На рассвете толпа, предводительствуемая Шавтвалой, подошла к дому Гудушаури и остановилась на поляне перед деревней, чтобы выбрать посланцев для переговоров с князем.
      Из села высыпали крестьяне, пришли и старейшины, надеясь предотвратить кровопролитие и решить дело миром. Прибежал перепуганный диамбег, узнав, что вся деревня Пхелше взялась за оружие и подошла к дому Гудушаури.
      – Что случилось, в чем дело? – спрашивал диамбег.
      – Что случилось! – грозно выступила вперед Шавтвала. – А то, что обесчестили мой дом, ворвались к беззащитной вдове и похитили девушку. И нет управы на злодеев в этом мире!..
      – Кто ее похитил? – перебил ее диамбег.
      – Гудушауровские молодцы, да и ты сам...
      – Как то есть я?
      – Твои подчиненные, вот кто! Пусть земля их поглотит, пусть...
      – Будет тебе проклинать!
      Диамбег подозвал сведущих людей, узнал, что похититель заперся у себя в башне и никого не подпускает близко.
      – Арестовать и доставить его ко мне! – распорядился он, зная заранее, что приказ его не будет выполнен.
      – Как же его арестовать, ваша милость? Он никого не подпускает близко! Убить может!
      Диамбег задумался. Потом обратился к старухе:
      – Слыхала? Не проливать же кровь из-за твоей девушки?
      – Отчего же? – не унималась Шавтвала. – Если надо, так придется и кровь пролить, иначе какой же ты судья?
      – Довольно, перестань болтать! – рассердился диамбег.
      – А ты не вмешивайся в наши дела, если не годишься в начальники, и без тебя управимся!
      – Я приказываю тебе замолчать! – крикнул диамбег.
      – Зачем мне молчать? Я справедливости требую!
      – Уберите эту старуху! – закричал диамбег, но никто не двинулся с места.
      – Тебе, верно, подсунули взятку, вот ты и гонишь меня! Идемте, люди, сами учиним расправу!
      Народ волновался. Диамбег не знал, как быть, он готов был разорвать на части старуху-мохевку, но ее ограждал весь народ. Он не знал, как успокоить толпу. Неожиданно он был выведен из затруднения. Из толпы вышел старик-крестьянин.
      – Не прогневайся на меня, ваша милость, хочу говорить вами! – сказал он, снимая шапку и низко кланяясь диамбегу.
      – Говори!
      – Я хочу сказать, что если девушка пошла по своей воле, то не надо их трогать! У нас в горах не вмешиваются в эти дела, если парень и девушка полюбили друг друга. Не так ли, люди? – повернулся он к собравшимся.
      – Верно, верно ты говоришь!
      – Пошлем к ним посредников, разузнаем всю правду, тогда и решим, как быть!
      Все одобрили предложение старика.
      – Гоча! – обратилась к нему Шавтвала. – Ты верно сказал. Но что, если девушку запугают и она побоится сказать правду, что тогда?... Нет, пусть лучше отпустят домой мою внучку, мы сами ее расспросим, и если Гугуа посватается к ней, клянусь, что я им не помешаю!
      – И это верно! – подтвердил Гоча и добавил: – Бог глаголет твоими устами, Шавтвала, но помни, что все люди здесь – твои доброжелатели, и доверься им. Нельзя допустить, чтобы они перебили друг друга и пролили невинную кровь.
      Долго еще не унималась Шавтвала, упорно настаивала на своем, но диамбег резко прекратил все споры.
      – Выбирайте посредников для переговоров, все остальное – пустые разговоры! – распорядился он и, очень довольный тем, что все закончилось так просто, вернулся домой.
      Выбрали по два человека от каждого села, и те направились к дому Гугуа.
      – Гугуа, э-эй, Гугуа! – закричали посланцы, подойдя к дому Гугуа.
      – Что надо? – спросил с крепости Гугуа.
