Она всегда придерживалась такой стратегии: преувеличивала свою бедность в разговорах с соседями, другими мусорщиками и полицейскими, требовавшими взяток.

– Но ведь ваш бизнес процветает, он поможет вам выжить, – возразила женщина из Бихара, теребя концы зеленого шарфа, покрывавшего ее голову. – Да и дом у вас есть, он никуда не денется. А мы, ты же понимаешь, живем одним днем, еле на еду зарабатываем. Мой муж много работает, и дети у меня хорошие.

Действительно, ее средний сын был лучшим учеником в маленькой группе, организованной Манджу, дочерью Айши. Он знал английский алфавит и на каждую букву мог привести в пример английское слово.

Зеруниза попыталась свернуть на политику:

– Господи, эти проклятые деятели из Шив сены, или как там их новая партия называется! Они уже столько лет пытаются выжить нас отсюда. Но мы же трудимся! Мы не просим у них милостыню. Как будто они нас кормят на свои средства. Они только тем и занимаются, что пытаются устроить заваруху на пустом месте…

Бихарская арендаторша сжала концы своего шарфа. Ей совсем не хотелось дискутировать о политике, особенно с Зерунизой, которую, как поезд без тормозов, могло занести очень далеко. Она долго рассматривала ящерку на стене, забавно разевавшую маленькую пасть. И, наконец, решилась прервать длинную тираду матери Абдула.

– Что подсказывает тебе сердце? Я-то могу забрать детей и уехать с ними обратно в деревню. Вернусь, как дура, ни с чем. Стыдно перед соседями и родственниками, ну да ладно. Там хотя бы есть огород, который обеспечит нам пропитание. Но что делать моему мужу и его брату? Я же не могу оставить его на улице…

Она долго смотрела в глаза своей товарке-мусульманке, пока ей не пришлось отвести взгляд.

Мусорщики говаривали про госпожу Хусейн: у этой даже десять сильных мужиков не вытянут кошелек из кармана. Глаза просительницы наполнились слезами, а Зеруниза прижала засыпающего Лаллу к себе и стала баюкать его. Это тоже за ней замечали другие: она использовала уже подросшего и избалованного двухлетнего малыша как щит, отгораживаясь им от чужих проблем.

Семейству из Бихара пришлось освободить комнату, и вскоре жена с детьми села в поезд, который через трое суток должен был доставить ее домой.

– Она же сама сказала: «Прислушайся к голосу сердца», – объяснила мать Абдулу через несколько дней. – А сердце подсказало мне, что если мы не получим эти деньги, то не сможем внести следующий взнос за участок в Васаи. Что, если твой отец снова попадет в больницу? Наконец нам удалось что-то заработать и скопить. Но если мы решим, что уже все замечательно и расслабимся, то застрянем в Аннавади навсегда и будем вечно кормить здесь мух.

– После сезона дождей въедут новые арендаторы. Никуда они от нас не денутся, – объявил Абдул Сунилу и другим мусорщикам. Он передал им то, что говорил по этому поводу отец. Да, город был суров, а иногда даже жесток к мигрантам, и все же здесь в отличие от сельских районов можно было хоть как-то заработать на жизнь.

Много лет территория аэропорта, благодаря которому так или иначе кормились все обитатели Аннавади, была неухоженной и бестолково организованной. В здании вечно отовсюду свисали разномастные провода, периодически прорывало канализацию… Однако сейчас, на волне экономического подъема, правительство решило преобразить «воздушные ворота города» и отдало управление аэропортовой зоной в частные руки. Для этого был создан консорциум из нескольких фирм, ведущую роль в котором играла корпорация GVK. Новые менеджеры, люди амбициозные и целеустремленные, мечтали навести здесь порядок и построить современные терминалы, прекрасные с архитектурной точки зрения и отвечающие последнему слову техники. Все это должно было впечатлить гостей города и внушить им, что Мумбаи поистине является одним из значимых центров мировой цивилизации. Помимо прочего, государство поручило частным управляющим снести трущобы – Аннавади и еще тридцать такого же рода поселений, стихийно выросших на формально никому не принадлежащей земле. И хотя разговоры о том, чтобы стереть с лица земли бедные кварталы вокруг аэропорта, шли очень давно, похоже, на этот раз GVK и муниципальные власти решили довести дело до конца.

