- Водяной тебе родня! - взревел Амон с такой злобой, что Овдя в страхе выскочила из сеней и спряталась за дверью сарая.
      Вскоре из дому вышла мать, отряхивая выпачканный в муке передник. За нею шел Амон, нечесаный, в рубахе навыпуск, по всему видать, что с похмелья.
      Овдя, крадучись, пошла было за ними, но у проулка остановилась и решительно свернула к дому сапожника Андрея.
      6
      У волостного правления толпился народ.
      Андрей быстрыми шагами подошел к толпе и стал протискиваться вперед. Овдя, не отставая, лезла за ним.
      Ворота во двор волосного управления были заперты, в заборе ни щелочки, никак не увидать, что делается во дворе, лишь слышны оттуда размеренные удары и надсадный крик:
      - Не я, ей богу, не я!
      - Кого это? - спросил Андрей.
      Несколько голосов ответило:
      - Амон батрака своего учит.
      - Ероша секут.
      - Вроде бы за то, что каторжника беглого из ямы выпустил, а он, вишь, кричит: "Не я!"
      Но вот во дворе все стихло, на крыльцо вышел писарь. Он погладил усы, переплел пальцы рук на животе и заговорил:
      - Вы чего тут, почтенные, собрались? Чего дожидаетесь?
      Мужики смущенно переминались с ноги на ногу, молчали.
      Вперед выступил Андрей:
      - Серафим Изотыч, позови-ка сюда старшину.
      - Зачем он тебе? - нахмурился писарь. - Если чего надо, скажи мне.
      - Мне старшину надо, - твердо проговорил Андрей. - Зови!
      Писарь не торопился звать старшину, но народ недовольно зашумел, и он наконец скрылся в дверях правления.
      Подходили все новые и новые люди - мужики, бабы, ребятишки.
      Старшина вышел на крыльцо злой и какой-то помятый, видно, не дали ему сегодня выспаться как следует.
      - Ну, чего тебе? - лениво растягивая слова, спросил он Андрея и заткнул за пестрый кушак толстые пальцы.
      Андрей шагнул к самому крыльцу и заговорил:
      - Хочу спросить тебя, Мокей Иваныч, что же это такое делается? Царь был - пороли. Керенский, защитник крестьян, стал правителем - опять дерут. Скажи, когда же такому порядку конец будет?
      - И скажу, - ответил старшина. - Не будет никогда такого порядка, чтобы позволять воровать да разбойничать. Укради я у тебя сапоги, так ты небось накладешь мне в загривок. Так или не так? Вот я вас, мужики, спрашиваю, можно ли хоть при какой власти воровать да разбойничать? обратился он к толпе.
      Мужики, не ожидавшие такого вопроса, растерянно молчали, некоторые озадаченно скребли в затылках.
      Но сбить с толку Андрея оказалось не так-то легко.
      - Что украл Ерош? У кого? - наступал он на старшину.
      - Об этом у его хозяина спроси.
      - А зачем притащили в правление солдатку Анну Опошину? - не унимался Андрей. - В чем ее вина?
      - Амон знает... - неопределенно ответил старшина.
      Чья-то сильная рука отодвинула Овдю в сторону, и рядом с Андреем встал мужик в солдатской шинели, недавно отпущенный домой по ранению.
      - Нет, Мокей Иваныч, ты за Амона не прячься, - сказал он. - Ты старшина волостной, и за все, что в волостном правлении делается, ты в ответе.
      Его поддержал другой солдат, безногий Трофим:
      - Мы на фронте кровь проливаем, а они тут наших отцов да матерей мордуют. У-у, аспиды!
      Толпа возмущенно зашумела.
      Старшина забормотал:
      - Что вы, что вы, мужики! Да кто ж кого мордует? Подумаешь, велика важность: пару раз вицей* ударили, кость от этого не переломится, а ума прибавится. И другим неповадно будет безобразничать... Я тут ни при чем. Это господин урядник приказал. Вот хоть у него самого спросите.
      _______________
      * В и ц а - прут.
      Как раз в это время из дверей вышел урядник. Он был в белом мундире, в начищенных до зеркального блеска сапогах.
      Овде он был хорошо виден - низкорослый, широкоплечий, с маленькими колючими глазками. Девочка сразу узнала его: это он делал обыск в их избе, когда арестовывал Сергу три года назад.
      "Говорили, он удрал, когда царя скинули, - вспомнила она, - да, видать, зря болтали".
      Урядник долгим взглядом оглядел толпу, спросил нестрого:
      - В чем дело, мужики? Что за шум?
      В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос Андрея:
      - Народ требует, чтобы вы отпустили Ероша и Анну.
      Отовсюду послышались возгласы:
      - Хватит изматываться над нами!
