После такого праздника и воскресенье кажется серенькими буднями. Хоть подъём и на час позже, и на зарядку не гонят. И кружки по воскресеньям не работают. То есть не работают руководители кружков, так как должны же они иметь выходной день. Без руководителя ничто работать не может, следовательно, и кружки не работают. Помещение закрыто. Не работают ни «Мягкая игрушка», ни «Умелые руки», ни радиоэлектротехника, ни литературный кружок, ни выжигание по дереву, ни чеканка по медной и латунной фольге.
      Одна только «Природа и фантазия» работает по воскресеньям.
      — У творческих людей выходных не бывает, — говорит Иван Иванович, — разве можно отпустить на выходной талант, ум и воображение? А вдруг именно в воскресенье в тебе родится шедевр?
      Ровно в шестнадцать часов, в воскресенье тоже, Иван Иванович открывает дверь, на которой ручка из кривого сука, волшебный дед из коры дуба и вывеска:

Творческая мастерская кружка

«ПРИРОДА И ФАНТАЗИЯ»

      Но заниматься приходят далеко не все члены кружка.
      Потому что в воскресенье плюс ко всему в лагере объявляется «осадное положение». Вдоль ограды ходят патрули. У верхних и нижних ворот стоят усиленные караулы. Охраняется каждая щель в ограде. Персонал собирает, напрягает и мобилизует силу, внимание и мужество, чтобы отразить налёт родителей. Большинство ребят здешние, из Севастополя, Симферополя и других крымских городов. Соскучившиеся родители не выдерживают тягот разлуки и приезжают в воскресенье повидать ребёнка, хоть и знают, что это настрого запрещено. И если уж родитель приехал, потратив на дорогу выходной день и деньги, он приложит все свои силы, чтобы добиться свидания с ребёнком и скормить ему привезённую еду. Родители пробираются на территорию лагеря через гараж и через стадион, через пляж и через береговые скалы, где, понятно, никакой загородки не поставишь.
      Игорь с Дуниным залезли на крышу ангара снимать флажки и провода. Сняли, утомились и легли немного позагорать.
      — Вон они идут, — показал Дунин. — Ползком, перебежками. А кое-кто и вплавь. У нас такой порядок: если родителю удалось проникнуть на территорию, его не выгоняют. Уважают смекалку и усилия, которые он потратил. Ну, и пионеру, конечно, было бы очень обидно, если бы какой-нибудь дежурный стал при нём гнать папу или маму. Проник в лагерь — твоё счастье. Общайся с ребёнком... Но почему они все думают, что мы здесь голодаем? Столько всяких продуктов привозят! И велят ребёнку всё это съесть. Завтра в медчасти много народу будет с расстроенными животами! Ты по родителям соскучился?
      — А что толку соскучиваться, — сказал Игорь. — Всё равно же они от этого не приедут. Некоторые любят переживать, мучиться, думать о неприятностях, а я от этого стараюсь подальше. Если в жизни что-то не так, как хочется, тут ни переживаниями, ни разговорами не поможешь.
      — Да, переживаний тебе с твоей Лариской хватает, — сказал Дунин.
      — О ней тоже не надо, — мягко попросил Игорь, хотя ему хотелось дать Дунину по затылку.
      После полдника он пришёл в кружок на занятие, взял свой сучок и принялся обдирать кору. Работа пошла хорошо, и даже не очень нудно было этим заниматься. Понравилось очищать будущую танцовщицу от всего лишнего. За какой-нибудь час вся кора была содрана. Полюбовавшись очищенным сучком, Игорь понял, почему в тот раз Коля сказал: «Он некрасивый». Без коры сучок стал совсем другим, и то движение танца, которое раньше надо было угадывать, напрягая воображение, теперь явно в нём проступило.
      Игорь вычистил оставшиеся коринки в щёлочке на спине и стал обрабатывать сучок наждачной шкуркой. Дерево оживало.
      Вдруг он услышал знакомый голос в комнате Ивана Ивановича:
      — Валентина Алексеевна к вам не заходила?