Привести в порядок всю территорию, прилегающую к аэропорту, требовалось прежде всего из соображений безопасности. Чем не уважительная причина, чтобы выгнать давно обосновавшихся здесь бедняков? Их было, по грубым подсчетам, около девяноста тысяч семей. Другим мотивом для сноса трущоб была высокая стоимость этой земли. Там, где сейчас ютились лачуги, можно будет начать многоэтажное строительство, которое принесет фантастическую прибыль. Третий фактор был не менее весомым. Аэропорт носил гордое название «Новые ворота Индии» (его украшал красочный логотип с распустившим хвост павлином). А трущобы вовсе не были предметом гордости индийцев. Напротив, это была одна из наиболее болезненных проблем, которой стыдилась страна, признанная одной из самых быстро развивающихся в мире.

Крупные банки Америки и Великобритании переживали острый кризис, и капитал устремился на восток. Сингапур и Шанхай смогли дать ему приют и сказочно расцвели с притоком западных денег. Что до Мумбаи, то город мог бы и лучше воспользоваться ситуацией. Здесь тоже было много молодых, перспективных, легко обучаемых людей, чей труд стоил недорого. Но вот незадача: индийская финансовая столица была также широко известна как столица трущоб. Несмотря на растущую экономику, более половины жителей Большого Мумбаи обитали в сколоченных из подручных материалов времянках. Некоторые иностранные бизнесмены взирали на расстилающиеся под крылом садящегося лайнера убогие хижины с отвращением, другие – с жалостью. Но почти все приходили к выводу, что в современном, развитом, эффективно управляемом мегаполисе такое явление неуместно.

В Аннавади понимали, что дни квартала сочтены. Дома обречены на снос, да и рабочих мест, дававших местным жителям пропитание, скоро не будет. И все равно люди цеплялись за эти двадцать соток земли, служившие им единственным пристанищем в городе. Район условно разделялся на три части. Абдул и Раул жили в так называемом Тамил Саи Нагаре, самом старом и относительно чистом уголке, примыкающем к общественным туалетам. Там же, где обитал Сунил, было беднее и грязнее. Здесь обосновались далиты из сельских районов штата Махараштра. (Далиты, также именовавшиеся ранее неприкасаемыми, занимали самое низкое положение в иерархии индийских каст и цехов – предельно сложной и консервативной системе, предписывающей каждому человеку от рождения определенный род занятий и закреплявшей за ним определенное место в обществе). Далиты из Аннавади назвали свой «микрорайон» Гаутам Нагар в честь восьмилетнего мальчика, умершего от воспаления легких, когда власти аэропорта в очередной раз «зачищали» трущобный район.

Третья часть представляла собой даже не улицу, а испещренную рытвинами дорогу у самого входа в Аннавди. Здесь не было лачуг. Большинство мусорщиков обитало в этой части квартала. Спали они на своих мешках, чтобы коллеги по цеху не украли их сокровища.

Мелкие воришки, устраивавшиеся на ночлег прямо в выбоинах дороги, промышляли на строительных площадках вокруг аэропорта, где рабочие по рассеянности иногда оставляли без присмотра ящики с инструментами, шурупами и гвоздями. До того, как аэропорт приватизировали, многие из нынешних воров работали там носильщиками: доставляли багаж приезжающих к машине и получали чаевые. Но после того, как возвели роскошный международный терминал, сравнимый по великолепию с соседними пятизвездочными отелями, из него изгнали всех носильщиков-оборвышей, а также попрошаек – матерей с младенцами и ожидающих подаяния на еду, а также детей, приторговывающих маленькими сувенирными изображения божков.

Бывшие носильщики, а ныне воры, жили чуть лучше мусорщиков вроде Сунила, но почти все заработанные деньги тратили на острый рис с курицей, который готовила китаянка, владелица маленького ларька рядом с трассой. Обычно они завершали трапезу порцией наркотика – канцелярского корректора для замазывания опечаток Eraz-ex, индийским вариантом американской замазки для чернил Wite-Out. Служащие из офисов выбрасывали не до конца израсходованные флакончики с белой вязкой жидкостью, а бездомные мальчишки из Аннвади подбирали их, потому что знали: это очень ценные остатки. Осадок, скопившийся на дне, можно слегка разбавить собственной слюной, размазать по тряпке и вдыхать. И тогда, после длинного трудового дня, в ночи, получишь заряд бодрости и хорошего настроения.

Правда, постоянный прием Eraz-ex влек за собой большие неприятности. Абдул как-то указал Сунилу, что пристрастившиеся к нему люди либо резко худеют, а их ноги и руки становятся тонкими, как спички, либо у них вспучивает животы и появляются резкие боли.

