— Я не понимаю, чем Олли похож на Ройала. Ведь он не бросил детей и никуда не сбежал.

Скарлетт пристально посмотрела ему в глаза.

— Так уж и не бросил? Попыток сделать это было немало.

Дивер вспомнил то, о чем мэр говорил Тули сегодня утром. Семья Аалей была замешана. Сделать девушку беременной и сбежать было делом нешуточным и грозило тюрьмой. А Скарлетт фактически признавала то, что эти обвинения были сущей правдой, а не вздорными вымыслами жителей захолустного городка. Она знала это точно. Вспомнив слова мэра, Дивер понял, что если Олли поймают, то семья наверняка лишится своей лицензии. Они окончательно разорятся — кому они продадут свои костюмы и декорации и если продадут, то по какой цене? В конце концов, они окажутся на какой-нибудь ферме у края пустыни. Дивер попытался представить себе, как Маршалл уживается с другими фермерами, приноравливается к их образу жизни. Он попытался увидеть его, всего покрытого грязью и потом. Вот с чем играет Олли, если Скарлетт говорит правду.

— Держу пари, что Олли такого бы не сделал, — сказал Дивер.

— Олли — это копия Роя. Он не в состоянии себя контролировать. Как только у него возникает желание, он его удовлетворяет и плевать ему на последствия. Мы никогда не остаемся долго на одном месте из-за того, что его могут поймать. Он считает, что так будет продолжаться вечно.

— Вы когда-нибудь объясняли все это самому Олли?

— Ему невозможно что-либо объяснить. Во всяком случае, я не могу это сделать. Марш и Тули тоже не могут. Он либо начинает ругаться, либо просто уходит. Но, может быть, ты, Дивер, сможешь ему объяснить. Ты ведь его друг.

Дивер покачал головой.

— Не стоит обсуждать такие вещи с человеком, которого вы впервые увидели сегодня утром.

— Я понимаю. Но, может, со временем...

— Я только что получил возможность подать заявление с просьбой зачислить меня в состав всадников сопровождения.

Ее лицо помрачнело.

— Так, значит, ты уедешь.

— Я бы в любом случае уехал. В Моаб.

— Конные рейнджеры приезжают в города. Они привозят почту. Мы могли бы поддерживать связь.

— Таким же способом можно поддерживать связь и со всадником сопровождения.

—Для нас это исключено, — возразила она. Дивер знал, что это правда. Они не могли поддерживать связь с одним из всадников Ройала. Во всяком случае, пока Маршалл так относится к своему брату.

Но все же, если Олли действительно так похож на Ройала в молодости, то это вселяло некоторую надежду.

— Но ведь Ройал вернулся домой, не так ли? Может быть, и Олли когда-нибудь угомонится.

— Ройал так и не вернулся домой.

— Но сейчас он живет с женой и детьми, — сказал Дивер. — Я читал об этом в газетах.

— Это только в газетах Ройал вернулся домой. Мы тоже узнали из газет о всадниках сопровождения и о том, что самого отважного из них зовут Ройал Ааль. В те времена мы были достаточно известной труппой и в газетах частенько давали маленькую сноску: «Никаких родственных связей с актерской семьей Ааль не имеет». Это означало, что они спрашивали его об этом, а он отрицал всякую связь с нами. Некоторые из его детей уже были достаточно большими и могли все это сами прочитать. Мы никогда от него не отказывались. Мы говорили его детям: «Да, это ваш папа. Он уехал и выполняет очень важную работу — спасает жизни людей, обезвреживает ракеты, сражается с бандитами». Мы говорили им, что в такое трудное время каждому приходится чем-то жертвовать и что их жертва заключается в том, что нужно какое-то время обходиться без папы. Мы с Маршаллом даже писали Рою. В своих письмах мы рассказывали ему о его детях, о том, какие они смышленые, сильные и добрые. Когда старший из них, Джозеф, упал c дерева и так сильно ушиб руку, что врачи хотели ее ампутировать, мы написали ему о том, какой храбрый у него сын и о том, что мы заставили врачей любым способом сохранить ему руку. Но он так и не ответил на наши письма.

