Предисловие

Мне не попалось заслуживающих внимания цитат о городе Рио-де-Жанейро, кроме разве местной поговорки, гласящей, что Бог, без сомнения, бразилец. Создается впечатление, что никто из исследователей Рио не сумел найти слов, достойных этого города. Может, это потому, что перед лицом Рио все меркнет. Этому городу необозримых белоснежных пляжей, отвесных графитно-черных скал, буйных тропических зарослей и великолепнейших гедонистов незачем прятаться за афоризмы, он способен выразить себя и без этого. Пусть другие города украшают себя литературными штампами, а Рио знай себе нежится, будто избалованная девочка-подросток, у которой имеется только одно занятие – быть неотразимой.

«Рио проглотит тебя, съест заживо. Этот город не для иностранцев», – предостерегла меня знакомая англичанка, узнав, куда я собираюсь уезжать из Лондона. Ее бразильский бойфренд только что заделал ребенка другой женщине (уже во второй раз за пять лет их отношений), заявив в свое оправдание, что «такое случается». Она вернулась в Хитроу со всеми пожитками и со словами: «Чтобы выжить в этом вертепе, в этом нравственном вакууме, нужно там родиться».

Что и говорить, отношения между испорченными уроженцами Рио и порядочными, приличными туристами подчас могут показаться напряженными. Правда, неловкость испытываем в основном мы. Жители Рио – или кариоки, как их здесь принято называть, – сбросили с себя громоздкие оковы религиозного морализаторства лет пятьсот назад, когда португальцы добрались до залива Гуанабара и просто одурели от местных экзотических красоток. С тех пор кто только не открывал для себя Новый Свет: королевские дворы, африканские невольники, военные беженцы из Европы, а теперь вот туристы, – и каждый добавлял свою красочку в эту пеструю палитру загорелой плоти, которой невольно любуешься, прогуливаясь нынче по пляжам Рио.

И все же не так уж часты в Рио приезжие. Несмотря на притягательный образ, сюда не валят валом отдыхающие. Сюда очень уж трудно добраться, португальский язык слишком сложен, а мысль о том, что прямо за стенами твоего отеля расстилается нищий «третий мир», привлекает далеко не всех, кто выбирает, где бы провести отпуск. Те туристы, которые все-таки добрались сюда, в порожденных коктейлями мечтах о Кармен Миранде[1] тусуются по европеизированным барам на пляжах Копакабаны и Ипанемы. Другие же, помоложе, с рюкзаками за спиной, спешно приобретают автобусные билеты до Сальвадора, привлеченные его солнцем и секс-туризмом.

Каждый раз, когда я пыталась сбежать, Рио преследовал меня в снах и тянул обратно. Его нищие пригороды-фавелы,[2] необузданная чувственность и извечное страдание околдовывали и влекли назад, где бы я ни пыталась скрыться.

Приехав туда, я попала в поток и с наслаждением дрейфовала в нем, плыла по течению, попадая в самые разнообразные слои культуры и достатка. За одну ночь я могла побывать сначала на коктейльной вечеринке аристократов в Копакабане, потом на встрече потомков невольников на нищей северной окраине, а к утру, вернувшись в город, влиться в буйный уличный праздник, устроенный в Лапе, где туристы зажигали вместе с местной молодежью среднего класса.

Все это было со мной почти четыре года назад, но до сих пор волнует. Не знаю, что тому причиной – заливающий все солнечный свет, хаос и суета жизни или этот их вечный и безудержный Карнавал, – но только Рио-де-Жанейро по-прежнему представляется мне совершенно удивительным и необыкновенным местом.

1

Рио-де-Жанейро

В детстве мама любила называть меня Кармен Мирандой. До тех пор пока я не увидела в кино эту украшенную фруктами танцовщицу, смуглянку с тонкой талией и ослепительно белыми зубами, у меня не возникало сомнений, что Миранда и впрямь мое второе имя. Потом я любовалась, как она блистает на экране, – я сидела на облупившейся старой веранде нашей фермы в Эсперансе; по растресканной от зноя коричневой равнине, страдая от жажды, слонялись коровы, о пожелтевший экран бились мухи. Тогда мне стало ясно, что до оригинала ой как далеко. Я к тому времени даже ни разу не попробовала ананаса, не говоря уж о такой роскоши, чтобы, как она, нацепить этот фрукт на голову. Возможно, называя меня так, мама пыталась бежать от действительности, как-то примириться с новой ролью – ведь в юности она вела совсем другую жизнь, разъезжала по обеим Америкам, а потом стала безвестной женой фермера в этой дыре на западе Австралии. Бывало, коротая долгие скучные вечера, она рассказывала нам о своих приключениях в Америке. Мы слушали, как родители провожали ее в доках Перта, как она покидала их с белым кожаным чемоданчиком и в таких же перчатках; как она одна добиралась на автобусах от Канады до Панамы; как пограничники в Мексике звонили ее отцу, решив, что она сбежала из дому, – ведь ей только-только исполнился двадцать один год. В те времена дальние путешествия казались дикостью. Даже поездка в Лос-Анджелес выглядела безумием. Не то что сегодня: все ездят, каждый стремится побывать везде.

Меня никто не провожал, когда холодным августовским утром 2003 года я вылетала в Рио из лондонского аэропорта Хитроу. Подруги не захотели пропустить распродажи конца лета, а жена брата была записана к парикмахеру. Даже бразильской чете, проходившей передо мной регистрацию на рейс, и то помахал на прощание водитель такси. А я так и стояла одна как перст.

Родные и друзья перестали провожать меня в аэропорт, когда мне было лет двадцать, после того, как я в третий раз отправилась за море искать себя. Не то чтобы я ставила им это в вину. Сейчас-то я понимаю: людям, мягко говоря, немного неуютно, когда кто-то постоянно отправляется на поиски себя – они не знают, что сказать. В аэропорту всегда возникает чувство, что на прощание нужно произнести что-то значительное, а мои друзья давно уже исчерпали все свои запасы. Лучшая моя подруга, Стефани, всегда принималась плакать, объясняя, что это она на тот случай, если я не вернусь назад, но волновалась она напрасно, я всегда доводила дело до конца. Я ведь путешественница, а не цыганка. К тому времени как я собралась в Южную Америку, мои заморские вылазки поражали всех не больше, чем поездка на уик-энд в Голубые горы.[4] «А, так ты в Конго? Ну, что ж, дорогая, не скучай там. До скорого».

В тот вечер в аэропорте Хитроу я прикупила роман Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа» – единственную книгу бразильского писателя, какая нашлась в книжной лавке «Уотерстоунс» Терминала 4. На задней обложке было сказано, что действие происходит в северобразильском городе Сальвадор, третьем пункте моего трехмесячного путешествия, которое я планировала совершить: от Рио-де-Жанейро на восточном побережье Южной Америки до Сантьяго на западе. Классический маршрут-треугольник – «большой гамбургер», как назвала его одна наша популярная турфирма, обслуживающая студентов, – с востока на север, потом на запад и обратно. И все эти знаменитые названия: Рио, Сальвадор, Амазонка, Анды, Мачу-Пикчу, Буэнос-Айрес, возможно, даже Гавана. Кто его знает? Настоящий замусориватель паспорта, а не маршрут. Конечно, в голове роились смутные и бессвязные картины – трущобы, зажигательные латиноамериканские танцоры, глухие деревушки, духи вуду, – навеянные Исабель Альенде,[5] Габриэлем Гарсиа Маркесом, «Клубом „Буэна Виста“»[6] и «Городом Бога»,[7] но, по сути, меня просто тянуло отправиться в путь.

Самолет в тот вечер вылетел поздно, стюардессы «Иберии» уже позевывали, а под нами мигали туманные огни Лондона. Я возблагодарила Иисуса, Будду и Аллаха за то, что не посадили рядом со мной какого-нибудь болтуна, и уснула, дочитав до того места, когда Гуляка, симпатичный герой Амаду, начал колотить свою женушку.

Когда мы приземлились, зайдя на посадку с юга, дело шло к вечеру. Внизу виднелась белая полоса прибоя, отсекающая буйную зелень лесов от сверкающей синевы Атлантического океана. Пассажиры, сидевшие в проходе, отчаянно тянули шеи, пытаясь разглядеть разбросанный по берегу город. Белоснежные, похожие на кристаллы кварца, вырастали многоэтажные дома, зажатые между черно-полосатыми гранитными скалами с острыми вершинами, поросшими лесами mata Atlantica.[8] Более мягких очертаний склоны сплошь покрывала ржавчина хибар и хижин – трущобы въелись в них намертво, будто ракушки в днище корабля. Город был окружен водой, залив Гуанабара охватывал его со всех сторон. Картина напоминала Стамбул, Афины, а может, даже саму Атлантиду: древний белый город в синих водах Атлантики.

Из иллюминатора я увидела исполинскую статую Христа; раскинув руки, Христос парил над городом, окрашенный вечерней зарей. Уменьшенные картинки с рекламных буклетов и открыток, которые приходили на мою электронную почту – Сахарная голова, Копакабана и Христос, – теперь исчезли, скрылись за бесконечной цепью туманно-синих гор, растянувшихся вокруг города.

– Спящий великан, – прошептала из-за моего плеча пожилая женщина. – Так говорят индейцы.