Абдул почему-то испытывал симпатию к мусорщику-недоростку. Было видно, что мальчишка любознателен и умеет радовался необычным вещам. Например, недавно он увидел карту города рядом со столовой для работников аэропорта и потом рассказывал о ней в Аннавади с таким восторгом, будто нашел слиток золота в сточной канаве. Он все удивлялся, почему других мусорщиков это не интересует. Абдулу были знакомы эта тяга к знаниям и это любопытство к явлением, оставляющим других равнодушными. Однако сам он уже давно перестал делиться с окружающими своими переживаниями по тому или иному поводу и никому не объяснял, что именно у него лично вызывает энтузиазм. Он был уверен: Сунил тоже со временем поймет, что он не такой, как все.

Что до Сунила, тот не мог не замечать, что наркоманы, грабящие стройплощадки, живут легче и веселее, чем Абдул, трудяга и трезвенник. По весне воры с радостными криками заполнили первый в Аннавади «развлекательный центр» – придорожную хижину с двумя громоздкими автоматами для нехитрых видеоигр.

Держал это заведение бывший предводитель тамилов, первых «колонистов» Аннавади. Потеряв политическое влияние, он занялся утилизационным бизнесом и пытался переманить у Абдула его поставщиков-мусорщиков. Этот тамил был почти таким же хитроумным и изворотливым, как Айша. Так, он одалживал мусорщикам небольшие суммы, иногда по одной рупии – такова была стоимость одной игры в Bomberman[28] или Metal Slug 3[29]. Он дарил им куски мыла и ссужал деньгами на еду. А ворам предоставлял в аренду инструменты для перерезания колючей проволоки или снятия колпаков с колес автомобилей. Понятно, что за все эти одолжения мусорщики и воры должны были нести именно к нему свой товар.

Хусейны считали такую конкуренцию нечестной. В одну из ночей жажда мести заставила Мирчи пробраться в зал игровых автоматов и взломать их, забрав из накопителя всю мелочь. Но старый тамил лишь рассмеялся, узнав об этом ограблении. Доход от автоматов был ничтожным в сравнении с прибылью от продажи краденого.

Из всех бездомных мальчишек Сунил особо выделял одного – язвительного пятнадцатилетнего Калу, которого с некоторой натяжкой можно было назвать другом Абдула. Калу часто высмеивал хозяина игрового центра и издевался над тем, что у него очень короткий лунги. К тому же он всегда возражал против распространяемых тамилом слухов, будто мусульмане, и Абдул в том числе, наглые обманщики, подкладывающие магниты под весы. Калу тоже подворовывал, причем специализировался на аэропортовых мусорных баках, в которых нередко можно было найти обломки алюминия. Он ловко пробирался на участки, где были установлены баки, несмотря на то, что часто они были обнесены забором с колючей проволокой. О его нечувствительности к боли ходили легенды. Благодаря канцелярской замазке, которая использовалась также как бальзам, заживляющий порезы от колючей проволоки, Калу мог по три раза за ночь перелезать через такие заборы и обратно. После того, как он продавал добытый цветной лом Абдулу, Калу обычно давал несколько рупий на еду Сунилу.

Как и Сунил, Калу потерял мать, когда был совсем маленьким. Он работал с десяти лет. Какое-то время даже служил в мастерской по огранке алмазов на местной фабрике, которая охранялась, как военный объект. Но когда он рассказывал об этом другим мальчишкам, те почему-то выходили из себя:

– Что же ты не засунул алмаз себе в ухо и не вынес с фабрики?

– Почему бы тебе не засунуть десять алмазов себе в задницу!

Они не верили, что существуют специальные аппараты-детекторы, через которые надо было проходить каждый день, выходя за ворота.

Сунилу очень нравились то, как вдохновенно Калу пересказывал сюжеты разных фильмов детям, никогда не бывавшим в кино. Это были мини-спектакли: то он, пронзительно причитая на некоем подобии бенгали[30], изображал сумасшедшую из болливудского триллера «Лабиринт». То издавал гортанные звуки, имитируя китайский язык, и перевоплощался в Брюса Ли из «Выхода дракона». Показывать Кинг-Конга ему надоело, хотя восхищенная публика постоянно этого требовала. Калу больше нравился другой объект для подражания – Дипика из «Ом Шанти Ом».

– Арре кья итем хаи! – возглашал он, пританцовывая. – Только она умеет так неподражаемо стаскивать с себя все эти старомодные наряды.