Этот эпизод произвел на Дивера гнетущее впечатление. Он-то хорошо знал, что такое расти без матери и отца. Но он, по крайней мере, знал, что его родители погибли. Он верил, что они бы обязательно к нему приехали, если бы были живы. А каково знать, что твой отец жив и даже знаменит, но тем не менее не приезжает и не пишет письма и даже не пришлет коротенькой весточки.

— А может быть, он просто не получал письма? Она горько усмехнулась.

— Он их получал, не сомневайся. Однажды, тогда Джозефу было уже двенадцать, спустя всего несколько недель после того, как его рукоположили в дьяконы, в нашем лагере, разбитом возле Пангвитча, появился судебный исполнитель. Он привез распоряжение суда. В нем Ройал и его жена значились как предъявители иска — да-да, они снова были вместе. Нам было предписано передать детей Ройала Ааля на попечение шерифа, в противном случае грозило обвинение в похищении детей!

По ее щекам покатились слезы, но это была не та пресная водица, которую обычно выдавливают из себя актрисы, а настоящие, горячие и горькие слезы. На лице Скарлетт отразились все ее горестные воспоминания.

— Сам он не приехал и даже не написал письмо, в котором попросил бы нас передать детей. Он даже не поблагодарил нас за то, что мы на протяжении десяти лет их содержали. Точно так же обошлась с нами и эта неблагодарная сучка, его жена. А ведь она целых пять лет ела наш хлеб.

— Как же вы поступили?

— Мы с Маршем отвели его детей в палатку и сказали им, что их отец и мать послали за ними и что пришло время им всем снова жить одной семьей. В тот момент счастливее их не было никого на свете. Они же читали газеты, в которых было написано, что Ройал Ааль великий герой. Это ведь то же самое, что, будучи сиротой, через много лет узнать, что твой отец-король наконец-то отыскал тебя и скоро ты станешь принцем или принцессой. Они были настолько счастливы, что чуть было не забыли с нами попрощаться. Мы не упрекаем их в этом. Ведь тогда они были детьми, которые спешили вернуться домой. Мы даже не упрекаем их в том, что с тех пор они не написали нам ни одного письма. Скорее всего, Ройал запретил им это делать. А может быть, он оклеветал нас, и теперь они нас ненавидят, — она закрыла лицо левой рукой, тогда как ее правая рука безостановочно теребила колени, собирая в складки мокрое от слез платье. — Так что не надо убеждать меня в том, что Ройал стал другим.

Эта история не имела ничего общего с тем, что обычно сообщалось о Ройале Аале.

— Однажды я прочитала о нем статью, — сказала Скарлетт. — Это случилось несколько лет тому назад. Там говорилось о том, как он и его старший сын Джозеф вместе скачут по прерии. В общем, выросло новое поколение героев. И в этой статье они цитировали Роя, который рассказывал, о том, как ему так тяжело жилось в семье и что ему приходилось соблюдать столько правил, что он постоянно чувствовал себя узником, но тем не менее ему удалось вырвать из этой тюрьмы своего мальчика Джозефа. Дивер читал эту статью, как, впрочем, и все другие статьи, посвященные Ройалу Аалю. Тогда все казалось ему предельно ясным: он верил, что семья была для него настоящей тюрьмой и даже воображал, что, быть может, Ройал Ааль вырвет и его, Дивера, из рук опекунов. Но теперь, оказавшись в семье Ройала, он сам мог судить о том, насколько справедливо называть ее тюрьмой. Да, здесь были и скандалы, и мелкие склоки. Но в то же самое время они дружно трудились, и каждый из них был незаменим на своем месте. Именно в такую семью он мечтал попасть, когда был маленьким.

