Современная электронная библиотека ModernLib.Net

История государства Российского (№10) - История государства Российского. Том X

ModernLib.Net / История / Карамзин Николай Михайлович / История государства Российского. Том X - Чтение (стр. 7)
Автор: Карамзин Николай Михайлович
Жанр: История
Серия: История государства Российского

 

 


Послы с обеих сторон жаловались на упрямство, в досаде снимали шатры и разъезжались, чтобы снова съехаться. Наконец Московские одержали верх, 18 Маия 1595 года подписав следующий договор: «1) быть вечному миру между Швециею и Россиею; 2) первой спокойно владеть Нарвою, Ревелем и всем Чухонским, или Эстонским, Княжеством, 3) России не помогать врагам Швеции, а Швеции врагам России, ни людьми, ни деньгами; 4) пленных освободить без окупа и без размена; 5) Лапландцам Остерботнийским и Варангским платить дань Швеции, а Восточным (Кольским и соседственным с землею Двинскою) России; 6) Шведам торговать свободно в Москве, Новегороде, Пскове и в иных местах: также и Россиянам в Швеции; 7) в кораблекрушении и во всяких бедственных случаях усердно оказывать друг другу взаимную помощь; 8) Послам Московским вольно ездить чрез Шведские владения к Императору, Папе, Королю Испанскому и ко всем великим Государям Европейским или их Послам в Москву: также и людям торговым, воинским, лекарям, художникам, ремесленникам». Сей мир обрадовал ту и другую Державу, избавив Шведов от войны разорительной и надежно утвердив за ними Эстонию с Нарвою, а России возвратив древнюю Новогородскую собственность, где наши братья и церкви тосковали под властию чуждых завоевателей. Феодор вместе с Воеводами Послал в Кексгольм и Святителя, чтобы очистить там православие от следов иноверия.

Хотя Стен-Банер, Горн и Бое договаривались с нами еще именем Короля Сигизмунда, но он в самом деле не имел в том участия, и, мало заботясь о строптивой Швеции, в какой-то душевной сонливости редко сносился с Москвою и по делам Литовским. Тем более хитрила наша Дума Государственная, стараясь вселить в Вельможных панов недоверенность к беспечному Королю, и как бы с удивлением дав им заметить, что Сигизмунд в своем титуле ставит имя Швеции выше имени Польского Королевства, спрашивали: «с их ли ведома он унижает знаменитую корону Ягеллонов пред Готфскою, столь новою и ничтожною? ибо Шведы еще недавно были подданными Дании, вместо Государей имея у себя Правителей, которые сносились только с Новогородскими Наместниками». Но величавые Паны, еще с живым неудовольствием воспоминая повелительную твердость Баториеву, любили мягкого Сигизмунда и хвалились его счастием, одержав победу над Ханом Крымским, надеясь без войны взять Эстонию и наслаждаясь временным миром с Россиею, также им довольною.

