Стойбище было необитаемо: ни человека, ни собаки, ни дыма...
      - Следы давно отзвучавшей жизни, - сказал Иринин. - История этих исчезнувших племен - загадка. Немудрено, если сами эскимосы объясняют ее уходом целых племен под землю.
      - Действительно, загадка, - отозвался Лев. - Ведь самое характерное то, что в таких поселках люди находят предметы, ценность которых для эскимосов несомненна. Трудно допустить, чтобы эти предметы были брошены. С другой стороны, нет ни трупов, ни могил.
      - Я полагаю, - сказал Иринин, - что нам следует осмотреть этот поселок. Зачем судить о прошлом только по свидетельствам других, когда мы сами можем посмотреть, что тут происходило. Полчаса стоит на это потратить.
      Никто не возражал, и Лев посадил "Светолет" несколько в стороне от стойбища.
      Не доходя до первого шалаша, они наткнулись на яму, полную бивней.
      - Да это бивни мамонта! - воскликнул Иринин. - Когда-то, еще до обледенения, на этих островах, как видно, водились стада этих, ныне вымерших, животных. Катастрофическое похолодание лишило их пищи. Инстинкт гнал мамонтов туда, где им мерещилось спасение. Таким образом возникли огромные кладбища во льду, своего рода склады скелетов... Эскимосы, должно быть, собирают их и сдают купцам, иногда посещающим эти места.
      - Я уверен, что если хорошенько поискать, - возразил Лев, - то мы найдем во льду не только скелеты, но и целые туши животных, погибших тысячи лет назад. Мясо их вполне годно для корма собакам.
      - В этой яме, - сказал Иринин, - находится клад, научной ценности которого сразу и не определишь.
      Они вошли в первый шалаш. Рыбников, как всегда, был осторожен:
      - Товарищи, как бы тут не было какой-нибудь заразы. Кто его знает, что происходило здесь...
      - Никакого риска, Устин Петрович, - ответил Лев. - Полярная зима - это такая дезинфекция, что никакие микробы не выдержат. Но главное - сотни лет прошло с того времени, как здесь в последний раз были люди.
      - Не думаю, - вдруг уверенно заявила Надя. - Вот совершенно свежие следы.
      Все увидели на снегу широкие, бесформенные следы, которые по первому впечатлению могли быть приписаны с одинаковым успехом и человеку, и зверю. Следы привели путешественников к шалашу, сохранившемуся лучше других. Он был укрыт двойным меховым покрывалом. Внутри было сравнительно светло. У входа лежал свежеубитый олень, из шеи которого торчала оперенная стрела. Тут же валялись стрелы, к стене был прислонен лук. По-видимому, кто-то начал свежевать добычу, но, вспугнутый появлением "Светолета", спрятался. Далеко уйти он не мог.
      Путешественники пошли по следам дальше. Вскоре в том месте, где снег растаял, следы исчезли. Стали звать на всех языках, какие знали, но никто не откликался.
      И снова наблюдательная Надя первая заметила, что груда хлама на месте развалившегося шалаша слегка шевельнулась. Через несколько секунд на зов Нади из-под хлама выполз человек небольшого роста, закутанный в обрывки меха. Он не решался подойти. Рыбников сказал ему по-русски:
      - Иди, иди сюда, друг, не бойся.
      Незнакомец бросился к ним со всех ног.
      - Вы русские? Какое счастье! - крикнул он по-английски.
      Гарри схватил его на руки, подбросил как младенца, поймал, прижал к груди.
      - Гип! Гип! Ура! Профессор Паульсен!
      Лев вспомнил: Паульсен - это норвежец из Подземного города, который одно время был вместе с Гарри.
      Паульсена отвели в теплую кабину "Светолета", освободили от лохмотьев, сделали спиртовое обтирание, одели во все чистое. Надя принялась его кормить.
      Лев с нетерпением ждал, когда можно будет приступить к расспросам: если профессор каким-то образом покинул Подземный город, значит, выход оттуда на поверхность острова существует!
