Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Саламина

ModernLib.Net / История / Кент Рокуэлл / Саламина - Чтение (стр. 21)
Автор: Кент Рокуэлл
Жанр: История

 

 


      - Да, да, совершенно верно, - управляющий весело смеялся.
      - И вы понимаете, - продолжал я орать (думаю, что он едва ли понимал хоть одно слово из всего этого), - что вся администрация бессмысленно держит сторону этого полусумасшедшего Троллемана? Что вы не только не помогаете общественному начинанию, но и всеми возможными способами тормозите его! Это тоже верно?
      - Да, да, это так. - Не в состоянии сдержать свой восторг, он смеялся.
      - Тогда где же мы можем построить этот дом?
      - Где угодно, мистер Кент, если участок удален на двадцать метров от наших зданий.
      - Если я отодвину его ровно на двадцать метров, то там мы можем строить?
      - Да, конечно.
      Хорошо, мы его там и построим.
      Я попросил управляющего дать мне плотника, он сразу же согласился дать его на время.
      - И я возьму с вас, - сказал он, - только то, что мы сами должны ему заплатить.
      За это спасибо управляющему. Наконец-то хоть один человек нам помог.
      X. ЗА ЗАДЕРНУТЫМИ ЗАНАВЕСКАМИ
      Мы раньше Троллемана прибыли в Уманак; нам предстояло до его возвращения очень многое сделать. Никто не сомневался, что он попытается нам помешать. На нашей стороне, наконец, был закон; на его же - пока еще власть. Мы отплыли на следующее утро и к вечеру были дома. И тут - мы давно уже о ней не упоминали - нас ждала Саламина, нас, Кентов, и, чего тогда еще никто не знал, нашего плотника.
      До приезда моей жены Саламина пользовалась множеством привилегий, присвоила себе неограниченную власть и купалась в лучах престижа, который хорошо поддерживала. Рассматривая ее привязанность ко мне и как следствие ее фантастическую ревность, я все же вынужден находить эту привязанность слишком инстинктивной, чтобы считать ее корыстной. Ее трогали ласковость, щедрость, заботливость, такие человеческие достоинства, которые могли проявляться во мне по отношению к ней. Их проявлением были материальные и светские преимущества, которые я ей давал. Даже среди нас, романтиков, мы не умеем резко отличить любовь купленную от любви подаренной. Любовь завоевывают. Но как?
      До 4 мая Саламина пользовалась в доме почти неограниченной властью, составляющей прерогативу женщины-гренландки. Казалось, что можно было бы ожидать проявления неудовольствия перспективой замены ее законной и желанной женой-хозяйкой. Но она не проявила неудовольствия. Саламина была слишком несдержанна в проявлении своих чувств, чтобы скрыть ревность. Она гордилась своим умением вести хозяйство, видела, что я не могу без нее обойтись, и поэтому ни на секунду не сомневалась в том, что и вдвоем мы не обойдемся без нее. В том, что жена моя будет дружественно относиться к ней, Саламина не сомневалась: о моей жене, которую она не знала, она судила по мне. Саламина думала, что будет нашим другом. Кроме того, она надеялась, что Френсис оценит ее неутомимую бдительность, проклятую бдительность.
      "Вот, - как бы говорила она, отдавая меня Френсис, - вот берите его. Он причинил мне много беспокойства, но я делала что могла. Теперь посмотрим, что нам удастся сделать вдвоем".
      И уж, конечно, она прибегала к Френсис с разными новостями, вроде: "Кинте разговаривает с Амалией на берегу..."
      Саламина была женщина добродетельная и с характером. За то, что я давал ей, за то положение, которое я ей создал, она готова была сделать для меня все возможное и невозможное. И она испытывала некоторую горечь, видя, что я недооцениваю этот дар, сделанный от всей души. Май, весна принесли ей свободу.
      Саламина, тридцатилетняя вдова с привлекательной внешностью, была не из тех, кто должен всю жизнь сидеть в сторонке. И хотя по своим взглядам она была против второго замужества, ни совесть, ни ум ее не отрицали любви.
      Среди профессий, доступных гренландцам по милости датской администрации, одна из наиболее уважаемых - профессия плотника. Это одна из самых почетных, полезных и благородных профессий в мире. Работа формирует человека. Жизнь плотника Енса Ланге началась хорошо: судьба щедро одарила его красивой внешностью, хорошей головой, привлекательностью. Дала ему, смею утверждать, хороший вкус. Он выбрал Сала-мину.
