Кивнула. Подалась ко мне в кабину через перегородку. Пухлые губы приоткрылись. Она уже готова. Протяни руку - и моя.
      Нет, милая. В качестве выражения благодарности я это не приемлю. Мне для этого другое нужно.
      Когда же ты поняла, что я тебе небезразличен? Случилось ли это, когда мы одновременно попытались подхватить соскальзывающий со столика медицинский ящик и я невзначай коснулся твоей груди? Меня тогда словно током дернуло, а ты, не торопясь уклониться, взглянула как-то искоса, особенно.
      Или позже, когда на вечеринке у нашего общего знакомого мы уединились на кухне, приглядывая, чтобы что-то готовящееся там не подгорело, и обсуждая всякие никчемные глупости?
      Или ночью того самого понедельника на "Скорой" передал я тебе свое чувство пристальным взглядом и оно, отразившись на моем лице, вернулось ко мне?
      Я выбрал для встречи самое дикое и безлюдное место в округе - кусок оккупированного злющими комарами леса, куда даже местные жители забредают разве что в разгар грибной поры. Многого не ждал - лишь хотел посмотреть ча тебя хоть раз без помех, не боясь, что утащат на вызов или плюхнется коллега с кружкой на свободное место, затеяв неуместный разговор. Просто посмотреть. Запомнить. Попрощаться.
      Комары выгнали нас на солнцепек луга. Брошена на траву моя застиранная добела камуфляжная куртка. Лежишь, умостив лицо на руки. Пристраиваюсь рядом, несмело касаюсь прохладной кожи выше локтя, поглаживаю, постоянно ожидая, что отстранишься с возмущением. Не возражаешь, жмуришься ласково.
      Осмелев, глажу уже настойчивее, обнимаю осторожно и прижимаюсь щекой к плечу, приподнимая рукав футболки. В ответ - с легким стоном;
      - Ну почему мне так хорошо с тобой? Обрыв. Под обрывом - омут. Я, не думая, - вниз головой:
      - Потому что я тебя люблю.
      Вздохнула, повернулась ко мне, обняла за шею и притянула к себе.
      В тишине летнего луга раздался резкий щелчок отпущенного стояночного тормоза.
      Патрик вновь и вновь сигналит встречному "доджу" в боевой скоропомощной раскраске. Отчаявшись привлечь внимание, разворачивает автомобиль поперек дороги.
      "Додж", люто скрежеща тормозами, останавливается, едва не боднув наш борт. Бригада разъяренно сыплется наружу из открытых дверец.
      - Какого?! - Увидав наши белые халаты и изрядно забросанные грязью эмблемы, сбавляют обороты.
      - Извините, ребята. Не поняли, что коллег встретили. Вы ж не бело-красные, а зеленые!
      Мой вездеход, ввиду его сомнительной принадлежности к медицине (чумовозка, одно слово!), никто не стал из естественного цвета хаки перекрашивать - просто намалевали кресты да надписи по бокам. И то: решили, что "Скорая помощь" на нас написать - кучеряво будет. Так и ездим - "Санитарный транспорт".
      - Куда, братцы?
      - Пока в сторону Центра. А там - как бог даст и диспетчер скомандует.
      - Роскошно. Захватите Смайли до базы.
      Девчонка открыла дверцу и потянула за собой ящик. Обожгла взглядом:
      - Что, уже надоела?
      - Глупышка. Мы ж не на гулянку едем - воевать. Куда тебе-то?
      Плечики ее вздернулись. Гневно отвернувшись, Дженни зацокала каблучками к гостеприимно распахнутой молодцеватым врачом дверце реанимобиля.
      - Счастливо, Смешинка! - крикнул я ей вслед.
      Она не обернулась. Дверца мягко закрылась, фургон ходко принял с места.
      Люси, сидя на капоте, закручивала колечком жесткий усик.
      - С гонором девица... - протянула начальница и, сменив тон, приказала: - Так. Со смешинками и хохотунчиками всё. Закончили. Собрались. Поехали, покуда наш псих не всю еще деревню перерезал. Заводи, Патрик. С богом.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      - Здесь, слава всем богам, этого добра немного, не то что у тебя дома.
