– Я не приму эту урну, – произнесла Паолина, с трудом сдерживая себя.

– Предоставьте это мне, – ответил сэр Харвей. – Вам нет необходимости видеть ее, да и вообще иметь к этому какое-либо отношение. Но факт остается фактом: так как его записка содержит последнюю волю, семья намерена выполнить его желание.

– Это было жестоко, жестоко...

– Вполне с вами согласен. У меня нет ни капли жалости или сочувствия к самоубийцам. У его матери сердце разрывается от горя, его сестра в шоке, и все в доме рыдают. Если я и встречал когда-либо самолюбивого, бессердечного молодого человека, совсем не думающего о тех, кому он был дорог, то это был маркиз. Мне жаль только, что его уже нет в живых и я не могу, преподать ему хороший урок.

– Не продолжайте! – взмолилась Паолина. – Это не к добру – говорить так о мертвых.

– Меня это не заботит, – отрезал сэр Харвей. – Если вам угодно знать мое мнение, то это был трусливый поступок со стороны малодушного человека, у которого не хватило смелости принять жизнь такой, как она есть. Это лишний раз показывает, до чего порой доводит людей страсть к деньгам.

– Но при чем здесь деньги? – спросила изумленная Паолина.

На лице сэра Харвея появилась мрачная усмешка.

– За сегодняшнее утро мне удалось узнать немало любопытного. У маркиза не было собственного состояния. Он жил в богатстве и роскоши, наслаждаясь всеми преимуществами, которые давало ему его высокое положение, и при этом едва ли не каждый цехин принадлежал его несчастной, безумной жене.

– Так вот почему он не мог с нею развестись! – воскликнула Паолина.

– Конечно, это было главной причиной, – отозвался сэр Харвей. – Хотя все в этом семействе горды, как сам сатана.

– Значит, у графини тоже нет денег.

Паолина не могла сдержать любопытства, но в глазах ее вдруг вспыхнул огонек, а голос заметно оживился.

– Я никогда и не предполагал, что они у нее есть, – ответил сэр Харвей.

– Но я думала, что... она, возможно, собирается... выйти за вас замуж и вы... согласитесь, – запинаясь, выговорила Паолина.

– Так вот что вы себе вообразили, – заметил он. – Вы ошибались. Графиня не хотела связывать себя брачными обязательствами – хотя, возможно, она и приняла бы мое предложение, если бы мне удалось убедить ее в том, что я достаточно богат. Нет, она просто намеревалась сделать меня своим кавалером. У каждой знатной дамы в Венеции есть, как вам известно, официальный поклонник, который находится рядом с ней с раннего утра до позднего вечера, ухаживает за ней, выполняет малейшие ее желания и берет на себя все те обязанности, которые претят ее мужу. По сути, он значит в ее жизни гораздо больше, чем законный супруг.

– Я уже заметила, что каждую венецианскую аристократку обязательно сопровождает мужчина, – сказала Паолина. – Но мне казалось, что большинство из них – их мужья.

– Ни одна истинная венецианка не станет волноваться из-за своего мужа, – ответил сэр Харвей. – Те молодые люди, которых вы всегда встречаете рядом с ними, и есть их кавалеры. Но я почему-то уверен, что не гожусь на роль салонного ухажера.

Слова его сопровождались язвительной усмешкой, и Паолина вдруг осознала, что весь мир вокруг был залит солнечным светом.

– Так вот что ей было нужно от вас! – воскликнула она.

– Должен признаться, я был удивлен, когда узнал о том положении, в котором оказалась семья маркиза, – задумчиво произнес сэр Харвей. – Сейчас их в основном заботит лишь то, смогут ли они по-прежнему тратить деньги бедной девушки и после смерти маркиза. Если нет, им придется распрощаться со своим палаццо и с большей частью других удовольствий.

Почему-то это не имело больше значения для Паолины. Девушке было искренне жаль маркиза, она чувствовала горечь из-за того, что у него хватило безрассудства покончить с собой, когда он был еще так молод и полон сил, однако на душе у нее было не столь тяжело после того, как она поняла, что сэр Харвей на самом деле не проявлял интереса к графине. Она посмотрела на него и затем, встав со своего места, произнесла:

– Я рада, так рада... Я боялась, что вы женитесь на графине и тогда я вам буду уже не нужна.

Он положил ей руку на плечо нежным, непринужденным жестом, словно любящий брат.

– Какое же вы еще дитя, – улыбнулся он, – с вашими фантазиями и пустыми страхами. – Сейчас меня беспокоит лишь то, как поскорее устроить ваш брак.

От прикосновения его руки она оцепенела. В приливе облегчения девушка почти забыла, что ей следовало принимать в расчет еще и графа.

– А вдруг о случившемся станет известно всей Венеции? – спросила она.