Ослабленный несчастным походом Московским, Хан еще не престал, как видим, усильно действовать против соседственных держав Христианских, чтобы искать добычи, не впасть в презрение у своих хищных Князей и не лишиться власти от гнева Амуратова: ибо Султан осыпал его жестокими укоризнами за малодушное бегство из России, коего стыд падал и на знамена Оттоманские. Желая усыпить Феодора, Казы-Гирей писал к нему о возобновлении дружбы между ими; извинялся легковерием, насказами злых людей, которые хотели их ссорить, и гонец Крымский за тайну объявил Правителю, что Хан, зная мысль Султанову дать иного властителя Тавриде, намерен отстать от Турков, всею душою соединиться с Царем, все Улусы вывести из полуострова, разорить Крым, основать для себя державу и крепость на берегах Днепра, на Кошкине Перевозе, и там служить неодолимою оградою для России, в угрозу ненавистным Оттоманам, или Феодор доставит ему несколько пуд серебра на строение сей крепости; что в удостоверение своего дружества к нам и в задаток будущих великих услуг Казы-Гирей идет снова опустошать Литву. Хан, как обыкновенно, обманывал; а мы, как обыкновенно, и верили ему и не верили: послали гонца в Тавриду с ответом, что забудем все его злодейства, если он искренно примирится с нами; что дружба великого Монарха Христианского и для Мусульманина предпочтительнее игу Оттоманскому; что мы хотя и не в войне с Литвою, однако ж не будем досадовать на Хана за опустошение сей враждебной для него земли (коварство, называемое политикою!). Но чиновник Московский, еще не доехав до Тавриды, сведал, что ее Царевичи, Калга Фети-Гирей и Нурадин-Бахта, уже огнем и мечом свирепствуют в пределах Рязанских, Каширских, Тульских, где, не к похвале бдительного Правителя, все сделалось жертвою их мести или корыстолюбия: защиты не было. Они не думали идти к Москве: ушли назад, но истребив селения и захватив в плен множествоДворян с детьми и женами. Сия оплошность России стоила злой насмешки Хана, сказавшего с видом удивления гонцу Феодорову: «Куда делося войско Московское? Царевичи и Князья наши не вынимали ни сабли из ножен, ни стрелы из колчана и плетью гнали тысячи пленников, слыша, что ваши храбрые Воеводы прячутся в лесах и в дебрях». В знак милости надев на сего чиновника золотой кафтан, Хан велел ему уверить Феодора, что Царевичи действовали самовольно и что от нас зависит купить мир с Тавридою серебром и мехами драгоценными!

Упорствуя в желании сего мира, Феодор решился тогда возобновить сношения с Султаном и послал в Константинополь чрез Кафу Дворянина Нащокина требовать, чтобы Амурат запретил Хану, Азовцам и Белогородцам воевать Россию из признательности к нашему истинному дружеству: «ибо мы, — так писал Царь к Султану и Годунов к Великому Визирю, — не хотим слушать Императора, Королей Испанского и Литовского, Папы и Шаха, которые убеждают нас вместе с ними обнажить меч на Главу Мусульманства». Изъявив учтивость Посланнику, Визирь сказал: «Царь предлагает нам дружбу: мы поверим ей, когда он согласится отдать великому Султану Астрахань и Казань. Не боимся ни Европы, ни Азии: войско наше столь бесчисленно, что земля не может поднять его; оно готово устремиться сухим путем на Шаха, Литву и Цесаря, а морем на Королей Испанского и Французского. Хвалим вашу мудрость, если вы действительно не хотели пристать к ним, и Султан не велит Хану тревожить России, буде Царь сведет с Дону Козаков своих и разрушит четыре новые крепости, основанные им на берегах сей реки и Терека, чтобы преграждать нам путь к Дербенту: или сделайте так, или (в чем клянуся Богом) не только велим Хану и Ногаям беспрестанно воевать Россию, но и сами пойдем на Москву своими головами, сухим путем и морем, не боясь ни трудов, ни опасностей, — не жалея ни казны, ни крови. Вы миролюбивы; но для чего же вступаете в тесную связь с Ивериею, подвластною Султану?» Нащокин ответствовал, что Астрахань и Казань нераздельны с Москвою; что Царь велит выгнать Козаков из окрестностей Дона, где нет у нас никаких крепостей; что связь наша с Грузиею состоит в единоверии и что мы посылаем туда не войско, а Священников и дозволяем ее жителям ездить в Россию для торговли. Нащокин предлагал Визирю изъясниться с Царем чрез Посла Султанского: Визирь сперва не хотел того, сказав: «у нас нет сего обычая: допускаем к себе послов иноземных, а своих не шлем»; однако ж согласился наконец отправить в Москву сановника, Чауша Резвана, с требованиями объявленными Нащокину; а Царь с ответом и с дарами (с черною лисьею шубою для Амурата, с соболями для визиря) еще Послал в Константинополь Дворянина Исленьева (в июле 1594), обещая унять Козаков и свободно пропустить Турков в Дербент, в Шамаху, в Баку, если Амурат уймет Казы-Гирея. «Мы велели (писал Феодор к Султану) основать крепости в земле Кабардинской и Шавкалской не в досаду тебе, а для безопасности жителей. Мы ничего у вас не отняли: ибо Князья Горские, Черкесские и Шавкалские были издревле нашими подданными Рязанских пределов, бежали в горы и там покорились отцу моему, своему давнишнему, законному властителю». Сия новая история Кабарды и Дагестана не уверила Султана, чтобы их Князья были Рязанскими выходцами: он видел стремление Московской Политики к присвоениям на Востоке, не мог ей благоприятствовать и не думал содействовать успокоению России, то есть мирить Хана с нею.

