Все чудесатее и чудесатее.

Дождевик тот же, те же черные брюки, но у женщины темные волосы и совсем другое лицо. И она раза в два моложе. Хотя, кажется, Скиннера больше бы устроила предыдущая бабушка, потому что теперь он, вроде бы, совсем свихнулся. Кто-нибудь, взмолилась про себя Скалли, объясните мне, что происходит, а? Скин-неру не до того. А Молдер с интересом переводит взгляд с начальника, на женщину в красном плаще.

Некоторое время Скиннер молча щурился в лицо женщине.

— Уолтер? — произнесла незнакомка. — Я только что узнала, что произошло. Я шла к тебе… повидаться с тобой.

Уфф, наконец-то начальство стало похоже само на себя. Вернулось ощущение айсберга. Даже как будто знакомым холодком повеяло. Еще несколько секунд Скиннер, может быть, и смотрел растерянно, но вот он уже снова скрылся за непробиваемым спокойствием. Повернулся и пошел прочь. По-прежнему не произнеся ни единого слова.

— Вы его знаете? — подал голос Молдер.

Женщина медлила с ответом. Она смотрела, как уходит Железный Винни. Как офицер на плацу, шаг ровный, спина деревянная. Даже на лестнице он не сбился с чеканного шага.

— Когда-то считала, что знаю, — горько сказала женщина. На короткий миг она перевела на них взгляд и снова стала смотреть в спину уходящему. — Меня зовут Шерон. Я его жена.

Получилась немая сцена. Скалли никак не могла переварить известие. Молдер с интересом наблюдал, как она отлавливает галопирующие в разные стороны мысли. Шерон просто смотрела вдаль.

Поговорить им удалось в кафетерии полицейского участка. Сквозь стеклянную стену можно было видеть рабочую сутолоку. Кто-то звонил по телефону. Кто-то возился с бумагами. В углу сонный полицейский неуверенно тыкал пальцами в клавиши допотопной пишущей машинки, должно быть, сочинял убедительный отчет. Кто-то кого-то вел оформлять задержание. Кого-то, наоборот, отпускали. У стойки дежурного зевали во весь рот две растрепанные девицы. За соседним столиком негр-патрульный жевал сосиску и с набитым ртом что-то говорил напарнику.

— Для нас это был как гром с ясного неба, — объяснялась Скалли. — Никто не знал, что он женат. Он никогда не говорил…

Она боялась, что Шерон может обидеться, но та восприняла все спокойно, как само собой разумеющееся.

— Уолтер всегда очень хорошо умел хранить тайны, — улыбнулась она. — Помимо всего прочего. Но, честно говоря, мы уже восемь месяцев не живем вместе.

Скалли подперла кулаком подбородок. Молдер не мешал вести «девочкины разговоры». Наверное, считал, что вечную путаницу вокруг девочек распутать могут только они сами. Если захотят, разумеется. А может, ему просто нравилось молча наблюдать за ними.

— Неужели он всегда был таким скрытным? — не поверила Дэйна.

— Да нет… — Шерон попыталась улыбнуться. Улыбка вышла усталая и невеселая. — Просто он живет согласно какому-то странному принципу, что молчание — это сила.

Судя по Молдеру, ничего странного в этом принципе он не видел. Скалли, привыкшая, что офицерские жены всегда находятся в курсе последних событий в «Пятиугольнике», считала, что Скиннер перегибает палку. Она даже добросовестно попыталась вспомнить, носит ли шеф обручальное кольцо. Кажется, нет.

— Он построил вокруг себя стену, — продолжала тем временем Шерон. — Чтобы никто и близко не мог подойти.

— Даже вы?

— Особенно я.

Уголки ее губ скорбно опустились.

— Именно поэтому вы и разошлись с ним? Шерон попробовала улыбнуться.

— В один прекрасный день я поняла, что мы больше не супруги, — сказала она. Нахмурилась, подбирая слова поточнее. — Просто соседи по комнате. Он оплачивал счета, выносил мусор… Я так больше жить не смогла.

