Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Между двух стульев (Редакция 2001 года)

ModernLib.Net / Отечественная проза / Клюев Евгений Васильевич / Между двух стульев (Редакция 2001 года) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Клюев Евгений Васильевич
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Это заявление сразило Петропавла намертво. Он подождал объяснений, но не дождался. Белое Безмозглое тупо глядело на него, все еще имея никакого выражения лица.
      – Что это значит? – пришлось наконец спросить Петропавлу.
      – А зачем Вам знать? – опять зевнуло Белое Безмозглое. – Ведь имена узнают, чтобы употреблять их. Вы же не собираетесь употреблять этоимя? Стало быть, и знать его незачем. Язык… – зевнув в очередной раз, Белое Безмозглое внезапно уснуло.
      Петропавел выждал приличное время и наконец тихонько дотронулся до сети:
      – Простите, Вы хотели что-то сказать?
      – По поводу чего? – поинтересовалось Белое Безмозглое.
      – По поводу… кажется, по поводу языка.
      – А-а, язык… Язык страшно несовершенен! Как это говорят… – тут Белое Безмозглое опять погрузилось в сон.
      – Как это говорят? – подтолкнул его Петропавел.
      – Да по-разномуговорят. Говорят, например, так: «Парадокс общения в том и состоит, что можно высказаться на языке и тем не менее быть понятым». Это очень смешно, – без тени улыбки закончило Белое Безмозглое, засыпая.
      «Вот наказание! – с досадой подумал Петропавел. – Оно засыпает каждую минуту!» Размышляя о том, как бы разбудить Белое Безмозглое на более долгий срок, он заметил некоторую несообразность в ее (или его) облике: казалось, что сеть была просто скатана в какое-то подобие тюка и что при этом в тюке ничего не было.Лицо Белого Безмозглого производило такое же странное впечатление: лица, собственно, не имелось, а все, что имелось в ка­честве лица, было нарисовано – непонятно только, на чем… Петропавлу сделалось жутковато – и он довольно грубо толкнул Белое Безмозглое. Оно очнулось.
      – Я что-то начало объяснять?.. Видите ли, я засыпаю исключительно тогда, когда приходится что-нибудь кому-нибудь объяснять или, наоборот, выслушивать чьи-нибудь объяснения. Мне сразу становится страшно скучно… По-моему, это самое бессмысленное занятие на свете – объяснять. Не говоря уже о том, чтобы выслушивать объяснения.
      – А вот я, – заявил Петропавел, – благодарен каждому,кто готов объяснить мне хоть что-то – все равно что.
      Белое Безмозглое с сожалением поглядело на него: это было первое из уловимых выражений лица.
      – Бедный! – сказало оно. – Наверное, Вы ничего-ничего не знаете, а стремитесь к тому, чтобы знать все. Я встречалось с такими – всегда хотелось надавать им каких-нибудь детских книжек… или по морде. Мокрой сетью. Книжек у меня при себе нет, а вот… Хотите по морде? Правда, сеть уже высохла – так что вряд ли будет убедительно.
      – Зачем это – по морде? – решил сначала все-таки спросить Петропавел.
      – Самый лучший способ объяснения. Интересно, что потом ужечеловек все понимает сам. И никогда большене требует объяснений – ни по какому поводу!.. И не думает, будто словами можно что-нибудь объяснить. У Вас были учителя? – неожиданно спросило Белое Безмозглое.
      – Конечно, – смешался Петропавел. – Были и … и есть. Как у всех.
      – Да-да… – рассеянно подхватило Белое Безмозглое. – Терпеть не могу учителей. Они всегда прикидываются, будто что-то объясняют, а на самом деле ничегошеньки не объясняют.
      – Ну, не скажите! – вступился Петропавел за всех учителей сразу.
      – А вот скажу! – воскликнуло Белое Безмозглое. – Я еще и не такое скажу!.. – даже переживая какую-нибудь эмоцию, оно оставалось почти неподвижным. – Для меня достаточно того, что при объяснении они пользуются словами: одно это гарантирует им полный провал.
      – Чем же, по-Вашему, надо пользоваться при объяснении?