Спящий великан… Он лениво дремал, раскинувшись в призрачной лагуне, Сахарная голова была всего-то его локтем, Корковадо – коленом согнутой ноги. За четыре года в Рио мне так и не удалось подыскать лучшего сравнения. Только индейцы, 60 тысяч лет прожившие в этом отдаленном уголке Земли, сумели, кажется, верно определить, что перед ними. Все прочие потуги описать или запечатлеть это место походили на скромные открыточки – жалкие, наспех изготовленные поделки, брошенные во время отступления; необузданный город обескуражил фотографов, привел в замешательство акул пера и отшвырнул живописцев назад к их натюрмортам и портретам.

Женщина, прикрыв глаза, поцеловала свой серебряный крест, и тут самолет вдруг нырнул в северную часть города, где высотные здания нависали над ржавой, покосившейся окраиной. Когда мы, дернувшись, спикировали на взлетную полосу, моя соседка поспешно захлопала в ладоши, подняв волну благодарных аплодисментов в салоне. Бразильцы повскакивали с мест и, толкаясь, стали пробиваться к выходу. Задние колеса самолета еще не успели коснуться покрытия, а местные уже выстроились в проходах – одни держат в руках неуместно громоздкие коробки с купленными электроприборами, другие – непослушных детей.

Возмущенные европейцы в ужасе взирали на то, как бесстыдно попираются устои их высокоразвитой культуры выхода из самолета в строгой очередности.

– Это же неправильно, – высказался сидящий впереди меня мужчина с североанглийским акцентом.

– Мало того, это нарушение правил безопасности, – неодобрительно добавила его чопорная супруга.

С окрестных мест донесся приглушенный ропот поддержки. Испанские стюардессы, еще даже не отстегнувшие ремни безопасности, сочувственно переглядывались и, глядя на пассажиров, слегка пожимали плечами. Их спокойные, остекленевшие взгляды наводили на мысль о прошлых неудачных попытках справиться со столь вопиющими нравами «третьего мира».

Наконец самолет, содрогнувшись, остановился. Я безуспешно пыталась вклиниться в поток бразильцев, пока надо мной не сжалилась грубоватого вида женщина в шелковой блузке с леопардовым узором и массивных золотых браслетах. Она никак не могла решиться, но в конце концов все же пропустила меня вперед с громким не то вздохом, не то рыком:

– Ой, ну идите уже…

Я поблагодарила Бога и американцев за то, что мне не нужно получать багаж. Все, что у меня с собой было, – ручная кладь: объемистый военный вещмешок германской армии времен Второй мировой войны. На нем красовался штамп «Ю-Би» – ber-клёвый, как расшифровал это мой приятель Джей. Он-то и купил для меня рюкзак перед самым отъездом. Это был щедрый подарок. Целых пять лет я разъезжала с его Ю-Би, к вящей зависти большинства друзей – никому из них никак не удавалось выбраться за пределы Лондона, не обременив себя здоровенным мусорным контейнером на колесах.

За неделю до моего отбытия Джей наконец раскрыл свои источники.

– Туристические рюкзаки – фигня, – заявил он, отшвыривая мой старый красный вещмешок с металлической ортопедической рамой и пристегивающейся сумочкой на молнии, после чего бросил мне изрядно поношенный Ю-Би.

Мы с Джеем давно дружили, но примерно за месяц до моего отъезда у нас вдруг начался странный и неожиданный роман – такое случается во время войны, когда перспектива скорой гибели или разлуки заставляет двоих преодолеть инерцию и признаться друг другу в своих чувствах. У меня так всегда. Одно время я даже начала подозревать себя в том, что это и есть подсознательный мотив моих путешествий – обзаводиться ухажерами. Осознавая, что я вот-вот исчезну, они вешались на меня гроздьями. Но, когда я возвращалась, так же массово от меня отлипали.

– Возможно, тебе бы стоило разок повременить с отъездом и посмотреть, что получится, – предложила моя подруга Скай, наблюдая, как я упаковываю и перепаковываю Ю-Би. Дело было в ее квартире в Баттерси, накануне моего отъезда.

– А с другой стороны, может, и не стоит, – всхлипнула Стефани, другая моя подруга, которая знала Джея так же давно, как и меня. – Он ведь бродяга – перекати-поле почище нее самой.

Скай (она в прошлом году прожила девять месяцев в Южной Африке) извлекла из переполненного Ю-Би пару ковбойских сапог и красный, в клепках, ремень «Дизель». Потрясая ими, она громко цокнула языком:

– Они не едут, дорогая.

Я уставилась на отвергнутые вещицы. В прошедшие полгода именно они были краеугольным камнем в моем прикиде «девчонка-ковбой».

– Ты серьезно?

Я умоляюще посмотрела на подругу, но Скай была непреклонна:

– Серьезно!

Я миновала пункт иммиграционного контроля и, поскольку багаж не получала, быстро прошла через пустынную таможенную зону. Мне казалось, что у выхода я попаду в столпотворение: торговцы и разносчики, зазывалы из гостиниц, настырные таксисты, может, даже очередь из нищих носильщиков – страна-то бедная. Но аэропорт был почти пуст. У выхода в зале прилетов околачивались несколько осоловелых представителей турфирм, держа картонки с надписями от руки. Женщины, скучающие за стойками прокатных компаний «Авис» и «Хертц», болтали, выпуская облачка сигаретного дыма из ярко-розовых, напомаженных в тон лаку на ногтях ртов.

Таксисты, собравшиеся вокруг металлической курительницы, взорвались хохотом. Один, подняв голову, взглянул на прибывших и что-то сказал, остальные закрутили головами, но спустя секунду возобновили беседу. Отсутствие интереса к горстке туристов, появившихся у выхода, было почти демонстративным.

Я на мгновение заколебалась, а потом, поняв, что никто ко мне подбегать не собирается, решительно направилась к ним.

– Такси? – спросила я.

Они обернулись.

– Санта-Тереза, – объявила я с твердым превосходством клиента и протянула одному из них клочок бумаги с адресом молодежной гостиницы.

Он изучил листок.

– Семьдесят реалов, – сказал таксист по-английски.

– Пятьдесят! – Торговаться мы умеем.

– Не-а… – Вернув мне листок, он отвернулся к своим товарищам.

– ОК. Семьдесят. – Я обреченно пожала плечами.

Водитель любезно заулыбался, бережно, как шикарную сумку от «Прада» (или как кусок собачьего дерьма), подхватил мой Ю-Би, и мы двинулись на автостоянку.

Из аэропорта Галеан мы выехали по гладкой, современной бетонной развязке. Вокруг фигурные подстриженные газоны, пальмы в горшках, отполированные до блеска дорожные знаки – все это было неотличимо от любого другого аэропорта в экономически развитых странах, пока мы не отъехали метров на пятьсот. Тут дорога превратилась в сущий кошмар с ямами и рытвинами. Кюветы были доверху забиты мусором, с обеих сторон теснились хибары и развалюхи. Это заставило меня задуматься: а к чему вообще страны «третьего мира» заморачиваются с «зонами роскоши» в радиусе пятисот метров вокруг международных аэропортов? Для кого они? Разве что для пассажиров, которые, делая пересадку, не покидают пределов аэропорта. Или для тех, кто добирается до аэропорта на вертолете… А может, они нужны, чтобы подготовить усталых путешественников к полной контрастов и неравенства жизни в Бразилии. Сейчас она такая, а вот уже совсем другая. Лично мне больше по душе грубоватая честность мумбайского аэропорта в Индии. Там вы приземляетесь в сотне метров от чьей-то кухни, и листовая жесть, служащая крышами лачуг, громыхает в воздушных потоках от винта каждого заходящего на посадку самолета. Я понимаю, это обидно, зато, по крайней мере, соответствует реальности.

Таксист включил радио, и в кабину шквалом ворвались барабаны самбы. У меня по спине струился пот, а водитель был восхитительно сух: на его безупречной оливковой коже – коже бразильца (Африка, Португалия и индейцы, смешавшись, создали изысканный сплав цвета жженого сахара) – не выступило ни капельки пота. Глаза у него были просто фантастические: зеленые – видимо, давала себя знать примесь европейской крови.

Похоже, он прекрасно знал, какое впечатление производят его глаза, так как при каждом удобном случае поглядывал в зеркало заднего вида и сверлил меня пронзительным (до смешного) взглядом.

Мне не раз доводилось слышать о бразильских мужчинах. Бразильянка из магазина одежды в Сиднее, куда я часто захаживала, говорила, что бразильцы «слишком machista».[9] Она приехала в Сидней с мужем, но через три месяца ушла от него из-за того, что, по ее словам, «он с ума сошел от английских женщин». Она, замечу, была красавицей.

Сдержанно улыбнувшись таксисту, я стала смотреть в окно. При ближайшем рассмотрении те ржаво-рыжие вкрапления в городской пейзаж, которые выглядели такими живописными из самолета, оказались грязными трущобами. Эти первые впечатления врезались в память навсегда: мать готовит что-то на газовой горелке, качая на бедре завернутого в лохмотья ребенка. Загорелая девчонка лет двенадцати, не больше, в лифчике от купальника и красной мини-юбчонке из лайкры, вихляющей походкой прогуливается вдоль шоссе. Семья, живущая в картонных коробках под мостом, – лица у всех грязные, чумазые дети радостно копошатся в сточной канаве, от которой валит пар. Шаткие домишки из необожженного красного кирпича поднимаются аж на два-три этажа, щели замазаны цементом, на каждой крыше – круглый голубой бак для воды. На веревках, натянутых между домами, сохнет пестроцветное тряпье, по плоским крышам в сероватом свете сумерек носятся туда-сюда пацаны с воздушными змеями.

