Иван растерянно обозревал праздничную снедь на письменном столе: три штофа с джином и три банки килек. Чего-то не то. Он почесал нахмуренный лоб.
      - Сделай права... - канючил Синяк.
      Иван обернулся.
      - Чего? Какие еще права?.. Поди да купи.
      Синяк перекинулся на Романа.
      - Жирный, у тебя двое прав, сам говорил, поделись с товарищем. А Ванька их малёк подправит.
      Роман полез в карман, достал права и кинул Синяку. Иван перехватил их на лету, вбил в глаз черную лупу и циклопьим оком впился в документ.
      - Мня... Тушь старая... волыны много... сироп надо готовить. - Он вырвал увеличительный кляп из глаза. - Тебе когда ехать-то надо?
      - Чем поздней, тем хуже, - проворчал Синяк. - А то - обнищал вконец.
      - Тогда пойду сахар варить.
      И Ваня вышел из комнаты.
      Синяк включил телевизор - шла реклама женского белья.
      - Кстати, Жирный, надо мне свою половую жизнь упорядочить. У тебя тетки приличной нет на примете?
      Реклама кончилась.
      - Надо подумать, - сказал Роман, забираясь на велотренажер "Кеттлер".
      Синяк выключил телевизор и, чтобы не мешать Роману думать, снова уткнулся в кроссворд.
      - Современный прозаик? - пробубнил он. - Восемь букв.
      - Бадрецов, - предположил Роман, нажимая на педали. - Хм, откуда у Ваньки "Кеттлер"?.. Дорогая вещь...
      - Слышь, Жирный, - Синяк заворочался на тахте, - "Бадрецов" подходит, только с нутром не согласуется...
      - Зачем Ваньке тренажер?.. - бормотал свое Роман. - Надо отобрать.
      Роман с детства боролся с жиром всеми возможными способами, но ненавистные боковины над задом - "жопьи ушки", за которые его всю жизнь щипал Синяк, - не рассасывались. Роман установил рычагом тугую тягу и даванул сопротивляющиеся педали.
      Синяк остался недоволен его действиями.
      - Жирный, ты кончай ехать, ты информацию гони. Насчет бабуина.
      Роман изнеможенно откинулся назад, отпустив руль, как велогонщик на финише.
      - Тпру-у... Дама есть. Красивая... Длинноногая. Первый муж арап. Второй англичанин...
      - Детки?
      - Одно. В Кувейте. - Роман слез с тренажера, вытер локтем запотевшее седло. - Дама нуждается в помощи... Силовой.
      Синяк на тахте засопел, заерзал, достал электронную записную книжку и, плохо попадая толстым пальцем, стал тыкать кнопочки.
      - Давай телефон. Даму беру... Помощь окажу.
      Иван на кухне ждал, пока поспеет чайник. В кастрюле кипятились белые трусы. В углу под раковиной, забитой грязной посудой, в стеклянной с одной стороны клетке маялся варан Зяма, размером с кошку. Колька сидела на корточках и дразнила маленького ящера. Варан стоял, прижавшись к стеклу чешуйчатым боком, и нервно подрагивал.
      - Папа, Зяма шипит.
      Варан в подтверждение ударил хвостом по стеклу. Иван вздрогнул, выключил чайник, помешал деревянной скалкой трусы, насыпал в кружку сахар и залил кипятком.
      - Николай, оставь реликт в покое, - пробормотал он. - Твое дело трусы варить.
      Активно педагогировать после позорной истории с наркобизнесом Иван стыдился. Помешивая в кружке сахар, он вернулся в комнату.
      Роман после велозаезда полуголый лежал на тахте, обмахиваясь журналом.
      - Рома... - Иван замер со своей кружкой, подыскивая сравнение. - Ты похож на немолодую бородатую лысеющую одалиску. Такую, знаешь... на любителя. С грудями... Типа - профорг борделя... Кстати, не забудь завтра же подать заяву, что права потерял. А то Синяка тормознут в Германии, проверят права на компьютере - и сидеть тебе, Ромочка, не пересидеть. А скажешь: потерял, и сидеть будет один Синяк.
