Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Красное на красном (Отблески Этерны - 1)

ModernLib.Net / Фэнтези / Камша Вера Викторовна / Красное на красном (Отблески Этерны - 1) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Камша Вера Викторовна
Жанр: Фэнтези

 

 


Камша Вера
Красное на красном (Отблески Этерны - 1)

      Вера Камша
      Красное на красном
      (Отблески Этерны - 1)
      По преданию, Кэртиана держится на четырех столпах - четырех
      Великих Домах, чьи потомки составляют ее мощь и славу. Однако
      приход к власти узурпатора-бастарда сделал лучших людей Золотой
      Империи непримиримыми врагами. И вот уже четыреста лет над одними
      вороном реет тень предательства, лица других овевают ветра
      изгнания, третьих судьба проверяет на крепость, как море скалы, а
      четвертым молнии несчастий испепеляют сердца. По преданию, Четверым
      суждено соединиться. Но только случится это на дружеском пиру или
      на поле брани - неведомо. Как неведомо будущее забывшим прошлое и
      не желающим понять настоящее.
      Во время войн спартанцы носят одежды
      красного цвета...
      Если кто из спартанцев бывает ранен,
      врагам этого незаметно, так как сходство
      цветов позволяет скрыть кровь.
      Плутарх
      Я всегда шел по линии наибольшего
      сопротивления.
      Н. Гумилев
      Пролог
      Одинокий
      В городе, который некогда назывался Кабитэла, а ныне - Оллария, цвела сирень. Белые и лиловые свечи, как и положено горящим свечам, были обречены. Обречены были и воркующие на крышах голуби, и суетящиеся на улицах люди, и сам этот мир, но неизбежность конца придавала весеннему городу некое горькое очарование. Трудно любить то, что всегда было и всегда будет, зато осознание того, что "это в последний раз" оживляет притупившиеся чувства, и ты замечаешь вещи, которые раньше не замечал, и сердце твое разрывается от любви и боли.
      Одинокий в последний раз шел улицами Олларии - этот мир становился опасен. Скоро старая, добрая Кэртиана будет вотчиной раттонов, пройдет еще несколько веков и то, во что превратится некогда вольный и радостный мир, придется уничтожить. Из великого Ожерелья выпадет еще одна бусина - не столь уж и страшная потеря, ведь сама Нить уцелеет.
      Шедший цветущим городом гость понимал, что беда случится не завтра. То, что для него было - "скоро", для смертных означало почти "никогда". Люди, спешащие по своим делам и странным образом не замечающие высокого чужака успеют долюбить, досуетиться, доненавидеть, равно, как и их дети, внуки и правнуки. И все равно Одинокому было мучительно жаль исполненный жизни город с его каштанами и сиренью, щебечущими скворцами, красными черепичными крышами и булыжными мостовыми.
      Люди... Одинокий усмехнулся, - он ведь тоже БЫЛ человеком. Был, пока не прошел Костры Этерны. Его никто не вынуждал - в пламя Этерны нельзя ни столкнуть, ни заманить. Он сам выбрал свою судьбу, согласившись умереть, чтоб воскреснуть Стражем Заката, вечным воином и странником, давшим клятву хранить Ожерелье.
      Одинокий не знал, как и где начался его путь - Нить длинна, а его память сгорела в вихре лилового огня, огня цвета доцветающей сирени. Нет, он ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел, - бесконечный бой, в котором не может быть победы, стал его прошлым, настоящим и будущим, не оставив места для сомнений и тоски, но в некоторых мирах страннику хотелось задержаться. Одинокий полагал, что эти миры чем-то напоминали его прежнюю родину, но чем не знал и не мог знать. Все, что случилось до того, как будущий страж заката шагнул в лиловый костер, и адская боль разорвала в клочья сознание, исчезло.
      Это было разумно - прошлое имеет над нами слишком большую власть. Те, кто держит на плечах небо, должны быть свободны от былых привязанностей и долгов, но весенняя Кэртиана пьянила и печалила. Может, все дело было в цветущих каштанах и сирени, а, может в чужих улыбках или в стремительных острокрылых ласточках...
      Одинокий протянул руку, и могучий каштан медленно склонил ветви навстречу чужаку. Сильные пальцы легко коснулись цветочной грозди, и путник чему-то улыбнулся, по-кошачьи сощурившись. Он мог обернуться стариком, юношей, женщиной, леопардом, драконом, наконец, но предпочитал оставаться самим собой. Внешность - единственное, что оставил ему лиловый огонь. Страж Заката надеялся, что кто-то когда-то любил его именно таким. Или ненавидел. Одинокий не сомневался, что всегда был воином, но все остальное... Он не знал, было ли ему, что терять - хотелось верить, что было.
      Иногда он пытался придумать себе человеческое прошлое, счастье, от которого отказался, последовав за позвавшей его адой, но выдумки или таяли, как облака, или жгли, как раскаленное железо. Вечный воин, он сочинял сказки о великой любви и преданной дружбе, а они не сочинялись. Он видел себя умирающим от удара в спину, ожидающим пыток и казни, скитающимся в чужих краях, идущим сквозь чужую зависть, злобу, презрение, но не счастливым. Отчего-то казалось, что в его жизни ненависти было больше, чем любви, а боли больше, чем радости, и все равно Одинокий предпочел бы помнить все.
      Колокольный перезвон вернул странника на землю Кэртианы. Смертные всегда и всюду просят небожителей о милости, не зная, что боги погибли, а те, кто принял их ношу, не имеют ни сил, ни возможности снисходить к человеческим просьбам. Чуждое не оставляет попыток поглотить Ожерелье, а противостоят растущему напору лишь Одинокие. Их дело - сражаться, и пока они бьются, смертным отвечают раттоны, будь они трижды прокляты!
      Одинокий отпустил ветку и смешался с выходящим из храма людским потокам. Его не замечали, не "не видели", а именно не замечали, зато он замечал все, ведь он видел Кэртиану в последний раз, Кэртиану, которая тысячи лет была его "поляной в лесу", местом, к которому тянулось его сердце. Залечив раны и, набравшись сил, он, прежде чем вернуться в бой, проходил через этот мир, запоминая женский смех и детский крики. Одинокий не создавал Кэртиану, и не был ею создан, но ему хотелось любить, и он полюбил этот мир и, защищая Ожерелье, защищал в первую очередь его. Кэртиана жила и дышала за его спиной, так было, но так больше не будет. Он не вправе позволить раттонам отыскать свои следы - Осень слишком драгоценна, чтобы рисковать ею. Осень дороже Кэртианы, а Ожерелье дороже одной из бусин.
      Когда Этерна была цела, они сражались за каждый из миров Ожерелья. Теперешних сил едва хватает, чтобы сдерживать Чуждое на Новом Рубеже. Раньше Одинокие вмешивались в дела смертных, называвших их, кто богами, кто демонами, теперь в прошлом и это. В прошлом все, кроме боя. Когда падет последний защитник, придет конец и Ожерелью, только раттонам этого не понять. Они вообще мало что понимают, эти возомнившие себя богами ничтожества. Играя в свои игры, они подгрызают Нить, невольно помогая тому или тем, кто рвется к ней снаружи. Теперь они подняли голову и в Кэртиане.
      Одинокий медленно шел по залитым солнцем улицам, наслаждаясь тем, что ступает по твердой земле, дышит полной грудью, видит цветы и улыбки. Грязь, старость, несправедливость никуда не исчезли, но он старался не думать о них, так же как и о раттонах. Твари еще не вошли в полную силу, Кэртиана не знает, что смертельно больна, и в этом ее счастье.
      Если б он мог задержаться! Но каждый должен делать то, что за него не сделает никто. Место Одинокого, его бой на Рубеже. Внутренние Миры выживают или погибают сами и по своей вине. Смертные наделены волей и разумом, они могут и должны дать отпор раттонам, а не идти у них на поводу, но как им это объяснишь?! Он несколько раз пробовал говорить с людьми - его не понимали.
      Улица заканчивалась у старинной стены, к которой лепились торговые ряды. Оллария поглотила старую Кабитэлу. Новое или поглощает старое или убивает. Когда-то здесь расстилались ржаные поля, которые топтали воины Франциска Оллара, бастарда, пожелавшего стать великим королем и ставшего им.
      Губы Одинокого скривились в усмешке. Откуда у него привычка улыбаться и даже смеяться, когда на сердце особенно мерзко, Страж Заката не знал. Возможно, это тень его старой жизни. Магия Этерны была сильна, но даже она не уничтожила всего. Воин не помнил, что с ним было, но его притягивали или, наоборот, отталкивали некоторые звуки, запахи, лица. Вот и тот рыцарь, которому он сказал, что совесть выше и чести, и закона, почему он заговорил именно с ним? Сколько лет прошло! Почему ему до сих пор больно вспоминать, чем все закончилось? Кэртианца давным-давно нет на свете, а он все ищет для него слова и доводы, ищет и не находит. И все равно случившееся тогда, отобрало у раттонов несколько веков. Для Ожерелья - миг, для Кэртианы жизнь восьми или десяти поколений. Жаль только, что тот, кто подарил своему миру четыреста лет свободы, не дождался ни благодарности, ни понимания...
      Толпившиеся на улице горожане, расступились, пропуская красивого всадника на породистой вороной кобыле, и Одинокий невольно залюбовался. Человек был счастлив, как может быть счастлив лишь... человек, живущий единым, сверкающим мигом. Он любил и был любим - Одинокий понял это сразу. Захваченный волной чужой радости, странник не сразу почуял приглушенную ненависть. За влюбленным следили. Кто? Соперник? Муж? Или эта злоба не имеет ничего общего с чужим счастьем? Похоже на то, уж больно она холодна и расчетлива.
      Страж Заката пожал плечами, мысленно пожелав неведомому всаднику избежать удара в спину, и сразу же забыл и о нем, и о его враге. Этот вечер принадлежал ему, и он хотел провести его так, словно сам был плотью от плоти этого мира.
      Ожерелье, Рубеж, бой без надежды и без конца все это нет, не исчезло, но словно бы отодвинулось. Одинокий чувствовал себя свободным и смертным, он даже позволил себе зайти в таверну и сесть в углу, куда немедленно принесли кувшин с вином, после чего никто и не подумал взглянуть в сторону странного чужака. Люди приходили и уходили, а Одинокий смотрел на них - пьющих, смеющихся, поющих... Откуда-то вылезла маленькая пятнистая кошка, почти котенок, и остановилась, нерешительно глядя на гостя.
      Кошка - не человек, ей глаза не отведешь. Эти маленькие вольные твари не только чуют всех, владеющих магией, но и сами ей сопричастны, потому-то раттоны их и ненавидят. И ненависть эта взаимна. Если кошек начинают гнать, проклинать, называть нечистыми, предавшимися злу тварями, ищи поблизости раттонов. Одинокий поднял бровь, и кошка, расценив это, как приглашение, прыгнула ему на колени. В зверьке билась магическая искра, маленькая и слабая, но отчетливая. Кошки понимают, что ждет Кэртиану. Кошки, но не люди.
      Воин успел застать создателей этого мира. Их было четверо, и они откликнулись на призыв Этерны и ушли на Рубеж, поручив Кэртиану своим избранникам из числа смертных. Человеческой памяти хватило на три тысячи лет. Не так уж и мало, если вспомнить, что люди редко живут дольше семидесяти...
      Правнукам нынешних гуляк придется туго - раттоны убивают чужую радость, может быть, потому что сами на нее не способны. Зависть, злоба, страх, это да, это по ним, но радости этим существам не отпущено. Только злорадство. Возможно, их стоит пожалеть, но Одинокий, если б мог, перебил их всех. Если б мог... Здешним обитателям и не снилась мощь, которой он обладал. Страж Заката мог уничтожить Кэртиану и боялся, что испить эту чашу доведется именно ему. В его власти уничтожить, но не спасти.
      Как легко сжечь зачумленный город и этим остановить заразу, но кто возьмется одолеть беду, выловив всех чумных крыс? А раттоны - чумные крысы Ожерелья, их становится все больше, а Одиноких все меньше!
      Кошка, почуяв его ярость, вздрогнула и прижала уши. Она знала, как сражаться с крысами, если б ее сородичи были покрупнее и посильнее, если б их удалось объединить и натравить на этих, с позволения сказать, новых владык, но увы!
      Страж Заката взял кубок и поднес к кошачьей морде. Зверушка брезгливо сморщила нос и отодвинулась. Пробовать вино она не собиралась, и Одинокий выпил сам. В память первых богов Кэртианы! Они были готовы умереть на Рубеже, а смерть настигла их в Этерне, казавшейся самым безопасным местом Ожерелья. Тогда погибли многие и вместе с ними погибла надежда.
      Одинокий залпом допил вино, словно ему, теперешнему, это могло помочь. Вечер продолжался. Играла музыка, танцевала черноволосая девушка в алой низко вырезанной блузке, а он видел шар ревущего пламени, чудовищную звезду, родившуюся из гибели Этерны. Нет, это было потом, конь его судьбы свернул с общей дороги раньше.
      ... Они стояли под серебристым мертвым небом без солнца и птиц, а Пепельное море, лениво переливало у их ног тяжелые, медленные волны. Казалось, Чуждое устало рваться вперед, его напор ослабел. Уходившие в Этерну шутили, что отдыхать можно и на Рубеже, и они готовы остаться. Потом камни на мечах вспыхнули лиловыми звездами, предупреждая о том, что Чуждое шевельнулось. Приближался бой - один из множества - ничего выдающегося, сколько таких было, и сколько еще будет.
      Горизонт набухал похожими на гарадских итаров тучами, предвещая бурю, которую предстояло остановить. Шторм подползал медленно и неотвратимо, нападавшие и обороняющие в тысячный раз готовились померяться силами, заранее зная, что они равны. Стратег остающихся нехорошо улыбнулся, приветствуя подползавшего врага, небо стало ниже, море с шумом отступало, обнажая скалистое дно. Ни водорослей, ни раковин, ни бьющейся на мели рыбы. Только серый, отливающий сталью камень...
      - Нам пора, - Одинокий забыл, кто произнес эти слова, - это не наш бой.
      Бой и вправду был не их. Они сделали свое дело и могли возвращаться в Этерну, но он избрал другую дорогу. Дворец Архонта с его вечными празднествами в честь вернувшихся с Рубежа и уходящих на Рубеж был хорош, но Одинокий не любил пиров, можно даже сказать, ненавидел. Видимо, это тоже выползло из его убитого прошлого. Воин не помнил, что с ним было, но каждая поднятая в высоких чертогах чаша отзывалась в сердце звериной тоской. Одинокий любил своих товарищей, любовался адами, верил Архонту и Стратегам, но их буйное веселье было не по нему. Похоже, он стал Одиноким до того, как это слово сорвалось с губ последней уцелевшей ады. Как бы то ни было, ненависть к пирам его и спасла. Убегая от ненавистной радости, он забрел сюда, в Кэртиану, где его и застиг зов.
      Рубеж просил помощи, и было некогда думать, что там происходит. Он бросился назад...
      Одинокий с силой сжал пустой кубок, вспоминая непосильную тяжесть, словно ему, как герою легенды, и впрямь пришлось взвалить на плечи небесный свод. Рядом кто-то упал, груз стал еще неподъемней, он стиснул зубы, заставляя себя держаться. Сгоревшие Миры, по которым пролегал Рубеж, были мертвы, их можно было оставить без особого риска, но единожды отступив, отступишь снова, и он держался, они все держались...
      Чуждое, наконец, схлынуло, как всегда, рассыпавшись стаей странных, смертных созданий, на сей раз похожих на летучих медуз. Полупрозрачная мерзость сама бросалась на мечи, словно желая побыстрее со всем покончить. Одинокому показалось, что бой длился дольше, чем обычно, но, возможно, он просто устал.
      - В Этерне решили, что мы испугались собственной тени? - недовольно бросил бившийся рядом Стратег, разрубая слизистый гриб.
      - Я не был там - Одинокий отшвырнул студенистое полушарие.
      - Не понимаю. Нас не услышали? Или что-то стряслось в самой Этерне?
      Тогда это показалось бредом. Что могло стрястись в месте, исполненном великой Силы, покорной Архонту и его сподвижникам? Нет, это невиданная доселе схватка приглушила Зов, и он не достиг цели.
      - Как бы то ни было, я должен говорить с Архонтом, - бросил Стратег, оглядывая из-под руки серебристый горизонт, - и я буду говорить с ним.
      Поговорить с Архонтом Стратегу не удалось - Этерны больше не существовало. Что именно произошло, уцелевшие так никогда и не узнали. Был ли это заговор, неосторожность, несчастливая случайность или же сработал доселе неведомый закон мироздания, но произошло то, что произошло.
      Те, кого в час беды не оказалось в Этерне, собрались на Рубеже. Их оказалось больше, чем они боялись, и меньше, чем надеялись. Выжившие могли держать Рубеж, но не создавать миры и не одаривать избранных бессмертием и силой. Одинокий навеки запомнил глаза Стратега - исполненные боли и тревоги глаза воина, осознавшего, что ему не дождаться ни помощи, ни приказа, что все смотрят на него, и отныне от него зависит исход войны... Стратег стал Архонтом, а все они - Одинокими, не загадывавшими дальше грядущей схватки.
      Рано или поздно, Чуждое прорвет оборону и набросится на внутренние миры, впрочем, в последнее время Одинокий стал опасаться, что раттоны погубят Ожерелье прежде, чем падет Рубеж.
      ... Крик был неожиданным и страшным. Это не было зовом в прямом смысле этого слова, но Одинокий вскочил, сбросив на пол раздосадованную кошку. Неподалеку шел неравный бой - кто-то в одиночку отбивался от множества убийц. Страж Заката чувствовал их ярость, удивление и, наконец, страх. Тот, на кого напали, был обречен, но он дрался и как дрался! Одинокий словно бы вживую увидел большую, тускло освещенную комнату, опрокинутую, разбитую мебель, мечущиеся силуэты, чьи-то глаза, белые от ярости... Странно, он ведь отгородился от чужих мыслей и чувств и отгородился надежно, в чем же дело? Раттоны? Нет, тут они ни причем.
      Страж Заката, по-прежнему никем не примеченный, выбежал на улицу. Город спал или делал вид что спит, было тихо, но Одинокий не сомневался, - рядом убивают. Более того, он знал, кого именно - всадника, встреченного им на площади. Те, кто за ним следил, времени зря не теряли.
      Где-то завыла собака, хлопнула дверь, в окне напротив задули свечу. Воин пожал плечами и быстро пошел по пустынному переулку. Зачем ему это? Люди вечно враждуют, а если не могут справиться с противником в открытом бою, бьют в спину. Кэртиана не исключение, скоро здесь и вовсе начнется война всех со всеми. Война, в которой не будет победителей, кроме раттонов.
      Переулок влился в тихую улицу, застроенную двухэтажными домами; в одном из них погибал человек, чья неистовая радость разбудила в Одиноком то, что, казалось, ушло навсегда. Между ним и смертным возникла ниточка, которая и привела чужака к изящному особняку, в котором шел бой. Шел, хотя должен был уже закончиться. Жалобно зазвенело разбитое окно, сквозь которое пролетел какой-то обломок, раздался крик, и ответом ему был наглухо захлопнувшийся ставень в доме напротив. Эта хата явно была с краю. Снова звон, злобный вопль, глухие удары и возня внутри и мертвая тишина снаружи. Как похоже на людей...
      Остатки здравого смысла шептали, уговаривали, требовали оставить все, как есть. Одинокие не вмешиваются в дела смертных, Кэртиана захвачена раттонами, он не должен оставлять следов... Он их и не оставит! Зачем тратить Силу, ведь он может драться, как человек! Он это умеет, всегда умел, и будь трижды прокляты все раттоны всех миров и все запреты! Одинокий выхватил меч и пинком вышиб жалобно вскрикнувшую дверь.
      Книга первая
      Красное на красном
      Автор благодарит за оказанную помощь
      Александра Домогарова, Марину
      Ивановскую,
      Дмитрия Кравченко, Даниила Мелинца,
      Юрия Нерсесова, Артема Хачатурянца,
      Алину Шестыреву
      Часть первая
      "Le temple foudroye"*
      ______________
      * "Разрушенная Башня" ("Удар Молнии") - высший аркан Таро. Рядом с хорошими картами означает окончание черной полосы в жизни, избавление от тяжкого груза. При дурном раскладе эта же карта предрекает потерю счастья, уничтожение, хаос. Перевернутая карта (далее П.К.) указывает на зависимость от существующих обстоятельств, ограниченность возможностей. Вы вынужденно идете старой дорогой, не в силах ничего изменить.
      On n'est jamais si heureux ni si malheureux qu'on
      s'imagine
      Francois de La Rochefoucauld*
      ______________
      * Человек никогда не бывает так счастлив или так несчастлив, как это кажется ему самому (Франсуа де Ларошфуко).
      Глава 1
      Окрестности Олларии
      "Le Valet des Epees"*
      ______________
      * "Паж Мечей" (Стихия - Воздух) - "придворная" карта системы Таро. Символизирует молодою человека, любознательного, неискушенного, иногда инфантильного, которому охотно покровительствуют. Перевернутая карта (П.К.) означает сомнения, страх, неуверенность.
      Осень 397 гола круга Скал* выдалась хмурой и слякотной. Серое небо, словно бы укутанное грязным войлоком, нависало над раскисшими дорогами. На проселках лошади вязли чуть ли не по стремена, но и столичный тракт был не многим лучше. В такую погоду путешествуют либо по необходимости, либо по большой охоте, которая, как известно, пуще неволи. Злые, заляпанные грязью путники, измотанные кони и мулы, чавкающая, вязкая грязь, мокрые деревья у обочин, воронье в низком небе - все это напрочь лишало окрестности Олларии неоднократно воспетой трубадурами прелести. Непоседы, покинувшие дом по собственной прихоти, и те глядели по сторонам безо всякой радости, чего уж говорить о тех, кого впереди не ждало ничего хорошего. Летом яркое солнце и сочная зелень скрасят любую неприятность, осенью, особенно столь унылой, даже воображаемые напасти кажутся безнадежными и неотвратимыми. Неудивительно, что шестнадцатилетний Ричард Окделл смотрел на мир отнюдь не радостными глазами.
      ______________
      * Летосчисление в Кэртиане ведется от Сотворения и для удобства делится на чередующиеся 400-летние круги (эпохи) - Скал, Ветра. Волн и Молнии. Считаемся, что грань эпох сопровождается войнами и катаклизмами. Год в Кэртиане состоит из 16 месяцев по 24 дня, каждым из которых делится на четыре недели, совпадающие с лунными фазами. Год начинается в день Зимнего Солнцестояния. Далее приведены названия месяцев по эсператистскому и олларианскому календарям. Месяц Зимних Скал (у олларианцев - месяц Нефрита), месяц Зимних Ветров (месяц Аметиста), месяц Зимних Волн (месяц Малахита), месяц Зимних Молний (месяц Граната), месяц Весенних Скал (месяц Агата), месяц Весенних Ветров (месяц Изумруда), месяц Весенних Волн (месяц Аквамарина), месяц Весенних Молний (месяц Алмаза), Месяц Летних Скал (месяц Бирюзы), Месяц Летних Ветров (месяц Топаза), месяц Летних Волн (месяц Жемчуга), месяц Летних Молний (месяц Янтаря), месяц Осенних Скал (месяц Сердолика), месяц Осенних Ветров (месяц Сапфира), месяц Осенних Волн (месяц Мориона), месяц Осенних Молний (месяц Рубина).
      Юноша никогда не бывал в Олларии, но всей душой ненавидел и сам город, и тех. кто вынудил его пуститься в путь. Единственный сын убитого пять лет назад герцога Эгмонта до последнего надеялся, что матушка послушает родичей и оставит его в Надоре. Увы, вдовствующая герцогиня была неумолима. Король требовал, чтоб Ричард Окделл вместе с другими молодыми дворянами прошел школу оруженосцев, значит, так тому и быть. Родич и опекун Дика граф Эйвон Ларакский пытался отстоять внучатого племянника - не вышло, герцогиня Мирабелла обладала железной волей. Эйвон сдался, хотя по закону решал он и только он.
      Матушка долго объясняла сыну и наследнику его долг и его обязанности, Ричард не слушал. Судьба наградила наследника Окделлов довольно-таки сомнительным подарком - смелый и порывистый, Дик умудрялся переживать все радости и неудачи заранее, причем грядущие беды в его глазах выглядели ужаснее, чем на самом деле. Вот и полгода учебы в знаменитом на все Золотые земли* поместье Лаик, чаще называемом Жеребячьим загоном, казались юному герцогу страшнее чумы и войны. Впрочем, на сей раз воображение и рассудок друг другу не противоречили. Жить среди врагов, подвергаться оскорблениям, не имея права ответить ударом на удар, - что для дворянина может быть горше?!
      ______________
      * Золотые земли - государства, возникшие на территории, которую, согласно легенде, некогда занимала великая Золотая Империя.
      Дикон не сомневался - захватчики и предатели сделают все, чтобы превратить жизнь сына Эгмонта Окделла в ад. Мать, Эйвон, отец Маттео твердят о терпении, что "является кольчугой сильного", но Дик не слишком надеялся на эту добродетель - с терпением у мужчин в их роду всегда было худо. Молодой человек с тоской глядел на выраставшие из серой мути башни Олларии, где ему предстояло провести самое малое полгода. Разбитая дорога поворачивала и шла вдоль стены к воротам, у которых собралась небольшая толпа.
      Войти в столицу было непросто - стражники в шлемах и кирасах придирчиво рассматривали путников. Мелких торговцев и крестьян пропускали, взяв с них и их товаров положенную мзду, а дворянам и серьезным купцам приходилось называть писарям свои имена и цель приезда. Так повелось со времен Франциска Оллара, когда великая Тал и гойя пала благодаря предательству. Узурпатор отобрал у побежденных не только веру и свободу, но и имена. Кабитэла стала Олларией, Талигойя - Талигом, а ее жители подданными чужеземной династии Олларов. Король Оллар сидел на троне и теперь, хотя за четыреста лет победители Дракона выродились и теперь управились бы разве что с ызаргом*.
      ______________
      * Небольшое степное животное, питающееся падалью. Считается образцом трусости.
      - Запомните, Ричард, - граф Ларак, высокий дворянин лет пятидесяти с худым, утомленным лицом вырвал внучатого племянника из невеселых раздумий о прошлом и еще менее приятных мыслей о будущем - мы приехали не сегодня вечером, а завтра утром. Окделлам нельзя появляться в столице без разрешения и задерживаться дольше, чем требуется. Я должен передать вас с рук на руки капитану Арамоне и тотчас уехать, но мы поступим иначе. Вас ждет хороший вечер и знакомство с другом, но учтите - тайно принимая сына Эгмонта Окделла, он рискует больше нашего.
