И - можешь себе представить? - когда мою пробу повезли на утверждение, меня утвердили не как актрису, а как мальчишку, приглашенного на роль. Настолько я была естественна. Я даже не гримировалась, только подрезала себе волосы под деревенского мальчишку, да намазала вазелином морду. Но главное - я "утяжелила" свои ноги, то есть придумала себе мужиковатую походку. К тому же, я играла не мальчишку, а человека, у которого на все своя точка зрения, который живет в своем собственном мире. И это, видимо, мне помогло в создании образа. Так я попала в картину "Доктор Калюжный", где играли Яна Жеймо, Юра Толубеев, Аркаша Райкин - очень сильный актерский состав. Я сразу прославилась, мне дали высшую категорию, и жизнь моя пошла замечательно. А так как я работала в театре, я не заштамповалась. Я и француженок играла, и современных девушек, роли драматические и комедийные. Меня постоянно приглашали в кино. Помню, Михаил Ильич Ромм, собираясь снимать "Русский вопрос", хотел чтобы роль прогрессивной американки Мэг играла Ада Войцик, но Константин Симонов, написавший эту пьесу, сказал: "Нет, эту роль должна играть только Барабанова. Пусть это будет женщина-подросток".
      - Конкуренция между актерами в то время чувствовалась особенно остро?
      - Она всегда чувствовалась. Порой случались непредсказуемые вещи. На роль того же Тимофеича в Театр комедии был приглашен из ТРАМа актер Виноградов, которого мы все звали Сачком. Но у него образ никак не получался. И премьеру сыграла я. Так вот что я должна тебе обязательно рассказать. Меня принимали в партию. И в райкоме, когда обсуждение моей кандидатуры подходило к концу, этот самый Виноградов, который к тому же являлся секретарем нашей парторганизации, заявляет: "Мы тут подумали и решили продлить ей кандидатский стаж. Она, конечно, политически грамотная, но все же недостаточно серьезная для партии". И вот, помню этот кабинет, длинный стол с красным сукном, за ним - много народу, секретарь райкома Лизунов... Дают мне последнее слово, и я говорю: "Виноградов! Я вступаю в партию для того, чтобы таким, как ты, там было плохо!" Что я еще там выдавала - не помню, но слушали меня, затаив дыхание. Понимаешь, Сережа, я настолько была верующей в дело партии, я была просто Дон-Кихотом! Мне вообще ничего нельзя было сказать против. И первый секретарь, вручая мне партбилет, сказал: "Барабанова, борись за него всегда так, как ты боролась сегодня"...
      - И много приходилось бороться?
      - Как сказать... Наверное. За себя надо уметь постоять. Если взять творческую жизнь - я на нее не в обиде. Актерская судьба зависимая, мы сезонный продукт. Либо нас приглашают, либо - нет. Я работала всегда, и если была уверена, что могу сыграть такую-то роль лучше других, тогда вступала в борьбу. Я очень смелая. Когда необходимо было получить звание "народной артистки", я сильно била по начальству. У-у-у, я вообще за актеров дралась - мало кто про это знает. Это ведь очень трудно быть смелым, очень трудно. Но надо!
      - Мария Павловна, а почему вы бросили театр?
      - Потому что у меня начались съемки в фильме "Принц и Нищий", где я играла сразу две главные роли. Потому что в Ленинграде я отрабатывала спектакль, садилась в "Стрелу" и мчалась в Москву на киностудию, снималась в Москве, садилась в "Стрелу" и ехала в Ленинград. Так я жила год. Разве это нормально? Меня из театра не отпускали. Я со скандалом ушла. И не жалею, хотя театр актеру необходим. Он его шелушит, формирует, позволяет проживать образ от рождения до смерти. Но в то же время театр - это коробка. Это три стены и зрительный зал.
      - А как же общение со зрителем, его дыхание, реакция?