      — Не примечал, — ответил Иван Иванович. — Загляни во дворик на всякий случай.
      Игорь устремил глаза на занавешенную верёвочной сеткой дверь. Сетка колыхнулась, откинулась, и вышла Лариса.
      — Валентины Алексеевны нет? — спросила она, обращаясь к нему, хотя некоторые ребята сидели ближе.
      Он помотал головой отрицательно и не отрывал от Ларисы глаз, испытывая страх, что сейчас она скажет: «Ах, нет, ну ладно, я пойду» — и уйдёт, скроется за этой противной верёвочной сеткой.
      Она сказала:
      — Ах, нет? Ну, ладно...
      Но не ушла, направилась прямо к Игорю, глядя ему не в лицо, а на руки.
      — Ну, как тут... — Лариса посмотрела ему в лицо и вскрикнула: — Что с тобой, где ты так обгорел?!
      — Вчера костёр на море зажигал.
      — А разве не Дунин зажигал?
      — Мы вместе. Я придерживал шлюпку, а он спички чиркал. Как полыхнуло, ну и попало немножко.
      — Ничего себе «немножко»! — сказала Лариса. — Ни бровей, ни ресниц у человека не осталось.
      — Ты скажешь, — возразил он. — И брови остались, и ресницы, только, конечно, обгорелые. Я утром смотрелся в зеркало.
      — Всё равно ужасно, — сказала Лариса и стала пальцами приглаживать его опалённые брови. — Колются...
      Игорь прикрыл глаза и сидел, замерев, и хотел, чтобы она гладила так ему брови всё время, пока они не отрастут снова. Он понимал, что такого быть не может, но всё равно очень хотелось, и он огорчился, когда Лариса отняла руку.
      — Бедненький, — сказала она. — Покажи, что у тебя выходит?
      — Вот, — показал он. — Кору уже снял. Дочищу грязь и буду вырезать.
      Лариса отставила сучок на всю длину руки и медленно поворачивала его.
      — Послушай, может, не надо ничего вырезать? Просто отполировать и поставить на можжевельниковый кружочек? Она уже танцует. Знаешь, чего я боюсь, только ты не обижайся...
      — Чего ты боишься?
      — Что ты станешь резать и испортишь. Подошёл Иван Иванович.
      — Испортить не дадим, — улыбнулся он. — Пусть вырежет ей личико и подправит фигурку.
      — Ой, — покачала головой Лариса, — она и без личика такая выразительная!
      Иван Иванович кивнул, соглашаясь:
      — Всё верно, однако чистые понятия нам создавать пока рано. До абстрактного нужно дорасти, обогатиться большим опытом. Что у тебя с бровями?
      — Он вчера костёр на море зажигал, — ответила вместо Игоря Лариса. — Представляете, они с Дуниным подплыли на лодке, причалили к плоту и подожгли. Костёр сразу вспыхнул, Дунин отпрыгнул, а Игорю всё лицо чуть не сожгло.
      — Куда это Дунин отпрыгнул, там море! — подправил Игорь, дороживший истиной. — Просто я поздно оттолкнул шлюпку.
      — Костёр был прекрасный, — похвалил Иван Иванович. — И ещё прекраснее он был бы, если б его не испортили этим банальным фейерверком.
      — Ну, что вы! — возразили Игорь и Лариса в два голоса. — Лучше фейерверка ничего не бывает!
      — О вкусах не спорят, — улыбнулся Иван Иванович. — Дочистишь коряжку, подойди ко мне, я намечу, что делать дальше.
      И он пошёл другим помогать.
      — Где же Валентина Алексеевна, — проговорила Лариса и осмотрелась кругом, хотя даже пеньку, на который она присела, было понятно, что никакой Валентины Алексеевны здесь не может быть.
      — Ты пойди поищи, — сказал Игорь, очень счастливый, что Лариса ищет Валентину Алексеевну там, где её не может быть, и значит, она ищет не Валентину Алексеевну, а ищет кого-то другого. — А в кино ты придёшь сегодня после ужина?
