Губанов шел впереди, чуть заметно накреняясь влево. Старая рана в боку все еще сковывала движения. В меховых брюках и куртке-штурмовке, в мохнатых бело-желтых унтах, спущенных ниже колен, он походил на медведя. Висевшая сбоку штурманская сумка била по ногам, но он не обращал на это внимания.
      Возле КП нас встретил гвардии майор Т. Т. Савичев. Подошел к Губанову и, протягивая ему руку, весело сказал:
      - Поздравляю! Тебе присвоено звание Героя Советского Союза! Сегодня пришла телеграмма от Военного совета флота.
      Все, кто находился рядом, бросились обнимать моего штурмана. А он растерялся и не знал, что отвечать. Подошел Усенко.
      - Желаю тебе новых боевых успехов, - торжественно произнес он, поздравляя Губанова. - Будь и в дальнейшем таким же смелым и упорным.
      - Спасибо, товарищ гвардии майор, - сдержанно ответил штурман.
      Наблюдая за ним со стороны, можно было подумать, что Губанов слишком спокойно относится к награждению. Но я-то его лучше других знал. В душе он, конечно, радовался, да еще как! Только чувств своих не выказывал. Такой уж был у него характер.
      Почти сто раз летал Михаил Губанов на боевые задания. Он участвовал в уничтожении нарвского моста, через который проходила железная дорога, питавшая вражеские войска под Ленинградом, разрушал опорные пункты неприятельской обороны у Ивановских порогов и Невской ГЭС, топил боевые корабли и транспорты. Где только не проносился Губанов на крыльях пикировщика. От Ленинграда до Таллина, Риги, Либавы, Кенигсберга, Данцига пролегли его боевые маршруты. Сотни врагов уничтожил он меткими бомбовыми ударами. За это Родина и удостоила его звания Героя Советского Союза.
      Теперь, собираясь в очередной полет, Губанов, несмотря на свой богатый боевой опыт, как всегда, до мелочей обдумывал поставленную задачу, стараясь заранее предусмотреть возможные осложнения и трудности. Смотрел я на Михаила, и мне хотелось чем-нибудь порадовать его.
      - Может быть, останешься? Ведь праздник у тебя сегодня! А я слетаю с другим штурманом, - предложил я.
      - Что ты, командир, - возразил Губанов, - да разве я смогу усидеть на земле в такой день!
      12 марта 1945 года нам предстояло действовать вместе с торпедоносцами, топмачтовиками и штурмовиками. Последовательными ударами мы должны были уничтожить вражеский конвой, состоявший из пяти транспортов и четырех кораблей охранения. В том районе, где его обнаружила воздушная разведка, погода стояла очень плохая. На высоте пятьсот метров висела десятибалльная облачность. Открытой оставалась лишь узкая полоса моря шириной не более пятидесяти километров. В этой полосе и находился конвой.
      В назначенное время с разных аэродромов начали подниматься самолеты. Первыми конвой настигли штурмовики. Они нанесли удар по кораблям охранения и подавили их зенитный огонь. Это значительно облегчило действия топмачтовиков, которые вслед за штурмовиками атаковали конвой тремя группами. Два транспорта с военными грузами сразу пошли на дно, а остальные три получили серьезные повреждения. Спасая их, фашисты круто изменили курс, чтобы укрыться в зоне плохой видимости. Подходило время нашего вылета, а погода не улучшалась. К тому же мы не знали, где теперь находится конвой.
      На доразведку цели вылетел экипаж гвардии лейтенанта А. Н. Чаленко. Прошел час, а донесений от него не поступало. Тогда командир дивизии приказал выслать другой экипаж - гвардии лейтенанта В. А. Шелушкова.
      Тем временем в воздух были подняты три девятки пикировщиков с истребителями прикрытия. Группу вел гвардии майор К. С. Усенко. Свежие данные о конвое он рассчитывал получить на маршруте. Командир полка даже не мог предположить тогда, что передавать радиодонесения уже некому. Как позже выяснилось, оба наших разведчика оказались сбитыми в районе цели.
