Глава 6

Выхожу из управы, вдыхаю ароматы южного сентябрьского утра и размышляю, с чего бы начать вот это самое: отдых. Вчерашняя попытка отдохнуть накрылась медным тазом — зато повеселились. Особливо присутствовавшие отдыхающие. По мне «бархатосезонникам» для тонуса не хватает как раз острых ощущений. Вино, девки, азартные игры — все это они имеют круглый год. Даже наживание денег со временем теряет аромат новизны. Два вида спорта не приедаются: борьба за жизнь и борьба за власть. Для многих это одно и то же. И даже если сама персона не участвует в игре — азарт болельщика доставляет удовольствия куда большее, чем рулетка.

Рядом тормозит дымчатый «трехсотый» «мере», открывается дверца:

— Э-эй!

За рулем сидит мое давешнее ночное видение. Девушка из ресторана.

Разумеется, одетая. Стильно. А жаль.

— Привет, — неуверенно улыбаюсь я и делаю ручкой. Надо полагать, из-за врожденного целомудрия. И жест мой похож одновременно на «прощание славянки» и «у нас не все дома».

— Садитесь, подвезу, — приглашает девушка. Опускаюсь в прохладу кондиционированного салона. Пахнет дорогими духами, кожей кресел, хорошим табаком. Странный я — ну не килькой же в томате здесь должно пахнуть!

— Куда вас подбросить?

«К небесам!» — единственное, что пришло на ум. Девушка повернулась ко мне, и я заметил, что она не просто красива — она незаурядно, изысканно красива!

Густю-щис длинные каштановые волосы, глаза цвета глубокого моря — темно-зеленые и переменчивые. Высокие скулы, чуть восточный разрез глаз, правильный изящный нос и .припухшие губы искушенной любовницы… Если она желала мне понравиться, то ей это удалось!

— Извините, я не представилась, меня зовут Элли. «Элли» — музыкой запело в ушах. «Элли…» Да и как ее еще-то могли звать? Ну конечно, Элли!

— А я — Дрон.

— Это что, имя?

— Нет, это профессия. А имя — Олег.

— Дрон… А, ! Птица Додо! Меня вообще-то тоже зовут Лена, или Лека. Но ведь Элли — красивее, правда?

— Замечательно, — с энтузиазмом киваю я, разглядывая ее изумительные загорелые ножки.

— Дрон, прекрати так глазеть. — На «ты» она переходит легко, и моя преподаватсльско-кандидатская душа переполняется тщеславием, наверное, принимает за ровесника.

— Так куда поедем? — спрашивает девушка.

— В Изумрудный город, это ж ежу понятно!

— Как скажете! — И машина трогается с места. Элли нажимает какую-то кнопку, и в салоне звучит музыка. Я закуриваю, закрываю глаза и откидываюсь на спинку.

Музыка расслабляет. А я представил, как приятно было бы заняться любовью прямо здесь, в машине, которая по размерам чуть меньше, а по комфортабельности много больше моей холостяцкой коммуналки. Разумеется, под музыку поживее…

— Прикури мне, — просит девушка, и я окончательно убеждаюсь, что происходящее не продолжение сна и мне не придется снова услышать: «Дронов, на выход». Хотя как знать…

Прикуриваю для нее «Мальборо» с ментолом из ее же пачки. Девушка затягивается:

— Дрон, а тебе не страшно было? В своих эротических грезах я отлетел далеко, поэтому не сразу понимаю, о чем она.

— Когда?

— Вчера. В ресторане.

— Страшно?..

— Ну да. Ты боялся?

Интересно, почему я сам об этом никогда не задумывался. Страшно? Нет, не то. Было неприятно, тоскливо — и оттого, что вечер сыпался, и еще Бог знает от чего. Потом — омерзение. Потом — злость. Потом — грусть. А потом уже нужно было действовать…

— Нет. — Но они же могли тебя убить. Или — чего похуже.

— Да?

— Ну, издевались бы… Ведь никто бы не вступился.

— И правильно. Не должны нормальные люди лезть на ножи и стволы.

— Но ты же полез?

— Меня оскорбили.

— Подумаешь, разжевал бы и выплюнул.

— Так можно проплевать все.

— Слушай, а если бы обидели не тебя, а кого-то другого ты бы тоже полез?

— Да.

— Почему?

— Я умею драться.

— А если бы не умел?

— По обстоятельствам.

— Что значит…

— Позвонил бы в милицию.

— Веришь во всесилие закона?

— Не всегда. Но это лучше, чем не сделать ничего. И много лучше, чем налететь на нож, никого не умея уберечь — ни себя, ни других. Это я без балды.