      - Кровопийцы!
      - И на вас найдется управа!
      - Не выпустишь, по-другому заговорим!
      Урядник прочесал толпу глазами, ответил как бы недоуменно пожав плечами:
      - Господи, да кто же их держит? Поверьте, мужики, ни я, ни старшина здесь совершенно ни при чем. Это Амону в голову взбрело. - Он повернулся к дверям, приказал: - Эй, писарь, пусть женщина и работник выйдут. А вы, мужики, ступайте по домам. Вон и заутреня началась.
      И верно, над посадом поплыл перезвон колоколов: Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н! Ляпичи-нюричи-шоричи-сугон-н!
      Женщины, крестясь, стали расходиться. Сняв шляпы, крестили лбы старики. А мужики помоложе галдели по-прежнему, будто и не слыша колокольного звона.
      Выпущенного из правления Ероша окружили плотной толпой, слышались сочувствующие голоса, раздавались проклятия Амону.
      Ерош, бледный, всклокоченный, поднял над головой тяжелые кулаки:
      - Погоди, Амон, ты меня еще попомнишь!
      Когда с крыльца правления сошла Анна, Овдя кинулась к ней, прижалась к ее груди:
      - Мама!
      Мать погладила ее по волосам, сказала:
      - Пойдем, доченька, домой, пойдем скорей.
      До дому шли молча. Войдя в избу, мать тяжело опустилась на лавку, спросила напрямик:
      - Ты Сергу выпустила?
      - Я.
      - Да как же ты не побоялась? И зачем тебе в эти дела лезть? - с укором спросила мать.
      - А зачем дядя Серга за Микиту заступился? - возразила Овдя. - И Андрей тебя сегодня выручил, - напомнила она.
      Мать вздохнула:
      - Так-то оно так, да только ведь ты еще дите...
      Овдя засмеялась:
      - Нет, мама, я уже большая. Так и дядя Серга сказал!
      Мать покачала головой и ничего не ответила.
      Неожиданно в небе загрохотало. Еще недавно не было ни облачка, а теперь над посадом повисла черная туча, на улице потемнело.
      Овдя с матерью кинулись закрывать двери, окна, трубу и волоковое оконце в закуте, чтобы в дом не залетела молния.
      Снова раздался тройной раскат грома и, утихая, уплыл куда-то за речку. Из-за реки плотной серой стеной надвигался вал дождя.
      И вот уже первые крупные капли упали на дорогу, поднимая фонтанчики пыли.
      Овдя вспомнила про холсты, расстеленные в огороде, и побежала через двор. Кое-как сгребла холсты в охапку, бросила под навес.
      Вдруг, словно сухой горох рассыпали, по крыше ударил град.
      Мать выбежала на крыльцо с помелом в руках.
      - Овдя! - крикнула она. - Помело вынеси!
      Овдя и раньше слышала от матери, что град останавливают помелом. Она схватила помело, выставила его за ворота и вбежала к матери на крыльцо.
      Перекрывая стук градин, громко ударил на церкви самый большой колокол: Сугон-н, сугон-н, сугон-н. Колокольный звон должен был отогнать грозовую тучу.
      Град кончился так же внезапно, как и начался.
      Мать сказала:
      - Коли побило посевы, вешай суму на плечо да ступай по деревням, как Манёнь.
      Манёнь была известной в округе старухой-побирушкой.
      - Над полями не было тучи, - стала успокаивать Овдя мать. - Да и тут град был совсем недолго. Ничего посевам не сделалось.
      - Ох, сердце не на месте. Надо бы сходить посмотреть.
      - Я сбегаю, - предложила Овдя.
      После небольшого раздумья мать сказала:
      - Вместе пойдем. Занеси помело в избу да оденься в чистое: к деду на хутор пойдешь. Нельзя тебе сейчас хозяину твоему на глаза показываться. Ведь он так в волостном правлении уряднику и сказал: "Или батрак мой арестанта выпустил, или девчонка-работница, больше некому". Так что собирайся, поживешь у деда день-другой, авось у Амона злость пройдет.
      Овдя быстро собралась, они заперли дом и вышли на дорогу.
      После дождя стало прохладно, идти было легко, и Овдя с матерью не заметили, как отшагали четыре версты от посада до своего надела.
      Обошли озимый клин, и мать с облегчением вздохнула: град, как видно, прошел стороной, только дождем и ветром помяло и прибило к земле всходы, но это не беда, серп поднимет, а сноп выпрямит.
      Взглянули на яровые. Овес нынче уродился редок, да и в хороший год много ли возьмешь с такой узкой, как лыко, полоски?
      Немного отдохнув, пошли по тракту дальше.