– Кое-что непременно выйдет наружу, – заметил сэр Харвей равнодушным тоном. – Ничего нельзя утаить от длинных языков злобных старух и женоподобных стариков. Но скандала не будет. Мы всегда сможем все отрицать, и я уверен, что графиня и ее мать поступят так же. Они не допустят, чтобы семья маркизы узнала о том, что ее муж был влюблен в другую женщину, и в особенности о том, что он покончил с собой из-за безнадежной страсти к ней.

Паолина закрыла руками лицо.

– Все это так ужасно, – пробормотала она. – У меня нет сил думать об этом. Еще вчера вечером маркиз был жив, разговаривал со мной, признавался мне в своей большой любви. А теперь он умер!

– Забудьте о нем, – коротко произнес сэр Харвей. – В это самое мгновение столько людей умирают на полях сражений, тонут в море или отдают свои жизни в стремлении разными путями сделать наш мир более совершенным. Мы не можем терзаться попусту из-за юного глупца, который настолько мало дорожил своей жизнью, что готов был расстаться с нею из-за минутной прихоти. Забудьте о нем.

– Я попытаюсь, – ответила Паолина. – Но для меня это будет нелегко.

Она подобрала камелии, выпавшие из ее рук на пол.

– Было очень мило со стороны графини прислать их мне. При подобных обстоятельствах вряд ли я могла бы быть столь же великодушной.

– Да, это было благородным жестом, – подтвердил сэр Харвей тоном, который заставил Паолину взглянуть на него с подозрением.

– Вы дали ей этот совет, – произнесла она слегка укоризненно. – Вы предложили ей послать мне цветы, чтобы помочь мне воспрянуть духом.

– Вам не следует искать во всем тайные мотивы, – уклончиво ответил сэр Харвей, коротко рассмеявшись, хотя и несколько принужденно.

– Вы хотели избавить меня от лишних переживаний, – мягко произнесла Паолина. – Спасибо вам. Вы были очень добры ко мне. Я никогда этого не забуду.

Он снова рассмеялся, пожав плечами. Девушка поняла, что он был смущен ее изъявлениями признательности, и ничего больше не сказала.

– Сейчас нам надо решить, как провести остаток дня, – произнес сэр Харвей уже совсем иным тоном, властным и не терпящим возражений. – Карнавал все еще в полном разгаре. Мы можем полюбоваться из окна регатой, и, вероятно, было бы неплохо пригласить сюда кое-кого из знакомых. Мы не должны делать вид, будто обеспокоены тем, какой нам окажут прием – в сущности, так как маркиз для нас ничего не значил, нам даже незачем выглядеть удрученными из-за его безвременной кончины.

– Мне все это кажется таким безжалостным, – пробормотала Паолина.

– У нас действительно нет жалости, – возразил сэр Харвей. – Мы просто не можем позволить себе поступать иначе. В этом случае, как и в любом другом, ваш рассудок должен властвовать над вашим сердцем.

В его словах чувствовалась жесткая нотка, и Паолина потупила взор.

– Да, я понимаю.

– Никогда не забывайте об этом, – предостерег он ее. – Если ваше сердце хотя бы раз возьмет верх над разумом, то одному Богу известно, на какие глупости оно может вас толкнуть. Что же касается меня – у меня вообще нет сердца!

– Вы так в этом уверены? – осведомилась Паолина.

– Совершенно уверен, – отозвался он. – Вы помните слова старой песни: «Какое мне дело до всех до вас, а вам – до меня»?

– Я думаю, что, если принимать это за истину, можно остаться в полном одиночестве.

– Это меня не волнует, – произнес он с напускным, как показалось девушке, равнодушием. У Паолины вдруг возникло внезапное сильное желание броситься к нему, прильнуть к его груди, умолять его быть с нею хоть немного более чутким и внимательным, чтобы она не чувствовала себя такой одинокой и для всех чужой. Но затем она поняла, что подобное проявление чувств могло только вызвать у него досаду. Ценой огромного усилия ей удалось сдержать свой порыв и сохранить достоинство.

– Нам нужно поесть, – продолжал сэр Харвей резко, – отдохнуть после ленча, и затем, если мы не получим никаких известий от графа, мы отправимся с визитом к его тетке.

– Вы считаете это разумным? – спросила Паолина.

– Это немного ускорит события, – ответил сэр Харвей. – Но мы не можем больше позволить себе ходить вокруг да около. Этот последний случай с маркизом дал мне понять, что я должен при первой возможности обеспечить раз и навсегда ваше будущее. Граф только вчера вечером упомянул о том, что его тетушка, вдовствующая графиня, прибывает в Венецию, чтобы присутствовать на регате. Мы пригласим ее прийти к нам завтра на обед. Это будет подходящим предлогом для визита. Конечно, с нашей стороны это будет слегка против этикета, но нас простят, так как все сочтут, что эти сумасброды-англичане не разбираются в таких тонкостях.

