Были минуты, когда он еле сдерживал себя, ему так хотелось броситься к ней и целовать ее лицо, руки, шею...
      Но вот ожили на картине ее ноги, бедра, высокая грудь, обрели естественную упругость мышцы лица, вспыхнули светом прекрасные глаза, заиграли улыбкою и словно зашевелились нежные губы.
      И постепенно, по мере того как Нина Андреевна возникала на полотне, женщина, лежавшая едва ли не у ног Сосновского, словно утрачивала свое очарование, отодвигалась все дальше, превращаясь в его детище, в нечто родное, дочернее, художник побеждал в нем влюбленного, и он успокаивался.
      Конечно же ему не хватило тех пяти-шести и даже десяти сеансов, о которых он просил Петрову. А поскольку и у Нины Андреевны не всегда было время для позирования, работа над картиной растянулась почти на все лето.
      Несколько раз во время сеансов приходил на поляну и Иван Васильевич. Молча, стараясь не мешать художнику, наблюдал за его работой. По спокойному, равнодушному выражению лица Петрова нельзя было понять, нравится ему картина или нет.
      Однажды, когда Нина Андреевна спросила его об этом, он улыбнулся и сказал: "Дураку неоконченную работу не показывают. Вот закончит товарищ художник свое дело, тогда и видно будет".
      Когда картина была уже почти готова, Петров спросил Сосновского:
      - А вы ее и выставлять будете?
      - Если вы и Нина Андреевна не возражаете. Это, пожалуй, лучшее из того, что я написал.
      - Пожалуйста, работа-то ваша, - сказал Петров.
      - Спасибо. Но я ее не продам. Сколько бы ни предложили. Это полотно принадлежит не мне, а Нине Андреевне. Она вдохновила меня. И после выставки я подарю картину ей, то есть вам...
      17
      У Коваля не было ни возможностей, ни убедительных данных, а главное официальных прав для того, чтобы теперь, после суда, установившего виновность Сосновского и определившего ему меру наказания, снова возвратиться к делу об убийстве гражданки Петровой. Но после встречи с управляющим на даче и на рыбалке подполковник явственно ощутил: его беспокойство и неудовлетворенность расследованием дела усилились. И причиной этого не могла быть, конечно, одна только жалость к талантливому человеку - художнику Сосновскому.
      ...Коваль попросил отдел ГАИ под каким-нибудь благовидным предлогом вызвать водителя управляющего трестом "Артезианстрой". И словно случайно заглянул в кабинет автоинспектора именно тогда, когда там находился Костя, который с обычным для него хмурым видом односложно отвечал на вопросы капитана, придирчиво разглядывавшего его права.
      Увидев подполковника, Костя встал и поздоровался.
      - Здравствуйте, здравствуйте! - дружелюбно отозвался Коваль. - В гости к нам?
      На лице водителя появилось удивление: всем известно, что сюда в гости не ходят. Но он промолчал.
      Коваль вопросительно посмотрел на инспектора.
      - Проверка документов, товарищ подполковник, - объяснил тот. - Ничего особенного.
      Капитан быстро просмотрел удостоверение Кости, сверил его с какой-то учетной карточкой и сказал:
      - Ну, вот и все. Только к документам аккуратнее относиться надо. А то совсем замусолили.
      Коваль присел возле стола. Автоинспектор не спешил возвращать шоферу права.
      Подполковник уже знал, что на рыбалке Петров рассказывал не о Косте: биография у Кости совсем другая, чем у того, кого управляющий назвал Андреем.
      - Верните товарищу документы, - сказал Коваль капитану.
      - Можно идти? - спросил Костя.
      - Одну минуточку, - обратился к нему подполковник. - Воспользуюсь случаем. Скажите, пожалуйста, не приходилось ли вам куда-нибудь возить Нину Андреевну одну, без мужа?
      Водитель какое-то время сосредоточенно смотрел на Коваля.