      Лев поднял "Светолет" за облака и на самой незначительной скорости заставил его кружиться над островом. Паульсен сел за стол.
      Надя убрала посуду и устроилась сбоку, готовясь записывать рассказ норвежца.
      Паульсен поведал о подготовке восстания, о своей встрече с русским, которого называли Раш, о том, как он снабдил Раша планом Подземного города, как по просьбе русского был погашен свет... Рассказал о начале восстания, о первых его успехах и о том, как Конноли взорвал подводный выход...
      Фашисты, видно, о чем-то догадывались, а может быть, хотели сохранить нужного им ученого - во всяком случае, когда началось восстание, Паульсена взяли на административный горизонт и заключили не то в тюрьму, не то в какой-то тайник.
      Сколько он пробыл в заключении - неизвестно. Он считал себя навеки погребенным в каменной толще острова. И вдруг он почувствовал дуновение холодного ветра. Стены тюрьмы оказались вовсе не такими уж непроницаемыми.
      Профессор нащупал щель, из которой дуло. Пробовал расшатать камни. Он нечаянно нажал какой-то бугорок; каменный блок повернулся вокруг своей оси и отодвинулся. Паульсен очутился в низком тесном коридоре. Шел, бежал... Потом ступеньки вверх, опять коридор. И, наконец, обширная пещера. Солнечный свет указал выход на волю.
      Ослепленный, замерзший, полураздетый, профессор очутился на льду, покрывавшем остров. Казалось, гибель была неминуема. Но Паульсен решил бороться! Прежде всего необходимо связаться с повстанцами, помочь им. Ведь он знает выход. Но как проникнуть на нижние горизонты?
      Профессор Паульсен стал замерзать. Голод тоже давал себя чувствовать. Тогда он спустился к морю. Он чувствовал себя таким маленьким, таким одиноким перед лицом жестокой, неприступной полярной природы, что ничего не мог предпринять. Он бесцельно, наполовину бессознательно поплелся на запад, брел, еле переставляя ноги. И вдруг увидел поселок. Профессор побежал, но в поселке было пусто. Он нашел в большом шалаше лук и стрелы. Оружие хорошо сохранилось. Оно придало Паульсену силы и смелости. Он спрятался среди льдин и вскоре убил оленя. Тогда в нем проснулась воля к жизни, к борьбе. Он выбрал из хлама лучшие шкуры, сделал из щепок подобие пуговиц и вот - нарядился... Никогда раньше ему не приходилось свежевать животного. Он занялся этим делом, но вдруг увидел необычайную машину. Как мог он предположить, что это русские друзья? Он спрятался. Теперь он счастлив. Он готов вести своих новых, друзей в Подземный город. Нет, он не ошибется! Хоть он и был почти невменяем, но запомнил все: выход из подземелья был в высокой остроконечной скале над фиордом. Другой такой скалы вблизи нет, ошибиться нельзя. И это совсем недалеко. Он не знает, сколько шел. Но не мог же он уйти далеко!
      Лев откупорил бутылку цинандали. Наполнили бокалы.
      - За счастливую встречу! - сказал Лев, чокаясь с профессором.
      - За успех! - ответил тот, отпивая из бокала.
      Лев ушел в рубку управления, и через полминуты на экране показался одинокий "чертов палец", поднимавшийся высоко над фиордом.
      Последнее средство действует
      Конноли сжал зубы, нагнулся и схватил гранату. Он хотел так же быстро выпрямиться, но - проклятый радикулит! - пришлось швырнуть гранату не разгибаясь, и она на самую малость не достигла края щита. Одну ничтожную долю секунды казалось, что граната все же перелетит через щит. Но она свалилась обратно и, еще не коснувшись земли, взорвалась...
      Люди успели прижаться к стенам. Их было слишком много: лишь некоторые отделались испугом, остальные были ранены, а пулеметчики - убиты.
      Конноли лежал на трупах и, сдерживая стоны, повторял:
      - Спокойно... спокойно...