Задребезжал сотовый телефон. На этот раз, ради разнообразия, в кармане у Скалли.

— Извините… — Дэйна выбралась из-за стола и отошла в сторону. — Да?

Молдер остался сидеть и придумывать тему для разговора. Говорить не хотелось.

— Если он ком-то и говорил после работы, — вдруг улыбнулась Шерон, — так это о вас. Только о вас. Говорил мало, но по тому, как он говорил, я поняла, что он очень вас уважает.

Молдер засмущался. По-собачьи потер нос, словно собирался чихнуть.

— Вероятно, поэтому я чувствую, что могу спросить вас…

— О чем?

— Если бы Уолтер действительно убил эту женщину, скажите, вы поверили бы в это?

Вернувшаяся Скалли услышала последнюю фразу. Куснула себя за губу, приняла деловитый вид:

— Прошу прощения… Молдер, нам нужно идти.

Призрак принялся выдвигаться из-за стола. Процесс занял некоторое время, и в паузе Шерон успела повторить:

— Ответьте, пожалуйста. Вы действительно думаете, что он убил эту девушку?

Она смотрела на Молдера снизу вверх, и ей очень важно было, что он ответит.Скалли тоже смотрела на Молдера снизу вверх и с тем же нетерпением ждала ответа.

— Нет, — сказал Молдер грустно. — Я думаю, он этого не делал.

Молдер, подобно Юлию Цезарю, делал три дела сразу: прижимал к уху телефонную трубку, раскачивался на стуле и в ожидании ответа сосредоточенно грыз карандаш, потому что семечки кончились. На столе прямо на бумагах лежала кучка шелухи.

— Скиннер не подходит к телефону, — доложил Призрак ворвавшейся в кабинет Скалли.

— Он делает все, чего делать не должен, — покладисто отозвалась та.

— Но почему?.. Скалли пожала плечами.

— Он же знает, что делать в подобных случаях, — после двадцатого гудка Молдер все-таки швырнул трубку на рычаг. — Он соображает…

Скалли скептически приподняла бровь.

— Улики в лучшем случае косвенные…

— Он ведет себя так, как будто виноват, — Дэйне осточертело заниматься мимическими упражнениями.

— А ты как думаешь… — Молдер сокрушенно развел руками. — У него брак рушится. У него сильный стресс.

— Его нерациональное поведение заботит меня гораздо больше, — возразила Скалли. — Стабильный человек в подобной ситуации идет и снимает себе проститутку… А Винни?

А Винни пошел и снял себе проститутку. Правда, с некоторыми последствиями.

— Прошу тебя, — взмолился Молдер, — хотя бы усомнись…

— Я сомневаюсь в его вине, — Скалли даже ладонь к груди приложила для пущей убедительности. — Поверь мне. Я не пытаюсь уговорить себя…

Молдеру уже что-то пришло в голову. Судя по всему, извинения приняты, и у них снова мир. Надо полагать, до следующего ее взбрыка.

— Когда я упомянул про проститутку, — сказал Молдер, — мне показалось, что он даже не знал этого.

Он с отвращением посмотрел на пригоршню шелухи и стряхнул мусор в корзину.

— Или он просто не помнит, — сказала Скалли.

— Это как? Либо он не помнит, либо он все врет.

— Не обязательно.

У Молдера недоуменный взгляд. Пора выкладывать козыри. Хлипкий шанс, конечно… Скалли вынула из пакета видеокассету.

На экране по постели метался спящий человек.

— Он убегает от поезда, — пояснила Скалли. — Он слышит поезд. Он видит, как поезд несется прямо на него. Несколько раз в месяц он убегал от этого поезда, пока однажды не сломал руку жене, сбросив ее с кровати на пол.

Спящий человек закрыл голову руками. Очевидно, поезд его догнал, предположил Молдер.

— Ночные кошмары?

— Кошмары и лунатизм случаются, когда сон неглубокий. В остальное время эти люди не видят снов. А это редкое расстройство. Зафиксировано всего лишь несколько десятков серьезных случаев.

