25

Когда Греков вошел в приемную Автономова, первое, что он услышал от его порученца, было:

– Он, Василий Гаврилович, уже пятый день болеет.

– Значит, и мне в станицу он из дому звонил?

– Из дому.

Встречаясь со взглядем порученца, Греков захотел удостовериться:

– Грипп?

– Грипп, – не сморгнув ответил порученец. И по тому, с какой невинностью встретился он со взглядом Грекова своими голубыми глазами, уже можно было не сомневаться, что это за грипп. С Автономовым это обычно случалось после того, как он до отказа закручивал пружину на стройке, не щадя ни других, ни себя, успевая в любой час дня и ночи и на карты намыва, и в зону, и на эстакаду, и к полуночному звонку министра из Москвы. И потом вдруг раз в месяц или в два месяца наглухо запираясь у себя дома дня на три или на четыре. Вышколенный порученец знал, как и кому надо было в такие моменты отвечать, а когда и подключить телефон на дом к Автономову, потому что бывали и такие случаи, когда за него никто не должен был отвечать. И в такие минуты, переключив телефон, порученец каждый раз с удивлением убеждался, что Автономов отвечает, информирует, соглашается или же с кем-нибудь спорит своим совсем свежим и звучным, лишь слегка хрипловатым голосом. Несмотря ни на что, будь хоть в самом разгаре его болезнь, он умел на мгновение опять так закрутить в себе какую-то пружину, что она ничем, ни малейшим дребезжанием или. каким-нибудь другим фальшивым звуком не позволяла выдать его. Он оставался все тем же Автономовым, каким его всегда знали на других концах всех проводов, вплоть до ве-че, – вечно бодрствующим, решительным и безусловно знающим, где и когда какой шпунт, костыль или даже гвоздь забивается в данную минуту на стройке, до какой отметки дошла вода, напирающая на плотину из степи, и до какой доползла по песчаному откосу бетонная шуба, защищающая плотину от нее. Порученец не мог при этом заставить себя отключиться от провода, потрясенный и завороженный тем, как рокочет этот сплавленный из меди и серебра колокол, ни разу не сбившись, не обронив неверную ноту. Порученец был уверен, что во всей стране, исключая, может быть, одного-единственного человека, которого порученец не посмел бы даже мысленно сравнить с кем-нибудь другим, – только одному еще Автономову и дано было всегда оставаться на такой вышке.

– Ну что ж, раз грипп, значит, надо лечить, – невозмутимо ответил Греков, не оставляя невинно взирающему на него порученцу ни малейшего сомнения в том, что тот понят так, как менее всего хотел бы быть понятым.

Порученец приоткрыл было рот, чтобы напомнить Грекову, что в такие моменты к Автономову лучше не появляться на глаза, но тот уже вышел.

Автономов, который лежал дома в кровати полуодетый, в белой сорочке, но в защитного цвета брюках, нисколько появлению Грекова не удивился.

– Я тебя уже давно жду. Как раз пора уже было тебе приезжать вправлять мне мозги, наводить порядок в моем разболтавшемся идейном хозяйстве. Лучше, чем у тебя, это ни у кого не может получиться. Все Другие только заглядывают в рот и ждут, когда Автономов изречет новый афоризм. Что же ты молчишь? Моя разведка уже донесла мне, что ты звонил начальнику транспортного отдела по поводу автоколонны.

– Да; звонил. И он мне ответил, что без твоего личного указания…

– Без моего указания, как ты знаешь, ни один наш чиновник пальцем не пошевелит. Но теперь,, надеюсь, он уже направил в Приваловскую сто машин. Устроит?

– Устроит.

– Еще бы. Где бы еще твои вандейцы могли рассчитывать на такой комфорт. Но что-то я не вижу, чтобы ты бурно выражал свой восторг. Садись. Ты уж не обессудь, если я в твоем присутствии полежу. Что-то трудно голову от подушки поднять. Может, для начала выпьем?

Он явно ждал, чтобы, услышав отказ Грекова, тут же и обрушить на него град своих реплик по поводу постоянной трезвости партийного руководства, но лишь, спуская руку с кровати, вяло пошарил ею в раскрытой тумбочке.