      - Точно, - кивнул Синяк.
      Роман отложил журнал и надел рубашку.
      - Иван, ты человек худой и бедный, зачем тебе "Кеттлер"? Я же, напротив, человек состоятельный и полный. Отдай его мне.
      Ванька опешил, молча пожевал губами, осваивая предложенную логику, уселся за письменный стол и равнодушно произнес:
      - Забирай... Вообще-то это подарок... но забирай.
      Потом пригнул к столу пружинчатую шею сильной лампы, раскрыл права, выбрал тоненькую кисточку, окунул в горячий сироп, отжал волоски и тихонько потянул прозрачную паутину по фамилии "Бадрецов".
      - Каждую бу-уковку надо прописывать... - сладострастно ворожил он, высунув от усердия язык. - Вот та-ак...
      Синяк оторвался от кроссворда.
      - Жирный, мне гараж на две персоны предлагают. Соединиться не желаешь?
      - А могилы тебе на две персоны не предлагают? - усмехнулся Роман, заботливо натягивая чехол на обретенный "Кеттлер".
      - Теперь подсушить... - колдовал Иван, покусывая пригнутый языком ко рту ус. Обычно, когда он творил - рисовал или сочинял стихи, то свободной рукой вязал бесконечные крохотные узелки в своей роскошной шевелюре великовозрастного инфанта, которые потом с трудом на ощупь выстригал. Иван обернулся к Синяку. - Фотографию давай.
      Синяк засопел недовольно.
      - Где я тебе в субботу фотку возьму?
      Иван медленно поднял на него глаза, ничего не сказал, повернулся к Роману.
      - Рома, будь за старшего. В метро есть моменталка. Проследи, чтоб этот придурок глазки держал открытыми.
      Иваново предостережение было не случайным. Веки Синяка были татуированы со времен первой юношеской ходки двумя краткими, но емкими словами: "Не буди".
      Роман послушно снялся с тахты.
      - Собирайся, чучело, - ласково похлопал он Синяка по плечу.
      - И купите чего-нибудь к столу, - вдогонку им крикнул Иван.
      Проводив друзей, Иван принес из-под ванны, где погнилей микроклимат, две майонезные баночки с замотанными марлей горлышками. На баночках были наклеены этикетки - "муравьи голодные", "муравьи сытые". Раздвижной рамочкой он выгородил промазанного сиропом "Бадрецова Романа Львовича" со всеми прилегающими подробностями, развязал марлю на голодных муравьях, осторожно вытряхнул цепких мурашей внутрь рамочки и карандашом довыскреб особо прилипчивых.
      Муравьи разбрелись по тексту. Не лесные, барственные, с тугими обливными пузиками, а крохотные, псивенькие, мелочевка насекомая. Они учуяли сахар, заерзали, выстраиваясь чередой по сладкому следу, и принялись за работу...
      У Ивана оказался вынужденный перерыв. Он со вкусом потянулся, вспоминая о своей судьбе, о том, что жена пьяная в соседней комнате, что они с дочкой не жрамши с утра, и сочинил стих в одну строку, даже не один стих, несколько. "Люблю поесть. Особенно - съестное". "Нет, весь я не умру, и не просите". "О смысле жизни: никакого смысла".
      Друзья принесли готовых харчей. Роман, чтобы не отвлекать Ивана, взялся сервировать пол возле тахты на газетах "Экстра-М". Синяк втихаря подсасывал джин прямо из горлышка.
      Иван сосредоточенно следил за муравьями, изредка остро заточенным карандашом подгоняя нерадивых.
      - Вместе с сиропом и тушь выгрызут и покакают одновременно.
      Синяк, булькнув алкоголем, взроптал мокрым голосом:
      - Какать, может, не надо?
      - Ты чем там, чадушко, хлюпаешь? - обернулся на внеплановый бульк Иван.
      - Зачем какать? - недовольно вопросил Синяк.
      - Чтоб тушь не расплывалась. Не нагнетай алкоголь загодя. Жирному лучше пособи.
      Синяк сделал обманчивое движение - будто с тахты, но Роман придержал его: сиди, не нужен.
