Второй милиционер подбежал к ним с угла Лахтинской и остановился, придерживая рукой шашку.
      - Этого надо в дежурку... Мертвая.
      Первый милиционер посмотрел на Сергея и взял его за плечо.
      - Извозчик!
      Сергей пошатнулся и попытался снять с плеча руку милиционера.
      - В дежурку? Зачем, в какую дежурку? Чудаки, вы думаете, - это я? Поймите вы, что кто-то в блузе, я не успел добежать, как он... А я уже не мог помочь, ведь я же нес ее на себе, не мог даже поддержать голову.
      Милиционер посадил его в пролетку. Он сел и продолжал говорить с горячностью.
      - Карпухин, эту придется должно быть в Петропавловскую, - сказал милиционер.
      - Поезжай, - добавил он и ткнул извозчика локтем в спину.
      - Стойте, - а как же она? - закричал Сергей. - Поймите же вы, чорт возьми, что нужно перевязать рану!
      - Сидите смирно, гражданин, - отвечал милиционер.
      Сергей закинул голову, вытянул голову и закрыл глаза.
      - Оружие есть? - вдруг спросил милиционер.
      - Ни о чем я с вами не буду говорить, - раздраженно сказал Сергей, - если вы могли оставить без всякой помощи... Куда вы меня везете?
      - Оружие есть? - с испугом повторил милиционер.
      Он вытащил револьвер одной рукой, а другой мельком ощупал одежду Сергея.
      - А-вввв, - вдруг завыл Сергей, - не везите меня, говорю вам, это тот, в матросской блузе... Разве я стал бы... Да я ее искал по всему городу...
      Извозчик остановился.
      Милиционер вытолкнул Сергея и сам соскочил с пролетки.
      - Идите вперед!
      Они поднялись по лестнице и прошли через полутемный, захарканный коридор.
      В коридоре Сергею, как час тому назад у Сушки, вдруг нестерпимо захотелось спать. Он потянулся, зевнул.
      - Да вить ни продавали ничиво, - сказал из угла чей-то густой голос, ничиво, ни капильки, вить гли сибя гнали, исключительно гли сибя, ей-богу.
      Милиционер оставил Сергея в коридоре и сам скрылся за дверью.
      - А что до того, что гражданину Коврину, так вить кливита, ей-богу все кливита, - продолжал голос, - гражданин Коврин, он и непьющий, он совсем у бабки покупал, он же сволочь, ей-богу. Он рази может так пить?
      Милиционер вернулся снова, взял Сергея за плечо и молча втолкнул его в комнату.
      Комната была какая-то клоповая, задрипанная и вся увешанная инструкциями и приказами.
      За столом сидел участковый надзиратель, небольшой, коренастый, похожий немного на калмыка, впрочем, с вежливым и даже участливым лицом.
      Он писал что-то с деловым видом, старательно выводя буквы.
      Сергей прочел вверх ногами.
      - Протокол.
      Участковый надзиратель поднял на него глаза и спокойно промолвил:
      - Как ваша фамилия, гражданин?
      - Да нет же, не в том дело, как фамилия. Ведь убили ее, понимаете! Или нет, еще может быть и не убили!
      Сергей вдруг взволновался и двинулся куда-то; но не успел он и на шаг отойти от стола, как участковый надзиратель повторил:
      - Как фамилия?
      - Травин.
      Сергей побледнел и ударил себя в лоб рукой. - Что я сделал! Ведь Травин же, в самом деле Травин!
      Но тут же он добавил, как будто назвать имя было совершенно неизбежно, когда названа фамилия.
      - Сергей. Сергей Травин.
      - Сергей Травин, так, - промолвил надзиратель. - Документы имеются?
      - Документы. Да нет, у меня и не может быть никаких документов. Ведь я...
      - (Только бы не сказать, не сказать, не сказать, что бежал, что скрываюсь).
      - Что вы?
      - Нет, ничего.
      Надзиратель медленно отложил ручку в сторону, отодвинул от себя протокол и уставился на Сергея с вниманием.
      - Травин? Сергей Травин?