Он сделал паузу, взглянул на Паолину и добавил почти сурово:

– Наденьте ваше самое лучшее платье и, ради всего святого, будьте любезнее с графом. Мы должны заставить его ясно выразить свои намерения.

– А если он не захочет? – спросила Паолина грустно.

– Захочет, – с уверенностью заявил сэр Харвей.

Во время второго завтрака присутствовали слуги, и поэтому они беседовали о посторонних вещах. Паолине снова, уже в который раз, пришлось убедиться, что сэр Харвей обладал широкими познаниями во многих областях, в том числе и в таких, о знакомстве его с которыми она даже предположить не могла. Он изучал историю и культуру Древней Греции, разбирался в философии и поэзии, и так много читал об итальянских мастерах, что, как показалось Паолине, за полчаса в его обществе она узнала гораздо больше о живописи, чем за всю свою предшествующую жизнь.

Они говорили также об астрономии, к которой сэр Харвей, судя по всему, проявлял большой интерес.

– Я впервые познакомился с этой наукой, находясь в море, – поведал он ей. – Когда тебе приходится все время вести корабль по звездам, ты очень скоро начинаешь относиться к ним с особой теплотой. В те ночи, когда их нет на небе, ты чувствуешь себя так, будто лишился близкого друга.

Было еще так много интересных вещей, о которых он мог ей рассказать – о неизведанных районах Африки, куда редко ступала нога белого человека, об островах Карибского моря с их роскошными бабочками и птицами с ярким оперением, о Китае с его изделиями из шелка и слоновой кости и странными обычаями, которые знают и понимают лишь те путешественники, которые бывали там неоднократно. Паолине показалось, что их трапеза закончилась слишком быстро.

– Идите к себе и отдохните, – распорядился сэр Харвей. – Сегодня днем вы должны затмить всех красотой, а между тем, говоря по правде, вы выглядите немного бледной.

– Это можно легко исправить, – заметила с улыбкой Паолина.

– Румяна не скроют круги у вас под глазами, – отозвался он раздраженно. – Вам нужно промыть глаза розовой водой, чтобы скрыть следы слез.

– А откуда вам известно, что розовая вода может помочь? – спросила Паолина язвительно. – Неужели вы так часто заставляли женщин плакать, что вам приходится повсюду носить с собой флакончик?

– Очень может быть, – ответил он.

Он не пытался опровергнуть ее слова, и Паолина вдруг почувствовала ревность к многочисленным женщинам, которые были в его жизни раньше и которых ему удалось подчинить себе столь же умело, как, вероятно, и ее саму.

Словно прочитав ее мысли, сэр Харвей добавил:

– Ложитесь в постель и перестаньте беспокоиться. Предоставьте все заботы мне. Это по моей части.

Паолина коротко рассмеялась, и сэр Харвей приподнял рукой ее подбородок, обращая ее лицо к себе.

– Вы очень красивы, – произнес он. – Так красивы, что иногда я спрашиваю себя...

Он вдруг осекся, и девушка замерла в ожидании, подняв на него темно-фиалковые глаза.

– Продолжайте, – прошептала она. – Что вы хотели сказать?

– Так, ничего, – коротко ответил он и, отпустив ее, направился в сторону своей комнаты. Он вышел, не обернувшись, но как только за ним закрылась дверь, Паолина вернулась к себе и бросилась на кровать, зарывшись лицом в мягкие подушки. Но вместо того, чтобы вздремнуть, она то и дело возвращалась мыслями к сэру Харвею, спрашивая себя, что же такого он собирался ей сказать.

Паолина все еще как будто чувствовала прикосновение его пальцев – сильных, крепких, покрытых загаром пальцев, так не похожих на холеные, изнеженные руки венецианских аристократов, которые умели только прогуливаться под руку с дамами да настрочить несколько стишков или любовную записку.

– Он настоящий мужчина! – произнесла Паолина вслух, снова вспомнив о том, сколько ловкости и храбрости ему пришлось проявить в поединке с герцогом.

Девушка снова и снова спрашивала себя, что могло бы случиться, если бы исход поединка был другим, если бы герцог остался победителем, а сэр Харвей лежал окровавленным на полу. При воспоминании о полных, чувственных губах герцога ее охватила дрожь. И затем, едва она воскресила в памяти его поцелуи, девушка вдруг подумала о маркизе, сознавая, что, хотя маркиз и нравился ей, она бы не хотела, чтобы он прикасался к ней или держал ее в объятиях.

Паолина попыталась мысленно представить себе поцелуи графа, но тут же отбросила эту мысль. Он был молод и красив, но почему-то ей была неприятна его близость. Одно дело – слушать, как тебе расточают комплименты на словах, и совсем другое – знать, что чьи-то руки будут обнимать тебя, а его губы сольются с твоими в поцелуе.