      Пулемет был опрокинут, шахтерская лампа исчезла. И если бы нападавшие вздумали штурмовать пост, никто не помешал бы им захватить штольню. Но странно - граната взорвалась, и на этом все кончилось. Тишина и мрак...
      Раненые пришли в себя, почувствовали боль и застонали.
      Конноли все еще бормотал:
      - Спокойно... спокойно...
      Долговязый Штумпф, личный доверенный коменданта, исполнитель его кровавых приговоров не по принуждению, а по призванию, сообразил, что надо навести порядок. Он вытащил из кармана электрический фонарик, осветил обезумевшую толпу и воскликнул:
      - Дорогой патрон! Вы ранены?
      - Боюсь, что смертельно! - отозвался Конноли. - У меня холодеют ноги. Ниже колен я их не чувствую...
      - О, мы вас вылечим, дорогой шеф! Вылечим...
      Штумпф отобрал полдесятка людей для защиты позиции, другим приказал убрать убитых, а легкораненых заставил нести коменданта. Он поддерживал носилки, всячески стараясь избавить патрона от толчков и тряски.
      Мрачная процессия, присвечивая карманными фонарями, приблизилась к освещенной зоне. Здесь она задержалась, так как штольня была перегорожена щитом, и старший по посту долго не соглашался его отодвинуть.
      - Не могу, не имею права... - разводил он руками, а его маленькие зеленые глазки явно издевались. - Что с того, что вы несете коменданта? Да будь он хоть сам фюрер! Приказано стрелять по всем, кто идет "оттуда"! Скажите спасибо, что не стреляли...
      Шульц, бывший боксер, был ранен в правую руку. Когда терпение его истощилось, он прицелился в скулу ефрейтора левой рукой и, собрав последние силы, двинул кулаком. Ефрейтор упал на спину. Шульц повалился на него. Солдаты поспешили отодвинуть щит в сторону, и процессия двинулась дальше.
      То ли шум, то ли боль и тряска вернули сознание коменданту. Он с трудом приподнялся на локте, оглянулся. Штумпф понял, что дела коменданта совсем плохи. Прозрачные ноздри сжимались в такт учащенному дыханию, глаза казались фарфоровыми, как у замороженного окуня.
      Сзади послышалась стрельба автомата. Конноли окончательно пришел в себя. Глаза его вдруг засверкали. Собрав остатки сил, он приподнялся и зашипел:
      - В машинный зал!
      Штумпф взмахнул автоматическим пистолетом, и носильщики свернули к машинному залу.
      Инженер-полковник Шмерцкопф, чуя неладное, пытался не пустить коменданта. Загородив дверь, он убеждал Штумпфа:
      - Его надо в лазарет, а не сюда. Он истекает кровью...
      - Молчать! - неожиданно гаркнул Конноли. - Несите!
      Штумпф бесцеремонно оттолкнул Шмерцкопфа и охранники внесли коменданта в машинный зал.
      - Сюда! - властно показал Конноли на пульт управления. - Положите меня на стол... И можете идти.
      - Доктора пришлите! - скомандовал Шмерцкопф.
      - Не надо доктора, - резко произнес раненый. - Ты, мой друг, - обратился он к Штумпфу, - подвинь сюда микрофон, чтобы я мог говорить... Вот так, отлично... Сделай мне перевязку, иначе я истеку кровью раньше, чем выполню свой долг. Теперь все хорошо... Последнее средство... Слушай, Карл, ничего не бойся! В последний момент я открою тебе тайну выхода, только тебе.
      Конноли протянул руку к красному рубильнику. Рука повиновалась ему... Значит, все в порядке.
      Штумпф разрезал окровавленные брюки. Ноги были усеяны черными пятнами сгустками запекшейся вокруг ран крови.
      - Ничего, ничего, - говорил Штумпф. - Скоро вы будете бегать, как молодой жеребенок...
      Странное чувство связывало сердца этих двух мерзавцев. Конноли, тогда еще герр Оскар Крайц, владелец пивоваренного завода и офицер СС, патрулируя одну из центральных улиц Берлина, как-то наткнулся на молодого громилу, только что зарезавшего целую семью. Его поймали в тот момент, когда он, выбросив из окна два узла с награбленным, стал спускаться сам.
