Жители Тартесса знали это море достаточно хорошо, чтобы не только не возвращаться туда, но и думать о нем поменьше. Слишком велика оказалась цена, заплаченная изгоями Атлантиды за свою свободу... слишком много затребовали Стражи, прежде чем открыть дорогу беглецам... Тем не менее, морских торговцев из Эл-ласс и Гвин-ник встречали если не с радушием, то и без всякой настороженности. Владыки Тартесса были достаточно сведущи и в истории, и в более тайных науках, чтобы понять: держава атлантов никакого отношения к этим полуобразованным дикарям не имеет. Приходилось лишь удивляться, каким чудом их утлые деревянные скорлупки пересекали расстояние, отделявшее Тартесс от берегов Гондваны. Именно пересекали, а не пересекли - потому что приплывали гвинникийцы и эллаины еще не раз и не два, вплоть до того дня... Да, ТОТ день он помнил хорошо. Он и сейчас, прикрыв глаза, мог мысленно выстроить соединявшие острова хрустальные мосты, и сверкающие сталью и серебром цитадели над лазоревой зеленью волн, и гордо развевающийся над Трехколесным Троном темно-алый стяг с изображением круга, разделенного на шесть секторов, закрашенных попеременно черным и желтым... Он удивленно моргнул. Дважды. Потом извлек из поясного кармашка костяную иголку и с ожесточением неверия всадил себе в бедро. Боль и кровь были настоящими, а значит... Бросив уверять себя в невозможности, нереальности происходящего, он поднялся, разрывая в клочья защитное поле. Обратившаяся в лохмотья одежда рассыпалась на втором шаге, однако ему было все равно; он чуял, как где-то неподалеку пробуждалась сила. Нет, не сила - Сила! Даже в первозданном, неоформившемся виде она оказалась столь могуча, что сделала невозможное - свершившимся. Над переливающейся темной сталью и серебром цитаделью - его цитаделью, восточной, - развевался под слабым северо-восточным бризом узкий вымпел. Его вымпел, перламутрово-лиловый с двойной серебристой спиралью... От былого могущества, разумеется, оставались жалкие крохи. Но и этого было довольно, чтобы послать впереди себя Знак Откровения. И узреть суть появившихся на берегах мертвого Тартесса. Наполовину ожидая этого, он все-таки недоверчиво хмыкнул, увидев выброшенную на берег деревянную посудину, напоминавшую разбитую бочку (и скорее всего, ею и являющуюся). Однако, благородство напитка, вопреки предрассудкам, мало зависит от того, в каком сосуде он содержится. Уж этого напоминания ему не нужно было. Остатками мощи он соткал короткий хитон, кисло усмехнулся, прикинув, как выглядит в этой белой тряпке, но разумно решил: лучше такая одежда, чем вовсе никакой. Не то чтобы его так сильно заботила собственная внешность, но не все ведь с первого взгляда умеют видеть сущность вещей, а не обличье их. Впрочем, минутой позднее, выйдя на берег, он понял - ухищрения излишни. Среди обломков бочки сладко и мирно посапывали двое детей. Совсем крошечных, не старше месяца, на его неопытный взгляд (с нереальными противниками и мертвыми чудовищами ему приходилось иметь дело много чаще, чем с живыми младенцами). Подхватив на руки обоих крошек (мальчика и девочку - для понимания этого его познаний хватило), он одолжил у них Силы и шагнул в цитадель, чувствуя, как в город возвращается если не жизнь, то достаточно полное подобие таковой. В цитадели не оказалось никого. Неудивительно, даже равные ему по мощи без приглашения не смели соваться в его дом (конечно, сам он относился к этому строению иначе, однако иного места, которое можно было бы так назвать, для него не существовало). А равных в Тартессе было всего трое... и никто из них не имел шанса ни пережить катастрофу, ни воскреснуть сейчас - какое бы чудо ни подняло мертвый город из руин. Умершие порой возвращаются, но они-то как раз не умерли. Их и многих других несчастных пожрало пробужденное в неурочный час чудовище, то самое, что было источником силы