      Это она о наркотиках. Да, не нашелся здесь мерзавец, достаточно умный для того, чтобы наладить промышленное производство и сбыт дури. На счастье наше и всего населения. Есть, правда, местная травка - по действию нечто вроде конопельки. Но на взгляд профессионала - это баловство.
      Героина, или подобных ему гадостей, прочно держащих употребляющего их в цепких лапах физической и психической зависимости, в этом мире нет. Немногочисленные группки серьезных наркоманов существуют вокруг десятка человек, наперечет известных нам и полиции, которые умеют из вполне безобидных лекарств и химикатов, имеющихся на каждой кухне, соорудить жутко токсичную кустарную наркоту
      Нелегкое, кстати, занятие. Простым смешиванием исходных компонентов тут ничего не добиться. Это длительный процесс с нагреванием, помешиванием, добавлением по счету капель то одного, то другого ингредиента, процеживанием и прочее, и прочее. Тоже своего рода искусство. Технологию мне объясняли неоднократно, но я так ничего и не усвоил.
      Ядовитость получившегося продукта убийственна. Срок жизни пристрастившихся к нему невелик, а смерть - какой никому не пожелаешь.
      - Шура, тебе не кажется, что он далековато в сторону отбился?
      Вообще-то да. Здешние любители химического кайфа кучкуются в городе, поближе к источнику отравы. Деревенское население с присущей ему консервативностью предпочитает дурить себе голову традиционным способом приемом спиртного внутрь. Разве что сельский знахарь к галлюциногенным грибкам пристрастится.
      - Может, он за границу сектора вылез что-нибудь для продажи стибрить, от нехватки денег на мульку А там заблудился, - предположил Патрик.
      - Глянь-ка, каких слов твой водитель набрался! "Мулька"! И все равно далековато.
      - С кем поведешься... - бормочет пилот.
      Рат как в воду глядела. Видок у наркоши был непривычный. Нет, я не прав. Привычный до жути, но не для этих мест. Ни тебе покрасневшей хари, ни слезящихся глаз и отнимающихся ног-рук.
      Тело пациента заполняло собой шаткое дощатое строение уличного сортира, где он ширялся непосредственно со спущенными штанами.
      Одутловатое лицо, фиолетово-синие губы, глаза, закаченные под веки, белеют шарами яблок. Дыхание почти отсутствует - единичные всхлипы разделяют такие промежутки времени, что каждый кажется последним. Зрачки - точечные, "маковые". Из бессильной руки свисает, уцепившись поршнем за пальцы, пустой шприц.
      Сколько таких клиентов с передозировкой опиатов я видел там, откуда меня занесло в этот мир, - не счесть. Вот именно - там! Вот именно - опиатов. Того же героина, скажем...
      Еще один судорожно-поверхностный вздох - и дыхание прекратилось окончательно. Мечется вокруг, не замечая, что топчет грядки с овощами, бабка.
      - Он не умрет? Скажите, милые, он не умрет?
      - Он уже умер.
      - Ой, что делать?!
      - Что делать, что делать! Молиться за его душу!
      Старуха испуганно отпрянула в сторону, за кусты, громко причитая. Опрометью лечу в машину за ящиком, бегом волоку его назад, сбрасываю крышку, поспешно набираю в шприц одну ампулу за другой. Люси быстро-быстро орудует пилкой, подавая мне открытые стекляшки.
      Причитания за кустами приобрели более осмысленный характер, став чем-то вроде размеренного ритмичного воя. Краем уха улавливаю: и впрямь ведь молится! А что ей еще остается?
      Раздираю рукав наркоши до плеча. Мышка закручивает резиновый жгут, затягивая его на бицепсе пациента как можно сильнее. Вглядываюсь в переплетение шрамов разной давности - "дорожки" инъекционных следов, отмечающие ход вен на руке. Наиболее старые, давно уже побелевшие - на больших магистралях. Спалив их наркотиком и истерзав инъекциями, клиент постепенно перебирался на все более и более тонкие, последовательно портя и их. Ага, вот сюда я попаду! Меж безымянным и мизинцем правой тоненькая прожилочка, чуть не тоньше иглы.