      Оскар Крайц обязан был расстрелять его на месте. Но у Крайца проснулись родительские чувства: у него был сын, примерно таких же лет; этого сына еще гнилое социал-демократическое правительство за точно такие же развлечения отправило в концентрационный лагерь. Когда фашисты пришли к власти, Оскар Крайц объездил все места, где мог бы быть его сын, но так и не обнаружил его.
      Зачем же убивать молодого человека? Нет! Оскар Крайц решил внести свои коррективы в судьбу Карла Штумпфа...
      Короче говоря, начальник эсэсовского патруля инсценировал расстрел, а на самом деле отпустил бандита, взяв с него предварительно слово, что он явится к своему спасителю в ту же ночь. И Карл Штумпф не обманул своего благодетеля. С тех пор они не разлучались. Оскар Крайц приобрел верного телохранителя, бесплатного палача, а Карл Штумпф - эрзац-отца.
      И вот при каких обстоятельствах им суждено расстаться... Конноли слышит, как сморкается за пультом Карл Штумпф. Раненому доставляют удовольствие эти звуки: хоть одно существо оплакивает его смерть...
      За стенами зала поднялся шум. Это повстанцы ворвались на административный горизонт... Они окружают машинный зал. Отлично!
      Первое движение: поворот выключателя - и стальная дверь замкнута токами намертво.
      Второе движение: микрофон. Конноли стал говорить, и с каждым словом голос его крепнул:
      - Внимание! Говорит комендант Подземного города! Моя рука на красном рубильнике. Это значит, что от малейшего моего усилия все взлетит к чертям вместе с вами! Мне жизнь недорога, мне жить осталось не больше часа. Но вы составите мне веселую компанию на тот свет. Итак, пятнадцать минут! Пятнадцать минут срока! Если в течение этого времени вы не выдадите зачинщиков и не сложите оружия - смерть! И еще предупреждаю: первая попытка воспрепятствовать мне ускорит конец! Моя рука на красном рубильнике!
      Стальной цилиндр машинного зала загудел от тяжелых ударов.
      - Предупреждаю - смерть! - повторил Конноли.
      Стало тихо. Лишь сталь продолжала дрожать, и от этого в ушах Конноли звенело. Полумертвый, обескровленный, он снова испытывал величайшее наслаждение, доступное хищнику: он по-прежнему владеет многими тысячами жизней.
      Конноли окликнул Штумпфа. Тот не замедлил склониться над ним.
      - Я здесь, я слушаю вас, дорогой патрон!
      - Карл, тайный выход ведет из главной галереи, налево от центрального ствола, в пещеру в "чертовом пальце". Дверь в галерее скульптурная. Придавишь левый сосок фигуры римлянина, наступишь на левую стопу - и она отодвинется. Не теряя времени, спеши к морю. Там должен быть самолет господина Блекпига.
      Конноли закрыл на секунду глаза. Ноздри его были прозрачны и перестали сжиматься. Штумпф глядел на него и шептал:
      - Умер, умер...
      Но комендант вдруг вздохнул и снова заговорил:
      - Хорошо бы отправиться в последний путь вместе с дорогим компаньоном... Это, впрочем, все шутки. Я думаю, мой друг, что тебе лучше всего сейчас немедленно покинуть Подземный город... Воспользуйся выходом из машинного зала, расположенным под компрессором номер семь. Разорви на себе одежду, вымажься мазутом, чтобы бунтовщики приняли тебя за своего. Ну, прощай, Карл!
      Он пожал руку своему питомцу.
      Исход из подземного города
      Ценою колоссального напряжения воли, с помощью всех помощников Рашу удалось добиться тишины. Он понимал, что предупреждение коменданта не пустая угроза. Через пятнадцать минут Подземный город взлетит в воздух или провалится в преисподнюю. За эти четверть часа надо что-то придумать. Попытка овладеть машинным залом лишь ускорит развязку. К тому же, как сообщали захваченные в плен охранники, комендант тяжело ранен. Он может включить проклятый рубильник, когда ему покажется, что силы его на исходе...