      Вскоре нагнали нищенку Манёнь. Она шла как раз на мельницу, неподалеку от которой на хуторе жили Овдины дедушка с бабушкой.
      - Вот тебе, дочка, и попутчица, - сказала мать. - Иди дальше с Манёнь, а я домой вернусь. Завтра утречком навещу тебя.
      Высохшая и сгорбленная старушка шла так быстро, что Овдя едва за нею поспевала. Да и то сказать: нищего ноги кормят.
      - Три деревни обошла, угощать угощают, а подают мало, - пожаловалась Манёнь.
      - Чем же угощают, бабушка?
      - Где молоком да рыбкой, а то все больше лукасом*.
      _______________
      * Л у к а с - толченный с солью зеленый лук, разведенный водой.
      Этим кушаньем угощают в праздники либо нежеланных гостей, либо уж
      самые скупые или вовсе бедные хозяева.
      Так, разговаривая, дошли до больших ворот, за которыми начиналась поскотина.
      Вдруг из-за поворота дороги, со стороны Сугона, вылетела парная упряжка.
      Овдя с ужасом увидела, что правит упряжкой сам Амон.
      "За мной погнался!" - решила она.
      Ей бы нырнуть в можжевеловые кусты, что росли возле дороги, но она растерялась, стоит и смотрит, как прямо на нее несется резвый конь, как играет ушами, как красиво вскидывает ноги.
      Амон сидел, опустив голову, должно быть, дремал.
      Манёнь проворно отошла в сторону и потащила за собой девочку.
      Лошади резко остановились у самых ворот. Амон поднял хмельную голову, увидел Овдю.
      - Эй ты, холера, открой ворота! Живо у меня, ну! - он замахнулся кнутом.
      - Погоди, Амон, сейчас открою! - раздался из можжевеловых кустов мужской голос, и на дорогу выскочил Серга.
      Амон с перекошенным от страха лицом стал было заворачивать лошадей, но Серга подбежал, с силой рванул вожжи - Амон не усидел на месте и вывалился на дорогу, под ноги Серге.
      - Не губи... Я тебе денег дам... Много денег... - взмолился он, ползая на коленях.
      - Встань, что ты, как собака, ползаешь? - брезгливо сказал Серга.
      Амон поднялся на ноги, попятился, опасливо глядя на Сергу.
      Серга протянул ему вожжи.
      - На, будешь у меня за ямщика, довезешь до уезда.
      Но Амон, пятясь, прыгнул в густой можжевельник и побежал прочь от дороги.
      Серга только усмехнулся.
      - Далеко ли, Овдюшка, собралась? - спросил он.
      - На хутор, к дедушке.
      - А-а, ну иди, иди. Да и мне пора, путь не близкий. - Он уселся в плетушку. - Открой-ка, Овдюшка, ворота.
      - Лошадей в уезде продашь? - спросила Овдя.
      - Нет, только доеду на них, а там отправлю обратно с попутчиками, мне чужого не нужно.
      Овдя открыла засов, ворота сами отворились, поскрипывая.
      Лошади резво взяли с места, вихрем промчались мимо Овди.
      Закрыв ворота, она долго смотрела вслед Серге, пока упряжка не скрылась из глаз.
      7
      Утром пришла мать. Овдя еще спала, но, как только Анна переступила порог, сразу открыла глаза.
      Вид у матери был взволнованный, она запыхалась от быстрой ходьбы.
      - Что там у вас еще стряслось? - спросила бабушка.
      - Ох, сейчас расскажу, дайте отдышаться. - Мать села на лавку, утерла мокрое от пота лицо передником и стала рассказывать новости: - Ночью в посаде случился пожар. Сгорело два гумна - у Амона и у Гавры. Говорят, подожгли их.
      - Кто же поджег? - спросил дедушка.
      - Разве узнаешь? Следов не оставлено. Писарь кричал, что это Ерош подпалил.
      - Ой, теперь Амон ему задаст! - испугалась Овдя.
      Мать покачала головой.
      - Амон-то умом тронулся!
      - Как так?
      - Да уж так. У него, сказывают, на гумне-то деньги были спрятаны. Сгорели деньги, он и помешался. Горячие угли цепом в ведро сгребает и шепчет: "Мотра, заслони меня, пусть люди не видят, куда я деньги перепрячу". Ох, грехи...
      Бабушка собрала на стол, сказала:
      - Старик сегодня голавлей наловил, так я рыбный пирог испекла.
      За столом бабушка подкладывала внучке самые лакомые куски пирога.
      Дедушка сказал:
      - Кушай, внученька, набирайся сил, расти большая.
      Овдя, уплетая пирог за обе щеки, ответила:
      - Я и так уже большая!..