      Он помолчал с минуту.
      - Ну, хорошо. Так значит документов у вас не имеется. Так. А как зовут женщину, у трупа которой вы были задержаны?
      Слово "труп" показалось Сергею похожим на деревянную круглую колотушку, которой разбивают мясо.
      - Труп! Да нет же! Я, еще когда ехали на извозчике, хотел сказать, что бывают такие случаи, что оживляют, понимаете ли, оживляют! Каким-то образом сжимают в руке сердце и оно начинает биться.
      - К сожалению, труп, - вежливо сказал участковый надзиратель, - так как же зовут эту женщину?
      - Молотова, Екатерина Ивановна.
      - Молотова, Екатерина Ивановна, - записал надзиратель, - какая профессия и сколько лет?
      - Не знаю сколько. Стенографистка.
      - Стенографистка, отлично; а где же она проживает, вам известно?
      - Да ее украли, понимаете? Продали ее этому Барабану! То-есть я не уверен, что именно ему, именно Барабану, но думаю да, думаю, что ему!
      Надзиратель вскочил и во все глаза посмотрел на Сергея.
      - Ба-ра-ба-ну! Какому Барабану?
      - Ну да, Барабану! Он налетчик, вы должны были знать это имя! Я хотел даже одно время обратиться к вам, но...
      Надзиратель сел с треском и, разбрызгивая чернила, с ужасной быстротой принялся писать что-то.
      Через минуту он снова обратился к Сергею, стараясь говорить вразумительно и спокойно.
      - Гражданин, успокойтесь. Успокойтесь, гражданин! Скажите мне, известно ли вам местопребывание этого человека, которого вы назвали Барабаном?
      - Известно! Впрочем нет! Не совсем известно. Должно быть где-то на Бармалеевой. За Малым проспектом. Там у них эта... как называется?... Ну же!... Да! Хаза.
      Надзиратель снова подскочил.
      - Хаза?!
      - Ну да, хаза! Там они держали ее, понимаете ли, ее, Екатерину Ивановну. Я искал ее по городу больше недели, бегал по притонам, по ночлежным домам, наконец нашел, должен был увидеть, увести с собой, и вот... Вы знаете ли, я еще не успел добежать, как он подошел к ней, два шага не больше, и ударил в спину.
      - Кто он?
      - Не знаю, кто! Какой-то в матросской блузе, ворот зашпилен.
      - Подождите... (Надзиратель снова принялся выводить аккуратные буквы). Так... искал стенографистку Молотову... так... подбежал человек, одетый, по показаниям задержанного, в матросскую блузу, и ударил в спину...
      - Каким оружием ударил?
      - Не знаю. Вся спина... в крови.
      - А откуда же вам известно, что эта женщина была задержана у себя налетчиком Барабаном?
      - Откуда известно? Да из письма же! Из письма, которое я нашел у ней в комнате, в доме Фредерикса!
      - Где? Так! В доме Фредерикса! Имеется у вас это письмо?
      В эту самую минуту Сергей вспомнил, что письмо, которое он взял у старушки из дома Фредерикса, подписано фамилией Карабчинского, а вовсе не прозвищем Барабан.
      - Имеется у вас это письмо?
      - Н... нет. Я его оставил...
      - Где?
      - Дома.
      - Позвольте узнать, - участковый надзиратель ласково наклонился к нему, где вы имеете местопребывание? Я прошлый раз позабыл об этом спросить.
      - Я? Я тут остановился... на Литейном.
      - Так. На Литейном. Номер дома позвольте?
      - Номер дома? - Сергей назвал первую попавшуюся цифру - двадцать три.
      - Литейный двадцать три, - с готовностью, как бы подтвердил, надзиратель. Он пересмотрел протокол: - Значит вы показали, что разыскивали эту самую стенографистку, и, наконец, узнали, что она находится в помещении, занимаемом Барабаном на Бармалеевой улице. Так. А от кого же вы это узнали?
      Сергей вдруг посмотрел на него со злобой.
