Глава 7

ПОСЛЕ ДРАКИ КУЛАКАМИ НЕ МАШУТ

За Жорку болел весь взвод. Его штатский облик не позволял остальным радоваться в полный голос и, кроме того, внушал постоянную тревогу за положение дел в собственных дневниках. Контрольные работы шли по всем предметам, на каждом уроке велся опрос. Никто из «спецов» не мог себе позволить прийти в школу, не доучив домашнего задания. Облик притихшего Куржака показывал масштаб неприятностей, угрожавших любому ученику за недобросовестность или легкомыслие. Ибо блестящая флотская форма оказалась функцией переменной. Ее вполне могли и отобрать.

Димка Майдан чувствовал себя особенно неуютно. Он сидел с Куржаком за одной партой, не имея возможности ни сострить, ни посочувствовать. Неосторожное слово крупной солью падало на раскрытую рану соседа. Единственная надежда была на очередной урок анатомии. Жорка проштудировал скелет по учебнику доктора Бабского, запомнил мудреные названия разных бугорков, не то что костей.

Сразу после уроков Куржак намеревался бежать в баталерку за формой.

Не тут-то было. Доцент Артяев его не вызывал. Жорка всеми силами старался обратить на себя внимание. Он поднял руку после команды «сесть!» и держал ее в пионерском салюте. Кровь отлила, и кисть его побелевшей руки по цвету ничем не отличалась от проклятых мослов, о которых шла речь у доски. Но на уроке присутствовал проверяющий инспектор, и военврач предпочитал спрашивать сильных учеников, которые и так уже были во флотском обмундировании.

Страстное желание Куржака исправить двойку заметил даже инспектор. Он выразительно повел глазами в сторону Жорки и пожал плечами. Этого оказалось достаточным, чтобы Жорку тотчас пригласили к доске. Доцент Артяев стал с удовольствием забрасывать его вопросами один каверзнее другого. Куржак бодро отвечал. Его знания, наверное, удовлетворили бы теперь профессоров медицинского института, но только не Артяева.

– Кто заметил ошибку? – спросил вдруг преподаватель, бросив взгляд на доску.

Ребята удивились. Несколько минут класс потратил на разгадывание ребуса. Это действительно был ребус, ибо Куржак нарисовал мелом костяшки, пожалуй, тщательнее, чем это сделал бы сам Господь Бог, проектируя человека.

– На доске нет фамилии! – наконец догадался Майдан.

– Правильно! Каждый должен писать свою фамилию в правом верхнем углу, – назидательно объявил Артяев.

– Ясно! – обрадовался Жорка Куржак.

– Не «ясно», а «понял», – рассердился преподаватель и добавил: – Кто забудет о своей фамилии, получит двойку.

Дальше все опять пошло кувырком. Доцент так и не исправил оценку.

Вопиющая несправедливость поразила весь взвод. Димка Майдан предложил Жорке вместе позаниматься по анатомии. Больше он ничем не мог помочь. Но Куржак помощь отверг, и правильно сделал. Если Димка пошел бы к нему домой, старший брат Жорки мог догадаться, в чем дело. Куржак дома объяснил ситуацию так: в баталерке не оказалось подходящих размеров, и форму ему шьют по заказу. Идти к Майдану Жорка тоже не мог. Снова пришлось бы врать из самолюбия. А между тем Куржак был парнем честным. Ложное положение, в которое он так неожиданно попал, угнетало его до чрезвычайности.

И Жорка предпочитал нести свой крест в одиночестве. Одноклассники его жалели, и это тоже было унизительным.

Только один Тырва одобрял решение преподавателя Артяева.

– Он же знал урок! – защищал приятеля Майдан.

– Знал, – согласился Раймонд. – Но у доски растерялся.

– Подумаешь, – спорил Димка. – Все равно несправедливо.

– Представь себя на мостике корабля в бою, – посоветовал Тырва. – Бой тоже экзамен. После драки кулаками не машут.

Тырву неожиданно поддержал Лека Бархатов.

– «Остановиться – значит отстать!», – повторил он известную цитату. – А отсталых бьют!

Димка подумал о том, что Бархатов перехватил. Жорка Куржак совсем не остановился. Он зубрил мослы до остервенения, но исправить отметку оказалось гораздо труднее, чем вовремя подготовиться к контрольной работе. Простая двойка, которая в обычной школе приносила лишь легкую досаду, здесь обернулась трагедией. Лозунг единства формы и содержания, так кстати пришедший в голову Димке месяц тому назад, когда он заявлял претензии «бывшему Жене», неожиданно оказался совсем не громкой фразой. Взять, например, старое здание на Тринадцатой линии Васильевского острова, сейчас оно будто тоже надело новую форму. По сторонам подъезда на низких гранитных параллелепипедах раскинули лапы пара адмиралтейских якорей. В вестибюле, как часовые, вытянулись два рослых двенадцатидюймовых снаряда, подпоясанных медью. Комплекцией снаряды напоминали фигуру Антона Донченко. Еще дальше на зацементированных в полу болтах стояло старое четырехдюймовое орудие системы Канэ – подарок шефов. На пушке действовали штурвалы наводчиков. Хобот ствола, окрашенный в серую краску, послушно разворачивался вверх и в стороны. За штурвалами хотелось просидеть весь день, но это было невозможно. Не позволяла очередь желающих поиграть в наводчиков.