Сии Константинопольские Посольства не доставили нам ничего, кроме любопытных сведений о состоянии Империи Оттоманской и Греков. «В Турции ныне (доносил Нащокин) все изменилось: Султан и Паши мыслят единственно о корысти; первый умножает казну, а для чего, неизвестно: прячет золото в сундуках и не делает жалованья войску, которое в ужасном мятеже недавно приступало ко дворцу, требуя головы Дефтердаря, или Казначея. Нет ни устройства, ни правды в Государстве. Султан обирает чиновников, чиновники обирают народ; везде грабеж и смертоубийства; нет безопасности для путешественников на дорогах, ни для купцов в торговле. Земля опустела от войны Персидской и насилия, особенно Молдавская и Волошская, где непрестанно сменяют Господарей от мздоимства. Греки в страшном утеснении: бедствуют, не имея и надежды на будущее». Исленьев был задержан в Константинополе, где в 1595 году воцарился Магомет III: ибо сей новый Султан, гнусный душегубец девятнадцати братьев, ждал только благоприятного времени, чтобы объявить войну России. Между тем, в Цареграде называя Донских витязей шайкою разбойников, мы посылали им воинские снаряды, свинец и селитру. Они умножились числом, принимая к себе Козаков Днепровских и всяких бродяг, вели непрестанную войну с Азовом, с Ногаями, с Черкесами, с Тавридою и ватагами ходили на море искать добычи, слушаясь и не слушаясь указов Царских. Нащокин из Азова писал в Москву, что Козаки станиц низовых силою отняли у него дары Государевы, не хотели без окупа выдать ему своих пленников, Султанского Чауша с шестью Князьями Черкесскими, и с досады одному из них отсекли руку, вопя на шумной сходке: «Мы верны Царю Белому; но кого берем саблею, того не освобождаем даром!» Своевольством заслуживая опалу, Козаки заслуживали и милость Государеву, будучи непримиримыми врагами злодеев и зломысленников России.

Не имев успеха в намерении обуздать Хана посредством Турции, мы наконец и без ее содействия достигли цели своей: обезоружили его, не столько угождениями и переговорами, сколько благоразумными мерами, взятыми для защиты южных областей России. Возобновив древний Курск, давно запустевший — основав крепости Ливны, Кромы, Воронеж — Царь в конце 1593 года велел строить еще новые, на всех сакмах, или путях Татарских, от реки Донца к берегам Оки: Белгород, Оскол, Валуйку, и населить оные людьми ратными, стрельцами, Козаками, так что разбойники Ханские уже не могли легко обходить грозных для них твердынь, откуда летом непрестанно выезжали конные отряды для наблюдения и гром пушечный оглушал варваров. Царь в одной руке держал меч, а в другой золото, и призывал к Хану: «Папа Римский, Цесарь, Короли Испанский, Португальский, Датский и вся Германия убеждают меня искоренить твой улус, между тем как они всеми силами будут действовать против Султана. Собственные Бояре мои, Князья, Воеводы, в особенности жители Украйны, также бьют мне челом, чтобы я вспомнил все ваши неправды и злодейства, двинул войско и в самых недрах твоей Орды не оставил камня на камне. Но я, желая дружбы твоей и Султановой, не внимаю ни Послам Европейских Государей, ни воплю моего народа и предлагаю тебе братство с богатыми дарами». Непрестанно помыкаемый Амуратом из земли в землю, то в Молдавию и Валахию, то в Венгрию, чтобы усмирять бунты Оттоманских данников или сражаться с Австрийцами, изнуряя войско в походах и приобретая скудную добычу тратою многих людей в битвах, Хан вымолил у Султана дозволение обмануть Россию ложным примирением, торжественным и пышным, какого в течение семидесяти пяти лет у нас не бывало с Тавридою. В Ноябре 1593 года съехались знатные Послы, Ханский Ахмет-паша и Московские, Князь Федор Хворостинин с Богданом Бельским, на берегу Сосны, под Ливнами, для предварительного договора: сия река была тогда границею обитаемой, или населенной, России; далее к югу, начинались степи, приволье Татарское, и Вельможа Казы-Гиреев не хотел ехать на левый берег Сосны, боясь отдаться нам в руки и тем унизить достоинство Хана. Послы, сходясь на мосту, условились с обеих сторон прекратить неприятельские действия, освободить пленников, утвердить мир и союз навеки: для чего Крымскому Ширинскому Князю, Ишимамету, надлежало ехать в Москву, а Князю Меркурию Щербатову в Тавриду. Сии новые, Великие Послы, встретясь на том же мосту, ласково приветствовали друг друга, и каждый отправился в свой путь. В залог дружбы Феодор отпустил к Хану жену Царевича Мурата, умершего в Астрахани; доставил Казы-Гирею 10000 рублей, сверх шуб и тканей драгоценных, обещая присылать ежегодно столько же; наконец имел удовольствие получить от него (летом в 1594 году) шертную. или клятвенную, грамоту с златою печатию. Сия грамота условиями и выражениями напоминала старые, истинно союзные, коими добрый, умный Менгли-Гирей удостоверил Иоанна III в любви и в братстве. Казы-Гирей обязывался быть врагом наших врагов, без милости казнить своих Улусников за впадения в Россию, возвращать их добычу и пленников, оберегать Царских Послов и людей торговых, не задерживать иноземцев на пути в Москву, и проч. Хотя с сего времени Крымцы года три не беспокоили наших владений, усильно помогая Султану в войне Венгерской: но рать Московская всегда стояла на берегах Оки, готовая к бою.

