Проведя своего студента через искус глянцем, Бернетт забрал рукопись «Молодых людей» себе. Несколько недель она пролежала в редакции «Стори», пока главный редактор решал, печатать рассказ или нет. Сэлинджеру, которому Бернетт ничего определенного не обещал, эти недели наверняка показались вечностью.

Бернетт не собирался протаскивать Сэлинджера в печать. Не сказать, что он открыл в парне, который отмалчивался на занятиях в заднем ряду, редкостное литературное дарование и проложил ему прямую дорогу к славе. Сначала он заставил Джерри самого попытать счастья. Как литературному наставнику Бернетту, должно быть, хотелось опубликовать произведение своего подопечного, но как учитель он прежде предоставил ему возможность испробовать другие варианты и взял рассказ только после того, как Сэлинджеру отказали в другом журнале.

Джерри только-только отметил свой двадцать первый день рождения, когда в январе 1940 года редакция «Стори» уведомила его, что рассказ «Молодые люди» будет напечатан в ближайшем номере. В ответ Сэлинджер сообщил Уиту Бернетту, что он «потрясен» известием и наконец может вздохнуть с облегчением. «Ну и слава богу! – воспроизводил он вероятную реакцию однокашников. – А то мы думали, это все один треп»[31]. Теперь вдохновленному успехом Сэлинджеру не терпелось целиком посвятить себя писательскому труду – в Колумбийский университет он после каникул больше не вернулся. Его формальное образование на этом было завершено.

Поверив, что «Молодые люди» открыли ему путь к блестящей литературной карьере, Сэлинджер носился с рассказом как с долгожданным младенцем. Пятого февраля редакция «Стори» сообщила, что собирается рассылать рекламные листки с анонсом рассказа и известием о появлении на литературной сцене нового имени. Сэлинджер с удовольствием составил список адресов, по которым хотел бы, чтобы была доставлена реклама, а вскоре после этого получил сигнальный экземпляр номера с рассказом.

По словам Сэлинджера, каждый день ожидания публикации был для него как канун Рождества. Он без конца строил планы, где бы лучше отметить выход рассказа, а пока сидел дома – родители в это время куда-то уехали, предоставив Джерри самому себе, – целыми днями слушал пластинки, пил пиво, устраиваясь с пишущей машинкой то в одной, то в другой комнате, и вслух, не смущаясь отсутствием слушателей, читал свои вещи[32].

Только 24 февраля, то есть почти через полтора месяца после того, как журнал принял его рукопись, Сэлинджер вспомнил, что надо бы поблагодарить редакцию «Стори». На восторженное письмо Джерри Бернетт ответил с отеческой теплотой. Он выразил надежду, что в напечатанном виде рассказ не разочарует «критического глаза» автора, и пригласил Сэлинджера на ежегодный майский ужин Писательского клуба[33]. Тот с радостью принял приглашение.

Наконец сочинение Дж. Д. Сэлинджера было представлено миру – пять страниц в весеннем номере журнала «Стори» занимал рассказ, за который автору с некоторой задержкой было заплачено 25 долларов.

В рассказе в нелепом виде выведены чем-то похожие на самого Сэлинджера и на его богатых приятелей персонажи, глубоко озабоченные пустяковыми обстоятельствами своего бездумного существования. Это довольно типичная для того времени вещь, написанная под сильным влиянием Фицджеральда.

Рассказ «Молодые люди» состоит по большей части из диалога между не пользующейся успехом девушкой по имени Эдна Филлипс и Уильямом Джеймсоном-младшим, застенчивым юношей, вечно грызущим ногти и поглощающим скотч бокал за бокалом. Дело происходит на вечеринке, беседа клеится плохо – Эдна тщетно пытается завладеть вниманием Джеймсона, а тот тем временем не сводит глаз с кукольной блондинки, охмуряющей поклонников в соседней комнате.