      – Мир тебе, Гугуа! Мы – посланные к тебе, выборные! Пусти нас!
      – Посредникам – честь в нашей стране! А чего вы хотите?
      – Ты – юноша отважный и доблестный, и дела твои должны быть доблестны! – сказали посланные.
      – О чем вы это?
      – А о том, что если ты девушку эту увез против ее воли, отпусти ее, не проливай понапрасну крови, не оскорбляй наших обычаев.
      – Я не смогу удержать ее насильно...
      – Тогда покажи нам девушку.
      – Нет, это невозможно.
      – Почему ты не хочешь следовать обычаям отцов?
      – А потому, что они теперь попраны, их больше не соблюдают, нет ни братства, ни дружбы. Я не верю вам!
      – А не трус ли ты?! – крикнул один из посланных.
      Гугуа схватился за ружье, но тотчас же опустил его.
      – Посредники неприкосновенны, они – выборные от народа! – сказал он. – Иначе я окрасил бы в пурпур твою рубаху.
      – Тогда покажи нам девушку!
      Гугуа наконец сдался. Ему захотелось проверить свою судьбу.
      – Подымитесь на башню. Посланцы подошли к дверям.
      – Оружие снять? – спросил один из них.
      – Я докажу вам, что я не трус: нет надобности снимать оружие!
      Посланцы все же сняли с себя оружие и сложили его у входа.
      – Мир этому дому! – сказали они и переступили порог. Гугуа принял гостей, как подобает горцу, приветливо их усадил.
      – Гугуа, – сказал один из них, – как перед богом тебе говорю, ты – парень умный. Покажи нам девушку.
      – Идите за мной! – с волнением воскликнул Гугуа.
      Он провел гостей в отгороженное плетушкой помещение, где сидела Цико, оставил их там, а сам поднялся на башню – следить за толпой.
      Девушка поднялась навстречу вошедшим и низко поклонилась им.
      После приветствий все уселись на тахту. Старший из посланцев сказал:
      – Не бойся и ответь нам открыто: добровольно пошла ты за Гугуа или нет?
      Цико, до сих пор молчавшая, вдруг воскликнула с какой-то поспешностью:
      – Я пошла добровольно, никто меня не неволил.
      – Значит, ты не хочешь возвращаться домой?
      – Нет!
      – Если тебя взяли насильно, мы можем освободить тебя. Мы всем селом пришли за тобой.
      – Нет. Я пошла по своей воле, по своей же воле я не вернусь назад и по своей же воле остаюсь здесь.
      Посланцы встали, благословили ее, попрощались и вышли.
      Гугуа ждал их с волнением. Он боялся, как бы девушка не расчувствовалась и не согласилась пойти с ними, и тогда исчезнут все его надежды на счастье. Что ему делать, если ее вчерашнее обещание было вынужденным и если она уйдет от него? Неужели отступиться? Должен ли он подчиниться обычаям своего народа? Правда, эти обычаи пошатнулись за последние годы, но новые порядки еще не пустили слишком глубоких корней. Доказательство тому – колебания Гугуа.
      Вчера он совершил ужасную грубость: он перешагнул через платок, брошенный к его ногам женщиной, но безмерная страсть, овладевшая им, была сильнее его. Теперь – совсем иное; теперь ему хочется искупить свою вину. Он со страхом обвел глазами вернувшихся посланцев и обрадовался, увидев, что Цико нет среди них. Один из гостей обратился к нему:
      – В добрый час, парень, в добрый час! Спасибо, что не нарушил наших обычаев.
      Гугуа смутился. Краска счастья залила ему лицо, и он опустил голову. Поблагодарив гостей и проводив их за дверь, он поспешно вернулся и с сильно бьющимся сердцем вошел к Цико.
      – Цико! Это правда? – еще издали закричал он.