— Значит, я поступила правильно.

— Да?

— Это я вызвала милицию. По автомату.

— А твой спутник?

— Да ну его.

— А сегодня ждала меня на входе?

— Вот еще. Просто позвонила и спросила, когда ты освободишься.

— У кого?

— У Кузьмича. — Так ты его знаешь?

— А кто его здесь не знает?

— Ну да, мужик он простой, — лукавлю я.

— Простой. Как сибирский валенок с программным управлением и вертикальным взлетом.

Машина набрала скорость, — мы выехали из города.

— Почему ты меня не спрашиваешь?

— О чем?

— Тебя что, девушки всегда встречают из милиции? После драк?

— Ага. Только с чайными розами и на «кадиллаках».

— Все ясно. Ты — балабол. А серьезно?

А серьезно-я никогда ни о чем девушек не спрашиваю. То, что они хотят рассказать, они расскажут сами, а то, о чем не хотят, — выспрашивать бесполезно.

Наврут. Вернее — нафантазируют.

— Боюсь скоро состариться.

— Хочешь жить долго?

— Всегда. Хочу жить всегда.

— Ты как ребенок: «Пусть всегда буду я!» А мы почти приехали.

Машина остановилась у железных ворот. Лека приветливо помахала охраннику, и ворота отъехали в сторону. Мы покатили мимо небольших трехэтажных особнячков, скрытых за деревьями.

— Это что? — спрашиваю я.

— Территория.

— Территория чего?

— Ничего. Просто Территория. Ты что, никогда не слышал?

— Пока нет.

— В Приморске все знают.

— Я здесь четвертый день.

— А-а-а. Тогда понятно.

Мы проезжаем еще одни ворота. Тоже с охранником. Дорога пошла под уклон, к морю.

— Это вроде дома отдыха. Но — для очень важных персон.

— Так ты — персона?

— Нет. Я дочь персоны.

То, что персона важная, я понимаю и сам, когда вижу двухэтажный домик-особняк. Но мы едем дальше, пока не останавливаемся у небольшого одноэтажного бунгало на берегу моря. Небольшой — это относительно. На крыше — садик, самый настоящий, и множество цветов.

— Здесь живу я, — говорит Лека. — А папа, когда приезжает, в большом доме.

Но там прислуга, а я их терпеть не могу — наушники.

— Работа у них такая.

— Но стараться-то не обязательно. Ну что, нравится?

— Роскошно, — пожимаю я плечами.

— Слушай, пойдем купаться? Или сначала позавтракаем?

— Совместим. Если, конечно, здесь найдутся две корочки хлеба.

— Найдутся.

Нашлись хлеб, салями, холодная телятина, фрукты, две бутылки белого полусухого… О том, что еще хранилось в финских холодильниках размером с небольшие рефрижераторы, спросить мне не позволила скромность.

День покатил. Полуденное солнце оказалось ласковым и нежгучим, море — достаточно теплым. И мы с Лекой заплывали так далеко, что ее холостяцкий домик казался меньше спичечной коробки.

Вечер наступил быстрее, чем я хотел. Просто потому, что заснул. А когда проснулся, Лека стояла рядом. Вечерняя и загадочная. И когда я вышел из душа, голодный, как сто волков, на столике возле кресла дымился огромный ростбиф, в кувшине мерцало красное вино, за огромным, во всю стену, окном устало дышало море.

И — горел камин.

— Ешь, — сказала она.

— А ты?

— Я не голодна.

Голос ее был чуть с хрипотцой, глаза блестели.

— Знаешь, почему ты здесь?

— Ага. Я тебе понравился.

— Нет.

— Не понравился?

— Конечно, понравился. Но ты здесь не потому.

— А почему?

— Ты — . Потому что свободен. Потому что… Потому что я влюбилась в тебя.

— Любовь с первого взгляда?.. — брякнул я.

— А какая она бывает еще? — просто сказала Лека. На столике остался лишь коньяк в хрустальном графине. Она налила, пригубила и передала мне.

— Я тебе нравлюсь?

— Ты изумительна…

— Я хочу тебе нравиться… Сиди.

Девушка сделала музыку чуть громче и начала танцевать, играя подолом легкого платьица. Танец становился все раскованнее, ритм нарастал, и она подчинялась ему. Трусики и платье остались лежать на ковре, Лека замерла передо мной, одним движением сбросила сорочку… Нагая, в серебряных туфельках, она стояла, широко расставив ноги, прикусив губу и глядя мне в глаза… Сделала шаг вперед, еще… Я обнял ее бедра, притянул к себе.