Сколько раз Дивер мечтал о том, как он приедет в штаб-квартиру всадников сопровождения, расположенную в Голдене, и, поднявшись в кабинет Ройала Ааля, пожмет ему руку и услышит, как Ройал поздравит его с тем, что он стал одним из его всадников. Но теперь, если бы это случилось, то Дивер, наверное, вспомнил бы о том судебном распоряжении, которое получили Маршалл и Скарлетт. И о том, как дети Ройала выросли, так и не получив от своего отца ни единой весточки. Он задумался бы о том, как можно лгать, очерняя людей, которые сделали тебе добро.

В то же самое время Дивер мог понять и Ройала, который, возможно, еще в детстве возненавидел своего брата Маршалла, у которого действительно был тяжелый характер. Дивер предполагал, что и Парли был вовсе не идеальным отцом. Да, члены этой семьи были далеки от совершенства. Но это еще не значило, что их можно поливать грязью.

Как Дивер мог стать всадником сопровождения, зная все эти подробности из жизни Ройала Ааля? Разве он мог пойти за таким человеком? Так или иначе, но ему нужно было выбросить все это из головы, забыть о том, что он узнал. Возможно, когда-нибудь он познакомится с Ройалом настолько близко, что однажды вечером, сев у камина, спросит: «А как поживают твои родственники? Однажды я повстречался с ними. Так как у них дела?». И тогда он услышит эту историю в изложении Ройала.

Выслушав точку зрения противной стороны, Дивер мог полностью изменить свое мнение.

Единственное, чего он не мог, так это представить себе, каким образом Рой стал бы оправдывать все то, что по его вине выпало на долю Скарлетт. Все эти душевные муки, воспоминания о которых вновь заставляли ее страдать.

— Понимаю, почему вы до сих пор на слух не переносите имя Ройала.

— Мы уже давно не выступаем под собственной фамилией, — сказала Скарлетт. — Ты знаешь, чего это стоит Маршу? Все думают, что Ройал герой, а с нами в каждом городе, куда мы приезжаем, обращаются так, словно все мы воры, вандалы и прелюбодеи. Однажды кто-то нас даже спросил, мол, не могли бы мы убрать имя Ааль с борта нашего фургона и тем самым защитить репутацию Роя, — она то ли рассмеялась, то ли всхлипнула. Не так просто было все это рассказывать. — Это чуть было совсем не доконало Марша. Мы ведь и до сих пор получаем на жизнь из благотворительных фондов Церкви. Каждый кусочек нашей пищи получен на складе епископа. Наверное, ты не знаешь, но в прежние времена со склада епископа кормились только те, кто действительно оказался на дне, кто был выброшен на обочину жизни. Те, кто потерпел крах. Мы с Маршем до сих пор ощущаем себя именно такими людьми. Рой не кормится со склада. Теперь перестала это делать и его семья. К тому же Рою не надо, как нам, переезжать из города в город.

Дивер знал, какое испытываешь чувство, когда каждый кусок хлеба, который отправляешь в рот, получен в результате чьей-то благотворительности, когда и жив-то ты лишь благодаря милости, оказанной тебе другими людьми по их доброте сердечной. Неудивительно, что в этой семье гнев все время присутствовал где-то рядом, и чуть что не так, моментально вырывался наружу.

— Во всех этих жалких городишках с нами обращаются самым мерзким образом, и хуже всего то, что мы это вполне заслужили.

— Я так не думаю, — сказал Дивер.

— Иногда мне очень хочется, чтобы Олли сбежал, как это когда-то сделал Рой. Но только прямо сейчас, не дожидаясь, пока у него появится жена и дети, которых он бросит на шею своего брата Тули.

Диверу это показалось несправедливым упреком в адрес Олли, и он почувствовал, что у него хватит смелости сказать об этом прямо.

— Олли много работает. Я был рядом с ним все утро и сам видел.

— Да, да, — сказала Скарлетт. — Я знаю. Он не такой, как Рой. Он старается быть хорошим. Но эта его кривая улыбочка! Он вечно смотрит на нас так, словно все мы выглядим ужасно забавно. Точно так же улыбался и Рой, пока не сбежал. Этой улыбочкой он как бы говорил: «Хоть я сейчас и с вами, но все же я сам по себе».