      Авиация противника была уже не в состоянии действовать большими группами. Но ее отдельные самолеты частенько появлялись в воздухе и нападали на наших внезапно. Некоторые летчики не учитывали этого и жестоко расплачивались за беспечность. Так случилось и с воздушными разведчиками Чаленко и Шелушковым.
      Мы вылетели на задание, не имея точных данных о месте нахождения кораблей противника. Прибыв в назначенную точку, конвоя там не увидели. Шедшая впереди нас группа торпедоносцев тоже его не обнаружила и возвратилась назад с боевыми торпедами. Но ведь две группы самолетов, действовавшие чуть раньше нашей, отыскали и атаковали конвой. Значит, он был там?!
      Ситуация сложилась неприятная. Что делать? Сбросить бомбы в море и развернуться на обратный курс? Нет, коммунист Усенко так поступить не мог. Посоветовавшись со штурманом Давыдовым, он решил отыскать конвой. Маневрируя всей группой, мы внимательно просматривали один участок моря за другим. Настойчивость командира и штурмана полка увенчалась успехом - вражеские корабли были обнаружены в семидесяти километрах от берега. И погода в этом районе изменилась к лучшему. Редкие облака не могли помешать точному прицеливанию.
      Взбешенные первыми ударами штурмовиков и топмачтовиков, гитлеровцы встретили нас яростным зенитным огнем. Сотни разрывов усеяли небо на нашем пути. Маневрируя по высоте и направлению, две наши девятки все-таки прорвались сквозь свинцовую завесу и с пикирования обрушили на корабли бомбовый залп. Еще два вражеских транспорта начали быстро погружаться в море.
      Губанов включил фотоаппарат и встал за пулемет, чтобы в случае необходимости прикрыть заднюю полусферу. Ему были хорошо видны действия третьей девятки, возглавляемой гвардии старшим лейтенантом Цейном. Она несколько отстала на развороте и теперь только подходила к началу боевого курса. Вокруг самолетов рвались снаряды и мелькали огненные трассы.
      - Кажется, все зенитки бьют только по ведущему, - волновался Губанов. Почему же Цейн не маневрирует?
      Хотелось чем-нибудь помочь ему. Но как это сделать? Нужно напомнить ему о маневре. Иначе...
      - Вижу огромный взрыв в строю "петляковых", - внезапно выпалил Губанов.
      Поздно. Это случилось с самолетом ведущего. Еще до боевого курса Цейн наскочил на плотную завесу огня. От прямого попадания снаряда его самолет взорвался. Горящие обломки "петлякова", оставляя дымный след, упали в море. Летчик гвардии старший лейтенант А. Н. Цейн, штурман гвардии лейтенант А. П. Голиков и воздушный стрелок-радист гвардии сержант Н. А. Тюняев погибли. Я невольно вспомнил последний разбор, на котором гвардии майор Усенко упрекнул Цейна за недооценку противозенитного маневра. Как он оказался прав!
      Оставшись без командира эскадрильи, ведомые неуверенно перешли в пикирование и сбросили бомбы. А внизу разыгралась новая трагедия. Два "фокке-вульфа" на большой скорости проскочили мимо наших истребителей прикрытия и напали на замыкающее звено "петляковых". Они сделали всего одну атаку, но не без успеха. Машина Н. М. Усачева сильно задымила и начала снижаться. А до берега оставалось еще километров пятьдесят.
      - Я - "Клен-тридцать семь", - послышалось в эфире. - Левый мотор подбит, правый тоже дает перебои. Самолет идет со снижением. - Это докладывал воздушный стрелок-радист Усачева гвардии сержант Д. П. Кондратьев. Было видно, как летчик делал отчаянные попытки удержать подбитую машину в горизонтальном полете. Плохо управляемый "петляков" сначала ушел под строй группы, затем отстал и, потеряв высоту, сел на воду неподалеку от берега. Судьба экипажа гвардии младшего лейтенанта Н. М. Усачева (штурман гвардии младший лейтенант В. Ф. Скворцов, воздушный стрелок-радист гвардии сержант Д. П. Кондратьев) осталась неизвестной.