      - Какая разница? Аппарат - тоже общение. Если ты актер, тебе должно быть все равно, с кем общаться. Вокруг может быть тысяча посторонних людей - но ты уже никого не видишь, тебе на все наплевать. Ты вздрагиваешь, когда раздается команда "мотор!", а потом уже растворяешься в образе и живешь чужой жизнью. И аппарат - такой же твой зритель, как и в театре. Так что много в нашей профессии "шаманского", необъяснимого. Артиста делают только мама и Господь Бог. Только! А потом ты уже только учишься "читать".
      Этого никто объяснить не сможет, если кто-то начнет объяснять - не верь. Поэтому актерская профессия - это тайна, это волшебная жизнь.
      А иногда не жалко, что ты не снимаешься. И деньги никакие не нужны. Я всегда была бессребреницей и за деньгами не пошла бы за тридевять земель. Я даже не анализировала свой путь от первой до последней роли, мне казалось, что все это одно и то же - работа. А вокруг раздается: "Я выросла! Я набралась опыта!" Все же считают себя Ермоловыми, но это не так! И от этого всегда обидно и больно.
      - Мария Павловна, давайте вспомним вашу работу в фильме "Принц и Нищий". Вы, молодая актриса, получили приглашение сыграть две противоположные роли и грандиозно справились с задачей. Как вам это удалось?
      - Очень трудно. Вот представь себе - сегодня я восемь часов играю роль Принца Эдуарда. Все на мне одной - никого в кадре больше нет. Разговариваю с пластинкой, на которой записан мой же голос. А завтра я то же самое проделываю в роли Тома. Представил? Но тут помогла моя точность, моя близость к Мейерхольду, биомеханика. Видимо, это я умела делать. А потом я всегда работала в окружении очень хороших актеров, они учили меня всему. Благодаря им я и стала профессионалом.
      "Принца и Нищего" мы заканчивали уже в Сталинабаде, куда была эвакуирована Студия Горького. Там же я снималась в каких-то короткометражках и в фильме "Мы с Урала". В 1944-м я вернулась в Москву и осталась здесь уже навсегда. Начала сниматься в "Модах Парижа" и "Русском вопросе". Вот так все и пошло-поехало.
      - А если вам роль неинтересна, как вы поступаете?
      - А у меня всегда были хорошие предложения. Наверное, потому что я всеядна. Если что-то новое - я иду. Вот только что я снялась в картине Ефима Грибова "Мы едем в Америку". Так он предложил мне сыграть бандершу-еврейку! Ну представляешь себе - я еврейка! Да к тому же еще и бандерша. Со своей детской мордой. Это же смешно. А он хитрый, он сделал все наоборот. И это легло, и получилось хорошо. Сейчас, кстати, он опять снимает и приглашает меня на большую роль. "Вы,- говорит,- Марь Пална, у меня джокер. Я без вас никуда!" Так что сейчас мне нужны силы, поэтому я тебя и попросила клубнику купить.
      - Вас часто приглашали одни и те же режиссеры?
      - Конечно. Та же Надя Кошеверова. Мы с ней случайно встретились. Она снимала сказку "Как Иванушка-дурачок за чудом ходил" и перепробовала всех актрис Ленинграда на роль Бабы Яги. Кто-то посоветовал ей позвонить мне. Я поинтересовалась: "А что это за роль, Наденька? Я такого никогда не играла. Это хоть "товар" или что?" Они мне прочли мою сцену, и я сразу ответила: "Еду!" Роль-то блистательная! Лучше всех написана. Я сразу вошла в этот образ, и совсем не играла, а жила в нем. Ведь опять же моя Баба Яга слеплена по принципу "наоборот", не так как у Жорки Милляра. Когда Олег Даль спрашивал у меня: "Вы - Баба Яга?", я же не кричала на него из-за угла: "Я-а-а!!!" А я, наоборот, где-то даже удивилась, что ко мне кто-то пришел, и испуганно ответила: "Я..." И это, конечно, подкупает. Потом я у Кошеверовой снялась в фильмах "Соловей" и "Ослиная шкура".
      - А все-таки, Мария Павловна, что вам интереснее играть, какой жанр больше любите?
