Под руководством Г.Н.Флерова в Объединённом институте ядерных исследований в Дубне за получение элемента № 104 взялась группа энергичных, настойчивых, инициативных и молодых учёных, среди которых были и физики, и механики, и представители других профессий. Путь их был неимоверно тяжёл, можно сказать, что это была добровольная каторга. Работы проводились на большом циклотроне, который за свои внушительные размеры был прозван одним из гостей «циклотропом».
      Руководящих исходных данных для поисков почти не было. Существовала лишь одна гипотеза шведского учёного Юханнесена о том, что время жизни элемента № 104 должно составлять всего лишь 0,014 секунды.
      Неуловимый миг, который, казалось, зафиксировать просто невозможно. Сама гипотеза не располагала к тому, чтобы полностью на неё положиться, но другой не было, и Флеров решил ею руководствоваться.
      Легче всего получить новый элемент традиционным путём обстрела самого близкого по периодической системе соседа с несколько меньшим зарядом. Однако соседи в данном случае и сами появлялись на свет на такое короткое время и в таком малом количестве, что о традиционном методе и думать было нечего. Снова обратились к не раз уже выручавшему плутонию, решив воздействовать на него ионами неона. Расчёты показывали, что после слияния ядер этих элементов образуется ядро элемента 104, которое, конечно, самопроизвольно распадётся так быстро, что о его кратковременном существовании можно будет судить только по осколкам. Для регистрации осколков против мишени была расположена движущаяся лента — сборник. Скорость движения ленты выбрали с таким расчётом, чтобы за время предполагаемого распада только что родившееся ядро успело подойти к фиксирующим его деление стеклянным детекторам и своими осколками «процарапать» стекло, т. е., как говорят физики, оставить следы, треки, а потом эти следы надо найти, рассмотреть и изучить. Пойди, однако, найди их, если они короче длины световой волны! В электронный микроскоп такой след можно увидеть, но чтобы найти его, потребуются годы — ведь поле зрения у электронного микроскопа очень и очень мало. Совсем не радужная картина. И тогда вспомнили о химической обработке стекла. После лёгкого травления стекла в плавиковой кислоте следы от осколков выявлялись в виде лунок, в тысячу раз больших, чем их первоначальная величина, — искать их уже легче. Но почему выбрали для этой цели стекло, неужели нет ничего получше? Достоинство стеклянных детекторов в том, что они фиксировали лишь крупные осколки, никакие другие частицы — протоны, нейтроны, альфа-частицы — следов не оставляли. Стекло для детекторов требовалось особо чистое. Малейшая примесь урана могла сразу испортить результаты эксперимента. Наиболее подходящим было признано фосфатное стекло, полированное до умопомрачительной чистоты.
      После решения этой проблемы много хлопот доставила конструкция ленты-сборника. Собственно говоря, не столь конструкция, сколь её материал. Традиционное в таких случаях золото никак для такой цели не подходило — слишком мала была его прочность. Рассчитанная скорость движения ленты достигала 110 километров в час, и этого не выдерживала даже нержавеющая сталь. После долгих и мучительных поисков подобрали, наконец, сплав на никелевой основе. Эксперимент был начат, но его результаты сразу повергли исследователей в отчаяние. Стеклянные детекторы регистрировали осколки ядер 102-го, 100-го, 95-го и других элементов, только никак не 104-го. Невообразимый фон, хор, из которого выделить нужный голос просто невозможно. Строго говоря, появлению такого фона надо было бы тоже порадоваться — ведь это то самое открытие, которого обычно не ждут. Оно говорило о том, что реакция идёт не так просто, как предполагалось, она, как говорится, не однозначна, могут наряду с ней существовать и многочисленные побочные. Это явление требовало — пожалуй, ещё и сейчас требует — весьма детального изучения, между тем основная цель поиска — 104-й элемент. Есть от чего опустить руки, но этого не произошло. Пришлось мастерить масс-спектрограф, который по размерам занял одну четверть циклотрона. Трудность была преодолена с большой затратой умственной и физической энергии исследователей. Казалось бы, теперь дело пойдёт, но физиков подстерегали новые неожиданности. Соблазнительно сосредоточить на них внимание, но, к сожалению, такой возможности у нас нет, к тому же они уже описаны другими авторами.