— Прелестно, — буркнул Молдер. — А при чем тут Скиннер?

— Эту кассету я взяла в Центре изучения расстройств сна. Последние три месяца Скиннер там лечился.

— Бегал от поездов?

— Синдром тот же самый, — Скалли протянула Молдеру бумаги. Тот мельком глянул в них и принялся обмахиваться, точно веером. — Сны разные. Его врач утверждает, что у Скиннера повторяющийся кошмар, в котором он встречается со старухой, и та ему что-то говорит, но он не может разобрать ни единого слова. Потом старуха хватает его за горло и пытается задушить.

— Значит, ты считаешь, что Винни мог задушить ту девицу во сне?

— Защищаясь от своей воображаемой старухи, — закончила за него Скалли. — Многие пациенты потом не помнят ничего из ночных происшествий, и этим можно объяснить провал в памяти.

— Веселая история, — Молдер опять сунул карандаш в зубы и встал из-за стола. Направлялся он к заветным ящикам. — И не такая уж странная.

— Нет? — изумилась Скалли.

— Она древняя, — Молдер азартно копался в папках. — Может, ты даже слышала ее. Только не с такой клинической картиной.

Среди бумаг искомого не обнаружилось. Скалли перевела было дух, но тут был предпринят такой методичный обыск помещения, что стало ясно, что от потустороннего она сегодня не отвертится.

— В средние века сказали бы, что Винни посещает суккуб, — Молдер поднял тучу пыли и чуть было не обрушил на себя стопку книг, но все же выдернул откуда-то потрепанный фолиант, изданный в лучшем случае в начале века. — Дух, который является к мужчинам ночью.

— В виде женщины преклонных лет? — уточнила Скалли, которой всегда казалось, что обычно о суккубах говорили, будто они обольстительны и молоды.

— Обычно нет, — — не выпуская карандаша из зубов, Молдер листал книгу. У Скалли от пыли щекотало в носу. — Тут скорее какая-то помесь из бэнши и Ночной Наездницы. А с другой стороны, можно ли считать средневековую литературу абсолютно точным источником? Если бы ты была средневековым монахом, стала бы ты признаваться, что тебя по ночам домогается не прекрасная дама, а какая-нибудь бабуся?

Скалли с трудом представляла себя в роли монаха и от комментариев воздержалась.

— Так вот, о суккубах… Этот дух так привязывается к мужчине, что может убить любую другую женщину, в которой заподозрит свою соперницу. Вот.

На гравюре была изображена женщина с молодым телом и морщинистым лицом, которая душила лежащего перед ней мужчину. Похоже, какой-то монах все-таки оказался честнее остальных.

— А это что? — осторожно спросила Скалли, указывая на руки женщины.

Молдер обнаружил у себя во рту карандаш, вынул, некоторое время недоуменно крутил его в пальцах, потом отложил.

— Остаточные следы какого-то явления, вызывающего свечение, — уверенно объяснил он. Потом подумал и добавил. — Согласно мифологии.

«А что?»

Скалли нерешительно кусала губу.

«Давай, колись».

Мир привычно кренился, собираясь сделать стойку на лопатках. Это было уже даже не смешно.

— Как это ни странно, — все-таки решилась Скалли. — Но примерно то же самое я обнаружила во время осмотра трупа. Я думаю, что тебе стоит на это посмотреть.

Не дожидаясь, когда Скалли наденет резиновые перчатки, Призрак выкатил труп из холодильной камеры.

— Круглый участок возле носа и рта, — подсказала Скалли. — Примерно одиннадцати сантиметров в диаметре.

Молдер нагнулся над трупом. Лицо было как лицо, если, конечно, не считать дня, проведенного в холодильнике.

— В темноте было видно…

Молдер кинулся к выключателю. Скалли очень захотелось кого-нибудь стукнуть. Труп вел себя, как положено вести трупу: лежал спокойно и светиться не желал. Скалли ощупала губы Карины. Ледяной мертвенный холод ожег ей пальцы. Тепло как будто вытекало из руки в бездонный колодец. Скалли всегда казалось, что если долго так простоять, сам превратишься в высосанную до капли ледяную пустышку.