– Вот и правильно. Как ты знаешь, у меня всегда найдется, – он достал из тумбочки бутылку, но тут же и вернул ее обратно на место. – Уже душа не берет. Что ты так смотришь на меня своими синими брызгами?! Думаешь, у Автономова очередной простой. Но представь, что на этот раз у него действительно грипп. Знобит, – добавил он, снимая, со спинки кровати и натягивая на себя клетчатый плед. Он поджал ноги под пледом. – На этот раз мой порученец тебе правду сказал. Но ты, конечно, все равно не поверил. И это уже не твоя, а моя вина. Помнишь, как в той сказке пастух кричал людям «волк», и они сбегались, а он смеялся над ними, но когда на самом деле напал на стадо волк, они уже не поверили ему. – Он еще больше натянул на себя плед. – Хорошо бы еще и шерстяные носки надеть, я тогда быстрее согреваюсь. Нет, не массового производства, они меня еще больше холодят, а домашней вязки и чтобы нитка из-под прялки. Да, да, у нас в доме, даже когда мы уже перебрались из деревни в город, не переводились клубки ниток из овечьей шерсти. С детства помню, что мать не только умела на веретене ссучивать нить, но и вязать из нее все что угодно. Особенно запомнилось, как хорошо было засыпать под жужжание ее прялки и как сверкали спицы у нее в руках при свете каганца, когда она перед зимой принималась вязать мне, сестренке и отцу носки или надвязывать на них вместо протертых пяток новые. И при этом никогда у нее, к нашему удовольствию, не прекращалась война с котятами, которые то и дело закатывали ее клубки куда-нибудь под сундук или под комод, а иногда и обрывали нить. – Закидывая руку за спину, Автономов выше подвернул у себя под головой подушку. – Ты чувствуешь, как я здесь без тебя в идейном отношении разболтался, даже в патриархальную ересь впал. Но все-таки еще послушай немного. Автономов, как ты знаешь, не всегда бывает такой. Еще осталось от прялки воспоминание: отец говорил нам, бывало, когда мы начинали зимой шмыгать носами, что от насморка ничего нет лучшего, как прочхаться у веретена. Горько-соленой пылью от овечьей шерсти здорово прочищало все трубы. – Как бы в подтверждение своих слов Автономов закашлялся надолго, с высвистами и хрипом, грудь у него действительно была простужена, как будто чем-то наглухо забита. Когда он наконец прокашлялся, в голосе у него что-то изменилось, не то чтобы он глуше стал, а как-то посмирнее. – Представь, что от моей матери, когда мы переехали уже в город, и моя покойница, Шура, тоже пристрастилась к прялке. Конечно, овец в городе мы не держали, так она, бывало, купит на ростовском базаре шерсти, напрядет из нее черных и белых клубков на всю зиму и, чуть выпадает свободная минута, никак не может удержаться, чтобы не вязать всякие шарфы, а для своего драгоценного мужа пуловер или теплую шапку. Отбиваясь от моих насмешек возражением, что ничто так не успокаивает нервы, а если она при этом молчит, то надо же ей и петли пересчитать. Вполне достаточно, чтобы в доме выступал кто-нибудь один. Это она уже по моему адресу. При этом она умела поставить дело так, что и сам не успеешь заметить, как нитки сами собой начинали наматываться на твои руки. – Вдруг глаза Автономова вспыхнули каким-то изумрудным светом, и он неожиданно завершил: – Я бы теперь все, все готов отдать, чтобы только услышать шелест ее шагов. – С тягучей тоской он взглянул на дверь и далеко откинул голову на подушке. – А теперь давай воспитывай. Кроме тебя, некому воспитывать меня. Правда, через три дня приедет на каникулы Оля. К этому времени, слава богу, кончится мой грипп, а когда она опять уедет в Москву, то и я опять останусь один как перст.

26

Так и не заехав домой и позволив себе, чтобы далеко не отстать от автоколонны – лишь немного пройти по свеженамытой плотине, Греков уже стал спускаться к машине, когда его окликнули. Молодой и худой бетонщик из ЗК, разравнивающий на склоне плотины лопатой серое месиво бетона, тут же и белеющее под солнцем, подняв голову и увидев, что Греков закуривает, поинтересовался у него:

– Это, гражданин начальник политотдела, какие у вас спички? Не «Победа»?