      Откуда же всё-таки появился такой невообразимый фон? Ведь расчёты показывали, что при слиянии ядер плутония и неона образуется ядро 104-го элемента с выбросом нескольких нейтронов. Всё дело в том, что расчёты исходили из одного характера реакции, реальная же реакция пошла по иному пути. В одном случае при таком слиянии образовывался 102-й элемент, альфа-частица и нейтрон, в другом — 103-й (лоуренсий), протоны и нейтроны. Были и другие варианты, совсем уж, казалось бы, невозможные — на стекле обнаруживали следы более лёгких элементов. Последнее обстоятельство сыграло с исследователями шутку, которая чуть не привела их к ложным результатам.
      Когда после долгих бессонных ночей молодые физики отрегулировали установку и запустили её, то вся лаборатория смогла предаться ликованию: на стеклянных детекторах начали появляться следы от осколков новообразованного элемента. Их было немного, но они были! И всё соответствовало тому периоду распада, что был предсказан Юханнесеном, т. е. 0,014 секунды. Но радость оказалась слишком преждевременной. Контрольные опыты не подтвердили, что физики имели дело с 104-м элементом. Странности начались, когда вместо плутония взяли уран, заведомо зная, что ничего получиться не должно, а результат был тот же — следы на стекле, свидетельствующие о периоде распада в 0,014 секунды. Заменили теперь уран бором, и тот же эффект. Казалось, что природа просто издевается над расчётами физиков. От таких «успехов» можно было полностью растеряться, и сказать, что уныние не заглядывало в лабораторию, было бы преувеличением. В конце концов рядом тонко поставленных опытов удалось выяснить, что виновником неожиданного эффекта является изотоп америция с массовым числом 242.
      Откуда он взялся? Впрочем, это не сложный вопрос. На него ответ нашли быстро.
      Уже говорилось о многообразии ядерных реакций, которые имели место при обстреле плутония ионами неона. При этом выбрасывались нейтроны, которые в свою очередь могли проникать в другие ядра плутония, и происходило образование америция.
      Обескураживало физиков не появление этого элемента, а столь неправдоподобно быстрый, не укладывающийся в рамки всех предшествующих расчётов его распад.
      Оказывается, здесь пришлось столкнуться с явлением, которое было открыто Флеровым и Петржаком много лет назад, когда они — помните? — работали в служебном помещении станции метро «Динамо», т. е. с самопроизвольным делением ядер тяжёлых элементов. Тогда это был уран, теперь же — америций. Физики знали, что акт такого деления чрезвычайно редок. Для америция-242 это деление ранее не наблюдалось, и по сложным расчетам выходило, что оно может происходить один раз в 10 14лет. Невообразимая редкость и многократное повторение одного и того же периода жизни — 0,014 секунды.
      Есть от чего сойти с ума! Дело дошло до того, что один из исследователей, представляясь, назвал себя вместо Анатолия Америцием. Член-корреспондент АН СССР Д.И.Блохинцев, ознакомившись с результатами работ, проведённых молодыми физиками, и с их «америциевым тупиком», был восхищён открытием нового явления, но сказал, что они «нашли негра с белой кожей».
      Работа продолжалась — упорная, тяжёлая, изнурительная. Гипотеза Юханнесена оказалась ошибочной, а период деления америция-242 совершенно случайно совпал с тем, какой предсказал ученый для 104-го элемента. Это и было причиной ошибочных результатов. От гипотезы Юханнесена пришлось отказаться, а повторяющиеся 0,014 секунды твёрдо закрепить за одним из изотопов америция. Условия опыта были таковы, что у этого изотопа, при других условиях распадавшегося за несравнимо более длинный срок, образовывалось изомерное, возбуждённое ядро. Он просто не мог из-за этого жить дольше.