      Не вернулся с задания и экипаж гвардии лейтенанта А. Д. Бойцова. Летчики видели, как его подбитый над целью самолет свалился вниз и скрылся в облаках.
      Но на следующее утро над нашим аэродромом вдруг появился "петляков" со знакомым номером на фюзеляже. Сделав круг, он легко приземлился. Это оказался Бойцов. Я поспешил к заруливавшему на стоянку самолету. Подошли и другие летчики, штурманы и механики. Хотелось побыстрее узнать, где экипаж пробыл целые сутки, что с ним приключилось, как добрался он до своего аэродрома. Но летчик, видя наше нетерпение, сказал с лукавой усмешкой.
      - Сначала доложим командиру, а потом уж вам.
      Примерно через час о происшествии, случившемся с экипажем Бойцова, знали почти все. А произошло вот что.
      На выходе из пикирования зенитный снаряд разорвался под правой плоскостью. Машину резко потянуло вправо, тогда как вся группа после пике ушла влево. Внезапно заглохли оба мотора, винты замедлили вращение и, казалось, вот-вот остановятся. "Пешка" резко снижалась. А внизу, куда ни глянь, чернела вода, берега даже не было видно.
      "Подбили, сволочи!" - горько думал Бойцов, удерживая самолет от падения. Резким движением секторов газа и нажатием кнопки зажигания он пытался запустить двигатели. И они наконец заработали. Поерзав, машина все-таки выровнялась и пошла по горизонту. Это было равноценно возвращению к жизни. Смахнув со лба капли пота и облегченно вздохнув, Бойцов запросил экипаж о самочувствии. Но внутреннее переговорное устройство из-за повреждения электросистемы бездействовало. Окинув "пешку" взглядом, летчик заметил, что из правой плоскости бьет струя горючего. Пробит бензобак. Надо действовать быстро и решительно.
      Группа пикировщиков улетела далеко вперед. Подбитый "петляков" шел теперь над вражескими водами без прикрытия. Обернувшись к штурману, Бойцов жестами запросил курс к своим берегам. Внимательно осмотрев карту, штурман Бирюков выбрал на берегу городок, где, по его сведениям, должен быть аэродром, и дал летчику курс. Шестьдесят километров водного пространства нужно было покрыть, чтобы выйти к берегу. Хватит ли горючего?
      Бойцов взглянул на приборную доску. Стрелки бензиномера показывали, что запас горючего подходит к концу. Нужно было экономить его. Летчик убрал газ и с небольшим снижением повел самолет к берегу. Вскоре показалась земля и небольшой городок, возле которого виднелась бетонированная взлетная полоса. Бойцов решил садиться. Но, приблизившись к аэродрому, он увидел, что на его кромке стоят несколько десятков "фокке-вульфов" и "хеншелей".
      "Неужели немецкий аэродром? - мелькнула у летчика тревожная мысль. Ведь перед вылетом штурман полка считал его нашим, назвал запасным".
      Бомбардировщик терял высоту. "Не хватало еще живым угодить в лапы фашистам", - с горечью подумал Бойцов и начал разворачиваться, чтобы скорее уйти оттуда. Но как раз в этот момент он заметил на земле "ильюшиных" и "лавочкиных", руливших к старту. Сомнения исчезли - аэродром оказался своим.
      Договорившись жестами со штурманом, Бойцов повел машину на посадку. Гвардии лейтенант К. С. Бирюков аварийно выпустил шасси, и через минуту Пе-2 плавно коснулся колесами бетонки.
      Когда экипаж Бойцова выбрался из машины, его обступили армейские летчики. Они тепло приветствовали братьев по оружию - морских авиаторов - с благополучной посадкой. Сразу завязался непринужденный разговор.
      - А на лодках вы летаете? - поинтересовался молодой лейтенант.
      - На лодочных самолетах летают другие, - ответил Бойцов. - А мы вот на этом, - указал он на Пе-2.
      - Тяжеловато вам приходится, - посочувствовал кто-то из армейцев. Летишь-летишь, а берега и не видно.