      - Нет, - ответил он наконец. - Только с Иваном Васильевичем... - Он подумал еще секунду и повторил: - Нет, не припоминаю.
      - На дачу, например, в Березовое?
      Костя отрицательно покачал головой.
      - А по городу? В магазин... На рынок... Ведь домашней работницы у них не было. Нина Андреевна покупала все сама?..
      - Да, - кивнул Костя. - Сама. Но рынок-то рядом. Три остановки на трамвае. Трамваем и ездила.
      - А оттуда, с полными руками, - тоже?
      Костя не ответил.
      - Не жалел, значит, Иван Васильевич свою жену? - заметил Коваль.
      - Не знаю... Характер у Ивана Васильевича, конечно, не очень-то нежный. Но все тяжелое им домой привозили. Картошку, другие овощи, фрукты, арбузы и прочее. Да и сама Нина Андреевна разъезжать не любила. Не так, как другие жены начальников - только бы целый день машину служебную гонять.
      - Понятно, - вздохнул Коваль. Ответы Кости развеяли те догадки, которые внезапно появились у него на рыбалке.
      В тот же день, заново просматривая показания свидетеля на начальной стадии расследования, когда, кроме главной, существовали и другие версии убийства, Коваль обратил внимание на заявление, которое тогда, в мае, показалось абсурдным и ему, и Тищенко.
      Один из жителей поселка Березовое показывал, что семнадцатого мая после двенадцати часов дня он видел, как из вагона пригородного поезда вышел Петров и направился к своей даче. Свидетель настаивал на своих показаниях, подчеркивая, что он еще удивился, увидев в руке управляющего старую плетеную корзинку, обшитую поверху материей. Видел он Петрова всего несколько секунд, потому что, выйдя из вагона, управляющий затерялся в толпе на платформе.
      Подполковник проверил тогда расписание поездов. С пятнадцатого мая по летнему расписанию на полустанок Березовое электричка приходила в двенадцать часов двадцать минут. Но в двенадцать часов двадцать минут семнадцатого мая Иван Васильевич Петров проводил совещание у себя в тресте и там было более тридцати человек!
      Алиби Петрова было доказано полностью. Не мог ведь один и тот же человек в одно и то же время проводить совещание в городе и выходить из вагона поезда в Березовом. И заявление свидетеля не было принято во внимание. Возможно, он перепутал дату или просто-напросто обознался и принял за Петрова какого-то другого человека.
      Коваль перечитывал это заявление снова и снова. Смешно было подвергать сомнению алиби Петрова, но почему же все-таки свидетель уверенно настаивал на том, что видел его?
      Подполковник решил еще раз пригласить к себе свидетеля.
      ...Сухонький, не по летам подвижной старичок с блестящими черными глазами-пуговками повторил свои показания: видел Петрова на платформе в Березовом тогда-то и во столько-то.
      "Черт побери! - подумал подполковник. - Не призрак ли Петрова видел старик? А может быть, действительно человека, похожего на Петрова? Его двойника?"
      И чем больше думал об этом Коваль, тем все сильнее начинала овладевать им мысль, что в деле об убийстве Нины Андреевны, кроме Сосновского и Петрова, должно быть еще одно действующее лицо. Кто-то третий!
      Но кто же он и какова его роль?
      - Каким показался вам в тот день Петров? - спросил подполковник свидетеля.
      Старичок не понял вопроса.
      - Не показалось ли вам что-нибудь необычным в облике Петрова, кроме старой плетеной корзины?
      - Вроде бы нет...
      - А может, все-таки это был не Петров?
      - Да нет, Петров!
      - Он был весел, спокоен или расстроен? Спешил или нет? Как был одет?
      - Как одеты, говорите?.. - медленно переспросил старичок. - Так себе, плохо были одеты. Старый черный костюм... темная рубашка... И не расстроены, только вроде бы усталые какие-то... Я еще подумал: постарели управляющий. Хотя видел-то я их в лицо секунду какую-то...