      — Не знаю, — сказала она, нахмурившись. — Может, я в музсалон пойду послушать, как Света играет.
      — Я хотел тебе что-то сказать.
      — Скажи.
      — Сейчас не могу.
      — Скажи хотя бы, про что?
      — Про твою грамоту.
      — Опять грамота... — Лариса продолжала хмуриться. — Грамоту мне Марина Алексеевна вручит перед строем дружины. Или никак.
      — Лариса, — сказал Игорь. — Тебе же её один раз уже вручали торжественным образом. Нельзя же одну грамоту вручать два раза. Ничего не случится, если ты её возьмёшь и без вручения перед строем. И вообще, зачем тебе это вручение?
      — Вот как ты повернул... В общем справедливо. Хорошо, я согласна и без вручения перед строем. Только пусть она сама, никаких махинаций, понял?
      — Я понимаю, только...
      — Что «только»?
      — Ничего. Вечером скажу. Иди, пожалуйста, а то я с тобой никогда не доделаю работу.
      — Ну и пожалуйста, — сказала Лариса, — пойду с удовольствием. Чего здесь интересного...
      И ушла.
      Игорь дочищал свой сучок, и в работе огорчение забылось. Чудесно это — очищать дерево шкуркой и смотреть, как линия за линией выступает на поверхности плавный рисунок древесины. Дочистив, обдув и обтерев сучок ладонью, Игорь направился к Ивану Ивановичу.
      Тот повертел сучок в пальцах, сказал:
      — Вот это и требовалось. Я сейчас намечу тебе план дальнейшей работы, а ты пока, чтобы не скучать, напиши несколько табличек для экспонатов нашей будущей выставки. Вот тебе нарезанная бумага, фломастер и тексты. Смотри: в верхней строчке пишешь название вещи, вторая строчка — имя и фамилия автора, третья — отряд и возраст. Понял? Действуй.
      Игорь уселся за стол и старательно, в высшей степени добросовестно написал шесть табличек. Тут Иван Иванович позвал его. Игорь собрал написанные таблички, отдал Ивану Ивановичу.
      Тот положил их на стол, не глядя, и стал объяснять:
      — Здесь я тебе наметил лицо. Общими штрихами сделаешь рот, нос и глаза. Потщательнее волосы. Выделишь подбородок и шею. Очень осторожно уточни сучок в этом месте, чтобы выявилась талия. В левой руке обозначишь локоть. Штрихами нанеси пальцы. С ногами ничего делать не надо, они и так хороши. Но всё это будешь делать завтра, я тебе дам хороший резец. Часы наши на сегодня уже кончаются... Ну-ка, что ты мне тут изобразил...
      Иван Иванович перебрал написанные Игорем таблички.
      — Эк-кий талант у человека, — проговорил он. — Готовый копиист. Если пойдёшь по этой стезе, большие деньги сможешь зарабатывать... Ну, что ты хмур, как день ненастный? Не берёт девочка грамоту? И правильно делает. Ты бы и сам не взял, и я бы не взял.
      Тут только Игорь понял, зачем его попросили написать таблички! Вот это попался... Но раз уж попался — значит, попался.
      Поздно и некрасиво теперь отпираться.
      Иван Иванович смотрел на него выжидательно и не сердито.
      — Лариса ничего не знает, — сказал Игорь. — Я ей намекнул, что могу, а она сразу всеми руками и ногами, что не надо.
      Иван Иванович сказал:
      — Она права, Игорь, не надо. Поступок твой, конечно, удалой, мотивы достойны уважения, но, как видишь, ни к чему хорошему этот поступок не привёл. Следовательно, ты поступил неправильно. У нас общество не дикое, цивилизованное, все мы подчиняемся законам. Без них будет анархия, она ничего хорошего людям мыслящим, создающим и творящим принести не может, значит, и для тебя это плохо. Нарушая законы, обычаи и правила, ты расшатываешь свою собственную базу, это неразумно. И пока другой человек, менее, чем я, сдержанный, не обнаружил твою подделку, надо исправить дело. И пусть Лариса продолжает ничего не знать. Ей было бы неприятно. Кстати говоря, я не понял: как тебе удалось поставить печать? Она ведь настоящая, да?