      - Послушайте, оставьте меня! Я совсем разбит, я больше не могу, честное слово, не могу выдержать. Кроме того, я не скажу вам, от кого я это узнал. Я дал честное слово.
      - Нет, вы не волнуйтесь, пожалуйста, - сказал надзиратель, - может быть вы курите? Разрешите, я вам предложу папироску. Так. Значит дали честное слово. Так и запишем: дал честное слово.
      Он немного помолчал и потом продолжал спрашивать, сам закуривая папиросу.
      - А где же вы были в момент совершения убийства?
      - Я? Недалеко! Шагах может быть в двадцати, не больше. Я ждал ее, понимаете ли, один человек устроил это, чтобы она вышла, ну бежала, что ли, оттуда, из хазы, ночью. А меня оставили ждать на углу Малого.
      - Так, так, так. Стало быть эта самая хаза-то по Бармалеевой за Малым. Запишем... гражданин Травин... Травин, экая знакомая фамилия... н-ну, ладно, так... Травин показал, что в момент совершения убийства он находился в двадцати шагах, на углу Малого проспекта... А вам и видеть его так же случалось?
      - Кого?
      - Да этого самого Барабана?
      - Да нет же. Я же говорил, что из письма, только из письма о нем знаю.
      - А других прозвищ, кроме Барабана, не знаете?
      - Знаю, кажется, его фамилию... Там было еще одно письмо... впрочем нет, просто говорили, что фамилия Карабчинский.
      - Карабчинский?
      Участковый надзиратель даже потемнел, кровь прилила к лицу.
      Он вскочил и выбежал в соседнюю комнату.
      - Оперативный отряд! Да! Кутумова! Да, да!
      Сергей посмотрел на стол, заваленный бумагами, на стены в клоповых запятых. Позади него, засунув руку за пояс, стоял и таращил сонные глаза молодой безусый милиционер.
      - Много, да, да, много, опасный налетчик, - говорил в соседней комнате надзиратель... - а это уже как вам будет удобнее, товарищ! Проверьте да, разумеется, проверьте, потому что сведения случайные.
      Он вернулся и снова сел за стол.
      - Так. Отлично. А вот, между прочим, вы упомянули о том, что эта самая стенографистка, которую убили, каким же образом она попала на Бармалееву улицу?
      Сергей отвел глаза от клоповой стены, встрепенулся и снова начал говорить, говорить, с убедительными жестами наклоняясь через стол к участковому надзирателю.
      - Как это каким образом? Не знаю. В том письме, которое я достал, только приглашенье занять место, понимаете ли, место стенографистки, ведь она стенографистка отличная, ну и это письмо подписано Карабчинским. Я потому и стал догадываться, что ее украли, понимаете, ведь она к себе домой не являлась больше двух недель, и это там, на Лиговке, в милиции должно быть известно.
      - Так. Вероятно известно. А вы как же, гражданин Травин, давно уже живете в Петрограде или приехали только для того, чтобы разыскать эту стенографистку?
      - Я? да нет, я... приехал сюда. Я не живу здесь постоянно.
      - А где же вы проживаете постоянно?
      Сергей замолчал. Надзиратель постучал косточками пальцев по столу и повторил вопрос.
      - Я приехал из Тамбова, - сказал, наконец, Сергей, - да, из Тамбова.
      - Ах, из Тамбова? Так. Запишем: из Тамбова. А какого числа вы приехали?
      - Недели две или три, не знаю. Да не все ли равно, какого числа, вот вы спрашиваете о пустяках, а я мог бы пока помочь раненой.
      - Убитая уже отправлена в Петропавловскую больницу, - сказал надзиратель, - вы можете быть на этот счет совершенно спокойны, гражданин Травин! Ах да! Травин, именно Травин!
      Он пощипал складки между бровями и задумался, как будто стараясь припомнить что-то.
      Сергей посмотрел на него в упор, и вдруг ему снова показалось, что его голова полетела по воздуху, а тело падает к ногам безусого милиционера.
      Надзиратель встал и прошелся по комнате туда и назад.
      - Поди-ка, позови ко мне товарища Поппе, - сказал он милиционеру.