      Конноли почувствовал себя лучше. Повязка, наложенная Штумпфом, остановила кровь.
      Но кто это так назойливо скулит под столом? А, это старый Шмерцкопф'
      - Ну что, старина? Конец? По крайней мере, много шума... Я думаю, что сам фюрер не имел такой отходной... Что с вами, Шмерцкопф? Вы стоите на коленях, почтенный инженер-полковник? Где Карл?
      Шмерцкопф забормотал:
      - Карл Штумпф ушел. Он воспользовался подземным ходом и теперь, вероятно, в безопасности. Я бежал за ним, но отстал... Там толпа... Они окружили машинный зал... Они ищут провода...
      Конноли засмеялся, и смех его напоминал визг напильника.
      - Дурачье! Кто же будет устраивать такое приспособление на проводах?! Вот вы, герр Шмерцкопф - инженер, но ведь и вы не знаете, что здесь беспроволочное зажигание. Ха-ха... - Конноли поднес руку с часами к глазам. - Ну-с, осталось девять с половиной минут.
      Он жестом приказал Шмерцкопфу отойти и снова включил микрофон.
      - Эй, презренные рабы! Осталось девять с половиной минут! Чтобы каждый чувствовал приближение смерти, я буду отсчитывать минуты!.. Итак... Девять минут!
      Он ждал воплей, но за стенами машинного зала было необычайно тихо.
      - Восемь минут! - сказал Конноли. - Моя рука на рубильнике.
      Кто-то негромко постучал в дверь. Голос, полный достоинства, произнес:
      - Здесь командующий восставшими - русский, которого вы обозначали номером четыре тысячи триста шестьдесят девять. Я предлагаю вам сдаться.
      - Сдаться? - засмеялся Конноли. - Вы у меня сейчас запляшете... Семь минут...
      Он ожидал негодующего ответа, новой попытки пробить стену машинного зала, но снаружи была тишина.
      - Я умоляю вас, - воскликнул трясущийся Шмерцкопф, - начните переговоры.
      Казалось, Конноли не слышит его. Рука коменданта неподвижно лежала на рубильнике, его взгляд не отрывался от микрофона.
      - Шесть минут...
      - Но ведь это безумие! - Шмерцкопф топтался на месте, не решаясь броситься на коменданта. - Безумие! Я не хочу умирать! Я хочу жить! Жить!
      - Умрешь, умрешь, - злорадно бросил ему Конноли. - Умрешь - и ничего не останется, и имени никто не вспомнит... Пять минут!
      За стеною по-прежнему была тишина. Конноли объявил четыре минуты, три, две, одну...
      Он нажал красный рубильник.
      Подземный город перестал существовать.
      ...Повстанцы успели отбежать подальше от "чертова пальца". Когда до них из-под земли донесся глухой гул взрыва, они приветствовали его буйными криками.
      Эвакуация из подземелья началась как только Конноли произнес "девять минут". Можно было только удивляться организованности, с какой эти люди покинули свою подземную тюрьму. Годами у них вытравливали чувство человеческого достоинства, заставляли забыть свое имя. И вот в минуту решающего испытания заключенные показали себя настоящими людьми: они уступали друг другу очередь, как чести, просили разрешения нести раненых... Не забыли вывести из обреченного Подземного города даже охранников.
      Недавние каторжники знали, что своим освобождением они обязаны советскому офицеру. Это он не дал угаснуть в них огоньку разума. В последний момент, когда, казалось, ни для кого не было спасения, Раш одним выстрелом решил судьбу узников: Штумпф свалился к ногам бетонного римлянина, не успев воспользоваться открытой дверью. Тысячи людей прошли мимо него к свободе, солнцу и жизни.
      Провалился в бездонную пропасть, образовавшуюся на месте ледяного купола, и "чертов палец". Подземный город - последний осколок "третьей империи" исчез в пучине.