Тартесса... и стало, как это порою случается, его погибелью. Он отбросил воспоминания и сосредоточился на том, что требовалось сделать немедленно. Ответ уже был найден - оставалось, так сказать, воплотить его. - Ayn! - хрипло выкрикнул он, вытягивая руки вперед и закрывая глаза. Потянуться... дальше... так, это уже на что-то похоже... Llar ceien na-Sai! Llar, io! Золотая вспышка едва не ослепила его, а женский визг почти оглушил. Отступая, он все же не ослаблял хватки, пока не почувствовал, что все кончено. Тогда он разжал руки и бросил первый взгляд на свою... добычу. Молодая женщина, не старше восемнадцати. Темноволосая и темноглазая, пухленькая, невысокая (особенно при его-то росте в полных четыре локтя); кожа смуглая, но больше от загара, чем по природе. Что до крови - явная смесь Атлантов и Ариев с небольшой примесью Лемуров, и - тут его как дубиной по темени шарахнуло, - с Даром! Не столь могучим, как у него самого (а тем более, у младенцев), однако с несомненными, оформленными способностями к Искусству. И не просто оформленными, сообразил он мгновением позже, а вполне осознанными и хорошо контролируемыми! Мгновение это едва не стало роковым. Что-то невнятно выкрикнув, женщина выстрелила в него неизвестной формулой. Только опыт давних колдовских поединков помог уклониться от удара. Характера явно не занимать, одобрительно подумал он. - Ngos, - выдавил он, призывая чары, позволяющие свободно общаться с теми, кто не владеет таршитом, сиречь наречием Тартесса... либо иными языками. - Приношу свои искренние извинения, принцесса, но мне необходима твоя помощь. - Откуда... - Женщина остановилась. - Кто ты такой, шайтан тебя забери? Слегка поклонившись, он представился: - Jaer'raeth. Страж Сумеречной заводи.
      16. Несущий Огонь
      Орас задумчиво взъерошил волосы пятерней, одновременно постукивая кончиками пальцев левой руки по скользкому скальному уступу, отблескивающему металлом. Странно, но как раз сейчас, в полнолуние, в час наивысшей мощи любой магии, стена казалась самой обычной - каковой отнюдь не была. Маг еще раз осторожно погладил врезанные в камень угловатые письмена. Языка этого он не знал, Слово Ньоса также не помогло перевести надпись. Оставалось, значит, либо поверить дракону, либо забыть обо всем и отправиться по своим делам. Тут юноша фыркнул. Ну да, верно, с каких это пор у него завелись какие-то дела? Он - на Испытании, в Вольном Поиске, пока не завершит его - никаких дел не будет. Вольный же Поиск предполагает, что главным путеводным чувством должно стать любопытство, а об осторожности следует не то чтобы вовсе позабыть, но на время отложить ее в сторону. Вытащив джамбию из ножен, он аккуратно надрезал себе левую руку, смочил кровью ладонь - и как следует размазал по непонятным символам. Еще раз. И еще. Стена словно обледенела. Глаза Ораса вновь получили способность различать цвета; окровавленные письмена окружило неровно пульсирующее аметистово-сиреневое зарево. Еще немного, и это зарево охватило и его самого. Маг был готов к Переходу, но такого не ожидал. Да, Переходы бывали убийственными, сравнимыми по ощущениям с протягиванием через мельничные жернова или насаживанием на кол головой вниз; он знал это из книг и по личному опыту, однако никак не предполагал, что этот Переход будет терзать проходящего не болью, а наслаждением. Возможно, только то, что юноша был, как говорят драконы, Несущим Огонь, спасло его... А потом - все завершилось.
      "Где ты, лето? Лето, где ты?" Нет и не было ответа,
      лишь насквозь продрогший ветер заплетается в ногах.
      Ты желал играть с судьбою, ты искал горячки боя,
      и открылся пред тобою путь, проложенный в веках...
      Вокруг была ночь. Вечная ночь. Точнее - Вечная Ночь; потому что Орас узнал, не мог не узнать в померкших остатках созвездий на припорошенном угольной пылью небосводе - Знак Конца.