      - Нелегко, конечно, - сдержанно ответил Бойцов.
      - У нас проще. Хоть ты и в небе находишься, а все равно постоянно ощущаешь близость земли, - поддержал армейца другой летчик.
      - Море под крылом - это не беда, - возразил Бойцов. - Тянули бы моторы да бортовое оружие было бы исправно.
      - А если подобьют? - спросили у Бойцова. - У нас не теряешь надежды на парашют. А при полете над морем он просто ни к чему: внизу бушуют холодные волны.
      Бойцов сознавал правоту суждений летчиков, но сдаваться не хотел:
      - Меня ведь тоже над морем подбили, но, как видите, сейчас я с вами.
      Летчик одобрительно хлопнул Бойцова по плечу. Тот улыбнулся, а потом спросил:
      - Откуда мне можно позвонить по телефону?
      Его проводили в штаб. Но дозвониться до полка оказалось нелегко. Прямой связи с ним не было, а пробиться через коммутаторы штабов фронта и флота не позволяла перегруженность линии.
      - Отдохните у нас, а мы за это время вашу машину подремонтируем, предложил командир местной авиачасти. - Завтра же будете дома.
      Пока Бойцов и его друзья спали сном праведников, у их самолета всю ночь не смыкали глаз техники и механики. К утру они полностью закончили ремонт. Поблагодарив друзей за выручку, экипаж морского пикировщика улетел на свой аэродром.
      Теперь здесь каждый почувствовал себя героем дня. Да и у всех нас было тогда приподнятое настроение. Мы отправили на дно моря два транспорта, а вместе с ними более тысячи гитлеровцев.
      Вслед за нами группа штурмовиков еще раз проутюжила этот квадрат моря, уничтожая оставшиеся на плаву транспорты. А за ними туда же вылетели истребители. Поливая пушечно-пулеметным огнем уцелевшие корабли охранения, они завершили разгром вражеского конвоя, начатый утренними ударами штурмовиков и топмачтовиков. Там, как установила воздушная разведка, не осталось ни одного транспорта.
      - Чисто сработали! - сказал кто-то из летчиков, когда мы узнали результаты ударов.
      Подошел гвардии старший лейтенант Губанов. Глаза его светились особой радостью. Вспомнив, с каким желанием он шел в этот полет и как старательно работал в воздухе, я сказал:
      - Ты, Михаил, здорово отметил свою награду.
      - Если бы так в каждом полете, - смущенно ответил он. И, немного помолчав, добавил: - Завтра будет дождь.
      - Откуда ты знаешь? - удивился я.
      - Я теперь заранее чувствую ухудшение погоды: бок начинает ныть.
      Губанов не ошибся. К вечеру подул ветер с моря. На смену морозам пришла оттепель. Таял под ногами податливый снег, зазвенела мартовская капель. Вместе с желанной весной морской ветер принес нам и огорчения. Снег на летном поле растаял, оно раскисло и вышло из строя. Непригодными оказались и другие флотские аэродромы. В боевой работе наступил перерыв.
      С трудом мы передвигались по аэродрому. К сапогам липла вязкая грязь. На взлетно-посадочной полосе стояли лужи. Да, собственно, и полосы-то не было - обыкновенное картофельное поле.
      Шли дни, но аэродром не просыхал. Однажды ночью в летном общежитии прозвучал сигнал боевой тревоги. "Что бы это могло быть? Неужели вылет?" подумалось мне. Вскочив на ноги, я быстро оделся и выбежал на улицу. Ночь была темная и тихая. Моросил дождь. О вылете на боевое задание не могло быть и речи. На центральной улице стояли машины, возле которых собирались люди. Усенко, Савичев и Смирнов находились уже здесь. Командир полка сообщил, что на аэродром доставлен вагон металлических щитов для покрытия взлетной полосы. Необходимо срочно выгрузить их и приступить к настилу. На эту работу мобилизовали весь личный состав полка и батальона аэродромного обслуживания.
      Невзирая на дождь, трудились целый день. К вечеру полоса была готова, правда, узкая и ограниченной длины. Для всего аэродрома щитов не хватило.