      Чтобы порыв не был пустопорожним, Синяк прихватил с пола лепесток ветчины.
      - Рассказывай, Жирный, - приказал он. - Развлекай.
      - У меня во Франции книга вышла, - начал Роман. - Летом поеду...
      - Опя-ять он свое, - скорчил рожу Синяк. - Что же вы по-человечески базлать не можете, все про книги!.. Кстати, Жирный, моя крестная психиатром в отсталой школе для дураков работает. Говорит, твоя книга про меня у питомцев настольная...
      - Рома, а где же фото? - раздраженным на всякий случай голосом рассеянно спросил Иван. - Фоту сделали?..
      Роман протянул ему фотографию.
      - Да-а... - задумчиво произнес Иван. - Такое лицо может любить только мама. Хорошо, косы не видно. Скажут, гермафродит.
      - Кого? - насторожился Синяк.
      Наконец муравьи закончили свою работу. Ванька загнал их в "сытую" банку. Достал батарейку "Крона". От батарейки тянулись два проводочка, оканчивающиеся обнаженными жальцами. Он легонько совокупил проводки - стрельнула искорка. Ванька снова вбил в глаз черный цилиндр и еле заметными движениями начал подковыривать искрящимися электродиками недовыеденные фрагменты текста.
      - Потом проварить в щавелевой кислоте, подстарить... - бормотал он и, закончив свою ворожбу, со стоном разогнулся.
      - Наливаю, Иван? - нетерпеливо спросил Роман.
      - Не ломай традицию, - напомнил Синяк. - Пусть Иван сначала стих зачтет.
      - Можно, - кивнул мастер и заговорил давнишними своими тюремными стихами, которыми в свое время, еще в шашлычной при первом знакомстве, навсегда покорил Синяка.
      - Значит, время прощаться, коль вышло все так, как все вышло. Повторите, маэстро, - пусть звуки заменят слова, только скрипку печальней, оркестр потише, чуть слышно, только тему надежды - пунктиром, намеком, едва...
      - Ну, быть добру! - провозгласил Синяк тост. - Шолом, козлы!
      Пили старательно. За двадцать лет Ванькиной свободы, за новые зубы Синяка, за книгу Жирного, вышедшую в далекой Франции, за дружбу, за любовь...
      Когда наступил перекур, Иван, лениво ковыряясь в зубах, вяло поинтересовался:
      - Рома, за кого ты нашего Вовика сватаешь? Она окрашена в обручальный цвет? Прошу подробности.
      - Даму зовут Александра, - сдержанно сообщил Роман. - Правда, Михеевна. И смолк.
      - Что-то ты подозрительно немногословен, - заметил Иван. - Не со своего ли плеча?.. Инцест грядет?
      - Дама - коллега, - уклонился от вопроса Роман. - Коммерческий зам. Сикина. Генерального директора нашего КСП. - И продолжил: - Инцест отчасти есть. Плюсквамперфект.
      - Кого? - нахмурился Синяк.
      - Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой... - перевел Ваня.
      - Да она еще за такого чмо и не пойдет, - набивая цену, сказал Роман.
      - Ладно вам дуру гнать, - оскорбился Синяк, - я для вашей Михевны волшебный принц из детской сказки.
      А Иван озадачился другим.
      - Как директора фамилия, говоришь? - спросил он, извлекая из кильки нежный хребет.
      - Директора? Сикин, - удивился любопытству Ивана Роман. - Юрий Владимирович Сикин. А чего ты весь набряк, как золотушный?..
      Ванька медленно облизнул губы.
      - Сикин, говоришь? - проглотив помеху в горле, выдавил он.
      - И ты его знаешь? - удивился Роман. - Сочувствую.
      - Юру Сикина я знаю хорошо, - медленно, чуть не по складам произнес Ваня. - Языки вместе учили иностранные... Юра Сикин меня посадил.
      2
      Юрий Владимирович вошел, как всегда, несколько смущенный. Саша не стала дознаваться, с чего это начальник заявился в нерабочий день да еще в такую рань, - обычно он приезжал к ней на буднях, и отправилась в ванную.