      Нечто подобное открыл И.В.Курчатов без малого за 30 лет до эксперимента в Дубне. Мы говорим «нечто» потому, что в Дубне разница между метастабильным и возбуждённым состояниями ядра оказалась неправдоподобно большой, у Курчатова она была куда меньше.
      Один из английских физиков охарактеризовал это открытие примерно следующим образом: по сравнению с аномалией америция, перспективы исследования которой даже трудно представить, новый 104-й элемент не что иное, как трофей, повешенный на стену. Но этот трофей по-прежнему не давался в руки.
      Только в 1964 г. после долгих трудов, преждевременной радости и горьких разочарований, неоднократных остановок и отступлений рождение 104-го элемента было безоговорочно, вне всяких сомнений зарегистрировано. Его получили не 17, как предыдущего 103-го, а целых 150 атомов. Целое состояние! Весь мир узнал об этом с большим удовлетворением, и в адрес Флерова посыпались восхищённые письма с предложениями имён для новорождённого.
      Но почти два года он оставался без имени; более того, в соответствующую клетку менделеевской таблицы его заносить не торопились. Флеров воздерживался от этого, ожидая, что скажут химики. Ведь 104-й, как предполагалось, должен сильно отличаться от других заурановых элементов; очевидно, он — экагафний, но это надо было доказать.
      За изучение химических свойств 104-го взялся чехословацкий учёный Иво Звара, окончивший Московский государственный университет. Можно представить себе, к решению какой задачи он приступил. За пять часов работы ускорителя в лучшем случае удавалось наблюдать образование лишь одного атома 104-го элемента. И жизни ему было отпущено совсем ничтожный срок. Правда, не 0,014 секунды, но и не намного больше — 0,3 секунды. То, что Иво Звара справился с почти неразрешимой задачей, заставляет восхищаться мужеством, самоотверженностью, беспредельной преданностью учёных науке и уровнем технического обеспечения современного научного эксперимента.
      Иво Звара создал своеобразную методику «мгновенной химии», которую отрабатывал в течение четырёх лет. Если 104-й — не актиноид и принадлежит к соседней группе, то у него должны быть существенные отличия в соединении с хлором. Хлориды всех актиноидов нелетучи, и их легко отделить на фильтре от хлоридов IV группы, которые летучи. В приборе Иво Звары атомы 104-го выбивались из мишени и попадали в трубки, по которым шёл газовый поток, где он и тормозился. Газ прежде всего был чистым азотом, но в него добавлялись летучие хлориды элементов аналогов — старый принцип, разработанный ещё Жолио-Кюри, но не в жидкой фазе, а в газовой. Редкие атомы 104-го, попадая в поток, немедленно образовывали хлорид и в виде такого соединения устремлялись к счётчику самопроизвольного деления ядер. Чтобы повысить летучесть хлоридов 104-го, которая всё же ниже, чем у его аналогов, опыты велись при температурах порядка 300-350°, что требовало большой надёжности и коррозионной стойкости аппаратуры. Побочно образовавшиеся хлориды актиноидов легко задерживались специальными фильтрами, а 104-й достигал «места своего назначения» за время менее 0,1 секунды и сигнализировал там о своём присутствии, не допуская сомнений в том, что он не что иное, как экагафний, со всеми химическими свойствами, присущими IV группе.
      Эпопея 104-го элемента была завершена, и Г.Н.Флеров мог без всяких колебаний дать ему название. Он написал: курчатовий.

      Убеждённый «в том, что исследование урана, начиная с его природных источников, поведёт ещё ко многим новым открытиям, — писал в своё время Д.И.Менделеев, — я смело рекомендую тем, кто ищет предметов для новых исследований, особенно тщательно заниматься урановыми соединениями».