      Тот вышел и через минуту явился с маленьким человечком в штатском платье.
      - Товарищ Поппе, у вас имеется сообщение П-ого Гепеу о задержании бежавшего оттуда арестанта?
      - Да-с, - отвечал маленький человек в штатском.
      Сергей закрыл глаза: все рухнуло, он стоял в каком-то необыкновенно узком коридоре и дрожащими руками держался за трещину в стене, за клоповую запятую на обоях.
      - Товарищ Поппе, - снова спросил надзиратель, - вы не помните, как фамилия этого арестанта?
      - Нет-с, никак не припомню сейчас, - отвечал человечек в штатском.
      - Так будьте добры, разыщите-ка мне эту бумажку и принесите сюда.
      Надзиратель снова закурил и принялся снимать со своей форменной куртки пылинки, волоски.
      - Так вы приехали из Тамбова? М-гм. А как же случилось, что с вами нет никаких документов?
      Сергей даже и не слышал, о чем его спрашивали.
      - А чем же вы занимались в Тамбове?
      Человечек в штатском принес бумажку и подал ее через стол квартальному надзирателю.
      - Мыг, ымыг, мыни, мыним, - прочел тот, - так... предлагается вам... Сергея Травина... мыгы, мыгым, мыгым - так, задержать...
      - И подписи, - сказал он, значительно поглядев на Сергея, - и надлежащие подписи. Так значит...
      Он замолчал на мгновенье.
      - Так значит, вы арестованы. Ничего не могу поделать. М-да. Это вы самый и есть бежавший арестант. Что вы на это скажете?
      Сергей отвернулся от него.
      - Ничего вы мне на это не скажете, - с удовлетворением сказал надзиратель, - а ведь оригинальный, честное слово, оригинальный случай!
      XV.
      - К сожалению, - сказал приказчик, ласково глядя на Пинету, - вам придется переменить голову. У нас нет ни одной фуражки, которая подходила бы к вашей голове.
      - Мама, неужели придется переменить голову? - спросил Пинета.
      - Здесь нет ничего такого экстраординарного, - отвечала мама, - мне известны даже такие случаи, когда меняли не только голову... но и другое. Да, да, нечего смеяться, - и другое.
      На улицах огромные каменные тумбы и свет снизу, через какие-то особенные стеклянные решотки.
      Мама вела Пинету за руку по улицам, в небе качалась круглая голова, похожая на ярмарочные воздушные шары.
      Снова магазин.
      - Будьте так добры, гражданин, - сказала мама, почему-то раздувая ноздри, - подходящую голову. Видите ли, дорос до седых волос и теперь не подходит фуражка.
      "До каких седых волос? - подумал Пинета, - я же вчера, я же третьего дня родился".
      Приказчик принес голову какого-то турка или перса. Голова походила на утиное яйцо.
      - Вот, пожалуйста, подходящего размера.
      - Да, это подходящего размера, - определила мама.
      - Мама, как же это, ведь это какой-то турок! Не могу же я в самом деле менять голову на голову какого-то грязного турка!
      - Никакие не турки, - отвечала мама, - пожалуйста, заверните мне эту голову.
      - Прекрасная голова, - заверил приказчик, - голова масседуан, агратан, за пять копеек с бархатом. Вы будете довольны, уверяю вас!
      Снова улицы, улицы, улицы.
      "В чем же, чорт возьми, дело, - подумал Пинета, - зачем же менять голову! Чорта с три, ведь можно же переменить фуражку".
      Улицы исчезли. Потолок и узкое окно мелькнули перед ним, и он снова закрыл глаза.
      Кто-то постучал в двери: раз, два, три!
      - Войдите! - закричал Пинета хриплым со сна голосом.
      Он провел рукой по лбу и, наконец, очнулся.
      - Кто там! Войдите!
      Никто не входил. Пинета прислушался: стучали в соседнюю дверь.
      Должно быть никто не открывал, потому что спустя несколько минут Пинета услышал мужской голос.
      - Откройте же. Откройте же, наконец!
      - Это Барабан, - догадался Пинета.