      - Я никому не скажу, - заверил Дикон.
      - Даже если у вас появятся друзья, они не должны знать о нашей встрече с кансилльером*.
      ______________
      * Канцлер.
      - Так мы едем к эру* Штанцлеру?
      ______________
      * Эр (ж. род эрэа) - первоначально означало крупного феодала, затем стало указывать на принадлежность к старой лоолларианской аристократии.
      - К Штанцлеру, Дик. И вообще это имя вслух лучше не называть, да и слово "эр" приберегите для Окделла или... Агариса. Для Кабитэлы, тьфу ты, Олларии. хватит "сударя".
      - Я понял. Я постараюсь.
      - Стараться мало. Нам выпало жить во времена стервятников, такие люди, как Август Штанцлер, наперечет. Они слишком ценны для Талигойи, чтоб ими рисковать. Я не хотел ставить кансилльера под удар, но он весьма настойчив, чтоб не сказать упрям.
      - Поэтому мы и поехали впереди свиты и в чужих плащах?
      - Да. У ворот Роз нас встретит человек Штанцлера и проводит к нему.
      - Ворота Роз? Но вот же они!
      - Да, придержите лошадь. Мы приехали точно к назначенному времени...
      Ричард послушно остановил измученного жеребца. Конь был не из лучших, но нынешнее положение Окделлов требовало скромности, чтобы не сказать самоуничижения. Молодой человек знал, что без заступничества кансилльера и королевы им пришлось бы еще хуже, но представить это "хуже" было трудно.
      - Не пожертвуют ли добрые господа на храм Святой Октавии Олларской? Ричард Окделл, вздрогнув, уставился на ухватившегося за его стремя монаха в черном балахоне и торопливо вытащил монетку. Окделлы, как и большинство Людей Чести* тайно исповедовали эсператизм** и именно поэтому не отказывали жадным святошам. Истинная вера в Талиге была не в почете, равно как и Честь.
      ______________
      * В описываемые времена Людьми Чести называли себя потомки старых аристократических домов. находящиеся в явной или тайной оппозиции к правящей династии.
      ** В Золотых землях господствует монотеистическая эсператистская религия, согласно которой Создатель сотворил Ожерелье миров, нанизав его на Нить Света, по которой и странствует. Когда он посещает очередной мир, то шестнадцать лет ходит по нему неузнанным, а затем творит суд и над живыми и над умершими, после чего вновь пускается к путь, чтобы когда-нибудь вернуться. Эсператисты живут в ожидании возвращения Создателя и Его суда. Главой эсператистской церкви является пожизненно избираемый конклавом Эсперадор, а главным центром эсператизма - Агарнс - город-государство, расположенный на полуострове, вдающемся в Померанцевое море. Когда Франциск Оллар захватил Талигою, Эсперадор отказал ему в поддержке. Оллар ответил тем, что объявил себя главой новой Оллариайской Церкви. Олларианство отличается от эсператизма тем, что его главой является король, единолично назначающий кардинала, ведающего делами церкви. Франциск приказал перевести священные книги на современный язык, отказался от канонов иконописи и храмовой архитектуры и произвел ряд других религиозных реформ.
      - Святая Октавия не забудет вашей щедрости, - провозгласил монах, опуская суан* в опечатанную глиняную кружку, и зашептал: - Поезжайте вдоль городской стены. Там будет гостиница "Мерин и кобыла", спросите себе две комнаты окнами во двор и ждите.
      ______________
      * Суан - мелкая серебряная монета.
      Олларианец отпустил стремя Дика и завел свою песню о пожертвованиях перед каким-то торговцем.
      - Ричард, - в голосе опекуна послышалась досада, - учитесь собой владеть, на вашем лице все написано. Впрочем, чего еще ожидать от сына Эгмонта?! Поехали!
      2
      Гостиница "Мерин и кобыла" оказалась небольшой и уютной. На вывеске красовалась игривая молодая кобылка, за которой уныло наблюдал старый, сивый мерин. Вывеска была веселой, физиономия трактирщика - тоже. Эйвон Ларак занял две предложенные ему комнаты и заказал туда баранину, тушеные овощи и красное вино. Дик наслаждался отдыхом и горячей едой, не слишком веря, что кансилльер Талига почтит своим вниманием жалкую придорожную гостиницу, но он ошибся. Едва на ближайшей колокольне отзвонили десять, как в дверь коротко и властно постучали. Эйвон отворил, и на пороге возник еще один монах, пожилой и тучный.
      Оказавшись внутри, олларианец отбросил капюшон, открыв некрасивое отечное лицо, впрочем, умное и приятное. Глубоко посаженные глаза гостя подозрительно блеснули
      - Дикон! Совсем большой... Одно лицо с Эгмонтом, разве что волосы темнее. Эйвон вам не следовало соглашаться на эту авантюру.
      - Я был против, но Мирабелла считает, что Окделлы не могут отказать, если их призывает Талигойя.
      - Талигойя. - Густые брови кансилльера сдвинулись к переносице. Талигойя, вернее, Талиг безмолвствует. Ричарда вызвал кардинал. Что у черного* змея на уме, не знаю, но добра Окделлам он не желает. Ричард, Август Штанцлер пристально посмотрел на юношу, - постарайся понять и запомнить то, что я скажу. Самое главное, научиться ждать - твое время еще придет. Я понимаю, что Окделлы ни перед кем не опускают глаз, но ты должен. Ради того, чтоб Талиг вновь стал Талигойей. Обещай мне, что последуешь моему совету!
      ______________
      * Намек ни черные олларианские одеяния. Эсператистские священнослужители, кроме Эсперадора, носят серое.
      - Обешаю, - не слишком уверенно пробормотал Ричард. - но если они...
      - Что бы они ни болтали, молчи и делай, что положено. Ты хороший боец?
      - Со временем он превзойдет Эгмонта, - вмешался Эйвон, - но пока его подводит горячность.
      - Я бы предпочел, чтоб он превзошел Ворона, - вздохнул капсилльер. - но это вряд ли возможно. Дик, постарайся употребить эти полгода для того, чтоб догнать и перегнать большинство своих товарищей. Смотри на них, пытайся понять, что они за люди, возможно, от этого когда-нибудь будет зависеть твоя жизнь.
      Помни, в Жеребячьем загоне нет герцогов, графов, баронов, нет Окделлов, Савиньяков. Приддов. У тебя останется только церковное имя. Родовое ты вновь обретешь в день святого Фабиана. Тогда же будет решено, оставят тебя в столице или вернут в Окделл. Я постараюсь не терять тебя из виду, но в "загон" мне и моим людям хода нет. Через четыре месяца унары* получают право встречаться с родичами, но до тех пор ты будешь волчонком на псарне. Это очень непростое положение, но ты - Окделл, и ты выдержишь. Я старый человек, но с радостью отдал бы оставшиеся мне годы, чтоб увидеть на троне короля Ракана, а Дорака на плахе, но пока это невозможно.
      ______________
      * Унары - молодые дворяне, обучающиеся к школе оруженосцев.
      Терпят все - Ее Величество, твоя матушка, твои кузены, Эйвон, а я и вовсе пью с мерзавцами вино и говорю о погоде и налогах. Потерпишь и ты, хотя придется тебе не -сладко. Твои будущие товарищи, кроме молодого Придда и пары дикарей из Торки, принадлежат к вражеским фамилиям. Начальник "загона" капитан Арамона метит в полковники. Он лебезит перед тем, кто ему полезен, и отыгрывается на ненужных и опальных. То есть на таких, как ты. Тебя будут задевать, оскорблять родовую честь и память отца. Молчи!
      С прошлого года дуэли среди унаров запрещены под угрозой лишения титула. Возможно, это и есть причина, по которой тебя вызвали. Сожми зубы и не отвечай. Когда-нибудь ты отдашь все долги. Тебе станут набиваться в друзья. Не верь. Доверие Окделлам обходится очень дорого. Никаких откровенных разговоров, воспоминаний или, упаси тебя Истинный*, сплетен о короле, королеве, первом маршале и кардинале. Если тебе станут про них рассказывать - прерывай разговор. Если кто-то начнет хвалить твоего отца, говори, что утрата слишком свежа и тебе тяжело о ней говорить. Если собеседник желает тебе добра, он поймет. Если это подсыл - останется с носом. Ты все понял?
      ______________
      * Истинный (Милосердный, Всезнающий. Всеблагим, Всемилостивый, Ожидаемым) - имя Создателя.
      - Все.
      - Ну вот и хорошо, - кансилльер улыбнулся. У него была удивительно располагающая улыбка, - а теперь давайте ужинать и болтать о всяких пустяках.
      Мысль была хороша, да и ужин оказался отменным, но болтать о пустяках и веселиться не получалось. Эйвон, прямой, как копье, молчал и со скорбным видом кромсал ножом нежнейшую баранину. Кансилльер натянуто шутил, а Дикон думал о том, что завтра останется совсем совсем один... Волк на псарне... Так сказал Август Штанцлер, а он знает, что говорит.
      Юноша прекрасно помнил главных врагов Талигойи, а значит, и Окделлов. Чужеземная династия Олларов и их прихвостни! По их милости великая держава превратилась в держащееся на страхе и лжи полунищее королевство, в котором истинным талигойцам нет места. Страна погибает, отец это видел, поднял восстание и погиб...
      - О чем ты задумался, Дикон? - Мягкая рука легла юноше на плечо.
      - Об отце, эр Август...
      - Я тоже часто его вспоминаю. Вальтер Придд - истинный Человек Чести, но заменить Эгмонта не может. Талигойя смотрит на тебя, Ричард Окделл, поэтому ты должен выдержать все. Любое унижение, любую несправедливость. Тебе - шестнадцать, сегодня твоя молодость - помеха нашему делу, но через десять-пятнадцать лет ты войдешь в полную силу, а наши враги побредут под горку. Я вряд ли увижу твою победу, но я в ней не сомневаюсь. Ты - наша надежда, Ричард, и я пью за тебя. За то, чтоб ты стал таким же, как Эгмонт.
      - И пусть Создатель будет к тебе милосердней, чем к нему, - серьезно и грустно сказал Эйвон Ларак, поднимая свой кубок, - мы тебе не сможем помочь, мой мальчик, но наши сердца будут с тобой.
      - Так и будет!* - Кансилльер осушил свой бокал и повернулся к Эйвону: Вы слишком мрачно смотрите на жизнь.
      ______________
      * Так и будет - ритуальная фраза, имеющая хождение среди Людей Чести.
      - Потому что в ней мало радости и совсем нет справедливости, - опустил седую голову Эйвон. - Эгмонт мертв, сын старика Эпинэ и трое его внуков мертвы, Гвидо фок Килеан-ур-Ломбах мертв, а я, который не стоит их мизинца, живу!
      - Дядя Эйвон, - подался вперед Дикон, - вы не виноваты, ведь никто не знал...
      - Можно было и догадаться, - с горечью произнес Ларак.
      - Догадаться, что сделает Рокэ Алва, нельзя, - резко сказал кансилльер, - маршал - законченный негодяй, но подобного полководца Золотые земли еще не рождали. Я готов поверить, что ему и впрямь помогает Чужой*. Упаси тебя Создатель, Дикон, иметь дело с этим человеком. Его можно убить, по крайней мере, я на это очень надеюсь, но не победить...
      ______________
      * Чужой (Враг, Зеленоглазый, Леворукий, Повелитель Кошек) - эвфемизм, означающий антагониста Создателя, идущею по ею следам и отвращающего людские души от Истины.
      - Вы правы, Август, - вздохнул старый рыцарь, - человек не может так драться, и человек не может быть таким подлым.
      - Насчет подлости, Эйвон, вы заблуждаетесь, - вздохнул Штанцлер. - Рокэ Алва - чудовище, это так. Для него чужие жизни не значат ничего, возможно, он безумен, но маршал - гремучая змея, а не подколодная. Он знает, что равных ему нет, ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, именно поэтому в спину он не бьет. Алва - враг и враг страшный, но за один стол с ним я сяду, а вот с кардиналом или Манриками я никогда не обедаю и не советую это делать своим друзьям.
      Два крыла Зла! Так назвал отец Маттео в тайной проповеди маршала Алву и Квентина Дорака, присвоившею себе имя святого Сильвестра*... Именно от этих двоих нужно избавить Талигойю в первую очередь.
      ______________
      * Эсператисты между собой называют олларианских клириков их мирскими, а не церковными именами.
      - У нас не выходит веселого застолья, мои эры, - усмехнулся Штанцлер, мы, как лесник из притчи, можем говорить только о медведе.
      - Слишком дурные времена, - пробормотал Эйвон.
      - Будем надеяться, худшее уже случилось пять лет тому назад. Мы поторопились и не рассчитали.
      - Десять лет назад мы тоже поторопились и не рассчитали. - Ларак безнадежно махнул рукой.
      - И поэтому торопиться мы больше не будем, - почти выкрикнул кансилльер, - мы будем ждать год, два, десять, но мы дождемся своего часа! Мы поступали глупо, нападая. Теперь пусть играет Дорак, рано или поздно он зарвется и совершит ошибку. Но, Дикон, мы этого тебе не говорили, а ты не слышал.
      Мне пора, друзья мои, и последний кубок я хочу поднять за всех Людей Чести, за Талигойю и за ее истинного короля. - Кансилльер тяжело поднялся, и Эйвон и Дикон последовали его примеру. - Над Олларией, нет, над Кабитэлой еще взовьется знамя Раканов. Ночь, какой бы длинной она ни была, кончится. За победу, мои эры! За победу!
      - Так и будет, - прошептал Дикон. В этот миг он не сомневался, что они победят, ведь правда па их стороне!
      Глава 2
      Агарис
      "Le Chevalier des Coupes"*
      ______________
      * "Рыцарь Кубков" (Стихия - Вода) - "придворная" карта системы Таро. С Рыцарем Кубков связана новая возможность, приглашение, выгодное предложение. Он воплощает привлекательность и прогрессивность. П.К. указывает па смутное предвидение, непопятное чувство, необходимость уточнения. Может обозначать личность, склонную к показухе, способную предать и обмануть.
      1
      Старуха под окном продавала лимоны. Визгливый голос вызывал у Робера Эпинэ маркиза Эр-При* настойчивое желание то ли придушить старую ведьму, то ли купить у нее всю корзину - авось заткнется. К несчастью, талигойский аристократ был беднее орущей торговки. Кров и пищу беглецу давал Ею Святейшество, но с наличностью было вовсе худо. Робер в который раз с ненавистью оглядел голые, неровные стены, кровать с линялым пологом, рассохшийся стол. Говорят, лучше быть живым и бедным, чем мертвым и богатым, и все равно, разве это жизнь?!
      ______________
      * Маркиз Эр-При - титул наследника герцогов Эпинэ.
      Эпинэ тошнило от Агариса и эсператистского гостеприимства, но в Талиге он был вне закона. Ему еще повезло - братья и отец мертвы, дед уцелел, лишь разыграв старческое безумие, владения Эпинэ переданы в управление дальнему родичу. Альбин - полное ничтожество, а его жена заживо заест кого угодно. Амалия - урожденная Колиньяр, потому-то Эпинэ и досталось Альбину. Бедная матушка вынуждена сидеть с этой тлей за одним столом и слушать его нытье и поучения корчащей из себя хозяйку Амалии. Колиньяры своего не упустят... Проклятые "навозники"!*
      ______________
      * "Навозники" (навозный граф, навозный герцоги, т.д.) - презрительная кличка, которой старые талигойские аристократы наградили потомков безродных сподвижников Франциска Оллара, получивших из его рук титулы.
      Дверь, гаденько скрипнув, распахнулась. Еще бы, прислужники в приюте Эспералора не утруждали себя стуком. Принесли ужин, вернее то, что здесь так называлось. Заканчивался очередной из шестнадцати нестрогих постов, и повар кормил постояльцев вареными овощами и пресными лепешками. Рыбы, и той не было. Робер с отвращением взглянул на поднос, есть он хотел и еще как. но это?! Хотя куда денешься - все, что можно продать, он давно продал, а гоганы* в долг изгнаннику не дают и правильно делают - Оллары сидят крепко, а родственничек удавится, но ничего не пришлет.
      ______________
      * Гоганы (самоназвание гоххоны) - выходцы из Багряных Земель, исповедующие собственную религию. Живут замкнутыми общинами, держат в руках значительную часть банковскою и ссудного дела.
      Конечно, можно наступить на гордость и податься в наемники или посвататься к богатой горожанке, но тогда роду Эпинэ конец! Наследники Великих Домов* женятся лишь на ровне. Он не Рамиро-предатель, чтоб плевать на тысячелетние законы только потому, что его воротит от сваренных на воде овощей. Ограбить кого, что ли? А что, это мысль! Дождаться ночи, надеть маску, остановить какого-нибудь горожанина потолще и потребовать кошелек.
      ______________
      * Согласно легенде, Золотая Империя была создана в результате союза четырех государств. Потомки их правителей образовали Великие Дома Талигойи и на их гербах и гербах их наиболее значимых вассалов, связанных с сюзеренами родственными узами, сохранены символы древних государств (Скала, Ветер, Волна, Молния), а их главы носили титул повелителя соответствующей стихии. После торжества эсператизма сакральный смысл титулов был забыт, но само понятие Великих Домов уцелело вплоть до паления Талигойи. Оппозиционно настроенные потомки старой аристократии и описываемые времена все еще сохраняли приверженность старым традициям и ритуалам. Великие Дома возглавляют следующие фамилии: Дом Молнии - герцоги Эпинэ (герб - два дерущихся жеребца, белый и черный, на алом моле, расколотом золотой молнией); Дом Волны - Герцоги Приллы (поднятый волной золотой спрут на лиловом поле); Дом Ветра - герцоги Алва (летящий против ветра черный ворон на синем ноле); Дом Утеса - герцоги Окделлы (золотой вепрь у подножия черной скалы па багряном поле).
      Робер Эпинэ усмехнулся, представляя себя в роли ночного грабителя, и с видом мученика принялся за трапезу, оказавшуюся еще более мерзкой, чем он ожидал. Баба за окном продолжала выхвалять свою кислятину, и в довершение всего в комнату залетела здоровенная муха и с траурным гудением принялась нарезать круги над самой головой. Богоугодная пища не привлекала даже ее.
      Будущий герцог дожевал морковину и оттолкнул миску - лучше честный голод, чем такая еда. Будь он и впрямь лошадиной породы, он бы с наслаждением хрумкал кочерыжками, но последний из братьев Эпинэ, хоть его и прозвали Иноходцем, предпочитал мясо. Хороший кусок мяса со специями и пару бутылок кэналлийского... Пусть Алва были, есть и будут мерзавцами, но вино в их владениях делают отменное. Лучшие виноградники Золотых и Багряных земель и лучшие полководцы, побери их Зеленоглазый! Если б не Ворон, братья и отец были бы живы, а в Олларии, то есть в Кабитэле, сидел не ничтожный Фердинанд, а Альдо Ракан.
      Неужели Альдо, как и его отец, дед, прадед, умрет в Агарисе?! Парень рожден королем, а не приживальщиком. То. что его родители воспринимали как данность, для не -го - пытка. И вообще, сколько можно тухнуть в святом болоте?! Штанцлер пишет, что нужно ждать. Они ждут, но от такой жизни впору рехнуться или запить. Лучше, конечно, запить, но на вино нет денег, даже на самое паршивое.
      Вновь открылась дверь, прислужник, поджав губы, гордо унес расковырянные овощи. Тля бледная, ни в жизни ничего не понимает, ни в еде, а туда же! Судит с высоты своего благочестия. Да с такой рожей не захочешь будешь праведником! И еще эта торговка...
      Иноходец Эпинэ вскочил с колченогого стула и. фальшиво насвистывая фривольную песенку о черных кудряшках некой красотки, встал у окна, стараясь не глядеть в сторону лимонницы. Скорей бы протрубили Вечер*, иначе он за себя не ручается!
      ______________
      * В Агарисе уличная торговля разрешена лишь днем. Ее начало и конец указывают специальные сигналы, которые исполняют находящиеся на городском службе трубачи.
      - Робер, я и не надеялся, что ты дома!
      Иноходец оглянулся - Альдо Ракан стоял в дверном проеме и улыбался. Рожденный в изгнании принц был моложе Робера на пять лет, но дружбе между ними это не мешало.
      - Где же мне еще быть?! - возмутился Эпинэ. - Денег ни суана!
      - Ты ужинал?
      - Святоши полагают, что да, - в голосе Иноходца звучала неподдельная горечь. - но я с ними не согласен.
      В серо-голубых глазах Альдо мелькнула смешинка.
      - Прав ты, а не они. Нам пора поужинать, и мы. побери меня Четверо, сделаем это! У меня есть деньги. Робер.
      - И много?
      - Ну, не так, чтоб очень, но на ужин хватит. Я продал свой янтарь.
      - С ума сошел!
      - Я сошел бы с ума, если б позволил тебе помереть от несварения. Ты мой маршал, а не коза и не корова, чтобы лопать капусту, и потом на кой ляд мне четки? Терпеть их не могу... Короче, пошли.
      Нахлобучивая шляпу с изрядно потрепанным пером, Эпинэ попытался воззвать к здравому смыслу друга, но тот лишь расхохотался.
      - Робер, дорогой, здесь у меня есть Матильда, а в Кабитэле - Штанцлер. Уверяю тебя, все, что нужно, они мне скажут и напишут, но я хочу жить, Эпинэ! Жить, а не побираться! Я - наследный принц Талигойи. и я буду жить, как король. Или, если не выйдет, умру, но по-королевски. И ты, между прочим, - Альдо ударил друга по плечу, - такой же. Просто ты уже все продал, а я еще нет! Мы еще победим, вот увидишь!
      - Обязательно победим, - подтвердил Иноходец и подкрутил усы. Эпинэ не имел обыкновения мешкать, куда б ни собирался - на войну, пирушку или любовное свидание, каковых у красавца Робера в былые времена было великое множество. Увы, талиroeц придерживался родового принципа - мужчина дает и дарит, а не берет и тянет.
      Оставшись без гроша и кармане. Иноходец впал в целомудрие, так как не мог иметь дело с дамами, не забрасывая их если не бриллиантами, то хотя бы розами. Впрочем, долго унывать Робер не умел. В его роду всегда надеялись на лучшее, а беды встречали улыбкой и обнаженной шпагой. Эпинэ накинул плащ и подмигнул сюзерену.
      - Вперед, Ваше Высочество!
      - Нас ждут великие подвиги, - провозгласил Альдо, - а сейчас поищем трактир понечестивей*.
      ______________
      * Агарис был не только центром эсператизма, но и крупным торговым портом. Святой Престол был заинтересован в торговле и потому сквозь пальцы смотрел на нарушение некоторых церковных канонов купцами и наемниками, охранявшими торговые суда. В частности, но время постом в ряде трактиров, которые официально содержали иноверцы (главным образом, гоганы), подавали вино и мясо. В обиходе подобные трактиры начинали "нечестивыми". Разумеется, их хозяева патили соответствующий налог.
      - А чего его искать? У старого Жаймиоля такие куры...
      Куры Жаймиоля и впрямь славились на весь Агарис, и не только куры. Хитрый гоган владел чуть ли не половиной "нечестивых трактиров", в которых во время самых строгих постов можно было разжиться и глотком вина, и поцелуем. Предполагалось, что запретные радости предназначены исключительно для иноземных моряков, хотя большинство завсегдатаев Жаймиоля принадлежали к эсператистской церкви. Робер и Альдо немного подумали и направились на улицу Сгоревшей Таможни в трактир "Оранжевая луна", где, несмотря на пост, а может, именно поэтому угощалось множество народа.
      Эпинэ с осени не бывал в подобных местах и почувствовал себя провинциалом, приехавшим в столицу, - нарядные люди, подобострастные слуги, дорогая посуда... Когда-то он жил среди всего этого и не замечал. Закатные твари! Робер Эпинэ никогда не жрал за чужой счет! Пирушки с друзьями не в счет: сегодня угощает один, завтра - другой, и никто никому не должен, но чтоб вот так...
      Альдо понял, почему обычно веселый Иноходец непривычно молчалив, и с нарочитой значительностью возгласил:
      - Король обязан должным образом кормить своего маршала. Как ты думаешь, во сколько обходится Оллару Алва?
      - В том-то и дело, что ни во сколько, - буркнул справедливый Иноходец, - Ворон швыряется собственным золотом.
      - Вассал не должен быть богаче сюзерена, - нахмурился Альдо.
      - Настоящий хозяин Талига - не Оллар, а Дорак, - махнул рукой Робер. ЕГО Алва не богаче, а Фердинанд - тряпка, к тому же грязная.
      2
      - Блистательные господа, - пухлый гоганский юноша, не похожий на обычного слугу, склонился в учтивейшем из поклонов, - покорнейше прошу вас омыть руки и проследовать за мной. С вами желают говорить.
      - И кто же? - поинтересовался Альдо, поднимая голову от истекающего жиром каплуна.
      - Блистательные увидят сами. Это важные люди. Такие важные, что можно умереть.
      - Умирать не надо. - Альдо с некоторым сомнением посмотрел на заставленный снедью стол.
      - Блистательные господа, в комнате встреч накрыт такой стол, что против этого он, как роза против лебеды и тучный телец против весеннего ежа. Гоган поцеловал собственные растопыренные пальцы. - Сам достославный Жаймиоль, узнав, кто почтит его кров, четырежды и один раз воздел руки к небесам и встал к жаровням...
      Альдо не понимал ничего, Робер - тоже, но не принять приглашение становилось невозможным. Талигойцы из вежливости помочили руки в чашах с пахнущей розами водой, отерли их тонким неподрубленным полотном* и, предшествуемые толстяком, проследовали за плотный занавес, отделявший "Оранжевую луну" от обиталища достославного Жаймиоля. В нос пахнуло странным, ни на что не похожим запахом, исходящим от выставленных в ряд четырехглавых бронзовых курильниц, и Эпинэ едва удержался от того, чтоб присвистнуть - толстощекий гоган не преувеличивал - происходило что-то очень важное и очень странное.
      ______________
      * Вера гоганов запрещает прикасаться к простыням и полотенцам.
      Даже в дни относительного благополучия Робер никогда не бывал на защищенной половине гоганского дома*. Единственными негоганами, проникавшими в святая святых богатейших купцов и ростовщиков Багряных и Золотых земель, были воры, да и то самые отчаянные. Про то. как гоганы находят своих обидчиков, ходили рассказы столь страшные и нелепые, что приходилось верить в их достоверность - придумать подобное было невозможно. Альдо и Робер славились своей смелостью, но даже им стало не но себе. От них явно чего-то хотели, и отказаться от предложенной чести будет, мягко говоря, трудно.
      ______________
      * Гоганы живут очень замкнуто, люди другой веры допускаются лишь на деловую половину дома, отделенную от занимаемой хозяевами коридором, в котором воскуривают особую смесь из освященных благовоний, позволяющую сохранить чистоту.