Дорога пошла в гору, и передо мной открылись волнистые мягкие очертания холмов северного Рио, который раскинулся бесконечным морем набегающих друг на друга красно-кирпичных волн. Впереди на фоне неба я увидела знаменитую статую Христа, которой уже любовалась из иллюминатора. Только сейчас она была обращена к нам спиной.

Мы свернули на перекрестке, охраняемом скучающими военными полицейскими, миновали их неряшливо припаркованные машины с синими мигалками и пулеметами, грозно выглядывающими из окон. Мне стало любопытно, в какой стороне Копакабана.

Такси въехало в город. Машина неслась по обшарпанным окраинам, подскакивая на выбоинах и уворачиваясь от синих автобусов, громыхавших рядом. Воздух был непрозрачным от смога, прямо как в Пекине. В окно я видела огромные просторные площади, отдаленно напомнившие Париж. Вокруг дворцы в стиле барокко и ар-нуво, пожираемые тлением, – тропический климат уже коснулся их. Ряды колониальных террас, просевших, поросших травой. По грязным стенам вились, переплетаясь, лианы, из трещин в мостовой упорно пробивались пальмы. На заброшенных подъездных дорожках к опустевшим зданиям выстроились тачки с картоном и мусором. Когда-то этот район был богатым и элегантным, но обносился, выдохся, позволил тропикам и нищете поглотить себя.

Такси свернуло на крутую дорогу, мощенную булыжником, – «Санта-Тереза», гласил знак, – и замедлило ход. Руа Моратори. С обеих сторон тянулись ряды нарядных домов. Входные двери располагались в отдалении от дороги, к ним вели бесконечные зигзаги лестниц. Люди набирали в ведра воду из источника, вытекающего из темной скважины в гранитной скале. Три монахини в коричневых рясах вошли в дверцу в высокой каменной стене – над ней виднелись верхушки банановых пальм. Пару раз мне удалось мельком увидеть необъятный город между домов, окаймленных тропическими садами, и увитых плющом стен.

Таксист остановился, чтобы спросить прохожего, как проехать к молодежной гостинице, но тот лишь пожал плечами. Мы снова тронулись с места. Вскоре он подвез меня к маленькой квадратной площади на вершине горы и сказал, чтобы дальше я искала сама. Я без возражений отсчитала ему семьдесят реалов и забрала свой Ю-Би. Было так приятно походить наконец на своих двоих – и притом в Южной Америке.

Район Санта-Тереза был моим контактом по служебной линии. В Лондоне я, бок о бок с десятком таких же бывалых воинов-путешественников, трудилась в турфирме «Эс-Ти-Эй Трэвел»,[10] прорабатывая маршруты подешевле, подбирая общежития и гостиницы класса «одна звезда» для студентов, у которых в кармане только блоха на аркане. Тогда-то моя коллега Рут и дала координаты владелицы молодежной гостиницы в Бразилии. «Она полная пофигистка, – рассказывала Рут, когда мы сидели в нашем тесном офисе на Ковент-Гарден. – А гостиница – в таком прикольном богемном месте, на горе. Там еще бегает трамвай. Вдалеке от Копакабаны с ее толкотней, чуешь?»

Этого хватило, чтобы я купилась с потрохами. Потому что стоило прозвучать этому слову – Копакабана, – как в моей голове начинали что есть мочи звенеть и мигать красные сигналы тревоги. Как бы ни старались туристические агентства и американские фильмы облагородить Копакабану, навести на нее глянец, в моем воображении она рисовалась так: грошовые сувениры китайского производства, рестораны, предлагающие по непомерным ценам банальную английскую еду, бездомные дети и шлюхи.

Купив в киоске пачку сигарет под название «Голливуд – турецкая смесь», я присела на обочине перекурить. Напротив, на стене желтого обшарпанного дома, висела вывеска с надписью «LARGO DAS GUIMARAES». Площадь прямоугольной формы была сжата со всех сторон рядами одинаковых домов, которые странно поблескивали в желтом свете фонарей. При взгляде на железные рельсы казалось, что она сформирована пересечением множества трамвайных линий. В площадь впадали четыре улицы, обтекали ее, обвивали и снова вытекали под какими-то невообразимыми углами – одни спускались вниз, в трущобы, другие карабкались на холмы, усеянные колониальными домами в португальском стиле. Здания на площади явно относились к девятнадцатому веку, с растительными орнаментами и узорами на фризах. На одном стояла и дата постройки – 1887. Казалось, что я попала в прошлое – было похоже на Готический квартал Барселоны или Латинский квартал Парижа, но еще до того, как началось нашествие туристов и кругом понастроили гостиниц и ирландских пабов.

Народу на площади почти не было. Сморщенная старушка пыталась открыть выложенную белыми и синими изразцами дверь магазина, в котором, казалось, не было никаких товаров на продажу. У придорожной продуктовой палатки восседала необъятных размеров негритянка, затерянная в складках своего еще более необъятного платья. Прямо напротив нее неистово целовалась симпатичная молодая пара. Никаких знаков и вывесок, указывающих на наличие гостиницы. Ни зазывал, ни хотя бы стойки с открытками где-нибудь у входа. Своим вниманием меня удостоил лишь косоглазый черный барбос, за которым следовала целая свита разноцветных дворняг, – он приостановился, обнюхал воздух рядом с Ю-Би и потрусил восвояси.

На стене я увидела объявление о сдаче комнат – «ALUGO QUARTO» – и тут же пожалела, что поддалась уговорам Рут и забронировала место в гостинице. Стоило рискнуть и положиться на волю случая, как я делала обычно. Дешевые молодежные гостиницы обычно вызывают у меня горькое разочарование. В них любая, великолепная, сочная, экзотика бесследно исчезает, растворяясь в безликих, как международный аэропорт, гостиных, интернет-комнатах и дешевых однодневных экскурсиях. И все же я чувствовала себя обязанной явиться к Карине, чью гостиницу рекламировала столько лет, и поддержать отношения, пусть даже виртуальные. А кроме того, с меня не взяли оплаты – одна из главных причин, по которым я продала свою бродяжью душу индустрии туризма.

Выяснилось, что гостиница расположена в нижнем конце одной из вливающихся в площадь улочек, близ женского монастыря; она давала о себе знать единственной крохотной черной закорючкой-граффити на наружной стене. Деревянный дом-шале угнездился между вытянутыми особняками в стиле модерн, окруженными террасными садами. Я постояла, задрав голову – прямо в глаза светил фонарь, – и примерилась к крутой каменной лестнице, тянущейся вверх вдоль боковой стены дома. Калитка с лязгом отворилась, и я начала восхождение.

Когда я поднялась, у стойки регистрации никого не было.

– Есть кто-нибудь? – позвала я.

Карина казалась меньше ростом, чем даже я, а стойка в «Хостел Рио» была просто грандиозных размеров. Наконец над бортиком взошла пара дружелюбных карих глаз.

– Привет! – раздался высокий голосок. – Ты, должно быть, Кармен?

Карина поднялась на ноги и стала выше сантиметров на десять.

– Мы ждали тебя раньше, – улыбнулась она. На ней было броское полосатое платье-футляр без бретелек, на шее и в ушах – яркая бижутерия.

– Я приехала давно… – начала я оправдываться, но Карина прервала, тряхнув головой:

– …но задержалась перепихнуться, да?

Я уже было ощетинилась – давало себя знать англосаксонское воспитание, – однако Карина захихикала. Она просто проявила дружелюбие. Это просто шутка. Так всегда происходит во всех моих путешествиях. Требуется дня три, не меньше, чтобы стряхнуть с себя английскую холодность.

– Ну, примерно, – пробурчала я, и Карина снова исчезла под стойкой, бросив при этом:

– Ну и не переживай. В Рио все загуливают – кто раньше, кто позже.

Она определила мне кровать и посоветовала сразу ложиться.

Когда я уже собиралась толкнуть дверь комнаты, Карина меня окликнула:

– Кстати, ты надолго остановишься?

– Всего на несколько дней, – ответила я. – Я путешествую.

– Хорошо звучат последние слова, громко, – отозвалась она, приподняв брови и озорно улыбнувшись.

Когда я вошла, в комнате было темно, так что я бросила вещи на пол, включила вентилятор и уснула.

Проснулась я в два часа ночи от того, что высокая худая женщина с темными волосами включила свет и теперь читала книгу, лениво спустив ногу с кровати. За ее ногой я рассмотрела рукописное объявление, приклеенное к зеркалу.

Оно гласило: «Убедительно просим НЕКОТОРЫХ гостей не вести себя так, как будто они у себя дома. Кьяра, это касается ТЕБЯ!»

Девушка с соседней кровати перевернулась на другой бок и проворчала:

– Два часа, однако. Выйди в холл и там читай.

Темноволосая женщина только пожала плечами и заметила:

– Какого черта ты вообще прохлаждаешься в кровати в Рио-де-Жанейро в это время суток?