      - Представь себе, драму я люблю больше, чем комедию. Комедия мне удается, чего там... Курносая - и ладно. А тут меня пригласили сыграть в короткометражке драматическую роль: я приходила к следователю в сталинские времена. Я сама удивилась, когда на себя потом посмотрела: "Ой, что ж я забыла, что я и это умею?.."
      - Как легко и интересно вы все рассказываете, наверное, на ваших творческих встречах бывало весело.
      - Конечно! Я всегда умела находить язык с людьми. Но мои встречи не были только рассказами о том, как я похудела или потолстела. Я же и стихи читала, и фельетоны. Уже выступала как актриса театра, эстрады. И это интереснее, чем те же фестивали, на которых никто никому не нужен. Я и в Каннах была, и даже там сложилось впечатление, что все это слишком делано, напыщенно. Я не люблю "раздачу слонов", раздачу автографов, поэтому легко себя чувствую один на один со зрителями. Мы же и на политические темы говорили, и детство вспоминали, всегда было весело.
      Вот, например, забавная история. Когда я снималась в детективе по Агате Кристи "Тайна "Черных дроздов", меня отвезли в настоящий сумасшедший дом. Я играла безумную миссис Мак-Кензи. Команда "мотор!", меня вывозят на кресле-каталке, я говорю свой монолог и начинаю, выкрикивая имя дочери, биться в истерике. Мимо проходил врач этой самой больницы. Он постоял, посмотрел на меня со стороны, подошел к съемочной группе и сказал: "Вы бы заканчивали свои съемки, а то нам трудно будет ее успокоить".
      Когда я рассказываю такие истории, в зале всегда смех и аплодисменты.
      - Мария Павловна, вам никто не говорил, что у вас доброе лицо и озорные глаза?
      - Ну а как же! Мой характер - только плюс. Человек должен радоваться, раз он живет. У меня любимая профессия, любимая семья: дочка - журналист, внук - финансист. Я всегда была здорова. Чего ж мне не радоваться? Я же древняя!
      Мне показалось, что чего-то в этом интервью недостает, о чем-то я не спросил и чего-то Мария Павловна не договорила. Поэтому я оставил за собой право встретиться с актрисой еще. Мы подружились, часто перезванивались. За это время Барабанова познакомилась с моими домочадцами, подолгу разговаривала с моей мамой. Но нашу встречу постоянно откладывала. "Мы же с тобой не "Войну и мир" пишем! А воспоминания никому не нужной старухи могут и подождать,- отшучивалась она.- Ты знаешь, сколько мне лет? Мне 82 года!" - "Ну и что? Замечательная цифра",- отвечал я. "Ты что? Обалдел? Это кошмарная цифра! В таком возрасте надо от людей прятаться!" Вечером Барабанова перезвонила: "Сережа, я тебя обманула. Мне не 82 года, а 80. Знаешь, зачем я всех обманываю? Когда я говорю, что мне 82, все отвечают: "Да что вы! Вы выглядите только на 80!" И мне приятно".
      К сожалению, больше мы не встретились. Мария Павловна тяжело заболела. Она разговаривала с трудом, но даже в таком состоянии не забывала передавать привет моим близким. Когда ее не стало, в "Вечерней Москве" вышло наше интервью со словами: "Эта статья уже была подписана к печати, когда мы узнали..." и так далее. Я созвонился с Кирой Борисовной, дочерью актрисы, и мы договорились встретиться на сороковины. В этот день вся страна голосовала по принципу "Да, да, нет, да" (уж и не помню по какому поводу - то ли президента, то ли Думу выбирали). Кира Борисовна попросила меня помочь ей собрать на стол и по ходу дела "жаловалась" на Марию Павловну: "Представляешь, ничего не дает мне сегодня делать. Хочет, чтобы занимались только ею, раз сегодня такой день. Куда бы я не пошла, за что бы не взялась - все валится из рук. А когда я зашла проголосовать и увидела в буфете ее любимое печенье, сразу сдалась. "Ладно, говорю, мамка, твоя взяла". И решила все дела отложить на завтра. Купила это печенье и пошла домой. А тут выяснилось, кто сегодня придет ее помянуть - и оказалось, что собирается довольно странная компания. Но только на первый взгляд. Если разобраться, то это только те люди, которых ей хотелось бы видеть сегодня или рядом с собой, или рядом со мной. Причем никто друг друга не знает, но появление каждого из них в этот день в этом доме что-то с собой несет. Только мамка может творить такие чудеса. Так что хочешь - не хочешь, а поверишь в загробную жизнь. Я не удивлюсь, если она со своей энергией и на небе создаст партийную организацию".