      Вымощенный желтыми и черными плитками коридор вел вверх - гоганы не признают лестниц, а внутренние двери запирают лишь в какие-то там особенные ночи. Курильницы исчезли, значит, они уже в сердце дома.
      Коридор уткнулся в очередной занавес, и сопровождающий остановился.
      - Блистательных ждут здесь. Не мне. ничтожному, переступать этот порог. Да пребудет над могучими и мудрыми длань Кабиоха*.
      ______________
      * Так гоганы называют Бога-Родителя, которому в эсператизме соответствует Создатель.
      Эпинэ, несколько невежливо отстранив принца, вошел первым. На всякий случай. В Агарисе поговаривали, что первый чужак, вошедший в гоганское обиталище, умрет раньше, чем второй. Кто бы ни сидел за занавеской, маршал не позволит ему причинить вред Альдо! Только вот там никто не сидел.
      Комната, в которой оказался Робер, была совершенно круглой. В нее вели четыре двери, но привычных талигойцу окон не было. Днем свет проникал через отверстия в потолке, но сейчас на улице было темно, и гоганы зажгли массивные масляные лампы.
      Вновь повеяло благовониями, но запах был слабее и не столь резок, как в первом из коридоров. Посредине комнаты тускло мерцала металлическая пирамида, что подтверждало правдивость агарисских воров. Неужели золото?! Или все же позолоченная медь или бронза?
      Занавес на одной из дверей был раздвинут, и Робер счел это приглашением. Если первый зал не имел углов, то во втором их было в избытке, а место пирамиды занимал огромный заставленный яствами стол, за которым расположились пятеро пожилых гоганов в желто-черных балахонах* и один в желтом. Это зрелище окончательно лишило Робера аппетита - Святейшего Эсперадора и магнусов** будущий герцог Эпинэ видел, хоть и издали, а старейшину гоганов Золотых земель - нет, хотя слышал про достославного*** Енниоля Гавионна немало. Этот человек считался слишком умным, хитрым и безжалостным даже для гогана. Что Енниоль делает в доме Жаймиоля, стоящего в гоганской иерархии на несколько ступеней ниже достославного из достославных?!**** Что здесь делают они с Альдо?!
      ______________
      * Гоганы, покидая свое жилите, одеваются по обычаям страны, и которой живут, но дома носят национальные одеяния. Глава общины носит одеяние желтого цвета, шестнадцать самых уважаемых гоганов - желто-черные. Остальные взрослые мужчины ходят в черном неподшитом одеянии с желтой полосой понизу.
      ** Магнус - титул главы одного из семи основных эсператистских орденов.
      *** Обращение к уважаемому гогану
      **** Открытый (в отличие от тайного) титул старейшины гоганов.
      - Моя радость безмерна. - Енниоль говорил негромко и четко. Так говорят люди, привыкшие к безоговорочному повиновению. - Да расточатся горести наших гостей и приумножатся радости. Нижайше прошу блистательных и великолепных присоединиться к нашей трапезе. Лишь удовлетворив тело, можно подняться к высотам мысли.
      Светочи эсператизма утверждали, что, ограничивая тело, укрепляют дух и радуют Создателя, но наголодавшийся Робер был полностью согласен с гоганом. Тем не менее накинуться на еду, не узнав главного, было невозможно. Иноходец собрал волю в кулак и постарался не глядеть на лучший из столов Агариса.
      - Благодарю достославного Енниоля и его соплеменников за любезное приглашение, - прини придерживался тех же взглядов, что и его маршал. - но мы хотим знать, чем изгнанники могут быть полезны вашей общине.
      - Я слышу то, что ожидал услышать, - все так же негромко произнес Енниоль. - Могут ли изгнанники быть полезны правнукам Кабиоха, и могут ли правнуки Кабиоховы облегчить участь изгнанников? Если блистательные согласны, мы узнаем ответ до конца этой ночи, но я - старый человек и не привык смотреть на юношу снизу вверх. Я прошу гостей этого дома опуститься в кресла и отведать четыре раза по четыре блюда, дабы показать, что они доверяют хозяину. Люди Чести чтят свои обычаи, мы, правнуки Кабиоховы, свои, и в этом - наша сила и наше спасение.
      Хозяевам Робер не доверял. Да и кто в здравом уме и трезвой памяти станет доверять гоганам, но почему не поесть, если предлагают, да еще столь настойчиво? Самолично встав у жаровен, достославный Жаймиоль доказал свое право называться лучшим поваром Агариса и всей Кэртианы. Конечно, общество гоганских старшин несколько портило удовольствие, да и выказывать застарелый голод не хотелось, но Эпинэ и Ракан отдали должное угощению. Енниоль рассказывал о достоинствах предлагаемых яств, Альдо время от времени отвечал, остальные молчали.
      Трапеза закончилась уже знакомыми чашами для омовения рук. Слуги вынесли стол и зажгли неизбежные курильницы. Робер Эпинэ видел напряженное лицо своего сюзерена - Альдо понимал, что они вступают на шаткую лестницу, которая может вести как в рай, так и в преисподнюю.
      - Прежде чем предложить блистательным то, что мы хотим предложить, начал достославный, - я хочу спросить, что знает великолепный Альдо из дома Раканов о нашей вере и о прошлом своей семьи?
      - Почти ничего, - покачал головой Ракан, - вы не любите быть на виду, а я, правду сказать, в эсператизме не силен. Клирики говорят (надеюсь, достославный меня простит), вы молитесь демонам, которых изгнал Создатель.
      - Слона блистательного не являются оскорблением, - негромко проговорил Енниоль, - так думают многие, и мы, правнуки Кабиоховы, не спешим развеять мрак, в коем блуждают непосвященные. Те, кто забыл родство свое, недостойны его. Только мы храним в своей памяти то, что храним, и, когда солнце взойдет на Западе, станем теми, кем станем, но ты, блистательный, принадлежишь к избранному роду, и мы откроем тебе истину...
      Робер Эпинэ стиснул зубы - проповедь после обеда, что может быть гаже, но проклятый гоган не перейдет к делу, пока не нагородит тыщу ведер вяленых кобелей*. Придется слушать. Иноходец украдкой глянул на Альдо - в глазах принца пряталась обреченность, но на лице был написан вежливый интерес - от природы порывистый, чтобы не сказать неистовый, Ракан научился держать себя в руках еще в детстве. Изгнание и бедность - хорошие наставники, даже слишком хорошие.
      ______________
      * Выраженне. аналогичное "сорок бочек арестантов".
      - Я не стану называть блистательным все колена Кабиоховы, - похоже, Енниоль понимал, какому испытанию подвергает своих гостей, - и не стану призывать их принять нашу веру. Быть может, потом блистательным откроется истина, и они сделают шаг от величия земного к величию горнему. Пока я скажу лишь то, что скажу. Мы, как и вы, верим, что мир сей создан в шестнадцать Дней, и создавший его, имя коему Кабиох, ушел по звездной Нити, но далее наше знание и ваши заблуждения расходятся, как расходится торная дорога и след ослепшего осла.
      Гоган остановился и пристально посмотрел на гостей. Видимо, достославный ждал, что они с Альдо возмутятся, но принц смолчал, а маршал тем более. Робер Эпинэ слишком ненавидел пареную морковь и постные рожи, чтобы вступаться за эсператистов. Надо полагать, родившемуся в Агарисе Альдо хозяева насолили еще больше. Эпинэ показалось, что Енниоль подавил улыбку.
      - Постараюсь не злоупотреблять вниманием блистательных. Вы верите, что мир наш захватили демоны, правившие семь тысяч лет и изгнанные вернувшимся Создателем, но Создатель превыше всех в Мудрости и Силе, все идет по воле Его. Мог ли Он уйти, оставив сотворенное ничтожным? Могли ли демоны осмелеть настолько, что захватили принадлежащее Ему?
      Вопросы ответов не требовали, но Роберу стало интересно. В самом деле, если Создателю известно будущее, как вещают клирики, значит, про демонов он тоже знал? Знал и не остановил?
      - Вижу в глазах блистательных тень сомнений, и я рассею ее. Четверо не были демонами, но первыми из детей Кабиоховых, сильнейшими, мудрейшими и справедливейшими.
      Енниоль замолк, строго и требовательно глядя на Альдо. Ракан вежливо улыбнулся.
      - Теперь я знаю смысл вашей веры, но я по-прежнему не...
      - Блистательный гость - последний в роду Раканов, правителей земных, в чьих жилах течет кровь всех сынов Кабиоховых. Раканы - внуки Кабиоховы, гоганы лишь правнуки. Откажется ли Альдо Ракан от того, что принадлежит ему по праву рождения, в обмен на трон Талига?
      Роберу показалось, что он ослышался, и Альдо, судя по его лицу, тоже. Талигойский трон для родившегося в Агарисе наследника Раканов был чем-то вроде миражей Багряных земель. Иноходец Эпинэ попробовал на зуб гражданскую войну и уверился в том, что их дело обречено, и вдруг...
      - Блистательные гости удивлены? - подал голос старейшина гоганов. Говорил он один, остальные лишь согласно наклоняли головы, словно свидетельствуя слова Енниоля.
      - Признаться, да, - не стал ходить вокруг да около Альдо. - От чего именно я должен отказаться и каким образом вы можете нам помочь? Ссудить деньгами?
      - Золото может многое, но мы сильны не только золотом, но и знаниями, и многим иным, о чем блистательным гостям знать необязательно. Когда Альдо Ракан наденет корону, он вспомнит этот разговор, а он ее наденет, если согласится.
      - Достославный, - изгнанник взглянул в лицо старому гогану, - до сего дня я не знал о вашей вере, но я знаю, что вы ничего не даете даром и всегда остаетесь в выгоде.
      - Потомки Гоха желают принять на свои плечи ношу, брошенную нерадивыми, - сверкнул глазами Енниоль, - то, чего мы хотим, отринуто прародителями блистательных много веков назад. Альдо из дома Раканов обретет то, что видит во снах, взамен того, о чем его сердце никогда не тосковало.
      Пусть блистательный поклянется, что, став властителем Талига, отдаст в руки правнуков Кабиоховых старую Гальтару и реликвии, созданные в те поры, когда Раканы не знали эсператизма. И он сядет на трон.
      - Гальтару? Но в ней же никто не живет.
      - Сын моего отца говорит внуку твоего деда, что то, что просим мы. не имеет ценности в глазах забывших родство свое.
      - Если мы и так все забыли и ничего не знаем, зачем вам мой отказ? Альдо словно прочитал мысли Робера. - За свое золото вы купите и развалины Гальтары, и старые вещи.
      - Мы чтим Закон Кабиохов и не хотим уподобляться скупщикам краденого. Лишь законный обладатель прав и имущества может от них отказаться.
      - А если ничего не выйдет? Скинуть Олларов не так-то просто.
      - Если ничего не выйдет, значит, правнуки Кабиоховы не исполнили своих обязательств и заплатят неустойку. Каково слово блистательного?
      Робер смотрел на Альдо, ожидая его решения. С одной стороны, предложение было выгодным, с другой - оно казалось... слишком выгодным, хотя Чужой разберет этих фанатиков. Может, для них и впрямь нет ничего важнее этого самого первородства и старых цацек...
      - Я согласен, - раздельно сказал Альдо, - в день моей коронации вы получаете Гальтару и те старинные веши, которые пожелаете.
      - Я прошу блистательного подтвердить свое слово в Чертоге Одного и Четверых, и я прошу блистательного гостя спросить свою кровь о минувшем.
      - Но, достославные, я эсператист.
      - Кабиоху и правнукам его важна кровь блистательного гостя, но не мысли его.
      - То есть я должен поклясться на крови?
      - Таков обычай. Но и правнуки Кабиоховы принесут свою клятву и внесут свой залог.
      - Хорошо, - Альдо поднялся, - пусть будет так, как вам нравится, хотя кровь дворянина не дороже его слова. Мой друг должен сделать то же, что и я?
      - О нет! Пусть блистательный Робер из рода Флоха даст слово молчать об увиденном, этого довольно.
      - Я не разбрасываюсь тайнами моего короля, - отрезал Иноходец, ошалевший от своего новоявленного родства с каким-то Флохом.
      - Да проследуют блистательные впереди меня в чертог Кабиохов.
      3
      Больше сомнений в том, из чего сделана эта штука, не было. Золото! Червонное золото, не изгаженное никакими примесями. Робер никогда не был жадным, но при мыслях о том, сколько вуарских* слитков пошло на одну-единственную гоганскую игрушку, становилось страшно.
      ______________
      * Лучшее золото Кэртианы привозят из Вуары, где расположены знаменитые золотые копи. Вуарские слитки знамениты тем, что гам практически нет никаких примесей.
      Енниоль поднял руку, один из занавесов раздвинулся, пропуская двух то ли беременных, то ли очень полных молодых женщин, разодетых в разноцветные шелка и увешанных драгоценностями. Толстухи вели под руки третью, невысокую и тоненькую, закутанную в легкое белое покрывало. Равнодушный ко всяческим обрядам, но не к женщинам, Иноходец, стараясь не нарушать приличий, постарался разглядеть вошедших дам. Гоганы прятали своих жен и дочерей от чужих глаз, а тут к ним пожаловали аж три.
      Говорили, что гоганы женятся на родственницах, даже на сестрах и дочерях. Говорили, что правнучки Кабиоховы прекрасны, что у них темно-рыжие кудри и белая кожа. Говорили, что гоганы уродуют своих жен, откармливая их, как гусынь, и вставляя им в нос кольца. Говорили, что гоганские женщины сплошь ведьмы, что отец вправе жить с женами сыновей, а старший брат с женой младшего, но иноплеменника, увидевшего гоганни* без покрывала, ждет смерть. Сколько в этих слухах чуши, а сколько правды, Эпинэ не знал, но толстухи стали бы настоящими красавицами, если б кто-то догадался продержать их месяц на пареной морковке. Темно-рыжие и белокожие, с соболиными бровями и крупными, чувственными ртами, они могли сойти за сестер, а может, таковыми и являлись.
      ______________
      * Гоганни - женщина из племени гоганов.
      Истосковавшийся по женскому обществу Иноходец простил дамам тройные подбородки и тяжелые животы за лучистые светло-карие глаза и яркие губы. Конечно, в талигойских платьях гоганни показались бы бочками, но многослойные переливчатые накидки, из-под которых виднелись узкие ножки в изящных сафьяновых туфельках без каблуков, исправляли положение. Так беременные они все-таки или нет?
      - Иноверец не можеn коснуться ары*, - пояснил Енниоль, - но залог блистательного примет правнучка Кабиохова, вступающая в пору расцвета и до сего дня не видевшая мужчины, кроме отца своего.
      ______________
      * Алтарь (гоган.)
      Толстушки остановились и сняли со своей спутницы белое покрывало. Третья гоганни отличалась от сестер или подруг, как породистый жеребенок отличается от дойных коров. Одетая в белое девушка казалась совсем юной. Невысокая, чтобы не сказать маленькая, гоганни была темно-рыжей, ее густые, слегка волнистые волосы были подняты на затылке в подобие конского хвоста и все равно достигали колен. Белоснежная кожа, нежный, крупный рот, большие глаза, более светлые, чем у соплеменниц, испуганные, но решительные... Сказать, что девушка была красива, значило не сказать ничего! Такую хочется подхватить на руки и унести по заросшему цветами лугу туда, где нет ни боли, ни грязи, ни осени.
      - Юная Мэллит, младшая дочь достославного Жаймиоля, донесет слово и кровь блистательного до зеркала Кабиохова.
      Альдо грациозно поклонился женщинам. Робер знал своего сюзерена - до Кабиоха ему дела нет, но пролить кровь ради красавицы в белом он готов. И не только он... Увы, Мэллит покинет дом отца ради какого-нибудь менялы или трактирщика. Мужем гоганни может стать лишь гоган, а женой герцога Эпинэ каменная статуя с длиннющей родословной. Вот уж точно нет в жизни счастья!
      Под восхищенными взглядами чужаков красавица вспыхнула и опустила ресницы. В отличие от своих жирных родственниц Мэллит не носила многослойных балахонов, на ней были лишь белые, стянутые у щиколоток шароварчики и белая же короткая блузка, завязанная под грудью. И все. Ни золота, ни драгоценностей, да они бы ей и не пошли. Зачем ландышу золото? Он хорош сам по себе.
      Девушка преклонила колени перед Енниолем. и тот властным жестом взял ее за волосы, приподнимая лицо. Это было не жестокостью, а началом ритуала. Слов, произнесенных достославным, Робер, разумеется, не понял. Старейшина говорил, Мэллит слушала, слегка приоткрыв яркие губы. Одна из толстух принесла оправленную в золото створку раковины, другая - четырехгранный стилет.
      - Согласен ли блистательный Альдо из рода Раканов нанести себе рану этим ножом и позволить Мэллит отереть выступившую кровь?
      - Ради глаз прелестной Мэллит я готов на все, - галантно ответил талигоец, но вовремя спохватился и добавил: - Если таков обычай, я согласен. Куда и как колоть?
      - Туда и так, как это сделаю я. Да убедится наш гость, что лезвие чисто от скверны, и да будет кровь правнучки Кабиоховой нашим залогом, а кровь блистательного Альдо - его ответом.
      Робер вздрогнул, когда Енниоль, все еще держа Мэллит за волосы, взял в другую руку стилет и кольнул девушку в ложбинку меж грудями. Брызнула кровь. Алое на белом! Ранка была неглубокой, но крови вытекло достаточно. Гоган положил окровавленный клинок на блюдо-раковину и выпустил Мэллит. Девушка поднялась с колен, даже не пытаясь унять струящуюся кровь, приняла поднос с ножом и, часто моргая, подошла к Альдо, торопливо расстегнувшему колет и рубаху. Наследник Раканов нежно улыбнулся окровавленной красавице, уверенно взял стилет и нанес себе рану.
      - Пусть моя кровь отвечает за мои слова.
      - Да будет так, - пророкотали гоганы. Мэллит приняла из рук Альдо клинок, на котором ее кровь смешалась с кровью иноверца, и зажала рану принца подсунутым толстухой неподрубленным полотном. Хитрый Ракан перехватил ткань таким образом, что его рука на мгновение накрыла пальчики Мэллит. Девушка вздрогнула, высвободилась и, покачнувшись, шагнула к золотой пирамиде. Енниоль что-то сказал на своем языке, гоганы и гоганни подхватили, залитая своей и чужой кровью Мэллит подняла стилет, словно намереваясь вонзить его в гладкую золотую поверхность.
      Золото мягче стали, но не тонким девичьим рукам всадить клинок в золотой монолит, однако окровавленное острие вошло в пирамиду, словно в масло, а Мэллит без сознания упала на руки толстух, которые потащили ее вон из Чертога.
      Робер чуть было не бросился следом - судьба девушки волновала Иноходца куда сильней гоганских глупостей. Пришлось напомнить себе, что гоганни не пара будущему талигойскому герцогу, а талигойский герцог не пара гоганни. Мэллит - чужая, он видел ее в первый и последний раз.
      Иноходец заставил себя взглянуть на треклятую пирамиду, и увиденное заставило забыть и о бесчувственной красавице, и о том, где и почему он оказался.
      На зеркальной поверхности появилась трещина, нет, не трещина! Молния! Молния Эпинэ! Зачарованный сдвоенным зигзагом, Робер не сразу понял, что сама пирамида начала таять, как тают летние облака. Вскоре от золотого монолита остались лишь острые ребра, ограничивающие некий заполненный золотистым свечением объем и знак Молнии. Свечение понемногу бледнело, сквозь него проступили какие-то тени - они двигались, сходились, расходились; одни исчезали, на их месте возникали другие, контуры постепенно обретали четкость, становилось ясно, что это люди.
      Робер с удивлением смотрел на представшую перед ним картину. Комната со сводчатым потолком, на стенах - шпалеры с охотничьими сценами, но какие же безвкусные и грубые! Тусклые окна с частым переплетом, на стенах - пылающие факелы. Ночь или поздний вечер... Странно, комната кажется знакомой, и вместе с тем Эпинэ готов поклясться, что никогда в ней не был. Золотистая дымка растаяла окончательно, открыв взору двух часовых, скрестивших в дверях копья, массивный стол темного дерева и сидящего за ним человека средних лет в лиловом платье поверх кольчуги.
      На благородном лице незнакомца читались решимость и уверенность в себе, и опять-таки Роберу показалось, что он знает эти строгие черты, короткую бороду, пристальный взгляд. Большая рука перебирала лежащую на плечах массивную золотую цепь, в глазах светились ум и озабоченность.
      Маршал Талигойи? Но кто и почему так одет? Маршал, если это был он, поднялся, позволив рассмотреть вышитого на плече спрута. Придд! Но последний маршал этого рода погиб в один день с Эрнани Раканом и Аланом Окделлом. и было это... Закатные твари, когда же это было?!
      История никогда не была страстью Иноходца Эпинэ, но если человек в пирамиде - Эктор Придд, становится ясным все - маленькие окна, аляповатые шпалеры, старинное платье, воины с копьями, но при чем здесь Придд?
      Стражники раздвинули копья, пропуская кого-то темноволосого и смуглого. Ослепительная улыбка, иссиня-черные волосы, зло сощуренные глаза - резкая, южная красота, не талигойская, чужая и неприятная. Губы вошедшего шевельнулись, но из пирамиды не донеслось ни звука. Лицо Придда исказил гнев, он стукнул кулаком по столу, южанин расхохотался маршалу в лицо, и тут Робер его узнал. Рамиро-предатель! Нынешний герцог Алва мало походил на своего проклятого предка, но смеялись они одинаково.
      Робер Эпинэ знал, что Рамиро сначала убил маршала Придда, потом короля Эрнани Ракана и впустил в город марагонского бастарда*. Талигойя пала не в честном бою, а благодаря измене... Теперь Иноходец увидел, КАК это было. Рамиро все еще смеялся, когда разгневанный маршал вскочил и схватился за меч, одновременно махнув рукой бросившимся вперед стражникам. В тот же миг сверху ударили арбалеты. Стрелки не промахнулись, воины в цветах Придда неуклюже грохнулись на пол. Это послужило сигналом. Двери распахнулись, пропуская десятка полтора людей в черном и синем.
      ______________
      * Презрительная клички Франциска Оллара, бывшего внебрачным сыном незначительного марагонского герцога.
      Маршал был один против всех, но сдаваться не собирался. Робер Эпинэ сжал кулаки - одно дело знать о старом предательстве, с которого начались все несчастья Талигойи, и совсем другое - видеть воочию. Эпинэ не слышал, что говорит Придд, но все было ясно и так. Мужчина и воин, угодивший в ловушку, найдет, что бросить в лицо предателю, а предатель... Предатель снова расхохотался! Кэналлийские вороны никогда не знали, что такое совесть, недаром подлец-потомок получил в наследство от предка издевательский смех. Рамиро что-то сказал, махнул рукой своим людям и обнажил меч.
      Это у них тоже фамильное - все Алва рождаются с клинком в руке и, как кошки, норовят поиграть со своими жертвами. Просто убить им скучно! Придд был неплохим бойцом, даже хорошим, но Робер Эпинэ знал, чем все закончится. И маршал тоже знал, но дрался до конца! Один в кольце кэналлийцев, предвкушавших очередную победу своего вожака. Ну почему, почему, почему нельзя броситься вперед, пройти сквозь золотые грани, оказаться в прошлом, стать спина к спине с человеком, которого убивает мерзавец, сделать гак, чтоб все пошло иначе?!
      Робер невольно рванулся вперед, но его руку сжали словно клешами, и чей-то голос прошипел:
      - Блистательный видит лишь тень тени. Память крови Раканов проснулась и говорит... Это уже было, и этого не исправить...
      Не исправить... Было... Но отчего же так больно?
      Турниры вышли из моды совсем недавно, и Робер Эпинэ не понаслышке знал, что такое двуручные мечи, которыми орудовали противники. В юности Иноходец несколько раз брался за дедов двуручник и помнил, что нужно все время поддерживать движение клинка, чтоб его вес помогал, а не мешал. Нет, положительно шпаги удобней, но во времена Рамиро и Эктора об этом не знали.
      На первый взгляд ставить следовало на маршала - тот был массивней и как будто сильнее, а его эспадон был длиннее меча противника. Длиннее, но и тяжелее, а высокий и верткий Рамиро был моложе и быстрее соперника.
      Придд, раскручивая меч, пытался держать Алву на расстоянии. Все зависело от того, сможет ли он навязать кэналлийцу свой ритм. Все зависело? Эктор Придд убит давным- Давно, Талигойя пала, на троне сидят Оллары, а у трона стоит потомок предателя. Стоит и смеется...
      Стиснув кулаки, Иноходец Эпинэ следил за ходящими по кругу соперниками. Когда дерешься на шпагах, нужно смотреть противнику в глаза, чтоб предугадать его улар. Если бой идет на мечах, гляди вниз, на ноги врага. Даже не на ноги, на ногу, которой он сейчас упирается.
      Маршал, как и думал Робер, атаковал первым, начав бой с подшага и ударив снизу вверх. Он целил в голову кэналлийца, но тот уклонился вправо, отвел клинок Придда в сторону и вниз и легко отпрыгнул назад. Эктор провел финт из четвертой терции в первую, метя в плечо соперника. Робер и сам бы так поступил, но Алва принял удар на блок, левой рукой перехватив свой меч за лезвие. Если б бой шел вживую, раздался б звон, сопоставимый с ударом колокола, но воскрешенных для боя противников обнимала тишина.
      Предатель оказался силен, да чего еще следовало ждать?! Не будь Алва уверен в себе, маршал лежал бы со стрелой в горле рядом с несчастными стражниками. Рамиро, хоть и двумя руками, удержал меч Эктора, оттолкнул его и резко отскочил назад. Придя снова бросился в атаку, еще более отчаянную, обрушив на отступающего противника целый град ударов, на первый взгляд беспорядочных, но лишь на первый взгляд. Эпинэ понимал, что маршал сделал ставку на удар в голову, а для этого ему нужна скорость, которую он потерял.
      Удары обреченного пропадали впустую, а потом Алва улучил момент, когда противник открылся, и ударил наотмашь, разрубая кольчугу. Смэш! Из первой терции в четвертую. Очень просто. Просто и безотказно, особенно если противник не надел доспехи.
      - Закатные твари! - простонал Альдо, о котором Эпинэ как-то позабыл.
      Победитель вытер лезвие, махнул рукой своим людям и скрылся за дверью королевской спальни. Робер видел разгоряченные южные лица и застывший профиль маршала, не сумевшего защитить ни своего короля, ни своего королевства. Двое кэналлийцев подхватили тело и куда-то понесли, еще четверо наклонились над стражниками, а затем все утонуло в золотистом мареве.