      Было время, было бремя - и изгнанники Арены,
      что в ночной скрывались тени, свой подстерегая срок.
      Кто держал миры за горло, кто коварным был и подлым,
      кто не верил в силу Долга - все усвоили урок.
      Любой из Посвященных, выпади ему несчастье оказаться на том же месте, где сейчас стоял юноша, опасаясь даже вздохнуть - и очень правильно опасаясь! - вмиг узнал бы и разрушенный город, и причину его гибели. Даже если не читал Завета - да что читал! даже если о нем ни сном ни духом не ведал!.. Это знание входит в кровь любому вставшему на Путь и остается с ним до конца. Входит само собой, без каких-либо ритуалов или посвящений. Ибо знание это - часть Пути в не меньшей степени, чем сам Путь - часть Следующих Пути.
      Не для славы, для забавы выходцы из мира Нави
      били правых и неправых, реки крови проложив.
      Смерть для Нави - сон, не боле; сны же выпустить на волю
      лишь прошедший Домом Боли сможет, оставаясь жив.
      Маг наконец оторвал взор от развалин города и прикинул, как бы лучше спуститься туда. Воздух был сух и холоден - смертельно сух и смертельно холоден, - и даже при том, что Орас дышал крайне осторожно и неглубоко, каждый вдох словно проворачивал в легких мосульский ятаган. Камень подался под его ногой и покатился вниз. Беззвучно.
      Плыли годы мимо рода тех, кто был иной породы,
      тех, кому судьбы невзгоды - что другому дождь иль град.
      И пришел черед сражаться избежавшим пут и рабства,
      и пришел черед держаться им, в себе несущим ад.
      Мимо слегка оплавленной двойной статуи: богатырь, грозящий небесам тяжким молотом, и его подруга, вооруженная зазубренным серпом. Демиург в воплощении Кузнеца - и Смерть, носящая невзрачное обличье Жницы... Мимо обломков другой статуи, большего размера, но и пострадавшей сильнее: от нее осталась лишь кисть руки, сжимающая пылающий Факел Чести... Мимо ограды, с которой давно облупилась вся позолота, явив миру скрученный спиралью чугунный Меч Закона Карающего и расколотый на три части свинцовый Щит Закона Оберегающего...
      Смерть дрожала, смерть бежала, обронив косу и жало;
      здесь не доблесть побеждала, но неверие в судьбу.
      И схлестнулась явь с кошмаром, и сразился дождь с пожаром:
      в мире Новом или Старом - люди вновь вели борьбу...
      Юноша шел по мертвому городу, не замечая - не желая замечать, как по его вискам ползут нити седины, а из глаз уходит яркий аметистовый огонь, оставляя лишь блеклую сиреневую жидкость, да и та медленно вытекает вместе со слезами, замерзающими прямо на щеках. Он не замечал холода. Не хотел замечать. А даже если бы и хотел - заметить не смог бы. Слишком далеко он зашел, слишком поздно было бы думать об этом теперь. Но маг и не думал.
      Кто не знает, умирая, сколь прекрасен облик рая!
      Но живущий - не узнает, что сокрыто позади.
      И во сне ли, наяву ли - ты увидел райских гурий,
      и услышал голос гуля подле райских врат: "Плати!"
      Мимо медной чаши, основание которой обвивал Змей Хаоса; окаменевший в середине броска, он так и не вонзил клыки в дерзкого вора, похищавшего последние капли волшебного меда. Скелет вора валялся рядом, пригвожденный полусгнившей пикой к земле - неправедно добытое не пошло впрок... Мимо латунной рамы в два человеческих роста высотой; от знаменитой картины остались лишь обрывки холста - и пляшущая под ветром полуулыбка... Мимо расколотой на пятнадцать неравных кусков массивной пятиконечной звезды из ядовито-алого рубина. Куски разбросаны неправильным овалом вокруг бывшего пьедестала - пирамидального шпиля из белой стали и темно-зеленого малахита. Сам шпиль покорежен ударами лома и испещрен потеками старой краски и грязи, однако сравнительно цел...
      Осторожно! Осторожно! Истинный здесь рай иль ложный,
      не поверить невозможно этим тихим голосам.