Дивер тоже обратил внимание на эту улыбку, но он никогда не задумывался над тем, что она может означать. Ему казалось, что Олли чаще всего улыбается, когда его приводят в замешательство действия других членов семьи, или когда он сам пытается проявить дружелюбие. Нельзя винить Олли в том, что когда он улыбается, его лицо напоминает кое-кому лицо Ройала Ааля.

— Олли уже достаточно взрослый, чтобы рассчитывать только на самого себя, — сказал Дивер. — Я в его годы уже пару лет работал водителем грузовика.

Скарлетт недоверчиво посмотрела на Дивера:

— Конечно, Олли уже достаточно взрослый. Но если он уедет, то кто будет заниматься осветительными работами? Кто будет следить за грузовиком? Маршалл, Тули, Кэти и я — что мы знаем, кроме актерского ремесла?

«Неужели она не видит, что противоречит самой себе? — подумал Дивер. — Получалось, что уйти Олли не может, потому что нужен семье, но его собственная мать желает, чтобы он поскорее сбежал, потому что он мог вызвать неприятности, подобные тем, что когда-то вызвал его дядя». Во всем этом напрочь отсутствовал здравый смысл. Насколько Дивер мог судить, Олли не имел ничего общего со своим дядей. Но если его собственная мать считала по-другому, то Олли вряд ли когда-нибудь удастся ее переубедить.

За свою жизнь Дивер повидал немало семей. Так и не прижившись ни в одной из них, он тем не менее видел, как родители обращаются с детьми и как дети относятся к своим родителям. Он лучше других понимал, что такое семейные неурядицы. Каждая семья пыталась их скрыть, делая вид, что все замечательно, но раньше или позже семейные проблемы все равно выходили наружу. Все эти несчастья обрушились на семейство Аалей по вине Ройала, но они не могли переложить на него даже малой толики своих страданий. Но случилось так, что у них был сын, который немного походил на Ройала. Вот здесь-то и вырвалась наружу их давняя семейная проблема. Диверу хотелось узнать, давно ли Скарлетт считает, что Олли похож на своего дядю. Интересно, сам-то Олли хоть краем уха слышал об этом? А может быть, рассердившись, Скарлетт однажды прямо сказала ему об этом: «Ты похож на своего дядю, ты точно такой же, как он!».

Такое навсегда остается в памяти ребенка. Однажды мать семейства, взявшего Дивера на попечение, назвала его вором, и когда оказалось, что ее собственный ребенок украл, а потом продал сахар, она долго извинялась перед Дивером. Но он так этого и не забыл. Между ними возникла стена отчуждения, а через несколько месяцев его взяла на попечение другая семья. Нельзя взять и зачеркнуть то, что однажды было сказано.

Размышляя о людях, которые сначала говорят жестокие слова, а потом не могут забрать их назад, Дивер вспомнил, как утром Маршалл устроил Тули настоящую выволочку. Оказывается, то, что Олли, по мнению его собственной матери, похож на Роя Ааля, вовсе не было единственной проблемой этой семьи.

— Дивер Тиг, мне не следовало рассказывать тебе об этом.

Дивер подумал, что он, наверное, слишком долго молчал.

— Нет, все нормально, — успокоил он Скарлетт.

— Но в тебе все же есть нечто особенное. Ты так уверен в себе.

Об этом Диверу говорили и раньше. Долгое время он считал причиной такого мнения собственную замкнутость. Он редко общался с людьми, а если и делал это, то был не особенно разговорчив.

— Надеюсь, что вы правы, — сказал он.

— А когда матушка Ааль назвала тебя ангелом...

Дивер усмехнулся.

— Я подумала, что может быть сам Господь привел тебя к нам. Или привел нас к тебе. И как раз в тот момент, когда мы так нуждаемся в исцелении. Быть может, сам ты этого и не понимаешь, но не исключено, что ты здесь для того, чтобы сотворить чудо.

Дивер покачал головой.