В сие время, совершенно мирное для России, внешняя политика ее не дремала, — и смело уверяя Султана, что мы из дружбы к нему не хотим дружиться с его врагами, двор Московский искреннее прежнего желал союза с ними. В Сентябре 1593 года Цесарь вторично прислал в Москву сановника Николая Варкоча красноречиво доказывать необходимость единодушного восстания держав Христианских на Султана и требовать от нас денежного вспоможения или мехов драгоценных для войны с неверными. В тайной речи он сказал Годунову, что Рудольф думает жениться на дочери Филиппа, Короля Испанского, и присвоить себе Францию с согласия многих тамошних Вельмож, ненавидящих Генрика IV; что Сигизмунд, оскорбляемый самовольством и дерзостию Панов, хочет сложить с себя венец Ягеллонов и возвратиться в Швецию; что брат Императора, Максимилиан, снова надеется быть Королем Польским и молит Феодора способствовать ему в том всеми нашими силами, обязываясь уступить России часть Ливонии. Именем Царским Бояре ответствовали: «Дед, отец Феодоров и сам Феодор многократно изъявляли Венскому Двору свою готовность вместе с Европою воевать Оттоманов; но мы тщетно ждали Императорского, Испанского и Римского Посольства в Москву для условия: ждем и ныне. За казну не стоим: лишь бы началося великое дело славы и спасения Христиан. Царь желает во всем успеха Императору; будет ревностно действовать, чтобы доставить Максимилиану корону Польскую, и в таком случае уступит ему всю Ливонию, кроме Дерпта и Нарвы, необходимых для России». Варкоча отпустили с письмами к Рудольфу, Филиппу, папе о скорейшем отправлении Послов в Москву и к Шведскому Принцу Густаву, Эрикову сыну, коему Феодор предлагал убежище сими словами: «Отцы наши были в дружбе и союзе: узнав, что ты скитаешься изгнанником в землях Италийских, зову тебя в Россию, где будешь иметь пристойное жалованье, многие города в отчину, жизнь спокойную и свободу выехать, когда и куда тебе угодно». После объяснится, для чего мы призывали Густава.