      Усенко собрал руководящий состав полка на совещание. Обсуждался вопрос о перелете на соседний аэродром. Наш оказался непригодным для боевой работы: выложенной полосы не хватало для взлета даже без бомб. Посадку Пе-2 она тем более не обеспечивала.
      - А если полностью облегчить машину? - спросил Усенко.
      - Все равно выгадать можно не более пятидесяти метров, - ответил Смирнов, - а нам не хватает двухсот. Расчетам приходится верить.
      Усенко задумался. Еще раз попросить щитов? Он уже обращался к командованию. Скоро не обещали. Но нельзя же допустить, чтобы единственный на Балтике полк пикировщиков бездействовал из-за выхода из строя аэродрома.
      - Бражкин, - позвал Усенко инженера полка, - готовьте мой самолет. Лишнее горючее слейте, все грузы, без которых машина может держаться в воздухе, снимите, даже пулеметы. Штурмана и стрелка-радиста с собой не беру.
      - На большой риск идете, Константин Степанович, - забеспокоился Смирнов.
      - На войне нельзя без риска, Борис Михайлович, - ответил Усенко.
      Он рисковал собой. Так часто бывало. Он взял себе за правило: ради общего дела не останавливаться ни перед какой опасностью, если есть хоть один шанс на успех. Усенко решил никого не посылать, пока сам не проверит, возможен ли взлет облегченного самолета с этой коварной полосы.
      Но -подрулить к старту оказалось тоже проблемой. Колеса увязали в размокшем грунте по самую ось. Даже на полном газу самолет никак не двигался с места.
      - Кладите под колеса доски! - приказал Усенко.
      Самолет медленно двигался к взлетной полосе. Форсируя то левым, то правым мотором, Усенко старался, чтобы колеса не сползли с досок в густую глубокую грязь. Техники, утопая в черном месиве, помогали летчику удерживать самолет на досках, перекладывая их, когда по ним уже прокатилась машина.
      Наконец Усенко. подрулил к металлической полосе и остановился на самом краю, как бы отдыхая от необычного путешествия. Потом, увеличивая обороты, машина взревела и, громыхая по металлическому настилу, рванулась вперед. Набрав скорость, она оторвалась на последних метрах полосы и, еле держась в воздухе, поплыла над лужами...
      Обратно Усенко прилетел на У-2. Он отобрал шесть летчиков, рассказал об особенностях взлета и поручил нам перегнать все самолеты полка на соседний аэродром. Совершив по пять-шесть рейсов, мы выполнили задание без происшествий. Остальные люди и имущество полка были перевезены на новое место по железной дороге. А через день наши пикировщики снова взлетели в воздух и взяли курс в море.
      Последний котел
      После напряженного летного дня мы возвращались домой на трех заполненных до отказа грузовых автомашинах. С тех пор как наступила распутица и полк перебазировался, нам приходилось ежедневно совершать такие моционы по разбитому шоссе: шестнадцать километров туда и столько же обратно - в Прекуле, где находился наш летный состав. На переезды уходило немало времени.
      Миновав последний поворот дороги, машины въехали в Прекуле, расположенный на трассе Тильзит - Мемель (ныне Советск - Клайпеда). Мы никак не могли привыкнуть к этому небольшому литовскому городку. Остроконечные крыши домов с узкими, похожими на бойницы окнами выглядели непривычно. Полуразрушенные здания и заброшенные особняки настораживали своей таинственностью.
      Машины остановились в центре города, на том самом месте, с которого мы каждое утро уезжали на аэродром. Кузова быстро опустели. Небольшими группками летчики, штурманы и стрелки-радисты стали расходиться по одноэтажным домикам.
      - Ты что сегодня собираешься делать вечером? - спросил у меня Сохиев, когда мы подошли к домику, в котором размещался наш экипаж.
      - Точно сказать не могу, - ответил я. - Видимо, почитаю немного.
      - Стихами увлекается мой командир, - бросил реплику Губанов из-за спины Сохиева.