      Анатолий Кубацкий
      ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО... АКТЕР
      Он очень скромный человек. О нем могут рассказать что-либо немногие. Анатолий Львович Кубацкий смог прожить жизнь практически незаметно, как это ни парадоксально звучит в отношении актерской профессии. Наверное, в этом ему помог потрясающий талант перевоплощаться. Вряд ли рядовой зритель сможет связать воедино таких разных героев, как дед Глечиков из фильма "Дело было в Пенькове", генерал Франц из эпопеи "Щит и меч" и Водокрут Тринадцатый из сказки "Марья-искусница". К тому же Анатолий Кубацкий редко посещал какие-либо "великосветские" мероприятия, не ездил на фестивали и не мелькал на страницах модных журналов. Но что самое непостижимое, он ни разу не похлопотал о своем личном благополучии. Единственный его поступок в этом направлении - строительство кооперативной квартиры - был продиктован острой необходимостью. А звания, регалии, награды, всевозможные членства - все прошло мимо. Он Актер. Актер на роли сказочных королей и эксцентричных стариков.
      Даже 90-летний юбилей старейшего российского киноартиста прошел, что называется, в узком семейном кругу. Дом ветеранов кино, в который Анатолий Львович был вынужден переехать после смерти жены, оказался "за чертой бедности", а походатайствовать за себя перед Союзом кинематографистов или Гильдией актеров кино он в очередной раз наотрез отказался. Хотя представители этих организаций все равно приехали на торжества и даже вручили артисту значок "Отличника кинематографии".
      Так и протекла вся жизнь этого замечательного человека в профессии. Театр, кино, концерты. Кубацкий и ныне обладает острым, аналитическим умом, он внимательно следит за всеми происходящими событиями, читает газеты, смотрит новые фильмы. Иногда ворчит по-стариковски. Но незлобно.
      - Мой папа был поляк. Он приехал в Москву, видимо, на заработки. А мама родом из Архангельской губернии. Нас было у родителей шестеро - три брата и три сестры. Я младший. Старший брат устраивал любительские спектакли, и, естественно, мы все принимали в этом какое-то участие. Репетиции, создание афиш, обсуждения - все происходило у нас в доме, а потом начинались спектакли. Снималось помещение - дом князя Волконского, клуб купеческих приказчиков и т.д. Вначале давался какой-нибудь небольшой спектакль - водевиль, комедия, а вторая часть - бал, или, как называлось, бал-парэ: почта Амура, конфетти, серпантин, призы дамам за вальс, мужчинам - за мазурку. Обязательно присутствовал распорядитель танцев. И мы с удовольствием ходили на все эти вечера. Так что я попал в атмосферу сценических интересов еще в младенческом возрасте.
      - И повзрослев, вы уже не смогли из этой атмосферы вырваться?
      - Да. Причем впервые я вышел на сцену в школе. Со своим одноклассником Иваном Лебедевым мы разыграли отрывок из "Леса" Островского - встречу Несчастливцева и Счастливцева. Но больше никто не хотел в нашей самодеятельности участвовать. Тогда мы познакомились с воспитанниками Флеровской гимназии, где учились Леонид Варпаховский, Маша Миронова, Люся Пирогов, и они нас пригласили на постановку политизированного представления "Международный вокзал". С этого все и началось. Мы организовали эстрадный коллектив молодежи, давали концерты, выезжали в пригород. Это было забавно, интересно, увлекательно.
      - То есть вы уже вышли, что называется, на массового зрителя?