      Белое Безмозглое не задумываясь ответило:
      – Мокрой сетью. Исключительно эффективно. А слова… – Белое Безмозглое подозрительно зевнуло, – все суета и асимметричный дуализм языкового знака.
      Определенно надо было предпринимать какие-то действия, чтобы выве­дать у Белого Безмозглого хотя бы минимальные сведения об этом асиммет­ричном дуализме.
      – М-м… – попробовал начать он, – но ведь асимметричный дуализм языкового знака, как Вы его называете… – этим, наверное, еще не исчерпы ваетсянаше знание о мире…
      – Исчерпывается, – лаконично возразило Белое Безмозглое и уснуло, успев повторить только: – Фердинанд де Соссюр…
      Тут Петропавел прямо-таки рассвирепел.
      – Проснитесь! – заорал он. – Сколько можно спать!
      Белое Безмозглое проснулось и сказало:
      – Не злитесь. Злоба не воробей: выпустишь – не поймаешь.
      – Тогда немедленно объясните мне про дуализм и про Фердинанда! – отчеканил Петропавел.
      Белое Безмозглое вздрогнуло и испуганно залепетало что-то нечленораздельное, но мгновенно впало в такой глубокий сон, что со страху, должно быть, захрапело как солдат.
      – Ну, ладно! – зловеще произнес Петропавел. – Тогда держитесь!– Он ухватился за свободный конец сети и с некоторым трудом перевернул тяжелое Белое Безмозглое вверх ногами. Потом прицепил сеть к толстому суку дуба на окраине поляны. Через непродолжительное время – видимо, от ощущения неловкости в теле – Белое Безмозглое проснулось и поинтересовалось:
      – Что это со мной?
      – Вы висите на дереве и сейчас объясните мне то, о чем я Вас просил. Белое Безмозглое тут же попыталось уснуть, но положение тепа обязывало бодрствовать, и, не сумев опочить, оно тихо и безутешно заплакало.
      – Объясняйте! – приказал неумолимый Петропавел. – Объясняйте – и я верну Вас на Ваш пень.
      – Ну… – принялось ерзать зареванное уже Белое Безмозглое, – это понятие, асимметричный дуализм языкового знака, введено одним лингвистом швейцарским, которого звали Фердинанд де Соссюр… Он рассматривал языковой знак – допустим, слово – как единство означающего и означаемого… то есть формы… внешней оболочки знака… собственно звуков… и смысла… Хватит?
      – Мало, – отрезал Петропавел.
      – Между формой знака и его смыслом отношения асимметричные! – взревело Белое Безмозглое. – Название никогда не раскрывает сущности предмета, никогда не покрывает его смысла!.. – На Белое Безмозглое невыносимо было смотреть: глаза на его сильно набеленном лице постоянно закрывались и открывались, голова то безжизненно повисала, то вновь поднималась кверху. Борьба с подступавшим сном была, по-видимому, крайне мучительной. Петропавел отвернулся и принялся разглядывать куст.
      – Подробнее! – офицерским голосом скомандовал он, сам удивляясь своей жестокости.
      Заплетающимся языком Белое Безмозглое бормотало уже чуть слышно:
      – Что ж тут подробнее… Если название не раскрывает сущности предмета… бессмысленно пытаться объяснять что бы то ни было с помощью названий… Имена условны… Они не воссоздают предметного мира… у них другой мир – мир имен… мир слов… Слова придумали, чтобы обмениваться ими, а не предметами… предметы бывают тяжелыми… они не всегда под рукой… ногой… головой… – и Белое Безмозглое прикинулось уснувшим.
      – Вы же не спите! – укорил наблюдательный Петропавел и вдруг почувствовал, как откуда-то сверху возник очень направленный ледяной ветер и почти тут же на уровне лица Петропавла завис некто величиной с годовалого младенца, но плотный и старый. В руке его была колотушка, которой он немедленно и со страшной силой ударил Петропавла в лоб. Когда Петропавел пришел в себя и почувствовал ужасную боль, старый младенец отрекомендовался:
      – Гном Небесный. Прошу любить и жаловаться.
      – Очень голова болит, – охотно пожаловался Петропавел.