      Очевидно, во время отпуска - мы дали Саламине три недели, чтобы она провела их дома и в Уманаке, - Енс покорил ее. Какой она, должно быть, испытывала восторг, когда мы поехали за плотником. А плотник, она знала, был только один. Итак, Саламина стояла на берегу, встречая нас... и Енса. С этого момента до нашего отъезда на родину, дом Маргреты, в котором жила Саламина, стал также домом Енса. Это был единственный гренландский дом с занавесками на окнах. Они их задернули: пусть так и будет.
      XI. ТАНЦЕВАЛЬНЫЙ ЗАЛ
      Веселая толпа собралась рано утром на следующий день, в воскресенье, вокруг пола танцевального зала. Они принесли с собой все лопаты, какие были, лом, молотки, пилы. Они пришли работать.
      Первый день. Мы отмерили двадцать шагов от священной реликвии, добавили еще пять по нашей доброй воле, забили кол. От этого кола, как вершины угла, разметили прямоугольник 21х28 футов, забили колышки, натянули веревки. Теперь, землекопы, за работу! Они с охотой взялись за дело. Одни копали, другие таскали камни, несколько человек сколачивали опалубки для бетона. К вечеру опалубки были поставлены на место.
      Второй день. На работу вышло много людей. Одни носили камни и песок, другие перелопачивали бетон, третьи укладывали его. К вечеру опалубки были заполнены.
      Третий и четвертый день. Снова много народу. Для большинства из них нет работы. Мы сооружаем каркас, отпиливаем концы столбов, подгоняя их по длине, прибиваем балки, делаем в них гнезда. На эту работу ушло два дня.
      Пятый день. С самого утра на работу вышло много людей, но и их не хватает. Давай еще, зови всех, зови женщин! Тем временем мы распалубливаем фундамент. Цемент уже затвердел. Теперь берись за платформу пола. Народу было достаточно, чтобы плотно обступить все четыре стороны платформы: пол тяжел. Готово?
      Подымай! И, как огромный, стоногий краб, платформа поползла на свое место. Подняв ее на высоту плеч, мы осторожно, чтобы не сбить с места болты, опустили платформу так, что болты вошли в отверстия. После такой работы у всех начался страшный припадок кашля: можно было подумать, что они находятся при последнем издыхании. Пиво вылечило кашель. К шести часам вечера каркас был готов, две стороны обшиты досками. Поставили леса для установки стропил. Нет ли признаков возвращения шхуны, возвращения Троллемана?
      Пока нет.
      Шестой день. К вечеру кончили обшивать досками все четыре стороны, соорудили стропила и покрыли бульшую часть крыши. Троллемана все нет.
      Седьмой день. Собирался дождь. Мы работали как сумасшедшие до восьми часов вечера, вставляли стекла в оконные рамы, покрывали крышу толем, делали и навешивали двери; мы работали как сумасшедшие и закончили дом. И в этот же вечер вернулся Троллеман. Он высадился, направился прямо к себе домой. Позже нам рассказывали в Уманаке, как Троллеман, узнав по прибытии туда, что мы затеяли, вел себя как помешанный, шагал взад-вперед словно пойманный зверь, бесновался. Он орал, что остановит строительство, требовал, чтобы его срочно отвезли назад, но никто не обращал на него внимания.
      Я сказал, что мы закончили дом. Здание было готово, но еще не выкрашено и не отделано. Архитектурная отделка состояла из флагштока и резного, довольно замысловатого, очень изящного вида завитка, прикрепленного над входом в торцовой стене дома. Но к чему описание? Посмотрите на заставку этой главы. Завиток был белый с серебром, надписи на нем сделаны красными и черными буквами. Дом покрасили в голубой цвет, так решили жители поселка, бордюры в цвет слоновой кости, двустворчатые двери в синий. Внутри в углу соорудили высокое сиденье для гармониста, две длинные скамьи для гостей; сделали, кроме того, перед дверью широкую ступень из бетона. Занялись также архитектурой пейзажа: выкопали глубокую канаву для отвода воды от дома и перекинули через канаву красивый мостик. Потом, отступив несколько шагов назад, полюбовались домом.
      Дом получился красивый. Поселок был горд, как Юстина в своем рождественском платье.