– А разве ты, Молчанов, куришь? – узнавая его, спросил Греков.

– Угадали, гражданин начальник политотдела, не курю. С тех пор как отец еще вожжами отучил меня, когда я скирду запалил, – но, увидев, что Греков собирается спрятать спички в карман и предупреждая его движение, он протянул руку: – Нет, вы сперва прочтите, что написано на ней.

Греков поднес коробок со спичками к глазам.

– Все что полагается и написано. «Победа» есть «Победа».

Молчанов покачал головой:

– Смотря как читать.

Другие ЗК вокруг них тоже приставили к ногам лопаты, прислушиваясь. Приблизился и охранник, поправляя автомат на плече.

– Что же там может получиться?

Молчанов с искорками в глазах спросил:

– А за это мне не добавят срок?

Греков протянул ему коробок.

– Не блажи, Молчанов. Если начал, то давай до конца.

Молчанов взял из его руки коробок и, подчеркивая на нем ногтем надпись, медленно расшифровал:

– Плотину обеспечим, если дадите амнистию.

Греков рассмеялся.

– В самом деле. – Но тут же, взяв из руки Молчанова коробок со спичками, он стал подчеркивать на нем ногтем надпись справа налево, вслух читая: – Амнистию дадим, если будет обеспечена плотина.

Теперь уже засмеялись и все другие ЗК, а с ними и конвоир. Один Молчанов остался серьезным.

– Ваш козырь старше.

Греков опять уже стал спускаться к машине на шоссе, когда его догнали слова Молчанова.

– Я, гражданин начальник политотдела, еще хочу спросить.

– Спрашивай, – Греков оглянулся.

– Если срок все пятнадцать лет, амнистию тоже могут дать?

Папироса у Грекова погасла, и он опять достал из кармана спички, раскуривая ее.

– Ты уже сколько отбыл?

– С зачетами?

– У тебя в школе по задачкам не одни только тройки были?

– Тут же, гражданин начальник политотдела, задачка совсем другая.

– А как ты думаешь, только начальник политотдела один и будет ее решать?

Молчанов вдруг улыбнулся, неожиданно сделав вывод;

– Значит, можно считать, ваш голос у меня уже есть.

– Ты, Молчанов, конечно, хитер, но все-таки смотри, как бы бетон у тебя не застыл.

– У нас он никогда не застынет, – повеселевшим голосом крикнул вслед ему Молчанов.

Уже посредине песчаного склона Греков увидел, как навстречу ему поднимается на плотину Вадим Зверев.

– А ты как в рабочее время сюда попал?

Вадим, отвернув обшлаг своей ковбойки, постучал ногтем по стеклышку наручных часов.

– Во-первых, Василий Гаврилович, у меня еще не кончился перерыв, а во-вторых, – он бесстрашно взглянул голубыми глазами на Грекова, – хочу своего бывшего школьного товарища повидать.

– А ты знаешь, что в контакт с ЗК, кроме как по производственным вопросам, запрещено вступать?

– Мы с ним от седьмого до десятого класса на одной парте всегда в контакте сидели. Простите, Василий Гаврилович, я с перерыва на эстакаду должен успеть. – И, обойдя Грекова стороной, Вадим Зверев опять стал подниматься наверх по откосу плотины.

27

Дойдя до конвоира, охраняющего на плотине бригаду из ЗК, он по-приятельски подмигнул ему:

– Ты, Юсупов, не забыл, во сколько у нас в воскресенье секция бокса?

– В семь, Вадим, – с живостью ответил конвоир. Разговаривая с ним, Вадим ковырнул носком, туфля на откосе плотины поверхность только что отглаженного лопатой бетона:

– Ай-я-яй, Молчанов, – попенял он, – кто же тебя учил так заглаживать бетон?

Молчанов, поднимая голову, враждебно ответил:

– Как заглаживаю, так и заглаживаю.

– Дай мне твою лопату, – сердито сказал Вадим Зверев. – Вот как. – И он стал показывать, как это надо делать.

– Тебе, Молчанов, не гордиться, а поучиться надо, – отходя от них, нравоучительно заметил конвоир.