      Цико вся зарделась, затрепетала. Гугуа бросился к ней и обнял ее. Девушка покорно прижалась к нему, склонила голову ему на грудь.

      Посредники вернулись и сообщили собравшимся волю девушки. Народ стал медленно расходиться по домам. Однако Шавтвала ничему не хотела верить, она не могла примириться с тем, что ее внучка, в которой текла ее кровь, так легко смирилась с позором.
      – Постойте, люди, не расходитесь! Не может этого быть!.. Она при мне должна признаться во всем. Ее, верно, напугали, несчастную! – кричала старуха.
      Посредники несколько раз повторяли ей свой рассказ, но она ничего не хотела слышать, и все твердила, что девушку напугали.
      – Покажите мне ее, если правда все то, что вы говорите.
      – Шавтвала! – сказал тогда один из них. – Мы хотели тебе помочь, пока думали, что совершено насилие. Ты видела, как все единодушно готовы были пролить кровь за правду. А теперь – дело другое. Все повернулось хорошо, благодарение богу, кровь не пролилась понапрасну. Если ты сама хочешь видеть девушку, ступай к ним, войди, как своя, родная, близкая, они будут рады тебе, а нам тут больше делать нечего. Не так ли? – обратился он к поредевшей толпе.
      – Так, так, верно! – подтвердили крестьяне.
      – Тогда расходитесь себе с богом по домам!
      Поляна опустела, и Шавтвала осталась одна, с глубокой горечью в душе, обиженная, оскорбленная, какой она себя считала. Горе исказило ее старое, морщинистое лицо. Люди, готовые защитить ее, обиженную, оскорбленную, слабую женщину, теперь покинули ее, убедившись, что девушка по своей воле пошла за любимым человеком. А Шавтвала так была потрясена всеми событиями, что забыла даже рассказать о том, что ее-то на самом деле оскорбили, перешагнули через ее головной платок. За этот позорный поступок народ потребовал бы Гугуа к ответу. И теперь Шавтвала вновь и вновь переживала жгучее чувство оскорбленного самолюбия. Она горела желанием отомстить Гугуа за это унижение, самое большое, какое можно причинить горянке.
      – Нет, не могла моя девочка полюбить того, кто так подло обесчестил наш дом! Я пойду одна, пускай все люди меня оставили... Я сама призову его к ответу, пусть это будет стоить мне жизни!..
      И Шавтвала двинулась к башне Гугуа. Она постучалась в дверь.
      – Кто там? – отозвались изнутри.
      – Я! – грозно ответила старуха.
      – Шавтвала! – изумленно воскликнул Гугуа и быстро отворил дверь.
      – Где моя внучка? – строго спросила она еще в дверях.
      – Там! – Гугуа указал ей рукой на клеть.
      Шавтвала направилась прямо туда, даже не взглянув на Гугуа, недоуменно застывшего у порога. Она шла такой властной поступью, так непоколебимо была уверена в своей правоте, что он не посмел даже пойти следом за нею.
      Цико, распростерши руки, бросилась навстречу бабушке, но та отстранила ее.
      – Девушка! Разве тебя не насильно удерживают в этом доме?
      Цико вся задрожала от беспощадного, сурового вопроса бабушки. Она остановилась, молча опустив голову.
      – Ты меня слышишь? – еще суровей спросила Шавтвала.
      Цико продолжала молчать.
      – Идем за мной! – приказала старуха. – И посмотрим, кто посмеет нас остановить.
      Цико испуганно подняла голову, но тотчас же снова потупилась. Она не решалась взглянуть в глаза своей бабушке.
      – Я не могу пойти с тобою, бабушка! – отозвалась она тихо, как шелест ветерка.
      Старуха застыла от изумления. Она посмотрела на девушку долгим взглядом.
      – Значит, это правда? – голос ее звучал низко, приглушенно. – Значит, все это произошло с твоего согласия? Ты сама подговорила их, чтобы они тебя похитили? Ты захотела затоптать в грязь нашу семью? Ты не пощадила меня, позволила сорвать платок с моей седой головы?