      - Больше того, Варпаховский организовал джазовый оркестр под названием ПЭКСА - Первый Эксцентрический Камерный Сочетательный Ансамбль. Оркестровки делали нам очень известные музыканты. Выступали мы в "Кино Малая Дмитровка". Там шли фильмы с Бастером Китоном, Гарольдом Ллойдом и так далее. Директором кинотеатра был Михаил Бойтлер. Он предложил нам прослушаться в спортивном зале. Мы исполнили несколько номеров, ему понравилось, и нас пригласили выступать перед сеансом, что мы и делали в течение месяца. Причем мы даже пытались озвучивать мультфильмы Диснея импровизировали, обыгрывали шлепки, падения, полеты. Все члены джаза были консерваторцами, и только я благодаря дружбе с Варпаховским пристроился туда без музыкального образования - играл на свистульках, трещотках, короче, создавал шумы. Сам Варпаховский играл на бутылках. Но однажды приехал секстет негров, и нам пришлось уйти.
      - Профессиональное образование вы получили у Завадского. Это был первый набор в его студию?
      - Да. Это было в 1926 году. До этого я учился сначала в церковно-приходской школе в районе Самотеки, в Троицких переулках. Когда произошла революция, я перешел в городское училище, а когда начался голод, мы уехали в Саратовскую губернию, в город Кузнецк. Через два года я вернулся в Москву. По окончании школы я поступил в московское отделение "Ленинградской Красной газеты" на Советской площади. Работал передиктовщиком - надо было где-то зарабатывать деньги. А потом, когда появились афиши о приеме в студию Завадского, я ушел туда, потому что хотел быть актером.
      Вместе со мной на курс поступали Ростислав Плятт, Марк Перцовский, Юра Дуров - известный дрессировщик, который, правда, откололся месяца через три - ушел к своим зверюшкам. Студия находилась на Сретенке, на втором этаже в помещении бывшего паноптикума. Первой постановкой студии стала возобновленная пьеса "Любовью не шутят" Альфреда Мюссе. А вскоре нам дали новое помещение там же, на Сретенке, где мы и начали сезон 1931 года. На открытии присутствовал Всеволод Эмильевич Мейерхольд.
      Мне запомнилось на всю жизнь, как мы встречали в студии первый Новый год в нашей большой семье. Всю ночь к нам приезжали актеры из других театров, поздравляли, некоторые выступали с концертными номерами. Это было весело, интересно. Первый тост подняли, конечно, за 27-й Новый год, а второй тост - за здоровье Веры Марецкой, которая только что родила сына Завадскому.
      - Насколько я знаю, еще будучи студийцем вы работали не только под началом Завадского, но и у Натальи Ильиничны Сац.
      - Да, в 28-м году, опять же чтобы зарабатывать, я поступил в труппу Театра для детей под руководством Натальи Ильиничны Сац. Театр находился в помещении кинотеатра "Арс" на Тверской. Днем давались спектакли, а вечером шли киносеансы. Потом я работал в разных местах. Уже будучи штатным работником радио, выступал с джазом Цфасмана - вел конферанс в образе. Текст написал известный позднее автор Червинский. Поработал и в цирке. В Ленинграде шла пантомима "Тайга в огне". Ее привезли в Москву, стали возобновлять. Режиссер Петров предложил мне роль японского консула во Владивостоке. Самое смешное, что я должен был во время сцены поимки партизан под звуки выстрелов выехать на лошади на арену, встать напротив арестованных партизан и вынести приговор, затем совершить круг по арене и уехать. А я боялся, не знал, как лошадь себя поведет,- тут же идет стрельба. Но хорошо, что лошадь была к этому приручена.
      - Ростислав Плятт в своей книге "Без эпилога" пишет, что в студии Завадского, где вы учились, у него были три ближайших товарища: Митя Февейский, Люсик Пирогов и Толя Кубацкий, или, "как ласково мы его называли, Кубик. Из всей нашей компании он один умел играть на рояле и поэтому нещадно эксплуатировался". Тут даже эпиграмма имеется:
      Я помню двухколонный зал с овиноградненою сценой,
      Где дух студийный выплясал, обрызгав все веселье пеной,
      Откуда изгнана печаль, где прироялен нашей волей,
      Волнуя сломанный рояль, гремит Кубацкий Анатолий.