      - Почему же вы уверяете, что это был именно Петров, если видели его в лицо всего секунду?
      - Я по походке их знаю. Идут, точно подпрыгивают. Я у дороги живу и люблю на прохожих смотреть. Управляющий, если не машиной подъезжают, то всегда мимо меня идут. У каждого человека походка своя: один уточкой плывет, другой, как журавль, вышагивает, третий бочком или вразвалочку, а управляющий только так - чуть-чуть пританцовывая. - И старичок встал, пытаясь изобразить походку Петрова. - Показалось мне, что постарели они. Давненько не видел. Зимой да весной нету их, до самых майских праздников на даче не показываются. И спина у них вроде бы за зиму ссутулилась. И вот еще, вспомнил! - обрадовался старичок. - На голове-то у них не шляпа была, как всегда, а кепка! И подумал я: начальник-то какой, большой человек, а вот приехали, наверно, своими руками дачу в порядок привести после зимы, подремонтировать...
      Отпустив свидетеля, Коваль спрятал документы в сейф и поехал в "Артезианстрой".
      Новое здание треста, находившееся почти в центре города, встретило его внушительной вывеской, золотые буквы которой сверкали на солнце и слепили глаза.
      Коваль уже бывал здесь, и сейчас, как и в прошлый раз, на него произвела приятное впечатление деловая тишина. Даже арифмометры и пишущие машинки, казалось, стрекотали как-то приглушенно.
      И в прошлый раз, и сейчас Коваль не мог избавиться от ощущения, что попал в идеально организованный мир, где царят железный порядок и безукоризненная четкость и где все покоряется единой воле.
      В приемной управляющего были посетители. По их одежде и по обрывкам фраз подполковник заключил, что это съехались прорабы, вызванные с объектов. Входили в просторную приемную и работники управления. Говорили здесь вполголоса, почти шепотом.
      - Товарищ Петров у себя? - спросил Коваль у девушки-секретарши.
      - Вы откуда? - секретарша окинула его оценивающим взглядом. - Иван Васильевич занят.
      Не ответив ей, Коваль открыл обитую черным дерматином дверь, потом вторую и увидел в глубине длинного кабинета за массивным столом управляющего трестом. Петров задумчиво смотрел в настежь распахнутое окно.
      - К вам можно? - спросил подполковник, идя от двери к столу.
      Петров повернул голову, узнав Коваля, поднялся навстречу и любезно произнес:
      - Пожалуйста, - и указал Ковалю на кресло. - Какие-нибудь новости? спросил он, когда подполковник сел.
      - Пока нет, - неопределенно ответил Коваль.
      В кармане у него лежал найденный им обрывок фотографии, но... "Показать его никогда не будет поздно", - подумал подполковник.
      Больше Петров не сказал ничего. Он и Коваль молча глянули друг другу в глаза, и подполковник понял, что управляющий не спросит о цели визита, а Петров увидел по глазам оперативника, что спрашивать не стоит, потому что прямого ответа он все равно не получит.
      И между ними состоялся примерно такой безмолвный диалог: "Не понимаю, что вам еще от меня нужно, подполковник".
      "Прекрасно понимаете. Хотя дело закончено, я не могу успокоиться".
      "Я работаю. А вы мне мешаете. Мало того, что у меня убили жену, что я страдаю, так мне еще не дают забыться!.."
      "Вы нервничаете, Петров, хотя и пытаетесь это скрыть. И это мне не нравится. Я тоже человек занятой и пришел сюда не для того, чтобы любоваться вашим кабинетом".
      "Вы опоздали, Коваль. Суд вынес приговор, и ваше время истекло. Я могу попросить вас уйти..."
      "Никогда вы этого не сделаете. В ваших глазах - страх. Но почему? Ведь вам вроде бы нечего бояться. Ваша личная непричастность к убийству доказана и алиби, и характером преступления. Но вы что-то знаете и не хотите, чтобы узнал об этом я, не хотите помочь нам разобраться в этой запутанной истории. Что же вы утаиваете, Петров?"
      "Не злоупотребляйте моим терпением, Коваль. Будете приставать выгоню! Понятно?"
      "Понятно, Петров. Но вы все-таки сперва раскроете мне свою тайну. Может быть, даже тайну вашего двойника. Меня очень заинтересовала одна находка. Но я пока помолчу. Подожду, пока вы сами не расскажете..."
      "Ну и сидите, черт с вами! Но скажите мне, хотя бы ради приличия, зачем вы пришли?"
      "Мне кажется, вам выгодно прикидываться, будто вы не понимаете, чего я от вас хочу. Если бы я сейчас сказал, что пришел просить вас вырыть колодец на Марсе, вы все равно сделали бы вид, что поверили. Потому что вы все-таки чего-то боитесь. Но чего?!"
      А вслух подполковник в это время сказал:
      - У вас, кажется, намечено совещание?
      - Да, производственное... Вы хотели со мной поговорить? Что-нибудь случилось в моем коллективе?
      "Интересно, знает ли он о моем разговоре с Костей?" - подумал Коваль.
      - Нет, все в порядке, - усмехнулся он. - Шел мимо, решил заглянуть. Если разрешите, с удовольствием посижу, послушаю. Уже подумываю об отставке. Придется переквалифицироваться. А что, если в бурильщики пойти, а? - он снова улыбнулся. - Вот и поучусь. Трест-то ваш из передовых!
      - Что ж, пожалуйста, - суховато ответил Петров. - Послушаете и поймете, как мы мучаемся.
      Да, управляющий трестом был сегодня совсем не похож на того Петрова, с которым Коваль рыбачил в воскресенье. Правда, одно дело - отдых, другое - работа. И все-таки...
      Управляющий нажал на одну из кнопок на столе. В кабинет впорхнула секретарша.
      - Пусть заходят.
      По одному, быстро и бесшумно, словно на цыпочках, входили прорабы и служащие треста.
      Коваль обратил внимание на то, что каждый из них старается занять место где-нибудь подальше от стола управляющего.
      Еле слышно зазвонил телефон.
      - Опять жалуются? - проворчал в трубку Петров. - В шею гнать их надо, товарищ Третьяк. Извините, вырвалось... Нервы не выдерживают. Они же сами виноваты. Если ты заказчик, финансируй вовремя. Сроки срываются? Ответственная стройка? А другие объекты у меня не ответственные? Если я переброшу всю технику и рабочую силу им одним... Груб, пишут? Обижаются? Павел Сергеевич, я с ними не в бирюльки играю. Если попросту не понимают... Хорошо, хорошо, учту!
      Пока управляющий разговаривал по телефону, подполковник рассматривал лица строителей и вспоминал полученную в начале следствия служебную характеристику на Петрова. За время войны и после нее техник Петров значительно выдвинулся. Работал на оборонных объектах в Средней Азии, потом на Украине. Начал скромным мастером, стал прорабом, а после окончания инженерных курсов сразу занял должность главного инженера треста. Не так давно стал управляющим. Трудовая деятельность Ивана Васильевича Петрова неоднократно отмечалась почетными грамотами и денежными премиями, а за Среднюю Азию он получил медаль. В одной из бесед управляющий доверительно намекнул Ковалю, что после сдачи очередного сооружения ему дадут орден. Характеристика свидетельствовала, что Петров "хороший организатор, волевой руководитель, умеющий выполнять и перевыполнять плановые задания".
      Управляющий кончил разговор по телефону и окинул взглядом кабинет.
      - Все здесь? Начнем. Докладывает Бородин.
      Это было обычное производственное совещание. Начальники участков, прорабы коротко докладывали о делах на объектах.
      Поначалу Петров сдерживался, возможно, из-за присутствия подполковника, и только время от времени перебивал докладчика короткой репликой. Впрочем, Коваль видел, что управляющий вполне мог обойтись и без реплик - достаточно было ему взглянуть на подчиненного, как тот встревоженно замолкал или старался выразить свою мысль короче. Казалось, Иван Васильевич гипнотизировал людей. Даже сам подполковник на какое-то мгновение попал в магнитное поле этой атмосферы.
      Но вот управляющий словно забыл о постороннем человеке. Нет, он не раскричался, когда ему не понравилось то, что докладывал немолодой худощавый инженер, весь вид которого выражал покорность судьбе, он и говорил негромко, но в наступившей тишине каждое его слово камнем падало на голову инженера.
      - Значит, и в этой декаде план не выполнишь?
      - Иван Васильевич, трубы не подвозят. Из-за этого и простои. Я докладывал вам.
      - Что ты мне, Лахно, очки втираешь? Лодырь ты. Зачем пришел сегодня ко мне? Хныкать? Убирайся отсюда! Отправляйся на свой участок и не попадайся на глаза, пока сто процентов не будет. Или - или!.. Или сделаешь план, или выгоню.
      Инженер вздохнул, взял с подоконника шляпу и, осторожно ступая по ковровой дорожке, направился к двери.
      Все молчали.
      И в эту минуту напряженного молчания Коваль вспомнил изречение: "Убийца - тот, кто убивает тело, но трижды убийца - кто убивает душу". Где он это вычитал? Кажется, у Ромена Роллана. Мудро сказано. Но если это так, почему законы человеческого общества наказывают главным образом за убийство тела? Не потому ли, что убийство тела - акт единовременный и заметный, а убийство духа растянуто во времени и не поддается точному измерению, ибо не имеет ярко выраженных сиюминутных последствий? Но в таком случае законы несовершенны... Интересно, на самом деле это - Ромен Роллан? Надо будет дома посмотреть.
      - Дальше... - Петров снова обвел взглядом присутствующих, выбирая следующего докладчика.
      Люди съежились. И те, кто должны были еще отчитаться, и те, кто уже докладывали.
      ...Закончив совещание и оставшись в кабинете вдвоем с подполковником, управляющий трестом вытер платком лоб.
      - Вот так и живем, - сказал он. - Бездельники! Легкой жизни хотят... Они меня до инфаркта доведут...
      Инфаркт так не вязался с обликом пышущего здоровьем Петрова, что, несмотря на тяжкое впечатление, которое произвело на Коваля совещание, он мысленно улыбнулся.
      - Не мое дело, Иван Васильевич, но вы так оборвали старого инженера...
      - Лахно? Патентованный лодырь! Сложа руки трубы ждет. На других участках тоже не хватает, а план вытянули! А он хнычет, няньку ему давай!..
      - Как же они выполнили? Без труб артезианский колодец не построишь.
      - Сумели. В одном месте сэкономили, в другом - добавили. О неритмичном снабжении я лучше их знаю. И меры принимаю. Но я сам с поставщиками и старшими товарищами переговоры веду. И ты мне не напоминай, за мою спину и за трубы не прячься. Дело руководителя участка - преодолеть трудности. Головой работать надо, на месте выход искать. А если я вожжи ослаблю, на самотек пущу - все на ветер пойдет. Одному спустишь - всех распустишь. А у меня государственный план, народу вода нужна...
      Коваль встал, собираясь прощаться. Обрывок фотографии лежал в кармане. Но подполковник так и не достал его оттуда. Что-то мешало откровенно поговорить с Петровым.
      Петров тоже поднялся и вместе с подполковником вышел из кабинета. Секретарша, едва завидев управляющего, вскочила и замерла в ожидании распоряжений.
      Петров прошел мимо нее как мимо статуи.
      В вестибюле управляющий и оперативник снова посмотрели друг другу в глаза, и между ними опять произошел немой диалог:
      "Ну что, Коваль, узнали что-нибудь полезное для себя? Или уходите несолоно хлебавши?"
      "Этого я вам не скажу, Петров. Я понял: ждать от вас помощи не приходится".
      "Не понимаю, что вы тут вынюхиваете?"
      "Прекрасно понимаете, но помочь не хотите. Ничего, в конце концов я и сам разберусь".
      "В чем?"
      "Сам еще не знаю, в чем именно. В том-то и беда!"
      А вслух управляющий и оперативник распрощались как друзья. Петров предложил свою машину. Коваль отказался.
      Петров так и не поинтересовался, почувствовал ли подполковник, как трудно приходится строителям колодцев и согласен ли он после ухода в отставку работать в системе "Артезианстроя". Не вспомнил и рыбалку, словно и не было ни ее, ни дискуссии на берегу Днепра. Не сердится ли Петров на него, Коваля, за то, что он до сих пор ворошит завершенное дело, тревожа память погибшей? И в самом деле, что ему нужно от человека? Петрову сейчас не до милиции. В конце концов, никакое дополнительное расследование не возвратит к жизни его жену... Он, подполковник Коваль, со своим профессиональным педантизмом и скрупулезностью выглядит, по меньшей мере, занудой или напоминает того врача из старого анекдота, который, узнав, что его пациент умер, все-таки спрашивает, сильно ли он потел перед смертью.
      18
      Пришла осень. Сад Коваля стал неуютным. Деревья словно расступились, открыв голые провода на столбах, обнажились крыши низеньких домиков, утыканных телевизионными антеннами. От частых холодных дождей поникла поредевшая листва, придавая пейзажу унылый вид.
      Дмитрий Иванович теперь не появлялся в саду. Возвратившись с работы, он уединялся в своем кабинете и, покуривая, перелистывал читанные и перечитанные книги. Иногда просматривал снятый наугад с полки том энциклопедии.
      Он понимал, что такого рода чтение - это лишь хитрость, с помощью которой он пытается обмануть свой переутомленный мозг. Внушая себе, что читает, он не переставал думать о служебных делах...
      Наташи дома не было. Утром она, как обычно, вместе с отцом спешила на работу, а вечером, до его возвращения, отправлялась в университет.
      Тишина, нарушаемая только тиканьем будильника, способствовала тому, что некоторые важные "открытия" приходили подполковнику в голову не тогда, когда он бывал в своем служебном кабинете или разговаривал с преступником в тюрьме, а именно дома, в уединении. Здесь, вспоминая во всех подробностях беседу с подозреваемым и словно ведя ее заново, Коваль порой находил новые ходы и решения, которые приводили к успеху.
      Так во время домашнего анализа обсуждают отложенную партию шахматисты, трезво изучая промахи противника и свои собственные ошибки.
      В тот вечер Коваль много думал о деле Сосновского. На протяжении всего следствия он впервые не мог ответить на главный классический вопрос юриспруденции, который задавался еще и в давние времена: кому это выгодно? Ни прямой, ни косвенной выгоды гибель Нины Андреевны не могла принести ни Сосновскому, ни, тем паче, ее мужу Петрову.
      Оставалась третья гипотеза - фатальное стечение обстоятельств, приведшее к случайной встрече Нины Петровой с ее таинственным убийцей. Нужно эту "неизвестную величину" либо найти, либо признать, что ее не существует.
      Сегодня подполковник получил информацию, которая наталкивала на версию совершенно новую и неожиданную.
      В ответ на запрос Коваля из одной исправительно-трудовой колонии сообщили, что на обрывке фотографии изображен некий Семенов Владимир Матвеевич, 1906 года рождения, уроженец Минской области, служивший в годы войны полицаем, после отбытия наказания избравший постоянным местом жительства город Брянск.
      Коваль немедленно направил в Брянск поручение: прислать ему фото Семенова, данные о нем и выяснить, где он находился семнадцатого мая.
      Подполковник и сам не знал, что заставило его так заинтересоваться двойником Петрова. Трудно было всерьез поверить, что именно этот человек из Брянска именно семнадцатого мая прогуливался по лесу неподалеку от дачи управляющего трестом, встретил его жену, пытался ее изнасиловать и убил. Все это было настолько нелепо, что любой юрист счел бы, что морочить себе голову этим Семеновым - означает попусту тратить время и силы.
      Так в общем-то рассуждал и Коваль. Но каким-то особым чутьем он угадывал, что в данном случае логика нелогична!
      Он не мог не искать. Хотя бы для того, чтобы еще раз проверить самого себя и окончательно убедиться, что следствие по делу Сосновского велось правильно. Только тогда можно будет избавиться от гнетущего чувства, будто бы в какой-то момент допущена ошибка.
      Догадка, появившаяся сперва в виде неясного неудовлетворения собой, своей работой, постепенно переросла в убеждение и лишила Коваля покоя. В чем же именно заключалась ошибка, на каком этапе оперативной работы или следствия она возникла и как повлекла за собой неправильные выводы - это предстояло разгадать.
      Право на ошибку?
      Ошибки бывают разные.
      Ошибка ревнивых влюбленных, исправленная первым же откровенным разговором, и трагическая ошибка Отелло. Не найденная бухгалтером копейка, которая заставила его просидеть ночь над проверкой отчета, и ошибка проектировщика, из-за которой разрушается новый дом или может рухнуть железнодорожный мост. Просчет курортника, который в последние дни отдыха остался без денег, и просчет экономиста, который не смог верно указать пути развития хозяйства...
      Но страшнее всего - ошибки, которые имеют необратимый характер. Например, ошибка хирурга или ошибка следователя, влекущая за собой и ошибку судебную. И хотя страдают от таких ошибок единицы - больной или невинно осужденный, ошибки эти даже на фоне сотен и тысяч блестящих операций и виртуозных расследований не становятся менее трагическими.
      Каждый человек - это целый мир. В нем, как радуга в капле воды, - вся гамма человеческих чувств, вся природа с ее законами, и звезды, и космос, - мир не только многообразный, но и неповторимый. Миллиарды людей - это миллиарды миров, очень похожих и вместе с тем совершенно разных, как отпечатки пальцев. Но оттого, что людей миллиарды, жизнь каждого из них не становится менее значительной и драгоценной. И если больной, который мог бы еще жить и жить, умирает под скальпелем или невинного объявляют убийцей и приговаривают к смерти, - разве же это не преступление перед всем человечеством, перед самой природой?
      А в деле, которому посвятил всю свою жизнь Дмитрий Иванович Коваль, есть еще высший судия, имя которому Справедливость. Ради торжества справедливости и провел он свои лучшие годы в тесных милицейских кабинетах, в стенах тюрем и следственных изоляторов, оперируя, как хирург, самые темные уголки больных человеческих душ. Крестьянский сын, любивший хозяйствовать и мастерить, мальчишка бурных тридцатых годов и сержант пехоты в Великую Отечественную войну, он не вернулся ни к плугу, ни к станку, а пошел служить справедливости, во имя которой столько было принесено жертв на родной земле.
      Разоблачая преступника, Коваль оправдывал свое рвение тем, что справедливость требует от него забыть о жалости к злоумышленнику. Но в то же время высшая справедливость ко всему человечеству требовала от него честности по отношению к любому человеку, и даже к тому, кто совершил преступление. Потому что нет для человека большей трагедии, чем наказание несправедливостью...
      Так или примерно так рассуждал подполковник Коваль, машинально перелистывая тяжелый том энциклопедии. Не без удивления заметил, что взял с полки том на букву "О". Что его могло заинтересовать в этом томе? "Ош"? "Ошская область"?.. И, словно возвращаясь по кругу к мысли, которая все время неотступно преследовала его, понял, что ищет слово "ошибка".
      Зачем? Разве определение из энциклопедии поможет найти истину? Однако, перелистав страницы и медленно выговаривая каждое слово незнакомым, словно чужим голосом, прочел вслух:
      "Ошибка (в уголовном праве) - неправильное представление лица о юридическом значении совершаемого им деяния (юридическая ошибка) или о фактическом свойстве предмета (фактическая ошибка). Ошибка может повлиять на степень общественной опасности содеянного и на определение меры наказания. Так, если лицо, совершившее преступление, ошибочно считало, что в его действиях нет состава преступления, оно подлежит ответственности, но его заблуждение может послужить основанием для смягчения наказания..."
      Коваль пожал плечами: все это - об ошибке преступника, и только. Совсем не то, что он ищет. Пробежал глазами статью до конца и с досадой захлопнул том. Ни единого слова об ошибке оперативного работника или следователя! Будто бы это менее важно, чем ошибка преступника, или никогда не встречается на практике!
      Допрашивая человека, совершившего преступление, Коваль пытался поставить себя на его место, старался, как говорят артисты, "вжиться в образ", уловить психологическую связь поступков и мыслей подозреваемого. Это была для него процедура не очень-то приятная, потому что приходилось в это время подавлять в себе добрые чувства и проникаться не свойственными нормальному человеку стремлениями.
      Но еще никогда подполковник не пробовал ставить себя на место невинно осужденного, тем паче - невинно приговоренного к расстрелу. Просто-напросто не было такого прецедента. И вот теперь, с каждым днем все сильнее, ощутимее казалось Ковалю, будто попал он в камеру Сосновского и вместо него ждет исполнения приговора.
      Подполковник ловил себя на том, что на работе неожиданно начинает нервничать, а по ночам плохо спит. Среди бела дня мог рассматривать свои руки - по-крестьянски большие и могучие.
      Ему начинало казаться, что не Сосновского, а его самого выводят из камеры на расстрел, и не Сосновский, а он, Коваль, кричит о своей невиновности людям, которые не имеют права рассуждать, а обязаны лишь привести приговор в исполнение. И горькое чувство несправедливости суда человеческого охватывало все его существо так же, как, наверно, охватывает оно теперь Сосновского, если он, Коваль, допустил ошибку в своей работе.
      Он перестал ездить в тюрьму, потому что не мог видеть ее мрачные стены.
      Между тем все его сомнения были вызваны только подсознательными ощущениями, и ничем определенным в пользу Сосновского он не располагал. Наоборот, были убедительные доказательства вины художника...
      Сейчас, просматривая энциклопедию, Дмитрий Иванович опять разволновался и не заметил Наташу, которая давно уже пришла и стояла у двери, испуганно глядя на него.
      Подполковник поднял голову, попытался улыбнуться.
      - Ну, как дела? - произнес машинально.
      - Что с тобой, папа? Ты нездоров?
      - Нет, нет, все в порядке, Наташенька, - ответил он, вытирая ладонью лоб.
      - Измерь температуру.
      - У стариков температуры не бывает, - пошутил Коваль.
      - Опять неприятности? Ну и работка у тебя, Дик!
      - Что ты знаешь о моей работе, девочка!.. - ответил Коваль, но ответ его прозвучал не так твердо, как обычно.
      Он посмотрел на нее и вдруг понял, что наступил момент, который назревал давно и рано или поздно должен был наступить: Наташка стала взрослой и с ней можно поделиться всеми своими сомнениями.
      И одновременно возникла мысль о том, что вот и Нина Андреевна была когда-то такой девочкой, и ее душа тоже полна была светлых исканий и надежд, и она тоже не представляла себе, что жизнь человека может оборваться так трагически. Выругал себя за неуместную аналогию, но, кажется, именно она и натолкнула его на вывод о том, что хватит, пожалуй, скрывать от Наташи оборотную сторону жизни.
      - А если честно, то ты, доченька, права, - решительно произнес Коваль. - Неприятности на работе имеются.
      - Но они, конечно, временные, - нахмурившись, сказала Наташа. - Если ты сделал что-то неудачно, то непременно выправишь дело. Я тебя знаю!