      - На одну минуту, - говорил Барабан, - для делового разговора, честное слово, для делового разговора.
      - Да откроешь ты или нет, стерва! - вдруг заорал он, разозлившись.
      Пинета снова закрыл глаза; его как будто качало из стороны в сторону; сквозь сон он услышал, как дверь трещала под ударами.
      - Ее здесь нет! - закричал Барабан. - Убежала? Выпустили? Хамы, разбойники!
      Перед Пинетой вырезалось четкими буквами - убежала.
      Он тихонько повторил про себя - убежала, - попытался приподняться и сесть на постели, но снова со стоном упал назад и как будто ушел в темную комнату без окон и дверей, куда уж никак не мог проникнуть даже громкий человеческий голос.
      Второй раз Пинета очнулся часов в 6 утра. Кто-то камнем бросил в стену его комнаты. Немного погодя тот же звук повторился с большей силой.
      - Стреляют, что ли?
      Он сполз с постели и, держась руками за все, что попадалось на пути, добрался до двери, хотел постучать, но потерял равновесие и свалился на пол.
      Тут же на полу он от боли с силой вытянул ногу; нога пришлась прямо в дверь, и дверь отворилась.
      "Забыли запереть, - подумал Пинета, - должно быть все разбежались".
      Он прополз несколько шагов по коридору и добрался до соседней комнаты, той, которую раньше занимала его соседка.
      И здесь дверь была отперта. Пинета встал, держась за стены, добрался до окна и расплюснул нос о стекло.
      Он увидел во дворе человека, который лежал на земле, за грудой камней.
      На нем была шинель с красным воротником и фуражка с красным околышем.
      Воротник и околыш в одну минуту объяснили Пинете положение дел.
      Человек поднимал вверх голову и старательно целился из винтовки по нему, Пинете.
      Раз! - и стекло разлетелось со звоном.
      Пинета шатаясь отошел в сторону и сел на стул.
      Разбитое стекло еще долго звенело у него в ушах каким-то особенным звоном...
      --------------
      Часов в 6 утра Пятак вбежал во двор, бросился в подвал, влетел вверх по лестнице и плотно задвинул за собой тяжелый засов.
      Он остановился посреди кухни и выругался по матери.
      - Мильтоны! Мильтоны идут. Вставайте!
      Маня Экономка стояла перед ним в одной рубашке и тряслась от страха.
      - Барабан здесь? Да говори же ты, сволочь! Барабан!!
      Пятак выскочил в коридор и лицом к лицу столкнулся с Барабаном.
      - Где? Откуда идут?
      - С Большого! Чуть не сгорел! Поздно! С Газовой заложили!
      Барабан хмуро посмотрел на него и сложил было губы, чтобы свистнуть.
      - Стой! А с Карповки?
      - Чорт его знает, Карповку! Окружают!
      Барабан свистнул.
      Он свистнул не напрасно; дом, в котором находилась хаза, стоял в самом конце Бармалеевой улицы.
      Слева можно было уйти по Газовой, справа по набережной Карповки; если оба выхода были заложены, оставалось пробираться через пустыри на -ый переулок. Барабан выбросил из кармана кожаный портсигар и с яростью схватил папиросу зубами.
      - Маня, - сказал он, - Маня, беги через пустыри на переулок. Посмотри, есть ли там мильтоны и бегом возвращайся назад. Что у нас есть?
      - А! - закричал он вдруг, ударяя по столу рукой с такой силой, что вся рука налилась кровью. - У нас мало... У нас мало патронов!
      Он замолчал и оглядел всех, кто был в комнате. Барин, только что вставший с постели, одетый как всегда так, что ни один крючок его офицерского кителя не оставался незастегнутым, был немного бледнее, чем обычно.
      Он чему-то улыбался и крутил толстую, как шпингалет, папиросу.
      Пятак, отдышавшись, прилаживал к окну оторванный ставень.
      Володя Студент стоял отвернувшись, пристально разглядывая какую-то царапину на руке.