Между тем беспечный Рудольф, уже воюя с Султаном в Венгрии, еще не спешил заключить союза с Россиею. В Августе 1594 года явился в Москве гонец его, но с письмом странным (на языке Латинском, за открытою печатью), писанным вместе и к Феодору, и к Молдавскому Господарю Аарону, и к Бряславскому Воеводе Збаражскому, и к Козакам Днепровским, такого содержания: «Вручитель сего, Станислав Хлопицкий, начальник Запорожского войска, изъявил нам добрую волю служить Империи против неверного Султана с осмью или с десятью тысячами Козаков. Мы его охотно приняли и дали ему свое знамя, Орла черного, с тем, чтобы он залег все пути Крымцам к Дунаю, огнем и мечем опустошая владения Султанские, но щадя Литовские и другие Христианские земли: для чего и молим вас благоприятствовать сему нашему слуге усердному». Ясно, что надпись к Феодору была поддельная: не мог Император говорить одним языком и с Царем Московским и с Козаками; на словах же, именем Рудольфа, Хлопицкий известил Бояр о победах его, о союзе с ним Князя Седмиградского, Господарей Молдавского и Волошского, уверяя, что Запорожские воины, считая Россию своим истинным отечеством, не смеют действовать без воли Царя, и молил, чтобы Феодор, соединив с ними несколько дружин Московских, велел им идти на Турков под знаменами Россиян. Хлопицкого не допустили до Государя, изъяснив ему непристойность Цесаревой грамоты; но примолвили: «из уважения к Императору Царь отпускает тебя без гнева и напишет к Гетману Запорожцев, Богдану Микошинскому, что они могут служить Рудольфу». Обстоятельство достопамятное: Днепровские Козаки, будучи подданными Литвы, вопреки ей, раболепно угождающей Султану, входят в союз с Императором, чтобы воевать с Турками, и признают себя в какой-то зависимости от Царя Московского! Хотя сей беззаконный союз не имел желаемого следствия для Австрии; хотя Литовское Правительство наказало самовольство Козаков, отняв у них пушки, знамена, серебряные трубы, булаву, данную им Стефаном Баторием, и Черного орла Императорского: но воспоминания общего древнего отечества, единоверие, утеснение Греческой Церкви в Литве и месть народная с того времени уже явно готовили в душе Днепровских витязей присоединение их благословенного края к Державе Московской.

Желая чего-нибудь решительного в наших долговременных переговорах с Австриею, Феодор посылал и своего гонца к Рудольфу, чтобы узнать истинную вину его странного отлагательства в деле столь важном: сведал, что Николай Варкоч, выехав из России, нашел Императора в Праге, но долго не мог быть ему представлен, за обыкновенными недосугами сего праздного Венценосца; что Рудольф сообщил наконец Сейму Курфирстов благоприятный ответ Феодоров и что они, высоко ценя дружбу России, убедили его отправить к нам новое Посольство. Чрез несколько месяцев (в Декабре 1594) приехал в Москву тот же Варкоч, с уведомлением, что Турки более и более усиливаются в Венгрии: он требовал немедленного вспоможения казною — и мы удивили Австрийский двор щедростию, Послав Императору, на воинские издержки, 40360 соболей, 20760 куниц, 120 черных лисиц, 337235 белок и 3000 бобров, ценою на 44 тысячи Московских тогдашних рублей, с Думным Дворянином Вельяминовым, коему оказали в Праге необыкновенную честь: войско стояло в ружье на всех улицах, где он ехал ко дворцу в Императорской карете; не было конца приветствиям, угощениям, ласкам; давали ему обед за обедом, и всегда с музыкою, хотя сей чиновник не искал веселия, говоря: «Православный Царь оплакивает кончину своей милой дочери; а с ним плачет и вся Россия». В двадцати комнатах дворца разложив дары Феодоровы пред глазами Императора и Вельмож его, он удовлетворил их любопытству описанием (Сибири, богатой мехами, но не хотел сказать, чего стоила сия присылка Государева, оцененная Богемскими Евреями и купцами в восемь бочек золота. Вельяминов объявил Министерству Австрийскому, что вспоможение столь значительное доказывает всю искренность Феодорова дружества, невзирая на удивительную медленность Императора и союзников его в заключении торжественного договора с нами. Действительно трудно понять, для чего венский двор как бы уклонялся от сего договора, более для нас, нежели для Австрии, опасного или затруднительного: ибо он вел мирную Россию к войне с Султаном, который уже воевал Австрию! Ответствуя Царю, что дальность мест, вражда Испании с Англиею и Франциею, мятеж Нидерландский, дряхлость Короля Филиппа и новость Папы (Климента VIII) мешают общему союзу держав Христианских против Оттоманов, Император послал однако ж к Феодору, для изъявления благодарности, знатного Вельможу, Авраама Бургграфа Донавского, с Думным Советником, Юрием Калем, с двадцатью Дворянами и с девяносто двумя слугами.