      – Рад слышать, – ответил Гном Небесный. – Сейчас же отцепите Белое Безмозглое от дерева. Феодал!
      Петропавел, у которого все плыло перед глазами, беспрекословно пови­новался. Все это время Гном Небесный висел на небольшой высоте очень строгий.
      – Твое имя? – спросил он по окончании процедуры. Белое Безмозглое отползало.
      Петропавел не смог вспомнить своего имени точно:
      – Меня зовут… не то Петр, не то Павел…
      – Ясно. И чего ж это ты бесчинствуешь? Тут все-таки ЧАСТНАЯ ПОЛЯНА, – между прочим, гордость нашей ЧАЩИ ВСЕГО.
      – Я только хотел, чтобы оно договорило то, что начало, – попытался оправдаться Петропавел.
      Гном Небесный нахмурился:
      – Зачем тебе это?
      – Кто сказал «А», пусть скажет «Б», – объяснился Петропавел коротко, по причине головной боли.
      После некоторого размышления Гном Небесный заметил:
      – Тут у нас такникто не делает. – Помолчав, он добавил: – И слава Богу.
      – Но почему? – от боли глаза у Петропавла вылезли на лоб.
      – Во-первых, глаза убери со лба, – порекомендовал Гном Небесный и своей колотушкой что было сил хватил Петропавла по темени. Удовлетворившись результатом, он довольно хмыкнул и продолжал. – А во-вторых, если тебе сказали «А», то «Б» уже само собой разумеется. А все, что само собой разумеется, никомуне интересно. – Тут Гном Небесный подозрительно посмотрел на Петропавла. – Или, может быть, тебеинтересно то, что само собой разумеется?
      Петропавел тер темя и не следил за разговором.
      – За разговором следи, – посоветовал Гном Небесный. – Я начинаю излагать сведения, которые тебе, по-видимому, нужны. Значит, так. Русский алфавит состоит из 33 букв. Сначала идет буква а, непосредственно за ней следует б, после которой идет в. Дальше сразу же – это уже четвертая буква – г. Пятая буква – д. потом е и рядом с ней ё – такая же, как е, только с двумя точками сверху, затем…
      – Спасибо, достаточно, – как мог вежливо остановил его Петропавел. – Дальше я знаю.
      – Отрадно. Значит, голова у тебя не для кляпа («Шляпы!» – хотел возразить Петропавел, но из страха перед молниеносной колотушкой смолчал.)
      – Не для кляпа, – настойчиво повторил Гном Небесный и, вынув из маленького нагрудного кармана кляп, угрожающе потряс им в воздухе.
      – Не для кляпа, – с уверенностью подтвердил Петропавел.
      – В таком случае, – Гном Небесный спрятал кляп, – сам и досказывай себе недосказанное, если считаешь нужным. Тут тебе предоставляется полная свобода. Или ты не любишь свободы? – И из заднего кармана брючек Гном Небесный внезапно вынул наручники огромных размеров.
      – Я люблюсвободу! – прочувствовал ситуацию Петропавел,
      – Вот и пользуйся ею. – Громадные наручники исчезли в крохотном кармане. – Стало быть, Петр или Павел, удовольствуйся тем, что тебе сказали «А»: тут у насредко говорят «Б» по своей воле. И потом не надо стараться так уж окончательно все понять. Многое из того, что тут встречается, вообще не годится как объект для понимания. Вон там, – Гном Небесный махнул колотушкой в сторону, – находится ИГОРНЫЙ МАССИВ: на нем живет Пластилин Мира. Оченьне рекомендую тебе понимать его. Есть явления, которые нужно просто оставить в покое. Ты же, например, не стремишься понять… ну, мыло, когда руки моешь!
      – Стремлюсь, – сказал и в самом деле пытливый Петропавел.
      – Ну и дурак. Туттакого стремления высоко никто не оценит.
       – Тут –это где?
      – Тут – это тебе не там. И предупреждаю: если ты намерен не давать спать Белому Безмозглому, пеняй на себя! Видишь ли, мы ленивы и не любим пытки… А я буду следить за тобой. Знаешь, что такое гномическое настоящее? – Гном Небесный зря подождал ответа и объяснил: – Гномическое настоящее – это время, захваченное врасплох, в одной точке: здесь и теперь. Так что… учти! – и он приветственно махнул колотушкой, за миг доэтого исчезнув из поля зрения.
 