— Не исключено, что ты можешь творить чудеса, даже не понимая, что делаешь, — она взяла Дивера за руку. В этот момент к ней снова вернулась ее обычная манера из всего делать спектакль. Пытаясь его убедить, она снова стала актрисой. Дивер был рад тому, что так ясно видит различие между ее естественным поведением и актерской игрой. Это означало, что он мог верить тем словам, которые она произнесла, когда находилась в естественном состоянии. — Ах, Дивер, — воскликнула она, — я так боюсь за Олли.

— Боитесь, что он сбежит? Или боитесь, что он не сбежит?

Она перешла на шепот.

— Сама не знаю, чего я хочу. Просто я хочу, чтобы стало лучше.

— Жаль, что я не могу вам помочь. Мне по силам лишь поднять флаг в сцене с Бетси Росс и отремонтировать вентилятор обогревателя.

— Может быть, этого будет вполне достаточно, Дивер Тиг. Возможно, что тебе нужно лишь оставаться тем, кто ты есть. Что, если Господь послал тебя к нам? Так ли уж это невероятно?

Дивер не мог не рассмеяться.

— Господь никогда и никуда меня не посылал.

— Ты хороший человек.

— Откуда вам это знать?

— Достаточно лишь надкусить яблочко, чтобы определить, зрелое оно или нет.

— Я лишь по чистой случайности оказался среди вас.

— Твоя лошадь совершенно случайно умерла в тот самый день, а ты по чистой случайности захватил седло и поэтому вышел на дорогу в нужное время, а у нас были неисправные тормоза и поэтому мы выехали на эту дорогу как раз вовремя. Ты по чистой случайности оказался первым за несколько лет человеком, которому удалось остановить наш грузовик, когда за его рулем Олли. А Кэти совершенно случайно положила на тебя глаз. Все это, конечно, чисто случайное стечение обстоятельств.

— Я бы не стал так смело утверждать, что Кэти положила на меня глаз, — заметил Дивер. — Не думаю, что в этом есть хоть доля правды.

Скарлетт посмотрела на него своими бездонными глазами и заговорила, мастерски изображая горячность:

— Спаси нас. У нас нет сил спасти себя.

Дивер не знал что и сказать. Он лишь отрицательно покачал головой и пошел прочь. Он направился к пастбищу, которое лежало за грузовиком. Там никого не было. Теперь он видел и толпу зрителей, расположившихся перед грузовиком, и Аалей, находившихся за ним. Актеры гримировались и надевали костюмы. Они уже были готовы в любой момент выйти на сцену. Пройдя еще немного, Дивер обнаружил, что человеческие фигурки еще больше уменьшились в размерах.

Если зрители будут прибывать такими темпами, то к началу представления соберется несколько сотен человек. Возможно, все население этого городка. Бродячие труппы не часто собирают столько зрителей.

До вечера было еще далеко, а люди все прибывали и прибывали. Поэтому Дивер решил, что может на минутку уйти в себя и немного поразмышлять. Старуха Донна настолько свихнулась, что называет его ангелом. А Скарлетт просит его каким-то образом не допустить, чтобы Олли привел семью на край гибели. А Кэти хочет... впрочем, неясно, чего же она на самом деле хочет.

Еще и суток не прошло с тех пор, как он повстречался с этими людьми, а он уже настолько близко познакомился с ними. У него было такое ощущение, что он хорошо их знает. А может быть, и они хорошо узнали его?

Нет, просто они доведены до отчаяния, вот и все. Хотят перемен, и для этого готовы воспользоваться помощью первого встречного. Но непонятно, почему они так не хотят отказываться от своего кочевого образа жизни. Впрочем, их существование мало чем напоминало нормальную жизнь, во всяком случае, жизнь в понимании Дивера. Так вкалывать, и лишь ради того, чтобы ставить представления в городах, где терпеть не могли бродячих актеров.

А ты, Кэти, чего же ты добиваешься?