Подобно многим будущим персонажам Сэлинджера, парни и девушки в «Молодых людях» беспрерывно курят. Это дает автору возможность ввести опорную деталь – черный, изукрашенный блестками портсигар, в котором у Эдны в итоге кончаются сигареты. Когда Джеймсону удается наконец избавиться от ее общества, Эдна поднимается наверх, в комнаты, куда ни ей, ни остальным гостям заходить не полагается.

Двадцать минут спустя она возвращается. Соблазнительная блондинка сидит в окружении парней. Один из них сжимает стакан с виски в одной руке и обкусывает ногти на другой. Эдна открывает свой портсигар в блестках – в нем откуда-то взялись штук десять сигарет. Она закуривает и просит компанию поставить другую пластинку. Эдна Филлипс хочет танцевать.

В годы затянувшейся Великой депрессии публике нравилось читать о богатых и беззаботных. Но рассказ «Молодые люди» отнюдь не внушал читателю зависть к цветущей юности, а знакомил его с неприглядной правдой о высших слоях общества. В рассказе разоблачалась пустота и заурядность жизни, которую ведут изнеженные молодые люди: персонажи первого опубликованного Сэлинджером произведения скучны и истеричны, заученные навыки поведения не позволяют им взглянуть на себя со стороны или проявить сочувствие к другому.

Когда эйфория от публикации «Молодых людей» начала проходить, Сэлинджер обнаружил, что следующие его рассказы никто покупать не спешит. На протяжении восьми месяцев он предлагал их разным журналам, а те неизменно отказывали. Делая вид, что не принимает этого близко к сердцу, он убеждал всех, что для него важен сам процесс сочинительства, писал Уиту Бернетту о своем окончательном решении выбрать карьеру писателя. На самом же деле Сэлинджеру с трудом удавалось побороть уныние, он даже подумывал, не стать ли ему актером или драматургом.

В марте 1940 года Сэлинджер показал Бернетту рассказ «Оставшиеся в живых», написанный, видимо, еще в 1939 году. Бернетт счел произведение талантливым, но финал показался ему несколько невнятным, и он вернул рукопись автору на доработку. В апреле Сэлинджер передал редактору «Стори» написанный в форме эмоционального диалога рассказ «Повидайся с Эдди».

Его героиня – эгоистичная роковая красотка, от скуки ломающая жизнь окружающим ее людям. Бернетт снова не взял рассказ в печать, но на сей раз попытался смягчить отказ словами, что, хотя лично ему эта вещь нравится, в «Стори» нет для нее места[34]. Шестнадцатого апреля он отправил Сэлинджеру письмо, в котором посоветовал ему обратиться в журнал «Эсквайр», и приложил к письму рекомендательную записку, адресованную редактору «Эсквайра» Арнольду Гингричу. Чтобы не показать, насколько он разочарован, Сэлинджер уже на следующий день поблагодарил Бернетта за одобрительный отзыв. «Он почти полностью меня удовлетворил»[35], – уклончиво писал Сэлинджер, а рассказ «Повидайся с Эдди» вместе с рекомендацией Бернетта в это время уже находился на пути в редакцию «Эсквайра». Там рассказ не приняли, а затем «Повидайся с Эдди» был отвергнут еще несколькими изданиями.

Несмотря на это, в мае интересы Сэлинджера взялось представлять престижное литературное агентство с Мэдисон-авеню «Гарольд Обер». Начинающего писателя поручили заботам Дороти Олдинг. Ей было 30 лет, в агентстве она проработала два года и могла похвастаться такими клиентами, как Перл Бак[36] и Агата Кристи. Но для Сэлинджера гораздо важнее было, что среди клиентов «Гарольда Обера» числился его кумир Фрэнсис Скотт Фицджеральд.