— Но я же знаю, что я видела, — отчаянно сказала Скалли.

— А здесь точно не требуется ультрафиолетового или инфракрасного излучения, — деловито спросил Молдер, вновь нагибаясь над столом и тоже изучая губы девушки.

— Свечение было видно невооруженным глазом, — Дэйна едва не плакала от обиды.

— А образец у тебя остался?

Ну конечно же! Скалли сдернула с правой руки перчатку и полезла за телефоном.

— Я отправила его к химикам и токсикологам. Сначала я решила, что это какой-то грибок. Но они обнаружили только амилаза, это компонент слюны, ну и переправили дальше на анализ… Да, это агент Скалли, — сказала она в телефон. — Я хочу узнать, готов ли клинический анализ тканей, которые я послала вам сегодня утром… Спасибо.

— И что они сказала? — не выдержал Молдер.

— Что в контейнере не было никаких посторонних веществ…

— А ты уверена, что видела свечение?

— Молдер, — обозлилась Скалли, — я когда-нибудь выдумывала что-то подобное?

Призрак вздохнул и вынужден был признать, что нет. Он задвинул труп обратно в холодильную камеру.

— Ну что ж, — безнадежно сказал он. — Может быть, вот и все…

В морге не было тепло, но сейчас Скалли стало по-настоящему холодно. Даже щеки занемели.

— Вот почему Скиннер бежит, — продолжил Молдер. — Он боится.

— Что виноват? — предположила Дэй-на. Ей было страшно.

— Он не знает, что это не он. Понимаешь? Он не может быть уверен, что это не он.

За окном идет дождь. Так легко представить, что больше ничего нет. Только дождь, стеной отгородивший тебя от остальных. Там тоже шел дождь. Там он шел все время…

…Кто-то шепотом выругался в темноте, на него привычно шикнули.

— Да ладно… — зашипел в ответ нарушитель спокойствия. — Гуки далеко.

На него опять шикнули. Просто для порядка.

Зашуршала трава, кто-то присел рядом.

— На что уставился? — еле слышно спросил сержант.

Он кивнул на луну в разрыве туч:

— Слишком светло…

— У тебя есть другие предложения? — хмыкнул сержант.

Он промолчал. Предложений у него не было, да и сержантом спорить он не собирался. Они уже как-то раз и навсегда выяснили отношения и с обоюдного согласия больше не возвращались к этой теме. Да и вообще разговаривать не хотелось.

Джунгли вокруг жили ночной жизнью, в первые дни он заснуть не мог в этом гаме, потом привык и перестал замечать.

Он вытряхнул из мятой пачки сигарету. Сунул в рот и понял, что курить не хочется.

— Последний раз, — сказал сержант, залезая пальцами в пачку.

— Чего?

— Дембель у меня через три дня, — пояснил сержант. — Расплевался.

— Умгм…

— Ладно, пошли… Пора.

Они успели сделать всего несколько шагов, когда кто-то недалеко наступил на мину — привет обеим ногам до колен. Второй столб огня и грязи поднялся с другой стороны, там, где шел взводный и еще пара ребят. Он побежал к ним, а позади бежал врач. Все остальные были сбиты с толку, никто не мог сообразить, то же произошло. Кто-то кричал, что они влипли в минное поле, кто-то — что в парней попал снаряд, кто-то — что они попали в засаду. От взводного не осталось и следа. Второй из парней, Дикки Бэрд, лежал на том, что осталось от его спины. Казалось, что он все еще в сознании, что он говорит, только губы у него были синие. Он был похож на Страшилу из Страны Оз, только соломы не было, а грудная клетка напоминала недожаренный антрекот. Медик сделал ему укол — должно быть, морфина, — и пошел к другому раненому. Тот был в лучшем виде. По крайней мере, он был без сознания, только все внутренности у него вырвало, а крови натекла целая лужа.