      Но дальше Плятт говорит о том, что позднее вы с ним оказались в центре неприятного инцидента. В театральной стенгазете вы резко выступили против дирекции театра, дело пошло по инстанциям, вы возмутились и ушли из театра. Плятт через год вернулся, а вы нет.
      - Это слишком волнительное и серьезное для меня событие. Плятт исказил факты, он не сказал правду, а это меня очень огорчило. Он писал воспоминания в последний год своей жизни, а мы с ним никогда не вспоминали события 32-го года. Казалось бы, всего лишь стенгазета в коллективе в 30 человек, но случились очень волнительные события.
      Когда мы открыли сезон 1931 года в новом помещении, возникла острая необходимость пополнить труппу. Предполагалось, что помощники Завадского займутся поисками молодых актеров, причем таких, которые согласились бы работать за нашу небольшую зарплату и к тому же подходили театру. Вопрос стоял очень остро, так как, не решив его, мы не могли начать новый сезон. Время шло. И вдруг Завадский заявляет, что собирается на месяц к Черному морю. Вы сами понимаете, что пополнение труппы - основная задача художественного руководителя, все зависит от него. И вдруг это сваливалось на наши плечи. Что ж, хозяин - барин.
      Завадский уехал. Но неожиданно в стенах студии возникла группа неизвестных нам людей, довольно свободно чувствующих себя среди нас. Никто их не знает, никто ничего не понимает. Оказалось, что это наши новые актеры. Кем они приглашены? Мы с Пляттом пошли к директору за объяснениями. А директор у нас тоже был новым, Артур Григорьевич Орлов - работник киевского Посредрабиса. Он нам рассказал, что Завадский перед отъездом пришел к нему с просьбой пригласить на свой взгляд человек шесть-семь актеров, и чем быстрее, тем лучше. Что он и сделал. И всего делов!
      Вся эта ситуация и легла в основу статьи, которую мы написали для стенгазеты. Никого она особо не взволновала - все же все понимали и присутствовали при этих событиях. Но вот возвращается Завадский. Он читает статью. Он взбешен. Он чувствует, что "пойман с поличным" при совершении неблагоприятного поступка и решает тут же, немедленно избавиться от нас. Секретарша списывает копию с этой статьи, и Завадский идет с ней в Мособлрабис, которым руководил тогда некто Городинский. Завадский выкладывает ему ультиматум: "Либо я, либо авторы этой статьи. Вместе мы существовать не можем". Городинский заверяет сделать все необходимое, чтобы создать Мастеру все условия для спокойной работы. Он созывает общее собрание студийцев, произносит разгромную политизированную речь, призывает всех высказываться. Желающих было немного - человека два, жаждущих угодить Завадскому, и кто-то из недавно приглашенных. В заключении собрания Городинский от имени Мособлрабиса выносит решение - Плятта и меня из театра уволить, из профсоюза исключить и поставить вопрос о лишении нас паспортов.
      На другой день мы были уволены. Это было нужно только Завадскому, больше никому. Мы тут же подали апелляцию в ЦК Рабис и стали думать о том, куда устроиться. Так как мы оставались актерами, нам хотелось работать в театре, и Плятт пошел устраиваться в студию Рубена Симонова, а я пошел в Театр строителей красного стадиона - типа ТРАМа. Но так как еще в 31 году мы с Пляттом были приняты в штат Всесоюзного радиокомитета, нас не особо волновало ни наше гражданское положение, ни материальное, потому что мы работали там в полную меру и получали нужную зарплату.
      Вначале мы были дикторами, но, естественно, принимали участие в разных редакциях - детского вещания, музыкального, красноармейского. Не работали только в последних известиях и гимнастике по утрам.
      Вот такая история.
      - Чем же кончилась история с апелляцией?