Однако, если Джерри надеялся, что Дороти Олдинг обеспечит ему публикации в журналах, то надежды его оказались напрасными. Вскоре после подписания контракта с «Гарольдом Обером» он упомянул в письме, что один из его рассказов вот-вот должен появиться в «Харперс базар». Но «Харперс базар» впервые напечатал Сэлинджера только в 1949 году, а о рассказе, так в этом журнале и не опубликованном, никаких сведений не сохранилось. В августе Сэлинджер послал Бернетту еще один рассказ. Название его неизвестно, напечатан он не был.

Сэлинджер мог утешать себя тем, что у Скотта Фицджеральда тоже был период, когда он не мог ничего напечатать. Собственно, чтобы взглянуть на окна квартиры, в которой Фицджеральд когда-то переживал череду издательских отказов, Сэлинджеру, выйдя из дома, надо было пройти всего один квартал – первое манхэттенское жилище Фицджеральда, где он поселился за полтора месяца до рождения Джерри, находилось на Лексингтон-авеню, 1395, угол 92-й улицы.

Видя, что у «Гарольда Обера» не получается продвинуть его рассказы в печать, Сэлинджер снова начал задумываться о занятии драматургией. У него были планы переделать «Молодых людей» в пьесу и сыграть в ней главную мужскую роль. Какое-то время он пробовал силы в написании радиосценариев, сотрудничая с программой, которую продюсировало издательство «Стори пресс»[37]. Больших успехов в радиодраматургии Сэлинджер не добился и даже порывался было прекратить писать. «В двадцать один год я казался себе конченым человеком»[38], – печаловался он.

В конце лета 1940 года Сэлинджер на месяц отправился в путешествие по Новой Англии и Канаде, чтобы спокойно поразмыслить о будущем. Одиночество и смена обстановки пошли ему на пользу – он начал сочинять большой рассказ, герои которого встретились и беседуют в холле гостиницы. Из Квебека он с воодушевлением писал Бернетту: «В этом городе полно сюжетов». На волне воодушевления Сэлинджер укрепился в мысли, что писание рассказов станет делом его жизни. Позднее, в периоды творческого застоя, он отправлялся за вдохновением в Канаду.

Из путешествия Сэлинджер вернулся преисполненным надежд, но жизнь не спешила их оправдать. Четвертого сентября журнал «Стори» отверг еще один его рассказ. В тот же день Сэлинджер дописал начатый им в Канаде рассказ про встречу в гостинице и послал его некоему Жаку Шамбрену, которого Бернетт в марте мимоходом рекомендовал ему в качестве агента[39]. Он хотел, чтобы Шамбрен предложил рассказ редакции «Сатердей ивнинг пост»[40].

О дальнейшей судьбе рассказа (как, кстати, и о человеке по фамилии Шамбрен) ничего не известно, но очевидно, что к публикации он принят не был. Но Сэлинджер не оступился – достал, как он сам выразился, «со дня ящика письменного стола» рассказ «Оставшиеся в живых», переписал его и послал Бернетту, приложив записку, в которой смиренно извинялся за несовершенство своего произведения. Как автор и ожидал, Бернетт рассказ не напечатал и на этом его следы затерялись.

Несмотря на неудачи, Сэлинджер не унывал. В сентябре он сообщил Уиту Бернетту и Элизабет Мюррей, что собирается написать автобиографический роман, который «станет новым словом»[41] в литературе. Трудно было представить, что такого он мог рассказать о своей жизни, что заставило бы людей этот роман покупать, однако Бернетту идея понравилась. С учетом прохладной реакции на предыдущие его сочинения живой интерес Бернетта к задуманному роману должен был показаться Сэлинджеру несколько неожиданным, но он тогда был молод и наивен, хотя, скорее всего, наивным себя не считал. Если он надеялся, что в ожидании ненаписанного романа Бернетт станет благосклоннее относиться к его рассказам, то надежда его оказалась напрасной. Редактор «Стори» все настойчивее требовал у Сэлинджера рукопись романа, один за другим отвергая рассказы.