Вероятно, она, как и Скарлетт с Донной, является частью женского сговора. Они пытаются уговорить Дивера остаться, в надежде, что он улучшит их жизнь. Хуже всего то, что сам он уже почти готов остаться. Зная, что Кэти лишь притворяется, он все равно идет у нее на поводу. Он до сих пор не сводит с нее глаз. Что говаривал Мич, когда какой-нибудь парень уходил из рейнджеров, чтобы на ком-нибудь жениться? «Отравление тестостероном» — вот как он это называл. «Мужчина может заболеть от передозировки тестостерона. Это единственная болезнь, которая может навсегда выбить из числа рейнджеров». Да, похоже, я подцепил именно эту болезнь. Но если бы я хотел на ней жениться, я бы просто забыл обо всем на свете, кроме Кэти, по крайней мере, на некоторое время. А очнувшись, я бы понял, что у меня здесь жена и детишки и мне отсюда уже никуда не уехать. И я бы никогда не уехал, даже если бы захотел. Даже если бы оказалось, что Кэти только играет роли, и что на самом деле я вообще никогда не был ей нужен. Я бы никогда не уехал просто потому, что я не Ройал Ааль. Я не такой, как те, кто брали меня на попечение. Если бы у меня была семья, я бы никогда не бросил своих детей, никогда. Они могли бы рассчитывать на меня до самой моей смерти.

Вот поэтому-то я и не могу остаться. Я не могу позволить себе поверить в это, и поэтому не буду понапрасну ломать себе голову. Я не актер, как они, и поэтому я для них такой же чужак, как и для жителей Хэтчвилла, которые, в отличие от меня, все, как один, мормоны. А что касается Кэти, то уж кому как не мне знать, сможет ли такая женщина когда-нибудь полюбить меня. Какой же я идиот, что даже в мыслях допустил возможность остаться с ними! Ведь они настолько несчастны, что, оставшись с ними, я сам себя обрекаю на точно такие же несчастья. Дело моей жизни совсем не здесь, оно ждет меня в прерии, там, где сейчас скачут всадники сопровождения. Даже если Ройал Ааль и вправду не лучше позолоченного дерьма, и даже если мне и там суждено остаться чужаком, то я, по крайней мере, буду делать работу, которая заставляет мир хоть немного измениться.

Дивер забрел в яблоневый сад, который находился примерно в сотне ярдов к югу от грузовика. Местность, окружавшая Хэтчвилл, была освоена несколько лет назад, и яблони были большими и довольно крепкими. Поэтому Дивер решил забраться на ветку одной из них. Сверху он увидел, как продолжает прибывать толпа. Уже наступал вечер. Солнце почти касалось горных вершин, поднимавшихся на западе. Вдруг он услышал возглас Кэти: «Олли!».

Этот окрик напомнил ему собственное детство и соседских детишек, игравших в прятки. Раз, два, три, Олли, Олли, выходи! Дивер лучше всех умел прятаться. Его никогда не могли найти сразу.

Потом он услышал голос Тули. И голос Маршалла: «Олли!».

Дивер представил себе, что случится, если Олли не вернется. Если он сбежал, как это сделал Ройал. Что будет делать семья? Они не смогут дать представление, если некому будет заниматься освещением сцены и световыми эффектами. Ведь, за исключением Олли, все остальные играют роли.

У Дивера заныло под ложечкой. Ведь был еще один человек, который кое-что понимал в освещении сцены и не был занят в спектакле. «Не мог бы ты нам помочь, Дивер Тиг?» Что он тогда сказал бы в ответ? «Извините, но мне надо присматривать за пастбищами, так что удачи вам и прощайте».

Черта с два он так скажет, он просто не сможет взять вот так и уйти. И Олли прекрасно знал об этом. Он сразу же оценил характер Дивера и стал поддерживать в нем мнение, что нельзя бросать людей в трудную минуту. Вот почему он так старался научить Дивера обращаться с системой освещения. И вот теперь Олли мог сбежать без ущерба для собственной семьи. Все здесь считали, что Олли выбрал Дивера своим другом. Нет, господа, Дивер Тиг не был другом Олли. Он просто стал козлом отпущения.