Сие Посольство удовлетворяло единственно честолюбию Двора Московского своею пышностию и требовало с его стороны такой же. Вельможа Австрийский ехал из Ливонии чрез Псков, видя во всех городах, на всех станах множество людей, чисто одетых и собранных, по указу Царскому, из самых дальних мест, чтобы явить ему, сколь населена и богата Россия. От границы до Москвы везде встречали и провожали его отряды воинов на прекрасных конях; везде находил он для себя покой с роскошью, не имея только свободы: ибо за ним наблюдали неусыпно, чтобы скрыть от него истины, прискорбные для самолюбия Россиян. В столице везли сего знаменитого гостя лучшими улицами, мимо лучших зданий; отвели ему красивый дом Князя Ноздроватого; дали услугу Царскую; приносили, на золоте и серебре, все лакомства стола русского, вместе с драгоценнейшими винами южной Европы. В день представления (22 Маия 1597) двор Московский сиял великолепием чрезвычайным. Бургграф, имея подагру, ехал в Кремль не верхом, а в открытом Немецком возке, пред ним 120 всадников, Дворян и Сотников, в блестящих доспехах. Феодор принимал его в Большой Грановитой, расписной палате, сидя на троне, в диадеме и с скипетром: Годунов стоял подле, с державою. На правой лавке сидели Царевич Араслан-Алей, сын Кайбулин, Маметкул Сибирский и Князь Федор Мстиславский; на левой Ураз-Магмет, Царевич Киргизский; далее Бояре, сыновья Господарей Молдавского и Волошского, Князья Служилые, Окольничие, Крайчий, Оружничий (Бельский), Дворяне Думные, Постельничий, Стряпчий, 13 Стольников, 200 Князей и Дворян; Дьяки же Думные в Золотой Грановитой палате. Император прислал в дар Царю мощи Св. Николая, окованные золотом, две кареты, 12 санников, боевые часы с органами, несколько сосудов хрустальных; Годунову кубок драгоценный с изумрудами, часы стоячие и двух жеребцов с бархатными попонами; а юному сыну его, Федору Борисовичу, обезьян и попугаев; благодарил, равно ласково, и Царя и Правителя, который, чрез несколько дней дозволив Послу быть особенно у себя в доме, с величием Монарха говорил ему слова милостивые, а Дворянам его давал целовать свою руку.

Но пышность и ласки не произвели ничего важного. Когда Австрийский Вельможа, приступив к главному делу, объявил, что Рудольф еще ждет от нас услуг дальнейших; что мы должны препятствовать впадениям Хана в Венгрию и миру Шаха с Султаном; должны и впредь помогать казною Императору, в срочное время, в определенном количестве, золотом или серебром, а не мехами, коих он не может выгодно продавать в Европе: тогда Бояре сказали решительно, что Феодор без взаимного, письменного обязательства Австрии не намерен расточать для нее сокровищ России; что Посланник Государев, Исленьев, остановлен в Константинополе за наше вспоможение Рудольфу казною; что мы всегда обуздываем Хана и давно бы утвердили союз Христианской Европы с Персиею, если бы Император не манил нас пустыми обещаниями. — Вместе с сим Послом был у нас и гонец от Максимилиана, хотевшего, чтобы Феодор помог ему деньгами в искании короны Польской: Максимилиану, желали короны, но отказали в деньгах — и Бургграф (в Июле месяце) выехал из Москвы с одною честию и с дарами богатыми.