Джерри Сэлинджер верил в свое писательское призвание, что не мешало ему переживать периоды сомнений – об этом говорят его самоуничижительные высказывания. И тем не менее он обладал профессиональной настойчивостью, врожденной или благоприобретенной, которая оставалась с ним на протяжении всей его творческой карьеры.

Говоря о творческом пути Сэлинджера, особенно о самом раннем его этапе, важно видеть разницу между честолюбием и уверенностью в себе. Сэлинджер, без сомнения, был уверен в собственных силах, но, когда уверенность иссякала, его поддерживало честолюбие. В 1940 году оно было направлено у него на достижение признания и литературного успеха. В последующие годы устремления Сэлинджера стали другими, но само по себе честолюбие никогда его не оставляло.

В конце 1940 года «Повидайся с Эдди» был напечатан в малотиражном университетском журнале «Юниверсити оф Канзас-Сити ревью». А в голове у Сэлинджера тем временем уже начал в общих чертах складываться замысел, который со временем оформился в роман «Над пропастью во ржи».

В те самые дни, когда рассказ «Повидайся с Эдди» увидел свет и к Сэлинджеру вернулась уверенность в собственных силах, в Голливуде на сорок пятом году жизни умер Фрэнсис Скотт Фицджеральд.

В 1941 году Сэлинджер приобрел репутацию многообещающего писателя, серьезного и при этом интересного широкому читателю[42]. При этом он писал рассказы в двух принципиально разных ключах: очевидно коммерческие и те, что призывали читателя к глубоким раздумьям. Ближе к концу года, по мере того как крепли его мастерство и репутация, он уже буквально разрывался между легким и серьезным жанрами.

Удачной аллегорией этих двух полюсов могут служить два эпизода из жизни Сэлинджера: тот, что относится к началу года, проникнут атмосферой легкомысленно-приятного времяпрепровождения, а тот, что к концу, – предчувствием скорой войны.

Публикация рассказа «Повидайся с Эдди» порадовала Сэлинджера, но денег не принесла. Решив заработать, он вместе со своим старшим соучеником по Вэлли-Фордж Гербертом Кауфманом в начале 1941 года устроился развлекать публику на «Кунгсхольм», роскошный круизный лайнер, принадлежавший Шведско-американской пароходной компании[43].

Пятнадцатого февраля теплоход отправился из зимнего Нью-Йорка в девятнадцатидневный круиз по Карибскому морю с заходами в порты Пуэрто-Рико, Кубы, Венесуэлы и Панамы. Вместе с пассажирами, которым хотелось насладиться теплом тропиков и отвлечься от мыслей о войне, Джерри Сэлинджер отправился в долгий оплачиваемый отпуск – флиртовать с девушками и нежиться под лучами солнца.

На борту судна он по долгу службы участвовал в театральных представлениях, танцевал с дочерьми богатых пассажиров и целыми днями исполнял роль заводилы в спортивных играх на палубе. На снимке, сделанном на «Кунгсхольме», Сэлинджер предстает в образе, как нельзя более подходящем ситуации, – веселым, безупречно одетым и ухоженным. В круизе ему очень понравилось. Позднее, желая мысленно сбежать от суровой реальности, он часто вспоминал это плавание, солнечные пляжи Пуэрто-Рико и залитую лунным светом гавань Гаваны.

Время, проведенное на «Кунгсхольме», как оказалось, было последними днями беспечности – как для молодого писателя, так и для всей Америки. В Европе уже больше года продолжалась Вторая мировая война. И хотя Соединенные Штаты всячески оттягивали свое вступление в войну, она накладывала отпечаток на все сферы жизни американского народа. Когда в 1940 году Германия вторглась во Францию, конгресс принял Закон об ограниченной воинской повинности – начался первый в истории Америки призыв в невоенное для страны время.