Но Дивер чувствовал, что должен как-то восстановить доброе имя Олли. Ведь Скарлетт несправедливо его обвиняла: Олли был не из тех, кто способен, подобно Ройалу, сбежать, послав к черту собственную семью. Нет, Олли дождался, пока у него появится более или менее подходящая замена, и только после этого исчез. Конечно, Дивер мог и не испытывать особого желания заниматься осветительными работами, но это уже не было бы заботой Олли. Какое ему, собственно, дело было до Дивера Тига? Ведь Дивер не был членом их семьи, он был посторонним. Олли вполне мог болтать с Дивером о своей жизни, ведь, в сущности, этот чужак ничего для него не значил. Кроме того, у Дивера никогда не было ни собственной семьи, ни каких-либо привязанностей. Что он мог значить для Олли, пока в семействе Аалей все было в порядке?

Несмотря на весь свой гнев, Дивер представил себе, как Кэти подойдет к нему и с искренним, а не наигранным отчаянием спросит: «Что же нам делать? Мы не можем ставить спектакль без осветителя». А Дивер ответит: «Я буду осветителем». А она скажет: «Но ты же не знаешь, когда нужно менять освещение». А Дивер скажет: «Дай мне сценарий и подпиши, в каких местах нужно менять освещение. Тогда я смогу это сделать. Те, кому не надо выходить на сцену, помогут мне». И тогда после спектакля ее губы прикоснутся к его губам, и она всем телом прижмется к нему. И тогда он почувствует на своем лице ее горячее и сладостное дыхание. И она прошепчет: «Ах, Дивер, спасибо тебе, ты нас выручил».

— Не делай этого. — Голос какой-то девушки прервал его грезы. Но это была не Кэти. Этот голос раздался у него за спиной, из глубины сада.

— Не делай этого, — насмешливым голосом повторил фразу какой-то мужчина. В красноватых отсветах заходящего солнца Дивер увидел Олли и девушку из Хэтчвилла. Она хихикала. Он целовал ее в шею и обеими руками сжимал ее ягодицы. Олли так крепко прижал к себе девушку, что она даже привстала на цыпочки. Все это происходило довольно близко. Храня полное молчание, Дивер лихорадочно размышлял. Получалось, что Олли вовсе не сбежал. Но Дивер не мог решить, то ли ему радоваться этому, то ли выходить из себя.

— Ты не посмеешь, — сказала девушка. Она вырвалась из его объятий и, отбежав на несколько шагов, остановилась и повернулась к Олли. Она явно хотела, чтобы он побежал вслед за ней.

— Ты права, я не посмею, — согласился с ней Олли. — Сейчас начнется представление. Но когда оно закончится, ты придешь туда?

— Конечно. Я собираюсь посмотреть все до конца.

Внезапно лицо Олли стало серьезным.

— Нэнс, — обратился он к ней, — ты себе не представляешь, как много ты для меня значишь.

— Мы знакомы всего несколько минут.

— У меня такое ощущение, что я знаю тебя очень давно. У меня такое ощущение, что мне всю жизнь так не хватало тебя. Я это понял только сейчас.

Судя по всему, ей понравились эти слова. Она улыбнулась и отвела глаза. Дивер подумал: «Олли такой же актер, как и все остальные члены семейства Ааль. Мне нужно поучиться у него искусству обольщения девушек-мормонок».

— Я знаю, что мы откровенны друг с другом, — продолжал Олли. — Я знаю, ты не обязана мне верить, мне и самому с трудом в это верится. Но я знаю, что нам было предначертано найти друг друга. Что и случилось сегодня вечером.

Олли протянул руку. Девушка осторожно коснулась ее своей рукой. Он медленно поднес ее руку к своим губам и один за другим, нежно поцеловал все ее пальцы. Положив палец свободной руки в рот, она пристально наблюдала за Олли.