      - А кончилась она тем, что ЦК Рабис не скоро, но все же рассмотрел нашу апелляцию и вынес решение: отменить все, что напридумывали Завадский с Городинским, и вновь поднять вопросы, затронутые в нашей статье. Но ввиду того, что Завадского не было в тот период в Москве, а мы с Пляттом работали в других театрах, все осталось на своих местах. Вместе с тем Плятт вернулся в студию, помирился с Завадским, а я - нет. И никогда об этом не жалел.
      Завадский вообще был человеком неприятным. Вы знаете, что он всегда носил с собой пачку остроотточенных карандашей? Он все время рисовал. Но никогда не рисовал нормальных людей. Он все время рисовал каких-то гномов, карликов, уродов. Вы не найдете в его рисунках ни одного человеческого лица. Почему? Непонятно. Мне недавно рассказали, как однажды Завадский в присутствии Галины Улановой кому-то сказал: "Мои ученики - это Плятт, Марецкая и Мордвинов". И вдруг Уланова говорит: "Как? И это все? Это же так трагично!"
      - Нравилось ли вам работать на радио?
      - Да. Мы с удовольствием играли в радиопостановках под руководством Осипа Наумовича Абдулова. У нас был такой костяк, на котором держались все его постановки: Плятт, Литвинов, Пирогов, я и кто-то еще. С 1931 по 1993 год я продолжал выходить в эфир, правда в штате я был 10 лет, а 11-й год пришелся на начало войны. Московские театры эвакуировались, и в столице остались кое-какие артисты, по каким-либо причинам не уехавшие. И вот из них и составился новый театр - Театр драмы во главе с Николаем Михайловичем Горчаковым. Играли мы в помещении бывшего театра Корша, а потом это называлось филиалом Художественного театра. После войны наш театр стал называться Театром Маяковского, и проработал я в нем в общей сложности 15 лет.
      Но так как я ушел из штата радио, я теперь не считаюсь его ветераном. А ведь когда я начинал, радио было еще в младенческом возрасте, я помню, как отмечалось 15-летие организации радио. А теперь уже есть совет ветеранов радио, и я решил, что, может быть, я тоже ветеран.
      - Ну а как же?
      - Оказалось, нет. Со мной даже почему-то не захотели разговаривать. Там требовались такие условия - либо проработать в штате 15 лет, либо уйти на пенсию из Всесоюзного радиокомитета. Но я продолжал работать там 60 лет, хотя и не в штате.
      - К сожалению, многое приходится в этой жизни доказывать. А каково это - ощущать себя ветераном? Ветераном сцены, ветераном радио, ветераном кино?
      - На этот вопрос мне очень трудно ответить. Если бы я был, скажем, боксером или штангистом, я понимал бы, что раньше я поднимал 500 кг, а сейчас - 5 кг. А в чем выражается жизнь в искусстве? Можно ответить привычно - это чувство вкуса, чувство меры, чувство такта, интеллигентности. Они возникают не сами по себе, а в связи с чем-то. Я, например, удивляюсь, просматривая телепрограммы, телесериалы. Я удивляюсь и не понимаю, что это такое. Или другой пример - к нам в Дом ветеранов кино привозят новые картины. Просмотрев почти до середины "Время танцора" Абдрашитова и Миндадзе, я громко спросил окружающих: "А в этом фильме что-нибудь человеческое есть?" Он же никуда не годится, и тем не менее взял массу наград и премий. Это тоже меня удивляет. Где же у людей представление о том, как можно разумно рассказать друг другу какую-либо историю?
      - А это не возрастное брюзжание, не конфликт поколений?
      - На это я вам отвечу. Разве вы могли бы помочиться в плафон светильника в родном театре? Или нарисовать на стене сношающихся собачек? А мой друг Плятт это делал в те же годы, когда Станиславский писал свои великие труды и осуществлял выдающиеся постановки на сцене Художественного театра. Это немыслимо! Это - из ряда вон! А однажды он умудрился во время спектакля "Компас" написать на лысине актера Февейского химическим карандашом матерное слово из трех букв и так потом веселился! Ну как это понять? Так что во все времена существовали культура и бескультурье.