~ Ты хочешь меня? — Голос ее был чуть слышен.

— Хочу.

— Бери.

Солнце утонуло в море, сделав небо сиреневым. Ночь только начиналась…

У Леки я провел три дня. Похоже, Территорию не зря величали с заглавной буквы. Если и есть на земле Эдем, то это здесь. Ни войн, ни катаклизмов, ни бурь, как сказал поэт. И что вепрь объявится — тоже вряд ли: охрана.

Мы купались. Набрали мидий, пекли их на углях и ели, запивая белым вином.

Ночью жгли костер, пекли картошку и пели пионерские песни (пел я один, Лека внимала: детство у нас было разным по босоногости). «Выходили в свет»: играли в пинг-понг и бильярд, ужинали в кабаке на Территории же, но в местах рангом пожиже; здесь я вел ученый разговор с историком, развенчавшим (согласно поступившим указаниям) былых кумиров; с экономистом, одним из авторов «экономной экономики», а теперь «советником по существенным вопросам» очень важной персоны; с секретным химиком с лицом изможденного онаниста, провожавшего взглядом каждую юбку; с вальяжным бизнесменом лет сорока пяти, зачесанным а-ля Джек Николсон и с лицом долларового цвета — зеленое с серым;вечера он отбывал как нудноватую повинность, чтобы ночь провести за преферансом, причем оставался в непременном выигрыше… Девочки его не интересовали вовсе, хотя посмотреть здесь было на что.

Короче, понятно без дураков, почему Лека слиняла отсюда в Приморск скоротать вечерок.

Были здесь и действительно важные персоны, но они проводили дни в уединенных особнячках: плавали, удили рыбу, читали Достоевского, Толстого, Тургенева. Нарушать их уединение мы сочли нетактичным.Да нам и не нужно было ничьего общества. В свободное от развлечений время мы занимались любовью.

Вечером третьего дня зазвонил телефон. Лека, обнаженная, стояла у аппарата и кивала с видом примерной ученицы. Я любовался ею.

— Мне нужно в Москву, — просто сказала она. — Самолет через два часа.

— Я тебя довезу?

— Не надо. Здесь есть на такой случай «разгонные» «волги». И еще — терпеть не могу вокзальных провожаний.

— Ты надолго?

— Не знаю.

— Может, чем-то помочь?

— Пока нечем. — Она улыбнулась. — Да я тебя разыщу.

— А как я разыщу тебя?

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Очень просто. Позвони, — спроси Элли. Или Леку. Это все, она назвала номер, — я.

— А я — Дрон.

— Наконец-то познакомились.

— И подружились.

— Не расстраивайся, Дрон,я сама расстроена. Может, это ненадолго…

— Ага.

— Выпьем кофе?

— Да. И — кальвадоса.

— Хочешь остаться здесь?

— Без тебя? Нет.

— Тогда обойдешься кофе. Ты уже прилично выпил сегодня. Еще машину вести.

— Машину?

— Ну да. Не пешком же ты в город пойдешь. Возьмешь «мере».

— Может, попуткой?

— Зачем? Оставишь у горсовета. Я попрошу, утром заберут. Знаешь, возьми кальвадос с собой.

— Зачем?

— Выпьешь дома. Роняя в стакан слезу. Скупую мужскую.

Лека обняла меня, поцеловала.

— Ну, езжай. А я поплачу.

— Лека?

— Что?

— Возвращайся скорее.

— Ага.

— До встречи.

— Пока. Езжай. На пропускные я позвоню.

«Мере» сорвался с места. Фигурка девушки уменьшилась и пропала за поворотом.

Я гнал машину как ненормальный. Любовь с первого взгляда… А какая она бывает еще?.. Оставив машину у горсовета, пошел домой пешком. Через центр. Похоже, я не оставил без внимания ни одного питейного заведения, работавшего в этот час в городке. И брел в свою хижину уже глубокой ночью, держа в одной руке початую бутылку кальвадоса и время от времени к ней прикладываясь, закусывая, чем Бог послал: алычой, сливами и, видимо, листьями с придорожных деревьев.

Машину я заметил сразу и инстинктивно отступил к краю улицы, в деревья, в тень. Она остановилась метрах в десяти. Фары погасли, открылась дверца, в салоне зажегся свет. Пассажир сказал несколько слов водителю, вышел и скрылся в доме.

Завелся мотор, машина проехала в полуметре от меня, свернула за угол и исчезла.