Если «разобрать на элементы» лицо Калу, можно было бы сказать, что черты у него довольно простые и грубые: маленькие глазки, плоский нос, заостренный подбородок, темная кожа. Калу, или «черный мальчишка» – не имя, а презрительная кличка, которую дали ему бездомные ребята. При этом они относились к нему с уважением, и не только из-за того, что он презирал боль. С ним всегда было весело, и это поддерживало его авторитет. Когда наскучивало изображать кинозвезд, Калу принимался пародировать соседей – в основном тех, что со странностями, в том числе и Одноногую с ее яркой помадой и откляченным задом. Не так давно она принялась соблазнять одного совсем молоденького парнишку, бездомного наркомана, подсевшего на героин. Фатима завлекала его к себе, когда муж уходил на работу. Это привлекло всеобщее внимание: бродяге посчастливилось заниматься сексом, пусть и с убогой калекой, – это было удивительно.

Сунил часто подслушивал разговоры Калу, которые тот вел с приятелями после наступления темноты. Так маленький мусорщик узнал, что полиция нередко подбрасывает бродягам наводки: указывает на склады, где можно стянуть кое-какие строительные материалы. Потом полицейские получают свою долю от продажи украденного. Однажды около полуночи Сунил услышал, как Калу с несвойственной ему серьезностью обсуждает с Абдулом неудачную вылазку на одну из стройплощадок.

Оказывается, один полицейский недавно посоветовал вору наведаться на не огороженный забором с колючей проволокой участок, где прямо на земле лежат заготовленные для каких-то работ металлические листы. В разговоре Калу именовал это место «мастерскими». Он побывал там час назад и действительно раздобыл несколько кусков железа. Но тут за ним погнался охранник, так что пришлось припрятать добычу в высоких кустах, чтобы убегать налегке.

– Если я к утру не заберу все это, железо отыщет кто-то другой, – сказал Калу Абдулу. – Но сейчас я слишком устал, чтобы вернуться за ним.

– Так поспи несколько часов и попроси кого-то из мальчишек разбудить тебя среди ночи, – посоветовал Абдул.

Но все бездомные уже приняли наркотики и пребывали в глубоком забытьи. Да и в нормальном состоянии пунктуальностью они никогда не отличались.

– Я могу тебя разбудить, – предложил Сунил. Вечно копошащиеся в его хижине крысы в любом случае не давали ему толком уснуть.

– Хорошо, – сказал Калу. – Растолкай меня в три часа утра. Если не придешь, мне конец.

Последнею фразу он произнес легко и весело. Он всегда говорил таким тоном. Но Сунил принял это близко к сердцу. Он улегся на майдане в нескольких метрах от Абдула и следил за временем, наблюдая за движением луны. Когда, по его мнению, было примерно три, он отыскал Калу – тот спал, свернувшись на заднем сиденье моторикши. Он встал, отер рукой рот и сказал:

– Парень, который должен был пойти со мной, сейчас совсем в невменяемом состоянии. Может, ты составишь мне компанию?

Маленький мусорщик сначала испугался, затем удивился, а потом понял, что польщен таким высоким доверием.

– Ты не боишься воды? – спросил Калу.

– Нет, я умею плавать. Я плавал в Наупаде.

– А простыня у тебя есть?

Как раз простыня у Сунила имелась. Он сбегал за ней в свою хижину, а потом отправился со старшим товарищем к ведущему в аэропорт шоссе. Когда они переходили дорогу, Сунил замотался в простыню. Он весь дрожал, хотя ночь была теплая. Калу посмотрел на него и засмеялся:

– Так ты напугаешь людей! Они решат, что ты привидение!

Сунил неохотно свернул простыню и сунул ее под мышку.

Они шли к международному терминалу. Машин вокруг было довольно много. Калу объяснил, что в это время прилетает много самолетов из Европы и Америки. Он выучил расписание и названия многих мировых столиц, еще когда подрабатывал в аэропорту носильщиком. Калу утверждал, что лучшие чаевые дают гости из Саудовской Аравии, из Америки и Германии – именно в таком порядке.

Они миновали сверкающую надпись «Вылет», а затем какие-то заграждения, воздвигнутые службой безопасности. На них красовалось пожелание «Счастливого пути!». Мальчишки быстро пробежали по грубо замощенной дороге, по которой к зданию подъезжала строительная техника, и свернули в темный переулок. Сунил хорошо знал это место и мог ориентироваться здесь практически вслепую. Сначала высокий забор, за которым готовили подаваемую в самолетах еду. Потом открытый пустырь, использовавшийся как отхожее место. Тут мусорщик нередко подбирал пустые пластиковые бутылки от воды. Вскоре они оказались на берегу широкого притока реки Митхи. Сунил иногда приходил сюда, чтобы поймать мангура[31] и продать его в Аннавади. Когда он был маленьким, вода в реке была еще голубой и прозрачной. «Как в бассейне!» – вспоминал он. С тех пор она почернела и дурно пахла, однако рыба все же сохранила свой прежний сладковатый вкус.