      Встала под душ, по привычке глянула в зеркало. Губы и веки она делала еще в Англии: пять лет без забот - ни подводить, ни красить. Открыла рот: зубы плотно пригнаны друг к другу без единой червоточины, пломбы беленькие, незаметные... Грудь? Грудь как грудь, с учетом возраста. Ноги? Ну, ноги - ее гордость.
      Заранее морщась, Саша повернулась к зеркалу боком и привычно вздохнула. На границе попы и спины выделялся лоскут кожи, не соответствующий общему покрову. Это отец ее пятилетнюю в родном городе Холуе ошпарил пойлом для поросенка.
      По случаю выходного дня Саша вставила бирюзовые контактные линзы вместо зеленых повседневных, благоуханная, впорхнула в комнату, красиво скинула кимоно. Но... Юрий Владимирович не лежал, где ему полагалось, а сидел согбенно за обеденным столом в очках на шнурочке, насупленный, обремененный раздумьями, похожий на немолодого дурака. Однако!.. Саша подняла кимоно, встряхнула у начальника перед носом, как бы сбивая пыль, на самом же деле отрясала сексуальный налет ситуации, теперь уже абсолютно исключенной.
      Юрий Владимирович очнулся, заданно потянулся к возлюбленной, но возлюбленная - коммерческий директор КСП - Клуба Свободных Писателей Александра Михеевна Джабар решительно отвела его руку, надела кимоно и ушла на кухню готовить завтрак.
      Юрий Владимирович от роду был крупный высокий мальчик, но имел некрасивую фамилию Сикин, что очень мешало ему в юности жить. Пять букв, а сколько слез! Из-за ненавистной фамилии Юра пошел в бокс. Но там было больно. По дороге с бокса его перехватил гребной тренер и увлек в гулкий бассейн, где в неподвижной лодке дырявыми веслами усталые гребцы черпали вонючую воду. В секции был недобор.
      К концу года он нагреб на первый разряд, а через два "мастер спорта" помог ему при поступлении в Иняз.
      В институте Юра заинтересовался религией, в смысле продажей икон. Его пригласили в деканат, после чего увлечение религией прошло. В деканате ему посоветовали активнее интересоваться студенческой жизнью.
      Проклятую фамилию от свел-таки позже псевдонимом "Суров", когда вступал в Союз писателей, для чего перевел три поэмы греческого коммуниста. Мечтал он быть дипломатом, разведчиком, а стал поэтом-переводчиком, литератором, короче говоря, никем. Но документы ему удалось переиначить на "Сурова". Некрасивая фамилия осталась только в узких сплетнях. Еще был у Сикина маленький аккуратный женский носик, который покрывался капельками пота после принятия алкоголя. Поэтому Сикин старался вообще не пить и всегда был трезв.
      ...Тахта все еще была призывно расстелена. Юрий Владимирович решительно снял пиджак и туфли, чуть менее решительно расстегнул брюки... Но жена ждет овощей с рынка, дочке обещал пойти на собачью площадку...
      Саша залила сваренные яйца холодной водой, доставила на поднос забытую соль и понесла завтрак в комнату.
      Муж ей не нужен. В Англии есть один, хватит. Мужик ей нужен, да основательный, не трус, не зануда, желательно с деньгами. Желательно сексуальный. А с Юрой не секс - гробовое рыдание, делово-половой очень тщательный акт. Саша прекрасно осознавала, что того, что ей требуется, практически не бывает. А значит, меньше требований, Александра, а то так со своими капризами и запросами не заметишь, как выстаришься напрочь...
      Юрий Владимирович виновато принял у нее поднос, попытался улыбнуться, но улыбка получилась недоделанная. Он за гребень снял вязаного петушка с насиженного теплого яичка, колупнул макушку, но почать яичко не пришлось - под окном истошно завыл автомобиль.
      - Сигнализация, - виновато и частично обрадованно, что все разрешается само собой, пробормотал Суров, натягивая пиджак. - Днем постараюсь...
      - Новую сигнализацию поставь, на дерьме экономишь, - как можно спокойнее, задавливая раздражение, посоветовала Саша и добавила, отворачиваясь: - Днем я занята.