Протрезвел я разом. Водителем был Кузьмич. В неизменной белой сорочке, но без погон. Пассажира я тоже узнал. Рука у него была на перевязи и прострелил ее не кто иной, как я. Три вечера назад. Или — три года?..

До своего сарайчика я так и не добрался. Перепутал улочки, вышел к морю. И уснул на куче морской травы, под мерные вздохи волн, под мерцающим южным небом.

Во сне я видел Леку.

Глава 7

Похоже, я опьянел. И пока челюсти работают автоматически, память и воображение, как две дикие кошки, гуляют сами по себе. Или нет: память — это, скорее, дом, куда мы возвращаемся, когда нам невесело. Вернее даже, совсем грустно.

Ну а воображение почему-то считают лошадью. С крыльями. Пегасом, значит.

Интересно, кто первый придумал такой символ? Я-то полагаю, сначала вместо лошади был осел. Тощий и жалкий: потому что жевал бумагу вместо положенного овса. Ну а до лошади его повысили уже потом. И крылья приделали. По политическим соображениям.

Шуршу оберткой и принимаюсь за шоколад.

Почему же я все-таки вспомнил Леку?

Она так и не появилась. Ни через неделю, ни через месяц. Полученный от нее московский телефон молчал. Его не было ни в одном справочнике. Ну а применять свои дедуктивные способности для поисков девушки, которая, может быть, вовсе не хочет никакой новой встречи, я не стал. Хотя, может, и зря.

Ну так почему же я ее вспомнил сейчас? Из-за Кузьмича? Нет, не только…

Вскидываю руку и смотрю на часы. Мой холостяцкий ужин затянулся аж на двенадцать минут. Три минуты покурить, останется двадцать пять.. — . Успеем добежать до канадской границы?

Делаю ручкой кавказцу:

— Спасибо, генацвале.

— Заходи, дарагой…

Зайду, но не скоро.

Гуляющей походкой иду по «лесенке», заглядываю в переулок. Пусто. Иду дальше.

Сигарета истлевает вместе с сэкономленными минутами. Что делать с «бычком»?

Лучше всего съесть вместе с фильтром. Ел же Ленин чернильницы для конспирации!

Ну, мужичонка, ну, сволочь… Не сомневаюсь, что подобранные «санитаром»

«бычки» опер обнаружил в пепельнице «росинанта». Для полноты картины и завершенности художественного замысла. Интересно, на бутылку-то хоть этот собирала получил? Надо думать… Ладно, каждый зарабатывает как умеет. Проехали.

В следующем переулке нахожу то, что искал. «Колеса». Целых три. «Запорожец» отметаю по маломощности, поношенную праворулевую «тойоту» — по патриотическим соображениям. А вот кофейная двадцать первая «волжанка» будит во мне целый сонм ностальгических воспоминаний; когда-то на таком вот такси бабушка объезжала со мной пол-Москвы. За три рубля.

С замком справляюсь легко. Сирену хозяин не предусмотрел, волчий капкан — тоже. Хоть это отрадно: обойдемся без шума.

— Ах ты, бля-я! — Мужик вынырнул невесть из какого подвала — судя по лицу, питейного. Подогреваемый вином и чувством попранной справедливости, он несется прямо на меня. Мужик здоровый и плотный, пудов на шесть с лишком: если он до меня добежит, придется туго. И время потеряю. Подпрыгиваю, опираясь о бампер, и выбрасываю вперед ногу. Мужик словно налетел на бетонный столб: замер и рухнул. Достаю из кармана его пиджака ключи, хлопаю дверцей… Отъезжая, гляжу в зеркальце на распростертое тело и вспоминаю: такое со мной уже было… Ощущение — как во сне.

Но было это всего несколько часов назад, и стояла смертельная жара…

Впрочем, к моим грехам угон очередного транспортного средства уже ничего не прибавит, как и злостное хули-ганство. Качу по улице на предельной скорости, стараясь лишь не наехать на отдыхающих. Они недоуменно смотрят мне вслед и, надо полагать, думают: пьяный. Правильно думают.

Торможу у почтамта. Влетаю внутрь — ага, переговорный пункт. Народу, как яиц в инкубаторе. Очередь в кассу за жетонами. Очередь к телефонам.

Вламываюсь в ближайшую кабинку, нажимаю «отбой».

— Да что вы себе… — Лысый пузатый мужичок в блестящем спортивном костюме, кроссовках и очках в золотой оправе. Этакий бухгалтер, для которого в связи с новыми веяниями воровство стало профессией. Стильная куртка распахнута, на поросшей седым волосом груди — массивная золотая цепь.