Даже на борту лайнера «Кунгсхольм» война была постоянной темой для разговоров. Шестого марта Сэлинджер сошел на берег с уверенностью, что у читающей публики хорошим спросом будут пользоваться жизнеутверждающие рассказы о военных. Решив использовать случай и пробиться в щедрые на гонорары популярные журналы, он стремительно написал рассказ «Виноват, исправлюсь», короткую, традиционную по стилю вещь о прелестях армейской службы. Сэлинджер ориентировался на самого массового читателя, поэтому в рассказе нет ни его прежних героев, избалованных богатых деток, ни намека на психологические изыски. Простая история с эффектной концовкой в духе О. Генри писалась для того, чтобы вызвать улыбку у читателя… и быстро найти издателя.

То ли по примеру собственных героев, то ли в подражание Фицджеральду, который в 1917 году пошел в армию добровольцем, сразу после окончания рассказа «Виноват, исправлюсь» Сэлинджер попытался записаться на военную службу. Еще летом 1940 года он наивно мечтал о том, как станет писать свой роман на передовой.

Поскольку рьяного патриотизма за Сэлинджером до той поры не замечалось, его стремление в армию кажется странным. Можно только гадать, не было ли оно вызвано тем, что Джерри становилось все менее уютно жить и работать в родительской квартире. За «Молодых людей» он получил 25 долларов – даже если бы Сэлинджер продавал журналам по рассказу в месяц, на самостоятельную жизнь этих денег ему бы и близко не хватило. Мать ни за что не хотела отпускать его от себя, поэтому Джерри не приходилось надеяться, что родители станут оплачивать ему отдельную квартиру. Возможно, именно желание освободиться от родительской опеки, а отнюдь не стремление внести свой вклад в победу над фашизмом, подвигло его к походу на призывной участок. Удивительно, правда, с какой стати Сэлинджер полагал, что на войне у него будет достаточно досуга для сочинения романа.

На призывном участке Джерри ждало разочарование – в армию его не взяли. Медицинский осмотр выявил незначительное нарушение в работе сердца, о котором он раньше не подозревал[44]. Потенциальных призывников в Америке в те времена разделяли по категориям от 1-A до 4-F, то есть от неограниченно годных к службе до полностью не годных. Сэлинджер со своим неопасным заболеванием попал в категорию 1-B, а ее на тот момент не призывали. Вынесенный медиками приговор его очень огорчил. Отказ в зачислении в действующую армию впоследствии переживал Франклин из написанного в 1948 году рассказа «Перед самой войной с эскимосами» и еще ряд персонажей, оставшихся дома «из-за какой-то ерунды с сердцем»[45].

Не приняв в свои ряды начинающего писателя, военные оказали теплый прием одной из его вещей. Рассказ «Виноват, исправлюсь» дважды, в 1942 и 1943 годах, был напечатан в «Карманной книге солдата, моряка и морского пехотинца», сборнике рассказов и комиксов, предназначенном для чтения военнослужащими в полевых условиях. Таким образом, «Виноват, исправлюсь» оказался первой «книжной» публикацией Сэлинджера – у тысяч солдат текст этого рассказа был с собой на передовой.

Прежде чем попасть в «Карманную книгу», 12 июля рассказ «Виноват, исправлюсь» появился – в сопровождении иллюстрации на целую полосу – в журнале «Кольерс». Сэлинджер отдавал себе отчет в невысоком качестве этой вещи и поэтому просил друзей ее не читать. В то же время, в рассуждении писательской карьеры, он не мог не счесть публикацию в «Кольерс» своим огромным успехом.

В дотелевизионную эпоху, когда люди на досуге много читали, «Кольерс» входил в число тех нескольких журналов, которые обеспечивали своим авторам скорую всеамериканскую известность. И вдобавок платили им солидные гонорары. Сэлинджер, хотя и был недоволен легкомысленностью напечатанного в «Кольерс» рассказа, весьма обрадовался его коммерческому успеху. К тому же его обнадеживала мысль, что, раз проторив тропу в модные издания, со временем он сможет печатать в них более серьезные и рискованные вещи[46].