      Этот завет стал соблюдаться ещё при жизни великого учёного и в последующее время привёл к таким результатам, которые и фантастическими романами не были предусмотрены.
      Создание целого ряда заурановых элементов можно, пожалуй, назвать научной героикой.
      Теоретическая физика тоже пришла к великим результатам.
      И тут не постесняемся задать один, как говорят учёные, некорректный вопрос: ну и что? зачем всё это нужно? Какая нам польза от элементов-призраков, жизнь которых определяют даже не в прямую, на ощупь, а по каким-то следам? А ведь всё это денег стоит — и, по всему, немалых!
      Практическое использование одного из первых заурановых элементов — плутония не вызывает сомнения. Оно тридцать лет назад было потрясающе трагичным. При создании этого элемента, как, впрочем, и других заурановых, учёные интересовались не столько физическими и химическими свойствами его, сколько энергией, выделяющейся при распаде. Да и сам уран рассматривался прежде всего с этой точки зрения. «Манхеттенский проект» завершился военным использованием атомной энергии, и мир содрогнулся от трагедии Хиросимы и Нагасаки.
      В СССР при разработке методов овладения атомной энергией сразу же было обращено внимание на возможности её мирного использования. Это выразилось в постройке первых атомных электростанций, о которых Д.И. Блохинцев шутливо сказал, что схема их немногим сложнее самовара, с той лишь разницей, что вместо угля горит уран.
      Дальновидность советских учёных, заставивших атом работать на благо людей, приобрела особую ценность сейчас, когда мир стал перед проблемой истощения известных природных энергоресурсов. «Помнится, — пишет академик А.Александров, — что ещё 20 лет назад, когда только начала работать первая в мире советская атомная станция мощностью всего 5 тысяч киловатт, многие считали, что атомная энергия — это, в общем, скорее забава учёных и инженеров и вряд ли найдёт когда-либо широкое применение, вряд ли будет конкурентоспособной с энергетикой на обычном топливе — нефти, газе и угле. Теперь так не думают. Сегодня в 16 странах мира действуют более ста атомных электростанций общей мощностью примерно 40 миллионов киловатт». А к концу века, считает академик А.Александров, до 60 процентов мирового энергопотребления обеспечит атомная, а впоследствии термоядерная энергетика.
      В «Основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 годы», принятых XXV съездом КПСС, намечается ввести в действие мощности на электростанциях в размере 67–70 миллионов киловатт, в том числе на атомных — 13–15 миллионов киловатт. Причём, как сказано в этом документе, необходимо «предусмотреть опережающее развитие атомной энергетики в европейской части СССР». Почему — в европейской? Да потому, что здесь сосредоточено около 75 процентов потребителей электроэнергии, в то время как подсчитанных запасов минерального топлива по стране на её европейскую часть приходится около 20 процентов. Кроме того, ставится задача постепенного сокращения потребления в качестве топлива такого ценного сырья для химической промышленности, как нефть и газ.
      Плутоний постоянно вырабатывается в атомных реакторах. Это металл, физические и химические свойства которого установлены с предельной чёткостью. Выяснены точки его плавления и кипения, изменение плотности в зависимости от температуры, образование шести кристаллических форм и другие свойства, «подведомственные» физике, химии, кристаллографии, металлографии и другим точным наукам. Область технического использования очень широка, не говоря уже о том, что он — «сырьевой материал» для получения других заурановых элементов.
      Плутоний, ужаснувший мир в 1945 г., в настоящее время рассматривается как средство в борьбе за продление человеческой жизни. Сердце изнашивается, деятельность его ослабевает, и ведёт это к неотвратимому концу. Вживлённый в организм больного миниатюрный стимулятор из изотопа плутония-239 сопоставим с аккумулятором, дающим добавочную энергию сердцу, но не требующим никакой перезарядки. Чтобы активность его снизилась наполовину, требуется 90 лет. На человеческую жизнь, даже с больным сердцем, этого более чем достаточно.