      Цико беззвучно плакала.
      – Говори!.. Говорить легче, чем совершить недостойный поступок! Разве ты стесняешься или, может быть, боишься меня? Почему? Ведь я – всего лишь старая, беззащитная женщина... Мать твоя тоже больна... Отца или дядей, защитников нашей чести, у тебя нет... Кого же тебе бояться?... Отчего молчишь? – старуха грозно подступила к ней.
      – Что мне говорить, что мне делать? – прошептала Цико.
      – Скажи, – правда ли, что ты сама уговорилась с ними?
      – Бабушка! – Цико хотела обнять любимую бабушку, прижать ее к своей груди, но старуха снова отстранила ее.
      – У тебя нет бабушки, у тебя нет родительского дома!
      – Горе мне! – простонала Цико.
      – Зачем тебе плакать? Ты оскорбила честь предков и не плакала от этого, а теперь зачем же плакать?
      Гугуа слышал этот разговор. Он не мот больше оставаться в стороне. Он почтительно приблизился к Шавтвале.
      – Бог свидетель, она ничего не знала, у нас не было никакого уговора.
      – Значит, это ты так по-молодечески оскорбил старуху... Что ж, заслуга большая, на всю жизнь хватит тебе славы!.. – перебила его старуха.
      – Прости, Шавтвала! Любовь к Цико заставила меня так поступить!
      – У мужчины все поступки должны быть исполнены мужества. Ему недостаточно только уметь палить из ружья!
      – Но как же мне теперь поступить? – спросил Гугуа.
      – Как? – старуха задумалась. – Ты говоришь, что девушка ни о чем не знала, что ее похитили. Если бы у нее были родственники-мужчины, отец или братья, они знали бы, как с тобой разговаривать. А я, что я? Я – старая, беззащитная женщина. Что я могу сделать? Вот, я только пришла за нею. Отдай ее мне обратно!..
      – Да, – перебил ее Гугуа, – тогда она не любила меня. Но теперь все изменилось. Теперь Цико любит меня, и почему хочешь ты разрушить счастье двух людей? Зачем я должен отдать ее тебе? Я люблю ее и не хочу потерять.
      Старуха молчала.
      – Хорошо, – снова заговорила она. – Пусть будет по-вашему. Но сегодня я заберу ее домой, и, если ты на самом деле хочешь взять ее в жены, ты завтра же зашлешь сватов, и мы отдадим ее с честью, как полагается у людей.
      Гугуа сперва обрадовался этим словам, но вдруг испугался: а что ему делать, если они не отдадут ее добровольно?
      – Нет, – решительно сказал он. – Я не могу так поступить. Не могу расстаться с нею. Лучше я сегодня же сыграю свадьбу, чтобы вас успокоить.
      – Нет, Гугуа, – снова прервала его Шавтвала. – Ты оскорбил наш дом, ты должен просить у нас честью...
      – Нет, этого не будет!
      Цико все это время беззвучно стояла в стороне, словно разговор шел не о ней. Только пальцы ее, перебиравшие концы шали, чуть заметно дрожали.
      – Нет! – вдруг выступила она вперед. – Я люблю Гугуа, и не дай мне бог хоть одно мгновение прожить без него. Я не пойду с тобой, бабушка! – решительно заключила она.
      Могучий порыв счастья охватил Гугуа при этих словах, он кинулся к ней и крепко ее обнял.
      Ошеломленная Шавтвала застыла на месте.
      – Хорошо, Цико!.. Хорошо, пусть будет так!.. – она повернулась и медленно направилась к двери.
      Цико и Гугуа бросились следом за ней, но она остановила их. По ее высохшим щекам потекли слезы.
      – Не беспокойся!.. Я – не твоя больше, и ты – не моя!