      Солнце! Люди смеялись и плакали, протягивая к нему руки. А оно чуть грело, босые ноги обжигал лед.
      Они еще не сознавали всей опасности и трудности своего положения.
      Раш шел молча. Он понимал, что если они не получат помощи, всем грозит гибель в ледяной пустыне.
      Вдруг Раш увидел - или это ему почудилось? - что от солнца отделилась какая-то частица и понеслась к земле, к ним. Частица эта росла, приближалась и вот уже стали видны очертания чудесной машины. Над ней пылал красный флаг.
      Ледовые просторы, никогда раньше не видавшие такого количества людей, огласились могучими криками, вырвавшимися из тысячи грудей на десятках языков:
      - Да здравствует СССР!
      - Да здравствуют Советы!
      Повстанцы подхватили на руки своего командира и подняли его навстречу машине.
      Это был летательный аппарат неизвестной конструкции. Солнце обливало его золотым сиянием.
      Машина опустилась на лед. Ее окружили заросшие, оборванные люди. Они были бы страшны, если бы в их глазах не светилась радость.
      Первым из машины вышел Гарри. Увидев Раша, он бросился к нему, прижал к груди.
      Вслед за Гарри из "Светолета" вышел человек небольшого роста, бледный, одетый в меховый комбинезон. Эта был Паульсен. Он долго смотрел в ту сторону, где раньше высилась одинокая скала, а теперь зияла воронка. Потом покачал головой:
      - Конец Подземному городу... Конец...
      Паульсен увидел Раша и подошел к нему с таким видом, будто они расстались только час назад.
      - Здравствуйте, товарищ!
      - Здравствуйте, профессор! Я очень рад видеть вас живым... Я думал - вас убили.
      - Меня спасли ваши соотечественники. Вы очень счастливый человек. У вас такая родина, такие люди! У меня... Не знаю, что ждет меня дома, не знаю...
      Но Раш уже его не слышал. Он взглянул на тех, кто подошел к нему вслед за Паульсеном, и схватился рукой за грудь. Все поплыло перед глазами. Он пошатнулся. Чьи-то сильные руки подхватили его.
      - Лев... Устин... - еле слышно прошептали его побелевшие губы. - Откуда вы?..
      И ему показалось, что прошло очень много времени, прежде чем донесся до него взволнованный, радостный крик:
      - Отец!
      "Западная цивилизация"
      Генерал Гробз, командующий арктическими базами вооруженных сил Монии, только забылся первым сном, а его уже разбудил адъютант. Генерала вызывали на радиостанцию. Накинув поверх пижамы доху, генерал проследовал к нетерпеливо ожидавшему его радисту-оператору. Генерал был не в духе. У него после обильного вечернего возлияния немилосердно трещала голова.
      - В чем дело? - хмуро бросил он.
      - Господин генерал, вас вызывает начальник советской экспедиции...
      - Какой советской экспедиции? - не понял Гробз. - Что за начальник?
      - По-видимому, тот самый, что сообщил о девятнадцати наших гражданах кандидат Солнцев.
      - Солнцев? Гм... - генерал потер лоб, но ничего не вспомнил. - Передайте: генерал Гробз у аппарата.
      - Есть, господин генерал... Совершенно верно, Солнцев. Вот его ответ: "У аппарата начальник советской экспедиции, кандидат технических наук Солнцев".
      - Гм, - пробормотал генерал, разглядывая пепел на сигаре. - Что ему нужно?
      - Солнцев сообщает: "Час тому назад из Подземного города освободились 8316 военнопленных. Среди них 714 солдат и 62 офицера вашей армии... Подземный город взорван комендантом... Раздетые и босые люди на льду. Помощь из СССР прибудет утром. Прошу выслать самолеты за вашими соотечественниками, остальным помочь теплой одеждой, медикаментами, провизией".