2

Копакабана

Правда состоит в том, что, когда я только приехала, Рио мне не понравился. Отчасти дело было в самом Рио, но в основном во мне. После десяти лет, которые я оттрубила в туристическом бизнесе, составляя бодрые тексты для глянцевых брошюр и откапывая новые, неизбитые маршруты, даже самые экзотические места определялись мешаниной из повторяющихся прилагательных. Отдохните на белоснежных девственных пляжах, побродите по старым селениям, чья история уходит в глубь веков… встречи с обаятельными и приветливыми местными жителями … и тэ дэ и тэ пэ. Мишура турбизнеса быстро стирается, и моя любовь к странствиям чуть было не испарилась вместе с ней.

Я поехала в Южную Америку путешествовать, этим и собиралась заниматься. Это был последний континент, на котором я еще не бывала. Как и половина австралийцев в возрасте до тридцати пяти, я пожила в коммуне в Лондоне, автостопом ездила по Европе за десять долларов в день, околачивалась в Юго-Восточной Азии, меня ободрали как липку на Ближнем Востоке… Ко времени приезда в Рио-де-Жанейро я уже была циничной, как сам дьявол.

На другое утро, когда я продрала глаза, Карина пригласила меня на завтрак, caf da manha, в утреннюю столовую. Свое узкое прямое платье она сменила на ярко-розовую футболку с изображением Шивы на груди.

Хозяйка гостиницы оказалась и впрямь миниатюрной (стало ясно, почему мой партнер по бизнесу называл ее Крошкой) и очень красивой: длинные, волнистые темные волосы и искрящиеся глаза кофейного цвета. Ухоженная, даже холеная (латиноамериканки часто так выглядят), она легко опустилась рядом со мной на лежащие на полу подушки.

Мы быстро обменялись некими обязательными сведениями друг о друге. Карина поведала, что открыла собственную гостиницу после того, как много лет проработала в пятизвездочном отеле. Друзья называли ее сумасшедшей, предостерегали, что в Санта-Терезе опасно, но она никого не послушала.

– Лучше пусть меня ограбят тут, в Санта-Терезе, чем опять работать на чужого дядю, – беззаботно рассмеялась она.

Сначала я решила, что Карина моложе меня, из-за ее гладкой, упругой оливковой кожи, но оказалось, она на год старше. Родители ее были ливанского происхождения, предположительно из тех арабов, которые хлынули в Северную и Южную Америки между мировыми войнами.

– В Бразилии большая арабская диаспора? А вообще мусульман много? – поинтересовалась я.

– Даже не знаю, – призналась она слегка сконфуженно. – Мой дедушка не очень любил говорить о Ливане…

Карина отвернулась, облизнула губы, выдержала для приличия паузу, заулыбалась и перевела разговор на другую тему, на ее взгляд, более интересную для нас обеих, чем занудные подробности мультикультурализма. Добрые люди в Рио-де-Жанейро – независимо от возраста, ориентации и принадлежности к религиозным сектам – готовы обсуждать предложенную ей тему без устали и с кем угодно. Разумеется, речь идет о сексе.

– Ну, скажи-ка, – нетерпеливо спросила Карина, – австралийские мужчины и впрямь так хороши в постели? Или то, что о них рассказывают, неправда?

Пока я старалась осмыслить перескок с арабской диаспоры в Бразилии к критериям оценки австралийцев в постели и думала, как поступить (промолчав, рискую показаться любознательной бразильянке святошей, но и слишком раскрываться тоже не хочется), Карина нетерпеливо притопнула ногой.

– Даже не знаю, что сказать, – начала я уклончиво. – Может быть… У меня как-то все больше иностранцы были.

– Ну, из моего ограниченного опыта – другими словами, всего трое… – сказала Карина. – Они ужасны. Кошмар, просто брррррр… – Последний звук сопровождался брезгливым передергиванием плечей.

Я отпила свой кофе, внезапно ощутив инстинктивную вспышку обиды.

– Так много из такой маленькой страны! – воскликнула я с редким для меня патриотизмом. – Но, как бы это сказать… кто был соперником моих дорогих соотечественников? Представители какой блистательной нации послужили тебе эталоном для сравнения?

– Блистательный эталон… чего?

– Я спрашиваю: откуда же родом другие, более удачливые твои возлюбленные?

Ответ меня поразил:

– Из Англии.

Монолог продолжился, сокрушая и громя мужское эго от Рейкьявика до Рио-Негро, разнося в пух и прах любовников всей Организации Объединенных Наций, никто из которых не имел никаких шансов сравниться с мощью великолепных бразильцев.

Внезапно, разочарованная моим упорным отказом делиться сочными деталями сексуальной доблести моих земляков (или отсутствием таковой), Карина отпустила меня на волю, снабдив картой:

– Иди посмотри город, Копакабану, всю эту суету. А вечером, если хочешь, можем выпить по стаканчику в баре до Минейро, здесь, в Санта-Терезе.

После ее ухода я еще задержалась в гостинице, наблюдая за снующими туда-сюда туристами, окутанная неясной дымкой голосов и акцентов.

Гостиница располагалась на середине склона одного из тех крутых холмов, что окружают Рио-де-Жанейро, образуя естественный амфитеатр. Город был встроен в окружающий ландшафт, дома заползали на возвышения и затекали в выемки и ниши. Разные эпохи, соседствующие друг с другом, служили театральной декорацией, выразительно оттеняющей залив Гуанабара: старинный белокаменный монастырь, ступенчатые терракотовые крыши колониальной эпохи, разбросанные повсюду удручающие плоды массовой застройки семидесятых… Над центром доминировали две гигантские футуристические постройки: первая – модернистская конструкция, напоминающая кубик Рубика из металла и стекла, из которого выпали отдельные квадратики, образовав открытые террасы-сады; вторая – громадная стеклянно-стальная пирамида. Карина уже успела пояснить мне, что это кафедральный собор Святого Себастьяна.

Восхитительный городской пейзаж брал в плен, не оставляя сомнений, что в его создании участвовали люди с богатой творческой фантазией, даже несмотря на то, что не все их замыслы удалось воплотить. Но… живописные проспекты, в которых, по мысли создателей, современность перекликалась бы с колониальным прошлым, теперь были захламлены уродливыми жилыми домами – те скрадывали перспективу и лишали старые здания былого величия. Еще безысходнее был вид на противоположный холм: великолепный каменный склон мог бы послужить вкладом дикой природы в городской пейзаж, но его усеяли красно-ржавые кирпичики фавелы. Взгляд должен бы скользить по проспектам, спускаясь к порту, а я поймала себя на том, что невольно блуждаю глазами по этому тревожному холму, коронованному белой церковью, одиноко стоящей среди лачуг. Время от времени ее затмевали гигантские голубые огни неоновой рекламы Бразильского банка – буквы, каждая высотой с этаж, мигая, появлялись одна за другой: I… IT… ITA… ITAU… монотонно, в гонконгском стиле.

Выйдя из гостиницы, я перешла на другую сторону улицы и закурила. Напротив, у стенки, наблюдались остатки некого приношения, состоящие из свечи, бутылки пахучего рома и заветренных креветок в глиняной миске.

Карина, выйдя на балкон, прокричала мне вдогонку:

– Берегись воров!!!

Когда я обернулась, она заулыбалась и весело помахала мне рукой.

Я пошла по улице к городу, раскинувшемуся внизу, чувствуя, что бросаюсь в глаза, как гигантская красная мишень для стрелков из лука.

В море грязных, вонючих автомобилей я высмотрела сине-белый автобус с обнадеживающей надписью «Настоящий автобус» на боку и сказала кондукторше:

– Ко-па-ка-ба-на.

С милой улыбкой она указала коротким ярко-красным ноготком на единственное свободное место рядом с собой.

Протиснувшись сквозь самый тесный в мире и жутко неудобный турникет, я уселась. Пассажиры принялись без стеснения разглядывать меня: целое море любопытных карих глаз. Одна тетя чуть шею не свернула, пытаясь разглядеть получше. Не иначе как я попала на специальное место для растерявшихся в незнакомом городе иностранцев. Ну и прекрасно, рассуждала я мысленно, я ведь именно такая и есть.

Автобус несся со скоростью света, подпрыгивая на ухабах и останавливаясь, только если поджидающий его пассажир отважно бросался на середину дороги. Когда он резко тормозил, подъезжая прямо к ногам смельчака, в салон пачками начинали запрыгивать невесть откуда взявшиеся бабульки, после чего водитель трогал с места, швыряя вновь прибывших из стороны в сторону, будто танцоров ча-ча-ча. Мы катили вокруг залива, мимо парков с пальмами. Слева маячила открыточная гора Сахарная голова, сквозь замусоленные окна автобуса она казалась смазанной и зернистой, как старая фотография. Затем мы пролетели сквозь дымный туннель: вдоль угольно-черных стен сидела бездомная детвора, гудели клаксоны.

Дорога вновь вывела нас на дневной свет, на проспект, переполненный меченными граффити высотками; вверху я уловила промельк синего неба. Двое чернокожих босых ребятишек, один на плечах у другого, жонглировали шариками рядом со светофором, а потом побежали к машинам клянчить деньги.

Автобус резко взял с места, завернул за угол и, завизжав, встал, а мы в очередной раз полетели с мест. Кондукторша пальцем показала мне на дверь. Я пробежала к задней двери и оттуда громко сказала «спасибо», выскакивая на мостовую, в безопасность. Ноги у меня подкашивались, как после морской качки. Водитель и кондукторша одарили меня на прощание фирменными бразильскими улыбками, и автобус умчался, обдав меня облаком голубого дыма.