      Цико замерла на месте. Старуха вышла за дверь. Проводив старуху, Гугуа подошел к Цико.
      – Не горюй, на днях сыграем свадьбу, и они помирятся с нами! – ласково сказал он.

      Супруги Гудушаури сидели на балконе своего дома и обозревали раскинувшуюся за рекой долину. Долина эта принадлежала всей деревне и была общинным пастбищем. Сам Гудушаури также пользовался этим пастбищем, как один из жителей деревни. Для него это было очень удобно и выгодно, так как он мог выгонять туда пастись коней своих гостей, которые часто, наезжали к нему по разным делам.
      Давно уже Гудушаури точил зубы на этот участок земли.
      Он хотел завладеть им так же, как завладевал другими землями, но все его попытки кончались неудачей.
      Однако с недавних пор сельчане размежевали эту землю по дворам, огородили ее и впредь определили для покоса.
      Хорошенько пораздумав, Гудушаури решил воспользоваться этим. Он подговорил диамбега выпросить у правительства эту землю под пастбище для казачьих коней. При этом посоветовал ему написать в своем докладе, что якобы, и раньше долина эта была казачьим пастбищем, но что крестьяне, назло казакам, огородили ее себе на покос, лишив таким образом казаков всякой возможности содержать лошадей, что в этих местах очень развито воровство и разбой и что местные жители будто бы всячески хотят избавиться от властей, чтобы свободно заниматься грабежами.
      Бумага была составлена, – под нею подписались казаки, сотники и сам диамбег, – и отослана губернатору. И теперь со дня на день ждали ответа.
      – Смотри, как обхаживают землю! – прогнусавила княгиня, обращаясь к супругу.
      Какой-то крестьянин работал на лугу, старательно очищая его от камней.
      – Пусть обхаживают! Нам же лучше, – получим обработанную землю! – ответил князь.
      В эту минуту во двор вошел диамбег. С улыбочками и поклонами направился он к хозяевам.
      После приветствий княгиня пожелала осведомиться, как кончилось дело Гугуа Залиашвили, хотя и сама уже разузнала все подробно от своих девок.
      – Просто, очень просто! – ответил диамбег. – Девушка пошла, оказывается, по своей воле, и я разогнал крестьян по домам.
      – Очень хорошо поступили, – одобрила княгиня. – Если молодые любят друг друга, причем тут остальные?
      – Глупый народ, княгиня, в жизни своей таких глупых людей не встречал!
      – Понятное дело, – крестьяне! Откуда бы у них взялся ум? – жеманно подтвердила княгиня.
      – Пока не приказал вытянуть их плетьми, ни за что не хотели расходиться! – соврал диамбег.
      – Так и следует, если крестьяне закусят удила, потом их уже не удержишь, – глубокомысленно добавил феодал.
      – Такой шум подняли под вашими окнами, – подобострастно разглагольствовал диамбег, – с трудом их разогнал.
      – Да, бумаги пришли, – обратился он к князю.
      – Какие бумаги?
      – О покосе.
      – Что вы говорите? – обрадовался князь. – Чего ж вы молчали до сих пор? Ну, что пишут? – с нетерпением спросил он.
      – Вот они, – диамбег протянул бумаги. – Приказывают объявить крестьянам, чтобы немедленно разобрали изгороди. А если не согласятся добровольно, велят выгнать туда коней и потравить покос.
      – Прекрасно! – воскликнул князь, потирая руки от удовольствия.
      – Пусть-ка теперь посвоевольничают! – торжествующе добавила княгиня.
      – Разве вы сомневались, что будет такой ответ? – самодовольно спросил диамбег.
      – Нет, конечно! Однако!..
      – Разрешите прочитать?
      Диамбег прокашлялся и прочитал бумагу, содержание которой полностью совпадало с желаниями князя.
      – Как же быть дальше?
      – Завтра оповещу народ, – сказал диамбег.