      Глава 3
      Поместье Лаик
      "Le Cinq des Batons"*
      ______________
      * "Пятерка Посохов" (Стихия - Огонь) - младшим аркан Таро. Пятерка Посохов символизирует разрыв старых уз, освобождение, может указывать на затаенную вражду и вместе с тем на новые возможности. П.К. обещает несправедливость, запутанность отношений, неопределенность социального положения.
      1
      Ров был не таким уж и широким, но по одну его сторону оставались родные, дом, друзья, а по другую Ричарда Окделла не ждало ничего хорошего. Гвардеец в ненавистном "драконьем"* мундире внимательно рассмотрел письма и вызвал из караулки толстощекого, пахнущего луком сержанта. Тот, шевеля красными губами, еще раз проглядел бумаги, велел всем, кроме Дикона и Эйвона, удалиться и кивнул подручным. Подъемный мост, недовольно крякнув, опустился, и Баловник и Умник, опасливо косясь, ступили на темные, мокрые доски.
      ______________
      * Герб Оллapов - всадник на белом коне, поражающий мечом черного дракона. Официальное название - Победитель Дракона.
      Превратившаяся в болото дорога вела через унылый парк. Здоровенные, голые деревья облепили грачиные гроздья и шары омелы, над которыми клубились низкие, готовые разрыдаться облака. На густых колючих кустах, росших вдоль дороги, чудом держались сморщенные грязно-белые ягоды ведьминых слез - в Окделле это растение почиталось нечистым. Всадники миновали олларианскую каплицу. Дикон не знал, видят ли их, но, припомнив наставления Штанцлера, богобоязненно приложил правую руку к губам и склонил голову*. Эйвон, мгновение помедлив, последовал его примеру.
      ______________
      * Ритуальный олларианекии жест. Эсператисты проделывают то же левой рукой.
      Парк был большим, пожалуй, его можно было назвать лесом. Слева показалось что-то похожее на озеро или большой пруд, за которым маячил показавшийся Ричарду удивительно неприятным дом - длинный, серый, с маленькими, подслеповатыми окнами. Когда-то здесь располагалось аббатство Святого Танкреда*. Франциск Оллар выгнал не признавших его главой церкви монахов из их обители и отдал ее под школу оруженосцев. С тех пор здание перестраивали несколько раз, но оно продолжало отдавать монастырем.
      ______________
      * Святой Танкред - один из семи основателей эсператизма, адепт Знания.
      Рассказывали, что в церковные праздники и перед большими бедствиями в доме звонит невидимый колокол, созывая мертвых братьев к полуночной мессе. Теперь Ричарду предстояло убедиться в этом самому. Юноше отчаянно захотелось повернуть Баловника, но он сдержался. Когда они подъезжали к дому, с деревьев сорвалась целая туча ворон, осыпая приезжих сварливыми воплями. Дикон спрыгнул с коня первым и помог спешиться Эйвону. Откуда-то возник конюх с неприметным сереньким личиком и увел недовольных лошадей. Тяжелая дверь открылась, пропустив слугу, казавшегося братом-близнецом остролицего конюха.
      - Как прикажете доложить? - Голос слуги был столь же невыразителен, как и его физиономия.
      - Граф Эйвон Ларак и его подопечный.
      - Следуйте за мной.
      Дверь с шумом захлопнулась, и Ричард почувствовал себя мышью, угодившей в ловушку. Маленькие окна вряд ли давали достаточно света даже летом, а сейчас в здании было темно, как в склепе. Слуга зажег свечу, став удивительно похожим на эмблему ордена Истины*. Кощунственное сравнение немного отвлекло Дикона от мрачных мыслей, которые сразу же вернулись, едва юноша увидел своего будущего наставника.
      ______________
      * Эмблема ордена Истины - мышь со свечой в лапках. Горящая свеча является символом всей эсператистской церкви.
      Капитан Арамона восседал в кресле под портретом марагонского бастарда. Встать навстречу входящим капитан счел излишним. Кивнув в знак приветствия большой головой, он коротко буркнул:
      - Прошу садиться.
      Больше всего на свете Дикону хотелось швырнуть перчатку в эту красную самодовольную харю, но он дал слово кансилльеру.
      - Значит, герцог Окделл соизволил поступить под МОЕ начало, - голос Арамоны соответствовал его габаритам, - а его опекун не имеет ничего против.
      - Решение приняла вдовствующая герцогиня Мирабелла, - очень спокойно произнес Эйвон. - Я не счел себя вправе ей возражать.
      - Но по своей воле сына Эгмонта в столицу вы отправлять не желали, господин капитан уставился на Ларака с неприкрытым презрением, - но это неважно. Здесь наш капеллан. Присягните в его присутствии, что привели своего подопечного по доброй воле.
      Оказывается, в комнате, кроме Арамоны и множества портретов олларских выродков, был еще и капеллан. Невысокий, изящный человек в черном сидел у окна. Дик его сразу и не заметил.
      - Приветствую вас, дети мои, - священник говорил приветливо и мягко, но в красивых темных глазах не было и намека на теплоту, - было ли ваше решение обдуманным и добровольным? Готовы ли вы оба именем Создателя нашего поклясться, что сердца ваши и души принадлежат господу нашему и его наместнику на земле Талига Его Величеству Фердинанду Второму?
      Эсперадор Дамиан четыреста лет назад объявил клятвы, вырванные принуждением, недействительными. Ложь лжесвященникам, присвоившим себе право говорить именем Создателя, не являлась грехом. Ричард вслед за опекуном спокойно произнес слова клятвы, зная, что лжет. Священник и Арамона это тоже знали - Оллары утопили Талиг во лжи. Люди Чести, чтобы выжить, вынуждены принять навязанную им игру.
      - Теперь в присутствии своего опекуна юный Ричард Окделл должен узнать законы унаров и принять их или отвергнуть. Если он согласится вступить в братство Фабиана*, обратной дороги у него не будет.
      ______________
      * Фабиан, один из первых олларианских святых, был воспитателем молодых дворян и погиб, заслонив собой единственного сына Франциска Оллара.
      - Я готов. - Ричард очень надеялся, что произнес эти слова спокойно и уверенно.
      Капитан Арамона протянул юноше переплетенную в свиную кожу книгу. Вначале шел свод правил, по которым жили воспитанники братства святого Фабиана, следующие листы занимали подписи тех, кто прошел через Жеребячий загон. В этой книге, ближе к концу, расписался и Эгмонт Окделл, обязавшийся служить Талигу и его королю и умерший за Талигойю и династию Раканов, а несколькими страницами спустя поставил свою подпись его убийца...
      - Читайте, сударь, - брюзгливо произнес капитан Арамона. - вслух читайте.
      Ричард сглотнул и отчетливо прочел всю написанную и книге ложь о величии и богоугодности династии Олларов. расцвете Талига, своей любви к престолу и желании служить ему "жизнью и смертью".
      - Поняли ли вы все, что прочли? - спросил олларианец.
      - Да, я все понял.
      - Укрепились ли вы в своем решении вступить в братство унаров?
      - Да.
      - Готовы ли вы принести клятву перед лицом Создателя?
      - Да.
      - Эйвон Ларакский, вы, как опекун герцога Окделла, вправе остановить его. Поддерживаете ли вы желание вашего подопечного?
      Если б в Лаик заглянул Леворукий, Дикон, не колеблясь, обещал бы ему все, что угодно, только б Эйвон забрал его отсюда, но граф произнес "Да!".
      - Герцог Ричард Окделл. Мы готовы принять вашу клятву.
      - Я, - слегка запнувшись, произнес Дикон, - Ричард из дома Окделлов, добровольно вступаю в братство святого Фабиана и клянусь чтить Создателя нашего и его земного наместника короля Фердинанда, да продлит Создатель его блистательное царствование. Я клянусь также слушать своих наставников, духовных и светских, и ни в чем не перечить им. Я отказываюсь от своего титула и родового имени до тех пор, пока не буду готов мечом и словом служить Создателю, Королю и Талигу. Я буду прилежным учеником, послушным воспитанником и добрым товарищем другим унарам. Я не буду вступать в ссоры ни с кем, с кротостью прощая врагам своим. Я не буду иметь тайн от своих наставников. Я не буду покидать поместье Лаик без разрешения моего капитана и не стану встречаться ни с кем из родных, не спросив на то дозволения. Если я нарушу свою клятву, да буду я в этой жизни лишен титула и дворянства, а в жизни вечной да настигнет меня кара Создателя.
      - Готов ли ты к трудностям и испытаниям во славу Создателя и короля Фердинанда?
      - Я готов. В полдень и в полночь, на закате и на рассвете.
      - Да будет по сему! - наклонил голову священник
      - Я свидетельствую, - буркнул Арамона.
      - Я свидетельствую. - Голос Эйвона Ларака прозвучал обреченно.
      - Унар Ричард, проводите графа Ларака и возвращайтесь. Отвечайте: "Да, господин Арамона".
      - Да, господин Арамона.
      Эйвон поднялся, старомодно поклонился и первым вышел из кабинета. Дикон последовал за ним, чувствуя, как его спину буравят глаза людей и портретов. Давешний слуга со свечой поджидал у порога. У них отняли даже прощание!
      В сопровождении похожего на серую мышь человечка Ричард и Эйвон миновали полутемные переходы и вышли под серое, низкое небо. Умник стоял у лестницы, нетерпеливо перебирая ногами - ему тоже не нравилось это место.
      - Прощайте, Ричард, - граф Ларак старался говорить спокойно и буднично, - надеюсь, вы не забудете того, что обещали.
      Он говорит не о клятве, понял Дик, вернее, не о клятве унара, а о вчерашнем разговоре.
      - Да, господин граф. Я поклялся, и я исполню.
      Эйвон, как всегда с трудом - мешала больная спина, - взобрался в седло. Умник рванул с места, не дожидаясь приказа, и всаднику пришлось натянуть поводья. вынуждая жеребца идти шагом.
      Ричард повернулся и пошел за слугой, хотя ему мучительно хотелось броситься вдогонку, еще раз обнять Эйвона и сказать... Что говорить, он не знал. Ну, пусть не догонять и не обнимать, но хотя бы крикнуть, чтобы дядя обернулся и махнул на прощание рукой, но юноша вспомнил слова кансилльера и не оглянулся.
      2
      Арнольд Арамона ненавидел очень многих и имел на то все основания. Ничего хорошего от всяческих герцогов и баронов комендант Лаик не видел, и еще вопрос, кто был хуже - старая знать или "навозники". Отбери у них титулы и владения, и что останется? Но беда была именно в том, что у аристократов титулы и деньги были, а у Арнольда нет.
      Тридцать с лишним лет назад молодой провинциал явился в Олларию, намереваясь стать по меньшей мере маршалом и возлюбленным парочки герцогинь. Не вышло. Для того чтоб выбиться хотя бы в полковники, требовалось или отвоевать лет десять в Торке, или иметь протекцию. Герцогини тоже не спешили падать к ногам Арнольда, а служанки и горожанки честолюбивого молодого человека не устраивали.
      Дальше дела пошли еще хуже. Началась война, и полк, в который записался Арнольд, отправили в предгорья Торки, где будущему капитану пришлось хлебнуть лиха. Арнольд отнюдь не считал правильным рисковать единственной головой ради чего-то лично ему ненужного. Гвардейское молодечество требовало лезть в огонь, распихивая товарищей, а вечером за кружкой вина со смешком смаковать дневные приключения. Это было глупым, а Арнольд Арамона глупцом не был, он хотел жить, причем долго и хорошо.
      Черно-белые* жили сегодняшним днем, Арамона думал о будущем. В столице эти различия были не столь уж и заметны, благо тогдашний герцог Алва, прикончив за два дня четверых соперников, вынудил короля надолго запретить поединки, но в горах Торки выбора не было. Пришлось взяться за шпагу и мушкет. До первого боя Арамона "был, как все", но, оказавшись под пулями, не выдержал и укрылся в заросшей кустами ложбинке. Он не думал, что это заметят, но заметили, и за Арамоной закрепилась кличка Трясун.
      ______________
      * Черно-белые - прозвище талигойских гвардейцев, носивших (кроме Личной Гвардии Его Величества) черные с белым мундиры.
      Последующие недели превратились в сплошную пытку. Арнольд сносил издевательства не дороживших жизнью дураков, отвечать на них он не решался, за дезертирство светила виселица, бежать было некуда. Однажды негодяи вытащили вырывавшегося Арамону на пригорок перед вражескими позициями. Двое держали его за ноги, двое за руки, двое подпирали сзади, а остальные орали мушкетерам Гаунау*: "Господа! Не желаете подстрелить зайца?!"
      ______________
      * Гаунау - королевство, оспаривающее у союзной Талигу Горной марки ряд земель.
      Этот день стал самым страшным в жизни будущего капитана. К полудню пришел приказ наступать. Арамона шел вместе со всеми, но потом ряды смешались, каждый стал сам за себя. Рвались гранаты, свистели пули, резались друг с другом озверевшие люди. Оказавшийся среди этого ужаса, Арамона бросился на землю, отполз под прикрытие деревьев и пустился бежать. Тут ему не повезло еще раз. Эгмонт Окделл, бывший в те поры оруженосцем Мориса Эпинэ, едва не пристрелил бросившего мушкет гвардейца на месте. Арнольда спасли гаунау, окружившие знаменосца. Эгмонт, забыв обо всем, ринулся спасать полковое знамя, а Арамона, стиснув зубы, лег на спину, нацепил на ногу шляпу и поднял ее над уютной и безопасной ложбинкой. Мушкетная пуля прострелила голень, не задев кость, и крови натекло полный сапог. Было больно, но что значит боль в сравнении со смертью? Раненых отправили на излечение в городишко Руксу, где не было ни гаунау, ни "товарищей", ни герцога Окделла. Там судьба наконец повернулась к Арнольду лицом. Статного сержанта заприметил господин интендант Северной армии граф Крединьи. У известного своими любовными похождениями и чадолюбием интенданта на выданье была незаконная дочь.
      Немного староватая, чуть-чуть толстоватая и слегка кривоногая, но какое это имело значение?! Арамона к этому времени расстался с юношескими грезами и, понимая, что герцогини ему не видать, согласился на Луизу Кредон. Папа-интендант не только дал за уродиной неплохое приданое, но и замолвил за зятя словечко. Так раненый сержант получил офицерский чин и оказался третьим ментором* в Лаик.
      ______________
      * Ментор - наставник, воспитатель, учитель.
      Увы, розы и те имеют шипы, чего уж говорить о кривоногих бабах! Из Луизы получилась на редкость дошлая и склочная жена. Приданого супруг не увидел, зато в избытке хлебнул прочих семейных радостей. Его ревновали, упрекали, пилили, колотили, обзывали боровом и бездельником. В "загоне" было не лучше. Начальник школы - старый вояка, прошедший четыре войны и потерявший в последней кампании левый глаз, принял навязанного ему Арамону холодно и определил туда, куда тот хотел меньше всего. А именно - в фехтовальный зал.
      Фехтовальщиком Арнольд был весьма посредственным, а среди унаров попадались готовые мастера клинка, первым из которых был Рокэ Алва, превративший жизнь ментора в сущий ад.
      Юные нахалы откровенно издевались над Арнольдом, а он их ненавидел. За то, что у них было или будет то, чего никогда не будет у теньента* Арамоны. За то, что они никого и ничего не боялись. За то, что за стенами Лаик их ждали победы, чины и красотки, а ему достались менторство и отвратительная мегера. Так продолжалось восемь лет.
      ______________
      * Звание, примерно соответствующее лейтенантскому.
      Единственной отдушиной замученного женой и унарами Арнольда стали вечерние беседы с тогдашним капелланом, державшим очень неплохого повара и винный погреб. Так теньент Арамона и мыкался, пока не умер полковник Дюваль.
      Арнольда неожиданно удостоил аудиенции кардинал. В Лаик Арамона вернулся капитаном и начальником. Первое, что он сделал, это выставил за ворота поместья менторов и слуг, относившихся к нему без должного почтения, заменив их на новых, для которых капитан был богом и царем. Затем Арнольд взялся за комнаты Дюваля, обставив их в соответствии со своими вкусами. Свершив неотложное, он принялся за унаров.
      Теперь Арнольд полгода блаженствовал в Лаик, куда вход супруге, равно как и любым другим женщинам, был строго заказан, а полгода проводил у домашнего очага, усилиями Луизы превращенного в адский котел. Единственной радостью Арнольда была младшая дочь. Арамона мечтал, что малышка Люпилла выйдет замуж за графа или маркиза. Будущим женихам велся строжайший учет. Арнольд старательно собирал слухи обо всех свадьбах и помолвках и негодовал, узнавая о женитьбе кого-то годящегося для Циллы. Девочке было всего шесть, но капитан в каждом новом унаре видел возможного зятя.
      Лаик была единственной ниточкой между семейством Арамоны и высшей знатью. Одного этого хватало, чтоб держаться за должность руками и зубами. Арнольд старался. Если ему намекали, что какой-нибудь унар принадлежит к неугодному Его Высокопреосвященству семейству и не должен попасть в число лучших, тот не попадал. Если капитан узнавал, что новый воспитанник является "нужным", он немедленно опережал "ненужных".
      Понятливость капитана оценили. Жалованье Арамона получал небольшое, зато в казначействе закрыли глаза на несколько вольное обращение с деньгами, отпущенными на содержание школы.
      Единственное, что не давало Арнольду покоя, - это строжайший запрет Его Высокопреосвященства на подарки от родственников унаров. Однажды Арамона попробовал его нарушить. И ведь барон, привезший господину капитану роскошное седло, не имел в виду ничего плохого, а его сын в любом случае оказался б в первой четверти выпускного списка!
      Парень отменно фехтовал и совсем не думал, что еще нужно для того, чтоб стать лучшим. Так ведь нет! Седло пришлось отослать (правду говорят, что Его Высокопреосвященство знает даже то, что происходит в спальнях и отхожих местах), баронский отпрыск отправился домой, недоучившись, а Арамона получил предупреждение. Первое и оно же (капитан это понял) последнее. Арнольд вздохнул и вернулся к казне, откуда черпать ему никто не мешал.
      Капитан не сомневался, что кардинал знает обо всем и этот источник доходов наставнику юношества разрешен. По крайней мере, пока он оправдывает возложенные на него надежды, и Арамона лез из кожи вон. О том, что в Лаик заправляет Его Высокопреосвященство, знали только Арамона и отец Герман. Остальные полагали, что за всем стоит Первый маршал Талига. Формально так оно и было, но Рокэ Алва плевать хотел на все, кроме войны, вина и женщин. Арамону это устраивало - иметь дело со своим бывшим унаром он не желал ни за какие деньги, и не он один. Что бы ни творилось в Лаик, никто из воспитанников и их родичей не побежит искать защиты у Ворона, и уж подавно этого не сделает сын Эгмонта Оклелла!
      Потягивая подогретое вино, Арамона с наслаждением перечитывал список новых воспитанников. Он уже знал, кто будет первым, а кого нужно отодвинуть, ну, пусть не и самый конец, но во вторую половину. Что до остальных, то тут как получится. Будут вести себя прилично - займут высокие места, нет - пусть пеняют на себя. Любопытно, каков сынок Эгмонта в деле? Да каков бы ни был, выше десятого ему не подняться. Разумеется, если дотянет до выпуска, а не отправится с позором в фамильный замок... Что до Арнольда Арамоны, то капитан сделает все, от него зависящее, чтобы Ричард осознал, кто в Лаик хозяин.
      По понятным причинам капитан Арамона в подавлении надорского восстания не участвовал и не видел, как умер человек, некогда перепугавший его до смерти. Старое унижение отлеживалось в укромном уголке и ждало своего часа. Дождалось. Сын и наследник Эгмонта заплатит отцовский долг сполна... Так хочет капитан Арамона, так хочет Создатель и Его Высокопреосвященство.
      3
      Люди Чести стригли волосы так, что они едва прикрывали затылок, и носили короткие бороды и усы. Бороды у Дика Окделла еще не было, но за свою прическу он искренне порадовался, когда оказался в руках очередного мышевидного слуги, под надзором которого молодые дворяне превращались в унаров. "Мышь" зря вооружился ножницами - волосы Дика были короче, чем полагалось членам братства святого Фабиана, и слуге пришлось удовольствоваться несколькими якобы спадающими на глаза прядками. Как ни странно, посрамление цирюльника подняло настроение, а может быть, Дикон просто устал ждать неприятностей. Юноша, насвистывая, направился в купальню, ему не испортил настроения даже стеклянный осколок, запутавшийся в полотенце. От царапины еще никто не умирал, полгода он в "загоне" как-нибудь выдержит, а дальше...
      Будущее просматривалось смутно, но после встречи с кансилльером Ричард не сомневался, что его ждут великие дела и славные подвиги во имя Талигойи, а пока, что ж, он потерпит. Отбросив запачканное кровью полотенце. Дик взялся за полагающуюся унарам одежду - черные Штаны, чулки и рубаху, белую куртку и черно-белый плащ с гербом дома Олларов. Такие носили четыреста лет назад, когда марагонский выскочка стал талигойским королем. Теперь одевались иначе, хотя Люди Чести старались придерживаться старых обычаев. Отец Маттео говорил, что, храня малое, мы сберегаем большое. Одевшись, Дик погляделся в огромное старое зеркало, несомненно, помнящее святого Фабиана, который при жизни был таким же олларским псом, как и пучеглазый Арамона, если не хуже.
      Приглаживая потемневшие от воды волосы, Ричард с удивлением обнаружил, что он не один - за его плечом маячил кто-то невысокий, но зеркало было столь мутным, что рассмотреть незнакомца не получалось. Дикон торопливо обернулся и понял, что ему почудилось. Купальня была пуста. На всякий случай юноша снова взглянул в зеркало и рассмеялся - дело было в мерзком освещении и наплывах на старом стекле, искажавших отражение. Все вместе создавало иллюзию расплывчатой мужской фигуры, наверняка слухи олаикских привидениях выросли из таких вот мелочей. А хоть бы тут и водились призраки - ему, Ричарду Окделлу, прямому потомку святого Алана* нечего бояться теней эсператистских монахов. Они не сделают ему ничего дурного, вот "навозникам" такая встреча ничего хорошего не сулит, это точно.
      ______________
      * Алан Окделл был другом и соратником последнего короля Ракана Эрнани Одиннадцатого, убитого герцогом Рамиро Алвой, впустившим в столицу поиска Франциска Оллара. Именно Алан Окделл вывел королеву и наследника (а пределы столицы, но не последовал за ними в Агарис, а вернулся, чтобы покарать цареубийцу и предателя. Алан Окделл убил Рамиро Алву и был казнен по приказу Франциска Оллара. Причислен эсператистской церковью к лику святых.
      Дикон дружески подмигнул старому зеркалу и вышел в показавшийся ледяным коридор. Бесстрастный слуга со свечой повел юношу в глубь здания, они миновали несколько переходов, поднялись по крутой, неудобной лестнице, свернули налево, миновали длинную галерею без окон, украшенную пустующими нишами, в которых некогда стояли статуи святых, вновь свернули налево, оказались на лестнице, спустились на пол-этажа и оказались в тупике, куда выходило несколько одинаковых низких дверей. "Мышь", погремев ключами, отворил одну из них.
      - Ваша комната, сударь. Здесь все, что нужно унару. Ваши вещи до дня святого Фабиана останутся в кладовой, позаботятся и о вашей лошади.
      Дикон оглядел узкую и длинную каморку, которую так и подмывало назвать кельей. Кровать без полога, стол с чернильным прибором и книгой Ожидания*, плетеный стул, принадлежности для умывания, открытый сундук. В углу - образ Создателя, перед которым горит лампадка, и очередной портрет марагонца. Все! У неведомого монаха и то наверняка было больше вещей. Окделл повернулся к слуге.
      ______________
      * Книга Ожидания - переведенная на современный язык и отредактированная при Франциске Олларе, священная эсаератистская книга "Эсператия".
      - Благодарю вас.
      Тот сдержанно поклонился.
      - Сегодня ужин вам принесут, а завтракать вы будете в трапезной. Если мне будет дозволено дать совет - не покидайте до утра вашей комнаты, дом не любит тех, кто ходит ночами.
      "Дом не любит", святой Алан, как это? Но спрашивать было некого, слуга ушел, плотно прикрыв тяжелую дверь, на которой - Дик только сейчас это заметил - не было ни крючка, ни засова. Она запиралась снаружи, но не изнутри. Какое-то время Ричард бездумно созерцал безупречно-равнодушный лик Создателя всего сущего и воинственную физиономию Франциска. Дик знал, что при жизни первый из Олларов красой не блистал, но кисть художника превратила толстенького крючконосого человечка в роскошного рыцаря. Ричард вздохнул и отвернулся к окну, за которым сгущались серые, неприятные сумерки.
      В углу что-то зашуршало. Крыса. Огромная, наглая, уверенная в себе. Тварь напомнила Дику о полковнике Шроссе, распоряжавшемся в Надоре, словно в своей вотчине. Ричард мечтал его убить, но это было невозможно. Смерть королевского офицера для опальной семьи стала бы началом новых неисчислимых бедствий. Что ж, крыса заплатит и за собственную наглость, и за выходки "навозника". Дикон лихорадочно огляделся, прикидывая, чем запустить в незваную гостью. Хоть крысы и доводятся родичами символу ордена Истины, недаром говорят, что у Мышки в лапках свечка, а у крыски - кочерга.
      От кочерги Дик. к слову сказать, не отказался б - в комнате не нашлось ничего, пригодного для охоты. Юноша помянул Леворукого и дал себе слово завтра же принести из парка подходящую палку. Серая дрянь пришла один раз, придет и другой, вот тогда и поговорим! Жаль, он не догадался прихватить с собой злополучный осколок, его можно было бы сунуть в норку. Дик внимательно осмотрел угол, где заметил похожего на Шроссе грызуна - со стенами и полом все было в порядке. Видимо, крыса прогрызла доски под кроватью. Юноша попробовал сдвинуть убогое ложе, но оно оказалось привинчено к полу. Что ж, до норы не добраться, но если проявить терпение и сноровку, он своего добьется.
      Ричард Окделл частенько загадывал на что-то маленькое, связывая его с большим. Сейчас он решил во что бы то ни стало покончить с крысой. Если это ему удастся, то... То Талиг снова станет Талигойей!
      4
      Ночь прошла спокойно, если не считать скребущихся в окно веток, стука дождя и каких-то скрипов и шорохов. Дик долго лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в голос дома, дома, который не любит, когда по нему бродят ночами. Юноша считал кошек, обдумывал охоту на крысу, перебирал в памяти разговор с Августом Штанцлером. представлял, как капитан Арамона спотыкается на лестнице и ломает если не шею, то нос (подобное несчастье в Надоре приключилось с подвыпившим поваром). С этой мыслью Дик и уснул, и ему ничего не приснилось.