      Осторожненько, так, так... Капля крови упала из канюли мне на сапог.
      - Люсь, отпускай жгут.
      Бережно подсоединяю шприц. Ну, потихонечку...
      Исцеление наркомана всегда выглядит эффектно. Смесь лошадиных доз препаратов, стимулирующих дыхание и сердечную деятельность, оказывает поистине волшебное действие. Только что валялся кадр, употребивший чрезмерную порцию некачественной (или, наоборот, излишне качественной - это как смотреть) дури, на полу весь синий, холодный, мало чем от трупа отличающийся-и вот уже стоит на нетвердых ногах, нецензурно обругивая бригаду, спасшую его от верной смерти, за то, что обломала кайф, а благодарные родственники собирают деньги докторам.
      Это - если мало от трупа отличается. А когда уже труп? Выдергиваю иглу из вены. Выхватываю из ящика воздуховод. Придется качать и дышать. И вернее всего - без эффекта. Раздражающий речитатив молитвы становится все громче и громче.
      Одному мне его из сортира не выволочь.
      - Патрик! Дуй сюда бегом!
      Пилот послушно вываливается из кабины и скачет к нам. Примериваюсь, как бы половчей ухватиться. Вдруг - глубокий, охающий, с причавкиваньем вздох. И еще. И еще. Наркоша тяжело заглатывает открытым ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, синюшная его морда помалу приобретает близкий к естественному цвет.
      - Никак, ожил?
      - А у тебя есть сомнения?
      - Главное, чтобы у него их не было.
      Из-за кустов появилась бабка, всплеснула радостно-недоверчиво руками.
      - Знать, бабуль, доходчивы до Бога твои молитвы...
      Глазенки клиента приобрели почти осмысленное выражение. Мычит:
      - Эт-т... чт-то... т-как...
      Люси, не давая ему опомниться, наскакивает:
      - На чем сидишь?
      - М-морфий...
      - Где берешь?
      - Т-там... в лесу... целый контейнер... Но там больше нет! А где спрятал, не скажу.
      - У нас все и всё говорят. Ты с кем толкуешь, знаешь? Кто мы есть?
      - Врачи... - тянет клиент не вполне уверенно.
      - Какие?
      - Ну, эти... Из дурки, в общем.
      - Верно мыслишь. Тебе туда охота?
      Мотает нечесаной грязной головой.
      - Раз неохота, даешь мне четкий и ясный ответ на три вопроса: точное место, где нашел контейнер, куда спрятал дурь и кого еще на иглу посадил.
      Губы клиента поджимаются. Отворачивается. Патрик присаживается на корточки рядом с доктором, шепчет ей на ухо:
      - Может, дать ему по репе?
      - Погоди. - Рат повернулась к старухе: - Бабуль, у тебя плита топлена?
      - Вот только перед вами зажгла, родные. Как раз воду ставить хотела, тут слыщу - внук хрипит. Глянула да бегом звонить к старосте побегла. А что с ним было-то?
      - Было? С архангелами решил покалякать. Не твои молитвы, остыл бы уже. Вот, чтоб он обратно на тот свет не собрался, тебе работа.
      Вид старушки выражал готовность сделать что угодно для спасения никому, кроме нее, не нужной жизни беспутного внучка. Я не понимал, что собирается творить моя маленькая начальница, но, полагая, что ей виднее, помалкивал.
      - Значит, так. Кладешь вот это в холодную воду, - мышка выловила из нагрудного кармана что-то совсем крошечное и вложила в ладонь бабульке, ставишь на огонь и смотришь внимательно, когда таять начнет. Как растает наполовину - не больше, ни в коем случае не больше, - тащи сюда.
      Бабка направилась куда-то выполнять полученные инструкции, а Рат вернулась к пациенту, уже окончательно пришедшему в себя и изрядно набравшемуся нахальства.
      - Ну, голубь, будет у нас разговор?
      -А пошли вы...
      Я замахнулся было, но Люси остановила меня, легонько укусив за икру.
      - Обожди. Тут надо дипломатичнее. Патрик, пукалку. Шура, браслеты.
