день погода резко ухудшилась. Техники чинили самолеты, а мы под руководством подполковника Никитина обсуждали, кто как действовал в бою, анализировали свои ошибки и удачи, боевые качества «харрикейна». В конце концов все сошлись на том, что машина эта далеко не ураган, хотя она так и названа, но что драться на ней с Ме-109 можно. А против «юнкерсов» — тем более. Много значат пушки! Когда я в поединке с «мессершмиттом» ударил из них, это сразу решило исход боя. От разбитого крыла вражеского самолета отлетел элерон. Машина вошла в штопор и так летела до самой земли. Пилот не смог воспользоваться парашютом.

После обеда мы узнали, что в полк приехал инструктор политотдела политрук М. Р. Голод. Беседуя с нами, он говорил в основном о Ленинграде. О том, что жители города стойко переносят трудности блокады. О том, что каждый из них героически трудится на своем посту. Идет соревнование за выпуск продукции для фронта. Театры готовят новые пьесы. Композитор Шостакович посвятил свою седьмую симфонию обороне Невской твердыни. Наши флотские литераторы Вишневский, Азаров и Крон пишут пьесу «Раскинулось мора широко». Она будет ставиться в театре музыкальной комедии.

Крона я не знаю. А с Вишневским и Азаровым мне доводилось встречаться. Помнится, и тот, и другой, познакомившись с моими поэтическими опытами, советовали мне больше работать над словом. Теперь, через тридцать лет, я впервые прочел военные дневники Вишневского и с волнением встретил в них свое имя. Вот запись, сделанная 17 октября 1941 года: «Беседа с летчиком Каберовым». Вот пометка, оставленная в дневнике 31 марта 1942 года: «Прочел стихи И. Каберова (летчика-истребителя), с темпераментом написаны!» Всеволод Азаров много раз бывал в нашей части, писал о нас стихи, очерки. Это си уже после войны, в 1963 году, заставил меня взяться за перо, сказав, как когда-то говорил Вишневский: «Увидишь, получится...»

Но я, кажется, снова отвлекся. Возвращаюсь к нашим фронтовым будням, к беседе с инструктором политотдела Михаилом Романовичем Голодом. Помню, после его упоминания о пьесе Вишневского, Азарова и Крона Егор Костылев, большой любитель пошутить, сказал: — Что же нам-то делать? Симфонию мы написать не сможем, пьесу тоже. Вот на борту самолета черкануть что-нибудь такое, чтобы у фашиста мурашки по коже побежали, — это да!..

На левом борту своего самолета Костылев в тот же день начертал: «За Русь!» По предложению техника Тараканова мы на нашем «харрикейне» написали: «За Ленинград!» В это время к нам подошел Сергей Сухов.

— Хорошо, но не очень, — сказал он, — Слишком обычно и невыразительно. Мурашки от этих слов у фашиста по хребту не побегут. Надо проще и выразительней.

Утром, когда Сергей возвратился из полета, я услышал на стоянке хохот техников:

— Во дает Сухов!

— Ну и ну!..

Только тут все мы увидели на фюзеляже машины Сергея крупную надпись: «По разэтакой буржуазии огонь!!!» Разумеется, я привожу ее, эту надпись, не дословно. Сергей отпустил по адресу буржуазии такое словцо, крепче которого вряд ли кто смог бы найти. Смех долго еще не умолкал на стоянке. Между тем Сухов вышел из кабины навстречу приближающемуся к нему Ефимову.

— Что это они, комиссар? Нашли над чем смеяться! А вот фашист отреагировал на эту надпись иначе. Как увидел — сразу в штопор. Правда, пушки тоже помогли... Ефимов, сам нахохотавшись до слез, вытер платком глаза и велел технику Кудрявцеву закрасить крепкое словцо на фюзеляже Суховского «харрикейна».

Вскоре мы узнали, что начали наступление войска Волховского фронта. Воздушные бои переместились в район Шлиссельбурга, и нам снова пришлось перебазироваться на Карельский перешеек.

Это были тяжелейшие бои. Никогда не забуду первый вылет.

Едва наша шестерка подошла к линии фронта, как на нее напали шестнадцать истребителей Ме-109, Между тем над позициями наших наземных войск появились «юнкерсы». Мы с Мясниковым прорвались к ним, и я первой же очередью уничтожил Ю-88. Не будь поблизости командира, это могло бы стоить мне жизни. Мясников успел развернуться и сбить пикировавший на меня вражеский истребитель. Фашисты рассвирепели. Им удалось разделиться на две группы и поджечь машину Евгения Теплова. Объятый пламенем «харрикейн» стал падать.

— Женька, прыгай! — кричал кто-то по радио. Но Женя, по-видимому, был не в силах воспользоваться парашютом.

В конце концов нам удалось соединиться в одну группу. И все же мы и тут не обошлись без потерь. Вскоре фашистские стервятники подбили самолет комиссара первой эскадрильи политрука Косорукова. Командир приказал мне прикрывать его вплоть до посадки. Удачно вырвавшись из боя, я догнал Косорукова. Он шел в сторону Новой Ладоги, должно быть надеясь приземлиться на одной из площадок на берегу озера. Вражеский снаряд разбил правую плоскость истребителя. Капот с мотора был сорван. За самолетом тянулся слабый дымок.

— Вы слышите меня? — позвал я Николая Михайловича по радио.

Ответа не последовало.

— Развернитесь влево! — дал я команду. Косоруков развернул самолет.

— Теперь снижайтесь. — Машина пошла на снижение.

— Выпускайте шасси!.. Шасси, шасси выпускайте!..

На эту команду Николай Михайлович не отреагировал. Тогда я потребовал, чтобы он убрал газ и планировал, так как площадка была уже рядом. Но машина Косорукова вдруг вздыбилась, перевернулась через крыло и, войдя в штопор, ударилась о землю.

Не стало замечательного летчика, комиссара, душевного человека Николая Михайловича Косорукова.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20