      – Зачем откладывать до завтра? Сегодня суббота, весь народ в сборе. Надо объявить сегодня же, – сказал князь.
      – Да, так будет еще лучше!
      – Эй, малый, позови-ка сюда старосту и урядника.
      – Они здесь, барин.
      – Попроси их сюда.
      Диамбег сообщил старосте о новом распоряжении и приказал ему быть готовым. Уряднику было сказано, чтобы он тоже держал людей наготове, – в случае неподчинения или каких-либо беспорядков, надо было тотчас же выгнать на покос лошадей. Однако приказано было не пускать в ход оружия.
      – У нас тут стоит воинская часть, – добавил князь, – не обратиться ли и к ним, чтобы поддержали в случае чего?
      Диамбег сперва колебался, но Гудушаури убедил его в целесообразности этого мероприятия, подтвердив свои доводы несколькими случаями из собственной своей разбойничьей практики в бытность правителем Осетии.
      Между тем староста вышел к собравшимся крестьянам. Его окружили и принялись расспрашивать, что нового, зачем прибыл диамбег. Староста объявил им приказ губернатора, привезенный диамбегом.
      Известие это ошеломило крестьян. Они как бы окаменели от неожиданности. В самом деле, они с величайшим трудом расчистили горную поляну от камней и щебня, о которые крошится коса, провели воду, огородили участки, – на все это было положено столько усилий, столько трудового пота было пролито несчастными людьми! Наконец-то отвоевали они себе у суровой природы по клочку земли, с ладонь величиной, чтобы кое-как прокормить скотину, и теперь со всем этим надо проститься, снова остаться ни с чем.
      – Не будет этого, пока мы живы! – громом прокатилось в толпе.
      – Всей общиной пойдем защищаться, не уступим земли, политой потом нашим!..
      С таким решением разошлись по домам до утра.
      Настало утро. К диамбегу явились двое старейших и сообщили ему о решении схода. Диамбег разгневался, грубо обошелся с посланцами, приказал казакам выгнать лошадей на покосы и разобрать изгороди.
      Все село – мужчины и женщины, старики и дети – двинулось сплошной стеной отстаивать покос. Но отряды диамбега перерезали крестьянам дорогу через мост. Два лагеря, грозясь и переругиваясь, остановились друг против друга на двух концах моста. Но никто не решался первым вступить на мост, – такого смельчака ждала верная смерть от пули противника.
      В это время сам диамбег во главе воинской части появился со стороны села и, въехав прямо в толпу, приказал избивать крестьян плетьми и ружейными прикладами. Толпа дрогнула и стала разбегаться.
      Вдруг Гугуа выскочил вперед, потрясая в воздухе ружьем. Он крикнул:
      – Вперед, за мной! Умрем, но не отступим, – и побежал вниз вдоль реки.
      Несколько человек кинулось следом за ним. Смельчаки перемахнули через реку вброд и обошли стражников сбоку. Их бросились преследовать люди из отряда диамбега. Началась рукопашная схватка. Попытавшиеся пробежать по мосту стражники были зарублены на месте.
      Командир отряда, встревоженный размерами событий, кинулся на помощь к своим солдатам, но женщины настигли его и забили камнями.
      Между тем диамбег попался в руки Гугуа, тот одним ударом свалил его на землю.
      – Собака, собака! – крикнул он. – Зачем ты пролил невинную кровь? Как собаку, помечу я тебя собачьей меткой!
      И он оторвал у диамбега ухо. Тот заревел диким голосом от боли и потерял сознание.
      Из соседней деревни прибежали мужчины на помощь. Они постепенно разняли дерущихся и к вечеру развели их по домам. Жертвами этого подлого дела пало десять человек убитыми: семеро крестьян и трое стражников. Были и тяжело раненные.
      Покос был снова огорожен крепким забором, – его отстояли крестьяне.