      — Настоящая, — кивнул Игорь. — Только приклеенная. Вырезана из накладной на запчасти и приклеена.
      Иван Иванович усмехнулся:
      — Голова работает, хоть и не в том направлении, в каком следовало бы.
      «Не у меня, а у другого мальчика», — хотел сказать Игорь, но прикусил язык, чтобы не выдать Дунина. Пусть уж всё на одного.
      Иван Иванович сказал тихо:
      — Как часто люди растрачивают силы и таланты на возмутительную чепуху... Что будешь делать?
      — А что вы посоветуете? — доверился Игорь Ивану Ивановичу.
      — Давай сперва послушаем твоё мнение.
      — Моё мнение такое, что грамоту нужно отдать Ларисе, а вы же видели, что Марина Алексеевна не желает. — У него внутри стало закипать возмущение, он не стеснялся, ничего не боялся и говорил, что думал. — Я могу настоящую грамоту вставить обратно, мне это пара пустяков, я все ходы знаю, и ключ у меня есть от кабинета. И даже Тюбик не залает, хоть он на меня и обиделся.
      — Как это: Тюбик обиделся? Ты его стукнул?
      — Нет, он увидел, как я выползаю из кабинета Марины Алексеевны ночью с грамотой, презрительно посмотрел и отвернулся. Сахар от меня теперь не берёт.
      — Чудеса, — покачал головой Иван Иванович. — Ну, дальше?
      — Дальше, если я грамоту на место поставлю, а Марина Алексеевна после смены её не отдаст, я опять утащу.
      — Решительный юноша. — Иван Иванович положил руку ему на плечо. — Что будет дальше, покажет будущее. Сейчас советую тебе скорее и оперативнее вернуть грамоту на место. В кабинете Марины Алексеевны бывают не только профессора и писатели, там бывают и художники. Кинет взгляд художник, поднимет брови под самые волосы, ахнет — и тебе каюк. Понял? Торопись. Но торопись осмотрительно.
      Пока они тихо разговаривали, ребята сдали инструменты и ушли. Только Вика подметала пол.
      — Вы хороший человек, Иван Иванович, — сказал Игорь.
      — Хочу им быть, мой мальчик, очень хочу, — поблагодарил его тёплым взглядом Иван Иванович.
      И тогда Игорь посмел высказать свою мечту:
      — Можно у танцовщицы сделать лицо, похожее на одну девочку?
      Иван Иванович нахмурил брови и вскочил с табурета:
      — Ты мелешь чушь! Батюшки, человек как человек, вроде бы голова на своём месте, а чуть коснётся этого дела — превращается во что-то столбообразное! Ну, как ты не понимаешь, что если сделаешь лицо, похожее на одну девочку, эта небесная танцовщица мигом превратится в уродину и калеку!.. Впрочем, ты это несерьёзно сказал, пошутил, да? Смотри, не шути так больше, мне очень больно слушать такие вещи. До завтра, Игорь. Желаю успеха в твоём предприятии.
      Игорь мигом выскочил из мастерской. .
      На пути в отряд пытался представить свою танцовщицу с лицом Ларисы. Остановился, закрыл глаза и увидел. Плечи его передёрнулись от отвращения. Он увидел разной толщины ноги, да ещё и кривые, руки — несоразмерные и похожие на змей, тощее, безгрудое тело, а наверху — прекрасное лицо Ларисы... Он замотал головой, чтобы избавиться от жуткого видения.
      «Да, — подумал он, — буквы перерисовывать легче, даже картинки переводить через кальку и то легче. Там заранее всё ясно и понятно. А здесь ничего не понятно заранее, только что-то мерещится в голове, а поди знай, что в результате получится? Можешь сделать лучше, чем задумал, а можешь и испортить, недаром Лариса забоялась, она в этом деле понимает... Может быть, поэтому мастерская Ивана Ивановича называется «творческая»?..»