Прилетел вертолет, но пилот испугался минного поля, так что пришлось на руках тащить парней туда, где вертолетчики пожелали зависнуть. Бэрд умер во время полета, второго, Чамберса, прооперировали. Потом выяснилось, что ранило его не осколками мины, а костями Дикки Бэрда.

Почему-то ему казалось, что очень важно найти взводного. Наверное, потому что хуже нет лежать раненому, беспомощному, покинутому однополчанами, и ждать, когда придут «гуки». Взводного отыскал сержант. На одном дереве висели обрывки американской формы. Рядом валялся ботинок с ошметком ноги. Вот тут он сломался и заплакал.

Боль пришла горячей волной, и он захлебнулся в ней — серый сумрак стал бурым, потом черным, и не по делу вспомнилось, как однажды чуть не утонул в детстве, было очень похоже, боль так же вцепилась в горло и не давала дышать… Очередь опрокинула его на спину, и тут на самом деле в легких не осталось воздуха, только что-то вязкое и горячее хлюпало в груди. А потом — словно во сне — он смотрел почему-то сверху, как будто из лодки, перегнувшись через борт, и вода была до того прозрачная, что было видно дно до последнего камешка. И на этом дне лежали люди, много людей, лежали вповалку, в нелепых позах, запрокинув к дождю уже слепые лица. Одного из них он узнал не сразу…

Бутылка звякнула о край стакана. И тут же раздался звонок в дверь.

— Привет.

Он сумел выжать из себя улыбку, точнее нечто вымученное и кривое. Губы точно свело судорогой, они онемели и не слушались.

— Ты не подходил к телефону.

— Да, он звонил и звонил. Я его выключил, — он продолжал стоять в дверях, перекрывая вход. — Я и так не слишком хорошо сплю в последнее время…

Помолчали, глядя в разные стороны.

— Так ты пригласишь меня войти? — спросила Шерон. — Или мне приниматься за строительство Ковчега?

— Проходи… — он неохотно отодвинулся. Шерон скинула ярко-красный дождевик, не дожидаясь помощи, положила плащ на картонные коробки. Этими коробками была заставлена вся комната.

— У тебя так и не дошли руки распаковать вещи…

— Ты прекрасно знаешь, чем я занимаюсь, — огрызнулся он. — В основном, работаю.

Шерон бродила по комнате. Скиннер смотрел в окно. Пауза затягивалась. Оба ждали, кто начнет первым.

Белые голые стены. Знакомые вещи, рассованные по коробкам и вытаскиваемые по мере надобности (не слишком активно, потому что вынуты были лишь лампа, подушка и магнитофон — и это за восемь месяцев), все это выглядело странно. Зеркала, прислоненного к стене, Шерон не помнила, похоже, оно вместе со старым диваном и креслами осталось от прежних хозяев квартиры. Журнальный столик. Бутылка. Стакан. Не густо. На кухню она вообще побоялась заходить. Скорее всего, там только пыль и пустой холодильник.

Наконец, Скиннер отвернулся от окна и со вздохом сложил руки, глубоко засунув ладони под мышки, привычно отгораживаясь от всего мира:

— Ну, Шерон, и что ты здесь делаешь? Она неловко улыбнулась.

— Сама толком не знаю. После того, как я увидела тебя сегодня, я не знала, что я еще могу сделать.

— Тебя так распирает от любопытства?

— Нет, — она подошла ближе. — Я приехала вовсе не за этим. Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

— Со мной все в порядке, — отрезал он. — Единственно, что компания мне сейчас ни к чему.

Она сделала еще один шаг к нему. Он отодвинулся.

— Я — не компания, я — жена.

Еще один шаг вперед, и еще одно движение назад. Скиннер тоскливо подумал, что сейчас он упрется спиной в окно, и при следующем маневре так и случилось.

— Бывшая жена, — уточнил он. — Ты же вроде как напросилась на развод.