Первое, что потрясло меня в Копакабане, когда я увидела ее снизу, это размах: бескрайние, протянувшиеся на четыре мили белоснежные пески плюс шестиполосное шоссе, разделенное пополам широченным бульваром. Простор, раздолье и красота необыкновенная…

Второе, что меня поразило: как же погано все это выглядит вблизи. Многоэтажки, похожие с борта самолета на скопления кристаллов кварца, вблизи оказались не более выразительными в архитектурном отношении, чем кварталы дешевой застройки на севере Лондона. Скучные коробки с мутными от соли окнами в дешевых алюминиевых рамах. Море состарило дома, но шарма, присущего приморским городам, здесь не хватало. В отличие от классических каменных строений, которым обшарпанность даже идет – кажется, что они медленно уходят в землю, – современные стеклянные конструкции не умеют стариться красиво. Они наводят на мысль о дешевом хламе. Я сумела отыскать несколько интересных образчиков архитектуры эпохи ар-нуво, но они только невыгодно оттеняли остальное. Единственным приятным исключением был «Копакабана Палас отель» – сливочный торт-безе из белоснежного гипса, – даже несмотря на то, что бассейн отеля окружали высотки с немытыми стеклами.

Может, из-за фильмов с Кармен Мирандой, которые любила смотреть моя мама, может, из-за песни Питера Аллена я всегда представляла Копакабану шикарной, особенно в пятидесятые годы. Воображение рисовало мне элегантные тропические особняки у самой воды, колыхание пальм на ветру и роскошных красавиц с блестящими алыми губами, за которыми волочатся богатые повесы-аристократы…

Как и большинство знаменитых пляжей мира, в начале прошлого века Копакабана представляла собой просто полосу сонных домов, протянувшуюся вдоль пустынных песков. По-настоящему она прославилась только в 1923 году, когда построили «Копакабана Палас отель». Голливудские старлетки со своими продюсерами обожали нежиться на его сливочных террасах. С тех пор все самые богатые люди Бразилии считали своим долгом урвать кусок четырехмильной полосы песчаного пляжа. В наши дни, выйди все жители Kопакабаны одновременно из своих многоэтажек, им, пожалуй, не хватит места на улицах.

От старой эпохи, кажется, чудом остался единственный дом на Авенида Атлантика. На фронтоне хлопает и полощется красно-белый, с орлом, флаг – знак того, что здесь находится посольство Австрии. По соседству расположился «Синдикат Чоппа», вывеска этого пивного ресторана бросает вызов сразу двум евангелистским церквям на втором этаже – Международной церкви Божьей милости и Вселенской церкви Царства Божия.

Я пересекла шестиполосную автостраду, следуя за двумя пожилыми туристками в плохо сидящих купальниках (их бледные и дряблые целлюлитные тела колыхались на ходу), и остановилась полюбоваться морем. На берег накатывали бурные волны, веером обрушивая пену и брызги на ряды пустующих шезлонгов. Тусклый, маслянистый блеск песка и странный бурый осадок в полосе прибоя показались мне подозрительными. Нигде не было видно амазонских королев красоты в перьях, мускулистые мачо не посылали мне воздушных поцелуев с гимнастической стенки «джунгли», и уж точно я не приметила Кармен Миранды. Город туристических штампов в отсутствие этих самых штампов – скучновато как-то… Что ж, август, в конце концов, в Рио зима в разгаре. Небо по-зимнему белесое, верхушки пальм ходят ходуном от свежего зимнего бриза. Да и прохлада ощутима.

Целлюлитные туристки наконец добрались до ряда полосатых шезлонгов под тентами, тянувшимися вдоль пляжа. Осмотревшись, они устроились в беседке у вымощенного черно-белой мозаикой променада. Пластиковые стулья были прикованы цепью к торчащим из земли крючкам. Пока я пыталась представить злоумышленника, сгорающего от желания спереть одно из этих облезлых сидений, сзади подошел владелец бара.

– Вы смотреть ваша сумка, леди, – обратился он ко мне и пальцем показал в сторону бездомных мальчишек, дремлющих под пальмами.

Пожав плечами, я заказала кока-колу, и тут же, как по команде, двое огольцов поднялись, подбежали ко мне и стали выпрашивать деньги. Черные как ночь, оба были одеты в тонкие линялые шорты, тесно облегающие мослы. У одного были спутанные космы, у другого – желтые глаза, и у обоих текло из носу. Денег я не дала, но купила им по пирожному, не первой свежести на вид. На лицах пацанов не отразилось ничего – ни разочарования, ни удовольствия, полное безразличие. Они исчезли, но на их месте тут же оказались следующие, такие же нищие босоногие ребята, правда, их как ветром сдуло, когда бармен крикнул что-то угрожающим тоном.

– Ма-алэньки бандиты! – сердито обратился он ко мне, и на миг я вдруг представила, как они, улюлюкая, с мечами и пистолетами гонят его по грязному песку. Образ развеялся, когда проходящий мимо полицейский нагнулся, чтобы шлепнуть одного из пацанов.

Заплатив за свой напиток, я пошла дальше по променаду, мимо спящих чернокожих бомжей, не обращающих внимания на рев транспорта и цоканье каблуков. Те, кто успел проснуться, сидели на корточках, безучастно глядя на проносящиеся машины. Кроме них на улице были и белые – в кроссовках «Найк» и ярких штанах-«велосипедках», заткнувшие уши наушниками и прикрывшие глаза темными очками. Семенил пудель в сине-зеленых сапожках и меховой курточке. Сиделка-негритянка в белой униформе заботливо наклонилась к сгорбившемуся в инвалидном кресле белому старику.

На другой стороне открывались уличные бары с выключенными неоновыми вывесками «СПАСАТЕЛЬ» и «ГАВАНА» – начинался день, и первые посетители с красными, в прожилках носами, наводившие на мысль о секс-туристах, уже одиноко сидели за столиками. По променаду слонялись официанты в белых куртках; взад-вперед прогуливалась проститутка с младенцем в коляске, демонстрируя свои прелести, вываливающиеся из мини-платья персикового цвета, – туристы игнорировали ее зазывные взгляды.

Возвращаясь на другую сторону, чтобы поймать автобус до Санта-Терезы, я увидела двух попрошаек, затеявших пьяный спор относительно прав на содержимое мусорного бачка.

Проститутки, отели и бездомные дети. Копакабана превзошла себя – о каких еще приманках могут мечтать туристы?

Возвращение в Санта-Терезу я ощутила как блаженство. Тихие улицы и прохладный горный воздух успокаивающе действовали на мозг, подвинувшийся после безумных ритмов нижнего города. Я проехалась на трамвае в гору и обратно, чтобы посмотреть байру (район, окрестности) при дневном свете. Санта-Тереза была явно более традиционной, чем Копакабана; в этом случайном смешении современности и старины, эксперимента и традиции, строгости и претенциозности было что-то интригующе авангардное. Особняки, домики, лачуги поровну делили волнистые холмы между собой. Следы европейского влияния не исчезли полностью, но в этом месте казались не столь однообразными и какими-то более укромными. Открытые окна так и звали заглянуть внутрь – туда, например, где женщина со скучающим видом сидела у отодвинутой ставни. Бахрома банановых пальм поверх старых каменных стен вызывала в воображении картины запущенных частных садов. По тротуарам носились дети, поглядывая на белый город внизу. Мужчины группками собирались у переносных жаровен для барбекю, их голоса то затухали, то звучали громче в предвечернем воздухе.

Мы встретились с Кариной в шумном маленьком баре, незаметном с улицы. Народ прибывал – на вид натуры артистические, с распущенными гривами курчавых волос, в ярких рубахах, многие с черными футлярами для инструментов. В глубине бара собралась шумная компания, кто-то, явно играя на публику, вел комичный разговор сквозь оконце с шеф-поваром, остальные, держась за бока, падали от смеха. Шеф отвечал в тон, улыбаясь во весь рот. Смуглый бармен в белой куртке разминал в ступке лаймы. Воздух полнился ароматами жарящегося мяса. Коротышки в черных брюках и белых рубашках с трудом протискивались через узкие промежутки между столами, один из них бросил меню в виниловой обложке на наш стол.

Я уставилась на плавающие передо мной португальские слова. Собираясь в Бразилию, я приняла твердое решение не изучать никаких местных языков. В конце концов, я собиралась провести здесь всего месяц, так что испанский мог принести больше пользы. Да и вообще, какой смысл в том, чтобы выучить десяток слов по-португальски и бросаться на ни в чем не повинных официанток и продавцов газет, бормоча что-то бессвязное с жалкой улыбкой и омерзительным акцентом, – как некоторые туристы-японцы на Роксе:[11] «Привета, приятеря!» Нет, лучше уж ничего не говорить – пусть сами догадываются.

– Я возьму вот это, – ткнула я пальцем в третий номер меню.

– Ух ты, жареные козьи мозги? – с интересом спросила Карина.

– Ой нет, я ошиблась, номер четыре, – исправилась я.

Не знаю, что за черно-фиолетовую мешанину подали мне позднее, да и неважно: к этому моменту мы уже нализались. Виновата кайпиринья – местный бразильский коктейль, убийственная смесь из лайма, тростниковой водки кашасы и огромного количества белого сахара.