      Он пришёл вечером в кино. Лариса тоже пришла в кино, но села среди девочек так, чтобы Игорю к ней было не подойти.
      Эх, не надо было ему говорить: «Уходи, а то я с тобой работу никогда не доделаю». Девочки очень странные существа. Они считают, что могут уходить и приходить только по собственному желанию, а что касается твоих работ и занятий — тут уж сообразуйся с их желаниями, это не их дело.
      Игорь огорчался, смотрел кино невнимательно и не понимал, что ценой огорчений и неприятностей приобретает важный и необходимый в жизни опыт.

      Всё произошло быстро, озорно, легко и красиво, прямо как в книжке про разведчиков.
      Отряд вернулся с обеда, улеглись исполнять команду «тихий час». Только Игорь закрыл глаза с намерением досмотреть ночной сон (ему приснилось путешествие в Индию, но в Индии он успел лишь выбежать из пальмовой рощи на берег океана, искупаться в набегающей волне с белой гривой так и не успел, потому что раздался сигнал «подъём», а его слышно даже в Индии, и каждый пионер, услышав этот сигнал, обязан немедленно возвратиться в отряд, хоть из Индии, хоть из самой Антарктиды), кто-то тихо сел на его койку, пружины чуть-чуть скрипнули. Открыл глаза — сидит Дунин.
      — Слушай, — зашептал Борис, не шевеля губами, — Марина проводит в столовой на веранде совещание вожатых. Это до самого конца тихого часа. Всё начальство там, даже тётя Шура, а Виктор Петрович уехал в Севастополь за новым шлангом. Рискнём?
      — Как же это, среди бела дня...
      — Какая разница, когда тебя не поймают, ночью или среди бела дня? Бумага здесь.
      Дунин похлопал себя по груди, и под рубашкой зашуршало.
      — Ну, рискнём.
      Игорь оделся и направился было к окну, но Дунин твёрдо взял его за руку, и они на цыпочках вышли через дверь.
      В лагере было тихо и безлюдно. Хорошо слышались раскаты сердитого голоса Марины Алексеевны, кого-то ругавшей там, на веранде столовой.
      — Сейчас таиться не надо, — наставлял Дунин шёпотом, не шевеля губами. — Шествуем спокойно, неторопливо, якобы гуляючи.
      — Почему у тебя губы не шевелятся? — спросил Игорь.
      — Некоторые разведчики обладают способностью читать по губам, что человек говорит, — объяснил Дунин. — Страхуюсь. Как у меня губы, совсем не шевелятся?
      — Почти. Чуть-чуть только. А откуда здесь разведчики?
      — Когда появятся, поздно будет учиться.
      — Ты, наверное, будешь разведчиком, когда вырастешь?
      — Ещё не решил, — ответил Дунин, и на лице его не дрогнул ни единый мускул, и губы не шевельнулись. — Очень хочется в цирке работать факиром... Знаешь, как Игорь Кио.
      — Видел один раз.
      — А я пять раз смотрел! — Тут губы Дунина пошевелились.
      — Повезло... Слушай, Иван Иванович тоже на совещании?
      — Нет, он в скалах с Викой купается.
      — Врёшь! — не поверил Игорь. — Это же нарушение, а Иван Иванович никогда не нарушает распорядок. Он говорит, что если мы будем нарушать законы, обычаи и правила, то станем дикарями.
      — Всякое правило имеет исключения, забыл, что ли? У девчонки сегодня день рождения. Иван Иванович уговорил вожатого, чтобы отпустил её на тихий час купаться. Викашка счастлива, будто ей куклу с закрывающими глазами подарили.
      — Это подарок получше куклы, — сказал Игорь. — А ты откуда всё знаешь?
      — А у меня же бинокль.
      — Очень уж ты много знаешь, — сказал Игорь, испытывая не то зависть, не то опасение.
      — Многовато, — согласился Дунин. — Иногда такое узнаешь, чего лучше бы и не знать...
      С такими разговорами, якобы гуляючи, дошли до кабинета.