      Тот, кто ищет - не поймает; тот, кто хочет - потеряет;
      тот, кто может - не познает, не поверив в чудеса.
      Орас почти ничего не видел - слезы уже застывали прямо на глазах, даже не пытаясь скатиться вниз, по проложенным их предшественницами кровавым бороздкам на щеках юного мага. Впрочем, мало кто назвал бы его юным - теперь.
      Он упрямо двигался вперед, и говорил, говорил, - словно слова могли что-то изменить... изменить здесь ли, где меняться было уже нечему - или там, где изменениям противилась сама Ткань Существования...
      Мертвый город. Мрак и холод. И - застывший в камне голод.
      Стар душою ты иль молод, выхода отсюда нет.
      Мало знать, уметь и верить - не откроешь этим Двери,
      мудростью и силы мерой - не измерить жизни свет.
      Он не видел, не мог увидеть, как за его спиной тает снег, а каменистая дорога окрашивается в пастельно-сиреневые тона. Не видел он и того, как обломки реликвий Старого Мира становятся тем, чем должны были стать еще тогда, по завершении Великой Войны. Прахом, тленом, из которого когда-нибудь возродится жизнь - но жизнь новая, не обремененная тяжестью мертвого прошлого. Орас не видел этого, потому что не оборачивался. Не мог.
      Город-призрак, город-призма, уцелевший в катаклизмах;
      город, позабытый жизнью и не помнящий смертей.
      Кто воздвиг немые стены, кто из каменной из пены
      чашу выложил Арены, - кто вы? Нет от них вестей...
      Маг вышел на серый песок, медленно обвел пустым взглядом пустующие трибуны амфитеатра. Нет, он не желал видеть здесь тех, кто в былые времена наблюдал за последним сражением защитников Города с захватчиками - наблюдал, наслаждался зрелищем, делал ставки и в конце боя опускал большой палец вниз... Он не желал этого, только нежелание его силы не возымело. Призраки были здесь, он не видел их, но чувствовал. Сама Арена была мертва и пуста, яростный дух поединков и схваток более не царил здесь. И все же Орас медленно протянул кровоточащую руку вперед и прочертил в воздухе Знак Вызова.
      Только кружит ветер, стужей наполняя мир уснувший;
      лед затягивает лужи, леденеет в жилах кровь.
      Мертвый, черный снег ложится на испуганные лица
      не посмевших от Границы сделать даже двух шагов.
      Удар. Его отшвырнуло назад, дробя кости и разрывая плоть. Противник поклонился умирающему и подал знак, что признает себя побежденным. - Прямого тебе пути, - пожелал он, - и не оборачивайся, Несущий Огонь.
      ЭПИЗОД. ШУЛЕР
      Сегодня Арет был уверен в удаче. Он играл расчетливо, но временами рывком увеличивал ставку, создавая впечатление, что врожденная склонность к азарту прорывается сквозь высокомерный панцирь воспитания. Некоторое время игра шла с переменным успехом, игроки в основном остались при своих. Подошла очередь Арета. Ловкие пальцы профессионала без особого труда подменили три бело-желтых кубика на их точных двойников, скользнувших из правого рукава. Встряхнул деревянный стаканчик и вознес краткую молитву святому Дисмасу. Подвыпивший трубадур выбрал именно этот момент, чтобы захватить в горсть сразу дюжину струн на своей старой арфе. Неплохо для отвлечения внимания, решил Арет и сделал мысленную пометку - вдруг случится работать с напарником.
      Кости брошены, кости катятся,
      Жизнь свою я поставил на кон
      Не пора ли, моя красавица,
      Перейти наконец Рубикон?..
      Где горит огонь,
      Где стреножен конь,
      Где течет вода,
      Где твоя звезда
      Говорит мне шепотом - "да!"
      Бренчание и дребезжащий голос преждевременно состарившегося жителя Загорья не слишком мешали игрокам. Сказать по правде, их бы не отвлекла даже орава головорезов Гнутого, ворвись иберы в этот миг в трактир (хотя что горцам-бандитам делать в Сарагосе?). Игроки были сосредоточены на Арете и стаканчике в его руках: ну же, давай, открывай, что у тебя там! Кто заполучит этот круг? Я, безмолвно ответил Арет, снимая стаканчик. Старые, потертые кубики из пожелтевшей слоновой кости мирно лежали шестерками вверх.