Она все еще лежала без сна, когда в спальню вошла Тереза, чтобы раздвинуть шторы.

– Скоро начнется регата, сударыня, – сообщила ей она. – Гондолы уже собираются на Большом канале. Только взгляните в окно! Как красиво! Все вокруг в праздничных нарядах.

– О, я обязательно должна посмотреть! – воскликнула Паолина.

Она накинула капот и устремилась через анфиладу к большому балкону, выходившему на канал. Слуги уже развесили на балюстраде украшенные вышивкой драпировки с длинной золотистой бахромой. Фасад палаццо был увешан многочисленными гирляндами цветов, а внизу к железным сваям были прикреплены фонари, чтобы зажечь их с наступлением темноты. Перегнувшись через балюстраду балкона, Паолина увидела там множество гондол всех форм и размеров. Те из них, которые принадлежали знатным семействам, были разукрашены с изысканным вкусом цветами, золотистой парчой и разного рода безделушками самой искусной работы. Гондольеры, также состоявшие в личном услужении, надели парадные одежды – шелковые куртки, панталоны, шелковые чулки и алые шарфы. Вдоль всего пути следования регаты теснились лодки, в каждой из которых было по восемь или более гребцов, отовсюду доносились веселые шутки, смех и песни. Зрители передавали друг другу чарки с вином, обыкновенные черные гондолы были так перегружены людьми, что, казалось, вот-вот перевернутся. Все они были в масках, что давало им возможность свободно обмениваться шутками и непристойными замечаниями, за которыми следовали обычно остроумные ответы, вызывавшие взрывы хохота.

– Регата начнется со стороны моря, – пояснила Тереза Паолине, – и потом пройдет мимо Дворца дожей прямо по Большому каналу. В ней должны принять участие пятьдесят или шестьдесят гондол, за которыми, кроме того, будут следовать лодки. Ручаюсь вам, сударыня, это на редкость красивое зрелище.

– Пока еще есть время до старта, – отозвалась Паолина, – полагаю, мне лучше пойти к себе и переодеться.

Тереза окинула пристальным взглядом канал.

– Они наверняка задерживаются, как всегда, – заметила она. – Вон приближается какое-то судно, но, по-моему, оно не участвует в регате.

– Оно все равно великолепно... – начала было Паолина, но вдруг осеклась. Девушка была почти уверена, что уже видела это судно-бурчиелло раньше. Золотая резьба на верхе центральной каюты, блестящая отделка по краям узкой палубы, искусно вырезанная из дерева фигура, украшавшая нос... Да, без сомнения, она уже видела его раньше.

Она стояла на балконе, наблюдая за его приближением. Судно уже находилось на середине канала, гребцы налегали на весла, и Паолина убедилась в том, что лицо офицера, отдававшего им приказания, было ей знакомо.

Девушка замерла в ожидании, инстинктивно вцепившись кончиками пальцев в драпировки, даже не чувствуя, как ее ногти впились в дорогую, украшенную вышивкой атласную ткань. Судно неумолимо приближалось, и теперь оно уже почти поравнялось с палаццо. Так как балкон был расположен на небольшой высоте от набережной, Паолина могла ясно рассмотреть все, что происходило на борту. Она заметила человека, удобно устроившегося в обложенном подушками кресле на корме. Хотя на нем была широкополая шляпа, низко надвинутая на лоб, ей все же удалось достаточно отчетливо разглядеть его лицо, и сердце в груди девушки забилось так, что у нее перехватило дух. На фоне великолепного золотого и серебряного шитья, украшавшего его камзол, выделялась рука на перевязи из черного атласа. Бурчиелло оказалось рядом с дворцом, человек на корме поднял голову, встретившись взглядом с Паолиной. Какое-то мгновение они пристально рассматривали друг друга, и затем губы мужчины искривились в дерзкой усмешке.

Паолина бросилась прочь с балкона и поднесла руки к сердцу, бившемуся так отчаянно, что казалось, будто оно вот-вот выскочит у нее из груди. По-видимому, кровь отхлынула от ее щек, так как Тереза обратилась к ней с тревогой в голосе:

– Вам нездоровится, сударыня? Что-нибудь случилось?

– Нет, все в порядке, – с трудом выговорила Паолина.

Собрав последние силы, она проследовала через анфиладу в комнату сэра Харвея, но не стала стучать в дверь, а открыла ее и остановилась на пороге, вся дрожа. Он обернулся и изумленно уставился на нее. В одной шелковой рубашке и панталонах он стоял перед зеркалом, повязывая кружевное жабо.

– В чем дело?

Ей не было необходимости говорить ему, что стряслась какая-то беда. Он сам мог догадаться об этом по выражению ее лица.

– Герцог! – произнесла Паолина, задыхаясь. – Герцог прибыл в Венецию!