      - Ну, - сказал Барабан, сжимая руки так, что на ладонях остались овальные следы от ногтей. - Ну! Теперь выбирать! Теперь уже выбирать! Что же? Отстреливаться или сдаваться?
      Барин поднял глаза и с презрением пыхнул папироской.
      Пятак заложил руки в штаны и выругался.
      Студент обернулся, двинулся было куда-то, но остался на месте.
      - Значит, - сказал Шмерка и замолчал. Он глубоко вздохнул и вытащил из кармана револьвер.
      - Пятак, ты будешь стоять справа, там, где лежит этот мальчишка! Барин и я - в столовой.
      - Студент, ты, - Барабан схватил его за руку и дернул к себе. - Да ободрись, малява! - Ты стреляй из кухни.
      - Ну! - повторил он, - что она не приходит, эта стерва?
      - Ну!
      Пятак отодвинул ставню и заглянул в окно.
      - Идут.
      Еще через две минуты в дверь застучали.
      - Отворите! Милиция!
      Пятак длинно и мастерски выругался.
      Барабан подошел к самой двери и крикнул:
      - Уходите вон, хамы!
      --------------
      Пинета все покачивался на стуле из стороны в сторону.
      Он качался с закрытыми глазами, как мусульмане, когда они творят свой намаз.
      Он был сильно избит, руки и ноги горели, как будто их со всех сторон облепили горчичниками, в голове звенело.
      Кто-то закричал позади него:
      - А, фай, здравствуй! Ну что, отдышался?
      Пятак подбежал к окну, глянул и отскочил назад в ту же минуту.
      - Вот тебе, баунька, и Юрьев день, - проворчал он, - чуть ли не целую бригаду притащили, бездельники!
      - Это вы о чем... говорите? - пробормотал Пинета.
      Он говорил как будто про себя, но Пятак услышал и обернулся.
      - Что брат!! Амба! Амба, братишка! Пой отходную! Гореть!
      И в подтверждение того, что дело - амба, что придется гореть, пуля с треском ударила в оконную раму.
      - Шалишь, лярва, - яростно ворчал Пятак, тоже как будто про себя, - не дадимся, елды! Не возьмешь!
      Он схватил с кровати подушку и заткнул ею еще раньше выбитое пулей окно.
      Бережно вытащив из кармана обойму от браунинга, он принялся вщелкивать в нее патроны.
      Набив обойму, Пятак стал на колени перед окном и приподнял снизу подушку.
      Подоконник служил ему опорой, он просунул браунинг между подушкой и рамой и начал ту работу, которую каждый налетчик считает нужным выполнить перед смертью.
      Пинета творил свой намаз и думал: "Бригада... Наверное, угрозыск".
      Он написал на стуле - угрозыск - и прочел назад - ксызоргу.
      - А налетчиков? Один, два, три, много четыре. Плохо!
      Пятак отстреливался; глаза у него заблестели, волосы свалились на лоб; он стрелял из браунинга; запасный ноган торчал у него из кармана штанов.
      "Плохо, - думал Пинета, - убьют! Вот сволочи! Бригада! Все на одного, один на всех!"
      Он кое-как встал, подошел к Пятаку сзади и положил руку на плечо:
      - Послушай, - сказал Пинета довольно тихим голосом, - дай-ка мне второй револьвер! Чорта ли они на нас целой бригадой нападают!
      Пятак обернулся к нему и рассмеялся, несмотря на то, что пули били вокруг него в стену одна за другой.
      - Фай, честное слово, - вдруг весело закричал он, - я говорил, что фартовый парнишка!
      Пуля со звоном ударила в раму, и новое, верхнее стекло посыпалось в комнату.
      Пятак отбежал, вытащил из кармана ноган и протянул его Пинете.
      - Помогай, братишка! Да что уж, все равно! Х... на кон, братишка, тут и он - Антон! Гореть!
      Пинета заглянул во двор; теперь уже не один, а человек двенадцать в фуражках с красным околышем залегли за камнями, в пустыре, недалеко от остатков кафельной печи, которая как будто молилась день и ночь, подняв к небу обломки труб, похожие на руки.