      У меня действительно был небольшой сборник лирических стихов, которые я иногда перечитывал в свободное время. Они как-то согревали душу, укрепляли веру в нашу скорую победу.
      - Может быть, в домино постучим? - предложил Сохиев.
      В этот момент на крыльце появился подтянутый офицер в новенькой шинели с золотыми погонами старшего лейтенанта. В вечерних сумерках мы не сразу узнали его. А присмотрелись и ахнули: перед нами стоял Василий Мельников!
      Сохиев, Губанов и я бросились обнимать друга:
      - Вернулся, дружище!
      А он, тоже несказанно обрадованный, громко смеялся.
      - А Сазонов где?
      - Тоже приехал, - ответил Мельников, освобождаясь из объятий. - А сейчас к стрелкам-радистам пошел.
      Мельников и Сазонов лечились в госпитале после ранения, вынужденной посадки и семидневных скитаний в тылу врага. Теперь, набравшись сил, они вернулись в полк, чтобы снова подняться в воздух на пикировщике и громить фашистов до полной победы.
      - Василий, просись ко мне в экипаж, - предложил Сохиев. - Я как раз оказался без штурмана.
      Василий был однофамильцем первого штурмана Сохиева - Георгия Мельникова, с которым он прибыл на фронт и летал до самого перевода в учебный полк. Теперь его уже не было в живых, погиб под Ленинградом, когда ходил на задание с другим летчиком.
      - Будем мстить за гибель твоего командира Юрия Кожевникова и моего штурмана Георгия Мельникова! - воскликнул Сохиев.
      - Я с удовольствием. А как на это посмотрит начальство? - спросил Мельников.
      Прошло всего несколько минут после разговора, а гвардии старший лейтенант X. С. Сохиев уже сидел перед гвардии майором Б. М. Смирновым и с решительным видом излагал свою просьбу. Слушая его, начальник штаба полка едва заметно улыбался.
      - Ну что ж, - сказал он наконец. - Будешь летать с Мельниковым, если он согласен.
      Так у Сохиева появился новый штурман, а воздушный стрелок-радист остался прежний - Семен Ломков.
      Летать приходилось много. Советские войска все туже сжимали кольцо вокруг восточно-прусской группировки противника. Центром ожесточенных боев стал порт Хель, расположенный в Данцигской бухте. Через него гитлеровцы спешно эвакуировали остатки своих частей. Караваны вражеских транспортов мы бомбили или на выходе из порта, или в открытом море. Иногда успевали за день сделать по два вылета на полный радиус.
      От большого напряжения ребята сильно уставали. У Губанова глаза воспалились, его нос казался еще длиннее на осунувшемся лице. Обычно веселый и словоохотливый Сухинин стал молчаливым, а Усенко даже раздражительным. У Кабанова, всегда задорного и энергичного, появилось какое-то равнодушие ко всему.
      После непрерывных продолжительных полетов над морем, сопровождаемых почти всегда упорными боями с вражескими истребителями, люди нуждались хотя бы в кратковременной передышке. Но нам было не до отдыха.
      Обстановка требовала не ослабления, а еще большего усиления боевой активности. Ни один оккупант не должен был уйти живым из кенигсбергского котла.
      Утром 8 апреля воздушная разведка обнаружила у порта Хела два тяжелых крейсера и четыре миноносца. Они маневрировали вдоль косы, обеспечивая погрузку своих войск на транспорты. Такое донесение нас удивило. Обычно боевые корабли противника укрывались в дальних базах, а в Данцигскую бухту заходить не осмеливались. Видно, туго приходилось фашистам, если они решились на такой риск.
      И вот мы снова отправились на задание. Три девятки пикировщиков взяли курс на запад, к месту нахождения цели. Туда же, находясь на пятьдесят метров ниже нас, шли две группы "бостонов", прикрываемые "яками". Удар по кораблям мы будем наносить вместе с ними.
      Время в полете тянулось медленно. Гладь моря, подернутая мутной пеленой, незаметно сливалась с небом. Приходилось до предела напрягать зрение, чтобы не проглядеть врага.