      - Что-о? - закричал генерал. - Подземный город взорван? Комендантом?! Да как он смел, немецкая свинья... Нет, нет, - опомнился он, - этого не передавайте. Сообщите этому Солнцеву: "Командование монийскими вооруженными силами в Арктике ничего не знает о Подземном городе. Командование просит сообщить: кем, когда, за каким номером и за чьей подписью выдано вам разрешение на полет и посадку в этом секторе Арктики, и выражает искреннее сожаление, что советская экспедиция до сих пор не нанесла визита. Просим также точно указать, о каких именно военнопленных идет речь". Передали?
      - Так точно... Он отвечает: "Ставлю в известность генерала Гробза, что нахожусь на острове, открытом русским мореплавателем, но до сих пор не нанесенном на карты. Полеты производил с разрешения правительства страны, которой принадлежит этот сектор Арктики. Считаю своей приятной обязанностью в ближайшем времени лично засвидетельствовать генералу Гробзу свое глубокое уважение".
      - Нахал! Нет, нет, этого не передавайте. Передайте: "Если вы утверждаете, что утром прибудет помощь из СССР, значит, так называемые военнопленные освобождены давно, иначе помощь не могла бы так быстро прибыть. Почему же вы только сегодня ставите меня об этом в известность?" Что он отвечает?
      - Он отвечает, что военнопленные не освобождены, а освободились час тому назад сами.
      - Кого он морочит! Передайте: "Генерал не верит в чудеса". И еще передайте: "Через три часа к вам прибудет представитель командования".
      Генерал отправился домой. Настроение его еще больше ухудшилось. Русские узнали о существовании острова Полярного Робинзона. Подземный город перестал существовать... За такие дела генерала Гробза по головке не погладят...
      Дома он понял, что сделал ошибку, и бросился к телефону.
      - Радиорубку!.. Дежурный! Мы забыли запросить координаты этой русской экспедиции. А то если... Запомните сами и передайте всем: мы об этом острове ничего не знаем.
      Проклятая служба! И дернул же его черт согласиться на этот пост в Арктике! Теперь прощай, карьера...
      Наконец радист сообщил, где искать русских. Генерал отдал распоряжение отправить туда реактивный самолет и снова лег в постель.
      ...Освобожденные, в том числе и граждане "великой страны монийской цивилизации", чтобы как-нибудь согреться в ожидании самолетов, пели и плясали... Они были голодны, многие еле держались на ногах. Но всех пьянила радость свободы, счастье предстоящего возвращения на родину.
      Издали донеслось чуть слышное гудение. Вскоре оно усилилось. И вот уже на горизонте засверкала серебряная точка. Две струи молочного тумана чертили след приближавшегося самолета. Через несколько минут он опустился на морской лед и подрулил к берегу. Люди в лохмотьях побежали к самолету. Из машины выскочили солдаты и выстроились в ряд.
      - Стойте! - закричал высокий сухопарый офицер.
      Освобожденные топтались в недоумении - никто не посмел приблизиться к самолету.
      Пять откормленных солдат вместо приветствия направили на толпу оружие. Тысячной толпе ничего не стоило раздавить их. Но ведь это монийские ребята такие, какими когда-то были и они, освобожденные...
      Наконец сухопарый офицер скомандовал:
      - Граждане Монии! Отделитесь от прочих. Кто разделяет программу красных, отойдите вправо. Кто не разделяет этой программы, останьтесь на месте...
      Подавленные люди не двигались. Они смотрели на своих соотечественников и молчали. Но вот кто-то закричал:
      - Мы хотим домой! К семьям! Нам нужен отдых! Нам нужны жилье, одежда, пища. О программах поговорим дома!
      - Правильно! - подхватили остальные. - Сначала домой! Мы этого заслужили!
      - Понятно, - зло бросил офицер. - Я доложу генералу.
      Он сделал знак, солдаты, пятясь и не опуская автоматов, вошли в кабину. Самолет сорвался с места и вскоре исчез за горизонтом...
      Генерал все еще ворочался в постели, то и дело зажигал потухавшую сигару и проклинал свою службу. Четыре тягучих удара больших стенных часов напомнили ему, что самолету пора вернуться.
      Генерал снял телефонную трубку:
      - Майор Ренкин прибыл?
      - Только что, господин генерал!