– Ее теперь поселили в одном бараке с самыми хожалыми, – склоняя голову к Вадиму Звереву, заговорил Молчанов. – Ну с теми, которые в Москве к командированным в номера ходят. Здесь не как на воле, чтобы индивидуальный подход – всех в кучу валят. Но ей там никак нельзя. Она еще может какой-нибудь номер выкинуть, чтобы доказать, что раз так, то и она будет как все. Я ее знаю, Вадим.

– Давай работай, – размашисто передавая ему лопату, сказал Вадим, – а я возьму вот эту. – Он взял с деревянных носилок другую лопату.

– Она очутилась со мной в одной связке потому, что отца у нее убило на фронте, а отчим стал к ней приставать и, когда она ударила его ногой в живот, выгнал из дома.

– Лопатой, Молчанов, тоже можно так, что бетон будет как шелк, – громко сказал Вадим. – На мои руки смотри.

– Но она совсем не такая, как на словах. Если бы ее расконвоировали, она бы еще показала себя. Вадим, передай, чтобы она не беспокоилась зря. Нет, ты побожись.

– Еще чего не хватало.

– Ты не забудешь, Вадим?

– Я-то не забуду. – И Вадим вдруг закричал так громко, что конвоир счел нужным опять приблизиться к ним: – А вот ты, Молчанов, совсем забыл, что бетон, как живое существо. Смотри, он даже дышит. Бетон к себе нежного отношения требует. На, бери свою лопату, и чтобы плотина была как шелк.

– Учись, Молчанов, что тебе умные люди говорят, – вплотную приближаясь к ним, сказал конвоир.

28

Догоняя автоколонну, Греков увидел, что над степью опять нависает гроза. Уже по брезентовому верху вездехода зашуршали первые капли, а в стороне Приваловской горело и корежилось небо.

Выехав за пределы стройки, можно было убедиться, как за совсем короткое время – всего лишь за полдня – прибавилось в степи воды. Поднявшись на единственно еще не затопленную крутобережную дорогу, ведущую в район, Греков увидел сверху на всех откосах под кручей живое бурое месиво сгоняемых ею сюда со всей степи всяких мелких и больших тварей. Сплошь облепили они прибившиеся к подошве кручи коряги, бревна, ящики, мотовила жаток и комбайнов. Подъезжавшие на катерах спасатели бросали с палуб сходни, и зайцы, лисицы, сурки безбоязненно переходили по ним на судна, полагаясь на великодушие людей. И те не обманывали их надежд, переправляя на катерах и баржах по обводному каналу в обход плотины и опять выпуская в степь. Иногда лишь гремели выстрелы, приканчивающие взбесившихся на незатопленных островках и курганах волков. Вконец отяжелевшие скобы, коршуны, ястребы и орлы, снижаясь из подоблачья, уже совсем лениво выбирали себе какую-нибудь беззащитную тварь, чтобы, сложие крылья и камнем упав вниз, выхватить ее из шевелящейся массы. Кто-нибудь из спасателей, не выдержав, посылал им вдогонку выстрел, и тогда коршун или скоба, запрокидываясь и распластав крылья, плыли по новому морю с медленно затухающей в радужных зрачках синью степного летнего неба.

Оказалось, что и старую единственную дорогу, по которой еще ездили со стройки до райцентра, перерезало клином прокравшейся по низине воды, и проехать туда теперь можно было только в объезд, по самой кромке кручи. Здесь машине Грекова пришлось задержаться. Стояла на краю кручи запыленная «эмка», а возле нее стояли мужчина и женщина. Увидев, как у мужчины, взмахнувшего рукой, золотым и серебряным блеском вспыхнул белый китель, водитель Грекова, вообще-то не любивший в пути непредвиденных остановок, притормозил.

– А на Ростов еще не успело дорогу отрезать? – заглядывая в машину к Грекову, спросил смуглый и грузный мужчина. Тем же блеском, что и награды на груди, блеснули у него на плечах полковничьи погоны. Вылезая из вездехода, Греков взял под козырек.

– Нет, товарищ полковник, туда путь свободен.

Чем-то вдруг неотразимо знакомым повеяло на Грекова от его смуглого с тяжеловатым взглядом лица, и от его жеста, когда он отбросил рукой со лба седеющий чуб.