– Пра-а-а-аблема, – невнятно бурчала Карина, – ф-ф том, што са-а-а-а-хар маск… кирует ал… ал… алкоголь.

Несмотря на почти мгновенно наступившее опьянение, нам удавалось поддерживать какой-то разговор – помню, речь шла об одержимости Карины бледными, хилыми англичанами, которая, оказывается, и подтолкнула ее к решению купить гостиницу. Выяснилось, что ей совсем не нравится обслуживать людей. Зато она просто обожает блондинов. Была, конечно, и оборотная сторона: необходимость общаться с другими клиентами и тому подобное, но в целом затея себя оправдала. Подтверждаю, пока я жила в гостинице, поток англосаксонских воздыхателей к стойке регистрации и впрямь не иссякал.

Сделав еще несколько признаний, не отличавшихся разнообразием, Карина выпрямилась и на удивление четко – как будто мы были на бизнес-митинге, а не насосались тростниковой водки, словно лягушки в болоте, – произнесла:

– У меня назначена встреча. Я еду домой.

Потом она прыгнула в машину и унеслась, оставив меня стоять на площади.

Домой я шла одна и сделала остановку в маленьком парке у изгиба дороги. Там было малолюдно, только двое юных любовников звучно целовались, обвив друг друга на каменной скамейке, да мужик продавал пиво, доставая его из пенопластиковой сумки-холодильника. На балконе слева от парка кто-то покачивался в гамаке, свесив ногу, – раздавалось ритмичное поскрипывание. Откуда-то всплывали звуки самбы (не живой звук, а из радиоприемника), вокруг на толстых плоскостопых деревьях стрекотали кузнечики и цикады. Я зачарованно любовалась невероятно огромной желтой луной, которая, казалось, вот-вот упадет в залив Гуанабара, вдыхала воздух полной грудью и смаковала радость от того, что наконец, наконец-то выбралась из Лондона.

3

Родео, революционерка и разгул

Решение относительно родео было, признаться, чистым капризом; в последний момент я обозначила сие мероприятие где-то на карте Бразилии между Рио и Сальвадором. Подвигло меня на этот шаг отчасти то, что незадолго до отъезда из Лондона я прочла «Кони, кони»[12] (ну, и еще моя давнишняя любовь к музыке кантри). За неимением других идеалов под рукой, я размечталась, как выйду за ковбоя и мы с ним поскачем к закатному солнцу, а там заживем, как Джон Грейди[13] с этой его мексиканской цыпочкой. Но покупать билет до Мексики было уже поздно, поэтому пришлось изыскивать дырку в моем кочевом бразильском маршруте. Я не хотела позволить мечте умереть из-за таких мелочей, как география.

Про фестиваль родео в городе Барретос было написано, что это самое большое родео-шоу в мире, с миллионом зрителей, но из моих знакомых никто о нем слыхом не слыхивал. Для отважной путешественницы и поклонницы ковбоев это означало сразу два преимущества: настоящие ковбои и мало туристов.

Там, в промозглом Лондоне, план выглядел сказочным – я уже предвкушала, каким украшением долгих скучных ужинов в Сиднее станут мои зажигательные рассказы о бразильских ковбоях и свирепых быках, – но, когда Карина сообщила, что и ей ничего не известно о родео в Барретосе, я, признаться, немного струсила. Ведь о нем писали как о самом большом родео в мире! Карина обзвонила несколько отелей в окрестностях Барретоса, но даже они посоветовали мне отложить поездку лет на десять.

– Это не для туристов. Я тебе не рекомендую туда ехать, – заключила Карина и захлопнула справочник по бразильским гостиницам, а потом переключилась на немецкого туриста, потерявшего цветовую шкалу. Я приуныла и вполуха слушала разговор о цветовых шкалах – он ходил кругами, начатый взбешенным туристом, который забыл привезти свою цветовую шкалу и теперь не мог купить себе никакой одежды; Карина, при всем ее блестящем английском, не могла взять в толк, о чем говорит этот немец. Наконец она остановила проходящую мимо туристку и взмолилась:

– Прошу, дорогая, помогите мне. Что такое цветовая шкала?

Вот в этот момент я впервые увидела Кьяру.

– Ты не испугалась, а? – шепнули сзади.

Я обернулась и столкнулась взглядом с высокой стройной девицей с шапкой буйных волос. Озорное круглое лицо, насмешливая улыбка.

– Так как? Правда боишься ехать? – настаивала она.

Бывалый путешественник во мне возмутился от такого подозрения.

– С чего бы? Нет, разумеется, нет. Вовсе я не испугалась, – с деланым равнодушием ответила я. – Просто там нет жилья. Не знаю… ну да, в общем… я не знаю, где там остановиться…

Я умолкла. Девица внимательно посмотрела на меня и вдруг разразилась смехом:

– Ясное дело, в глухомани негде остановиться, чувиха. На то она и глухомань. Ха!

Внешне она была похожа на итальянку или француженку, но в выговоре смутно слышались напевные интонации дублинцев.

– Вот именно. Где-то же мне нужно спать, верно? – сказала я, подбавив сарказма.

Продолжая улыбаться, девица потянулась к укрытой за стойкой корзине для грязного белья, извлекла оттуда гамак и кинула мне, задорно тряхнув гривой длинных темных волос:

– В гамаке, где ж еще. Все бразильцы только так и спят.

Я испытующе заглянула ей в глаза, и она не отвела взгляда.

Все это сильно смахивало на вызов, брошенный Тельме Луизой.[14] Она это понимала, и я это понимала, и она понимала, что я это понимаю. Отказаться я не могла, даже если б захотела.

Карина – она слышала весь разговор – прекратила поток излияний немца о преимуществах комбинирования бледно-лимонного с мятно-зеленым и устремила на Кьяру предостерегающий взор.

– Кьяра, это безответственно, – твердо сказала она, после чего снова повернулась к возбужденному немцу и велела ему покупать черное. Закончив с ним, Карина поставила настойку табличку «Закрыто».

Кьяра округлила глаза и заговорила вполголоса, прикрываясь локтем, чтобы Карина не подслушала:

– Никогда не слушай бразильский средний класс. – Она кивнула в сторону Карины. – В смысле, я ее люблю, но она вообще не рубит фишку.

Она отошла и завела веселый разговор с барменом, только бросила через плечо:

– Да, и вот еще что, ковбойша: я собираюсь торчать тут, на этом постоялом дворе, и проверю, уехала ты или нет. Так что не вздумай выдумывать отговорки.

Наутро, в четыре часа, я обнаружила, что это именно она, Кьяра, включает свет и читает по ночам. Я еще не заснула, когда она вошла в комнату:

– Привет! А я не знала, что ты здесь. Думала, только эта зануда немка, которая каждый раз мне мозги выносит, когда я включаю свет.

Я заулыбалась, а Кьяра уселась на пол за моей спиной, вытянув длинные ноги перед собой, как кошка. В глубине комнаты кто-то заворочался на койке. Кьяра улеглась на спину – колени кверху, пятки под ягодицами, руки за головой, – как будто собралась делать какие-то упражнения, а потом и впрямь выгнулась и, выпятив вперед живот, встала на мостик.

– А ты путешествуешь по Бразилии? – спросила я, приподнявшись на локте.

– Не-а… – пропыхтела Кьяра, то втягивая, то выпячивая живот.

– А что ж ты здесь делаешь?

– Я не туристка, – выдавила она сквозь серию коротких вдохов-выдохов. – Честно говоря, туристов терпеть не могу. Я capoeirista.

Похоже, упражнения ее утомили – перед тем как в последний раз выгнуться дугой, она тяжело вздохнула.

– А ты? – задыхаясь, обратилась она ко мне. – Ты как, настоящая ковбойша или просто ищешь острых ощущений?

Животом она почти дотянулась до моего матраса, пальцы на руках и ногах искривились под весом тела, выгнутого как подкова. Я заглянула в лицо, искаженное силой тяжести. Глаза у нее просто вылезали из орбит.

– Я правда ковбой, – солгала я. Кьяра без сил рухнула на пол, уставившись в потолок:

– Так какого же хрена ты делаешь в Рио-де-Жанейро?

Что люди делают в Бразилии, если только не бегут отсюда? Нельзя сказать, что это самое легкодостижимое место назначения. Расположено на другом конце света от… да, собственно, отовсюду. Я, конечно, была без ума от Карлоса, моего учителя сальсы в клубе «Танцуй, у тебя получится». И это правда, что записи «Цыганских баронов»[15] грели мне душу. И все-таки, что скрывать, Бразилия была в большой степени выбрана наугад. Мама уговаривала меня поехать – после моего недавнего увлечения Индией ей нравилось что угодно, – но вот остальные члены семьи с радостью тыкали меня носом в досадные противоречия моих же доводов.

– «Цыганские бароны» – испанцы, – возмущался приятель моей сестры Дейв, когда я объяснила причины своего выбора.

– А уж Карлос, твой учитель сальсы… он же вообще ливанец! – мрачно обличила меня Стефани, подруга.

Правда, они не могли не понимать, что для меня все эти доводы значения не имеют. Поехать в Южную Америку означало не просто поехать в Южную Америку. Это был шанс доказать, что не зря в глубине души у меня теплится надежда: ну, существует же где-то в этом мире хоть что-то более интересное, чем изо дня в день таскаться на работу в переполненном вагоне метро.