      Я, легко справившись со злобно шипящим наркошкой, завел ему ручонки за спину и сковал наручниками. Давно уже верой и правдой служащие мне как в том мире, так и в этом, сколько раз выручали они меня! Масса удобств в работе - и всего-то за восемнадцать долларов.
      - Ноги тоже, - командует Люси.
      Ну, это можно сделать и его собственным ремнем. Патрик уже приволок из машины автомат, передернул затвор, картинно держит на локте дулом вверх. В глазах парня зародилось подобие испуга.
      - Все же повезете?
      - Не-е, милый, - нежно шепчет доктор, - возим мы хороших людей. А такого несговорчивого дерьма нам на дух не надо. Прямо здесь закопаем.
      - Н-не имеете права!
      - О чем ты, милый, говоришь. Я тебя только что сюда с того света за руку привела. Так что прав на твою никчемную жизнишкуу меня больше, чем у родной матери. Итак, отвечаем?
      Парень изрядно напуган, но продолжает молчать.
      - Ну что ж, - равнодушно пожимает крошечными плечиками Люси, - сам напросился. Ты про такое место - Китай что-нибудь слышал?
      Клиент мотает головой.
      - Эт зря. Интересное место. И люди там живут изобретательные. По части пыток особливо. Вот пример старинной китайской казни: берется придурок вроде тебя, в животе у него делается разрез и туда запускается живая крыса. Голодная, естественно. Любопытно, правда?
      И Люси неспешно начала расстегивать на пузе у наркоши рубаху. Я опустил руку на рукоять ножа, оглянулся на начальницу Она кивнула. Вынул нож, поиграл лезвием, стараясь пустить солнечный зайчик в глаза клиенту. Тот открыл было пасть, чтобы заорать, но Патрик тут же заткнул ее автоматным дулом.
      - Придется крысой поработать. Эх, жаль, не знала заранее, позавтракала с утра. Шура, обеспечь дырку в брюхе и отвернись, пожалуйста. Мне раздеться нужно. - Наша фантастическая начальница взялась лапкой за верхнюю пуговицу своего кукольного белого халатика.
      - Обождите, госпожа доктор. Человек, похоже, последнее слово сказать хочет, - окликнул ее водитель.
      - Пусть говорит, только быстро.
      Патрик вынул оружейный ствол изо рта дошедшего до кондиции бедолаги.
      - Я... я все скажу! Все! - умоляюще зашептал тот губами, приобретшими от страха изначальный предсмертно-синий цвет.
      - Что так долго собирался?
      - Я не думал, что вы это всерьез.
      -Думать, я смотрю, занятие тебе вообще несвойственное. Что, братцы, помилуем дурака?
      - Как прикажет госпожа доктор.
      - Тогда милуем условно, до первого вранья. После него процедура возобновляется и проистекает уже без перерывов. Доступно?
      Наркоша усердно закивал, согласный уже абсолютно на все, лишь бы не рассердить это ужасное маленькое чудовище.
      Ответ на два вопроса из трех образовался очень быстро. Захоронка отравы оказалась предельно бесхитростной - она была складирована на полках обширного погреба. Судя по маркировке на упаковках, срок годности истек давным-давно. Ни один медик в жизни бы не рискнул вводить кому-либо столь явно негодные препараты. А наркоману - без разницы. Ему на все наплевать.
      Такая штучка: чернушка называется. Берется опий-сырец, кладется в ложку, греется на огне, покуда не превратится в уголь. Порция этой сажи разводится водой (конечно же не дистиллированной и даже не кипяченой, а просто из-под крана, а то и вовсе из ближайшей лужи). Набирается в шприц и вводится себе в вену. Не зря у тех, кто по долгу службы имеет дело с подобной публикой, родилось присловье: "Вена - большая помойка".
      Запуганный внучек богомольной бабушки (кстати, где она?) клялся и божился, что, осознавая конечность запасов продукта, пользовал его исключительно сам, по деревенской жадности никого не впутывая. Навряд ли он врал под угрозой применения третьей степени устрашения.
      Уничтожение наркотической дряни оказалось непростой работой. Патрик взмок, орудуя прикладом, а я - не меньше, долбя упаковки кирпичом. Товарный же запас на полках если и убыл, то для глаз незаметно.