      Утром в дверь громко и равнодушно постучали, и юноша не сразу сообразил, где находится. Потом вспомнил все - присягу, ссутулившуюся спину Эйвона, старое зеркало в купальне... Порез за ночь затянулся, осталась лишь тоненькая красная нитка. Если б так кончались вес неприятности!
      В дверь постучали снова, Дикон наспех ополоснул лицо ледяной водой, оделся и вышел в коридор, чуть не налетев на двоих здоровенных белобрысых парней, похожих друг на друга, как горошины из одного стручка.
      - Я делаю извинение, - расплылся в улыбке один из верзил.
      - Та-та, мы делаем извиняться, - подхватил другой.
      - Ричард Окделл, - представился Дикон, протягивая руку, и осекся, вспомнив, что не должен называться полным именем.
      - Катершванц, - первый с готовностью ответил на рукопожатие, пожалуй, он мог выразить дружеские чувства и с меньшей силой, - мы есть брат-близнец Катершванц из Катерхаус. Я есть Норберт. он есть Иоганн, но мы не должны называть свой домовой имена.
      - Я забыл об этом, - признался Ричард. Близнецы (несомненно, те самые "дикие бароны", о которых говорил Август) ему сразу же понравились.
      - Нам нужно делать вид, что мы незнакомы.
      - Та-та, - подтвердил Иоганн, - мы есть незнакомый, софсем незнакомый. - Он снова улыбнулся и огрел Дика по спине так, что юноша едва устоял на ногах.
      Норберт что-то быстро сказал братцу на непонятном грубом языке.
      - Я есть извиняюсь, - выдохнул тот, - мы, барон Катершванц, есть очень сильные, мы забываем, что не все есть такие.
      Норберт сказал что-то еще.
      - Я теперь буду делать вид, что плохо понимать талиг. Тогда я не говорю то, что надо молчать. Говорить будет Норберт. Он похожий на нашу бабушка Еретхен, она есть хитрая, как старая кошка. Та-та... А я не есть хитрый. Иоганн расплылся в улыбке.
      - Тихо есть, - вмешался внук бабушки Еретхен, - молчать, сюда есть идущие.
      Обладал ли Норберт кошачьей хитростью, было неясно, но слух у него был воистину звериный. Появившийся слуга увидел троих молодых дворян, застывших на пороге своих комнат и настороженно рассматривающих друг друга.
      - Доброе утро, господа. - тихий тонкий голосок напоминал писк, - прошу вас спуститься в трапезную, где вас представят друг другу. Идите за мной.
      Как "мышь" разбирался во всех этих переходах, для Дика осталось загадкой, они прошли не меньше полудюжины внутренних лестниц, то спускаясь, то поднимаясь, и, наконец, оказались в низком, сводчатом зале, способном вместить несколько сотен человек. В углу сиротливо жался одинокий стол. Сам по себе он был достаточно велик, но в огромном помещении казался чуть ли не скамеечкой для ног. Дикон и братцы Катершванцы, с которыми он еще "не был знаком", чинно заняли указанные им места, украдкой разглядывая тех, кто пришел раньше.
      Напротив Дика вертелся на стуле смуглый, черноглазый юноша. Ричард еще не видел кэналлийцев, но был готов поклясться, что непоседа - южанин. Рядом разглядывал свои руки молодой человек с безупречным лицом, скорее всего, наследник дома Приддов, на которого опасливо косился прыщавый курносый паренье острым кадыком. Рассмотреть остальных Дикон не успел, так как появился капитан Арамона.
      Надо отдать справедливость господину начальнику, свой выход он обставил с блеском. Окованные бронзой двери с грохотом распахнулись, в столовый покой ворвался сквозняк, у темных створок встали гвардейцы, стукнули об пол древки алебард, и унары лицезрели свое начальство, за которым следовал давешний священник.
      В полный рост Арамона напоминал вставшего на задние ноги борова, но смотрел орлом. Накрахмаленный воротник достойного дворянина был столь широк, что увенчанная шляпой с перьями пучеглазая голова казалась лежащей на блюде, белый колет с гербом украшала толстенная золотая цепь, а рингравы* не уступали размером дагайским тыквам. На фоне этого великолепия черный олларианеп казался полуденной тенью, отбрасываемой вздумавшей прогуляться пивной бочкой.
      ______________
      * Рингравы - верхние короткие штаны-юбка. имели очень широкие штанины, собранные на поясе и опускавшиеся до колеи широкими продольными складками. Надевались поверх обтягивающих ноги чулок, дабы придать ногам видимость стройности.
      - Роскошь, - прошептал кто-то из унаров, и Дикон едва удержался от того, чтобы оглянуться.
      Арамона торжественно прошествовал через гулкий зал. занял место во главе стола и бухнул:
      - Унары, встать.
      Дик вскочил вместе со всеми, ожидая продолжения, и оно не замедлило последовать.
      - Вы думаете, что я ваш капитан? - вопросил Арамона. - Нет! Эти полгода для вас я бог и король. Мое слово - закон. Запомните это! Вы не герцоги, не графы и не бароны. Вы унары! МОИ унары! Даже Франциск Великий не пересекал границы поместья Лаик. Здесь - МОЕ королевство, здесь Я казню и милую. Слушайте МЕНЯ, и вы станете дворянами, готовыми служить Его Величеству. Тех, кто будет слишком много о себе полагать, отправлю по домам! С позором!
      Сейчас унары по очереди, начиная с того, рядом с которым я стою, выйдут на середину трапезной и громко и отчетливо назовут свое имя. Затем отец Герман прочтет молитву о здравии Его Величества, и все отправятся в фехтовальный зал. Завтрак позже. Я хочу посмотреть, что за кони мне достались на этот раз. Итак, унар, встаньте и представьтесь.
      Толстый кареглазый парень встал точно на указанное место и гаркнул:
      - Карл.
      - Унар Карл. Повторите.
      - Унар Карл! Следующий.
      Похожий на ласку брюнет изящным движением поднялся из-за стола и, оказавшись рядом с Карлом, негром -ко сказал:
      - Унар... Альберто.
      - Следующий.
      Высокий юноша с дерзкими глазами двигался не медленно, но и не быстро.
      - Унар Эстебан.
      - Следующий...
      Ричард старался запомнить всех.
      Бледный и худой - Бласко. Странно, имя кэналлийское, а по внешности не скажешь. У Жоржа на правой щеке родинка, Луитджи ростом с сидящую собаку, прыщавый - это Анатоль. Валентин... Наследника Приддов зовут именно так, значит, он угадал верно, а Паоло и впрямь мог быть только кэналлиицем... Имя Арно обожают в роду Савиньяков, так звали прошлого графа, так зовут младшего из его сыновей. Братьев Катершванцев Дикон уже знал, следующей была его очередь. Юный Окделл под немигающим взглядом Арамоны замер рядом с Норбертом.
      - Унар Ричард.
      - Следующий...
      - Унар Роберт...
      - Унар Франсуа...
      - Унар Юлиус...
      Константин, Эдвард, Жюльен, Макиано, Северин... Вот они, его друзья, братья, враги - те, с кем ему предстоит жить бок о бок в странном доме, где слуги похожи на мышей, а крысы на полковников. Двадцать один человек, несчастливое число! Если верить примете, кто-то обязательно умрет, но отец не верил в дурные приметы. Герцог уехал из дома в новолуние после дождя и не повернул коня, когда дорогу перебежала кабаниха с детенышами. Эгмонт Окделл не верил в дурные приметы, а Рокэ Алва утопил восстание в крови и своими руками убил отца. Дик должен отплатить, а для этого нужно сжать зубы и терпеть все - капитана Арамону, кэналлийские физиономии, олларианцев, холодную келью, зимнюю слякоть, человеческую подлость...
      Глава 4
      Агарис
      "Le Huite des Batons"*
      ______________
      * "Восьмерка Посохов" - младший аркан Таро. В раскладе может означать необходимость быстро принять важное решение. П.К. укалывает на опасность столкнуться с фальшью, ложью.
      1
      Пареная морковка и облупленные стены остались в прошлом. Робер Эпинэ жил в прекрасной гостинице, пил вино и ел мясо. Считалось, что ему повезло в кости.
      Договор с гоганами хранился в тайне. На этом настаивал Енниоль. чему Альдо и Эпинэ были только рады. Связь с правнуками Кабиоха не украшала - с рыжими считались, у них занимали денег и при этом старались держаться от них подальше. Будь на то воля Иноходца, он обходил бы десятой дорогой не только "куний"*, но и "крыс"**, но они жили в Агарисе под покровительством Эсперадора.
      ______________
      * Так иногда называют гоганов, среди которых много темно-рыжих, а те, кто от природы обладает другим цветом волос, красят бороды и волосы, темноволосые - хной, светловолосые смешивают хну с черной краской.
      ** Одно из прозвищ адептов самого ортодоксального из эсператистских орденов, ордена Истины, чьей эмблемой является мышь со свечой в лапках. "Истинники" полагают любую личную тайну оскорблением Создателя.
      Эпинэ терпеть не мог притворяться, но ему пришлось тащиться в гавань, в трактир "Черный лев", где шла крупная игра в кости, и играть с пьяным "судовладельцем", продувшим талигойцу сначала уйму золота, затем привезенный из Багряных земель товар и, наконец, корабль. Корабль и товар у растерявшегося победителя немедленно "купил" косоглазый гоган, разумеется, "надув" простака, ничего не смыслящего в коммерции. Енниоль утверждал, что церковники немедленно узнают о случившемся. Так и вышло.
      Вернувшись в Приют, слегка подвыпивший "везунчик" встретил медоточивые улыбки и едва удержался от того, чтобы сказать какую-нибудь гадость. Утром Эпинэ пожертвовал на богоугодные дела сотню золотых и перебрался в гостиницу "Зеленый стриж", хозяин которой возликовал при виде столь щедрого постояльца. Теперь у Робера было все, и это не считая надежды на возвращение и победу.
      Енниоль сказал, что понадобится около двух лет! Не так уж и много, но Альдо каждый день казался потерянным. Ракан вообразил, что все очень просто - гоганы дают золото, они нанимают армию, весной высаживаются в северном Правде и к концу лета входят в столицу. Как бы не так! Гоганы и думать не хотели об открытой войне, по крайней мере, сейчас. Альдо был разочарован, а вот Робер, несмотря на вошедшую в поговорку горячность, понимал - "куницы" правы. Полководца, равного Рокэ Алва, у Раканов нет, а задавить проклятого кэналлийца числом не получалось. Может, гоганского золота и хватит, чтобы заплатить полумиллиону солдат, но их надо найти, одеть, обуть, прокормить... Такую армию не выдержит не только Талиг, но и все Золотые земли, вместе взятые, а бросаться на Ворона, не имея десятикратного перевеса, дело безнадежное. Приходилось ждать, хотя Робер не представлял, что можно сделать, разве что убить талигойского маршала.
      Убить... Это пытались сделать, и не раз, но, казалось, Алву и Дорака хранит сам Зеленоглазый, впрочем, про гоганов говорили, что они могут обмануть и его. Явись Роберу Повелитель Кошек собственной персоной, Эпинэ, не задумываясь, принял бы его помощь, но гоганам он поверить не мог - уж слишком сладка была приманка и необременительна плата.
      Гальтарская крепость у отрогов Мон-Нуар никому не нужна, хотя когда-то Гальтара была столицей всех Золотых земель. Что до древних реликвий, то Эпинэ слыхом не слыхал о чем-то, созданном до принятия эсператизма. Может, в Гальтаре спрятан клад, и гоганы об этом знают, но почему его просто не вырыть? Снарядил караван - и вперед! Конечно, Мон-Нуар место невеселое, но добраться туда через Йагору легче и дешевле, чем ломать хребет целому королевству. Потребуй Енниоль в уплату что-то и впрямь ценное, Эпинэ было б спокойнее.
      Иноходец пробовал говорить об этом с Альдо, но тому море было по колено. Он мечтал даже не о короне, а о том, как покинет ненавистный Агарис и ввяжется в драку, дальше принц не загадывал. Пять лет назад Робер Эпинэ был таким же, но тогда отец и братья были живы.
      В дверь постучали. Пришел слуга, принес письмо, запечатанное серым воском, на котором была оттиснута мышь со свечой в лапках и слова: "Истина превыше всего". Магнус Клемент, чтоб его! Зачем "крысе" Иноходец?
      Робер сломал печать и развернул серую бумагу. Магнус Истины желал видеть Робера из дома Эпинэ, причем немедленно. Поименованный Робер помянул Зеленоглазого и всех кошек его и потянулся за платом и шляпой. Клемент был единственным, кому Иноходец верил меньше, чем достославному Енниолю, но, думая о старейшине гоганов, талигоец вспоминал прелестную Мэллит, а рядом с магнусом Истины могли быть только монахи, причем гнусные и скучные. В других орденах попадались весельчаки, умницы и отменные собутыльники, "истинники" же походили друг на друга, как амбарные крысы, и были столь же обаятельны и красивы.
      Только б магнус не узнал о договоре с Енниолем! Правнуков Кабиоховых "крыски" ненавидят, будь их воля - в Агарисе не осталось бы ни одного гогана, но у Эсперадора и остальных магнусов - свое мнение. Для них рыжие прежде всего купцы, обогащающие Агарис, и лишь потом еретики, причем тихие. Правнуки Кабиоха ни к кому не лезут со своей верой, не то что "истинники".
      Иноходец сам не понимал, почему не переносит один из самых влиятельных церковных орденов, но при виде невзрачных людишек в сером его начинало трясти. Альдо смеялся, а он злился. Мысленно поклявшись вести себя с должным почтением и сначала думать, а потом говорить, Робер Эпинэ тяжко вздохнул и отправился на встречу с Его Высокопреосвященством*.
      ______________
      * Магнусы в церковной иерархии раины кардиналам, возглавляющим эсператистскую церковь в суверенных государствах, отсюда и обращение Ваше Высокопреосвященство.
      Высокопреосвященство обитал в аббатстве святого Торквиния*, столь же сером, как и его обитатели. Остальные ордена полагали, что Божьи Чертоги должны вызывать восторг и благоговение, и на украшение храмов и монастырей шло лучшее из того, что было в подлунном мире. "Истинники" были нет, не скромны, потому что скромность тоже бывает прекрасной, они были нарочито бесцветны. Даже обязательные для эсператистского храма шпили, увенчанные кованым язычком пламени, были не вызолочены, а покрашены в мышиный цвет. Обожавший яркие краски Иноходец полагал это оскорблением всего сущего, но святому Торквинию до его мнения дела не было.
      ______________
      * Основатель ордена Истины.
      Серенький старообразный монашек тихоньким голоском доложил, что Его Высокопреосвященство просит пожаловать в его кабинет. Кабинет... То ли больница для бедных, то ли подвал для овощей - серо, мрачно, тошно...
      Магнус очень прямо сидел на жестком деревянном кресле с высокой спинкой, украшенной то ли изображением мыши со свечой, то ли портретом самого магнуса. Робер честно опустился на колени, подставив лоб под благословение, но, когда сухие, жесткие пальчики коснулись кожи, захотелось сплюнуть.
      - Будь благословен, сын мой, - прошелестел магнус, - и да не хранит сердце твое тайн от Создателя нашего.
      - Сердце мое открыто, а помыслы чисты, - пробормотал Иноходец. Может, от Создателя тайны иметь и впрямь нехорошо, но выворачиваться наизнанку перед дрянной "мышью" он не собирается!
      - Поднимись с колен и сядь. Нам предстоит долгий разговор. До меня дошло, что тебе улыбнулась удача.
      Так дело в его "выигрыше"! Святоша потребует пожертвовать на храм или еще куда-нибудь. Пусть подавится, лишь бы отстал. Нужно будет, он "выиграет" еще.
      - Да, Ваше Высокопреосвященство. Я вошел в таверну нищим, а вышел богачом.
      - Чужой расставляет ловушки праведным на каждом шагу. Бедность и скромность - вот щит от козней его.
      Робер промолчал. Пусть сам скажет, чего хочет.
      - Но осчастлививший тебя золотой дождь излился из иного облака.
      Воистину из иного! Гоганского. Где пройдут гоганы. Чужому делать нечего. Ну, чего ты тянешь? Говори, сколько хочешь, и отстань.
      - Удача, пришедшая к тебе, - знак свыше. Пришла пора спасти Талигойю от гнуснейшей из ересей, и с подобным следует воевать подобным. У погрязших в скверне горы золота, твердо стоят они на земле, остры их мечи и исполнены гордыни сердца. Создатель наш в великой мудрости своей послал нам знамение. Нет греха в том, чтобы говорить с ними на понятном им языке. Золото против золота. Сталь против стали.
      Теперь Иноходец уже ничего не понимал. Неужели "крысы" заодно с "куницами" и гоганы на корню купили самый вредный из орденов? Но зачем им "истинники"? Искать союзников лучше в ордене Славы или, на худой конец, Знания, но эти?! Или "крыскам" дали отступного, чтоб не лезли, куда их не просят, но какого Змея ему ничего не сказали?!
      - Победить Олларов непросто, - брякнул Эпинэ первое, что пришло в голову, - мы пытались...
      - Раньше времени затеяли вы дело свое, - покачал головой магнус, - ваши сердца были исполнены доблести и рвения, но не было на вас благословения Истины, и вы проиграли.
      - Ваше Высокопреосвященство! Значит ли это, что орден...
      - Да, - поднял палец магнус. - Молодой Ракан станет королем во славу Истины! Но пока держи наш разговор в тайне ото всех, кроме Альдо, и особенно от Эсперадора, в скудоумии своем не желающего войны с еретиками.
      Если тебя спросят о нашем разговоре, ответь любопытствующим, что речь шла о спасении твоей души и о том, что ты решил пожертвовать аббатству пятую часть выигрыша.
      - Разумеется, Ваше Высокопреосвященство!
      - Орден не берет, но дает угодным Создателю, - отрезал Клемент, поразив Эпинэ в самое сердце - К одному твоему золотому приложится шесть орденских, и пойдут они на великое дело. Эпоху Ветра Альдо Ракан встретит королем Талигойским.
      2
      За дверью раздалось пыхтенье и царапанье, затем створки раздвинулись, и в щель протиснулся сначала мокрый черный нос, затем - голова и, наконец, вся Мупа. Вдовствующая принцесса Матильда* засмеялась и потрепала любимицу по голове. Мупа принадлежала к благородному роду короткошерстных дайтских легавых и была воистину королевской собакой. Вдовица не чаяла в ней Души и не уставала повторять, что Мупа умней и благородней любого дворянина. И уж тем более дайта** в тысячу раз лучше Питера Хогберда, ожидавшего Матильду в гостиной.
      ______________
      * Оказавшиеся в изгнании потомки Эрнани Ракана носили титулы принцев и принцесс, так как Эсперадор во избежание конфликтов с Талигом и лишних трат на содержание двора в изгнании не давал согласия на их коронацию.
      ** Дайта - порода охотничьих собак.
      Когда восстание Окделла стало захлебываться, Хогберд бросил мятежного герцога и удрал в Агарис, хотя именно он подбил беднягу Эгмонта на отчаянный шаг. В этом был весь Питер - загребать жар чужими руками, а если запахнет жареным, прыгать в кусты, и пусть отдуваются другие. Смелую до безрассудства Матильду от Хогберда тошнило, но приходилось терпеть и соблюдать приличия. В частности, принимать гостей в соответствующем виде.
      Матильда Ракан принадлежала к той редкой породе женщин, которые терпеть не могут заниматься своими туалетами. Всем портновским изыскам принцесса предпочитала мужское охотничье платье, но, несмотря на небрежность в одежде, пристрастие к мужским забавам, крепким словечкам и выпивке, всю жизнь пользовалась бешеным успехом. Ее последний любовник был на двадцать лет моложе великолепной Матильды, и избавилась она от него с большим трудом, объявив, что пятидесятилетней бабе нужно думать если не о душе, то о внуке и политике.
      Принцесса с ложной строгостью отпихнула от себя коричневую морду, вполголоса ругнулась и с помощью единственной в доме служанки сменила любимый и привычный мужской костюм на пышное, хоть и потертое платье моарского бархата.
      Черным парик с буклями Матильда нахлобучила самостоятельно, она не терпела, когда ей помогали больше, чем нужно. Украсив внушительный бюст рубиновой брошью, чудом избежавшей лап гоганских ростовщиков, вдова выплыла из спальни, проклиная про себя неудобное платье, назойливого гостя, бедность, нудный осенний дождь и осточертевший Агарис.
      Развалившийся в обитом потускневшей парчой кресле Хогберд при виде хозяйки поднялся и отвесил учтивый поклон. Матильда буркнула что-то приветственное, но руки для поцелуя не протянула - обойдется. Питер любит ее не больше, чем она его, но они в одной упряжке, и никуда от этого не деться. Тягаться с Олларами и Сильвестром можно лишь общими усилиями. Принцесса не сомневалась, что Хогберд спит и видит себя кансилльером, но кансилльером Талигойи может быть только Август Штанцлер.
      - Вы хотели меня видеть? - Матильда славилась тем, что всегда брала быка за рога.
      - Моя принцесса, знаете ли....
      От баронского "знаете ли" Матильду трясло, равно как и от его бороды. Впрочем, без бороды Хогберд был еще хуже. Когда пять лет назад Питер впереди своего визга примчался в Агарис, его лицо покрывала короткая пегая щетина. Борец за свободу Талигойи, удирая, озаботился побриться. Разумеется, во имя Отечества, которое не перенесло бы гибели Питера Хогберда.
      - Пока, барон, я ничего не вижу. Садитесь и рассказывайте. Вина хотите?
      - Благородная Матильда, я осмелился презентовать вам дюжину бутылок белого кэналлийского. Они уже в буфетной. Поставщик уверяет, что это особенная лоза. Зная вас как знатока...
      Матильда Ракан в вине и впрямь разбиралась. Так же, как в политике, оружии и лошадях, а вот дела, извечно почитающиеся женскими, ее раздражали. Отказываться от подарка и выставлять на стол более чем посредственное винишко было по меньшей мере глупо, оставалось поблагодарить услужливого барона.
      - И что скажет благородная Матильда?
      Белое оказалось очень и очень неплохим, хотя в Кэналлоа делали вина и получше.
      - Неплохо, но для кэналлийцев не предел. Эр Питер, давайте начистоту. Что случилось?
      - Мне, право, неприятно, но это касается нашего дорогого Альдо.
      С какой это стати Альдо стал "его дорогим". Внучок, конечно, еще тот обалдуй, но коня от борова отличит. Потому и спелся с Эпинэ, а Хогберда на дух не переваривает.
      - Что натворил мой внук на этот раз?
      - О, к счастью, ничего непоправимого. - Питер достал сплетенный из серебряной проволоки кошель с рубиновой застежкой. Откуда у прибежавшего в Агарис чуть ли не в чем мать родила Хогберда деньги, Матильда не знала, но барон как-то сумел поправить свои дела, недаром на его гербе красовался цветок тюльпана, из которого сыпались золотые монеты.
      - Уже легче, - принцесса по-мужски стремительно осушила бокал, - и что мне предстоит исправить?
      - О, ровным счетом ничего. Все уже исправлено, - Питер извлек из кошеля старинные четки темного янтаря, - я выкупил их у гогана.
      - За сколько?
      - Неважно. Пусть эрэа позволит мне оказать маленькую услугу дому Раканов
      - Сколько? - угрюмо повторила Матильда.
      - Ну, если эрэа настаивает...
      - Настаиваю!
      Как же это некстати.... Но придется раскошелиться. Есть люди, быть обязанным которым неприлично. Вот от Эпинэ можно принять любую помощь, но бедняга Иноходец сам без гроша. Что поделать, если честь и золото друг друга терпеть не могут.
      - Двадцать шесть вел*, - потупился Питер. - Гоган знал, что у него в руках фамильная реликвия...
      ______________
      * Bелa - золотая монета, чеканящаяся в Гайифе и имеющая хождение во всех Золотых землях.
      Двадцать шесть вел?! Это значит, до лета в этом ломе мясо увидит только Мупа. Да пропали они пропадом, эти четки! Матильда сама потихоньку спустила почти все свои девичьи драгоценности, и не ей пенять Альдо. А брошка ей все равно надоела...
      - Я пришлю вам деньги завтра же.
      - Эрэа...
      - Барон Хогберд, - принцесса поднялась, и визитер был вынужден последовать ее примеру, - я благодарю вас за оказанную услугу, но дайте мне слово, что больше не станете, - Матильда замялась. Хотелось сказать "лезть не в свое дело", но Хогберд был хоть и поганым, но союзником, из которого не следовало делать врага, - не станете рисковать своим имуществом ради спасения нашего.
      - Мне бы не хотелось...
      - Если вы и впрямь служите дому Раканов, просьба сюзерена для вас закон.
      - Повинуюсь, эрэа. Слово Человека Чести.
      Да. Питер Хогберд - Человек Чести. По рождению. Только вот честь и рядом с ним не лежала, даже странно, что он в родстве с Окделлами.
      - Еще раз благодарю вас, барон.
      Слава Создателю, ушел... Любопытно, чего он хотел - оказать услугу или заработать. С Хогберда станется выкупить янтарь за двадцать, а "вернуть" за двадцать шесть. Одна радость, что в доме появилось приличное вино, хотя вряд ли его хватит надолго. Вдовствующая принцесса Матильда пропустила еще стаканчик и решила поговорить с Альдо.
      Поднимаясь по лестнице в башенку, где обитал внук, почтенная дама наступила на собственный подол, раздался треск разрывающейся материи. Этого еще не хватало! Опять деньги на ветер. Помянув Разрубленного Змея со всеми родственничками по женской и мужской линиям, одним из которых, без сомнения, был Питер Хогберд, принцесса ввалилась к любимому внуку.
      Альдо лежал на кровати с какой-то книгой в руках, которую при виде бабушки торопливо сунул под подушку. Матильда представила, о чем парень читал, и с трудом подавила смешок.
      - Чего хотел от тебя этот боров? - осведомился внук, не простивший Питеру ни его трусости, ни его богатства.
      Вместо ответа принцесса бросила на стол злосчастные четки.
      - Это удовольствие обойдется нам в двадцать шесть вел.
      Альдо присвистнул.
      - Я продал их за десять.
      - Твою кавалерию! - Бабушка была скорей восхищена, чем возмущена
      - Матильда, я давно подозревал, что там, где пройдет Хогберд, гогану делать нечего.
      - На что тебе не хватало? - поинтересовалась вдовица, усаживаясь на кровать и стаскивая со стриженой головы осточертевший парик.
      - На все... Сил не было смотреть, как Робера морковкой кормят. Решил сводить его поужинать.
      - Правильно, - с ходу согласилась Матильда, - друзей надо кормить, и за все надо платить. Теперь морковку будем жрать мы.
      - А вот и нет, - рассмеялся Альдо, - мы с Робером разбогатели.