      - Передайте ему, что я его жду.
      Вскоре майор, похожий на спицу, прошел в кабинет. Генерал показал ему на кресло и предложил сигару. Ароматный дым листьев, выращенных рабами на Кубе, поднялся под потолок уютного монийского коттеджа, завезенного на лед Арктики.
      - Рассказывайте, что видели.
      - Немного, господин генерал! Русские, как известно, не особенно любят показывать...
      - Понятно... А Подземный город?
      - Насколько я понимаю, его больше нет.
      - Подробности?
      - О! И близко не пустили!.. Не успела машина приземлиться, как к нам кинулась толпа оборванцев. Блокировали самолет, не дали и шагу ступить! Пришлось прибегнуть к авторитету оружия, чтобы удержать их на расстоянии...
      - Что за народ?
      - Называют себя гражданами Монии. Но еще почище тех, что во времена кризиса бродили с семьями по дорогам...
      - Беседовали с ними?
      - Пробовал... Какая же беседа с толпой?
      - Это правильно, - глубокомысленно изрек генерал. - С толпой разговор один...
      - По-моему, - продолжал майор, - если они и были когда-то монийцами, то теперь весьма далеки от нашего представления о типе подлинного гражданина. Это одичавшие, неистово орущие оборванцы.
      - Что же они кричали? - полюбопытствовал генерал.
      - "Домой! К семьям! Пищи! Крова!"
      - Вы действовали вполне правильно, майор! Благодарю вас. Идите отдыхать... Впрочем, скажите, этого самого кандидата Солнцева вы видели?
      - Нет, не пришлось.
      - Отлично. Я вас больше не задерживаю.
      Майор ушел спать, но генерал в ту ночь не сомкнул глаз. Он вызвал адъютанта и начал диктовать секретное донесение в Ивертон. "
      ...В дополнение к донесению No027 о появлении в районе расположения наших баз летательных машин неизвестной национальной принадлежности, обладающих способностью становиться невидимыми, доношу: национальная принадлежность машин установлена. Машины принадлежат СССР. В отношении положения на рудниках доношу, что в результате восстания перемещенных лиц, причины которого я еще не выяснил, работы прекращены, шахты взорваны и затоплены. Рабочие буйствуют. Некто Солнцев, именующий себя начальником научной советской экспедиции, настойчиво предлагает принять около восьмисот перемещенных, являющихся якобы гражданами нашей страны. Утверждение в высшей степени сомнительное, никакими документами не подтвержденное, основанное только на личных заявлениях перемещенных. Поведение вышеуказанных перемещенных свидетельствует о том, что все они распропагандированы русскими большевиками. Считаю допущение подобных элементов в Монию нежелательным и прошу немедленных указаний.
      Генерал Гробз".
      Около пяти часов утра это донесение, тщательно зашифрованное, было передано на радиостанцию.
      Генерал не рассчитывал получить ответ ранее двенадцати. Но ответная шифровка прибыла уже через час. "
      Обстановка сложная. Граждан Монии необходимо вывезти из Арктики, чтобы не дать козырных карт оппозиционным партиям. Организуйте тайную отправку монийцев проверенными пилотами в Клайд, Кардия. Кардийское правительство сохранит тайну. Рассчитываем на вашу оперативность. Исполнение донести к семнадцати часам".
      Генерал чувствовал себя так, словно провалился в ледяную воду. Он долго пожимал плечами. Потом замешал двойную порцию любимой винной смеси, проглотил и пошел на радиостанцию.
      Когда Солнцева вызвали к аппарату, генерал приказал передать, что готов принять лиц, претендующих на монийское подданство, и что первые самолеты прибудут за ними через два часа. Солнцев ответил, что его это мало касается, что он - лицо постороннее, случайно оказавшее помощь освободившимся, передал о положении их на базу, но теперь, как ему кажется, есть основание опасаться, как бы освободившиеся не отказались от услуг военной администрации Монии: первая встреча их очень оскорбила... Во всяком случае, они уже обратились по радио к мировой общественности и ждут ее помощи...