      XII. ЖИВЫЕ СУЩЕСТВА
      Получив приглашение ехать на юг на одном из комфортабельных катеров Датского геодезического института, мы отменили свою поездку на упернивикской шхуне. Это избавляло ее от захода в Игдлорсуит. Мы же могли ехать до Годхавна в обществе старого друга Януса Серенсена, а с Лембке Отто нам все равно потом предстояло увидеться. Катера должны были отплыть из Уманака 1 октября. Оставалось так мало времени, а столько еще нужно было сделать! Слава богу, что у нас было столько дел.
      Приятно думать о возвращении на родину. Господи, иногда мне кажется, что все мои странствования затеваются только для того, чтобы Америка, ее горы, ее скалы и ручейки, несмотря на многое другое, была мне еще дороже. Мы любили Америку не меньше от того, что так полюбили Гренландию.
      Разве, веря в жизнь на том свете, верующие не цепляются крепко за свою жизнь на земле? И если бы это было возможно, то разве друзья наши, умирая, не обещали бы вернуться назад?
      "Мы увидимся снова", - так думают верующие.
      - Мы увидимся снова, - говорили мы нашим гренландским друзьям, - мы еще вернемся.
      Но они сомневались в этом; Саламина плакала.
      - Может быть, нам лучше лишить себя жизни, - грустно сказал Мартин.
      - С тех пор как умер Исаак, вы для меня как родной отец, - сказал Абрахам.
      - Вы для нас всех как отец и мать, - говорили Рудольф, Ионас, Петер, Кнуд.
      Все это не облегчило расставания. Вы, наверное, знаете, как трудно расставаться с дорогими друзьями и чувствовать, что это навсегда. У нас такие расставания бывают только с умирающими. Наш мир, Европа, Америка, тесен, люди потоками текут с одного континента на другой. Мы встретимся снова, мы можем снова встретиться: это лишает трагического оттенка всякое расставание. В Гренландии - другое дело. Для гренландцев Гренландия - весь мир. Мы для них как будто свалились с Марса. Приезжаем, живем недолгое время, нас начинают любить, мы становимся здесь нужны и уезжаем - как будто снова на Марс - навсегда...
      Мы сами не знали, вернемся ли снова сюда, и не потому, что Гренландия далеко, что туда невозможно снова приехать. Гренландия - закрытая страна: туда нельзя приехать. Калитку чуть-чуть приоткрывают, вы предъявляете паспорт, в котором указаны цель поездки, срок. Все в порядке: для этой цели и на этот срок вас впускают. Посетить Гренландию вторично ради свидания с любимыми друзьями? С точки зрения администрации, любовь - не мотив для поездки. Но все-таки я опять здесь, я пишу эту книгу в Гренландии.
      - Я писал директору, - сказал мне Абрахам, - что вы нам нужны.
      Так легко и так добродетельно предаваться сентиментальным рассуждениям о бедных, а в Гренландии расточать льстивые похвалы простым гренландцам. Вы словно "батюшка" краснеете от гордости, расплываетесь от удовольствия, добившись благодарности и признательности гренландцев. Вы добились этого мелкими подачками. Восхваляя гренландцев, вы возгордились. Такие ощущения для меня не новы, я сам жертва их, и мне это нравится. Пусть признание избавит меня от сантиментов и позволит мне выступить с беспристрастной оценкой этих человеческих существ - продуктов грубой, холодной, суровой окружающей среды.
      Сейчас было бы просто глупо цепляться за осмеянную догму нашей Декларации независимости, что "все люди одинаковы". На самом деле это не так, и мы это знаем. Но, следуя по пятам за этим утратившим всякое уважение величественным жестом демократии, та же мысль в наше время выступает в новой форме: все расы одинаковы. Я подтверждаю это. Но ко все усиливающемуся голосу общего мнения в Америке, что негры не хуже нас, хочу добавить еще наше мнение, составленное в Игдлорсуите: мы - говорится это в похвалу нам - похожи на гренландцев. По всем признакам, по смеху и слезам эскимосов, по тому, что вызывает у них смех и слезы, по тому, что они любят, и по тому, как они любят, по всем духовным качествам, проявляющимся в интимном общении с нами, - люди эти точно такие же, как и мы.
      Но, давая эту продуманную оценку, я должен ясно сказать, что, слабо зная их язык, мы могли судить обо всем только качественно. В наших разговорах, даже выходящих за рамки обыденных, мы были вынуждены пользоваться детски простыми выражениями, исключавшими обмен сколько-нибудь тонкими оттенками мысли. Я поэтому не знаю, свойственна ли им интеллектуальная тонкость. Могло ли хорошее знание эскимосского языка как предпосылка для серьезного времяпрепровождения в их обществе открыть перед нами область общих интересов? Я говорю о них, как о друзьях, но нам очень не хватало дружеских бесед.