– А я уже думал, весь Дон затопили. Почти от самой Зотовской как заяц петляю от воды. Я от нее, а она наперерез. Куда не ткнешься, она уже там. И в Приваловской на обратном пути от Зотовской хотел кое-кого из своих родичей повидать, у меня их там полстаницы было. Но и они теперь до единого, кто на плотину за длинным рублем подался, а кто в тайгу на лесозаготовки. Ни одного из Пятого донского кавкорпуса не мог найти. Говорят, какой-то один с тремя орденами Славы заперся в своей сторожке на винограднике с ружьем и никого к себе не подпускает. Это же додуматься надо было все донское займище затопить…

Еще не старая, но уже с седыми, синеватыми волосами женщина выглянула из-за его плеча.

– Никиша!

– Молчи. Хотел бы я на этого Автономова посмотреть.

При этих словах водитель Грекова высунул голову из вездехода.

– Вы, товарищ полковник, хоть и заслуженный человек, лучше бы не шумели на всю степь.

Седоволосая женщина, дотрагиваясь рукой до локтя полковника, снова повторила, но уже гораздо более настойчиво:

– Никиша!

При этом, как показалось Грекову, она, сощурив глаза, внимательно взглянула на него.

Полковник так и накинулся на водителя Грекова:

– Это ты, что ли, запретишь мне шуметь? Ах ты! – И поворачивая к Грекову лицо с выпуклыми темными глазами, с изумлением спросил: – Кому же еще тогда можно здесь шуметь? – Он даже схватил водителя за плечо рукой. – Это, значит, ты в этой степи и в гражданскую, и в Великую Отечественную… – Полковник вдруг захлебнулся своими словами и закашлялся, опуская голову и мотая ею из стороны в сторону, как конь. Водитель Грекова уже и не рад был, что высунулся из кабины вездехода со своим советом. Втягивая голову в плечи, он юркнул в машину, стараясь поглубже втиснуться в сиденье, но полковник, откашлявшись, вытащил его за плечо из «газика». – Да ты знаешь, какая тут рыба ходила нерестовать, какие паслись табуны?! Да что ты в этом понимаешь! – Выпустив плечо водителя, он с пренебрежением оттолкнул его от себя.

– Не думайте, что только вы один, – опять высовываясь из машины, крикнул водитель: – У меня дед тоже был казак.

С проворством оборачиваясь к нему и взглядывая на Грекова, полковник захохотал:

– Слыхал? Дед у него был казак, отец – сын казачий, а сам он теперь стопроцентный…

Но в третий раз седовласая жена полковника совсем властно одернула его:

– Никифор!

– Ладно, Клава, – буркнул он, круто отворачиваясь и направляясь к своей запыленной «эмке». – Видно, совсем стал стареть, если уже с такими телятами бодаюсь. Видишь, какие на Дону храбрые остались казаки. Скоро их тут вместе с их песнями затопят. Едем, нам еще до вечера надо к Луговому на хутор успеть.

Но, здесь его, уже поднявшего ногу на подножку «эмки», догнали слова Грекова:

– Простите, товарищ полковник, вы сказали: к Луговому?

Полковник, не оборачиваясь, злобно бросил через плечо:

– А вам какое дело?

Но здесь на помощь Грекову неожиданно пришла жена полковника. Уже от самой «эмки» она быстро вернулась к Грекову и вдруг спросила:

– Так вы товарищ Греков, да? – В ответ на его кивок она обрадованно засмеялась: – А я все это время никак не могла вспомнить, где могла видеть ваше лицо. Теперь вспомнила.

– Клава! – приоткрывая дверцу «эмки», позвал ее полковник.

Она коротко оглянулась.

– Еще только минуту. Вы в Пятом кавкорпусе в полку Лугового?

Греков покачал головой.

– Можно сказать, и не служил. Меня только назначили к нему замполитом и сразу же под Белой Глиной…

– Да, дальше я уже все знаю не хуже вас. Боже мой, в каком виде вас привезли в корпусной госпиталь. Буквально по кускам пришлось собирать. А теперь вы молодцом. Это только наш хирург Агибало-ва могла сотворить с вами такое чудо.

– Клава! – еще более сердито крикнул из «эмки» полковник.

– Уже иду. Я ей тогда ассистировала. Но лицо у вас тогда оказалось нетронуто. А теперь она жена Лугового. – Она заглянула в глаза Грекова: – Вы на Никифора Ивановича, пожалуйста, не обижайтесь, его нужно знать.