      Оглядевшись, Дунин быстрым и точным движением вставил ключ в скважину, отомкнул, распахнул дверь:
      — Прошу входить.
      Зашли, прикрыли дверь, и тут гуляние, конечно, кончилось. Торопливо раскрепили рамку, рисованную грамоту вынули, настоящую вставили на место, закрепили уголки рамки и повесили её на стену. Всё как было, ничего не было. Операция заняла не больше трёх минут времени.
      Вышли, огляделись, заперли дверь, снова огляделись, облегчённо вздохнули и засмеялись. Из-за угла вышел Тюбик, он приветливо помахивал хвостиком. Со стороны столовой слышался голос Марины Алексеевны, но уже в мягких тонах, она кого-то хвалила.
      — А ты боялся: среди бела дня, среди бела дня!
      — Я всегда удивляюсь, какой ты умный, — сказал Игорь. — Всё заранее предусматриваешь.
      Дунин не проявил ложной скромности:
      — Да, я умею выбрать момент.
      Тюбик подошёл ближе, поднял морду и смотрел на Игоря во все, как говорится, глаза.
      — Дай ему сахару, — подсказал Дунин. — Теперь возьмёт.
      — Не захватил... — Игорь развёл руками. Дунин вынул из кармана сахар:
      — На, дай ему. Собака молодец, вполне человеческая собака.
      — Ваф, — сказал Тюбик, то ли при виде сахара, то ли в благодарность за похвалу.
      Игорь дал ему сахар.
      Тюбик лёг, взял кусок в лапы и стал его обгрызать.
      Игорь спросил:
      — Ты как думаешь: Марина Алексеевна отдаст Ларисе грамоту?
      Дунин помотал головой:
      — Ни в коем случае. Кусок золота отдаст, чеканки отдаст, ковёр отдаст, а республиканскую грамоту — нет. Такой уж человек, у неё мания на всё необычайное. В общем, подари Лариске своё произведение, и пусть будет довольна. Только ласпинскую печать отклей, она тут как на рыбе шляпа.
      — Нет, у Ларисы будет настоящая грамота, — сказал Игорь.
      — Сумасброд и есть, — отозвался Дунин. — Но я тебе в этом деле больше не помощник. Не люблю суеты.
      — Обойдусь. Ключ у меня останется, ладно?
      — Пусть останется. Ты же не проболтаешься, где его взял.
      На такой глупый намёк Игорь даже не стал отвечать.
      Вернувшись в отряд, он запрятал нарисованную грамоту в тумбочку под газетку, а ключ засунул в дырку матраса. После полдника пошёл в кружок и до конца занятия вырезал своей танцовщице волосы. Они получились густые, волнистые, длинные, почти до середины спины, только непричёсанные.
      Игорь показал Ивану Ивановичу и посетовал:
      — Какая-то она растрёпанная получилась.
      Иван Иванович смотрел на него повеселевшими глазами:
      — Дорогой ученик, ты прекрасно исполняешь не только те советы, которые высказаны впрямую, но и данные в виде слабого намёка. Волосы небесной танцовщицы обязаны быть растрёпанными, ты же представляешь, какой в небесах дует ветер... Когда удалось?
      — В тихий час, когда Марина Алексеевна совещание проводила, а вы с Викой в скалах купались.
      — Воистину, у детей есть чему поучиться... Я думаю, твои труды и усилия, в основе своей, конечно, неправедные, но бескорыстные, будут в итоге вознаграждены.
      — Как?!
      — Попытаемся усовестить мать-начальницу, уговорить. Всё же это первая грамота на представительном конкурсе, очень дорогая реликвия... Знаешь, что мне дороже всего в моём архиве? Газетная фотография двадцатипятилетней давности: аккуратно причёсанный мальчик Ваня вручает городскому слёту пионерской организации свой маленький подарок, деревянную скульптуру «Пионерка со скрипкой». Помнится, пионерку сделать было относительно легко, а вот со скрипкой пришлось повозиться... До завтра, Игорёк. Не опаздывай на ужин.
      — Вы были пионером двадцать пять лет тому назад?!