      Юрий Владимирович так печально, так униженно поинтересовался, чем, что Саша брезгливо - ну, какой с таким секс! - пояснила сквозь зубы:
      - Бадрецов обещал своего товарища сегодня прислать, крутого. Поедем негров выселять.
      - Дай Бог, - виновато вздохнул Суров, делая жалостливое лицо.
      - Уходи, Юра, - попросила Саша.
      Год назад она сдала свою новую, только что купленную квартиру неграм, а теперь вот никак не могла их выгнать. И вынуждена теперь снимать чужую халупу. А негры тем временем и квартиру загадили, и телефон им за неуплату сняли. И управы на них нет - с детьми милиция на улицу не выгоняет. Да баба еще дополнительно рожать намылилась, сучара!..
      От грустных размышлений ее оторвал звонок в дверь. Юра забыл очки.
      Он их так близоруко искал, хотя они лежали на видном месте, что Саша смягчилась.
      - Юра, а чего ты приходил-то?.. По делу?..
      - Да, понимаешь... - забормотал Суров. - На автоответчике .слова...
      - Ну? Чего там?
      - "Сикин, не ходи тропой Моисея, вспомни лучше Ванюшу Серова", потупившись, проговорил Суров.
      - Что за ахинея! - поморщилась Саша. - Кто такой Сикин?
      - Н-не ахинея... - И Суров, слегка заикаясь и подвирая, рассказал, что в принципе он вообще-то Сикин.
      3
      Абд эль Джабар, Алик, первый муж Саши, не стал тогда тянуть, не хочешь быть второй женой, уезжай. Аллах с тобой! Он произнес при свидетелях три раза традиционное бракоразводное заклинание "Талеб таляти!", что по-нашему означает "пошла вон", и полразвода состоялось. В шариатском суде он, испугавшись, что Саша потребует денег в компенсацию, заныл было, что только два раза сказал "Талеб таляти!", а вместо третьего просто чихнул, но свидетели подтвердили, что то был не чих, а слова. Развод состоялся окончательно. Суд потребовал, чтобы Абд эль Джабар еще три месяца посодержал бывшую жену, дабы удостовериться, что она не беременна на кувейтской территории и, стало быть, не сможет в дальнейшем иметь претензий к государству.
      Дочка Фируз оставалась в Кувейте. С отцом и пятнадцатилетней чернокожей мачехой, новой женой Алика. Фатима была из бедной семьи потомственного суданского феллаха, девушка ласковая и спокойная. Она поклялась на Коране быть маленькой Фируз вместо матери и попыталась еще раз отговорить Сашу разводиться. Саша настолько ей доверяла, что рассказала про роман с англичанином - преподавателем английского из "Бритиш каунсел"; у англичанина кончается контракт в Кувейте, и он хочет на Саше жениться. Фатима все поняла, будто и не арабка.
      Напоследок Саша внимательно обозрела теперь уже бывшего мужа. И едва удержалась от хохота. В бабском галабеи до пят, похожем на ночную рубашку, да еще если учесть, что под ним желтые нижа колен трусы и футболка... И это тот самый граф Хофрей из "Анжелики", что смутил когда-то ее девичий покой!.. Институт из-за него бросила!.. Отец тогда предупреждал: "Гляди, Шурка, морду чадрой обмотают, дальше гор ничего не увидишь!.." Жофре-ей!..
      Оказалось, простой араб. Инвалид. Чурка, короче. Про ногу хромую все наврал. Не на войне сломал, а поддавши, на мотоцикле. Кстати, и пил он, несмотря на религию, будь здоров, только втихаря. Не зря в России учился.
      Какая там война, он палец порежет, весь трясется. Гра-аф!..
      Абд эль Джабар стоял перед ней и сосредоточенно плевался. Был Рамадан, и бывший муж во время поста усиленно демонстрировал свою правоверность: мол, не только воды не пьет, даже слюнями собственными брезгует. Тьфу!
      Но до последнего момента Саша хотела, чтобы все было по-культурному, цивилизованно, даже по-родственному впрок наставляла Фатиму, чтобы та не употребляла розового масла. Ведь Алик привык к европейскому парфюму.