      Только винтовки и фуражки кое-где торчали из-за камней.
      Высокий человек в овальной шофферской шапке бегал между ними, распоряжаясь должно быть осадой хазы.
      Пинета долго целил в этого человека из своего ногана, но ноган отказывался повиноваться.
      Он нажимал курок по-всякому - и указательным, и средним пальцем, и двумя пальцами сразу, - ноган не стрелял, до тех пор покамест Пятак не крикнул, что нужно прежде отвести курок. Пинета отвел курок и снова прицелился в овальную шофферскую шапку.
      Рука у него дрожала, он никак не мог навести мушку; наконец навел. Человек в овальной шапке перевернулся на одном месте, упал, тотчас же вскочил и остановился неподвижно, как будто его тут же вбили ногами в землю. Потом снова упал.
      Один из милиционеров выполз из своей засады, схватил его за плечи и, опрокинув на себя, потащил в сторону.
      На месте шофферской шапки через 2 - 3 минуты появился человек в полной форме милиционера с портупеей через плечо.
      - Их тут сколько угодно и еще два, - пробормотал со злобой Пятак.
      Пинета в недоумении сел на стул и опустил вниз руку с ноганом.
      Кусок штукатурки упал на него и с головы до ног засыпал высохшей известью.
      Он озабоченно почистил платье и снова подошел к окну.
      - Эй, поберегись, братишка! - крикнул Пятак.
      Последние остатки стекол посыпались в комнату.
      - Залпом стреляют, бездельники!
      Пятак вытянул из браунинга пустую обойму и снова начал набивать ее патронами, которые он тащил теперь прямо из кармана штанов.
      Набив обойму, он вывернул карман и яростно сплюнул.
      - Пропало наше дело, братишка! - крикнул он Пинете. - Во, брат! - он повертел в руке обойму, - последняя!
      - Наплевать, отобьемся, - отвечал Пинета, не вставая, впрочем, со стула и даже не поднимая руки с ноганом. Все это - и маленькие люди, спрятавшиеся на дворе за грудой камней, и свист пуль, и воронки на стенах, и Пятак, вщелкивающий патроны в обойму, - казалось ему какой-то игрою - в хоккей или другой игрой с замысловатым названием, которое он никак не мог припомнить.
      - Хо-хо! - закричал Пятак с восхищеньем, - отобьемся? Ого! Вот так парнишка! Отобьемся, говоришь? Отобьемся, так отобьемся!
      Тут же он со злобой скривил губы, быстрым движеньем подтянул штаны и огляделся вокруг себя почти с отчаяньем; бежать было некуда.
      Оставалось одно: снова стать на колени перед окном, просунуть браунинг между подушкой и рамой и до последнего патрона делать ту работу, которую каждый хороший налетчик считает нужным сделать, прежде чем сгореть и закурить свою последнюю папиросу.
      --------------
      Барабан и Сашка Барин отстреливались от мильтонов со стороны Бармалеевой.
      Комната, которую Барабан назвал столовой, ничем не напоминала столовую; даже обеденного стола в ней не было.
      На дверях висели изодранные суконные портьеры, в углу стояла кирпичная печка, рядом с нею разбитый рояль, на почерневшем от дыма потолке было написано зонтиком или палкой "Лохматкин хляет", у окна, немного отступая вдоль по стене, Барабан и Сашка Барин с двумя ноганами и одной винтовкой держалась против отряда милиции.
      Внизу, за обломками решотки, когда-то окружавшей дом, засели два десятка людей с винтовками, которые могли стрелять с утра до вечера и до нового утра беспрерывно.
      Они курили, смеялись и не торопясь играли свою игру, в которой им вперед отдавалось 24 фигуры. У них были жены, дети и до 12-ти часов свободного времени ежедневно.
      Против них с третьего этажа с двумя ноганами и одной винтовкой защищали себя двое людей, у которых не было ни жен, ни детей и на всю остальную жизнь оставалось очень мало, не более трех часов времени, которое измерялось количеством патронов, а не часовой стрелкой.
