Но наш хмельной возница не откликается ни на просьбу ехать быстрее, ни на мольбу остановиться – он давно заснул, выпустил вожжи из рук. Лошадка, привыкшая к дороге, неспешно идет сама по себе. Я спрыгиваю с повозки и отвожу лошадь в сторону, под деревья. Луиза тоже спускается и ложится на траву. Юбки у нее мокрые.

– Кажется, ей легче, – робко говорит Рене. – Она больше не кричит и не стонет. Может быть, она не умирает? Может быть, она просто…

– Конечно, она не умирает. Она рожает, – отвечаю я.

Глаза Рене округляются.

– Что же делать? Ой-ой, что же нам делать?! Ей нужен доктор!

– Акушерка, – поправляю я. – Но взять ее неоткуда. Придется принять ребеночка самим.

– Нам? Но… Я не знаю, что делать! Я… Я ничего не понимаю!

– Я знаю. Кое-что…

– Откуда? – почти с возмущением спрашивает Рене.

Мне некогда объяснять. Я вспоминаю, что читала у Пинара. И понимаю, что не знаю ничего. Что я буду делать, если роды у Луизы пойдут не так? Если ребенок неправильно лежит? А вдруг он застрянет и необходимо будет применить щипцы? А что, если у бедняжки начнется кровотечение?

Но я усилием воли заставляю себя прекратить панику. Роды остановить все равно невозможно, так что будем делать все, что можем. Впрочем, может быть… Я наклоняюсь к Луизе:

– Давно у тебя болит?

– С самого утра, – отвечает она. Сейчас ей, видимо, не больно, она говорит абсолютно нормальным голосом, и лицо у нее обычного цвета, не багровое. – А уж как выехали из Рубе, так мочи моей не стало!

– Что ж ты сразу не сказала? – ворчу я. – Там бы мы доктора нашли.

– Думала, перемогнусь.

– «Перемогнусь»… – передразниваю я.

– Не бросайте меня! – умоляет Луиза. – Помру ведь…

– Не бойся. Рене, у тебя есть нож?

– Зачем? – пугается Луиза. Наверное, решила, что я хочу ее зарезать.

– Откуда? – пожимает плечами Рене. – У Маливуара есть. Погодите минутку.

Она бежит к сладко похрапывающему дядюшке Маливуару и, обшарив его карманы, находит отличный, остро наточенный нож.

– Уже хорошо. А теперь возьми у него бутылку из корзины. Там только наливка?

– Есть и водка. Может, это и вода, конечно, прозрачное.

– Вода – у дядюшки Маливуара? Я бы удивилась. Давай сюда. И тряпок принеси.

– Тряпки-то у меня откуда?

– Рене! У нас полная повозка тряпок!

Каждую штуку материи на фабрике заворачивают в мягкую, тонкую ткань вроде ситца, вероятно, чтобы предохранить от выцветания. Рене сдирает несколько тряпиц и снова бежит ко мне. Тем временем я, решившись, задираю юбки Луизы и замираю. Я видела картинки и схемы, но это… Это слишком уж неожиданно. В свете яркого весеннего солнца раскрывается тайна пола: золотистые завитки, мягкие складки и багровая, пульсирующая щель. Я помню схему исследования, но не решаюсь его начать. В конце концов, я вряд ли что пойму. Вдруг Луиза начинает беспокойно метаться.

– Тянет… На горшок тянет, – смущенно бормочет она.

– Это хорошо, – облегченно выдыхаю я, найдя, наконец, за что зацепиться. – Это ребеночек хочет родиться и давит… Ну, туда.

– Ой-ей-ей, – воет Луиза.

Она вдруг необыкновенно ловко переворачивается и встает на четвереньки. Я что-то вижу… Что?

Святой Габриэль! Это же головка ребенка! Она то появляется между распухшими складками плоти, то снова скрывается, словно играет.

– Рене! – зову я. – Рене, он же вот-вот родится!

Но Рене не отвечает. Она сидит поодаль на травке, лицо у нее очень бледное, на лбу выступили крупные капли пота.

– Рене!

– Мне что-то нехорошо, – шепчет она. – Ты уж как-нибудь сама… Ой, кружится все…

У меня ничего не кружится – я стелю между напряженных ног Луизы кусок ткани. Не в силах ничем помочь, решаю не мешать. Насколько я могу судить, роды идут своим чередом, прямо по учебнику.

Головка снова показывается, я уже вижу затылок ребенка в мокром белесом пуху, шею, родничок волос и…

И сизую петлю пуповины, обвившую его шею.

– Луиза, – говорю я как можно более твердо и ласково. – Луиза, перестань тужиться! Слышишь?

Кажется, она меня слушается – или это просто кончилась схватка. Головка снова исчезла, видно только макушку. Руки у меня сильно трясутся. Что, если я поврежу ей что-нибудь? Что, если ребенок родится мертвым, задохнувшимся?

Но мне некогда предаваться раздумьям. Я хватаю бутылку водки и плещу себе на руки. А потом наклоняюсь над Луизой и втискиваю ладонь туда, где только что видела головку ребенка.

Мне повезло – у меня чувствительные руки. Несмотря на страшное сердцебиение, от которого меня словно подбрасывает, я ощущаю под пальцами голову ребенка, и шею, и тугую петлю пуповины. Я тяну ее, но она очень скользкая, сидит плотно. У Луизы снова начинается схватка – чудовищная, неподвластная уму природная сила стискивает мне руку, мне кажется, что пальцы вот-вот будут сломаны… Как ребенок переносит это чудовищное давление? Как он выдерживает?

Каким-то хитрым образом я подкручиваю петлю, и она соскакивает, мягко ускользает в глубь тела Луизы, и я наконец-то освобождаю руку. Луиза вопит, раскачиваясь и упираясь лбом в землю, и вдруг ребенок просто вываливается из нее. Это мальчик, насколько я могу судить. Он очень маленький. Он лежит на куске материи и не шевелится. От его живота пуповина все еще уходит в Луизу.

– Ох ты, господи! – стонет у меня за спиной Рене. Кажется, ее тошнит. Только этого не хватало! Но сейчас мне некогда возиться с Рене, даже если она простится со всеми уместившимися в нее пирожными! Я наклоняюсь к ребенку. Он не дышит. Мне страшно взять его в руки, он весь покрыт слизью и похож на сморщенную картофелину, залежавшуюся в погребе. Но я все же беру его, кончиком своего носового платка прочищаю ему рот, дую туда, осторожно нажимаю на ребра. В книге было сказано, что новорожденного надо перевернуть вверх ногами и шлепнуть по спине. Но я не рискую. Я точно уроню этого несчастного торопыгу, с его-то везением! Но все и так разрешается: он начинает пищать, мяукать, точно котенок, и, услышав этот писк, Луиза валится на спину и просит:

– Дай… Дай его мне!

У нее еще не восстановилось дыхание, слезы блестят на глазах, и все-таки она очень красивая. Я заворачиваю ребенка в тряпку и подаю ей. Потом вспоминаю, что у меня есть еще одно дело, поливаю водкой нож папаши Маливуара, который преспокойно храпит на козлах, отрезаю узкую полосу ткани от своего носового платка и перевязываю пуповину. Вдруг Луиза ахает:

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.