      - Не, мужики, вы все-таки бестолковые. Так до завтра возиться можно.
      - У тебя есть другие предложения?
      - А что, я замечена в пустом критиканстве? Я ж не парламентская оппозиция. Значит, так. Берем...
      Взяли. Перетаскали во двор, рассыпали по земле. Патрик завел машину и принялся утюжить кучи аптечных коробок грубыми колесами вездехода под горестные завывания наркоши, оплакивающего потерю источника своих утех. Минут через сорок все было кончено. Остался только вопрос о происхождении изничтоженного.
      Вызнать место, где он находит дурь, тоже не составило труда, и, закинув недоделка в салон, мы незамедлительно отбыли в указанном направлении. Путь оказался недолог, вскоре мы уже созерцали полузатонувший в небольшом болотце грузовой прицеп с рыжим от ржавчины контейнером, косо торчащим из вонючей тины. Заглянули в распахнутые дверцы. На зловонной поверхности воды, залившей пустой железный короб, плавала этикетка с еще читаемой надписью: "Промедол".
      Все сходится. Интересно, как это удалось списать такую огромную партию, утопленную нерадивым водителем? За одну нечаянно разбитую ампулу мало что не судят, а тут - несколько тысяч.
      - Может, их и так уже списали и налево пустить собирались? Да нет, тогда бы точно не бросили. Кто деньги бросает? - рассуждал я вслух.
      - Шура, все проще. - Люси выудила откуда-то из липкой жижи расползшуюся пачку накладных. - Вот, пожалуйста: грузополучатель - онкологический диспансер. Я так полагаю, что отправили эту дрянь, а получать оказалось некому - контора прекратила существование. Вот и притопили в глухом месте, с глаз подальше.
      - Можно было бы нам отдать или там больнице.
      - Чудак ты, Шура. Это ж пришлось бы переоформлять все бумаги заново. Оно кому надо? Выбросить намного легче. А отпускай-ка ты нашего придурка. Все, что нужно, мы уже выяснили.
      Освобождая пленника от оков, я поинтересовался у начальницы:
      - Люсь, а что ты так жуть гнала?
      - Знаешь, я до дрожи испугалась, что кто-то мог наладить сюда поставку этой пакости. Прикинь, что было бы. Или мало у себя дома нагляделся? Эй, а ты что стоишь? - окликнула Рат торчащего столбом клиента. - Вали отсюда, свободен.
      Тот, однако, вовсе не обрадовался освобождению и не полетел прочь, как можно было бы ожидать.
      - Ну, что застрял? Двигай!
      - Простите, госпожа, но лучше б вы меня застрелили. За что мне такие муки?
      - О чем ты?
      - Я ж помру без морфия.
      Мы озадаченно переглянулись. А ведь впрямь сдохнуть может! Смерть притом будет весьма долгой и тяжелой. И даже если этого не произойдет, существование его на ближайшую пару недель окажется наполненным всеми муками ада.
      - Да, чуток недодумали. А может, в дурку поедем? Там тебя подлечат.
      Вообще-то по-настоящему наркомана исцелить практически невозможно. Проводимое лечение устраняет физическую потребность в наркотике, но не тягу к самому занятию. Нужно огромное собственное желание и изрядная сила воли, чтобы не "сесть на иглу" вновь. Большинство вскоре опять берутся за старое.
      Но в данном случае шанс на успех был. В этом мире не торгуют героином на каждом углу, как у меня на родине. Если наш приятель не переключится на городскую химию, то у него есть возможность полностью забросить свою поганую привычку. По крайней мере, теоретически.
      - А что, можно? Вы меня правда туда отвезете?
      - Что ж с тобой делать, залезай. - Рат поволокла из папки направление на госпитализацию.
      Минут через двадцать мышка раздосадованно хлопнула себя лапкой по лбу:
      - Ах, я дура старая! Совсем памяти не стало!
      - Что такое, начальница?
      - Бабку-то я услала с глаз подальше, чтоб при допросе не мешала. А то еще жалобы писать станет, сам понимаешь.
      - Ну и что?
      - Так она небось мою бусинку до сих пор варит!..