      Жизнь свою я ценил не дешево,
      А тебе - готов даром отдать.
      Кости шалые, кости брошены,
      Вы не дайте мне проиграть!
      Где лежат снега,
      Где войска Врага
      Черный ищут след,
      Где ликует свет
      Я устал, устал слышать "нет!"
      Арет сгреб горстку меди и серебра - неплохой улов, без малого два солида, неделю жить можно, - бросил пару грошей слуге и заказал кувшин розового вина. Конечно, этой кислятине далеко до настоящего калабрийского или флорентийского, но лучшее сейчас можно добыть разве что у монахов. - Еще разок? - спросил Арет. Кубики со свинцовым нутром уже заняли место в его рукаве, он был почти что доволен жизнью. - Давай, - выдохнул ветеран-астуриец и бросил на стол потертый цехин. - Ну? Кости были благосклонны к нему - две четверки и шестерка, совсем неплохой бросок. Двое решившихся вторично испытать судьбу с коротким проклятьем расстались с четырьмя реалами - новенькими, чеканки леонского регента Филиппа. Арет задумчиво выложил на стол свою долю, сгреб стаканчик с костями, подышал на них, еще раз помянул святого Дисмаса - и повторил прежний трюк.
      От богатства осталось крошево,
      От желаний - угар и тлен.
      Я незванным пришел, непрошенным
      И уйду неслышно, как тень...
      Там, где дождь и град,
      Где на брата брат
      Поднимает нож,
      Где над правдой ложь,
      Издеваясь, смеется: "Не трожь!"
      - ЖУЛИК!!! - возопил астуриец, выхватывая короткий меч. Не пытаясь ни в чем убедить окружающих, Арет кувыркнулся назад, вскочил и ринулся в спасительное окно. Два шага... прыжок... рама узкая, потом день занозы вытягивать, но плевать! шкура дорога, а то, что под ней - еще дороже!.. Кривой нож с тошнотворным хрустом вошел меж его ребер. Арет еще не успел приземлиться, но уже понял: это - все. Конец. - Терпеть не могу мошенников, - заметила черноволосая каталонка с диковато блестящими голубыми глазами, высвобождая клинок. Неудачливый игрок хотел было бросить в виновников своей гибели последнее проклятье, однако смерть оказалась быстрее.
      17. Узнать противника
      Настоящей засады не получилось. Кто-то из охранников каравана оказался чересчур глазастым и отличил подпиленную сосну от ее нетронутых сестер, так что астурийцы успели и брони нацепить, и щиты на повозках поднять для лучников. Стрелки у них, конечно, так себе, иберы лучше бьют, а уж пикты и подавно, - но и такой выстрел свалит человека, коли мимо щита пройдет. Брони ребята Гнутого не носили, редко у кого хороший жилет да штаны из плотной овчины, как у самого атамана. Да и то, куда в броне по горам!.. Атаман прикинул угол и самолично метнул первый дротик. Промахов он давно не давал, попал и на этот раз - пробил левую руку одному из лучников на передней телеге. - Гнутый! - раздался испуганный вопль его соседа, как следует рассмотревшего оружие; кто ж еще во всей Иберии пользуется кривыми дротиками, что летят по какой-то непонятной дуге, но цель поражают точнее иной стрелы!.. Разбойники ответили недружным, но азартным криком. Стрелы, камни и дротики посыпались со всех сторон. Южане выстрелили несколько раз в ответ, кое-кого даже ранили, однако в лесистой теснине позиция у иберов была заметно лучше. А когда второй дротик Гнутого пронзил голову мула, тянувшего передовую повозку, да так, что тот всю тропу перегородил, астурийцам оставалось только сбиться в кучу, укрываясь за щитами и двумя опрокинутыми повозками. - Достаточно! - проревел атаман. Крики не стихли, но стрелять иберы перестали. Астурийцы, однако, укрытие покидать не спешили. Похвальная осторожность, усмехнулся разбойник, только для этого поздновато... - Эй, вы! Складывайте оружие да мотайте отсюда! Бить не будем, слово Гнутого! - А не пошел бы ты... - у кого-то из южан смелость возобладала над осторожностью, и он подробно описал, куда именно должен идти и что в том месте делать наглый и подлый разбойник, которого следовало бы звать не Гнутым, а Гнидой. Атаман уважительно прищелкнул языком - хорошо излагает, зараза, - скользнул между скал и вышел на дорогу чуть справа от астурийского укрытия. Сутулость не мешала ему двигаться, не издавая лишнего шороха. Негромко свистнул, привлекая внимание стражей разгромленного каравана. Выстрела в упор ибер не очень опасался: лучнику сперва самому придется подставиться под стрелы разбойников, а те сегодня уже доказали, что в цель бить умеют. - Который тут самый смелый, выйди-ка на минутку. Мои ребята не тронут. Из укрытия выбрался тощий парень в надраенной до блеска, но коротковатой для него кольчужке и помятом железном колпаке. Ран на нем не было, боевую рогатину южанин сжимал несколько сильнее, чем нужно бы, однако и не так, как совсем неумелый боец - цепляясь за древко, как утопающий за сломанное весло. - Подраться хочешь? Гнутый не утруждал себя сложными ритуалами вызова на поединок. Вопрос был задан вполне буднично, как если бы он мирно интересовался у прохожего, где тут ближайшее селение. Долговязый астуриец только сверкнул глазами. Атаман приглашающе кивнул на открытое место справа от себя, отошел на шаг в сторону и извлек из ножен любимую фалькату. Красно-бронзовый клинок с чеканным рисунком заставил парня на мгновение выпучить глаза. Этого мгновения иберу хватило с лихвой - левая рука его дернулась вперед, и в левом глазу астурийца железным цветком вырос тяжелый нож. Парень даже не успел понять, что случилось. - Он был храбр, потому умер быстро, - пояснил Бур-Найш по прозвищу Гнутый специально для оторопевших южан. - Всякий, кто заставит меня огорчиться, будет умирать долго и неприятно. Последний раз предлагаю: оружие на землю и проваливайте! - Не обманешь? - Я свое слово держу, - отрезал атаман. - Можете взять одну повозку и двух мулов, и забрать тела - похороните как положено. Он знал, что астурийцы согласятся. Ведь главное в многотрудном ремесле разбойника - не взять хорошую добычу. Даже не придумать и устроить хорошую засаду. На такое рядового бандита-грабителя хватит, а разбойники - настоящие разбойники - должны больше уметь. Главное - еще до боя как следует узнать противника.
      18. Память о грядущем
      Внимание окружающих им не слишком досаждало. В конце концов, не зря же их, почитай, с рождения обучала Берберская ведьма, внучка самой Эндорской волшебницы! Даже при том, что мать не раз упрекала дочерей в отсутствии стараний, мол, ей в их годы знания и умения доставались отнюдь не на лазуритовом подносе, - кое-чего они достигли. Все трое. Никогда не проходившие формальных посвящений ни в одной из так называемых "школ" (не в последнюю очередь потому, что Берберская ведьма этому обучению не верила ни на грош), они могли бы в случае чего сойтись на равных со многими их выпускниками. И даже с подмастерьями, как говорил Хаким, один выживший из ума старикан, которому их мать почему-то позволяла заходить и в речах, и в поступках дальше, чем кому-либо другому. Располагая умениями, глупо не пользоваться ими, когда этому ничто не мешает. Отвращать нежелательных личностей, отводить глаза тем, кого отвратить не удалось, и водить за нос слишком зорких, такое Медеар могла проделывать сутками напролет. Причем с непритворным удовольствием. Адар же, полагаясь на прикрытие сестры, проделывала свою часть работы. Искала следы. Следов оказалось много. Раза в три-четыре больше, чем это вообще считалось возможным. Словно Ади ибн-Керим специально оставлял свои метки на каждом камне, на каждом дереве, на каждой капле росы, и при всем этом перемещался по всему югу Испании с беззаботной медлительностью песчаного шторма-самиэля и собранной целеустремленностью перекати-поля. - Ну и что будем делать? - осведомилась Медеар, выслушав отчет (если это так называть). - В Поиске ты лучше меня. - Поиск тут не поможет. Это не его следы. - То есть? - Сколько Ади понимает в магии, ты сама прекрасно знаешь. Не в его силах ТАК сплести нити, будь он трижды Владыка. - Хочешь сказать, кто-то специально запутывает нас? - Ну, уж не знаю, конкретно ли нас - или