Чуть правее на другой стороне реки высились заборы, защищавшие от посторонних глаз огромные ангары, залитые светом прожекторов – туда на ночную «парковку» загоняли авиалайнеры. Но левее (а именно туда, как сказал Калу, они направлялись), было тихо и сумрачно. Сунил мог различить только хилое пирамидальное дерево ашока[32] и какие-то навесы за ним. Калу вошел в вонючую воду и поплыл. Сунил последовал за ним. Так они добрались до мелководья и оттуда шли до берега пешком. Идти было легко: течение в этой части притока было несильным, сезон дождей миновал еще девять месяцев назад. И все-таки, когда они выбрались на сушу, Сунил почувствовал, что устал и наглотался грязной воды.

То, что Калу называл «мастерскими», оказалось огромным новым промышленным складом. Здесь хранились просто горы промышленных «сокровищ»: гранулят, пластификаторы, смазочные масла. Просто горы индустриальных сокровищ: голубоватые фонари перед несколькими павильонами освещали фигуры охранников. Их тени казались огромными, метров десять в длину.

Оценив обстановку, Сунил захотел немедленно ретироваться обратно в реку. Но Калу уверил его, что знает кружной путь к тому месту, где он спрятал в кустах железо.

– Охранники не заметят нас, – уверял он. – Это не опасно.

Так оно и вышло. Куски металла напоминали диски от штанги и оказались очень тяжелыми. Тут встал главный вопрос: сколько каждый из мальчишек сможет унести, чтобы не потонуть в речном потоке. Наконец решили взять по три каждый и загрузить их в простыни, подвязанные на груди, как мешки.

На обратном пути ничего непредвиденного не произошло, и уже через пятнадцать минут они вернулись в Аннавади. На заре проснулся Абдул и купил краденое железо за триста восемьдесят рупий. Сунилу досталась треть этой выручки, а сколько получил полицейский-наводчик, он так и не узнал. Калу ни на что не жаловался, был спокоен и, наверное, доволен полученным барышом.

Для Сунила это стало первым более или менее приличным доходом в его жизни. Что ж, оставалось только прокутить его в кинотеатре Pinky Talkie Town. Калу повел своего друга в кинотеатр, где того поразила прежде всего чистота и ковры на полу. Они пошли на дневной сеанс и посмотрели американский фильм с актером по имени Уилл Смит в главной роли[33]. Герой был единственным, кто спасся от бушевавшей в Нью-Йорке чумы. Кроме него выжила только собака, которая стала ему преданным другом. Шерсть у собаки была желтоватой, а на спине – большое пятно, похожее на седло. Человек говорил с ней, как с равной, будто она его отлично понимает. Ближе к концу фильма он почему-то задушил ее.

«Наверное, в его действиях был какой-то резон, иначе зачем было убивать единственного друга?» – размышлял Сунил. Там было много разных катастроф: чума, привидение, взрыв. Наверное, все эти обстоятельства повлияли на решение героя, и все же мусорщик не улавливал во всем этом логики. Когда он вышел из темноты кинотеатра на улицу, где светило теплое весеннее солнце, его слегка подташнивало от того, что он стал свидетелем предательства и жестокой расправы над собакой. Но это чувство почти прошло, когда он наелся досыта – редкое в его жизни удовольствие.

Через несколько недель Калу снова попросил его о помощи. Сунил, наблюдавший за ворами, регулярно поглощавшими рис с курицей в больших количествах, стал думать, что в будущем, возможно, стоит выбрать этот карьерный путь и перестать заниматься сбором мусора, от которого появляются нарывы, заводятся паразиты, а глазные белки становятся оранжевыми. Но пока было рано принимать судьбоносные решения: надо продолжать обследовать мусорные баки и собирать отбросы с выступа в стене над рекой.

Абдулу, похоже, был по душе такой выбор Сунила, хотя маленький мусорщик никогда толком не мог прочесть мысли и чувства на лице этого старика в обличье юноши. Калу тоже не торопил его. И это было к лучшему, потому что Сунил не знал, поймет ли кто-нибудь причину, по которой он отказывается вступить прямо сейчас на воровской путь. Вероятно, дело было отчасти в том, что в день получения самого большого в своей жизни барыша он не испытал эйфории, которую другие мальчишки обычно называли «абсолютным счастьем». Может, все из-за той собаки? Сунил часто признавался, что ему не нравится собирать мусор: «Я сам себе противен. Это для меня как проклятье». Но он не был уверен, что будет более доволен собой, если станет вором. К тому же ему очень не нравились сношения Калу с полицейскими.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.