      Барабан был спокоен так, как будто еще не прошли далекие времена, когда он готовился быть раввином, как будто он сидел за столом в пятницу, а не отстреливался от целого отряда милиции.
      Время от времени он задумывался и начинал напевать про себя какую-то еврейскую песню.
      Он напевал:
      Хацкеле, Хацкеле,
      Шпил мир а казацкеле
      Ун хочь анореме.
      А би а хвацке!
      В этом месте он стрелял, внимательно вглядывался, как будто желая увидеть, достиг ли его выстрел цели, и продолжал петь, качая головой:
      Орем из нит гут,
      Орем из нит гут
      Ло мир зих нит шемен
      Мит ейгенер блут!
      Он заглянул в окно и закричал Барину, который в ту минуту прицелился, выбрав чей-то неосторожный околыш для своего ногана:
      - Стой, Сашка!
      Барин опустил руку, и оба услышали довольно звонкий голос, который кричал снизу, должно быть из-за решотки, служившей прикрытием для осаждавших.
      - Прекратите стрельбу! С вами хотят говорить!
      - Ого! - сказал Барабан, - с нами хотят говорить? Что такого хорошего скажут нам мильтоны, а?
      Он крикнул чуть-чуть охрипшим, но веселым голосом:
      - Ну, говорите, мы вас слушаем, вояки!
      - Прекратите стрельбу! С вами будут говорить! - кричал тот же голос.
      Должно быть он кричал уже давно, потому что еще трижды повторил ту же самую фразу, прежде чем кричавший услышал голос Барабана:
      - Ну, ну, довольно уже кричать! Мы не стреляем... Халло, мы вас слушаем! вдруг заорал он совсем развеселившись.
      - Пятнадцать минут на то, чтобы сдать оружие, - долетел до них уже другой, хрипловатый, но твердый голос. - Если вы сдадитесь добровольно, то будете согласно законам отданы под суд, в случае дальнейшего сопротивления вы будете расстреляны на месте. Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь!
      - Они нам обещают так много, - сказал Барабан, - что можно лопнуть, только представляя себе это удовольствие! Что ты на это скажешь, Сашка?
      Барин оборотился к нему и так скривил губы, что не оставалось никаких сомнений в том, как он относится к предложению осаждавших.
      - Болтовня! - коротко сказал он, перевернув несколько раз барабан револьвера и пересматривая пустые гнезда. Шмерка вдруг задумался.
      - Послушай, Саша, а может быть до суда удастся...
      - Нам ничего больше не удастся!
      - Так значит...
      Шмерка снова остановился, но тут же подбежал к окну и с силой ударил кулаком по оголенной раме.
      - Слушайте вы, герои! Что вы хотите от нас? Вы хотите, чтобы мы сдали вам оружие? У нас так много оружия, что вам не увезти его на двенадцати автомобилях!
      - Отданы под суд, - вдруг передразнил он, - ваши законы! По этим законам мой сын, если бы у меня был сын, уже семь лет читал бы по мне кадыш! По этим законам я уже двадцать раз отправился бы налево! Что касается до того, что мы будем расстреляны на месте, то вы можете быть, таки да, уверены, что кое-кто из вас отправится вместе с нами.
      Он обернулся к Сашке Барину и улыбнулся ему лицом, которое стоило закрыть обеими руками.
      Но в ту же минуту он снова оборотился к окну и закричал, топнув ногой и ударяя кулаком по подоконнику:
      - Гов-ня-ки!
      --------------
      Пятак расстрелял последнюю обойму. Он вскочил с колен, рукавом вытер запотевшее от напряженья лицо и обратился к Пинете:
      - Ну, братишка, ты что-то сдрейфил. Отдай-ка мне ноган.
      И он несколько раз перевернул барабан револьвера, который Пинета молча отдал ему: в ногане застряли еще две пули.
      Пятак вышел из комнаты и притворил за собой двери.
      В кухне, с револьвером в руках, валялся Володя Студент, который был годен теперь только на то, чтобы пугать ворон на огороде. Глаза застеклились и видели такую посую хазу, которую не откроет ни один лягавый, даже съевший собаку на своем деле.