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Не забыть, не стереть, не избавиться. Сколько ни убеждай себя, все равно не вытравишь. Слишком долго там прожито, слишком многое пережито. Там сейчас весна.
      Набухли и лопнули почки - зелень еще молодая. Чистая, клейкая. Белое кружево черемухи одурманивающе выплескивается из садов на улицы. Земля и трава после дождика пахнут упоительно. Солнце, одуванчики и крокусы соревнуются в желтизне.
      Столько красивых женщин вокруг - и где они только зимой прятались? Распускаются цветы, распускаются надежды, зацветает любовь...
      И-и-и, эк тебя занесло! Весны здесь в помине нет, как, впрочем, и зимы и осени - сплошь бесконечное умеренное лето. Или неумеренное, коль в Пески забуришься. А какая там, к чертям, любовь по дежурству?!
      Так себе, покачивается на стоянке пустой с виду автомобиль. Хлопнет по борту ладонью проходящий мимо:
      "Бог в помощь, коллега!" Оттуда - смущенный кашель. Вот и вся тебе любовь.
      А у меня - опять не как у людей. Влюбиться всерьез и основательно учудил прямо на рабочем месте. Но продолжаться и развиваться нашим новым отношениям только там было бы, конечно, невозможно.
      Я столько времени видел тебя исключительно на людях, что, начиная с самого первого свидания, выбирал для встреч как можно более укромные уголки. Влюбленным. вообще не требуются свидетели, они даже в толпе сами по себе, а уж мне вдвойне не хотелось, чтобы кто-то нарушал наше уединение.
      Где ж уединиться? Таким нехитрым предметом, как постель, были мы не богаты. Ни мне тебя к себе домой позвать, ни наоборот - нам и в голову бы не пришло, знай даже твердо, что там никого из семьи не окажется.
      А уж унижаться до того, чтоб просить у друзей ключ от квартиры... Брр-р! Слишком я дорожил тем, что приобрел. Лучше просто неспешная тихая прогулка - рука в руке, разговор вроде ни о чем, а в то же время о таком важном для нас, - чем торопливая случка в наполненном чужими вещами и запахами незнакомом месте. Не понимаю.
      Зато были - лес, луг, река. Чаще отправлялись на реку-в одно и то же место. Так и звали его уже: "наш куст".
      Куст гостеприимный - прикрывает от нескромного взгляда с противоположного берега, а после полудня протягивает нам прохладный язычок тени. Из-за близости воды в тени порой зябко - не беда, всегда можно отойти на пару шагов погреться на солнце. Тихо. Пусто. Спокойно. Никого - разве что изредка проплывет по реке лодка или протянется по небу ширококрылым крестом цапля.
      Солнышко горячее, а ты белокожая. Чтобы не обгореть, надеваешь мою легкую летнюю рубашку. Выдавали когда-то на службе такие - я взял. Почти ею не пользовался, а вот теперь нашлось применение.
      Выглядишь ты в ней потрясающе привлекательно и совсем иначе, чем я привык за долгие годы. Ничего общего с собранной, колючей, резковатой госпожой доктором - милая, уютная женщина. Такая желанная и близкая. Любимая...
      С незапамятных времен имел я редкий талант - разворачивать свернувшихся в клубок, изготовившихся к обороне ежиков. Положу колючего на ладонь, поговорю с ним тихонько. Тот послушает, сперва чуть расслабится, подумает немного - и вот уже лежит в руках, раскрыв для моих поглаживаний и почесываний мягкий животик, пофыркивая и забавно шевеля подвижным черным носиком.
      Ты всю жизнь прожила ощетиненной, ежистой, готовой защищаться от всего мира. Кто напугал тебя, моя хорошая? Мне - поверила. Развернулась, раскрылась безбоязненно. Спасибо за доверие, любимая. Постараюсь не обмануть его.
      Прозвище прижилось. Так и зову с тех пор- "моя ежишка". Ты так часто мило удивляешься:
      - Ну почему мне с тобой так хорошо?..
      Что ж тут странного, любовь моя? Не закрывай глаза, когда я тебя целую, загляни в мои - все прочтешь в них. Ежишка, милая...