      Как-то вечером, вскоре после этих событий, в доме Гугуа стоял веселый шум: там пели, играли на пандури, хлопали в ладоши. В доме праздновалась свадьба – Цико и Гугуа радостно сочетались узами брака.
      А в это время к дому Гудушаури бойко подкатил, звеня бубенцами, тарантас, из него выскочил тощий, как бы весь расплющенный и вытянувшийся от худобы, длинный мужчина. Бесцветные серые глаза, коварное лицо и лисьи движения – все говорило о безмерной изворотливости и лживости этого человека. Сразу было видно, что он способен пойти на любую подлость из-за собственной выгоды, а дряблые щеки свидетельствовали о его приверженности к вину.
      Это был следователь, назначенный по делу о крестьянском «бунте».
      В доме Гудушаури все засуетились, забегали, сам хозяин вышел на крыльцо навстречу дорогому гостю. Они по-дружески приветствовали друг друга, как давнишние знакомые.
      Войдя в гостиную, сразу же заговорили о «бунте».
      – Ждем вас, ждем, Иван Иваныч, насилу-то– дождались!
      – Дела, князь, дела! Я – человек службы, вечно занят, а то я и сам рвался сюда, хотел немного попользоваться благодатным горным климатом! – он подошел к окну и распахнул его.
      – Ах, ах! Что за воздух, прямо живительный!
      – Да, воздух у нас хороший! – подтвердил князь.
      – Как княгиня изволит поживать? Что у вас нового? – оживленно говорил следователь.
      – Спасибо, благодарение богу, живем понемножку. Только вот народ у нас вконец развратился, нет покоя от крестьян... – забрюзжал князь.
      – Ничего, мы им подрежем крылья, – с угрозой воскликнул следователь.
      – Слова им не скажи... Прямо невозможно стало здесь жить. Все точно сговорились, – ни в батраки никто не идет, ни в услужение... А если кто посмеет нарушить этот негласный уговор, деревня сейчас же изгоняет такого человека, выселяет его семью.
      – Как выселяет?
      – А так: отрешают его от общины, не разговаривают с ним, не дают ему ни огня, ни воды.
      – Скажите!
      – Если вы теперь не привлечете их к ответу, нам ничего не останется, как бросить все и уехать отсюда.
      – Что вы, что вы, как это можно!
      – Присылают неопытных диамбегов и оставляют нас на их попечение! – жаловался князь.
      – Потерпите, вот увидите, как я с ними расправлюсь! Прикажите позвать ко мне старосту. Сегодня сюда прибудет сотня казаков, я применю к ним экзекуцию.
      – Вот это прекрасно! – воодушевился князь.
      – А главарей вы знаете?
      Князь перечислил четырнадцать человек зачинщиков, среди них был назван и Гугуа Залиашвили.
      Следователь записал имена в свою книжку.
      В эту минуту сообщили о приходе командира сотни. Его попросили войти. Он отдал честь следователю, доложил, что прибыл со своей сотней в полное его распоряжение, и только после этого поклонился хозяину дома.
      Следом за ним вошли, бряцая саблями, урядники, староста и заместитель диамбега (сам диамбег лежал в больнице), представились следователю и вытянулись в струнку вдоль стены.
      Следователь отдал приказ немедленно взять под стражу всех людей, перечисленных в списке.
      Староста, урядник и несколько стражников направились прямо к дому Гугуа, где собрались на свадьбу почти все «зачинщики». Староста объявил им, что следователь требует их к себе.
      – У Гугуа свадьба, как же он может уйти из дому? – заволновались гости.
      – Ничего, – успокоил их Гугуа, – пусть гости веселятся, мы пойдем, нас опросят и отпустят обратно.
      Он снял с головы свадебный венец и первым вышел из дома.