      Если бы он не распоясался напоследок, все бы прошло спокойно. Развелись и уехала. Но тот на прощание все-таки подгадил. Заявил, что Саша в самом начале была не совсем девица. На что возмущенная Саша напомнила ему мудрость из Корана: "Обвинять целомудренных могут только распутники". Это сказал Аллах в передаче Фатимы, которая была на ее стороне.
      От себя же лично Саша пообещала, что, если еще раз прозвучит незаслуженное обвинение, она заявит в шариатский суд. Хоть она и не мусульманка, но и Кувейт, слава Богу, не Саудовская Аравия. Ее выслушают, примут во внимание триппер, который Алик привез из Бейрута, куда ездил с дружками блядовать, и о котором по трусости проболтался Саше; изучат пустой флакон из-под антибиотиков, трусы со следами болезни, которые Саша припрятала на всякий случай, и Абд эль Джабар получит по жопе за оговор. Жалко, что в переносном смысле. Кувейтцев палками не бьют во дворе шариатского суда, что на улице Эль-Халидж. А наказать его в пользу поруганной жены на пару тысяч динар, чтобы неповадно было, могут запросто.
      Но оговаривать больше бывшую жену Алику не пришлось: Саша улетела в английский город Брайтон вместе с новым мужем Биллом, заключив с ним брачный договор в нотариальной конторе по упрощенной процедуре, ибо мусульманства Саша не принимала.
      Но Англия обернулась не той Великобританией, которую предполагала увидеть Саша.
      Трехкомнатная квартирка в два неудобных этажа громко скрипела каждой половицей. Кухня внизу выходила в узкий, кишочкой, садик, обнесенный сплошным некрашеным забором. На задах садика две запущенные грядки, покосившийся сарайчик, куст шиповника, по-бабьи повязанный красным платком, и пень, лохматый от перезревших опят. По утрам в соседнем дворике психопатическая немецкая овчарка, завывая, обгрызала кору почти уже засохшего дуба. Рыжая кошка в зеленом ошейнике паслась на стриженом колючем газоне.
      Мебель в доме была хоть и мягкая, но старая, обитая потертым расползающимся гобеленом; менять ее Билл категорически отказался наследственная. Одним словом, не закайфуешь... А впрочем, малость ты завралась, Александра. Был кайф - и немалый! И окна прямо на море. И абажуры старинные из травленого шелка; и бытовая техника вплоть до вделанной в раковину дробилки, превращающей все отходы в жидкое месиво, без засора утекающее в слив. А зайцы поутру в садике!.. Серые пушистые бугорки, лениво перебирающиеся с места на место...
      А рыболов!.. Мужик в плаще каждое утро возле их дома ловил в Ла-Манше на трехкрючковую мормышку полуметровых непугливых рыб, похожих на лососей. Саша из окна второго этажа советовала, куда кинуть снасть. Рыболов кивал ей: "Сенькью", - и дарил лучшее из улова.
      И главное - по утрам ее нога не натыкалась в постели на кривую волосатую ногу в бабьем трико. Да и не это главное. Главное: Билл ей ни разу не сказал слова "нет", как будто такого слова не было вообще. Любое несогласие он предварял тихим "может быть...". Ну, не говоря о том, что подавал пальто, открывал перед ней дверь, вставал, когда она входила, что для англичан его возраста, зашуганных оголтелыми феминистками, было редкостью. Билл рассказывал, как уже был бит в автобусе одной беременной бабой за попытку уступить ей место.
      Да-а... Он открывал дверь, подавал пальто, вставал, когда Саша входила, а в ней тем временем нарастало раздражение на Билла. И на то, что он, шотландец, обижался, когда Саша называла его англичанином. И на то, что раз в месяц он регулярно навещал родителей в Глазго, с гордостью привозя оттуда местные шотландские фунты с изображенным на них угрюмым мужиком, которые не принимали в магазинах Брайтона. Бесило ее теперь и то, что в Эль-Кувейте очаровывало: как Билл подает левую руку для рукопожатия вместо правой, загадочно не поясняя причину такой подмены. Да, многое, многое ее теперь раздражало. И калоши, которые носил в портфеле, и преувеличенно толстый "паркер", и очки-половинки, и плащ поверх пальто в плохую погоду...