      А голубая рубашка подолгу хранит твой запах. Я суеверно не стираю ее до следующего свидания. Вдруг не увидимся? Заскучаю - можно будет уткнуться в нее лицом и вспоминать...
      Нет здесь со мной той рубашки. Дома осталась.
      Кто-то, скрытый темнотой дворика, в подпитии забыв осторожность, терзает гитарные струны, швыряя в ночь злые слова своедельной песенки:
      Было когда-то время,
      Каждый из нас в нем жил,
      Дома у нас были и семьи,
      Город, где выросли, был.
      Любили мы и мечтали
      Молодо, горячо.
      Все у нас отобрали,
      У нас отобрали все.
      Забросило в мир неслыханный,
      В страшную круговерть,
      Нету отсюда выхода,
      Здесь свою встретим смерть.
      Прежде грехи совершали
      Ныне предъявлен счет.
      Все у нас отобрали,
      У нас отобрали все.
      К своим машинам прикованы,
      Пашем, словно в аду,
      В мире чужом замурованы,
      Чужую лечим беду.
      Дома по нам отрыдали,
      Там перестали нас ждать.
      Все у нас отобрали.
      Что еще отобрать?
      Не прав парень. У стен тоже уши есть. Зажигаю спичку, прикуриваю.
      - О боже! Скорее прячьте выпивку!
      - Что случилось?
      - ПБ-девятнадцать на базе!
      -А?
      - Доктор Рат сейчас прибежит, все пиво вылакает!
      Слабость моей маленькой начальницы к пиву общеизвестна. Злые языки утверждают, что она в состоянии стрескать этого напитка многократно больше, чем весит сама. Правда, эта страсть уравновешивается ее полным неприятием алкоголя в любой другой форме - от легкого вина до спирта.
      - А я, между прочим, уже здесь! - возвещает Люси с высоты моего плеча, на котором она удобно расселась, щекоча хвостом мое ухо.
      - О-о! Все пропало! - застонал все тот же насмешливый голос.
      - Ну уж и пропало. До города сегодня всего восемь миль. Вполне можно за ещем сгонять.
      Мне сунули в обе руки по откупоренной бутылке - для меня и для доктора, которая, милостиво разрешив не ходить в машину за ее личной мензуркой, встала на задние лапы, с натугой наклонила поставленную на скамейку бутылку и присосалась к горлышку.
      Ну а мне уж сам бог велел следовать примеру начальства. Булькаем. Свежее. Вкусное.
      Присел на лавочку Пихают гитарным грифом в бок:
      - Играешь?
      Тряхнуть нешто стариной? Взял инструмент, потеребил струны, подвернул один колок. О, теперь нормально. Что бы это мне такое... А, знаю. Хлопнул ладонью по деке, объявляю:
      - "Гребец галеры".
      Начало старой баллады народ воспринял прохладно, но помалу начали вслушиваться, примолкли. Подошли еще несколько человек, образовали круг. Не ахти какой я музыкант, но пережившие долгие годы слова сами заставляли себя слушать:
      ...Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях,
      И вперед галеру гнали наши руки в волдырях.
      Как скотину, изнуряли нас трудом. Но в час гульбы
      Брали мы в любви и драке все, что можно, от судьбы.
      И блаженство вырывали под предсмертный хрип других
      С той же силой, что ломали мы хребты валов морских.
      Труд губил и женщин наших, и детей, и стариков,
      За борт мы бросали мертвых, их избавив от оков.
      Мы акулам их бросали, мы до одури гребли
      И скорбеть не успевали, лишь завидовать могли...*
      * Перевод Е. Дунаевской.
      Звякнула последний раз струна. Разминаю уставшие пальцы. Сто лет гитары в руки не брал. Чей-то громкий шепот:
      - Братцы, это ж про нас! Такое только кто-то из наших сочинить мог!
      Рявкнул над головой динамик:
      - Доктор Рат, Шура, Патрик. Девятнадцатая психбригада - на выезд!
      Кладу тренькнувший жалобно инструмент на скамейку, подбираю и сажаю на плечо Люси, заодно допив ее пиво. Поворачиваюсь к двери, но чья-то рука в темноте удерживает меня за халат.