Не отпуская ее руки, он всем телом подался к ней и стал ласкать свободной рукой ее щеку. Тыльной стороной ладони Олли нежно гладил ее кожу и губы. Его рука, скользнув по ее шее, потянулась к затылку и скрылась в гуще волос. Он притянул ее еще ближе к себе. Ее тело само подалось к нему. Шагнув вперед, он поцеловал ее. Похоже, что Олли тщательно рассчитывал каждое свое движение, каждое произнесенное слово. «Вероятно, он уже сотню раз проделывал подобные трюки», — подумал Дивер. Неудивительно, что семью Аалей неоднократно подозревали в причастности к самым мерзким историям.

Девушка вцепилась в него. Буквально повисла на нем. Дивер испытывал и гнев, и сожаление одновременно. Он понимал, что подсматривать нехорошо, но его злило то, что Олли дурачит эту девушку, которая поверила во всю эту чепуху. Он знал, что если Олли попадется, то это может стоить его семье лицензии на постановку спектаклей. Но в то же самое время ему очень хотелось, чтобы эти губы целовали его, а не Олли, чтобы это соблазнительное и хрупкое тело прижималось к нему, Диверу. Такая сцена свела бы с ума любого мужчину.

— Давай-ка лучше пойдем, — сказал Олли. — Ты пойдешь первой. Если твои родственники увидят, что мы вместе выходим из сада, они рассердятся и не дадут тебе снова встретиться со мной.

— Мне наплевать. Я все равно встречусь с тобой. Я приду к тебе ночью, я выберусь через окно, и мы увидимся здесь, в саду. Я буду ждать тебя.

— Ну иди же, Нэнс.

— Олли! — раздался вдалеке чей-то окрик.

— Поскорее, Нэнс, они уже зовут меня.

Она медленно и осторожно повернулась к нему спиной, словно Олли удерживал ее какими-то невидимыми нитями. Потом она побежала. Двигаясь в западном направлении, она должна была выйти к остальным зрителям с другой стороны.

Еще минуту Олли наблюдал за девушкой, а затем, резко повернувшись к Диверу, посмотрел ему прямо в глаза.

— А у нее прелестная попка, ты не находишь, Дивер? — спросил он.

Дивер перепугался, хотя и не мог понять, что именно вызвало у него такой страх. У него было такое ощущение, словно во время игры в прятки кто-то незаметно подошел к нему и сказал: «А я тебя вижу, Дивер!».

— Чувствую, что ты меня осуждаешь, Дивер Тиг, — сказал Олли. — Но ты должен признать, что в этом деле я большой специалист. У тебя так никогда не получится. А это именно то, что так нужно Кэти. Ей нужна ласка и нежность. И нужные слова. Ты только опозоришься, пытаясь за ней ухаживать. Ты совсем не подходишь Кэти.

Олли говорил это с такой грустью в голосе, что Дивер просто не мог не поверить ему, хотя бы отчасти. Потому что Олли действительно был прав. Кэти никогда не смогла бы стать счастливой с таким, как он. С конным рейнджером и бывшим мусорщиком. В какой-то момент Дивер почувствовал, как в нем поднимается волна гнева. Но именно этого от него и ждал Олли. В такой ситуации мог потерять голову любой, но только не Дивер Тиг.

— Я-то, по крайней мере, могу отличить женщину от прелестной попки, — сказал Дивер.

— Я прочитал все ученые книги, Дивер, и знаю, в чем заключаются факты. Женщины — это всего лишь утробы, которые ждут, когда их наполнят младенцами. И они вставляют в себя наши брандспойты всякий раз, когда чувствуют, что их утроба пуста. Вся прочая чепуха насчет настоящей любви, привязанности, обязательств и отцовства, все это сплошное вранье, которое мы говорим друг другу, только потому, что не хотим признать, что мало чем отличаемся от собак — если не считать того, что наши сучки постоянно находятся в состоянии течки.

Дивер настолько рассердился, что готов был ответить самым грубым образом.

— Это тоже вранье, Олли. Факт в том, что единственный способ, с помощью которого ты корчишь из себя настоящего мужчину, состоит в том, что ты лжешь молоденьким девицам. Настоящая женщина в момент тебя раскусит.