      Крестьяне были совершенно уверены в своей правоте; они предполагали, что диамбег, староста и сам Гудушаури должны были жестоко поплатиться за произвол и бесчинства, а главному виновнику, Гудушаури, может быть, даже не миновать и ссылки в Сибирь. Ведь нельзя же было, в самом деле, душить и притеснять целую деревню ради выгоды одного человека. Так они думали. Когда же явились, следователь приказал немедленно взять всех под стражу, причем следствие отложил на следующий день.
      Началось следствие, как всегда, беспокойное, суетливое, бесконечное. Все люди целыми днями толпились перед дверью следователя, на допрос вызывали беспорядочно – то одного, то другого, и стояла работа в самую страдную рабочую пору, и люди изнывали от горя и забот.
      Следователь арестовал еще пять человек. Все надежды крестьян развеялись, как дым. Арестованных препроводили в город, и в дома к ним поставили казаков.
      Пусть читатель представит себе, как томилась несчастная Цико, оставшаяся без мужа.
      Потекли тревожные, тоскливые дни. Каждый день она тщетно ждала вестей из Тбилиси о любимом муже.

      Шли дни, недели, месяцы. Суд не выносил никакого решения об арестованных, они по-прежнему сидели в тюрьме и ждали своей участи.
      Посланные из деревни несколько раз ходили в город, передавали деньги арестованным и обивали пороги сильных мира сего, умоляя ускорить дело, но тщетно! Оно ни на шаг не сдвигалось с места.
      Горе Цико усугублялось еще тем, что для нее были закрыты двери родительского дома, и она жила одна, бесприютная, неприкаянная.
      Однажды спустилась она с кувшином к роднику. Подставила кувшин под струю и, ожидая, пока он наполнится, прислонилась к дереву. Она задумалась. Ей припомнилась вся ее трудная, горькая жизнь. Она рано осиротела, и с тех пор слезы и причитания матери и бабушки неизменно сопутствовали ей в жизни. А потом одно только мгновение счастья – и снова горе, одиночество. За что? Цико тихо заплакала.
      У родника сошлись путники. Они освежились водой и присели на камни отдохнуть.
      – Что нового в городе? – спросил один.
      – Эх, – вздохнул другой, – весь город жалел о них, прямо сгорал от жалости...
      Цико насторожилась, вытерла слезы, подошла ближе, нагнулась взять кувшин, но задержалась, прислушиваясь.
      – Стон стоял в городе. Ну, что ж, – Гугуа и Махута приговорены к повешению, а остальных – в Сибирь.
      – Ироды, безбожники! – раздалось вокруг, но Цико уже не слышала этих возгласов. Что-то оборвалось у нее в груди, в глазах потемнело, она зашаталась и всем телом рухнула прямо на камни над родником.
      К ней подбежали. С трудом привели ее в чувство, подняли на руки и понесли домой.
      Дали знать матери и бабушке. И те тотчас же прибежали к своей несчастной девочке.
      Но никакой уход, никакие заботы не могли поднять ее на ноги. Она вся горела в горячечном жару, бредовые видения одолевали ее. Цико угасала с каждым днем, таяла, как восковая свеча.
      Одна только суровая бабушка, которая недавно так неумолимо оттолкнула от себя Цико, теперь нежно ухаживала за ней, не жалея своих сил, исполняя каждое ее желание. Мать от горя тоже свалилась в постель.
      Однажды вечером Цико как будто немного успокоилась, затихла. Бабушка, выбившаяся за день из сил, задремала. Было около полуночи, когда Цико вдруг приподнялась, прислушалась к тишине и бесшумно соскользнула с постели. Ее глаза безумно блуждали.
      Она осторожно открыла дверь и, что-то бормоча про себя, вышла на залитый лунным светом двор. Щеки ее пылали, губы пересохли от жара. Ее как бы сжигал внутренний огонь. Она побежала к реке. Иногда она выкрикивала что-то бессвязное и только без конца повторяла имя Гугуа, как бы ведя с любимым нескончаемую беседу.