      Беседа жизненно необходима для дружбы, она питает и укрепляет ее, так как в беседе обнаруживается общность интересов. Но дружба не рождается из разговоров. Они лишь помогают проявиться чувствам и характеру человека, образующим основу дружбы. Нас до глубины души трогали чувства гренландцев, а характеры многих из них оставили в наших сердцах неизгладимое впечатление.
      К уже известным фактам, свидетельствующим о редкой восприимчивости Саламины и чувствительности Мартина, я могу добавить, что вкус гренландцев в подборе цветов, их восприятие музыки (сейчас они пользуются нашими гаммами), их пища (если отвлечься от предрассудков, относящихся к ее виду и происхождению), их понятие о том, что хорошо пахнет и что приятно на ощупь, - все это, как у нас. Их спокойные голоса, приятные бесшумные движения, миролюбие говорят о тонкости натуры, которой мы можем только позавидовать. Мирная обстановка должна порождать спокойствие; столь прекрасное окружение должно вызывать полную гармонию характера и чувств человека. Природа для жителей Гренландии, я уже говорил об этом, значит больше, чем для нас. Они (мы сами придумали это выражение) - дети природы.
      Но другое дело - характер. Он отличен от чувств, дисциплинирует чувства, удерживает в границах беззаботное потворство себе - неприятная обязанность! Я надеялся в этом рассказе о Гренландии избежать чрезмерного подчеркивания трудностей жизни охотника гренландца. Его страна - студеный Север; его стихия - море; его опасности - шторм, лед, случайности охоты, всего этого достаточно, чтобы по спине поползли мурашки. Расписывать их значило бы мелодраматизировать Север и фальсифицировать бесспорную истину, что для гренландца все это обычные будни. Охотник стойко борется с опасностями, легко переносит лишения. В этом проявляется его характер.
      Вылезть из теплой постели - он любит ее, и она у него есть - и, не позавтракав, в темное морозное январское утро, положив каяк на голову, тащить его милю или две по неровному льду до чистой воды, спустить на воду и грести туда, где с первой полоской рассвета могут появиться тюлени; ждать часами, мерзнуть, отмораживать щеки и руки; и делается это не по фабричному гудку, не в точно установленное время и не под присмотром хозяина, а по собственной воле и изо дня в день - вот что формирует характер.
      Гренландские охотники - настоящие сильные люди, привыкшие к суровой трудовой жизни, полной лишений. Создание их законов обошлось без вмешательства Ликурга, их установили условия жизни. Это героический народ, и я рискну заявить, что на стенах домиков из дерна, в которых живут пятнадцать тысяч мирных гренландцев, висит в рамках больше датских королевских дипломов за исключительную храбрость, чем мы можем предъявить медалей конгресса, приходящихся на миллионы людей.
      Гренландцы - настоящие люди: они безропотно переносят лишения, ведут трудную жизнь под открытым небом, выполняют тяжелую работу, терпят голод, холод, комаров. То же можем делать и мы.
      В горячем цехе на заводе Форда в Детройте работают преимущественно негры: установлено, что они переносят жару лучше белых. В этом, может быть, сказываются расовые различия, а может быть, годы работ на хлопковых плантациях Юга. В экспедиции Пири к Северному полюсу был негр. Когда-то говорили, что эскимосы не долго могут жить в умеренном климате. Это чистый вздор: очень много эскимосов живет в Дании. Широко распространено мнение, будто бы эскимосы не так, как мы, ощущают холод. Вероятно, и это миф. Во всяком случае, их толстые щеки не дают им никаких преимуществ: они обмораживаются быстрее наших худых лиц. И бок о бок с этими чистокровными эскимосами работают "белые гренландцы". Вторые ничуть не лучше первых, но такие же хорошие. Если белый захочет, то может выдержать очень многое. И к тому же с удовольствием. Вы сомневаетесь?