— Братан, позвонить — во… жена рожает… в самолете…

Не знаю, что его больше убедило: мой коньячный перегар или десятка «зеленых», которую я вложил в его пухлую ручку и которая тут же исчезла как по волшебству.

Отбираю у него жетон и выпираю из кабинки, успевая сказать: «Время продли!»

Мужик семенит к кассе.

Мне бы кто время продлил!

Делаю два звонка. Коротких. Ажур.

Падаю на сиденье «волги» и смотрю на свой «Ситизен». Стоят. От потрясений.

Что же — и на Солнце бывают пятна.

Разворачиваюсь и еду прочь из центра. Мне нужно в мою хибарку. По пляжной кольцевой — быстрее. 50 Скорость хорошая. Похоже, хозяин сменил движок на новый. Наверное, уже оклемался. Ладно, будет время, извинюсь. С напитками и закусками.

Меня нагоняет белый «жигуленок». Прибавляю. Нагоняет. Равняемся — идет на обгон. В салоне — шумная компания кавказцев. Музыка. Крики на непонятном языке.

Хлопок — вжимаюсь в сиденье, нет, это действительно пробка от шампанского.

Мнительный ты стал, Сидор, ох, мнительный…

Кавказцы подкрепляются вином, чуть отстают, снова нагоняют. Пошли на обгон.

Только спортивных достижений в скорости мне не хватало. Может, они и хорошие ребята… Ну да береженого Бог бережет.

«Жигуленок» поравнялся со мной, выворачиваю руль слева и ударяю бортом.

«Двадцать первая» супротив «шестерки» — танк! Белая машина плавно слетает с шоссе и утыкается носом в кювет. Благо, он здесь не глубокий.

Похоже, больше любителей гонок на трассе нет. По покатому спуску подъезжаю к самому морю, сворачиваю и загоняю «телегу» под естественный глинистый обрыв.

Сверху заметить машину сложно, да к тому же скоро стемнеет.

Взбираюсь по самодельной лесенке, прокопанной и укрепленной деревянными свайками местными жителями. Турист или отдыхающий сюда не попрется: берег усыпан камешками и створками ракушек, да и море мутное от водорослей. Зато целебное.

До моей хижины отсюда метров триста. Начинает темнеть. Времени не осталось вовсе. Поэтому прогулочному шагу предпочитаю марш-бросок. Осматриваюсь. Тихо.

Прячусь в кустах и замираю. Становлюсь деревом, камнем, частью природы.

Кроме зрения и слуха у человека масса возможностей пообщаться с окружающей средой. Мы же используем из невероятного числа рецепторов лишь немногие, и то по-варварски. Вкусовые — чтобы отличать водку от портвейна, обонятельные — чтобы уловить разницу между «шипром» и копченой рыбой, ну и вся названная гамма плюс спецэффекты — при занятиях любовью.

Расслабившись и закрыв глаза, я начинаю чувствовать окружающее нервными окончаниями на пояснице, кожей лба, щек, век. Если поблизости посторонний, организм отреагирует выделением адреналина, появится чувство опасности.

Похоже — чисто.

Легонько ступаю к дому, пробираюсь к углу. От чужих взглядов скрывают кусты дикой алычи.

Осторожно ударяю крайний угловой камень черенком лежащей здесь проржавевшей лопаты. Еще. Камень чуть поддается, я сдвигаю его и кладу на землю.

Здесь у меня — тайник. Немудреный, конечно, но лучше, чем никакого.

Извлекаю сначала щебенку (при простом простукивании тайник не найти), затем — нужные мне причиндалы.

Разворачиваю толстую суконную ткань, затем промасленную тряпочку. Револьвер системы «наган», офицерский самовзвод, легкий и надежный. Произвели его в 1938 году, но в деле он так и не был. «Законсервированный» на случай, надо полагать, войны «с империалистическими хищниками», он отдыхал вначале на военном складе, потом на складе безвестного ВОХРа, потом на складе боевиков на дальней окраине тогда еще эсэсэсэ-ра. Боевиков мы повязали в буквальном смысле теплыми — обкурившимися анаши и подогретыми «реквизированным» в тамошней больнице морфием.

Оружия были груды. Понятно, бронетранспортер, станковые и ручные пулеметы — все сдали по описи. А наган из фабрично упакованного ящика я заныкал. Впрочем, не я один. Командир отнесся к данному факту правильно. То есть — глядел в другую сторону. Да и вообще, имеет человек право на маленький сувенир с места работы?

Пристрелял я его в подмосковном лесу позапрошлой зимой.Собираю револьвер.

Заряжаю. Надеваю на себя «сбрую».