Такую школу уже нельзя было назвать обыкновенной, средней. Каждая деталь подчеркивала, что она особая, специальная школа. Даже привычные предметы из расписания уроков здесь выглядели совсем по-другому. Геометрия из бесконечного ряда абстрактных теорем стала вдруг основой штурманского искусства. За курсом физики явственно угадывались принципы устройства кораблей и их оружия. Глобус поворачивался только голубыми боками, оплетенными сеткой долгот и широт. История отзывалась эхом отгремевших сражений. Здесь не было уроков, которые сегодня можно было выучить, а завтра забыть. Димка Майдан чувствовал, что все предметы стали для него гораздо нужнее. Цель определяла и окрашивала их смысл.

Раймонд Тырва был прав. Растерянность ученика у доски уже невозможно оценивать прежними мерками. Перед боем важны предпосылки, а в бою – результат. В этом смысле военврач Артяев не выглядел уж таким бездушным сухарем.

– Какой же он военврач? – рассмеялся Лека Бархатов и объявил, что петлицы на гимнастерках у медиков бывают только зеленого цвета.

Для окончательного выяснения возникшей проблемы пришлось после уроков завернуть в магазин военной книги, ибо у преподавателя Артяева командирские знаки различия – шпалы и медицинская эмблема – были пришпилены на черном сукне.

– Черные петлицы артиллерийские, – объяснял Бархатов. – Отец сказал, что никаких исключений не бывает.

Лекина загадка Майдану показалась занятной. Он одолжил у Бархатова денег и на всякий случай купил в магазине плакат с цветными рисунками формы командиров Красной армии.

– Зачем тебе эта наглядная агитация? – спросил Тырва, когда они вчетвером садились в трамвай.

Димка и сам еще не знал зачем. Морских командиров на плакате не было. У моряков свой наркомат, и плакаты тоже свои, отдельные. Но форма одежды Артяева пока еще оставалась загадочной. Плакат мог пригодиться.

Они попали в один трамвай потому, что вместе ехали в гости к Антону Донченко. Антон едва дождался приказа о введении формы. В первый же день он предложил Леке Бархатову прибыть к нему после уроков с официальным визитом. Но одного Леки ему показалось мало. Действуя уже по собственной инициативе, Донченко решил пригласить и Раймонда Тырву. Пусть сам убедится, какова у него дома «обстановочка». Тырва охотно согласился. Третьим гостем оказался Майдан. Он попал в компанию случайно, поскольку как раз стоял рядом с Раймондом и спорил насчет судьбы своего приятеля Куржака. Впрочем, Майдан не мог оказаться лишним. Димка выступал в роли катализатора. Он один мог разговорить буку Раймонда. Донченко опасался, что без Димкиных талантов нашествие гостей не произведет на сестру необходимого впечатления.

Ехидный план Донченко удался на все сто процентов. Жанна открыла им дверь и отступила в растерянности. Димка Майдан не дал ей опомниться.

– Здороваться коротко, четко и лаконично, – объявил он на всю прихожую. – Как подобает военным морякам! Представляю, слева направо: командир первого отделения второго взвода третьей роты второй Ленинградской военно-морской специальной школы Наркомпроса РСФСР товарищ Тырва Раймонд Гансович…

– Чего стоишь как чухонская молочница? – подтолкнул Димка приятеля. – Надо поцеловать даме ручку!

Жанна сверкнула глазами в сторону брата и на всякий случай спрятала руку за спину.

– Помощник командира упомянутого взвода, – вещал Димка, как радиодиктор, – товарищ Бархатов Алексей Михайлович, кличка вне строя – Лека, и рядовой краснофлотец, виноват, ученик Майдан.

– Какие вы смешные, мальчики, – сказала Жанна. – Такие все одинаковые и стриженные «под ноль».

Лека сразу пожалел, что явился в гости. Хозяйка с порога ударила по самому больному месту. А Димка ничуть не смутился.

– Первое впечатление обманчиво, – балагурил Майдан. – Могу засвидетельствовать, что оболванены головы, и только снаружи. Это не отразилось на их содержании. На примере Леки ты можешь убедиться, что стрижка все-таки фасонная. С затылка – «два ноля», а спереди – машинкой первый номер.

Бархатов вспыхнул. Когда он пришел в парикмахерскую выполнять приказ по спецшколе и посмотрел в зеркало на свою прическу, оказалось невозможным выговорить роковые слова. Мастер снял ему шевелюру по периметру. Лишь сверху оставался кургузый, но все же прямой пробор. В школе компромисса не оценили. Не помогло и привилегированное положение младшего командира. Наоборот, Михаил Тихонович Святогоров очень вежливо и интеллигентно стал намекать, что помощник командира взвода обязан показывать пример.