      - Вы с Робером? Не верится что-то... Купцы из вас никакие, душу Зеленоглазому и то не продадите.
      - А мы не торговали. - засмеялся Альло, - мы в кости играли. Вернее, играл Робер и выиграл целый корабль... Со всем товаром. Мы его тут же гоганам сплавили. Продешевили, конечно, но все равно двадцать шесть вел для нас теперь не деньги!
      - Погоди, друг любезный, - перебила вдовица, - я понимаю, что вы с Иноходцем друзья, но жить за его счет мы не можем.
      - Как это за его? - вскинулся внук, но быстро одумался. - Ну... Не все ли равно! Если б выиграл я, я бы...
      - Ты бы... - хмыкнула Матильда, - ты выиграй сначала, а потом мы другое дело. Эпинэ - наши вассалы, мы их кормить можем и даже должны, они нас - нет...
      - Матильда, ты не понимаешь. Мы...
      - Я все понимаю. Деньги за четки, так и быть, мы у него возьмем, но больше ни суана. Понял?
      Внук кивнул, но Матильда видела, что он не согласен. Конечно, Альдо вместе с Иноходцем станет таскаться по трактирам и подружкам, но деньги занимать у него не будет. Матильда искренне презирала дворян, живущих за счет богатых друзей, что отнюдь не мешало ей самой подкармливать тех. кто был еще бедней, чем она.
      - Матильда, - немного поколебавшись, спросил внук, - ты чего-нибудь знаешь про Гальтару? Что гам такого? За какими тварями столицу перенесли в Кабитэлу?
      Зубы заговаривает... Альдо с детства отвлекал бабку от неприятных разговоров, спрашивая о всякой ерунде, но зачем парню эти развалины?
      3
      Наступала Ночь Вентоха*. Наконец-то! Мэллит с нежностью посмотрела на висящую над черными крышами половинку Луны. Ночь Луны - ночь свободы! Маленькая гоганни поняла это, когда ей было лет семь. Какие бы муки ни грозили нарушительнице заветов Кабиоховых после смерти, в этом мире ночные прогулки были единственным счастьем, которое знала младшая дочь достославного Жаймиоля.
      ______________
      * Ночь Луны - Ночь, и которую Луна переходит из одной фазы в другую. Гоганы считали, что каждая из Ночей Луны посвящена одному из сынок Кабиоховых. Новолуние - Флоху, Первой четверть - Венгоху. Полнолуние Оллиоху, Третья Четверть - Роху. В Ночь Луны гоганы ничего не едят, не пьют, не занимаются любовью и не покидают своих комнат.
      Мэллит росла тихой, замкнутой и очень послушной, как и положено младшей дочери и к тому же дурнушке. На девочке испробовали множество снадобий, за нее возносили молитвы, ее окуривали отвращающими зло благовониями и поили утренней росой, но никакие ухищрения не помогали - Мэллит оставалась безнадежной худышкой, которую чуть что начинало тошнить. И это при том, что семь ее старших сестер были настоящими красавицами!
      Когда девочка подросла, болезнь прошла сама собой, но было поздно Мэллит так и осталась заморышем. В доме ее жалели и опасались, что дурнушка останется без достойного жениха. Причитания родичей девушка выслушивала молча. Вернее, не выслушивала. Она очень рано научилась кивать головой и думать о своем. Ее считали слабой, послушной и глупенькой, а она лазала по деревьям и крышам не хуже кошки и перечитала все оказавшиеся в доме книги, а было их немало.
      То, что на ней никто не женится, Мэллит не пугало - ее не привлекала жизнь, которую вела мать, и она не завидовала красоте сестер. Чему завидовать? Тому, что на Фанелли вчера не сошелся Пояс Невесты?* Зато Мэллит сегодня увидит того, кого хочет увидеть.
      ______________
      * Гоганы полагают, что красивой может быть только очень полная женщина. Когда девочка подрастала, ей дарили Пояс Невесты, которым постепенно распускался. В день, когда Пояс не удавалось завязать, считалось, что девушка достаточно хороши сложена и ее можно показывать жениху.
      Когда достославный Енниоль из всех девиц общины избрал младшую дочь Жаймиоля, мать и сестры долго плакали. Они надеялись, что девушку все же удастся пристроить, но слово достославного из достославных - закон. Енниоль справедлив - из всех невест выбрал самую безнадежную и сделал ее... самой счастливой. Гоганни не может любить не гогана, но ставшая Залогом свободна от замужества, а наследник Талига достоин любви, как никто другой! Мэллит с нежностью коснулась шрама на груди. Их кровь и их судьбы смешаны, Альдо об этом не подозревает, но это так.
      Если Енниоль узнает, что она прочла Кубьерту*, он не спустит с нее глаз. Но откуда ему знать?! Женщины не читают, а едят и сплетничают. Конечно, Мэллит поняла далеко не все, но Старшины и Учителя и те понимают не более трети Великой Книги. К счастью, Залог - это со всем просто. Старшины думают, что, обладая ею, они держат в руках Альдо, но для нее Альдо дороже всех сокровищ мира, матери, отца, обычаев. Душу свою она и так погубила, когда восьмилетней девчонкой покинула в Ночь Флоха спальню и забралась в Чертог Четверых и Одного. С тех пор все ночи Луны принадлежали ей, она была свободна и счастлива своей свободой. Ее никто не видел и не мог видеть - все сидели по своим спальням и молили Кабиоха о возвращении и прощении. Все, но не она! Пять дней Мэллит была послушным ягненком, в шестую ночь она превращалась в дикую кошку, но, только встретив Альдо, поняла, что такое жизнь.
      ______________
      * Книга, в которой собраны тайные знания и поверия гоганов. Списки Кубьерты хранятся в пяти наиболее уважаемых домах гоганской общины в специальной маленькой комнатке рядом с Чертогом Четырех и Одного.
      Луна поднялась над крышами и запуталась в ветвях платана. Прозвенел гонг, оповещая обитателей дома, что пришел час изгнать из сердец сиюминутное и открыть их Вечности. Мэллит перевернула песочные часы и устроилась на кровати, обхватив коленки, ожидая, когда отец отца пройдет по дому, проверяя, заперты ли все двери изнутри, и запрет их снаружи.
      Прозвучали шаги, щелкнул, поворачиваясь, ключ. Теперь хозяин дома поднимется наверх, пройдет по внутренней галерее, войдет к себе и задвинет засов. Время текло медленнее. Последние минуты тянулись чуть ли не дольше, чем пять дней, но рано или поздно кончается все Дом замер, только во внутреннем дворе рычали спущенные с цепи гайифские псы, да вдоль внешней стены ходили сторожа-иноверцы. Мэллит распахнула окно и белкой перескочила на старый платан, с которого перебралась на галерею. Дорогу а Чертог она отыскала б даже с завязанными глазами.
      Отец отца, прежде чем пройти к себе, наполнил светильники маслом и раздвинул все четыре занавеса. Мэллит подошла к аре, и та почувствовала приближение Залога - золотые грани ярко вспыхнули и начали медленно таять. Показался стилет, неподвижно висевший в золотистом мареве, кровь на конце клинка по-прежнему была алой. Шрам на груди заныл, девушка присела на корточки, бормоча малопонятные слова, вычитанные в Кубьерте. Мэллит желала видеть того, с кем ее связали Четырьмя Цепями и Четырьмя Клятвами. И еще Любовью, великой и единственной. Так дочь Вентоха полюбила сына Роха, так Сунилли любила Царя Царей, а Эгри - Поэта Поэтов.
      Ранка на груди болела все сильнее, но боль - недорогая цена за право взглянуть на любимого. Дважды Мэллит заставала Альдо спящим у себя дома, один раз он пил вино с блистательным Робером, а в прошлую Ночь Луны с принцем была женщина, которую гоганни захотелось задушить. Успокоившись, девушка убедила себя, что первородный свою подругу не любит, а подумав еще немного, пришла к выводу, что все не так уж и плохо. Женщина была маленькой и костлявой, что давало самой некрасивой из дочерей Жаймиоля надежду. Готовясь произнести запретные слова, Мэллит приказала себе не злиться, если Альдо вновь будет не один, но пищи для ревности на сей раз не было никакой.
      Сквозь золото проступило дорогое лицо. Принц сидел у стола в мрачном сводчатом зале, а рядом суетились какие-то люди или не люди? Девушка отчаянно вглядывалась в редеющий туман, пытаясь понять и запомнить. Гоганни не сразу поняла, что делают суетящиеся вокруг любимого маленькие мужчины в сером, а поняв, едва удержалась от крика. Происходящее казалось искаженным отражением того, что свершил достославный Енниоль, только те. из видения, действовали напрямую, без Залога...
      Боль сделалась невыносимой, казавшаяся зажившей рана открылась, показалась кровь. Девушка, пытаясь унять кровотечение, прижала к груди косу и с трудом поднялась. Ноги подкашивались, голова кружилась, но упасть и закрыть глаза Мэллит не могла, так же как и позвать на помощь. Нужно во что бы то ни стало вернуться в свою спальню. Если ее найдут у ары, ей несдобровать.
      ...На рассвете отец достославного Жаймиоля обнаружил младшую внучку лежащей без сознания на залитой кровью постели.
      4
      Последние дни Эпинэ не находил себе места, и виной тому были "истинники", вернее, договор, который заключил с ними Альдо. Союзнички, побери их Чужой! Это было похуже сделки с гоганами, те хотя бы объяснили, чего хотят. Конечно, олларианцы у эсператистов в печенках сидят и давно, но воевать с ними - дело Эсмерадора. Четыре сотни лет Святой Престол терпел еретиков, а наследников Раканов держал впроголодь, а туг на тебе! Иноходец, в отличие от Альдо, родился и вырос в Талиге и, хоть и почитался сорвиголовой, иногда этой самой головой думал. Люди Чести могут сколь угодно проклинать узурпаторов, сила на стороне Сильвестра и Олларов, а народу, народу все равно.
      Робер никогда не забудет жаркое лето, пыльные дороги, тучи мух над головой и чувство бессилия. Эгмонт рассчитывал поднять север и северо-запад, но крестьяне продолжали копаться в земле, а ремесленники тачать сапоги. Их не волновало ни кто сидит на троне, ни как называется столица, а до богословских тонкостей им и вовсе не было дела. Хотя чего ждать от хамов, ведь даже ему, Роберу Эпинэ, все равно, в каких тряпках ходят монахи и непогрешим ли Эсперадор. Если непогрешим, то Клемент, идя против главы церкви, сам становится сосудом Врага.
      Маленький магнус был неприятным, непонятным и опасным, куда более опасным, чем Енниоть, которым Роберу чем-то нравился. Возможно, тем, что начал разговор с ужина. Может, гоган и врал, а может - и нет, но Клемент темнил без всяких "по-видимому", а Альдо дал ему слово. Как в той сказке, где демон просит то, что сам про себя не знаешь. Чего же такого не знает о себе Альдо Ракан? Почему четыреста лег о старой династии никто не вспоминал, а гут два горошка на ложку?!
      Раздумья никогда не были сильной стороной Иноходца, но махнуть рукой на противные мысли не получалось. Видимо, умственное напряжение изрядно омрачило чело Робера, потому что ворвавшийся к своему маршалу Альдо первым делом осведомился, не болят ли у того зубы.
      Принц горел желанием немедленно отправиться на конскую ярмарку, но был готов по дороге отвести страждущего друга к зубодеру. Эпинэ попробовал отшутиться, но потом вывалил на будущего короля свои опасения, которые не произвели на Ракана ни малейшего впечатления. Альдо засмеялся и хлопнул друга по плечу.
      - Все в порядке, эр маршал. Мы будем, как тот козленок, что проскочил между львом и крокодилом, пока те дрались. Если честно, я немножко боялся гоганов, уж слишком мало они хотели, зато теперь мы на них, если что, орден спустим.
      - Я не поклонник Эсператии, - покачал головой Иноходец, - но про тех, кто обещает двоим одно и лжет обоим, там правильно сказано.
      - Робер, - скорчил рожу принц, - с чего ты взял, что я лгу? То, чего они просят, они получат, беды-то. Меньше Нохского монастыря мне нужна только Гальтара, а старые цацки пусть ищут и делят сами. Но если "куницы" и "крысы" вместо пальца захотят руку оттяпать, я их натравлю друг на друга. Вот и все. Свое слово я сдержу, если, разумеется, стану королем, но сесть себе на голову не позволю.
      - Ты бы хоть Матильде рассказал. - пробурчал, сдаваясь, Эпинэ.
      - Нельзя. Я дал слово, а потом ты же ее знаешь, как пить дать проболтается. На того же Хогберда разозлится и брякнет. Если что-то начнет получаться, я все расскажу, а нет - и не нужно. А ну их всех к закатным тварям. Мы идем или нет?
      - Идем, вестимо. Может, за Матильдой зайдем? Она плохого не посоветует.
      - Нет, - покачал головой Альдо, - Мне надоело быть внуком "великолепной Матильды". Королю коня выберет его маршал.
      - Как будет угодно Его Величеству, - засмеялся Робер.
      Иноходец Эпинэ никогда не страдал тщеславием, но признание его познаний по конской части не могло не радовать - лошади и все, с ними связанное, было единственным, в чем Робер проявлял немыслимое терпение. Он трижды обошел конский рынок, приглядываясь к выставленным скакунам, облюбовал шестерых и пошел по четвертому кругу, по очереди осматривая претендентов. Глаз и чутье будущего маршала не обманули - лучшим, по крайней мере для Альдо, оказался гнедой трехлетка каимской породы - среднего роста, длинный, стройный, он прямо-таки был создан дня принца. Гнедой не был ни щекотливым, ни тугоуздым и казался спокойным, это обнадеживало.
      Альдо был чудесным парнем, но наездник из него, на взгляд Иноходца, получился посредственный. В седле принц держался крепко, но руки у него были дубовые, и он не чувствовал лошадиного рта, без чего, по глубокому убеждению Робера, ни одной приличной лошади не выездишь. К несчастью, сам Ракам ставил свое мастерство очень высоко, полагая главным достоинством всадника уменье гонять сломя голову и не мытьем, так катаньем заставлять коней подчиниться. Робер боялся, что рано или поздно Альдо нарвется, но поделать ничего не мог, разве что выбрать другу лошадь без вывертов.
      Эпинэ придирчиво осмотрел ноги жеребца - все в порядке.
      - Альдо, если брать, то этого.
      - Да, неплох, - снисходительно согласился принц, - но низковат, и масть...
      - Рост у него правильный, больше и не нужно, а белый конь подождет. Сначала нужно победить...
      - И все-таки давай еще того глянем.
      Спору нет, молочно-белый морисский красавец был хорош, но опасен, по крайней мере для Альдо. По тому, как конь сгибал шею и косил глазом, Робер сразу понял - змей! Нервный, диковатый и наверняка злопамятный. Сам бы Эпинэ рискнул - нет лошади, к которой нельзя подобрать ключик, было б терпение, но Альдо захочет всего и сразу. Самым умным было взять белого для себя, а гнедого для Альдо, но принц бы не понял. Придется врать.
      - Неплох, - Робер снисходительно улыбнулся, похлопав атласную шкуру, но рядом с гнедым... Тот его в два счета обставит, хотя для парада хорош, не спорю...
      Прости, дорогой, за клевету, так надо. Тебе принца не возить, зато оба целы будете.
      - Тогда берем гнедого, - решился Альдо, - мне кляча не нужна.
      Стоил жеребчик немало, но денег у них теперь хватало. Гоганских денег. Эпинэ кончал отсчитывать велы, когда базарный мальчишка сунул ему в руку письмо.
      "Благородные кавалеры не ошибутся, если отметят покупку великолепного животного в "Смелом зайце".
      Записка как записка. Трактирщики чего только не удумают, чтоб затащить к себе клиента побогаче, но Робер отчего-то не сомневался, что их ждет не пирушка, а разговор, причем не из приятных.
      5
      Друзья проторчали какое-то время в общем зале, потягивая вино и обсуждая достоинства гнедого, потом у дверей начали кого-то бить, и чуть ли не сразу пробегавший мимо слуга уронил на стол записку. Благородным кавалерам предлагалось выйти через кухонную дверь, и они вышли. Прямо к конным носилкам, в которых сидел достославный Енниоль собственной персоной. "Смелый заяц" не числился среди гоганских трактиров, но владели им правнуки Кабиоховы, хотя вряд ли кому в здравом уме и твердой памяти пришла б в голову такая мысль.
      - Блистательные удивлены? - Вопрос был праздным. Енниоль что-то сказал на своем языке, и лошади медленно тронулись с места, - Неотложное дело вынудило меня забыть малую осторожность во имя великой. Что могут сказать блистательные о делах ушедшей ночи?
      - Ушедшей ночи? - переспросил Альдо. - Ничего. Ночь как ночь.
      - Не случилось ли с блистательным Альдо чего-то необычного? Быть может, он видел странный сон или испытал странные ощущения?
      - Скуку я ощущал, - махнул рукой Альдо, - к нам с Робером прицепились святоши. Им приспичило спасать наши души. За ваши деньги, разумеется.
      - Пусть блистательный припомнит, - подался вперед старый гоган, только ли о золоте говорил отмеченный мышью и не случилось ли во время беседы чего-то необычного.
      - Ну, - задумался принц, - Магнус сказал, что Создатель на моей стороне и скоро я займу трон предков... Потом мы поболтали об олларианцах, я согласился, что они еретики. Признаться, я решил, что вы им заплатили, ведь пропереть Святой Престол нам помочь не выходило ни у кого.
      - Правнуки Кабиоховы не осквернят себя договором с отмеченным мышью. Неужели блистательный...
      - Нет, - перебил старого гогана Альдо, - я решил ничего не понимать, но со всем соглашаться.
      - Да пребудет над блистательным и впредь длань Кабиохова. Не пролилась ли вчера ночью кровь?
      - Кровь? - взлетели вверх брови Альдо. - В Агарисе запрещены дуэли, и уж подавно я не стал бы драться с магнусом.
      - Сын моего отца спрашивал внука твоего деда об ином. Не поранился ли он вчера?
      - Достославный Енниоль, - в голосе Альдо послышалось раздражение, - что случилось? Я понимаю, что ваши вопросы неспроста.
      - У юной Мэллит, чья кровь скрепила наш договор, открылась рана. Это может означать лишь одно - нечистый в мыслях посягнул на кровь блистательного, но удар приняла на себя правнучка Кабиохова.
      - Что с ней? - глаза Альдо блеснули. - Она жива?
      - Жива и к ночи Роха будет здорова, но блистательный не ответил.
      - Я и впрямь где-то то ли укололся, то ли оцарапался, но где и как, не помню.
      - Сын моего отца узнал все, что хотел узнать. Сейчас он скажет то, что должен сказать. Пусть блистательный соглашается со всем, что ему скажет отмеченный мышью, но не исполняет обещанного, не сказав правнукам Кабиоховым. Если блистательный захочет призвать нас, пусть раскроет окно и положит на него книгу.
      - Но что "истинники" могут мне сделать?
      - Под Луной есть множество тайн, горьких, как полынь, и острых, как бритва. Непосвященным не должно их касаться. Правнуки Кабиоховы защитят блистательного, если он не пренебрежет их советами.
      - Спасибо, - пробормотал Альдо.
      - Да пребудет над семенем Кабиоховым рука Его, и да будет блистательный осторожней оленя и мудрее змеи.
      Носилки остановились, Альдо и Робер спрыгнули на землю, оказавшись среди каких-то сараев, из-за которых виднелась колокольня церкви Блаженного Ожидания.
      - Рыжий змей. - пробормотал Альдо, - думаешь, ему можно верить?
      - Больше, чем Клементу.
      - Мне тоже так кажется. Жалко девчонку, она прехорошенькая...
      Прехорошенькая? От фривольного словца Робера передернуло. Мэллит прекрасна, но она - гоганни, а он - наследник рода Эпинэ. Зима с летом и то ближе друг другу.
      - Зря ты не рассказал старику про Ноху и остальное.
      - Успеется. Как думаешь, какого демона всем им нужно от меня НА САМОМ ДЕЛЕ?
      - Спроси чего полегче, но они явно не в одной упряжке.
      - Да, каждый хочет поживиться. И, между прочим, за наш счет. Послушай, Робер, куда это мы с тобой вляпались?
      Глава 5
      Поместье Лаик
      "Le Neuf des Coupes"*
      ______________
      * "Девятка Кубков" - младший аркан Таро. Карга очень неоднозначна. Ее можно трактовать лишь в контексте всего расклада. Девятка Кубков может означать вспышки интуиции, предчувствие, успех, благополучие и в то же время трудности, болезни. П.К. говорит об ошибках, несовершенстве, смешении добра и зла и имеете с тем об искренности, наивности, чистосердечии.
      1
      В первый раз Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы заявил о себе хмурым зимним днем. Капитан Арамона поднял крышку супницы и выудил оттуда огромную ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. Перчатка была с левой руки, что по кодексу поединков означало вызов, посылаемый отсутствующему. Дескать, вызывающий не застал вызываемого дома, но не счел возможным откладывать объяснение на потом.
      Каким образом перчатка оказалась в столь любимом капитаном наваристом бульоне, оставалось загадкой, ни она там была. Обалдевший от неожиданности и злости Арамона отшвырнул добычу в сторону, та пролетела над столом, отмечая свой путь жирными брызгами, и упала на пол у камина. Мышевидный слуга споро убрал супницу и вернулся с новой, в которой не было ничего неожиданного. У капитана хватило ума закончить завтрак и выйти из трапезной, не глядя на наглое малиновое пятно на сером камне.
      Когда Арамона с менторами и священником удалились, унары выскочили из-за стола и столпились вокруг шестипалого чудища. Норберт поднял и распрямил истекающую бульоном перчатку. На ней было вышито подобие герба, где среди скрещенных копий и сосновых ветвей* красовалось блюдо с лежащей на нем свиньей, в пузе которой был воткнут обеденный нож, а вокруг краги шли надпись, повествующая, что владельцем сего герба является благородный и голодный Суза-Муза-Лаперуза. Долго любоваться на трофей унарам не дал вошедший слуга, молча и равнодушно взявший перчатку из рук Катершванца. Но это было только начало.
      ______________
      * Сосновые ветви, обрамляющие щит с гербом, указывают на графское достоинство, еловые - на баронское, кипарис -дерево герцога, а кедр королей.
      Послав Арамоне форменный вызов, Суза-Муза приступил к военным действиям. Первым его подвигом стала порча портрета в фехтовальном зале. Таинственный граф изуродовал воинственный арамоний лик, пририсовав ему свинячье рыло и свинячьи же уши. Художником Медуза оказался посредственным, но унары проявили к нему снисхождение, чего нельзя было сказать про самого Арамону.
      И без того красная рожа капитана стала вовсе багровой, но, вопреки ожиданиям Дикона, ногами Арамона не затопал, а медленно обошел своих воспитанников, поочередно разглядывая каждого по-рачьи выпученными глазами. Выдержать это оказалось непросто. Неудивительно, что прыщавый Анатоль вспыхнул и опустил голову.
      Арамона молчал, молчали и унары. Тишину нарушал лишь ледяной зимний дождь, монотонно вгоняющий в подоконник водяные гвозди. Когда напряжение стало не -выносимым, господин капитан соизволил заговорить.
      - Вступая в фабианское братство, вы знали, что за проступок, совершенный одним, отвечает или виновный, или все. Обеда сегодня не будет. Ужина - тоже. Если, разумеется, я не узнаю, кто посягнул на изображение доверенного лица нашего короля!
      - Хрю, - отчетливо раздалось откуда-то слева. В надорский замок однажды забрел чревовещатель, немало потрясший пятилетнего Дикона. Оказалось, кто-то из его товарищей в полной мерс владеет этим искусством. Арамона бросился на голос, но, разумеется, никого не нашел. Эстебан, Норберт с Иоганном, Паоло, Валентин и Арно молчали. Дик подозревал, что несколько человек, знай они правду, побежали бы с доносом, но Суза-Муза скрывался не только от менторов и слуг, но и от унаров.
      Портрет сняли и унесли, Арамона вышел следом, сказав, что, если ему надумают что-то сообщить, будет у себя. К нему никто не пришел, и капитан свою угрозу исполнил. Унары отправились спать натощак, а утром на парадной лестнице появилась надпись, гласящая, что свинья должна быть свиньей, а не капитаном. Свершив сей подвиг, Суза-Муза затих и не подавал признаков жизни два дня. затем к отдыхавшему после обеда Арамоне постучал отец Герман. По крайней мере, Свин решил именно так, и открыл. Священника не было, но на полу жизнерадостно полыхала лишенная верхней обложки расходная книга. Капитан и ярости бросился затаптывать огонь и на глазах подошедшего отца Германа влип в заменивший Изъятые листы смешанный со смолой навоз, заботливо прикрытый несколькими страницами, на каждой из которых красовалась печать Сузы-Музы. Стало ясно - таинственный граф настроен решительно.
      2
      Ричард не раз мысленно перебирал своих товарищей, гадая, кто же прячется под маской графа Медузы и как ему удается выбираться из запертой спальни, доставать всякие веши, расхаживать по дому. Может, у графа есть сообщник? Вряд ли! Представить кого-то из слуг-"мышей" в этой роли было невозможно, а больше в дом никто не заходил. Стражники, и те не покидали своих караулок на границе поместья. Нет, Суза-Муза действует в одиночку, но кто это?
      Эстебан и Альберто отпадали сразу - оба были любимчиками Арамоны и ярыми сторонниками Олларов. Константин, Франсуа и Северин с Анатолем и Макиано гоже пользовались Арамоновой благосклонностью. Валентин Придд был холоден и осторожен, он с Диком и то не разговаривал, чтобы не вызвать подозрений. Хотя, с другой стороны, днем можно быть одним, а ночью другим... Норберт с Иоганном могли испортить портрет, но до перчатки с гербом они бы не додумались. Арно, наоборот, мог послать капитану вызов, но не стал бы портить стены и возиться с навозом. Луитджи боялся всего на свете, а Карл всего на свете, кроме Луитджп.
      Эдвард? Юлиус? Паоло? Может быть... Особенно Паоло. Черноглазый унар обожает всяческие каверзы и чуть ли не в открытую дразнит Арамону и менторов. Ему все сходит с рук - еще бы, кэналлиец, из знатных, и наверняка родственник маршала.
      Ричард прекрасно понимал, что. позволь он себе десятую долю того, что позволяют Паоло и Эстебан, ею бы в Лаик уже не было. Арамона невзлюбил юношу с первого взгляда и делал все, чтобы его жизнь стала невыносимой. Пока остальные занимались фехтованием или гимнастикой, Дик стоял навытяжку с поднятой шпагой в руке, во время учебных поединков ему доставался то самый никчемный противник, то, наоборот, слишком сильный, юношу заставляли по десять раз переписывать написанное, оставляли без ужина, распекали за нерадивость и неопрятность, хотя он выглядел не хуже других.