      Поскольку плутоний в реакторах сейчас получают в больших количествах, то плутониевый аккумулятор используется в чисто технических целях: мощность его во много раз превосходит мощность аккумуляторов химических как щелочного типа, так и свинцового; конечно, такой аккумулятор значительно дороже, но помимо мощности он располагает и ещё одним незаменимым преимуществом — миниатюрностью.
      Техническая служба последующих элементов более ограничена, но и она немалая; это пока, а в дальнейшем, следует полагать, она будет расширяться. Америций, доставивший столько треволнений открывателям 104-го, помог установить новое явление в физике, которое трудно переоценить. Гамма-излучение одного из его изотопов используется для многих измерительных целей. Тончайшая фольга или уровень жидкости с его помощью измеряются с поразительной точностью.
      Давно уже использовался искусственно радиоактивный изотоп йода для изучения состояния щитовидной железы. Теперь вовсе не обязательно вводить «меченые атомы» йода в организм. Гамма-лучи крошечного препарата америция выявят всё по накоплению в железе обычного стабильного изотопа йода. Радиографические приборы для исследования нефтяных скважин также пользуются услугами америция-241.
      Кюрий-244 — один из наиболее доступных в весовых количествах заурановых элементов. Он образуется в недрах работающего реактора. Как источник энергии он, естественно, дорог, поэтому и используется в особо ответственных приборах — автоматических метеостанциях, искусственных спутниках и аппаратуре для исследования глубин океана. С увеличением мощности атомных реакторов стоимость кюрия значительно снизится. А как источник альфа-излучения он и сейчас значительно дешевле, чем радий и полоний, требующие огромных затрат и усилий для извлечения их из рудных месторождений.
      Изотопы берклия используются пока лишь в исследовательских работах. Самый долгоживущий из них, берклий-249, имеет период полураспада 290 дней, и следует оценить его как перспективный для практического использования. Его собрат калифорний также накапливается в весовых количествах в процессе работы ядерного реактора. Некоторые изотопы его выгодно отличаются от других заурановых элементов большим числом испускаемых нейтронов при каждом акте деления (в среднем 3,5).
      Как источник нейтронов калифорний значительно выгоднее «древнего» полоний-бериллиевого, к тому же он исключительно компактен. Радиотерапия изучает возможности использования его в борьбе с раковыми опухолями. Специальные иглы, содержащие всего несколько микрограммов (тысячных долей миллиграмма) калифорния, представляют собой нейтронный источник значительной интенсивности и могут быть введены непосредственно в раковую опухоль. Многотонные установки используются для целей активационного анализа, решения задач, связанных с исследованием нефтяных скважин, целого ряда геофизических проблем. Их может заменить миниатюрное устройство, в котором содержится всего пять микрограммов калифорния.
      В урановом «котле» постоянно варится такая «каша», из которой можно извлекать изотопы самых разнообразных элементов, в том числе и заурановых, в весьма ощутимых весовых количествах. Это прежде всего даёт возможность изучить свойства элементов, что обязательно влечёт за собой их техническое применение. Пока что их использование связано с энергией выделяемых частиц, очень важное и многообразное. Изучению их предшествовала широкая практика применения радиоактивных изотопов обычных элементов — так называемых меченых атомов. Здесь просто не место уделять этому большое внимание, оно описано в десятках научных и научно-популярных книг. Следует лишь напомнить, что меченые атомы — не что иное, как искусственно созданные элементы, определённый этап в работах учёных по трансмутации, так долго считавшейся полнейшим абсурдом.