      Мой сын, четырнадцатилетний мальчик (я сейчас пишу о событиях 1935 года), в феврале ездил вместе с почтой в Уманак. Они попробовали проехать по одному маршруту, но, натолкнувшись на тонкий лед, избрали другой, проход по суше у начала фьорда Кангердлугсуак. Дорога все время была плохая: на льду, покрытом снегом, они провалились в воду; на берегу лежал глубокий снег, намело большие сугробы. Для перехода по суше в нормальных условиях требовалось от двух до трех часов; у них он занял почти два дня. Они четыре дня добирались до Уманака, проведя две ночи под открытым небом. Стояли самые холодные дни, температура опускалась до -35° и -40°. Два гренландца (вся группа состояла из четырех человек) были одеты в оленьи шкуры. Мальчик не захотел взять свою меховую одежду: "Слишком жарко в ней", - сказал он. Все четверо спали, сидя в палатке на санях сына размером три фута на шесть. Мальчик отморозил нос, все гренландцы отморозили носы и щеки, а один охромел от растяжения связок ("подвернул ногу в колене"); сын мой вернулся домой в хорошей форме и очень веселый: "Здорово было!"
      Гренландцы не понимают, почему европейцы должны быть богатыми, когда они бедны; почему кто-то владеет кучей вещей, а у других их нет (я пробовал объяснить это, но запутался). Здесь в трудное время тот, кому повезет на охоте, делится мясом со всем поселком. Все получают свою долю, но никто не благодарит за это. Когда я на рождество раздавал на сто долларов подарков, лишь немногие говорили "спасибо", большинство же даже и не помышляло о благодарности. Они знают, что нам это льстит: они искусные льстецы.
      Трудно сказать, что думают о нас гренландцы; они скрывают это от европейцев. Они уважают труд, складывание цифр они не считают за труд. И они не понимают, почему утомительный характер "умственного труда" дает человеку право на громадный оклад и привилегию спать на кровати (этого я не пытался объяснить). Им не приходилось видеть, чтобы белый пошевелил хоть пальцем. Они нас не уважают и, думаю, не любят.
      Хитрят гренландцы неискусно, примитивно; квалифицированное вымогательство ново для них. Но вот пришли мы, белые; и для очень многих из них мы только добыча. Толстопузые клерки или гусеницы-землемеры, ползающие по их холмам, или пачкуны со своими красками, как мы можем что-нибудь значить для них? Почему они должны в глубине души уважать нас больше, нежели рабочие уважают балбесов - банкирских сынков? У гренландцев есть своя гордость.
      XIII. ПРОЩАЙ, ИГДЛОРСУИТ!
      - Хорошо, мистер Троллеман, - сказал я и, взглянув на итог счетов, оплатил их. - А теперь, мистер Троллеман, - ах, это прощание было слаще меда, мы ведь ни разу открыто не скандалили, - теперь, мистер Троллеман, по поводу танцевального зала. Я надеялся, что он будет строиться на средства, собранные по подписке друзьями местных жителей. Но никто не помог. Может быть вы? Не хотите ли внести сколько-нибудь на танцевальный зал?
      Никогда я не видел такого внезапного проявления бешенства у человека. Троллеман вскочил, как взбесившаяся собака; он орал на меня, грозил кулаком.
      - Я снесу этот танцевальный зал, сотру его с лица земли. Вы увидите, вы увидите.
      Смешно было слушать, как он орал. Я пошел к Абрахаму и рассказал ему об этой угрозе. Он созвал муниципальный совет, пригласив и помощника пастора. Они составили жалобу на имя губернатора. Я увез ее с собой и сдал в канцелярию губернатора, где жалобу подшили в дело, не ответив на нее. Кроме того, в архивном деле теперь хранится наша дарственная запись: жители Игдлорсуита самостоятельно, без всякого надзора со стороны датчан владеют на правах собственности этим домом.
      В тот вечер муниципальный совет устроил официальное открытие танцевального зала: кафемик в нашу честь. Здание, которое казалось нам таким большим, было переполнено. Толпа расступилась перед нами у входа. Мы прошли на середину, где было оставлено для нас свободное место. Здесь стояли два стула, столик, покрытый белой скатертью, на ней две чашки с блюдцами. Когда кончили пить кофе, люди окружили нас; на мгновение все затихло. Затем запел хор; дирижировал помощник пастора Самуэль. Трудно было сдержать слезы. Пение затихло, и Самуэль обратился к нам с речью.