      Придирки следовали друг за другом, и Ричард не сомневался - Арамона и большинство менторов ждут, когда герцог Окделл сорвется, но он терпел. Он дат слово матушке. Он дал слово Штанцлеру и Эйвону. Если б не это, Дикон давным-давно выплеснул бы Арамоне в лицо какое-нибудь варево и ушел, хлопнув дверью, но Окделлы всегда держат клятву.
      Зима выдалась теплой, но ничего хорошего в этом не было - промозглая сырость, мокрые стволы растрепанных деревьев, раскисшая бурая земля, бесконечные дожди и непроглядная тоска. Днем унары фехтовали, танцевали, занимались стихосложением и арифметикой, вникали в олларианскую трактовку демонских сущностей и доблестную историю королевского рода. По вечерам всех разгоняли по кельям, хотя монастырский устав наверняка был мягче.
      Разговор с братцами Катершванцами был первым и последним. Первые четыре месяца унары встречаются друг с другом лишь в трапезной и на занятиях в присутствии слуг и менторов, а на ночь спальни запираются. Лить по прошествии испытательного срока фабианцам разрешают отлучаться в город, а вечерами гулять по парку или собираться на превращенной в подобие террасы крыше трапезной. Поездок Дик ждал, встреч и разговоров с товарищами - нет.
      Другие унары как-то умудрялись общаться под чужими взглядами, у Дика это не получалось. Он боялся проявлять дружелюбие к Валентину Придду и горцам, боялся дерзить "навозникам", боялся сказать то, что будет использовано против него, боялся, что от него отвернутся, оскорбят память отца или. наоборот, полезут в душу. Его общества, впрочем, тоже никто особенно не искал, но хуже всего был сам дом. Огромный, полупустой, он был пропитан злобой и ложью, и его не могли согреть ни камины, ни шуточки графа Медузы, хотя без них было бы вовсе тошно.
      По вечерам долго не удавалось согреться. Дик дрожал в своей кровати, то перебирая недавние события, то мечтая о том, как он покинет "загон", то вспоминая Налор или сочиняя стихи. Дни походили друг на друга, как капли на стекле, и были такими же холодными и унылыми.
      Мокрая зима перевалила за половину, воронье в парке стало орать еще громче, дни становились длиннее, природа давала понять, что любая, даже самая пакостная пора имеет обыкновение кончаться. Три месяца из шести были прожиты.
      3
      Арнольд Арамона имел чин капитана, но на Первом Представлении наследника Военному Совету место наставника унаров было рядом с троном. Родись принц Карл на месяц позже, Арамону на церемонию сопровождали б четверо лучших воспитанников, но устав фабианского братства не знает исключений - первые четыре месяца унары не покидают Лаик. Господин капитан отправился на Представление, взяв с собой лишь сержанта и пятерых солдат, которых, впрочем, оставил на служебном дворе.
      Сама церемония, как и многое другое, введенная Франциском Олларом, была очень простой. Капитан личной королевской охраны вносил трехлетнего наследника в Триумфальный зал, принца принимал стоявший у трона Первый маршал Талига и высоко поднимал над головой, показывая собравшимся военачальникам. Те обнажали клинки, музыканты играли "Создатель, храни Дом Олларов", после чего будущего короля передавали августейшему родителю; королевское семейство покидало Триумфальный зал, а военным подавали вино, заложенное и дворцовые погреба в год Представления ныне царствующего монарха.
      Правда, на этот раз церемония была, мягко говоря, с червоточинкой. Благодаря супруге Арамона был в курсе придворных сплетен и знал, что настоящий отец наследника - маршал. Правда, сходясь в главном, сплетники расходились в подробностях. Одни утверждали, что Рок Алва чуть ли не изнасиловал королеву на глазах Его Величества, другие говорили, что всему виной бесплодие Его Величества, и Алву к Катарине привел то ли кардинал, то ли сам король, отчаявшийся зачать наследника. У Луизы, впрочем, было свое мнение - мегера считала, что во всем виновата королева, затащившая маршала к себе в постель Луиза по одной ей ведомой причине ненавидела Катарину Ариго и называла не иначе как шлюхой и лживой гадиной.
      Воспоминания о супруге настроение не улучшило, и Арамона постарался сосредоточиться на происходящем, заодно придумывая, что станет рассказывать в Лаик и дома. Как-никак, следующее Представление будет не раньше, чем лет через тридцать!
      Стоя у трона, капитан не мог видеть короля с королевой, но глазеть на стоящих полукругом военачальников мог сколько угодно. Знакомых среди них почти не было - Арамона заправлял в Лаик всего шесть лет, и даже самые удачливые из его унаров не прыгнули выше капитанов. Из присутствующих Арнольд знал в лицо только генералов столичного гарнизона, командующего Западной армией, и Рокэ Алву, в свое время изрядно попившего Арамоновой кровушки. Первый маршал Талига стоял на второй сверху ступеньке трона, глядя куда-то вдаль, надменный и равнодушный, как сам Повелитель Кошек.
      Заиграли трубы, дверь распахнулась, и в Триумфальный зал, чеканя шаг, вступил капитан личной королевской гвардии Лионель Савиньяк с одетым в белое наследником на руках. Принц Карл, светленький, бледненький, испуганный, ничем не напоминал красавца-отца и явно подумывал о том, чтоб расплакаться. Арамона частенько наблюдал это сосредоточенно-обиженное выражение на лицах собственных отпрысков, когда их представляли гостям.
      Савиньяк поравнялся с подножием трона и остановился. Рокэ Алва легко сбежал вниз, подхватил сына и поднял высоко вверх, умудрившись сохранить на лице все тоже равнодушно-ироничное выражение.
      - Воины Талига приветствуют своего будущего короля и полководца! возвестил Савиньяк.
      Сверкнули обнаженные клинки, грянула музыка! Арамона великолепным жестом выхватил шпагу одновременно со всеми и замер, пожирая глазами спину Рокэ. поднимавшего над головой внезапно разулыбавшегося наследника. То, что что-то идет не так, до ослепленного величием момента капитана дошло не сразу. Арнольд был паршивым фехтовальщиком, но шпагу в руках все-таки держал, хоть и нечасто. Эфес был знакомым, но ощущение было каким-то странным, а застывшие с поднятыми Шпагами военачальники отчего-то смотрели не столько на принца, сколько на него, Арнольда Арамону, причем с трудом сдерживая смех.
      Капитан скосил глаза, пытаясь понять, в чем дело, и - о ужас! Черно-белый эфес переходил не в клинок, а в нечто, весьма похожее на гусиный вертел, причем давным-давно не чищенный. Суза-Муза!!!
      Будь Арамона в Лаик, он бы с мерзавцем поговорил, но дело было во дворце и перед ним были не унары, а вельможи, самый незначительный из которых мог раздавить незадачливого капитана одним пальцем. Музыканты играли бесконечно долго, и Арнольд, боясь пошевелиться, воинственно сжимал запачканную обгорелым салом железяку. Наконец проклятый гимн закончился, и клинки вернулись в ножны. Король, сидевший к Арамоне спиной и не видевший его оплошности, встал и помог под пяться королеве.
      Маршал Алва, ловко опустившись на одно колено, передал принца Его Величеству, тот принял ребенка, и августейшая чета покинула зал. Больше всего на свете Арамона хотел затесаться в толпу устремившихся к выходу придворных и исчезнуть, но не тут-то было! Начальник унаров должен оставаться с военными, даже если рушится небо, жмут сапоги, схватило живот, а в ножнах вместо шпаги поварское безобразие.
      Слуги внесли серебряные кубки с вином - дар будущего Карла Четвертого своим полководцам. Утром Арамона предвкушал, как поставит королевский сувенир на каминную полку, теперь ему было не до того.
      Капитан торопливо схватил поднесенный ему кубок п попытался отступить к двери, но его маневр был замечен.
      - Сударь, - невысокий седоватый человек с алой маршальской перевязью* заступил несчастному дорогу, - позвольте взглянуть на ваш клинок. Я хочу узнать имя мастера.
      ______________
      * Всеми вооруженными силами Талига командовал Первый маршал. назначаемый королем и лишь ему подотчетный. Первый маршал носил черно-белую перевязь и шлем с черно-белым султаном, а когда доспехи стали уходить в прошлое, черный берег или шляпу с белым страусиным пером. Следующей ступенью военной иерархии были первый адмирал Талига и командующие армиями в чине маршалов, носившие перевязи и перья цветов королевы (в описываемое время алые) затем шли командующие эскадрами (цвет - синий) и генералы родов войск, соответственно носившие зеленый (пехота), желтый (кавалерия), оранжевый (артиллерия).
      - О да, - вступил в беседу красивый адмирал. - Мне казалось, что я разбираюсь в оружии, но вы, господин капитан, меня потрясли. Это, видимо, морисская сталь?
      Отказать вышестоящим было невозможно, и Арамона нерешительно потянул вертел из ножен. На сей раз доблестные воины своих чувств не сдерживали, и Триумфальный зал огласился диким хохотом.
      - Да, стареем, - вздохнул плотный артиллерист, - юность нас обгоняет. Мы дальше мяуканья и натянутых веревок не заходили.
      - Не скажите, генерал, - возмутился маршал со шрамом на щеке, - я собственноручно приправлял пироги менторов нарианским листом*.
      ______________
      * Самое сильное из известных в Кэртиане слабительных.
      - Так это были вы? - поднял бровь адмирал. - Я всегда вас глубоко уважал, но чтоб до такой степени... А, Рокэ, идите сюда. Мы тут минувшие деньки вспоминаем и обсуждаем оружие капитана.
      - Весьма достойное, к слову сказать, - на породистом лице Первого маршала Талига отразилось нечто, похожее на одобрение. - Клинок капитана знает вкус вражеского мяса. Помнится, господин капитан превосходно владел ЭТИМ оружием еще в свою бытность теньентом. В обращении с ним Арнольду Арамоне равных нет. Я, по крайней мере, тягаться с ним не рискну.
      - Рокэ, - засмеялся артиллерист, - неужто вы признаете, что в Талиге есть боец, лучший, чем вы?
      - Увы, - пожал плечами Алва. - По крайней мере, за обеденным столом. Кстати, сударь, можете вложить вертел в ножны и отправляться к месту службы короне и отечеству.
      4
      Всю дорогу до Лаик Арамона представлял, как своими руками сворачивает голову Сузе-Музе, отчего-то весьма похожему на Первого маршала в нежном унарском возрасте. К несчастью, мечты эти были неисполнимы - во-первых, капитан не знал, кто скрывается под личиной графа Медузы, а во-вторых, до него дошло, что конфуз нужно во что бы то ни стало скрыть. Если он, вернувшись с приема, станет злиться, все поймут, что у него неприятности. Арамона подозревал, что кое-кто из менторов целит на его место, нельзя позволить им усомниться в позициях начальства. Арнольд решил молчать и даже разорился на шпагу, очень похожую на испоганенную.
      Поместье встретило его унылыми вороньими крика ми, скрипом дверей, гулким холодом коридоров. Ужин уже закончился; Арамона, приказав накрывать у себя и кабинете, прошелся по вверенному ему зданию, как ни когда сильно отдававшему монастырем, и постучался к священнику. Этого задаваку, сменившего любезного и понятливого отца Эразма, капитан терпеть не мог, но священник был вхож к кардиналу, и Арамона изо всех сил старался быть с ним любезным.
      Олларианец поднял голову от старинного фолианта - он писал историю фабианского братства и поэтому не переходил на службу в канцелярию Его Высокопреосвященства.
      - Вы уже вернулись, капитан? Как прошло Представление?
      - Великолепно, сударь, просто великолепно. Маршал был весьма любезен и всем напомнил о моих заслугах. Он ведь был моим унаром, знаете ли... Хотя тогда вас в Лаик еще не было.
      - Никогда не слышал, чтоб Алва испытывал добрые чувства хоть к кому-то, - равнодушно сказал священ ник. - Вижу, у вас новая шпага?
      - Да, знаете ли, решил сменить.
      - Бывает, - согласился отец Герман. - Вы, видимо решили отметить Представление?
      - Да, - уцепился за предложенное объяснение Арамона, - захотелось сделать себе подарок!
      - А что может доставить большую радость солдату чем оружие? Арнольд, я завтра вас покину на два дня Мне нужно съездить к Его Высокопреосвященству.
      А вот это некстати, аспид* может узнать, про вертел.
      ______________
      * Аспидами иногда называли оллирианцев за их черные одеянии.
      - Боюсь, завтра будет дурная погода, а дороги после зимы в ужасном состоянии.
      - Вы же знаете, я предпочитаю путешествовать верхом, - улыбнулся отец Герман, - а отложить свой визит я не могу. Прошу меня простить, но мне нужно просмотреть еще несколько документов.
      - Спокойной ночи, сударь, - буркнул Арамона. Аспид его выставил, даже вина не предложил... И шпагу заметил. Гадина! За стол Арамона уселся в преотвратном расположении духа, но ужин и вино его успокоили. В кастрюлях и супницах не оказалось ничего предосудительного, мясо было прожаренным, с перцем и солью повар тоже угадал, в комнатах было тепло и уютно, и давешние неприятности не то чтобы вовсе забылись, но как-то померкли. Арамона немного посидел у огня с кружкой горячею вина и направился в спальню вкушать заслуженный отдых.
      Господин капитан разложил на ночном столике нужные мелочи, подумал и принес бутылку вина, не спеша разделся и с наслаждением полез под одеяло. Неожиданно капитанские ноги во что-то уткнулись. Арнольд поднажал препятствие не поддавалось. До Арамоны дошло, что он глупейшим образом "сел в мешок"!
      Школярская шутка, старая как мир! Верхнюю простыню складывают вдвое и нижней частью подворачивают под тюфяк так, что не запутаться в ней невозможно. Арамона грязно выругался и потянулся за ночной рубахой, предвидя, что его ждет новая пакость. Так и оказалось.
      Суза-Муза был человеком обстоятельным, он не мог не позаботиться о ночной рубахе и хорошенько завязал рукава и тесемки у воротника, на которых теперь красовалась восковая блямба-печать с гербом таинственного графа свинья на блюде с воткнутым в пузо ножом.
      Усилием воли сдержав рвущийся из груди вопль. Арнольд вскочил и замер посреди спальни, лихорадочно размышляя о том, что еще натворил его враг. Комнаты пустовали целый день - времени у Сузы-Музы было достаточно. Капитан вздохнул и принялся обшаривать спальню. Делал это он весьма тщательно погубил дело всей жизни обитавшего за гардеробом паука, отыскал пропавшее пять лет назад письмо, несколько монеток, какой-то ключ, два свечных огарка, петушиное перо и высохшее яблоко. Никаких следов проклятущего Медузы обнаружить не удалось.
      Арамона почти хотел отыскать ловушку, избежав которой почувствовал бы себя победителем. Без толку! Суза-Муза ограничился "мешком" и изгаженной рубашкой. В четвертом часу ночи Арамона медленно и осторожно выдвинул самый дальний ящик комода, где его ожидал привет от зловредного графа. Поверх залитых чернилами простынь лежало письмо, запечатанное "свинской" печатью. Суза-Муза-Лаперуза в изысканных выражениях желал доблестному капитану Арамоне покойной ночи и выражал восхищение произведенной им в собственной спальне уборкой.
      Капитан испустил нечто среднее между рычанием и стоном, накрепко запер дверь и окна, кое-как привел в порядок постель, погасил свет и лег. Усталость взяла свое, и Арнольд погрузился в предшествующее сну блаженное и бездумное состояние, из которого его вырвал мерзкий вопль, за которым немедленно последовал другой.
      Коты! Коты, побери их Чужой! Твари орали во всю глотку о любви и приближающейся весне, и Арамоне захотелось их передушить. Несчастный распахнул окно, намереваясь швырнуть в зверюг пустой бутылкой, и в нос ударил острый, неприятный запах.
      Кошачья настойка! Арамона ненавидел ее из-за Луизы. Супруга, полагая себя дамой утонченной, жаловалась на бессонницу, и втершийся к ней в доверие коновал пичкал пациентку экстрактом кошачьего корня, но капитан никогда не задумывался, чему проклятая трава обязана своим названием. И совершенно справедливо обязана.
      Открывшаяся Арамонову взору картина впечатляла. С дюжину котов и кошек с воплями катались по освещенной луной крыше трапезной, летом исполнявшей обязанности террасы. Обычно осторожные твари не обратили ни малейшего внимания ни на стук открываемого окна, ни на полетевшую в них бутылку. Кошки изгибались в сладострастных конвульсиях, подскакивали, переворачивались на другой бок, трясли лапами, сгибались в дугу, распрямлялись с силой сжатых пружин и орали, орали, орали...
      Спешно поднятые слуги притащили воды, твари немного отступили, но орать и клубиться не прекратили. Море им было явно по колено.
      - Господин капитан, - доложил камердинер, - под окнами вашей светлости кто-то разлил кошачью настойку. Теперь, пока дождь не смоет, они не уйдут.
      Кто-то?! Ясное дело кто! Подождал, когда он закончит с обыском и погасит свет, вылез на крышу и разлил эту дрянь.
      - Сударь. - не отставал слуга, - осмелюсь предположить, что злоумышленник сам пропах этим снадобьем!
      Надежда вспыхнула и угасла. Суза-Муза был хитер, как Леворукий. "Кошачьим корнем" благоухали трапезная, унарские спальни и ведущие к ним лестницы. Отыскать злоумышленника в захлестнувших Лаик волнах аромата было невозможно. Арамона с тоской взглянул на светлеющее небо. Коты продолжали выть, голова раскалывалась, а впереди был длинный день, наполненный дурацкими разговорами, отвратительными физиономиями, звоном шпаг, грохотом отодвигающихся стульев и ожиданием новых неприятностей.
      Спускаясь к завтраку, капитан ненавидел кошачий корень, котов, слуг, унаров, отца Германа, маршала, короля, Создателя всего сущего и само сущее, и ненависть эта требовала выхода.
      5
      Занятия по словесности, истории и землеописанию Дик почти любил, а младший ментор, магистр описательных наук* Жерар Шабли ему просто нравился. Господин Жерар не целил сквозь зубы, не снисходил до унаров с высоты своего величия, у него не было любимчиков, и он рассказывал много интересного. Именно Шабли открыл для Дика мир высокой поэзии, и юноша совершенно заболел сонетами Самуэля Веннена и трагедиями великого Вальтера Дидериха.
      ______________
      * В Талиге наука делилась на духовную и светскую, в которой, в свою очередь, выделяли науки описательные (словесность, история, землеописание), доказательствами в которых являлись знания, логические, доказательствами в которых являлись рассуждения и предположения (философия, математика, теоретическая (высшая, абстрактная) магия) и прикладные (медицина, алхимия, астрология, прикладная магия).
      День, когда на кафедру поднялся тщедушный бледный человек, и, поздоровавшись с унарами неожиданно низким голосом, без всякого вступления прочел сонет о голубе и канцону о влюбленном рыцаре, стал для Ричарда Окделла днем величайшего из откровений. Новые миры манили, обдавали острым, неведомым счастьем, обещали другую жизнь, яркую и волнующую. Надо ли говорить, что юноша втихаря пытался сочинять, но то, что выходило из-под его пера, немедля подвергалось уничтожению. Дик был с собой предельно честен, и гений Веннена мешал ему признать собственные творения стихами.
      Уроки землеописания Ричард тоже любил, хуже было с историей. Как бы ни был хорош магистр Шабли, говорил он вещи, оскорблявшие Ричарда до глубины души. Восхваление марагонского бастарда и предателя Рамиро были юноше, как нож острый. Хорошо хоть господин Жерар никогда не заставлял Дика отвечать урок. Юноша подозревал, что в глубине души ментор отнюдь не восхищается Франциском Олларом, а так же, как и большинство талигойцев, склоняется перед силой, не видя надежды на избавление. Ричард его не осуждал - Шабли не принадлежал к Людям Чести и к тому же был серьезно болен. Дик знал, что с ним такое - та же беда была у его младшей сестры. Бедная Айрис, стоит ей хоть немного поволноваться, и она начинает задыхаться... И все-таки господин Жерар не был сломлен до конца, иначе он не читал бы унарам стихи о вольности и чести.
      Вот и сегодня ментор начал со старинной баллады. Дик упивался чеканными строфами, повествующими о том, как талигойский рыцарь принял вызов марагонского бастарда и одолел его в честном бою. Правда, олларианцы исхитрились и дописали, что сам победитель при этом был сражен отвагой и благородством противника и принял его сторону, но в это Ричард не верил. К несчастью, история не сохранила имени смельчака, который, несомненно, погиб при осаде Кабитэлы...
      Из исполненного благородства и доблести прошлого Дика вырвал нагрянувший в аудиторию Арамона. С первого же взгляда было ясно, что настроение у Свина хуже не придумаешь. Лицо Жерара окаменело. Ментор отложил фолиант и сдержанно поклонился.
      - Я желаю проверить, что они знают по истории, - сообщил Арамона.
      - Сейчас у нас лекция по истории словесности.
      - А я буду спрашивать их просто по истории, - капитан плюхнулся в кресло рядом с кафедрой и заложил ногу за ногу.
      - Извольте, сударь, последняя затронутая мною тема относится к царствованию Франциска Третьего.
      Лицо Арамоны приняло озадаченное выражение - имя Франциска Третьего ему явно ничего не говорило, но сдаваться капитан не собирался.
      - Они мне расскажут о надорском мятеже.
      - Господин капитан, - запротестовал ментор, - о столь недавних событиях мы с унарам и еще не беседовали.
      - Ну, так это сделаю я, - рявкнул Арамона, - они не вчера родились, должны помнить, что пять лет назад творилось, это даже кони знают. Унар Ричард, - капитанские буркалы злобненько сверкнули. - Что вы знаете о надорском мятеже? Кто из дворян предал Его Величество? Какие державы подстрекали их к бунту?
      Ричард молчал. Он слишком хорошо знал ответы, чтобы произнести их вслух. Лгать и порочить имя отца, братьев Эпинэ, Кэвэндиша он тоже не мог.
      - Так, - пропел Арамона, - отменно! Унар Ричард рос в лесу и ничего не знает. Выйдите сюда и станьте перед товарищами. Сейчас мы вас научим. Господа унары. кто ответит на мои вопросы?
      Желающих хватало. Северин, Эстебан, Константин. Франсуа, Альберто, Анатоль... "Навозники" проклятые!
      - Унар Эстебан! - поощрил капитан своего любимчика.
      Эстебан изящно поднялся и пошел к кафедре. Он не торопился, не заискивал, а словно бы делал одолжение всем - Дику, ментору, капитану.
      - Итак, унар Эстебан, что вы можете сказать о последнем бунте?
      - Его поднял герцог Эгмонт Окделл, - едва заметно скосив глаза в сторону Дика, сообщил "навозник", - и несколько его вассалов. Затем к мятежникам примкнули граф Гвидо Килеан-ур-Ломбах, граф Кэвзндиш, сын и наследник герцога Эпинэ и четверо его внуков. Их целью было убить Его Величество, истребить августейшее семейство и защитников короны, в угоду Агарисским еретикам уничтожить олларианскую церковь и ввести в Талиг чужеземные войска. После этого мятежники хотели разделить Талиг на несколько государств, расплатиться за военную помощь приграничными землями, разоружить армию, а флот передать в распоряжение Гайифы и ее сателлитов.
      - Унар Ричард, вы поняли, что сказал унар Эстебан?
      Собрав все силы, Дик кивнул. Он и вправду все понял и все запомнил. Когда-нибудь он спросит и за эту ложь.
      - Унар Альберто. кто стоял за мятежниками?
      - За мятежниками, господин капитан, - безмятежно произнес со своего места кэналлиец, - стояло несколько сил. Их поддерживал и подстрекал Эсперадор и эсператистские ордена, о чем свидетельствует то, что уцелевшие вожаки бежали в Агарис. Мятеж был на руку ряду сопредельным Талигу государствам, имеющим к нам территориальные претензии. В первую очередь речь идет о Гаунау, Дриксен и Калане. Свои цели преследовала и Гайифа, оспаривающая у Талига первенство в Золотых землях и потерпевшая неудачу в продвижении на морисский восток.
      Не имея возможности победить нас военным путем, эти силы сделали ставку на внутреннюю смуту. Известно, что в Гаунау и Кадане были собраны армии, оплаченные гайифийским золотом. Предполагалось, что они вторгнутся в Талиг и соединятся с войском мятежников, но решение герцога Ал вы оставить Северную и Западную армию на границах и во главе Восточной через топи Ренквахи выйти мятежникам в тыл, сорвало замысел врагов Талига. Они были вынуждены распустить наемников и отречься от своих связей с мятежниками. Окделл и его сторонники остались одни против лучшего полководца Золотых земель и были разбиты...
      - Унар Ричард, вы слушаете объяснения своих товарищей?
      - Слушаю, господин Арамона.
      Сколько можно об этом слушать? Святой Алан, сколько?! "Лучший полководец"... Преступник, убийца, предатель, которому но милости Леворукого все удается. Только безумец мог сунуться в Ренкваху весной, в пору дождей. Все книги по землеописанию кричат о непроходимости этих болот, но что для Ворона книги?! Он пошел и прошел. И погубил отца и Талиг... К вящей радости "навозников", удержавшихся у власти.
      - ...и в честном поединке убил Эгмонта Окделла, - пискнул сменивший Альберто Анатоль.
      Они это называют честным поединком! Ворон - первая шпага Талига, а отец после торской кампании сильно хромал...
      - Унар Ричард, вы все поняли?
      - Да, господин Арамона.
      - Повторите, - приказал капитан, смерив Ричарда нехорошим взглядом.
      Кулаки Дика сжались, мир сузился до размеров волосатой Арамоновой пасти. Здравый смысл, предупреждения, честное слово - все летело в тартарары. Дик знал, что сейчас ударит капитана, и будь, что будет!
      Дикий грохот заставил всех вздрогнуть. Стоявший рядом с кафедрой бюст величайшего поэта и мыслителя древности Иссэрциала рухнул с обрубка колонны, на которой покоился несколько веков, и разлетелся на множество осколков. В воздухе повисло облако пыли, магистр Шабли закашлялся, глотая широко раскрытым ртом воздух и судорожно цепляясь за полированное дерево. Дик, бывший к кафедре ближе других, едва успел его подхватить.
      - Унар... Ричард, - прохрипел Шабли. - Пыль... Проводите меня на воздух...
      Норберт уже стоял на подоконнике, остервенело тряся разбухшую за зиму раму. Та не выдержала богатырского напора барона из Торки и поддалась - в комнату хлынул влажный, холодный воздух. Дикон дотащил вцепившегося в него ментора до окна и огляделся в поисках чего-нибудь теплого.
      - Благодарю вас, унар, - тихо сказал Жерар, - все в порядке.