      А вот история про Зайчика. Эта история с самого начала обещает быть оченьпонятной. Перед нами ряд натуральных чисел в бесспорной последовательности:
 
«Раз, два, три, четыре, пять…»
 
      Тут нечего возразить, начало обнадеживает: сразу видно, что рассказчик – человек без опасных, так сказать, отклонений, за него можно быть спокойным, в самом деле, «Раз, два, три. четыре, пять…» – серьезная заявка: это заявка на то, что все последующие события будут поведаны лицом, любящим точность и находящим вкус в стройном изложении фактов. Не надо, дескать, опасаться: нить повествования в надежных руках. Итак:
 
«Раз, два, три, четыре, пять.
Вышел Зайчик погулять…»
 
      Что ж, очень мило – и никаких претензий: вышел так вышел, погулять так погулять. Впрочем, «погулять» ему, со всей очевидностью, не удалось – удалось только «выйти», поскольку тут же. без предупреждения, откуда что называется ни возьмись появляется охотник. Эта информация вводится немножко резко:
 
«Вдруг Охотник выбегает,
Прямо в Зайчика стреляет!»
 
      выбегает, значит, как сумасшедший и ни с того ни с сего стреляет. Видимо, сидел подкарауливал Зайчика (к Зайчику сразу же появляется сострадание) и потом выстрелил прямов него. «Прямо» – очень важное слово, запомним его. То есть выстрел, как говорится, наповал, надеяться не на что, о чем так и сообщается:
 
«Пиф-паф, ой-ой-ой,
Умирает зайчик мой».
 
      …Чего и следовало ожидать. Мы застаем мучения зайчика, так сказать, в процессе: покаон умирает, но непременно умрет, ибо в него стреляли прямо!и сострадание наше растет – вместе с состраданием рассказчика, который, увлекшись, даже называет Зайчика своим (ср.: «умирает Зайчик мой»). Кстати, это единственный случай интимизации повествования, т.е. любовного приближения повествователя к предмету повествования.
      Но тут-то логика – столь безупречная до сих пор – и начинает хромать, причем хромать внезапно и очень ощутимо, поскольку нам без всякого перехода сообщают:
 
«Привезли его в больницу…»
 
      И дело даже не в том, что зайцев не возят в больницы, – такое утверждение было бы с нашей стороны форменной придиркой: перед нами ведь все-таки художественное произведение! – дело в том, что совершенно непонятно, кто это они, которые стоят за словом «привезли», употребленным во множественном числе, и откуда они взялись там, где «гулял» Зайчик, а также «выбегал» и «стрелял» Охотник, до настоящего момента нам о них ничего не сообщалась, словно бы их и не было вовсе, оказывается, были. Оказывается, молча наблюдали за происходившей в лесу трагедией. Наблюдали – и не вмешивались. А потом повезли умирающего Зайчика в больницу – лицемеры! Показное эдакое сострадание… Причем из лесу в больницу повезли, за тридевять как бы это сказать земель. И долго, наверное, везли…
      А Зайчика уже невыносимо просто жалко. Сумеют ли его спасти? Или всего-навсего констатируют факт смерти – и дело с концом? Но тут-то вот события как раз и приобретают самый неожиданный оборот, заставляю­щий усомниться в правдивости рассказчика и, может быть, даже в его – грубо говоря – вменяемости. Смотрите сами:
 