Летом 1941 года Сэлинджеру представилась возможность пожать первые плоды новоприобретенной известности. Это лето он в компании Уильяма Фейсона, своего соученика по Вэлли-Фордж и младшего брата Элизабет Мюррей, проводил в гостях у последней в фешенебельном поселке Брилль, штат Нью-Джерси. Сэлинджер называл Мюррей «мое золото», а та в свою очередь гордилась успехом приятеля и не упускала случая похвастаться им перед своими знакомыми, большая часть которых относилась к так называемым сливкам общества. В июле 1941 года Сэлинджер оказался в окружении девушек, чьи имена благодаря их богатству и красоте не сходили со страниц светской хроники – именно таких он до сих пор безжалостно высмеивал в своих рассказах. Среди его новых юных подруг выделялась неразлучная троица: Кэрол Маркус, вскоре вышедшая замуж за писателя Уильяма Сарояна, знаменитая «богатая бедняжка» Глория Вандербильт и Уна О’Нил, дочь драматурга Юджина О’Нила.

Обаятельная и жизнерадостная, Уна О’Нил блистала красотой, которую многие называли «гипнотической» и «таинственной». Не меньше красоты в Уне привлекало Сэлинджера то, что отец ее – выдающийся американский драматург. Но если красотой Уны восторгалось большинство современников, то сколько-нибудь выдающихся душевных качеств почти никто из них в ней не находил. Судя по всему, она была особой поверхностной и эгоистичной. Кое-кто винил в этом ее отца: Юджин О’Нил ушел из семьи, когда Уне было всего два года, и с тех пор в судьбе дочери участия не принимал, предоставив ей взрослеть под влиянием легкомысленных подруг вроде Кэрол Маркус и Глории Вандербильт. Лучшая, пожалуй, характеристика юной Уны О’Нил принадлежит перу Глории Мюррей, дочери Элизабет. «Она была пустышкой, – вспоминает Глория, – но при этом умопомрачительно красивой»[47]. То есть Уна принадлежала как раз к тому типу девушек, которых, если верить Сэлинджеру, он издавна презирал. Возможно, каким-то парадоксальным образом именно поэтому Джерри так страстно в нее и влюбился.

К счастью для Сэлинджера, Уна также увлеклась им – первоначально, видимо, обратив на него внимание как на друга Уита Бернетта, с которым Юджина О’Нила связывали рабочие отношения. (Уна очень страдала оттого, что живет врозь с отцом, и даже вырезала из журналов и клеила в альбом его фотографии, чтобы, как тогда сплетничали, не забыть, как он выглядит.) Шестнадцатилетнюю девушку наверняка должна была привлекать «взрослость» поклонника, который был на десять лет ее старше, а также то, что он числился «настоящим писателем».

Сэлинджер, судя по высказываниям в письмах, не питал иллюзий ни относительно ее душевных качеств, ни относительно характера их взаимоотношений. «Малышка Уна, – с горечью констатировал он, – была безнадежно влюблена в малышку Уну»[48]. Но при всем при том его чувства к Уне отличались постоянством – по возвращении в Нью-Йорк между ними завязался роман, под знаком которого прошли несколько лет жизни Сэлинджера.

В августе Сэлинджер вернулся в Нью-Йорк, но в родительской квартире на Парк-авеню появился не сразу. Там ему, судя по всему, было несподручно писать – и он на десять дней поселился в отеле «Бикман тауэрз» на 37-й улице, в двух шагах от Рокфеллеровского центра. В отеле Сэлинджеру тоже не очень работалось, но именно там он написал рассказ «Симпатичная покойница за шестым столиком», известный нынче под названием «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню». Это была первая вещь, в которой в качестве главного героя фигурирует Холден Колфилд, и первый эпизод романа, над которым Сэлинджер пытался работать уже год[49].