Всего удивительнее, что Рудольф в своей медленности извинялся новостию Папы, Климента VIII, а сей Папа тогда же присылал к Феодору, чрез Литву, именитого Легата, Александра Комулея, Аббата Моненского, и за тем же делом, убеждая Царя избавить Державы Христианские от ига Мусульманов. Комулей и Вельможа Австрийский едва ли виделись друг с другом в Москве; по крайней мере действовали или говорили без всякого сношения между собою. С обыкновенною тонкостию Римского двора Папа льстил Царю и России; представлял ему, что Оттоманы могут, завоевав Венгрию, завоевать и Польшу с Литвою; что они уже и с другой стороны касаются наших владений, покорив часть Грузии и Персии; что Византийская и многие иные Державы пали от излишней любви к миру, от бездействия и непредвидения опасностей; что Феодору легко Послать войско в Молдавию и взять Султановы города на берегах Черного моря, где ожидает нас и слава и богатая добыча; что мы лучше узнаем там искусство военное, ибо увидим, как Немцы, Венгры, Италианцы сражаются и побеждают Турков; что от нас зависит присоединить к России земли счастливые благорастворением воздуха, выгодами естественными, красотою природы и чрез Фракию открыть себе путь к самой Византии, наследственному достоянию Государей Московских; что ревность Веры сближает пространства; что Рим и Мадрит далеки от Воспора, но что Константинополь увидит знамена Апостольские и Филипповы; что народы, угнетаемые Турками, суть нам братья по языку и Закону; что время благоприятно: войско Оттоманское разбито в Персии и в Венгрии, а внутри Турции везде мятеж, и не осталось половины жителей. — Достойны замечания и следующие места наказа, данного Папою Легату: «Мы слышали, что Цари любят хвалиться своим мнимым происхождением от древних Римских Императоров и дают себе пышные титла: изъясни Боярам Московским, что степени в достоинстве или в величии Государей должны быть утверждены нами, и в пример наименуй Королей Польских и Богемских, обязанных венцем Первосвятителю Всемирной Церкви. Старайся впечатлеть в их души благоговение ко главе Христиан, мирных и счастливых нашею духовною властию; доказывай, что истинная Христова Церковь в Риме, а не в Константинополе, где неверные Султаны торгуют саном рабов-патриархов, чуждых благодати Св. Духа; что зависеть от мнимых Пастырей Византийских есть зависеть от врагов Спасителя, и что Россия знаменитая достойна лучшей доли. Тебе, мужу ученому, известно несогласие в догматах Римской и Греческой Веры: убеждай Россиян в истине нашего православия, сильно, но осторожно, тем осторожнее, что они весьма любят точность, и что ты, говоря их собственным языком, не можешь извиниться неведением истинного разума слов. Но сколько имеешь и выгод пред всеми учителями, посыланными к ним из Рима в течение семи веков, и незнакомыми ни с языком, ни с обычаями России! Если Господь благословит подвиг твой успехом; если откроешь путь к соединению Вер, то сердце наше утешится и славою Церкви и спасением душ бесчисленных». — Знаем, что с сим наказом Климентов Посол был два раза в Москве (в 1595 и 1597 году), но не знаем его переговоров, которые впрочем не имели важных следствий, уменьшив, как вероятно, надежду Рима на государственный и церковный союз с Россиею, по крайней мере до времени.