– Я его видел в политотделе корпуса всего один раз.

– А Луговые, оба, работают теперь в совхозе – как раз по пути в Ростов.

– В каком? – спросил Греков.

– Кажется… – Она наморщила по-девически чистый лоб под белыми до синевы волосами.

Но в этот момент сирена «эмки» заиграла у нее за спиной с такой силой, что она тут же и побежала к ней, лишь успев на прощание прокричать: – Я ему передам от вас привет, а он уже сам…

Дальше Греков так и не смог понять. Если сам напишет, то куда же Луговой ему сможет написать, если она и сама не знает? Но все-таки это еще полбеды. Не так уже много совхозов нанизано на нитку дороги вдоль Дона по пути со стройки в Ростов, и, перебирая их один по одному, можно будет узнать, в каком из них теперь работает Луговой.

– Ну и полковник, – включая газ и выруливая вездеход с обочины на дорогу, покачал головой водитель Грекова. – За такие речи в наше время…

– Все равно с земли не сгонят, дальше фронта не сошлют, – процитировал где-то прочитанные строчки Греков.

И водитель, искоса взглядывая на него, мгновенно перестроился:

– Вообще-то насчет рыбы он стопроцентную правду сказал. Я когда к своему деду заезжаю на хутор Вербный, он тоже чуть не плачет. Если, говорит, и Дону теперь будут выдавать воду по карточкам, значит, нам стерляди, сазана и рыбца больше не видать.

29

Когда перед домом Клепиковых остановился бульдозер в сопровождении двух грузовых автомашин, Лилия Андреевна стояла посредине комнаты перед портнихой в сиреневых рейтузах и в сметанном на живую нитку лифе нового платья того самого фасона, который еще только начинал входить в моду в Москве и стал известным ей лишь благодаря ее столичным связям. Она предвкушала, каким сюрпризом будет ее платье для местных дам, потому что ни одной из них не могло и присниться, что в столице уже опять переходят на узкие юбки. Впрочем, она и раньше не одобряла тех рискованных юбок, не прикрывающих колен, и если вынуждена была их носить, то лишь потому, что не хотела выглядеть белой вороной.

– Вам платье с длинной юбкой будет особенно идти, – говорила выписанная ею из Ростова портниха, немолодая женщина с морщинистым лицом, становясь перед Лилией Андреевной на одно колено и закалывая внизу лифа булавками басочку.

– Не хотите ли вы сказать, что мне следует скрывать свои ноги? – спросила Лилия Андреевна, глядя на себя в зеркало шифоньера.

Портниха, кроткая женщина, замахала руками:

– Ой, что вы!

– Только не мне стыдиться своих ног, – заключила Лилия Андреевна.

Никакая сила в мире не должна была теперь помешать ее священнодействию с портнихой. Но и не могла же она остаться безучастной к тому, что происходит на улице перед окнами ее дома. Вытягивая голову, она заглянула за портьеру. Наконец-то Гамзин внял ее словам и прислал бульдозер, чтобы разровнять улицу перед их домом, – в этих бывших станицах все улицы сплошь в кочках и ямах, и она уже не однажды ломала каблуки на туфлях. Как там ни говори, а Гамзин не осмелился отказать ей в ее просьбе.

Но вслух Лилия Андреевна недовольным тоном поясняла портнихе:

– Теперь от пыли белого света будет не видно. Придется форточки закрыть.

В эту минуту и вошел к ней в дом парень в ковбойке и в черных штанах бульдозериста. Прежде чем открыть дверь, он постучал, но Лилия Андреевна, занятая примеркой, не услышала его стука, и он потянул дверь за ручку к себе. Лилия Андреевна дважды взвизгнула и мощным прыжком метнулась в сосед нюю комнату. В первый раз она взвизгнула при столь неожиданном появлении мужчины на пороге, а во второй раз, когда портниха в испуге, вместо того чтобы выдернуть булавку из юбки, вонзила ее Лилии Андреевне ниже пояса.

Лишь тогда Федор сообразил, что это и есть хозяйка дома, когда она, выглядывая из двери соседней комнаты, с негодованием осведомилась у него: