Раздумья о народе, поиски ответа на загадку русского народа очень многое определили и в человеческой, и в писательской судьбе Короленко. И еще одна проблема решается писателем.
      "Для чего, в сущности, создан человек?" - так поставлена эта проблема в рассказе "Парадокс". Она же с разных сторон рассматривается и в "Слепом музыканте", и в аллегорических произведениях 80-х и 90-х годов. Вопрос, казалось бы, более философский и отвлеченный, чем "неотвязные вопросы серой мужицкой жизни". Но для Короленко они связаны между собой, на них наталкивала сама русская действительность его эпохи.
      С тех пор как человечество научилось ставить вопросы о смысле жизни и назначении человека, мыслители и художники давали на них различные, нередко взаимоисключающие ответы.
      Человек приходит в этот мир для неминуемых страданий, чтобы без сожалений покинуть его, утверждали одни философы. Да, назначение человека жить, постоянно помня о предписанном ему долге, о неминуемом конце, отказываясь от призрачных надежд на земное счастье, вторили им другие. Во второй половине прошлого века эти вопросы оказались неразрывно связаны с главными проблемами русской жизни, мимо них не прошел ни один крупный художник. В выполнении своего долга и отказе от личного счастья видят смысл человеческой жизни герои Тургенева, Толстой, великий создатель "Войны и мира" и "Анны Карениной", в 80-е годы в своих религиозно-философских трактатах превратился в сурового проповедника аскетизма: все равно "все кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением"; только три аршина земли в конце концов и потребуется человеку. Противоположных убеждений придерживались, например, революционеры 60-х годов. Отказ от счастья так или иначе ведет к примирению с жизнью как она есть, с ее враждебным человеку состоянием. И наоборот, утверждение законных и естественных прав человека на счастье должно неминуемо вести к стремлению изменить жизнь, сделать ее устройство разумным, соответствующим человеческой природе. Так считали герои романа Чернышевского "Что делать?".
      "Человек создан для счастья, как птица для полета", - провозглашает в рассказе Короленко существо, исковерканное судьбой. Вступая в философскую полемику, не прекращавшуюся в русской литературе и общественной жизни, Короленко до предела заостряет свою позицию. Да, в устах "феномена", который сам менее всего мог рассчитывать на полет и счастье, эта формула звучит парадоксом, если не сказать, - издевательством над реальностью.
      Но если самый отверженный судьбой человек носит в себе такую веру, человек, несомненно, умный, порой циничный, презирающий всякие иллюзии, значит, действительно, как говорил в одном из писем Короленко, "все-таки общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление". Правило парадокса: закон справедлив, если его действие обнаруживается в самых неблагоприятных для его проявления условиях.
      Оптимизм, который утверждал Короленко, отнюдь не бездумный, не закрывающий глаза на реальности жизни. "Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него". Тяготы, преследования, потери близких, борьба за существование - очень многое в действительности несет человеку несчастье. И как быть счастливым, когда кругом миллионы несчастных, голодных, угнетенных? Короленко не ограничивается только провозглашением права человека на счастье. В своих произведениях он утверждает свое понимание того, в чем следует видеть реальное счастье.
      В "Слепом музыканте" заключено немало личного, автобиографического. Не только в воспоминаниях о ласковой украинской природе, не только в раздумьях о прошлом Украины, не только в любви к народной песне. Немало личного в сюжете повести, в судьбе слепого Петра Попельского. Короленко наделил своего героя тем, что хорошо знал по собственному внутреннему опыту, через что прошел в своей жизни сам. Это - врожденное стремление к свету, к полноте бытия, преодоление преград на пути к свету. Этот путь у героя, как и у автора, лежал через познание народа, погружение в его жизнь, разделение его тягот. И главное - это понимание полноты жизни как служения другим, как "напоминание счастливым о несчастных".
      В утверждении необходимости борьбы за счастье со "Слепым музыкантом" перекликаются другие произведения Короленко, например рассказ "Соколинец": в рассказе утверждается сопротивление до конца мертвящим силам, а в повести сопротивление необъятному океану непроницаемой тьмы.
      В рассказе "Море", написанном в 1886 году, а через четырнадцать лет переработанном в очерк "Мгновение", вновь задается вопрос: для чего живет человек? Жить, чтобы просто жить, - или рисковать жизнью во имя свободы?
      И вновь, несмотря на экзотичность обстановки, все здесь соотносимо с думами русского революционера о русской жизни, русском народе. В описании нагнетается тема сна, охватившего жизнь за окнами тюрьмы, в которую заключен повстанец. Аллегорический смысл приобретает "сонное спокойствие" родного берега, "лениво и тупо дремавшего в своих туманах". До отчаяния, до утраты всех надежд может довести это сонное рабское смирение, годами царящее в родной стране. Кажется, в летаргию впал народ, и у тех, кто мог бы его пробудить, "жизнь уже вся была сном, тупым, тяжелым и бесследным".
      И все-таки малейшая надежда на движение, на пробуждение родного берега заставляет узника сделать выбор: "все хотят жизни... А он... Он хочет только свободы". И его безрассудный подвиг не пропал бесследно, он заставляет размышлять о себе: "Да, вероятно, погиб... А может быть, смотрит на свою тюрьму с этих гор. Во всяком случае, море дало ему несколько мгновений свободы. А кто знает, не стоит ли один миг настоящей жизни целых годов прозябанья!.."