Съехав из «Бикман тауэрз», Сэлинджер послал рукопись своим агентам в «Гарольд Обер». Там рассказ большого впечатления не произвел. «Действие немного затянуто, – писал рецензент, – но неплохо переданы атмосфера и ее восприятие глазами ребенка»[50].

Следующий увидевший свет рассказ Сэлинджера – «Душа несчастливой истории» – был написан еще в мае 1941 года. Он представлял собой остроумную пародию на прозу из глянцевых журналов и одновременно – на популярные в те годы фильмы про гангстеров. Но за веселым пародийным планом скрывался и серьезный подтекст – размышления Сэлинджера о том, что для него важнее в литературе: глубина или коммерческий успех.

Рассказ начинается вполне традиционно: его герои, Джастин Хоргеншлаг и Ширли Лестер, оказываются в одном автобусе, идущем по Третьей авеню. Джастин с первого взгляда влюбляется в Ширли и сгорает от желания с ней познакомиться. Но тут Сэлинджер прерывает повествование, объясняя это тем, что история – как он подчеркивает, изначально предназначавшаяся им журналу «Кольерс», – не может получить дальнейшего развития. Мол, персонажи слишком заурядны и у автора не получается их «соединить». Набросав несколько шутливых вариантов возможного развития сюжета – злосчастный Джастин Хоргеншлаг по ходу их каждый раз попадает в тюрьму, – рассказчик отказывается развивать любовную линию. Суровая реальность берет верх: Ширли с Джастином так и не заговаривают друг с другом, сходят с автобуса и продолжают каждый свою собственную жизнь – без любви и полета.

Рассказ увидел свет в сентябре 1941 года – вопреки ожиданиям Сэлинджера, не в «Кольерс», а в более раскованном и рассчитанном преимущественно на мужскую аудиторию журнале «Эсквайр». Хотя «Душа несчастливой истории» вещь и шутливая, ее отрезвляющая концовка ясно говорит о том, что Сэлинджеру не хотелось становиться сугубо коммерческим писателем. В то же время ему надо было каким-то образом зарабатывать на жизнь. В результате он принял решение отныне четко разделять все свои произведения на «серьезные» и на те, что быстрее и проще найдут себе покупателя.

Сэлинджер частенько посмеивался над тем, с какой охотой иллюстрированные журналы печатают рассказы вроде «Виноват, исправлюсь», написанные исключительно ради денег. Но был при этом один журнал, признание которого он очень хотел завоевать и поэтому не предлагал туда необязательных, проходных вещей. Речь идет о «Нью-Йоркере» – самом респектабельном и щедром на гонорары американском периодическом издании.

Сэлинджер избрал для себя путь профессионального писателя и даже добился на нем определенных успехов, но привести собственный образ жизни в соответствие со своим новым статусом у него никак не получалось. Ему все труднее становилось мириться с необходимостью жить в одной квартире с родителями. Развитие романа с Уной О’Нил то и дело висело на волоске и в значительной мере зависело от ее капризов.

Вдобавок Сэлинджера огорчало, что его лучшие вещи печатаются в малотиражных изданиях, а перед широкой публикой он предстает автором легковесных поделок. Универсальным способом решить все свои проблемы он считал публикацию в «Нью-Йоркере». Молодой писатель был уверен: пристроив в этот журнал несколько серьезных рассказов, он приобретет то положение в обществе, которого по праву заслуживает, произведет выгодное впечатление на Уну О’Нил и начнет понемногу улучшать свои материальные обстоятельства.