      6
      Вечером пришедшие в трапезную унары увидели привешенные к оставшемуся с давних времен потолочному крюку Арамоновы панталоны вместе с рингравами. Чем-то набитые, они важно и медленно кружились на Арамоновой же золотой цепи, продернутой сквозь разрезы. К той стороне, которую простолюдины именуют задом, было прилажено подобие свинячьего хвостика, украшенного пышным алым бантом. Зрелище было потрясающим Двадцать один человек, как по команде, задрали головы не в силах оторваться от проявившей самовольство части туалета своего капитана.
      - Разрубленный Змей, - благоговейно прошептал Валентин, - кто же это?
      - Это есть большой здорово, - выдохнул Иоганн, та-та, я хотел жать руку, вешавшую этот хроссе потекс!*
      ______________
      * Большая задница (бергмарский диалект).
      Норберт резко оборвал братца, и Ричард, немного освоивший язык торских бергеров, понял - умный близнец почитает за благо не знать, кто надругался над капитанскими панталонами. Шутка вышла отменной, но ее конец мог оказаться далеко не столь веселым. Ричард не сомневался, что это выходка Паоло. В этом никто не сомневался. Унары растерянно глядели друг на друга до них начало доходить, что их приятель заигрался. Анатоль, глянув вверх, испуганно шепнул:
      - Это не я!
      - И не я, - прогудел Карл.
      - Еще бы, - скривился Северин, - ты и на стул-то не влезешь, куда уж на потолок. Тут орудовал отменным гимнаст.
      - И, похоже, не один, - заметил Эстебан, - любопытно, что предпримет господин капитан?
      - Наденет другие панталоны, - пожал плечами Альберто, - полагаю, они у него имеются.
      Кэналлиец не ошибся - ворвавшийся минуту спустя в трапезную капитан был вполне одет. Как и положено свинье, он и не подумал взглянуть вверх, а взбесившейся бочкой, подкатившись к примолкшим унарам, проревел:
      - У меня завелся вор! Сегодня после обеда он меня обокрал! Здесь! Но я выведу его на чистую воду! Кража орденской цепи - это измена! Никто отсюда не выйдет, слышите вы! Никто! Я лично обыщу ваши комнаты... Я знаю, кто тут ненавидит меня и короля. Дурная кровь. Я поймаю вора, не будь я капитан Арамона!
      Суза-Муза мог быть горд - удивительное капитаново долготерпение лопнуло с громким треском. Арнольд топал ногами, брызгал слюной и вопил, как резаный, изрыгая заковыристые угрозы и проклятия. Краснорожий беснующийся толстяк прямо-таки просился на вывеску лекаря, пробавляющегося кровопусканиями, или торговца пиявками, но застывшим в строю "жеребятам" было не до смеха. Арамону можно было сколь угодно презирать, но сейчас он был не только смешон, но и страшен.
      Все понимали, что на этот раз начальник просто так не уймется, тем более, отец Герман куда-то запропастился, а в отсутствие олларианца Арамона всегда расцветал пышным цветом.
      Наоравшись вволю и несколько осипнув, Арамона в последний раз пригрозил виновнику Занхой* и иссяк. Стало тихо и мертво, всеобщему оцепенению не поддались лишь огонь в камине, часы с маятником и Арамоновы штаны, продолжавшие неторопливое кружение над головой ничего не подозревающего хозяина. Капитан шумно дышал, свирепо вращал налитыми кровью глазами и только что не рыл ногами каменный пол. Наконец он решился и ткнул пальцем в сторону несчастного Луитджи:
      ______________
      * Занха - площадь в Олларпи, где казнили преступников-дворян.
      - Вы! Отвечайте, что вам известно о краже? Маленький унар захлопал длинными ресницами, закатил глаза кверху и пискнул:
      - Там!
      - Прекратить! - Хриплый капитанский бас перешел в какое-то кукареканье, а испепеленный взглядом начальства Луитджи сжался и стал еще меньше: - Это ересь! Вы посягнули не только на меня и короля, но и на Создателя, и вы поплатитесь за это! Унар Арно, что ВЫ знаете о преступнике?
      - О преступнике, господин Арамона, я не знаю ничего, - Арно говорил спокойно, хотя губы у него побелели, - но унар Луитджи прав. Пропавшие вещи находятся наверху. Пусть господин капитан посмотрит на крюк от лампы...
      Господин капитан посмотрел, и в этот миг унары поняли, на что способно их начальство. Все предыдущие вопли не шли ни в какое сравнение с тем, что исторглось из капитанской пасти при виде утраченного имущества. Забыв, что выше головы не прыгнешь, Арамона совершил невероятный для подобной туши бросок, но цель оказалась недостижимой, а сам Арнольд, приземляясь, проделал столь потрясающий пируэт, что толстый Карл не выдержал и расхохотался. Бедняга в ужасе зажал себе рот ладошкой - не помогло. Страх и напряжение выплеснулись в диком хохоте, который оказался заразным. Второй жертвой пал Иоганн, затем - Паоло, не прошло и минуты, как смеялись, вернее, ржали все "жеребята". Окончательно потерявший голову Арамона выхватил шпагу и замахал ей, но как-то по-бабьи. Именно так его супруга, заставшая мужа в объятиях кухарки, размахивала схваченной на месте преступления скалкой, но Арнольд в тот миг не думал о своем сходстве с кривоногой Луизой.
      Кто-то из унарен засвистел, кто-то хрюкнул, кто-то заорал. Строй смешался в визжащий и орущий ком, но потерявшему остатки разума Арамоне было не до "жеребят". Не отрывая остекленевшего взгляда от издевательски кружащихся панталон, господин капитан под улюлюканье унаров и собственные хриплые вопли отплясывал какой-то безумный танец, остервенело размахивая шпагой и совершая уж вовсе оранные движения, вроде полупоклонов, притопываний и резких поворотов.
      - У-лю-лю, - взвыл кто-то из упаров, - ату его!
      - Вперед, они не уйдут!
      - Брать живым!
      - На штурм!
      - За Талиг и кровь Олларов!
      - Руби!
      - Бей!
      - Коли!
      Охватившее трапезную безумие прервали служители, притащившие лестницу. Арамона. шумно дыша, вбросил шпагу в ножны и плюхнулся в кресло. Унары торопливо заняли место в строю. Капитан сосредоточенно разглядивал свои сапоги, его лицо медленно меняло цвет с красного на белый. Между начальником и "жеребятами" суетились служители с лестницей. Увы, танкредианцы любили высокие потолки. Снять злополучные панталоны могли лишь два очень высоких человека, один из которых встал бы на верхнюю ступеньку, а второй забрался на плечи первому. Пришлось громоздить друг на друга два стола, побольше и поменьше. На верхний поставили здоровенный, окованный железом сундук, а на него водрузили лестницу.
      Видимо, высшие силы приняли сторону Арамоны, потому что сооружение выдержало. Злополучный предмет капитанского гардероба был снят и с поклоном передан законному владельцу, каковой с рычанием, показавшимся жалким эхом предыдущих воплей, отшвырнул от себя набитые какой-то дрянью панталоны. Те, скользнув по гладкому полу, отлетели к камину, где и остались, производя жуткое впечатление - в багровых отсветах казалось, что у огня в луже крови лежит нижняя часть человеческого тела.
      Слуги разобрали пирамиду и тихо, по-мышиному, исчезли. Арамона сидел, унары стояли. Безумие сменилось леденящей неподвижностью, стрелки часов и те, казалось, примерзли к циферблату. В трапезной повисла такая тишина, что стук маятника бил по ушам, как конский топот в ночи.
      Дверь отворилась, когда молчание и неподвижность стали невыносимыми. Один из слуг, опустив глаза, просеменил к господину капитану и что-то прошептал. Господин капитан вздрогнул и склонил ухо ко рту слуги, в круглых глазах мелькнуло подобие мысли. Более того, эта мысль была весьма приятной, так как угрожающий оскал сменился улыбочкой, сулившей куда большие неприятности, чем самая зверская из имевшихся в арсенале Арамоны рож.
      Пока капитан молчал, но изучившие свое начальство "жеребята" не сомневались - он упивается будущей победой.
      На душе у Дика стало тоскливо, пусть Паоло трижды кэналлиец, но у него хватило пороха объявить войну мерзавцу. Они все раз за разом глотали Арамоновы оскорбления, а Паоло, как мог, воевал за себя и за других. И попался... Ричард поклялся проводить Паоло, и гори все закатным пламенем! На прощание он назовет кэналлийцу свое имя и титул и пригласит в Окделл, матушка и Эйвон поймут.
      Ричарду мучительно захотелось оказаться в Надоре, подальше от Лаик и того, что сейчас произойдет. Вот бы вернуться в старый замок и забыть обо всех этих арамонах и германах. Неужели нашлись доказательства? Похоже на то, "мышь" не просто так прибегал, а Паоло всегда был разгильдяем. Теперь жди самого худшего.
      Начальник, словно прочитав мысли Дика, кончил думать, медленно и с удовольствием подкрутил усы, упер руки в боки и, наслаждаясь своей властью, пошел вдоль строя воспитанников. Поравнявшись с Диком и Паоло, он остановился, многозначительно втягивая воздух.
      - У меня есть основания полагать, - изрек Арамона, - что все преступления так называемого графа Медузы - дело рук унара Ричарда, и ему придется ответить как за свою дерзость, так и за свою ложь и попытку спрятаться за спины товарищей.
      Дику показалось, что он ослышался. Он ненавидел Арамону, это так, но к Сузе-Музе не имел ни малейшего отношения. Да он и не смог бы все это натворить.
      - Унар Ричард, - протрубил Арамона, - выйдите вперед и взгляните в лицо своим товарищам, которые из-за вас подвергались наказанию.
      Ричард подчинился, вернее, подчинилось его тело, сделавшее положенные два шага и повернувшееся кругом. Оказывается, можно быть еще более одиноким, чем он был раньше. Двадцать человек стояли плечом к плечу, а он был отрезанным ломтем. По тому, как Жюльен и Анатоль опустили глаза, Дик понял его и впрямь обвинили в чужих проделках. Толстый капитан нашел-таки способ угодить Дораку и избавиться от сына Эгмонта.
      - Унар Ричард, признаете ли вы себя виновным?
      - Нет.
      - Тогда как вы объясните, что в вашей комнате найдена печать так называемого графа Медузы, уголь для рисования, рыбий клей и... - Арамона отчего-то раздумал перечислять улики и заключил, - прочие доказательства? Все свободны и могут идти. Унар Ричард остается.
      Вот и все... Пожалел кэналлийца, а тот понял, что зарвался, и подвел под удар другого.
      - Все свободны, - повторил Арамона.
      - Это не есть правильно, - раскатившийся по трапезной рык Иоганна заставил Дика вздрогнуть, - хроссе потекс вешаль я.
      - Мы, - поправил братца Норберт, сбиваясь на чудовищный акцент, - это есть наш глюпый шутка в традиция дикая Торка...
      - В Торке так не шутят, - вышел вперед Альберто. - Это сделал я.
      - Не ты, а я, - перебил Паоло. - А потом испугался и спрятал все в комнате Дика.
      Сердце Дикона подскочило к горлу - трое из четверых заведомо лгали, спасая его. Трое, если не четверо! Дик повернулся к Арамоне.
      - Господин капитан совершенно прав, это сделал я!
      - Врешь, - перебил Паоло, - ты со своей дурацкой Честью и слова-то "штаны" не скажешь, не то что...
      - Это сделал я, - выкрикнул Дик
      - Не говорить глюпость - это сделаль мы.
      - Нет, я...
      - Я и никто другой!
      - Прошу простить, - подал голос Арно. - но это сделал я.
      - Хватит! - заорал Арамона. - Вы, шестеро! В Старую галерею! До утра! Остальные - спааааать!
      Глава 6
      Поместье Лаик
      "Le Huite des Epees"*
      ______________
      * "Восьмерка Мечей" - младший аркан Таро. Одна из наиболее кризисных карт и раскладе, символизирует конфликты, преодоление. П.К. указывает на предательство, депрессии, несчастный случаи, неспособность действовать. Может означать роковые факторы.
      1
      Шестеро претендентов на титул Сузы-Музы по очереди протиснулись в узкую дверцу, и та с противным скрежетом захлопнулась. На первый взгляд ничего страшного в Старой галерее не было - просто длинный сводчатый коридор с камином посредине и нишами, в которых раньше стояли статуи эсператистских святых. Небольшие окна под самым потолком летом и то вряд ли давали достаточно света, а в зимние сумерки галерея и вовсе тонула во мраке, вдобавок холодно и сыро здесь было ужасно. Дикон и представить не мог, что чувствуют южане, если даже у него сразу же застучали зубы.
      Паоло думал недолго. Передернув плечами и заведя руки за спину, кэналлиец принялся выстукивать сапогами бешеную дробь по каменному полу.
      - Эй, вы, - выкрикнул он, - в круг, живо, а то замерзнете.
      Спустя мгновение Арамоновы узники отплясывали, кто во что горазд. Танец помог - сначала стало тепло, а затем и жарко.
      - Теперь нам надо сидеть вместе спина до спины, - пропыхтел Иоганн, так мы долго храним наше тепло.
      - "Истинно изрек", - улыбнулся Арно.
      - Давайте сядем, как предложил мой брат, это разумно, и обсудим наше небольшое дело. Мы тут все друг другу доверяем. Я считаю, Ричард не имеет отношения к дерзкой шутке.
      - Еще бы, - согласился Альберто, - просто Свин его ненавидит. Но, будь я трижды проклят, если штаны украл кто-то из нас. Шутник оказался трусоватым, надо отдать ему справедливость.
      - Ричард, - прогудел Иоганн, - ты сам думал, кто мог это устраивать?
      Ричард думал, только толку-то... Норберт и Иоганн ни при чем. Для Арно выходка со штанами слишком груба. Кэналлийцы вместе или кто-то один могли быть Сузой-Музой, но они не подкинули бы ему улики, а если б подкинули, не сознались. Похоже, Сузы-Музы среди них нет.
      - На всякий случай, - поднял руку Арно, - если кто из нас сделал это, сейчас самое время признаться еще раз.
      - Никто, - шумно вздохнул Иоганн, - но Карл и Луитджи это тоже не могли натворить. Карл - толстый, Луитджи - мелкий.
      - Бласко тоже ни при чем - выпалил Дикон, - и Анатоль...
      - Тут нужен умный, чтоб думать, ловкий, чтоб делать, и подлый, чтоб принести это Ричарду, - встрял Иоганн. - Норберт мог сочинить, мы могли делать вдвоем, но мы не делали.
      - Мы говорим о тех, кто не делал, - заметил Альберто, - а надо о тех, кто делал. Я ставлю на Эстебана или Валентина.
      - Валентин нет! - выкрикнул Дикон. - Он же...
      - Человек Чести и наследник Приддов, - хмыкнул Паоло, - тоже мне, секрет Леворукого! Если он такой замечательный, почему его тут нет?
      - Потому что... Он не вправе... Мы обещали. - Дикон осекся на полуслове.
      - Вы обещали не прикрывать друг другу спину? - поднял бровь Альберто. Тогда чего удивляться, что Людей Чести четвертый век колотят. Проклятие, темнотища-то какая!
      - А ты думал, Свин пришлет нам свечей и ужин со своего стола, - зло бросил Паоло, - погоди, сейчас совсем стемнеет.
      - Альберто, - раздельно повторил Ричард, - что ты имел в виду, говоря о Людях Чести?
      - То, что, будь они такие замечательные, Оллар не дошел бы до столицы. Да и после победы тихо было - ни бунтов тебе, ни казней. Так ли уж народ любил Раканов?
      - Не больше, чем сейчас Олларов. - вздохнул Паоло.
      - Это нельзя сравнивать!
      - Почему, Ричард? - грустно переспросил Арно. - Сравнивать можно все, а времена и впрямь похожи, только вот Франциска нового нет. К сожалению.
      - Сильвестр - умный человек, - заметил Альберто, - не важно, на ком корона, важно, > кого голова.
      - Дорак - негодяй и убийца. Талигойе нужен король Ракан!
      - Хороши короли, - протянул Паоло. - В родную страну на чужих копьях въехать норовят.
      - Паоло!
      - Ричард Окделл!
      - К вашим услугам.
      - Рихард, Паул! Не становитесь с ума сходимыми. Сейчас не есть время для дуэль.
      - Валентин поступил мудро, но недостойно, - примирительно сказал Арно, - но я ставлю на Эстебана. Эта проделка совершенно в его духе, а от наглости до смелости, как от каплуна до ворона.
      - А зачем это Эстебану? - пожал плечами Паоло. - Арамона его не трогает.
      Возразить кэналлийцу никто не успел.
      - Риииичччччааааард! - Голос, раздавшийся сверху и сбоку, был каким-то странным, вроде знакомым, вроде и нет. И еще он походил на шепот, если бы шепот стал громким, как крик. - Рииииччччааааард... Оооок-деллллл... Ты, чтооо, уууумерррр чччччто линии...
      - Нет, - разумеется, первым пришел в себя Паоло, - он не умер, а ты где?
      - В каааамиииине, - прошипел голос, и тут же поправился: - Тоооо есссссть не сссссовсем, а наааавер-хууууу... Какккк выыыы тамммм?
      - Кто ты есть? - Норберт тоже очнулся, но от волнения заговорил, как Иоганн. - Мы не знаем.
      - Сузззззза-Муууузззза, - донеслось сверху, - только я ничего Дику не подбрасывал... Сейчас я явлю Свину доказательство того, что я на свободе, а потом объявлю о своей безвременной кончине.
      - Ты кто? - крикнул Паоло. - Скажи, интересно же!
      - В день святого Фабиана! - хихикнул Суза-Муза. - Холодно там у вас?
      - Тебя б сюда!
      - Я туг вам ужин собрал. С Арамонова стола. Выпейте за упокой моей души, и капитанской заодно! Дикон, лови, спускаю. Осторожно только. Там бутылка, тяжелая, собака... Учти, это все тебе за причиненные неприятности. А уж ты там дели, как хочешь.
      В камине что-то зашуршало, и Дикон шагнул в каменную пасть. Внутри было чисто и холодно, еще холодней, чем в галерее. Капитан Арамона не считал нужным отапливать пустующее крыло, и его предшественники, судя по всему, тоже. Когда-то в аббатстве жило несколько сот монахов, все население Лаик. считая слуг, даже в самые "урожайные" на унаров годы едва ли насчитывало сотню, зачем же топить, если казенные денежки можно потратить более приятным способом? Шорох раздался совсем близко, и из трубы выплыл объемистый мешок
      - Осторожней, - повторил Суза-Муза, - порядок? Мешок был тяжелым и неудобным, но Дик не сплоховал.
      - Порядок, спасибо!
      - Все, безвинные узники, пошел я. Полночь на носу, а у меня дел невпроворот. Счастливо оставаться...
      Ричард попрощался, но Суза-Муза не откликнулся, видимо, ушел. Дик поудобней перехватил мешок и вылез из камина.
      - Вот, - сказал он, - наш ужин.
      - Который недавно был Арамоновым, - засмеялся Альберто, - но кто же это был? Беру свои слова про Придда и Эстебана назад, на них не похоже.
      - Удачная мысль, - кивнул Арно, - нам повезло. Остальные, надо полагать, легли натощак.
      - Ошень удачный, - радостно подтвердил Иоганн, - я есть совсем голодный.
      - Тебе б только пожрать! - Паоло дружески хлопнул Катершванца по плечу. - Хотя это дело хорошее. Ну и в лужу Арамона сел! Шестеро благородных потомков ввергнуты в узилище по ложному обвинению, а преступник разгуливает на свободе! Жаль, если граф помрет.
      - Жаль, - согласился Арно, - но и впрямь пора заканчивать. Теперь, если Суза не уймется, его Свин за руку схватит. Это или Эдвард, или Юлиус, больше некому.
      - Давайте будем ужинать и думать, - предложил Норберт. - Дикон, ты хозяин. Открывай.
      Суза-Муза был мужчиной обстоятельным и ночную пирушку устроил в лучшем виде. Во-первых, он догадался положить в мешок свечи и огниво, во-вторых, не поскупился на еду, да не на разваренный горох, когда-то лежавший рядом с мясом, а на роскошную ветчину, сыр, свежий хлеб, пироги с яблоками и мясом. Но главным трофеем, безусловно, была огромная, тщательнейшим образом запечатанная бутыль.
      Дику очень хотелось, чтобы Сузой-Музой оказался Валентин Придд, но Валентин говорит иначе, чем Суза-Муза. Выходит, наследник Приддрв струсил?! Но Придды не трусят и никогда не трусили. Валентин выполнил приказ Штанцлера, вот и все. Не вмешиваться, что бы ни случилось. Не вмешиваться и ждать своего часа! Его товарищам по заключению легко судить - они не знают, что такое королевские солдаты в родовом замке, даже Арно... Савиньяки к восстанию не примкнули.
      - Та-та, - покачал головой Иоганн, обозревая разложенное на полу великолепие, - я совсем радый, что нас сюда запирали. И еще более радый буду завтра увидеть тот потекс с усами, который наш капитан называет своим лицом. Рихард, ты имеешь открывать это вино, а мы имеем нарезать хлеб, окорок и сыр.
      - Это не так, - вмешался Норберт, - вино надо открывать после, чтоб не выдохлось.
      - Только если оно молодое, - вмешался Паоло, - красное вино хорошей выдержки открывают заранее, оно от этого только выигрывает. Надо выждать полчаса, а еще лучше перелить в особый кувшин.
      - Сразу видно кэналлийца, - улыбнулся Арно, - но кувшина у нас нет ни особого, ни простого, да и полчаса мы вряд ли продержимся. Дик, вперед!
      Ричард улыбнулся и потянулся к бутылке, но подготовка к пиршеству была прервана колокольным звоном, глухим и дребезжащим, словно колокол был треснувшим или очень-очень старым. Дику показалось, что он ослышался, но нет! Шестеро унаров, как один, повернули голову на звук. Дикон заметил, как Паоло себя ущипнул, я Иоганн сложил указательные и безымянные пальцы, отвращая зло; а затем свечка то ли погасла сама, то ли се кто-то задул.
      Звон не стихал. Старую галерею заполнило ровное, металлическое гудение, а потом в дальнем конце показался зеленоватый огонек, нет, не огонек огоньки!
      2
      Первым, глядя прямо перед собой, шествовал седой чернобровый аббат в просторном сером одеянии и с орденской совой* на груди. За настоятелем попарно двигались монахи со свечами, горевшими недобрым зеленоватым светом так светятся в лесу гнилушки, так сверкают в темноте кошачьи глаза.
      ______________
      * Сова и горящая свеча - символ ордена Знания.
      Призраки, если это были призраки, приближались, и унары, не сговариваясь, отступили назад, прижавшись к ледяной кладке и жалея о том, что не могут в ней раствориться. К счастью, пленники Арамоны устроились поужинать у выступающего из стены камина, который служил хоть каким-то прикрытием, так что приближающиеся танкредианцы не могли видеть унаров. а унары - танкредианцев.
      Колокол звонил непрерывно, глуша прочие звуки, если они были, и в такт ему колотилось сердце Дика - так страшно ему еще не бывало. Юноша, разумеется, слышал о призраках Лаик, под погребальный звон проходящих ледяными коридорами в бывший храм, ныне превращенный в фехтовальный зал, чтоб отслужить мессу по умершим и тем, кому еще предстоит умереть. Говорят, под взглядом мертвого аббата сквозь слои штукатурки проступали старые росписи, а бескровные губы называли тех, кто был здоров, весел и уверен в завтрашнем дне, не зная, что этот день для него уже не наступит...
      Процессия медленно выплывала из-за каменного выступа. Дикон, если б захотел, мог коснуться одеяния настоятеля. Мрак в галерее сгустился еще больше, превратившись в подобие фона* эсператистских икон**, да медленно идущие монахи с призрачными свечами казались ожившей фреской, но вместо благоговения вызывали холодный, пронзительный ужас. Ричард в каком-то оцепенении следил за танкредианиами, а те шли и шли друг за другом, одинаковым жестом сжимая одинаковые свечи, глядя прямо перед собой, не останавливаясь и не сбиваясь с шага.
      ______________
      * Согласно канонам, фон эсператистских икон черный. Франциск Оллар повелел иконописцам изображать святых на фоне реальных пейзажей, и послушавшиеся его мастера были прокляты Эсперадором и отлучены от церкви.
      ** Изображение процессии со свечами, где первыми идут святые, затем пастыри духовные, а следом за ними - светские владыки, - излюбленная тема эсператистских религиозных росписей.
      Настоятель с совой давно должен был упереться в конец галереи, но земные преграды для призраков не существуют. Под дребезжащий, несмолкающий звон серая река медленно текла вперед, и как же много было этих монахов, намного больше, чем изгнанных или убитых Франциском. Дик подумал, что перед ним проходят тени всех уничтоженных Олларом эсператистов или всех танкредианцев, обитавших в аббатстве с первого и до последнего дня его существования. Они были разными - старыми, молодыми, красивыми, уродливыми, толстыми, тощими, и они были одинаковыми со своими балахонами небеленого полотна, веревочными сандалиями и мертвыми свечами. Юноше казалось, что с тех пор, как мимо него проплыл ледяной профиль аббата, минул век или несколько веков, и что он и его друзья так и останутся здесь, а мимо, не замечая живых, будут идти мертвые, и так будет вечно.
      Из-за угла камина появился очередной монах - худой и пожилой, он почему-то был один. За танкредианцем показались двое юношей с такими же зелеными свечами, но в черно-белых унарских одеждах, неотличимые, как близнецы, и еще двое, и еще, а за ними шли два брата - младший, лет шестнадцати, в фабианском облачении, старший - в рыцарских латах, но железные сапоги ступали по каменному полу бесшумно.
      Дик со странной жадностью вглядывался в проплывающие лица. Двое, всегда двое... То братья, то отцы с сыновьями, то деды с внуками. Младшие в фабианском платье, старшие одеты по-разному - кто для боя, кто для бала, кто-то казался поднятым с постели, кто-то вышедшим из тюрьмы. Нищенские лохмотья мешались с королевскими одеяниями и сталью доспехов, и только свечи не менялись, обливая идущих ярким мертвенным светом. Ричард не представлял, кем были эти люди и почему их тени обречены идти за серыми монахами. Про Лаик рассказывали всякое, но о призрачных рыцарях и унарах юноша не слышал, а те продолжали свое беззвучное шествие.
      Наверное, любому ужасу отпущен свой предел. Дикон сам не понимал, как перешел грань, за которой страх сменяется любопытством. Проводив взглядом человека в коричневом, чем-то напомнившим Эйвона, юноша со странным интересом повернулся навстречу следующему призраку и увидел... отца, рядом с которым с такой же свечой в руке шел он, Ричард Окделл, в ненавистных унарских тряпках.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7