— Только потому, что у тебя самого смелости не хватило. Вот ты и свалил все на меня.

— Что ж, — хмыкнул он, — по крайней мере, честно.

Мы ругаемся, тоскливо подумал он. И как будто начали чуть ли не с того самого места, где остановились восемь месяцев назад. Ловко. Ему было плохо. То самое «плохо», когда ничего не болит, но нечем заполнить пустоту. Как будто внутри образовалась дыра, в которую все валится, и сколько не цепляйся за края, они только расползаются под пальцами, как сгнившая ткань.

— Что еще ты хочешь, чтобы я сказал? Шерон виновато улыбнулась.

— Ничего, — обычно по ее лицу сложно было угадать, что она предпримет, но на этот раз он понял. — Я не хочу, чтобы ты вообще что-нибудь говорил.

Она уже подошла совсем близко. Вплотную. Подняла руку и погладила его по щеке. Пальцы у нее были прохладные и влажные. Замерзла под дождем. А перчаток она не носит даже зимой.

— Я просто хочу, чтобы ты открылся. Хотя бы один раз.

— Почему?

— Потому что я тебя знаю, — Шерон не убирала руки, цепляясь за давно забытую ласку, как за последнюю соломинку. — Потому что я знаю, что ты перепуган, и было бы очень неплохо, чтобы кто-нибудь позаботился о тебе.

Он мотнул головой, пытаясь отвернуться, пытаясь сбросить ее руку, получилось неудачно, потому что в результате ладонь Шерон только крепче прижалась к его щеке. Последняя линия обороны рушилась, как стена из сухого песка. Он отступил бы еще, но уже и так сидел на подоконнике. Очень хотелось посмотреть на Шерон. Но он упрямо смотрел в сторону. И тогда Шерон сама убрала руку.

— А еще я знаю, — вздохнула она, — что ты никогда меня к себе не подпустишь.

Она пошла к двери, зашуршала дождевиком. Потом он услышал ее голос, старательно ровный:

— Ну… береги себя, ладно? Потом хлопнула дверь.

Он стоял, шепотом перебирая все нелестные эпитеты в свой адрес. М-да, Уолтер, умеешь ты разговаривать с людьми, это точно.

…Потом пришли другие люди и стали складывать тех, кто лежал, в черные пластиковые мешки. Как дети после игры собирают разбросанные на ковре фигурки солдатиков. Каждого солдатика — в персональный мешок. Смотри, подтолкнул его кто-то локтем, и он стал смотреть, как двое нагибаются над телом, запихивают в мешок. Захотелось отвернуться — он почти узнал этого долговязого парня там, внизу — но тогда бы он увидел того, кто стоит возле него, а это было еще страшнее…

…Санитар собрался застегнуть «молнию», но помедлил. Потом он несколько раз пытался понять, что его остановило, но бросил безуспешные попытки.

— Эй! — позвал санитар. — Этот еще дышит!..

…Больше он ничего не видел, потому что кто-то взял его за руку и увел подальше от света, во тьму, из которой он вынырнул только две недели спустя…

…Дни превратились в патоку. Они тянулись, медленные, приторные, длинные, и ничего не происходило. Он просыпался, потому что его будили, чтобы сделать укол, от которого он снова погружался в вязкую дрему, как муха в мед. Ночью, когда госпиталь затихал, все становилось кристально чистым, прозрачным. Он как будто мог видеть сквозь стены, абсолютно точно зная, что происходит в соседних палатах и коридорах, хотя ни разу там не был. А потом начиналось веселье. Словно кто-то напильником раздирал ему горло. Он давился кашлем, затыкая себе рот ладонью. Легкие выворачивались наизнанку, и дышать становилось нечем. В конце концов внутри что-то лопалось, по гортани прокатывалась теплая солоноватая волна, и когда, наконец, прибегал заспанный врач, он уже крепко спал, уткнувшись лицом в испачканную кровью подушку…

Еще через несколько недель санитар из госпиталя помог ему подняться по трапу самолета, пошутил, что некоторым не так повезло — персональный эскорт у тебя, везунчик, да и вообще, скажи спасибо, что домой попадешь… Он не слушал. Ждал, что вот-вот откуда-нибудь прилетит пуля и снесет ему голову. Пуля не прилетела, а место в самолете досталось хорошее, у окна. Санитар помахал ему от трапа и заторопился к машине. Желтое летное поле, разлинованное белыми полосами, провалилось вниз, и он закрыл глаза.