У этой игры есть точное название: эскапизм. Перед тем как приехать в Рио-де-Жанейро, я десять лет работала в сфере турбизнеса в Сиднее и Лондоне, а до того прожила двенадцать лет в Канберре. Вполне достаточно для кого угодно, чтобы бегом припустить в Рио от такой жизни. Пожалуй, излишне объяснять, почему Канберра кажется неподходящим местом молодой женщине, мечтающей о карьере ковбоя или звезды кабаре, но вот мое решение оставить индустрию туризма удивляло практически всех. «Это же так престижно», – канючили они, а я видела перед собой полчища унылых шестнадцатилеток в серых пластмассовых наушниках, впаривающих путевки на Гавайи. Как назло, мне удалось добиться в турбизнесе успехов – главным образом благодаря тому, что в этой отрасли трудились все больше неопытные матери-одиночки, между тем как я однажды вечерком полистала справочник и нахваталась нужных терминов. Моя начальница любила сокрушаться (когда я в рваных джинсах с опозданием врывалась на заседания руководства), что я так ни разу и не появилась на службе в деловом костюме, который надевала на собеседование. Впрочем, если не считать дискуссий о дресс-коде, мы с шефиней отлично ладили. Мы обе оказались не дуры выпить, и вообще, по-моему, я ей была симпатична. Видимо, поэтому мне и потребовалось столько времени, чтобы наконец сбежать (жалованье мне платили исправно).

Я и раньше пыталась вырваться из общего потока – однажды зарегистрировала интернет-магазин в Сиднее, в другой раз переехала в Барселону, чтобы учить испанский, а совсем недавно пробовала обрести себя в Индии. Но все эти фальстарты закончились ничем. Гуру из Варанаси выразил это, предложив мне заглянуть на дно глиняного кувшина, который он держал в руке. Прошло несколько торжественных мгновений, а потом я подняла голову, глотнула и сказала:

– Но ведь он пуст.

Этот несчастный уродец только молча кивнул.

Ну и ладно, не нужно мне вашего просветления, мне деньги нужны.

Небо вняло мне через год после войны в Афганистане, мои молитвы были услышаны – нам удалось подсуетиться, пока основной конкурент закрылся, а бдительные клиенты спешно оформляли поездки, используя отложенные ранее отпуска. Наше агентство перевыполнило все планы уже в первом квартале, я получила премию в десять кусков, после чего драпанула, не дожидаясь следующей выплаты. Вообще-то у нас было принято дарить уходящим сотрудникам часы на память. Мне подарили губную гармошку и двести баксов.

Друзей мои размышления о Бразилии не особо волновали. Много кому доводилось провести пару-тройку месяцев в Южной Америке, безумствовать, лазать по горам и ловить кайф с шаманами, чтобы потом спокойно вернуться в Австралию, жениться, обзавестись спиногрызами и умереть. Так что собственно Рио-де-Жанейро воспринимался как краткий перерыв на пляж и самбу. Зато уж мне полагалось скакать верхом в компании гаучос на бразильском родео, брататься в Сальвадоре с афро-бразильцами, плыть на каноэ с амазонскими индейцами, взбираться к Мачу-Пикчу,[16] купить кошмарный боливийский джемпер из ламы, охотиться с революционерами в Колумбии и, наконец, в Мексике пить чай с сапатистом субкоманданте Маркосом.[17]

Проработав десять лет в турбизнесе, с его бесплатными перелетами и всевозможными скидками, я превратилась в тертого путешественника-охотника. Я добывала страны, как трофеи, чтобы через несколько дней отбросить без всякого сожаления, перебираясь на следующую территорию. Единственным хищником, которого я боялась, была скука. Оглядываясь назад, я понимаю, что недооценить такого тигра, как Рио-де-Жанейро, было ошибкой. Впрочем, что поделаешь, рано или поздно настает время, и охотник сам становится жертвой.

Наперекор настоятельным советам Карины и на радость Кьяре, я на следующее утро разыскала странный автобус до Барретоса: он выезжал из Рио в воскресенье вечером – специально, чтобы подоспеть к открытию родео, и утром в понедельник прибывал на автобусную станцию Барретоса. Я заказала билет. Алекс, коллега Карины из «Хостел Рио», снабдил меня палаткой на случай, если с гамаком не получится, и я сообщила Карине, что через три дня отбываю.

Я была организована. Уложилась и упаковалась. Еще два дня в Рио-де-Жанейро, и я отправляюсь на юг, в тропический город, навстречу приключениям – Большому приключению, которое, должна признать, всегда ждало меня впереди, в каких-то двух шагах, но никогда не обнаруживалось там, где я находилась в данный момент.

Покончив с делами, я провела остаток дня, разгуливая вверх и вниз по самым живописным из девяноста трех каменных лестниц, связывающих Санта-Терезу с лежащими ниже пригородами. Одна из лестниц, вся покрытая изразцами из разных стран мира, оказалась известным произведением искусства. Художник – он так и жил на этой лестнице – сумасшедший чилиец, приехавший в Рио двадцать лет назад и, за неимением других занятий, начавший украшать каменную лестницу изразцами. Кьяра рассказала, что он не покидал лестницу все двадцать лет и вел себя как ее владелец: каждый день мыл, поливал растения на ней, останавливал людей, чтобы не роняли на ступени сигаретный пепел. Он уложил тысячи изразцов, редких, с ручной росписью, на ста пятидесяти с чем-то рядов камня. Я поинтересовалась, есть ли тут у него плитка из Австралии. Художник с восторгом потащил меня куда-то к третьему пролету и показал изразец, разочаровавший меня: обычный ширпотреб для ванной с пастельно-голубенькими цветочками. Художник сообщил, что плитка из Брисбейна. Что ж, всё лучше, чем новозеландская, та вообще оказалась без рисунка.

Вернувшись вечером в гостиницу, я нашла записку от Кьяры. Она приглашала на свою капоэйру. Встретиться предлагалось в месте под названием «Та’ На’ Руа» в Лапе.

– Где эта «Та’ На’ Руа»? – спросила я у Карины.

– Зная Кьяру, догадываюсь, что местечко грязное и чудное, – забормотала она, забравшись под стойку. Как раз в этот момент вернулась с экскурсии по фавелам группа с зазывным названием «Не будь туристом, будь местным». Один из скандинавов с мрачной физиономией шел впереди.

– Ну как? – спросила я у него.

– Нормально. – Он пожал плечами.

– Нормально? – переспросила я.

– Да вообще-то я это себе не так представлял. Ожидал другого.

– Чего вы ожидали?

– Не знаю. Там не такая уж нищета. Никто не страдает от недоедания. Мы даже банк видели.

– Разочарованы?

– Ага. Я вот в Соуэто ездил, это да. Те ребята реально нищие.

У выхода экскурсовод предложил подвести меня на капоэйру на своем черном внедорожнике с тонированными стеклами. Это был крупный мужчина с сытым выражением лица, типичным для зажиточных бразильцев, вьющимися темными волосами и широченной улыбкой. Тихо звучала английская поп-музыка из СD-плеера. Гид рассказывал мне о своей работе, интересовался, не могу ли я связать его с «Эс-Ти-Эй Трэвел» в Лондоне.

– А где ты собираешься жить тут, в Рио? – спросил он.

– Я не собираюсь жить в Рио.

– О! – изумился он. – Почему?

– Потому что живу в Австралии. – Я пожала плечами, и мы оба замолчали.

Когда добрались до Лапы, гид искоса взглянул на меня:

– Ну, не знаю, как все сложится, но учти, до Санта-Терезы мне будет далековато мотаться, когда ты станешь моей девушкой. – Он заржал с таким видом, как будто и сам не верил в то, что сказал.

Припарковав машину в Лапе, гид бросил один бумажный реал босому парню на стоянке, и мы пешком отправились к бару. Стены дома были покрыты облупившейся ярко-красной краской, сверху залихватски-косо была нахлобучена вывеска с надписью «Та’ На’ Руа» и изображением жонглирующего клоуна. Снаружи кучковались обтрепанного вида хиппи, увешанные украшениями из семян и кожи; они пили и курили траву. Внутри чернокожая красавица в панковском рванье и с косами по пояс листала журнал, лежащий на барной стойке.

В глубине тускло освещенного помещения группа Кьяры проводила тренировку по капоэйре. Я впервые увидела, что это такое. До тех пор мне было известно, что капоэйра – это некий гибрид африканских и бразильских единоборств, затягивающий людей не хуже евангелистского культа, игра-борьба-танец – очень трудно подобрать точное определение. Вот человек пьет мате в местной забегаловке, а через неделю вдруг исчезает, чтобы вновь появиться спустя несколько месяцев – но теперь он весь в белом, с бубном и разговаривает иными музыкальными языками.

Перед сценой в «Та’ На’ Руа» кружком стояли люди (Кьяра в их числе). В центре круга находились двое. Капоэйра была в разгаре. Игрок постарше, крепкий, в маленькой черной остроконечной шапочке, нагнулся и поднырнул под ногу спортивного парня, одетого только в белые брюки. Мы с экскурсоводом пробрались поближе, и Кьяра скользнула по нам быстрым взглядом. Я только собралась улыбнуться ей, а она уже отвернулась к сцене.