А ротный командир Оль церемониться не стал. Оль прямо заявил, что о прическе надо забыть. И дал срок. Четверо суток Бархатов вел тяжелые арьергардные бои. Парикмахеры смеялись, как смеялась и Жанна. Жанна тоже не понимала, чего стоила борьба за каждый миллиметр.

– Вот приняли бы в спецшколу, – сказал ей Лека, – тогда тебе было бы не до смеха.

– Положим, – возразила Жанна, – на меня бы этот приказ не распространялся.

– Опять исключения? – напомнил Тырва. – «Разве жизнь можно строить на исключениях?»

Теперь развеселился и Лека. Жанна холодно окинула его взглядом и удалилась в свою комнату. Лека смутился. Антон, укоризненно покачав головой, процитировал:

– „Вы меня знаете? Вы меня еще не знаете!“ – предупредил подпоручик Дуб бравого солдата Швейка».

Раймонд улыбнулся, а Димка захохотал. Громкий смех его разносился по всей квартире. Жанна догадывалась, что мальчишки прохаживались по ее адресу.

Она вскоре появилась в столовой с тряпкой в руке и стала с независимым видом вытирать пыль с буфета. Антон, однако, заметил, что сестра успела переодеться в любимое платье из синей шерсти, но от комментариев благоразумно воздержался. Тем более что на сестру никто из гостей не обратил внимания. Димка Майдан рассказывал, как сегодня утром по пути в школу они с Генкой Ковровым лихо козыряли встречным командирам. И командиры отвечали. Димка мог утверждать это с абсолютной достоверностью, поскольку каждый раз ловко скашивал глаза, чтобы не упустить ответного жеста. А двое гражданских дядек, оглядев их с головы до ног, сказали вроде бы с сожалением: «Этим служить до деревянного бушлата!»

– Так зовут на флоте обыкновенный гроб, – пояснил Раймонд, слегка обернувшись к буфету. Раймонду ничего не ответили.

– Вспомни лучше, – обратился к Майдану Бархатов, – как в строю честь отдавал.

Димке вспоминать об этом совсем не хотелось. На утренней справке, после того как Лека тщательно и с видимым удовольствием изучил степень сияния пуговиц, сверкания ботинок и чистоты носовых платков, ко второму взводу подошел сам военрук. Глаза его смотрели весело и пронзительно. Они так сверкали, что сразу и нельзя было догадаться, что они маленькие и глубоко спрятаны под кустистыми и блестящими бровями. Флотский вид учеников вполне удовлетворил военрука. Он как будто подмигнул Майдану, намекая об их совместных мучениях в баталерке.

Когда ученики строем следовали мимо Радько, направляясь в классы, Майдан вдруг вскинул ладонь к бескозырке и отдал честь. Он вложил в это столько признательности, что военрук сразу обратил на Диму внимание.

– Ученик Майдан! Выйти из строя! – скомандовал Радько.

Димка подошел к нему с уставным докладом точно так, как учили на школьном дворе.

– Почитайте, Митя, еще раз строевой устав, – посоветовал ему военрук. – И тогда наверняка запомните, что в строю честь не отдают.

Димка думал, что этого разговора никто не слышал, но, оказалось, ошибся. Помкомвзвода Бархатов был внимателен и глухотой не страдал.

– Ну как, «Митя»? Изучил строевой устав? – смеялся Лека и по привычке провел рукой, поправляя отсутствующую прическу.

– Это мне за фасонную стрижку, – догадался Майдан.

Вызов был принят, но дуэль не состоялась. Дело в том, что в комнате больше не оставалось пыли. Жанна отложила тряпку и вмешалась в беседу гостей.

– Не надоели еще солдафонские воспоминания? – спросила она у Бархатова. – Где стихи? Обещал – давай сюда!

Но пропаганда произведений нового поэта оказалась не таким уж простым делом. Лека Бархатов попробовал спеть песню, но у него не было слуха, а остальные ребята забыли слова.

– Звездочки с небес явно не хватаете! – ехидничала Жанна.

– Сюда бы Аркашку Гасилова, – пожалел Антон. – У него хорошо получается. Даже военруку понравилось.

– Есть у нас во взводе такой «гогочка», – снисходительно объяснил Бархатов. – Доверху набит морскими стихами.

– Почему же тогда он не здесь? – спросила Жанна.

– Лека пробовал уговорить, – улыбнулся Раймонд. – Ничего не получилось. Гасилов утверждает, что эти стихи не для девчонок.

– Вот как? – сверкнула глазами Жанна. – Очень жаль, что не уговорил. Никогда бы не поверила, что у младших командиров вашего класса такой куриный авторитет.

Димкин тренер в секции бокса назвал бы такую реплику ударом ниже пояса. Лека Бархатов с этой минуты стал думать только о том, под каким предлогом откланяться. Но Раймонд Тырва и не подумал принимать реплику на свой счет. Наоборот, он так улыбнулся, что Жанна вздрогнула.

1

Эпиграф и стихи в тексте – из неопубликованных произведений поэта Б.М. Смоленского, погибшего на Карельском фронте 16 ноября 1941 года.