      - Сегодня, - сказал он, - мы приветствуем Кента с его женой и благодарим их за большой дар. Мы сожалеем, что у нас не было времени подготовиться. Ясно, что мы не можем отблагодарить их за этот бесценный дар: во всей Северной Гренландии нет лучшего танцевального зала, даже в тех местах, где люди живут лучше нас. Этот дом принадлежит нам. Сегодня мы чувствуем, что этот дом, красивый дорогой дом принадлежит нам, и мы за это очень благодарны. Мы будем помнить Кента и его жену до тех пор, пока этот дом будет стоять, и будем испытывать благодарность за чудесный дар. Жители из других поселков, не знакомые с Кентом, увидят, как он любит Игдлорсуит. Мы глубоко признательны Кенту за подарки, пиры, за помощь бедным. Множество людей благодарно Кенту. Теперь Кент с женой отбывают на родину, и мы желаем им счастливого благополучного путешествия. Жители Игдлорсуита будут долго помнить Кента. Его дар, стоящий посреди поселка, будет напоминать нам о нем.
      Когда Самуэль кончил, собравшиеся пропели псалом. Я встал и произнес речь, поблагодарил их на том жаргоне, который Саламина научилась понимать. Фразу за фразой она переводила мою речь на настоящий эскимосский язык; моя речь в ее переводе была краткой и выражала сущность сказанного.
      - Мы, - говорил я, - прожив так долго среди вас, хотим при расставании сказать о той острой глубокой привязанности, которую чувствуем к вам, о том, как сжимается у нас сердце от того, что мы оставляем вас.
      Саламина переводила это так:
      - Он говорит, что они вас любят.
      Я полагал, что после моей речи церемония будет окончена, и так, по-видимому, думали все. Но только-только поднялся шум общего разговора, как вдруг появился Бойе, прорвавшийся сквозь толпу словно разъяренный молодой бык. Бойе стал прямо посредине круга. Люди умолкли. Он заговорил. Речь его была энергичной, пылкой. Его жесты не были жестами пастора, голос звучал не так, как с кафедры. Боже, до чего же он был красив! Худое молодое лицо светилось решимостью. Бойе сказал:
      - Много людей путешествует по разным странам, и некоторые из них приезжали и сюда. Но никогда мы не встречали таких иностранцев, как эти, они сделали для нас столько добра, дарили нам столько чудесных подарков. Мы благодарны им всем, но особенно благодарны Кинте и его жене, так как благодаря им были добры к нам другие иностранцы. И сравнивая этих людей с теми, кто приезжал сюда раньше, мы можем сказать, что доброта их подобна доброте Ганса Эгеде и его жены. Велика наша благодарность им всем, а особенно чете Кинте. Мы никогда не забудем материальных и духовных благ, которые вы принесли нам.
      Запись этой речи, переданной мне Бойе, он подписал так: "Сие написал охотник из страны гренландцев, Бойе Малакисен, в Игдлорсуите".
      И все снова запели:
      "Слава в вышних богу и на земле мир!"
      Наутро моросил дождь с серого неба. Мы сидели, прихлебывая кофе, в компании близких друзей, в то время как наши вещи переносили на берег. Помогать пришли решительно все. Двери не закрывались. Люди толпами сновали туда-сюда, носили вещи. Наконец, когда все, что должно было ехать с нами, вынесли из дома, мы стали растерянно бродить по усыпанному мусором дому. Пора! Время отправляться! Давно пора: Кнуд, самый рослый мужчина в поселке, с бородой, как у генерала Гранта, плачет на плече у Френсис, называя ее своей матерью; Мартин и Ионас говорят о самоубийстве; Рудольф, Абрахам жмут мне руки. Можно подумать, что мы прощаемся навеки. Пора! Идем!
      Внизу на берегу собрались все жители поселка. Я помню, что мы пожали руки всем, даже грудным детям. Рудольф и Абрахам сели с нами в лодку, на весла. Как только мы взошли на борт, все начали петь. Этого мы уже не могли вынести и расплакались.
      Моторная лодка отчалила и направилась вдоль берега. Люди пошли следом за ней, затем взобрались на холм над гаванью. Навсегда сохранятся в нашей памяти фигурки на вершине холма, машущие нам вслед носовыми платками, клубочки дыма и звуки ружейных выстрелов. Прощай, Игдлорсуит!
      Два катера Геодезической службы, на одном из которых пассажирами ехали мы, прибыли в Годхавн накануне самого жестокого шторма, какой только помнят в этих местах. Шхуна из Упернивика не пришла в порт. Никто никогда не узнает, что с ней произошло. Кусочек палубной обшивки или чего-то вроде этого, подобранный год спустя, мало что скажет.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21