      В воздухе спокойно, а на душе тревожно: что ждет нас впереди? Об этом, видимо, думали и штурман со стрелком-радистом. Но и они так же, как и я, молчат. Мы лишь изредка перебрасываемся короткими фразами. Отвлекаться нельзя, особенно сейчас, когда, по расчетам Губанова, скоро должна появиться цель.
      Забрались на высоту три тысячи восемьсот метров. "Бостонов" под нами уже не стало видно. Но что это? На воде появились белые стежки. Присмотрелся. Да это же буруны от судов. Но каких? Тихоходные транспорты оставляют за собой более короткие. Значит, это - крейсеры и миноносцы. Они шли курсом триста градусов, со скоростью примерно десять узлов. Раньше мне не приходилось бомбить такие корабли в открытом море.
      - Удирают! - крикнул Губанов, указывая рукой за борт. Вид у него был сосредоточенный, даже суровый.
      "Надо передать ведущему", - подумал я, и как раз в этот момент в эфире прозвучала команда:
      - Слева наша цель. Приготовиться к атаке!
      Оказывается, гвардии майор К. С. Усенко тоже заметил противника.
      Первая девятка бомбардировщиков, увеличив скорость, начала разворачиваться на корабли. Полк перестраивался в колонну звеньев. И вдруг вражеские корабли круто развернулись в нашу сторону.
      - Верткие, сволочи! - сердито буркнул Губанов, орудуя прицелом.
      - Гляди в оба, это тебе не транспорты, - предупредил я штурмана. Но сказал так на всякий случай. Ведь ему самому давно известны тактические приемы неприятеля. Губанов быстро уточнил прицельные данные с учетом нового курса движения цели.
      Вокруг самолетов начали появляться темно-серые рваные пятна. Заработали вражеские зенитки. Я бросал машину из стороны в сторону, лавируя между дымными шапками.
      Все внимание гитлеровцы сосредоточили на пикировщиках. Они не знали, что в это же время чуть в стороне от нас к ним подходили на малой высоте "бостоны".
      Когда "петляковы" первой девятки начали переходить в пике, миноносцы, охранявшие крейсеры, шарахнулись в стороны. Ордер кораблей рассыпался. Настал и мой черед идти в атаку. Штурман вывел самолет на крейсер. Пикируя, я отчетливо увидел перед собой корабль с четырьмя артиллерийскими башнями. Приближаясь, он быстро увеличивался в размерах. Самым важным для меня стало поскорее совместить серебристый крестик прицела с центром крейсера. Но корабль вдруг круто пошел вправо. Я мгновенно довернул самолет. Все! Нажал боевую кнопку. "Петляков" вздрогнул, освободившись от груза, и медленно вышел из пике. Одновременно с нашими на крейсер понеслись и бомбы, сброшенные ведомыми.
      Наблюдавшие за задней полусферой Губанов и Лысенко вскоре заметили, как над палубой корабля поднялись клубы черного дыма.
      - Одна бомба угодила в крейсер, - доложил Лысенко.
      А вскоре последовали два мощных взрыва на соседнем миноносце. Это угодили в цель бомбы, сброшенные самолетами третьей эскадрильи, возглавляемой Колесниковым и Сухановым. Корабль начал разваливаться и на наших глазах затонул.
      Не успели фашисты опомниться после ударов, как над ними появились "бостоны". Разделившись на две группы - торпедоносцев и топмачтовиков - они атаковали вражеские корабли под острыми углами и с разных бортов. Гитлеровцы поняли смертельную опасность этого налета и ввели в действие всю свою зенитную артиллерию. Но "бостоны" стремительно сближались с целью на бреющем полете. Тогда фашисты открыли огонь из артиллерии главного калибра. По курсу полета "бостонов" стали вырастать мощные столбы воды, поднимаемые взрывами снарядов. Несмотря на то что условия для прицеливания теперь усложнились, экипажи не свернули с пути. Первыми сбросили свой груз торпедоносцы. Оставляя на воде белесые следы, шесть торпед помчались к кораблям. Спасаясь от них, крейсер лег в циркуляцию. Однако маневр его оказался запоздалым. Одна торпеда взорвалась в носовой части корабля.