В полете ничего не происходило. Да и делать особенно было нечего. Он пролистал попавшиеся под руку газеты, которые днем, раньше раздобыл в миссии Красного Креста. Потрепался с парнями из 4-й пехотной, которые сидели рядом. Несмотря на то, что сами они желторотиками не были, пехотинцы тихо таяли оттого, что до них снизошли небожители. Когда он, утомившись, задремал, парни шикнули на разгулявшихся соседей и до конца полета охраняли его покой.

Проснулся он, когда подлетали к побережью. Некоторые парни разволновались сверх меры, в том числе и его соседи. А он все ждал, когда разобьется самолет. Так и казалось, что сейчас под брюхом вспухнут облачка разрывов. Самолет не разбился.

Когда он вышел на поле, на глаза навернулись слезы. Только не из-за эмоций, просто давно не дышал родным смогом. В горле запершило, он попытался придавить кашель — очень не хотелось будить боль в груди — но ничего не вышло, его согнуло пополам. Ему казалось, что легкие лопнут. Но все обошлось. Парни из 4-й пехотной помогли добраться до военного автобуса, и в салоне он мешком рухнул на сиденье. Вдоль дороги стояли какие-то молодые идиоты с плакатами. Они размахивали руками, что-то выкрикивали, плевали и вообще были крайне похожи на стадо обезьян. Кто-то из парней на соседнем сидении, тоже десантник, года на два старше и с нашивками мастер-сержанта, прочитал вслух пару плакатов и сплюнул. Он читать не стал — какая разница? Козлы должны вымирать самостоятельно. Боль потихоньку отползала, оставалась только обида…

К тому времени, как автобус дотрюхал до местного аэропорта, в салоне остались только они с сержантом, остальные спешились по дороге.

— Когда твой рейс?

Он мотнул головой в сторону табло:

— Пара часов есть.

— И у меня минут сорок. Пойдем.

— Предкам позвоню…

Дома никого не оказалось, он тупо послушал гудки, потом спохватился и надиктовал на автоответчик.

В баре они заказали пива. Бармен служил в свое время в 187-й бригаде в Корее и угостил их бурбоном за счет заведения. Они выпили, и он оставил бармену пять баксов, чтобы поставил выпивку следующему парню из их взвода, если такого занесет сюда.

— А если нет?

— Сам пропьешь.

Он проводил сержанта, они пожали друг другу руки, и сержант улетел, сказав на прощание, чтобы поменьше обращал внимания «на этих сук, они тут сидели на жирных задницах и ни хрена не соображают». Он пообещал не обращать внимания и запоздало подумал, что они забыли познакомиться.

Обещать было легко. Проходившие мимо то и дело шипели у него за спиной какие-нибудь гадости. Он сел и стал ждать свой рейс, отгородившись от мира болью, словно стеной.

В самолете тоже вышла заминка. Его место было возле прохода, а у окна сидела молодая блондинка в цветастом платье, кресло между ними пустовало. Женщина была смутно знакома, и только минут через десять он сообразил, что это подруга Шерон О'Брайен из соседнего класса, звали ее, кажется, Джессика. Только он не ожидал, что она окажется такой взрослой. Вроде бы раньше у нее был другой цвет волос, но он не поручился бы. Он спросил ее, как дела, обрадовавшись, что хоть кто-то попался знакомый. Блондинка смерила его пустым взором и принялась истерично взывать к бортпроводнице. Оказывается, она не желала сидеть рядом с «убийцей детей». Сначала он никак не мог понять, что с ней случилось, потом ошеломленно сообразил, что она имела в виду его, и чуть было не рассмеялся. Прозвище не было для него новым, он его уже слышал. Не в первый раз и, вероятно, не в последний. Только на этот раз его произносил человек, которого он хорошо знал. Шерон потом сказала, что, вероятно, она его не узнала — как будто это что-то меняло.