вообще всех, кто будет искать его... - Адар недовольно поджала губы. - Я бы поставила на второе. В любом случае, насчет кого запутать - в этом ты больше понимаешь. - Значит, Слияние. - Придется. Ненавижу этот ритуал... Ладно, сама знаю, надо так надо, но это вовсе не должно мне нравится! - А я ничего и не говорила, - улыбнулась Медеар такому возмущению обычно спокойной сестры. - Кто направляет? - Сперва ты, нужно разобраться, что происходит. Там уже посмотрим. - Согласна, Адар. Начинай. Обе девушки, крепко обнявшись, медленно распустили волосы, еще медленнее извлекли короткие, прочные, без всякой резьбы и финтифлюшек гребешки: желтой слоновой кости у Медеар, зеленоватый черепаховый у Адар. Несколько искусных взмахов, и волосы их настолько прочно переплелись, что вполне могли бы послужить основой для создания если не самой Ткани Существования, то ее подобия уж точно. В чем отчасти и состояла сущность этого ритуала, уходящего корнями к началу начал, к часу появления человеческого рода - или в еще более ранние времена... Но впрочем, сейчас молодых ведьм не интересовала история. Точнее, их не интересовала эта история. - Кто ведает, тот чужд пустым сомненьям, - нараспев проговорила младшая сестра. - Кто помнит, чужд бестрепетным решеньям, - как будто возражая, сказала Медеар. - Кто верит, чужд томительным расчетам, - усмехнулась Адар. Ее сестра нахмурилась. - Кто чужд всему - тот чужд и пораженьям. - Не знавший поражений чужд сраженьям, - последовал мгновенный отклик. - Кто битве чужд, не ведает полета, - согласилась Медеар. И рванулась, с треском выдирая свои волосы из переплетения. По темно-ореховым и пепельно-русым волнам пробежали искры, от боли на глазах обеих девушек выступили слезы. Брошенные наземь гребешки сцепились зубьями, как сцепляются в последней схватке два волкодава. Зато перед их внутренним взором открылась...
      ...бесстрастная серебряная маска. Нет, не маска - лицо. Женское лицо. Покрытое тонким слоем серебряной пыли вместо пудры и косметических притираний, еще сохранившее остатки жизни. Странной, но - жизни. Вместо глаз - черные жемчужины, губы сведены в почти незаметную нить, слишком длинный и тонкий нос чуть задирается кверху, гладкие бело-седые волосы незаметно переходят в узкий, высокий лоб. Лик разверзает серебряные уста. - Ведать? Какая скука! Ведающим ль не знать, сколько вам жить в разлуке, кто вы и ваша мать! Сколько вам жить в разлуке - это не вам решать. Ведать... Какая скука - зная исход, играть! Появляется вторая маска. Тяжкая, железная, но это - явная маска, под которой просто скрывается лицо человека. Из неровного отверстия рта исходит очень знакомый голос: - Будет и час, и место всякой игре в ночи. Будет не много чести, выбрав, отдать ключи. Будет не много чести, выбрав, твердить: "молчи!" - будет и час, и место. Кости, встряхнув, - мечи! Серебряный лик смеется, и смех этот больше напоминает шипение масла на раскаленной сковороде. - Выбор! Свобода воли! Сколько красивых слов, сколько счастливой боли и потерявших кров! Сколько счастливой боли - чтобы сорвать покров? Выбор, свобода воли - сказочка мира снов... Железная маска скрипит в ответ: - Сны открывают двери в мир, где измены нет - в мир победившей веры, в мир, где сияет свет. В мир победившей веры тем, кто познал Завет, сны открывают двери. Это и есть ответ. Серебро лика темнеет, становится почти свинцовым. - Сколько же раз обману ты уже отдал свой истинный, первозданный путь под немой луной! Истинный, первозданный, чище земли святой - сколько же раз обману предал ты путь, герой? Железная маска, напротив, сверкает чистотой зеркальной полировки. Голос изнутри крепнет, не узнать его невозможно. - Преданный предан дважды - себе и собой самим. Верен ли слову каждый, выбивший клином клин? Верен ли слову каждый, завоевавший чин? Преданный - предан дважды. Умершим и живым. Маска лопается от напора света. Открывая лицо эр-Рахмана - перекошенное, белое от гнева, отмеченное рваным зигзагом шрама через весь лоб...