«Привезли его в больницу.
Он украл там рукавицу…»
 
      В высшей степени странная для умирающего форма поведения. Существо, которое уже почти на том свете, крадет, – причем крадет не что-нибудь, в чем оно остро нуждалось бы в данный момент (например, ампулу с новокаином, который прекратил бы боли!), а… дико даже представить себе это! – ру-ка-ви-цу! Во-первых, абсолютно неясно, почему больница оказывается местом, где наличествуют рукавицы, – не котельная все-таки! А во-вторых, прямо-таки изумляет тот факт, что в столь критической ситуации Зайчик внезапно начинает испытывать такую острую потребность в предмете, отнюдь и отнюдь не отвечающем ситуации…. Рукавицу, к тому же только одну! Невероятно.
      Этот акт первой кражи тревожит. Тревожит и несколько, мы бы сказали, подрывает авторитет Зайчика, которого мы вроде как уже успели полюбить и тут же похоронить, получается, Зайчик не вполне таков, каким мы его себе представляли. Он вор! Впрочем, очень может быть, что мы имеем дело с какой-нибудь роковой случайностью, которая незамедлительно даст о себе знать: Зайчик, например, пребывает в бреду и не отвечает за свои действия…
      Ничего подобного. Ситуация не проясняется, и к разговору об украденной рукавице мы больше не вернемся. Факт, как говорится, совершен. Прискорбно. А повествование продолжается:
 
«Привезли его в палатку…»
 
      что же, стало быть, из больницы увезли и привезли в некую «палатку». Не в палату – больничную, – а в «палатку», туристическую скорее всего: сомнительно все-таки, чтобы повествователь с помощью уменьшительного суффикса столь некстати намекал на убогость нашего больничного быта или испытывал особую нежность к больничным палатам! Оставим этот странный суффикс на совести рассказчика. Странно другое: непонятно, на каком основании зайчика из больницы увезли. В больницу ведь не для того привозят, чтобы дать возможность украсть рукавицу. И потом, почему вообще такой необычный маршрут: из больницы в туристическую палатку, на лоно, извините за выражение, природы?
      Есть, между прочим, и еще одна несообразность: чего это умирающего – пусть даже укравшего рукавицу! – Зайчика возят туда-сюда? насчет больницы вопросов не было, но вот злополучная эта «палатка»!…
      Объяснить все эти странности мало кто возьмется. Никто, пожалуй, не возьмется, особенно когда узнает о дальнейших событиях, которые развиваются с головокружительной быстротой:
 
«Он украл там шоколадку…»
 
      Палатка, значит, была торговая, что-то вроде автолавки. Впрочем, это уже никому не важно. Важнее другое: действия почти покойного Зайчика (которого отныне начинает хотеться называть Зайцем, поскольку симпатии к нему едва ли не безвозвратно утрачены) приобретают устрашающую регулярность. Заяц ворует все, что плохо лежит. Он клептоман. Впрочем, и это не самое важное! А самое важное то, что Заяц, со всей очевидностью, не умирает, но ведь Охотник стрелял прямо в него! И нам было сказано, что от этого выстрела наповал Заяц незамедлительно начал умирать! похоже, нас дезинформировали или, во всяком случае, недоинформировали по вопросу о поразительной живучести безобразного этого Зайца… И уж совсем невозможно взять в толк, почему кражи свои живой и здоровый как бык Заяц совершает при явном попустительстве окружающих! Они явно сквозь пальцы смотрят на его проделки, может быть, они все еще заблуждаются, считая состояние Зайца критическим? Но ведь факты же вопиют!
      Вот тут и становится окончательно понятно: Заяц – симулянт. Он воспользовался случайным выстрелом случайного Охотника (помните; «Вдруг Охотник выбегает…») в корыстных целях: чтобы безнаказанно тащить отовсюду что ни попадя. Экий отвратительный тип! И как только мы могли испытывать к нему сочувствие?
      А попустительство окружающих продолжается:
 
«Привезли его домой..»
 