      Такой удар, правда, был недостаточным для бронированного чудовища. Четыре топмачтовика попытались добить его и, приблизившись на триста метров, сбросили бомбы с бреющего полета. Но в этот раз они промахнулись. Резкими отворотами в разные стороны "бостоны" вышли из атаки и, собравшись в одну группу, взяли курс к родным берегам.
      Потеряв миноносец и едва не лишившись крейсера, гитлеровцы ушли в западном направлении. Больше они уже не появлялись у порта Хель.
      Возвращаясь с задания, мы пролетали рядом с окруженным Кенигсбергом. Он горел уже несколько дней, и мы еще издали увидели висевшие над ним облака дыма. Наши войска взламывали последние укрепления фашистов, засевших в городе-крепости. Там уже нельзя было различить ни площадей, ни улиц. Из пепла и пламени торчали лишь заводские трубы да уцелевшие башенки бароновских замков.
      - Видел, что осталось от Кенигсберга? - спросил у меня Барский после полета.
      - Это им за Сталинград, Севастополь, Минск, за все... - ответил я.
      - Верно! - горячо отозвался Барский. - Пусть мерзавцы навсегда запомнят, как идти на Россию, пусть детям и внукам своим расскажут об этом. У-у-у! - И он погрозил кулаком в сторону Кенигсберга.
      9 апреля 1945 года гарнизон Кенигсберга сдался. Навсегда рухнула цитадель воинственных пруссаков, веками угрожавших русским землям. Но на побережье Балтики оставались еще довольно крупные вражеские группировки. Они яростно сопротивлялись и не теряли надежды на эвакуацию морем. Мы ежедневно летали бомбить фашистские транспорты, об отдыхе никто из нас не смел и думать.
      В архивах сохранились некоторые документы, относящиеся к тому времени. Их нельзя читать без волнения. Приведу здесь лишь выдержки из боевых донесений.
      "...11.04 1945 года в 12.02-12.10 часов двадцать пять самолетов Пе-2 12-го гпатп, шестьдесят два самолета Ил-2 8-го гшап, 7-го гшап, 47-го шакп, 35-го шакп под прикрытием пятидесяти трех истребителей Як-9 14-го гиап, 9-го гиап и 21-го гиап четырьмя группами нанесли бомбоштурмовой удар по кораблям противника в районе Хель. Потоплено семь транспортов и три сторожевых корабля, повреждено четыре корабля охранения.
      В 12.09 часов четыре истребителя сопровождения 9-го гиап в районе цели на высоте 1500 метров вели бой с четырьмя ФВ-190 и два из них сбили. Самолеты были обстреляны сильным огнем зенитной артиллерии, два Ил-2 сбиты.
      В 17.00-17.05 часов тридцать пять самолетов Ил-2, двадцать шесть самолетов Пе-2 под прикрытием двадцати девяти истребителей Як-9 нанесли второй удар по транспортам в районе Хела. Потоплено четыре транспорта, два сторожевых корабля. Повреждено два транспорта. Три штурмовика Ил-2 не вернулись на аэродром..."
      За этими официальными записями видна огромная работа штабов организаторов вылета, летчиков - исполнителей опасных заданий и техников тружеников, готовивших боевые машины. Восемь полков участвовали в нанесении массированного удара по врагу. И результат был достигнут внушительный: потоплены одиннадцать транспортов с войсками и пять сторожевиков, повреждено шесть вражеских кораблей. Все это сделано за один летный день...
      Был у нас парторг полка Д. С. Восков - правая рука заместителя командира по политической части. Он проводил политинформации с личным составом, оформлял фотовитрины, пропагандирующие боевой опыт, знакомил людей со сводками Совинформбюро. Когда экипажи уходили на задание, Даниил Семенович обязательно присутствовал на аэродроме и напутствовал нас перед вылетом. А после нашего возвращения любил поговорить с нами, с вниманием выслушивал рассказы летчиков и штурманов о том, как они выполняли боевые задания. Делал он это не только по долгу службы. Его самого тянуло в небо.