      - Анатолий Львович, если продолжать тему ветеранства, нельзя обойти и ту часть вашей биографии, которая связана с войной.
      - Да, но только с финской войной. Осенью 1939 года перед своей дверью я встречаю человека в солдатской форме, который вручает мне повестку явиться тогда-то туда-то с ложкой, вилкой, кружкой и т.д. Сбор около кинотеатра "Космос". Когда я туда пришел, понял, что обратно уже не отпустят. В карманах у меня лежали документы, деньги, ключи, поэтому я отпросился, сгонял домой, все отдал и попрощался с женой и сыном. Вечером мы уже были на вокзале. Нас погрузили в товарняк и куда-то повезли. В Орле расформировали, обстригли, переодели и погнали по шоссе в Польшу. Вдруг приказ Ворошилова: остановиться. Постояли, повернули назад. На границе нас надолго задержали. Потом выдали обмундирование и повезли в Финляндию, в северный город Кандалакшу. Финны нас изрядно потрепали. Мы попали в окружение и получили приказ, беззвучно отступать к советской границе. Идем. И представьте себе картину: зима, лунная ночь, тишина. Мы молча, без шума и разговоров, идем неизвестно куда. Так как я служил в артиллерийском полку, мы все перевозили на конской тяге. Так что и лошади молча с нами передвигаются. И вот от нашей процессии отстает какая-то часть, и мне начальник штаба приказывает остаться одному в этом незнакомом темном месте и дождаться отставших. Представляете? Как определить в кромешной темноте, кто наш, а кто не наш? Ситуация была жуткая.
      А потом нам выдали лыжи, халаты, водку и вновь повели занимать позиции. Но, слава Богу, наступил мир.
      - В ту пору вы еще не были известным артистом, не снимались в кино?
      - Мой кинодебют состоялся в 1928 году. Представляете? Из ныне живущих киноактеров такой цифрой, пожалуй, уже никто не похвастается. Поступило приглашение от Госвоенкино, которое находилось на Красной площади в помещении ПУРККА - Политического Управления Рабоче-Крестьянской Красной армии. Режиссеры Малахов и Верховский предложили сыграть молодого парнишку, сельского жителя, брата героини - Марецкой. Ее кавалера играл Михаил Яншин. Кстати, на съемки в пригороде Москвы к нам приезжала молодая жена Яншина Вероника Полонская, только что вышедшая за него замуж. Фильм назывался "Простые сердца". Потом некоторый перерыв, какие-то незначительные эпизоды, и с начала 50-х началась активная работа.
      - Из галереи так называемых отрицательных героев, которых вы сыграли, самым великолепным я считаю генерала Франца из фильма "Щит и меч". Прежде всего потому, что он совершенно не похож на остальные ваши работы. Это не сказочный герой, и не брюзга-старикашка, а умный, страшный противник...
      - Но вместе с тем странная вещь: сыграл Франца, сыграл еще пару злодеев, а ребята во дворе кричат: "Вон идет этот вредный тип!" А на самом деле я играл довольно мало отрицательных ролей. Та же "Марья-искусница", скажем. Ну Водяной, ну кто он такой? Хитрый мужичонка с длинной бородой, душа нараспашку!
      - Это все, наверное, от Роу, сказки которого на самом деле добрые.
      - Надо сказать, что Роу никогда мне ничего не подсказывал, как и что играть. Никаких замечаний. Он считал: раз он пригласил артиста, артист сделает свое дело. И все. Он был больше ремесленником, нежели творцом. Так что у него я снимался много и все больше по королевской линии - Йагупоп, король Унылио, царь Водокрут. Или наоборот - замухрышки-мужички, как кум Панас из "Вечеров на хуторе близ Диканьки". Нужно сказать, что он придерживался метода антрепризы. У него был костяк исполнителей, который обязан был принимать участие в его постановках, и неважно, подходила роль актеру или не подходила. Вот представьте себе - "Королевство кривых зеркал". Там был такой персонаж Нушрок - Коршун. И Роу предлагает снимать в этой роли Александра Хвылю - полного, крупного мужчину.