      - Слышь, ты сам стихи написал?
      - Да нет, Киплинг.
      - Киплинг? Не слышал. Он кто - врач, фельдшер? Усмехнувшись про себя, отвечаю:
      - Да нет, водитель вроде.
      - С какой бригады?
      - Он уже умер.
      -Жаль. Классный, видать, парень был. Буду мимо кладбища проезжать отыщу могилку, выпью глоточек на помин души.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      - Нет, а почему это нам? И не говорите, что все равно без дела сидим. Во-он там, с краю, у вас на "неправильное поведение" вызов лежит. Что не его даете?
      - Шура, не умничай. Что дали, на то и езжай.
      - Вот и дайте профильный. А то взяли моду! Мы тебе что, инфекционная перевозка?
      Павел Юрьевич возник из ниоткуда, посыпая пеплом бумажки, разложенные на диспетчерском столе.
      - А разве нет? Психические болезни определенно заразные. Кто в этом еще сомневается - может на тебя посмотреть. Какого рожна раскипятился?
      - Да вы гляньте! А наш больной ждать будет! Что он там за это время наделать успеет - одному Богу ведомо. Как не кипятиться!
      - Вот и зря. Это лично я распорядился, и, будь уверен, знаю зачем. А на ваши неправильности мадам Натали съездит, она там скоро освободиться должна. Вопросы?
      Я, ретировавшись из диспетчерской, потащился в гараж. Попутно сгреб со стола в ординаторской писавшую что-то Люси и запихнул ее в нагрудный карман вместе с авторучкой вниз головой. Та возмущенно заверещала, забила лапками, перевернулась с трудом, крепко поцарапав мне грудь.
      - Опупел?
      - Угу. Не я только. На, изучи.
      Мышедоктор уставилась на полученный вызов.
      - "Сывороточный гепатит". Ну, вообще - край! Дальше ехать некуда.
      - Личное распоряжение старшего врача.
      Рат что-то проворчала себе под нос. На букву "X", кажется. А может, и на "О". Но "X" там присутствовало. Однозначно.
      Никто не любит выезжать среди ночи. Мы хоть не спали еще. А вот вставать на вызов из постели часа в четыре утра... Самый сон перед рассветом, а тут тащиться куда-то! Ладно, у наших психбригад оно, как правило, по делу белая горячка обычно к этому времени набирает максимальную силу. У детских врачей в такой час может образоваться вызов на ложный круп - спазм гортани, представляющий серьезную угрозу жизни ребенка.
      А вот у линейных предутренний вызов, как они грубо изволят выражаться, "чтоб пописать не забыли". Для повышения общей бдительности. Дабы служба медом не казалась и нюх не терялся. В общем, ни за чем.
      Что у кого болело - с вечера вызвали. Прочие добрые люди спят, а недобрые делом заняты. Когда рассветет, позвонят.
      Причины, по которым захотелось немедленно увидеть белый халат именно в это время, - что-либо вроде: "Болит нога пятый день" - или: "Я тут на ночь давление не померила, подумала, вдруг мне плохо станет". В переводе на общедоступный язык: мне не спится и скучно - дай другим спать помешаю. Особенно бесподобна у них мотивация того, отчего днем не позвонили: "Не хотелось вас беспокоить". Услышав, это, только неимоверным волевым усилием удается подавить императивное влечение к грубейшим нарушениям медицинской этики.
      Одно время я практиковал, работая по каким-либо причинам на линии, такую методу - садился напротив пациента и, глядя ему в глаза, задушевнейшим голосом проникновенно вещал:
      - С головой своей, родной, не дружишь. Неужели невдомек, какой страшной опасности ты подвергаешь свое здоровье и саму жизнь, когда набираешь "ОЗ" в четыре утра? Я с восьми часов вчерашнего дня по этажам бегаю, двадцать восемь (двадцать четыре, тридцать пять - цифра образуется удвоением реального количества) вызовов обслужил, только-только прилег - через десять минут опять подняли. Теперь прикинь, как сейчас соображает моя башка и какое я в этаком состоянии лечение могу произвести. Еще добавь сюда личное к тебе отношение. Угадай с трех раз, какое оно?