Шерон встретила его в аэропорту. Он смутился — она была слишком красива. И тоже была слишком взрослой. И слишком красивой.

— Привет. Твои уехали, — улыбнулась она, забавно морща нос (вот тогда он и вспомнил ее окончательно). — А я подумала: кто-то же должен тебя встретить. С возвращением домой, Уолтер…

Сначала он решил, что этот жуткий вопль ему приснился, но он уже вскочил, уронив фотографию, которая, оказывается, так и осталась у него в руке, когда он уснул — а крик продолжался. Он в жизни не слышал ничего подобного. Это было что-то среднее между воем, скрипом и визгом. Только очень громкое…

Он ошалело помотал головой и вдруг опять увидел ее. Старуха стояла в темноте коридора и визжала, заслоняясь руками от яркого света, которого там просто не могло быть.

И тут кто-то постучал в дверь. Негромко, но достаточно требовательно. Это было уже слишком. Скиннер даже удивился мимоходом, потому что решил, что отдаст концы на месте. Он снова посмотрел в коридор. Старуха исчезла. Тогда он закрыл глаза и стал ждать, что исчезнет и тот, кто стоит за дверьми. Адреналин весело гулял в крови.

Стук повторился.

На пороге оказались вполне материальные детектив Уолтрос и его хмурый помощник. Не слишком желанные гости, но до того материальные в своем мрачном рвении исполнить долг, что Скиннер почему-то успокоился.

— Что случилось?

У обоих детективов — каменные маски вместо лиц. Знакомое выражение.

— Пожалуйста, одевайтесь и идемте с нами, — детектив Уолтрос не обманул ожиданий. — У нас к вам несколько вопросов.

Посреди ночи. Здорово.

— Что случилось?

— С вашей женой произошел несчастный случай.

Ненадолго же хватило его спокойствия…

— С ней все в порядке? — перебил он детективов, уже догадавшись, что нет.

— Кто-то столкнул ее машину с шоссе, — неохотно сказал Уолтрос. — Вам придется проехать с нами.

Сначала он долго искал в полутьме комнаты плащ, пока случайно не наткнулся на него. Потом долго не мог нашарить на столе очки. Руки тряслись. Он чуть было не смахнул со стола полупустую бутылку. Потом ему показалось, что он что-то забыл, и он так и не смог вспомнить, что именно. Что-то надо было сделать…

— Нам нужно осмотреть вашу машину, — подсказал с порога детектив.

Полицейский участок Второго округа Вашингтон, округ Колумбия 7 часов 44 минуты утра

— Как она?

— Сканирование показало гематому. Врачи делают операцию, чтобы снять давление на мозг. А Скалли пытается собрать побольше информации, — зачем-то добавил Молдер, как будто начальство это могло интересовать.

Скиннер схватил со стола плащ.

— Я должен ее увидеть, — к Скалли это отношения не имело.

— Нельзя, сэр.

— Почему? Обвинения еще не предъявили.

— Пока. Но дело стряпают убедительное.

— Вы что, считаете, что я могу так поступить с Шерон?

— Нет. Но я в меньшинстве.

— А Скалли?

— Скалли… — Молдер помолчал, прокашлялся. — Скалли не понимает, почему вы не пытаетесь защищаться.

— От чего? Да если бы я знал, что со мной произошло, то попытался бы…

Железный Винни потому и Железный, что всегда может удержать себя в руках. Даже на краю пропасти. Но, видимо, недостаточно.

— Я вообще не знаю, во что верить…

— А та старая женщина? Кто она такая? Рано или поздно это всплывет… Поймите, если вы не начнете кому-нибудь доверять, вам не светит вылезти из этой ямы ни в коем случае.