Обещая Императору, без сомнения и Папе, верного сподвижника в Шахе Персидском, мы действительно могли сдержать слово, возобновив с ним дружелюбную связь. Уже сей знаменитый Шах, Аббас, готовился к делам славы, которые доставили ему в летописях имя Великого; наследовав Державу расстроенную слабостию Тамаса и Годабенда, возмущаемую кознями Удельных Ханов, стесненную завоеваниями Турков, хотел единственно временного мира с последними, чтобы утвердиться на престоле и смирить внутренних мятежников; старался узнать взаимные отношения Государств, самых дальних, и, приветствуя за морями доброго союзника в Короле Испанском, видел еще надежнейшего в сильном Монархе Российском, коего владения уже сходились с Персидскими и с Оттоманскими: новый Посол Шахов (в 1593 году), Ази Хосрев, вручив Царю ласковое письмо Аббасово, всего более льстил Правителю, в тайных с ним беседах пышными выражениями восточными, говоря ему: «ты единою рукою держишь землю Русскую, а другую возложи с любовию на моего Шаха и навеки утверди братство между им и Царем». Борис отвечал скромно: «я только исполняю волю Самодержца; где его слово, там моя голова», — но взялся быть ревностным ходатаем за Шаха. Изъясняя Годунову, что перемирие, заключенное Персиею с Турками, есть одна хитрость воинская, Посол сказал: «Чтобы усыпить их, Шах дал им своего шестилетнего племянника в аманаты — или в жертву: пусть они зарежут младенца при первом блеске нашей сабли! Тем лучше: ибо грозный Аббас не любит ни племянников, ни братьев, готовя для них вечный покой в могиле или мрак ослепления в темнице». Ази не клеветал на Шаха; но сей безжалостный истребитель единокровных умел явить себя великим Монархом в глазах Посла Феодорова, Князя Андрея Звенигородского, коему надлежало узнать все обстоятельства Персии и замыслы Аббасовы. Князь Андрей (в 1594 году) ехал чрез Гилянь, уже подвластную Шаху, который выгнал ее Царя, Ахмета, обвиняемого им в вероломстве. Везде тишина и порядок доказывали неусыпную деятельность государственной власти; везде честили Посла, как вестника Феодоровой дружбы к Шаху. Аббас принял его в Кашане, окруженный блестящим Двором, Царевичами и Вельможами, имея на бедре осыпанную алмазами саблю, а подле себя лук и стрелу; дал ему руку, не предлагая целовать ноги своей; изъявлял живейшее удовольствие; славил Царя и Годунова. Пиры и забавы предшествовали делам: днем гулянья в садах, музыка, пляски, игры воинские (в коих сам Аббас оказывал редкое искусство, носясь вихрем на борзом аргамаке своем и пуская стрелы в цель); ввечеру потешные огни, яркое освещение садов, водометов, площади, красивых лавок, где толпилось множество людей и где раскладывались драгоценности Азиятские для прельщения глаз. Шах хвалился войском, цветущим состоянием художеств и торговли, пышностию, великолепием и, показывая Князю Звенигородскому свои новые палаты, говорил: «ни отец, ни дед мой не имели таких». Показывал ему и все свои редкие сокровища: желтый яхонт, весом во 100 золотников, назначенный им в дар Царю, богатое седло Тамерланово, латы и шлемы работы Персидской. За обедом, сидя с ним рядом, Шах сказал: «Видишь ли Посла Индейского, сидящего здесь ниже тебя? Монарх его, Джеладдин Айбер, владеет странами неизмеримыми, едва ли не двумя третями населенного мира; но я уважаю твоего Царя еще более». Начав беседовать с Князем Андреем о делах, Аббас удостоверял его в твердом намерении изгнать ненавистных Оттоманов из западных областей Персии, но прежде отнять Хоросан у Царя бухарского Абдулы, который овладел им в Годабендово несчастное время и завоевал Хиву. «Я живу одною мыслию, — говорил Аббас, — восстановить целость и знаменитость древней Персии. Имею 40000 всадников, 30000 пеших воинов, 6000 стрельцов с огненным боем, смирю ближайшего недруга, а после и Султана: даю в том клятву, довольствуясь искренним обещанием Государя Московского содействовать, когда настанет время, успеху сего великого подвига, да разделим славу и выгоду оного!» Аббас соглашался вступить в сношение с Австриею чрез Москву (где Посол его виделся с Рудольфовым); бесспорно, уступал нам Иверию, но говорил: «Царь Александр обманывает Россию, грубит мне и тайно платит дань Султану». Сын Александров, Константин, находясь аманатом в Персии, волею или неволею принял там Веру Магометанскую и женился на Мусульманке: Шах в угодность Феодору отпускал его в Москву; но сей юный Князь сам не захотел ехать туда, сквозь слезы сказав нашему Послу: «моя судьба умереть здесь в честном рабстве!» Чтобы доказать отменную дружбу к России, Аббас приехал сам нечаянно в гости к Князю Звенигородскому с изгнанником, Царем Хивинским, Азимом, и с первым своим Министром, Фергат-ханом, пил у него вино и мед (любя часто быть навеселе, вопреки Магомету), внимательно рассматривал иконы Богоматери и Св.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11