      Такое понимание счастья как борьбы, порыва к свободе Короленко утверждал и в самые темные годы реакции, и накануне первой русской революции. Начальные слова короленковского "Мгновения": "- Будет буря, товарищ. - Да... будет сильная буря", - приобретали особый смысл в 1900 году, перекликаясь с горьковским: "Буря, скоро грянет буря!"
      Этим и измеряется главная заслуга Короленко перед русской литературой: сохранив и умножив традиции и заветы славных предшественников, он передал их литературе века двадцатого. Живая преемственность литературных традиций осуществилась в его творчестве.
      Неизменный интерес к проявлениям героического, яркая незаурядность многих его персонажей, небоязнь прибегнуть к условной, порой аллегорической форме заставляли многих читателей видеть в нем писателя-романтика. Возрождение романтизма в конце XIX века ставят в заслугу Короленко многие исследователи. Но зачисление Короленко "по ведомству" романтизма еще мало что проясняет в своеобразии его писательской манеры; дело обстоит сложнее.
      В 1901 году Короленко пишет рассказ "Мороз", в котором по ходу сюжета он сам говорит о романтизме и как бы проливает свет на свои взаимоотношения с романтизмом. В рассказе, вновь переносящем на берега Лены, есть персонаж ссыльный поляк Игнатович. Он воспитан на поэзии романтизма и сам по натуре своей, по взгляду на жизнь и на людей - романтик.
      Те, кому доводится узнать Игнатовича ближе, видят противоречие в его натуре: то восторг и обожествление человека, особенно женщины, то мрачный цинизм и мизантропия, презрение к роду человеческому, к "подлой" человеческой природе. Тогда страстную любовь он переносит на больных или раненых животных.
      На самом деле никакого противоречия в этом нет. И жизнь, и гибель Игнатовича, ушедшего в лютый мороз в тайгу спасать человека, необыкновенно последовательны; сам он - цельная во всем натура романтика. Романтизм как норма жизненного поведения знает лишь крайности обожествления либо ненависти. Полутона, переходы для него чужды и презренны; в реальной жизни Игнатович "был непрактичен и беспомощен, как ребенок... Никогда он не умел найти дорогу". Сталкиваясь в действительности с чем-то, что расходится с его представлениями, он может пойти на подвиг, а может впасть в ошибку, уйти в никуда, в ложном направлении. Вспомним, такой, в сущности, была и Морозова из рассказа "Чудная", и многие знакомые Короленко по движению народников.
      О гибели таких, как Игнатович, можно только скорбеть. Но такой бесконечно далекий от реальной жизни романтизм все-таки чужд Короленко. Его взгляд зорко замечает все несовершенство человека и жизни, но он теплее, он чужд холодной мизантропии романтика. Таким, собственно, было издавна отношение к романтизму больших русских писателей. Лермонтов создал образ Демона, но он же увидел в реальной жизни и тепло и человечно изобразил Максима Максимовича.
      В "Морозе" Короленко есть Игнатович, но есть и староста ямщиков, в котором не видно ничего ни романтического, ни героического. Способен же этот староста, оказывается, на человеческое душевное движение: просто, без аффектации он соглашается не за деньги, без вознаграждения ехать в страшный мороз спасать человека в тайге. Для "чистого" романтика такое душевное движение ничтожно, он его просто не замечает, уходя от презираемой им толпы на свой подвиг. А Короленко и отдает должное безоглядной отваге романтика, и говорит о присущей такому герою слепоте; писатель дорожит и самым малым проявлением человечного, тем человеческим началом, которое скрыто в людях.
      Все это, пожалуй, позволяет точнее определить творческий метод Короленко. Он - реалист, которого неизменно привлекают проявления романтики в жизни. Реалист, размышляющий о судьбах романтического, высокого в суровой, отнюдь не романтической действительности. У Короленко немало героев, чей яркий духовный накал, самосжигающая беззаветность поднимают их над тупой, сонной действительностью, служат напоминанием о "высшей красоте человеческого духа". Но пожалуй, не менее важны для Короленко не эти исключительные и выдающиеся личности, сгустки романтизма.
      Короленко-художнику важно заметить под толстой грубой корой обыденности, повседневности живое движение, порой один миг пробуждения (как у перевозчика Тюлина). "У каждого из нас есть свой выдающийся период в жизни", - замечает писатель в "Марусиной заимке", рассказывая о "вечном пахаре" Тимохе. Свой героический час, даже мгновение есть и у охотника Степана, и у Тыбурция, и у "соколинца". Даже в жандарме из "Чудной", в старосте из "Мороза" не все погибло: жизнь может обречь человека на горькую, даже низкую судьбу, но человеческое рано или поздно даст о себе знать. Писателю дороги эти незаметные и мгновенные огоньки, в них опора его гуманизма, основа его исторического оптимизма.
      "Открыть значение личности на почве значения масс" - такое эстетическое требование выдвинул Короленко в эпоху, когда началось пробуждение масс.
      О себе Короленко мог бы сказать словами одного из своих героев: "Его любовь была любовь к свободе, а его ненависть - вражда к угнетению... язык его был подобен мечу, поражавшему лживые измышления... По мере того, как ненавистный гнет усиливался, он отдавал свое сердце народу, - сердце, горевшее любовью". Не только литературными произведениями - всей своей деятельностью Короленко подтверждал эту характеристику. Ни малейшего противоречия не было между тем, чему учил и к чему призывал он своих читателей, и тем, как жил и действовал сам. И в творчестве, и в жизни Короленко, по словам Горького, представал "редким человеком по красоте и стойкости духа", "идеальным образом писателя".