      Внимание окружающих девушкам не слишком досаждало. Здесь - окружающих не было. Западная часть испанской земли, сохраняющая покуда имя сгинувшего в междоусобицах народа лигуров, вообще-то не была пустыней. Но как раз в этом краю никто не жил уже лет триста. И даже путники, выбиравшие ведущий через него старый имперский тракт, старались не ночевать тут. Боялись. Недобрая память вообще умирает медленно, а уж память о Дуэрской резне, в которой восставшие рабы-колоны, объединившись с варварами-лигурами, чуть не выбили имперские войска из западной Испании - такое забыть трудно. А если этого кому-то мало, чтобы держать в памяти очередной мятеж, каких за историю Pax Mediterrania случилось не сто и даже не тысяча, - таким вспоминалось завершение их восстания. Когда в Дуэре текла уже не вода - одна только кровь. Адар знала историю Испании лучше сестры, но не настолько, чтобы объяснить, почему эта местность почти безлюдна. Впрочем, вопросов та не задавала. Им вообще не хотелось говорить. Они намного лучше обычных путников чувствовали печать боли и смерти, доселе сковывающую эти земли, печать безумия и разрушения, противившуюся даже всепроникающей, уверенной поступи живой природы. Идти вперед не хотелось, но след - истинный след эр-Рахмана, а не те пометки, что открылись бы всякому имеющему глаза, - вел как раз туда. В самое сердце печати. Поэтому девушки двигались в глубины лигурийской пущи - что давно уже не была пущей, и даже лесом могла зваться лишь условно. В глубины, что хранили, согласно поверьям народа древопоклонников, воспоминания о мире, который придет потом. Память о грядущем.
      19. Меж пенных гребней тяжких волн
      Белеет в синем море утлый челн,
      Скользя меж пенных гребней тяжких волн...
      - Ликид, добром прошу - кончай! - Да ладно тебе, Зев, пусть развлекается парень. Сам знаешь, в "вороньем гнезде" сейчас сидеть - скука смертная... Крепкий волосатый кулак соприкоснулся со скулой говорившего. На мгновение, не более, но этого хватило, чтобы коренастого боцмана отбросило на полдюжины шагов. - Ze'ev, - отчеканил капитан, - прошу запомнить. Зови по имени, я не против, но не коверкай. Усек, Витольф, или повторить? - Повторять не потребовалось. - Так-то лучше. Ликид, гляди в оба, пропустишь Проход - пасть порву! - Слушаюсь, капитан! Можно вопрос? - Можно. - Зеэв, тебе вообще стихи не по вкусу, конкретно эти, или виновато мое исполнение? Усмешка спряталась в короткой, но обширной бороде, что служила капитану лучше всякой маски. - Твое исполнение точно не годится. Декламируешь, как эти кифареды из Эл-ласс, а у самого ни слуха, ни голоса. - Понял, попробую исправиться... Кэп, пол-румба влево - туман! Ze'ev чуть повернул штурвал. Достал из кармана потрепанного адмиральского кителя изумрудный монокль, протер платком, вставил в правый глаз и всмотрелся в дымку, что теперь колыхалась прямо перед носом корабля. - Хороший Проход, Ликид, срежем путь. Слезай, живо. Витольф свистать всех наверх!