К тому времени, когда увидел свет рассказ «Душа несчастливой истории», Сэлинджер завершил работу над самой мрачной из написанных им до сих пор вещей. «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт» – это жутковатая история о том, как дочка состоятельных родителей не вдруг и не сразу вступает во взрослую жизнь. Она пытается делать все «как положено», но Сэлинджер не видит за господствующей в высшем обществе модой ничего, кроме фальши и духовной пустоты. Для того чтобы наконец перестать притворяться и лгать себе, Лоис приходится пройти через жизнь с первым мужем психопатом, второй брак с безразличным ей человеком и смерть собственного младенца.

Сэлинджер был уверен, что, несмотря на некоторую надуманность в характеристиках персонажей (вроде странной аллергии на цветные носки у второго мужа Лоис), рассказ вполне подходит для «Нью-Йоркера»[51]. Поэтому готовую рукопись он передал Дороти Олдинг с указанием направить ее именно в этот журнал.

В конце 1941 года Сэлинджер писал рассказы один за другим, каждый раз пытаясь нащупать свой неповторимый стиль и одновременно угадать, что придется по вкусу редакторам того или иного журнала.

К большому его огорчению, в «Нью-Йоркере» «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт» отвергли, и Сэлинджеру пришлось отослать рассказ в гораздо менее престижный журнал «Мадемуазель»[52]. В общем же за один 1941 год «Нью-Йоркер» отверг целых семь рассказов Сэлинджера. В марте к нему вернулась рукопись «Виноват, исправлюсь», в июле – «Душа несчастливой истории», а в самом конце августа – «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт». Три рассказа – «Рыбак», «Монолог для виски с содовой» и «Я ходил в школу с Адольфом Гитлером» – в «Нью-Йоркере» не просто отказались печатать, но и куда-то затеряли[53].

Некоторой отрадой после череды отказов стал для Сэлинджера отзыв, приложенный к отвергнутой и ныне утерянной рукописи рассказа «Ланч на троих». Редактор «Нью-Йоркера» Джон Мошер писал Дороти Олдинг, что лично на него эта вещь произвела хорошее впечатление. В другом письме он назвал рассказ Сэлинджера «определенно живым и свежим», но объяснил, что журналу требовались произведения, написанные в более традиционной манере[54].

Личная жизнь в это время складывалась у Сэлинджера ничуть не лучше, чем профессиональная. После возвращения с побережья в Нью-Йорк у него состоялось несколько свиданий с Уной О’Нил. Встречались они на Манхэттене, где Уна училась в Бриерли – частной школе для девушек, расположенной неподалеку от дома Сэлинджеров. Скромностью запросов Уна похвастаться не могла – они фланировали по Пятой авеню, ужинали в дорогих, на грани финансовых возможностей Сэлинджера, ресторанах и до глубокой ночи просиживали в сверхмодном и фешенебельном клубе «Сторк», где пили коктейли в обществе кинозвезд и прочих знаменитостей, рядом с которыми Сэлинджер чувствовал себя неуютно. От такого времяпрепровождения, жаловался Сэлинджер Элизабет Мюррей, он «буквально готов был свихнуться». В октябре они виделись все реже и реже – угасающую связь Джерри пытался оживлять с помощью писем к Уне, которых он писал все больше[55].

Охлаждение отношений с Уной побуждало Сэлинджера еще сильнее стремиться к публикации в «Нью-Йоркере». Он мог надеяться, что профессиональный успех возвысит его в глазах Уны и позволит более или менее на равных общаться с блестящими завсегдатаями клуба «Сторк».

В октябре 1941 года Сэлинджер получил известие, что «Нью-Йоркер» принял к публикации фрагмент романа, из которого он в августе в номере отеля «Бикман тауэрз» сделал рассказ. Этой вещи, которую сам он называл «грустным юмористическим рассказом о рождественских каникулах ученика частной школы»[56], Сэлинджер вместо первоначального названия дал для журнальной публикации новое – «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню». Главным героем во многом автобиографического, по признанию Сэлинджера, произведения был неустроенный юноша из Нью-Йорка по имени Холден Морриси Колфилд.