      Сомнения в целесообразности получения новых заурановых элементов стали возникать ввиду непродолжительности их существования. Однако выяснилось, что если одни изотопы какого-нибудь элемента распадаются за доли секунды, то другие (у него же) довольно устойчивы. Взять хотя бы америций-243, его период полураспада — 8800 лет; или кюрий-248, у которого время жизни 470.000 лет; у берклия-247 — 7000 лет; у калифорния-249 — 400 лет. Правда, в общей массе элемента таких изотопов совсем немного, и не они определяют в целом время его жизни. Именно это обстоятельство заставило учёных искать заурановые элементы «не по порядку».
      Ещё в 30-х гг. нашего столетия физиками была подмечена любопытная закономерность: атомные ядра, в которых число протонов или нейтронов равнялось 2, 8, 20, 50, 82, 126, отличались высокой стабильностью. Почему это так — тогда никто не знал, и такие числа в шутку назвали магическими. Позже кое-что здесь прояснилось, но название так и осталось. Сейчас выяснено, что ядро отличается особо высокой устойчивостью, если в нём количество протонов и нейтронов измеряется магическим числом. Примером может служить свинец-208, ядро которого содержит 126 нейтронов и 82 протона.
      Рядом теоретических работ показано, что число протонов 114 также является магическим, а потому следует ожидать стабильности от элемента с таким номером. Две лаборатории мира — ядерных реакций в Дубне и радиационная в Беркли — занялись изучением возможности получить элемент 114. Обычный путь — обстрел нейтронами, альфа-частицами или дейтеронами мишеней из близлежащих к 114-му элементов в таком случае бесперспективен. Эти близлежащие просто ещё не получены. Для использования же в качестве «артиллерийских снарядов» ускоренных ионов не хватает мощности ускорителей. Современные ускорители позволяют разгонять ионы элементов, ещё не достигших по своему атомному весу середины периодической системы, а при таких условиях, как показали эксперименты американских физиков, получить 114-й элемент не удаётся.
      Параллельно работам по созданию 114-го элемента ведутся поиски его в природных объектах. На первый взгляд это кажется странным, так как известно, что поиски куда более простых элементов, таких, например, как технеций, не увенчались успехом именно потому, что все его запасы за время существования Земли распались. Но это ничего не значит. Мы уже говорили о том, что заурановые элементы как результат естественных радиоактивных превращений могут снова и снова появляться в недрах и что благодаря сверхточным и сверхчувствительным методам их можно в конце концов обнаружить. Так, например, в 1942 г. американские учёные Сиборг и Перльман показали присутствие плутония-239 в природе, в урановых рудах, с содержанием 10 –14грамма на один грамм руды.
      В 1952 г. в урановых смоляных рудах из Конго учёные обнаружили ничтожное количество нептуния-237. Такие элементы получили название вторичных. Что касается 114-го элемента, то он должен быть, по-видимому, аналогом свинца, подобно тому, как 104-й оказался аналогом гафния. По всей вероятности, 114-й элемент следует искать в свинцовых соединениях. Как ни медленно, но он всё же самопроизвольно распадается. Следы этого распада можно уловить в толще свинцового стекла после обработки его плавиковой кислотой.
      Рассуждая так, учёные из группы Г.Н.Флерова стали собирать старинные рюмки, подвески, зеркала, куски стеклянного литья. Совершенно не играет роли состояние годности этих предметов, они могут быть разбитыми, представлять собой просто обломки, лишь бы были они древними, а стекло — свинцовым. После травления кислотой и шлифовки какие-то следы действительно были обнаружены, но принадлежат ли они 114-му элементу — сказать пока трудно.
      Вполне вероятно, что 114-й элемент мог оказаться на земле как космический пришелец. Академик А.П.Виноградов, геохимик и космохимик, обратил внимание физиков на железо-марганцевые конкреции, покрывающие значительную площадь на дне Тихого океана. Это бурые шарики, образовавшиеся вокруг каких-то центров кристаллизации. Не исключено, что в них спрятались и пришельцы из космоса. Научно-экспедиционное судно «Витязь» доставило физикам «подарки дна морского», и следы распада какого-то элемента были в них обнаружены. Ведутся поиски экасвинца и в свинцовых рудах — с помощью счётчика и самописца, регистрирующего редкие акты самопроизвольного деления.