      Вечерами хорошо одетый нищий с потушенной сигарой во рту неспешно копошился с фонариком в мусорном баке. Саша говорила с ним за жизнь. За его жизнь, за свою, за дочки Фируз. Про дочку она говорила размыто. Нищий слушал, не переставая палочкой ковыряться в ящике, кивал понимающе, на самом деле не понимал, что леди имеет сказать. А леди имела что сказать.
      Пару лет Билл исправно шел после работы домой. Он преподавал английский на подготовительных курсах университета.
      Обед, садик, телевизор... А на третьем году стал возвращаться преимущественно через паб, как правило, пьяный, порой облеванный, почище мужиков в родном Холуе. И уже совсем не похожий на Шерлока Холмса с трубкой, каким казался ей в Эль-Кувейте. А в свободное трезвое время - гольф.
      Сашенька пыталась завести себе недостающего европейского ребеночка, но при помощи Билла тот не заводился. Вскоре выяснилось, что причина пьянства мужа еще и в этом. Саша пошла работать переводчицей.
      Одна группа состояла из писателей и их жен. Писатели рвались поглазеть на проституток, жены донимали магазинами. Сопровождал группу Юрий Владимирович. Он был без жены, в глаза не заглядывал, был внимателен. Нанял машину и отдельно от группы свозил Сашу в усадьбу писателя Киплинга, который сочинил "Маугли". Вокруг усадьбы на промытых изумрудных полях серыми валунами лежали толстые овцы. Возле водяной мельницы, которую писатель завел у себя в поместье, неспешно сновали бурые крысы, похожие издалека на уток. А вблизи и вправду: у запруды лежали утки, а между ними бродили ленивые, спокойные крысы. Никто из посетителей их не гонял.
      В промежутках между туристами Саша скучала по дому в Холуе, хотя она старалась всегда избегать некрасивого названия малой родины, заменяя его на город в Ивановской области. Еще скучала по дочке.
      Одинокими нетопленными вечерами она подолгу стояла на кухне у горки с приданым - расписными лаковыми шкатулками. Пышногривые кони, раскинув в стороны оскаленные запаленные головы, мчали по заснеженным просторам сани; круглолицые румяные одинаковые девушки с белозубыми чубатыми парнями катились с горок на салазках... И никакого изменения в ее жизни не предвиделось.
      Не хотелось Саше согласиться с тем, что жизнь ее кончилась, и она плакала.
      И в эту печальную пору случился очередной заезд Юрия Владимировича. Узнав, что сестра Саши работает в Холуе на фабрике миниатюр начальником ОТК, он предложил поторговать здесь в Брайтоне шкатулками. Тем более что вскоре будет международный театральный фестиваль и директором назначен его знакомый.
      Перед фестивалем Суров привез из России первую партию шкатулок с едва уловимым браком. Директор фестиваля отвел им в Культурном центре подходящее место под ларек. Наторговали знатно. Барыш разделили по-честному. Третью часть - сестре в Холуй.
      Жизнь у Саши пошла веселее. Скоро она купила машину, а через год открыла маленький магазинчик. Кроме шкатулок Юрий Владимирович привозил и другую русскую национальную ерунду. Все наладилось. Скорее бы только дочка приехала они вместе съездят в Россию.
      ...И вот наконец появилась Фируз. Яркая, модная по-европейски и по-восточному отводящая глаза от малознакомой женщины, своей матери.
      Вечером Саша поднялась к ней наверх. Фируз стояла, держа в руках Коран. Саша что-то вякнула насчет обеда-ужина, но та жестом попросила ее выйти. Больше Саша старалась не влезать в жизнь дочери и не смущать ее нелепыми разговорами о поездке на далекую русскую родину.
      А через некоторое время ночью пьяный Билл назвал Сашу "Фируз". И сама ситуация, и голос не предполагали случайную оговорку.
      На следующий день муж довольно спокойно подтвердил высказанное ею опасение и предложил ей отныне супружескую жизнь "no sex". Фируз же вежливо извинилась перед матерью, сославшись на женскую восточную покорность.