От молодого капоэйриста нельзя было глаз оторвать. Парень двигался, как заправский акробат: раскачивался, припадал к полу. Движения точные, выверенные, стройное гибкое тело то изгибается, то натягивается струной, подчиняясь ритму трех барабанов. Легко, играючи он перекатился на руки – ноги взвились в воздух, – на миг замер в полной неподвижности, как раздвоенное дерево, затем одна нога, согнувшись, устремилась вниз. Зал ахнул, когда колено парня оказалось у самого виска старшего игрока, но колено тут же отдернулось, словно парень просто напоминал собравшимся, кто ведет игру. Зрители с облегчением выдохнули, а мой знакомый гид оглянулся и обвел глазами публику.

Соперник парня был, напротив, спокоен, даже заторможен. Лет сорока на вид, он двигался очень осторожно, неспешно, как если бы был намного старше. Казалось, он вообще не проявляет инициативы, только отвечает на ходы партнера, не подгоняемый, как тот, юношеским пылом. Я внимательно присмотрелась. Его глаза не мигали.

Тем временем молодой игрок, предвкушая скорую победу, задвигался еще энергичнее. Грудь и руки заблестели от пота. Он вращался в воздухе, наносил боковые удары ногами, балансировал на одной руке. Поддержка толпы его вроде бы вдохновляла, но буквально в следующий момент он потерял к ней интерес. Он уставал, терял темп, тогда как старший капоэйрист двигался в прежнем неторопливом ритме.

Другие игроки, стоявшие вокруг, захлопали в ладоши, чувствуя, что близится развязка. Молодой снова пошел в атаку, ощутив, что инициатива чуть не ускользнула, но все еще уверенный в себе. Размашистые, широкие движения следовали одно за другим, но старший каждый раз легко уворачивался. Так продолжалось несколько минут: напор и гармония против выдержки и выносливости, пока молодой игрок под влиянием усталости не допустил ошибку и не замешкался на миг, пропустив старшего в центр. Ход игры мгновенно переменился. Зрители хлопали все громче. Молодой, собрав последние силы, неистово бросался на соперника, но тот блокировал каждое его движение. Стройные, как у оленя, ноги молотили воздух, но парень ничего не мог поделать против ходившего кругами хищника. Действительно, невозможно было понять, что это: игра, бой, танец или схватка двух животных в ночном лесу, но в конце концов круг замкнулся: старший игрок кольцом свернулся вокруг юноши, как змея в траве. Игра окончилась.

– Кьяра! – воскликнула я. – Это было потрясающе!

Но она не ответила. Она смотрела мне за спину, на удаляющегося гида.

– Что он здесь делал? – спросила Кьяра.

Я глянула через плечо:

– Он меня подвез.

– Больше его сюда не води. – В ее глазах вспыхнули искры. – Капоэйра Арареи – не место для этих туристических акул… Только так и не иначе.

Последовавшая полемика отражала классическую для путешественников дилемму. Я возразила, что приток туристов мог бы позволить тренерам подзаработать, и тогда богатые иностранцы вроде самой Кьяры получили бы возможность тренироваться бесплатно, не испытывая унизительного чувства, что покупают чужую культуру. Кьяра в свою очередь возразила, что само появление туристических экскурсий и есть бесспорный признак того, что культура уже мертва. С этим я в общем была согласна – не столько из-за соображений нравственности, сколько потому, что подобные вещи казались мне дико унизительными. Платить пятьдесят долларов женщинам масаи за то, чтобы они, забыв о готовке и уборке, попрыгали и потряслись перед тобой, или кататься по трущобам в джипе с пуленепробиваемыми стеклами: для меня подобное – вопрос не некой отстраненной нравственности, а чувства собственного достоинства. Тем самым как будто признаешь, что ты сам то ли недотепа, неспособный найти в собственной стране нечто весьма легкодоступное – а именно бедняков, то ли наивный глупец, не замечающий, что все это не настоящее и перед тобой ломают комедию.

Пожав плечами, я прекратила спор. Углубляться в эту тему не хотелось. За долгую карьеру в турбизнесе, наблюдая, как туроператоры безжалостно терзают и перекапывают райской красоты пляжи, как дешевые авиалинии разрушают старомодные европейские деревушки с силой, неизвестной со времен Второй мировой войны, я пришла к выводу, что лучше, пока путешествуешь, на подобные темы не заморачиваться.

Кьяра, понятно, эту точку зрения не разделяла. Рьяная бразилиофилка, она перебралась в Рио после Сальвадора, где и начала осваивать искусство капоэйры. Кьяра была воином. В отличие от моего скороспелого решения ехать на родео, ее страсть к Бразилии росла и вызревала годами – это проявилось и в ее решении заниматься социологией в Тринити-колледже в Ирландии, и в капоэйре, углубленному изучению которой она себя посвятила.

Когда мы познакомились, я увидела ее с длинными темными волосами, но на фото в паспорте она красовалась с обесцвеченным ирокезом.

– Панковала тогда, – пояснила Кьяра, когда мы выходили из «Та’ На’ Руа». Уже стемнело, и впереди в лунном свете сиял белоснежный каменный акведук Лапы. Арки поднимались на восемьдесят футов над впадиной, живописно соединяя холм Санта-Тереза с нижним городом, вызывая в памяти изгибы римских арок. Это строение – одно из самых ранних в Рио-де-Жанейро, окружающие здания облепили, завернули его в себя. Карина говорила, что когда-то по акведуку и правда подавали воду от горных источников Корковаду, а теперь это путепровод, по нему ходит трамвай. Мы немного постояли внизу, и Кьяра покричала, задрав голову к сводам, чтобы я услышала эхо, а потом двинулись по лестнице к центру Лапы.

Стояла предательски-зазывная ночь с влажным воздухом, фонарь был желтой прорезью на черном и сверкал, как тигровый глаз. На перекрестке двух улиц, Жоаким да Силва и Ладейра, на булыжной мостовой собралась толпа, со ступеней бара Антонио люди казались пчелами, ползающими в поисках меда. Неслись оглушительный грохот барабанов (музыканты стояли под арками) и музыка из чьей-то машины. Пьяные и туристы дурели от этих звуков, притопывали в такт; глаза с расширенными зрачками зыркали по сторонам. Местные реагировали спокойнее. Мужчины, устроившиеся по одному на ступеньках белокаменной лестницы, лениво, как сытые хищники, поглядывали на группы девушек в ярких мини-юбках, что прогуливались под ручку друг с другом, скользили взглядами по живой стене из стройных и не очень загорелых ножек.

Перед нами возникла беззубая дама килограммов на сто. Ярко-оранжевый лифчик от купальника стягивали тонкие шнурки, напоминающие транспортную развязку Лос-Анджелеса, из вырезов во все стороны мощно выпирала пышная плоть. Нижнюю часть тела стыдливо прикрывали блестящие черные шортики, скроенные на тринадцатилетнюю девочку весом в тридцать кило. На ногах красовались пластиковые босоножки на платформах с высокими каблуками. Ее партнер, беременный мужчина с полуметровой копной седых волос, внимательно слушал, энергично кивая.

– Это что, проститутка? – спросила я, а Кьяра, пожав плечами, сухо ответила:

– Не обязательно.

Что касается остальной публики, она была разнообразна донельзя – бросались в глаза всевозможные экстравагантные заколки для волос. Официальной униформой Лапы оказались пластиковые босоножки на платформах, белые или в пастельных тонах, детского размера тугие шорты, спущенные на пятнадцать сантиметров ниже пупка, и короткие обтягивающие маечки из лайкры, со шнуровкой или на ремешках, с поднимающими грудь чашечками. Волосы здесь носили длинные и намасленные. Хотя по большей части девушки в Лапе выглядели так, что супермодель рядом с ними показалась бы старой кошелкой, было очевидно: гордо носить эту униформу здесь никому не мешают ни возраст, ни комплекция. Я была не первой иностранкой, в изумлении глазеющей на эту моду, навеянную секс-индустрией, – она явно привлекла стайку малосимпатичных секс-туристов слева от нас, – но Кьяра все равно была недовольна моим неприличным изумлением.

1

Кармен Миранда (1909–1955) – бразильская и американская певица и актриса. – Здесь и далее примеч. переводчика.

2

Фавела (португ.) – трущоба.

3

Карлос Друммонд де Андраде (1902–1987) – бразильский поэт, переводчик и журналист.

4

Горы и одноименный национальный парк в Австралии.

5

Исабель Альенде (род. 1942) – чилийская писательница, автор романов «Дом духов» и многих других.

6

Фильм Вима Вендерса (1998), посвященный кубинской группе «Buena Vista Social Club».

7

Фильм бразильских режиссеров Кати Люнд и Фернанду Мейреллиша о бразильских трущобах (2002).

8

Mata Atlantica – бразильский атлантический лес, обширный экорегион прибрежной Бразилии.

9

Machista (португ.) – мачо.

10

STA Travel – международный студенческий туроператор.

11

Рокс – исторический район Сиднея.

12

«Кони, кони» – роман американского писателя Кормака Маккарти (2000).

13

Джон Грейди – герой романа К. Маккарти «Кони, кони».

14

«Тельма и Луиза» – фильм Ридли Скотта (1991) в жанре роуд-муви (фильм-путешествие).

15

«Gypsy Kings» – музыкальная группа, играющая в стиле румба-фламенко.

16

Мачу-Пикчу – древний город, расположен в горах на территории современного Перу (высота 2450 м над уровнем моря).

17

Сапатисты – национально-освободительное движение в Мексике; субкоманданте Маркос – один из его лидеров.