      — Четверть века, — усмехнулся Иван Иванович. — Вот какой я уже старик.
      — Сколько же вам лет?
      — Тридцать восьмой годик пошёл.
      — Значит, вы даже старше моего папы? Как же это может быть, папа такой солидный, а вы... как вожатый.
      Иван Иванович спросил:
      — Это хорошо или плохо?
      — Плохо, — высказал Игорь свое честное мнение. — Но вы не бойтесь, Иван Иванович, я к вам теперь буду с уважением относиться.
      — А прежде ты ко мне относился без уважения?
      — Совсем не боялся, — сказал Игорь смущённо. Иван Иванович захохотал, обнял Игоря, похлопал по спине:
      — Нет уж, лучше относись ко мне «без уважения» и дальше, Игорёк! До завтра, весёлый человек...
      Завтра Игорь в кружок не пришёл, отряд назначили дежурить по столовой. Накрывали столы, потом убирали со столов, мыли посуду, потом по приказанию докторши Дины Еремеевны перемывали её снова, подметали пол и выносили мусор на помойку, собирали пищевые отходы и выносили в особый бак, за которым каждый день приезжает машина из свиноводческого совхоза. На баке так и написано: «Для свинок».
      Самых дисциплинированных пионеров Андрей Геннадиевич назначил в хлеборезку: резать и выдавать хлеб.
      После ужина вымыли столовую начисто, сдали дежурство Дине Еремеевне и получили от неё отметку «отлично», несмотря на перемывание посуды. Докторша сказала, что с первого раза ни у кого ещё чисто не получалось, все перемывают. Бывало, что хорошо мыли тарелки, но уж стаканы — никогда.
      Домой пришли поздно, кончалась уже массовка для малышей.
      Кое-кто переоделся и побежал на массовку для старших — хлеборезы, подметальщики и убиральщики столов. Посудомои так устали, что никто на массовку не пошёл. Кто повалился на койку с книжкой, а кто и вообще сразу лёг спать.
      Игорь писал маме письмо с отчётом за прошедшую неделю.
       «... А ещё, — писал он, — у нас была дискуссия о подвиге. Мы решили, что подвиг бывает не всегда правильный. Если ты обзовёшь, кто сильнее тебя, подерёшься с ним и даже победишь, — это не правильный подвиг. Храбрость, когда ты думаешь, только чтобы поднять свой авторитет среди ребят, — это тоже не подвиг и не нужна никому. Одна девочка сказала, что храбрость — это когда для всех. И Андрей Геннадиевич её похвалил. А ещё был ужасный случай. В воскресенье к Ире Новгородцевой, которую никто у нас не любит, приехала мама. Ира ей пожаловалась, что её голую выгоняют на зарядку, заставляют мыть полы, подметать землю и убирать мусор после других, заставляют ходить в строю в ногу, да ещё ругают и не дают спать, когда хочется. Ирина мама возмутилась и стала кричать на вожатого и махать руками. Андрей Геннадиевич ничего ей не сказал, повернулся и ушёл. Тогда Ирина мама стала на нас кричать, называть нас трусами, подхалимами и подлизами. Так сильно кричала, что нам было страшно, а некоторые девочки заплакали. Она покричала, покричала, схватила свою дочку и уехала из лагеря. Мы не жалеем, потому что Ира была очень капризная, приставучая и попрошайка, чтобы за неё делали. А ещё у нас была беседа-диспут под названием «Расскажи мне обо мне». Ребята обсуждали каждого человека. Говорили всё прямо, что друг о друге думают. Некоторым пришлось покраснеть за свои поступки. Но обижаться было нельзя, такое условие. Андрей Геннадиевич в конце беседы-диспута объяснил, что все наши недостатки временные и мы от них всех избавимся, если будем хорошо себя вести, отлично учиться и всерьёз уважать себя и других. Но если будешь уважать только себя, тогда никаких недостатков не исправишь. Я решил всех уважать, чтобы исправить свои недостатки, но это трудно, потому что не все ещё такие хорошие, чтобы их всегда уважать.