      Саша стала думать, что делать. Наверное, надо было покончить с собой. Но этого Саше не хотелось. Она посоветовалась с адвокатом: наказанию Билл не подлежал - Фируз была совершеннолетней, во-первых, а во-вторых, отчим падчерицу до приезда в Англию в глаза не видел и, стало быть, налицо заурядная половая связь, роман.
      Саша решила попросить помощи у Бога. Каково же было ее изумление, когда в Нью-Баркли, где должна была находиться по справочнику "Ортодокс черч", на фронтоне здания рядом с православным крестом протянула в небо семипалую растопыренную ладонь еврейская минора!..
      Выяснилось, что денег на содержание храма не хватало ни у евреев, ни у православных (а англичанам было наплевать на тех и на других), и потому для экономии они объединились и служили через раз. Один уик-энд - очередь православных, следующий - иудеев. В таком храме искать заступничества у Бога Саша не решилась.
      Все бы ничего, но уж очень Саше хотелось наказать Билла, изменить ему, уравновесить ситуацию. Она даже стала присматриваться с этой целью к изящному директору фестиваля, но он, как выяснилось, был не по этому делу. Она зачастила на пляж, где решила загорать без лифчика, но, несмотря на Сашину красоту, успехов пляж не принес. Даже когда она, полуобнаженная, просила молодых мужиков прикурить, помочь установить зонтик или открыть неподдающуюся бутылку, просьба исполнялась всегда вежливо, но формально. На север надо было ехать, в Манчестер или Ливерпуль! Там мужики активнее, а здесь одни голубки!
      И тут снова появился Суров - и проблема разрешилась сама собой...
      Суров был на седьмом небе, клялся в вечной любви, обещал, обещал, обещал...
      Таким образом, Саша утвердилась в своей неотразимости, в которой за время семейной жизни успела засомневаться. Утвердиться-то утвердилась, но кайфа полового не словила.
      На животноводческом языке такое недопокрытие называлось пробным, а недоуестествленный бычок - пробником. Его применяли, чтобы возбудить достойную, темпераментную корову перед основным осеменением. Дома, на ферме, где Саша летом подрабатывала в старших классах скотницей, пробникам во время пробы подвязывали фартук с противозачаточной целью. На ферме этот процесс выглядел очень смешным. Здесь в Брайтоне, с Юрием Владимировичем, к сожалению, - тоже.
      Тем не менее Суров помог Саше купить квартиру в Москве, устроил к себе на работу заместителем.
      А магазинчик в Брайтоне вполне мог функционировать и без хозяйки: уже два года в помощницах у Саши состояла очень толковая сестра Юрия Владимировича, выехавшая из России на неприметном индусе-англичанине, инженере по лифтам.
      4
      Обещанный Романом Бадрецовым крутой подняться к Саше поленился - просто погудел снизу машиной.
      Саша спустилась, села в "мерседес".
      - Саша.
      Крутой небрежно кивнул. Он оказался малосимпатичным. Огромный, морда бандитская, пухлая, на шее цепь с крестом, сзади коса. Крутой повернулся. Саша заметила на его веках недовытравленную татуировку "Не буди". Ничего себе дружок у писателя!
      - Четвертая форсунка текёт, - пробурчал он, заводя машину. Голос грубый, похмельный, корявый. Зачем она с ним связалась?
      Мотор заработал, двигатель застучал ровно, как маленький трактор. В салоне запахло соляркой. Значит, дизель. У нее в Брайтоне тоже была "шкода"-дизелек, так же тарахтела.
      Синяк почесался спиной о спинку кресла.
      - С бодуна спина кружится и глаза чешутся.
      - Почесать? - эротическим голосом спросила Саша. Синяк вида не подал, но про себя отметил: отменное бабло. Еще когда из подъезда выходила, он ее уже оценил. Вся пойдет по люксу. Ноги достойные, длинные, с едва уловимой кривизной, в которую даже не хотелось верить - так классно было все вместе взятое. И высокая - не по возрасту: в их поколении таких длинных не было. Конечно, не школьница, а на кой ему малолетка, пузыри пускать?