      В 1924 г. мир был взволнован сообщением о том, что профессор Мите при работе с ртутно-кварцевой лампой обнаружил в ней следы золота. Из солидных учёных мало кто поверил этому сообщению: слишком уж оно попахивало шарлатанством средних веков. Проверкой сообщения занялся известный японский учёный Нагаока и после тщательно проведенной работы подтвердил его. Можно представить себе, какую сенсацию это вызвало.
      Просто поразительна интуиция алхимиков средневековья: ведь в качестве материала для изготовления золота они всегда предлагали не какие-нибудь металлы, а близлежащие к нему ртуть и свинец. Хотя и с трудом верилось, но чем чёрт не шутит: ведь с 1924 г. не только была установлена эмиссия электронов (т. е. потеря атомом какой-то своей части), но даже осуществлено настоящее превращение. Резерфорд получил из азота кислород путём обстрела его альфа-частицами. Правда, и азот, и кислород — газы. А с другой стороны, что мешает допустить, что в металлах процесс превращения облегчён, и электрические поля большой мощности способны осуществить трансмутацию? Конечно, это было заблуждением, в которое поверили немногие учёные, но на непросвещённых сообщение Мите и затем Нагаоки производило сильное впечатление. Им заинтересовалась даже такая солидная фирма, как «Сименс». Она и предоставила в распоряжение профессора средства для проведения дальнейших исследований. Ошибка была обнаружена самим же автором «открытия». Золото в ртути действительно было, но отнюдь не ртутного происхождения. Подвела слишком большая чувствительность новейших методов анализа. Достаточно было работать, имея на носу очки в золотой оправе, как следом за этим драгоценный металл обнаруживался в ртути.
      Мите не суждено было свернуть науку на алхимический путь, но его работа, хоть и ошибочная, сыграла очень даже немалую положительную роль в химии. Как так? Да очень просто: усилились исследования по изучению веществ сверхвысокой чистоты, которые, как наглядно показано в наше время, обладают уникальными свойствами, что необычайно важно для современного научного и технического прогресса.
      Идея трансмутации насчитывает не одну сотню лет. Её много раз хоронили и много же раз возрождали.
      Последний раз она возродилась благодаря успехам химии и физики, но возродилась на принципиально иной основе, не имеющей ничего общего с той, на которую опирались алхимики в своих попытках превратить металлы в золото. Уцелела лишь сама идея превращения элементов. Более того, без признания этой идеи наука должна была бы остановиться в познании окружающего мира. Блестящие работы замечательных учёных показали это со всей несомненностью. Их удачи и их неудачи в одинаковой, можно сказать, степени заставляли науку продвигаться вперёд, руководствуясь идеей превращения элементов. Достижения в этой области грандиозны, а перспективы дальнейших исследований и технического их применения просто величественны.
      Можно сказать, что идея превращения элементов лишилась алхимического содержания, но приобрела содержание научно-техническое, притом очень важное. Стоимость и значение не только новых элементов, но даже и имеющихся в природе, таких, например, как радий, несравненно выше стоимости и значения золота, хотя оно и благородный металл.
      Золото вдохновляло алхимиков, и они, не жалея сил, трудились, подготовляя почву для развития подлинно научной химии. Идея трансмутации пробилась сквозь века, несмотря на позолоченные виселицы, изгнание из академий, анафему всем тем, кто в неё верил.
      Идея восторжествовала и открыла перед наукой необозримые горизонты исследований и технического прогресса. Что же касается алхимиков, то после всех грандиозных достижений науки нашего времени уместно напомнить высказывания замечательного советского учёного А.Е.Ферсмана: «…я думаю, алхимики должны были бы признать, что их фантазии претворены в жизнь и даже превзойдены человеческим гением».