      Оставим в стороне вопрос о том, почему «домой» (а не, допустим, в тюрьму, что логичнее!), – пусть даже эта «доставка на дом» сама по себе кажется просто кощунством, – прочтем лучше последнюю строку безумного этого сочинения:
 
«Оказался он живой!»
 
      Ничего себе «оказался»! он уже раньше «живой» оказался. Он был живой все это время: и когда умирал, и когда крал. Тогда уже не было никаких сомнений: мертвые не крадут.
      А интересно, этим вот сведением, что «оказался он живой», от нас чего добываются? Чтобы мы испытали чувство облегчения или, не дай Бог, радости за «зайчика»? Да пропади он пропадом, аморальный этот Заяц, вор и симулянт! Лучше бы он умер там, где «вышел погулять», – тогда мы не испытали бы такого жестокого разочарования…
      Конечно, история могла бы иметь и другой конец; дескать, привезли его в больницу, вылечили, он вышел оттуда как новенький, отправился в лес, затаился в кустах и загрыз случайного охотника… даже двух или трех охотников. Но такой конец, тоже какой-то странный…
 

И да и нет, и все что угодно

      Постояв на опустевшей ЧАСТНОЙ ПОЛЯНЕ, Петропавел вздохнул и отправился в направлении ИГОРНОГО МАССИВА. На склоне ближайшей из гор примостился ухоженный домик.
      Над дверью висел колокольчик, а на маленькой медной табличке у входа было написано: «Пластилин Мира. Звонить 126 раз». Петропавел вздохнул и принялся названивать. Раза два он сбивался и начинал сначала, но на третий раз постарался быть внимательнее и, аккуратносчитая звонки, прозвонил ровно столько, сколько нужно. На сто двадцать шестой звонок – не раньше! – дверь распахнулась, и перед Петропавлом предстал толстенький человечек без возраста с радушием на лице.
      – Вы ко мне или не ко мне? – спросил он у Петропавла, словно в доме жил кто-то еще.
      – По-видимому, – отозвался Петропавел, стыдясь лохмотьев. – Здравствуйте.
      – Я так иподумал! – обрадованно ответил человечек. – То есть я, конечно, подумал не так. Мой дом иногда принимают за КАПИТАНСКУЮ ДАЧКУ, хотя он совсем на нее не похож. Она на соседней горе. Там живет Тетя Капитана-Франта. Но Вы начали звонить в колокольчик – и на сто двадцать шестом звонке мне наконец показалось,что Вы ко мне.
      – А тут кто еще живет, кроме Вас? – поинтересовался Петропавел.
      – Да никого, я один, – и человечек улыбнулся, жестом приглашая Петропавла войти. Тот вошел и спросил:
      – Зачем же тогда столько раз звонить? Если тут никто, кроме Вас, не живет, хватило бы и одного звонка.
      – А тут еще много жильцов, кроме меня, – снова улыбнулся человечек, провожая Петропавла из абсолютно темной прихожей в абсолютно пустую комнату. Петропавел пристально посмотрел на хозяина:
      – Простите, я так и не понял: Вы все-таки одинтут живете или не один?
      – Я тут один живу, – улыбка уже совсем не сходила с его приветливого лица. «Сумасшедший!» – подумал Петропавел, а хозяин любезно предложил:
      – Садитесь, пожалуйста! – и сопроводил предложение жестом, означавшим присутствие в комнате стульев, по крайней мере нескольких. Петропавел оглядел пустую комнату повнимательнее: для внимательного взгляда она тоже была пуста.
      Они постояли молча. Через продолжительное время хозяин спросил:
      – Может быть, мне помочь Вам выбрать куда сесть? – Он схватил Петропавла за плечи и властно начал пригибать его к полу. Тот последовательно не сопротивлялся, решив лучше посидеть на полу, чем спорить с сумасшедшим. Однако у самого пола, когда он готов был уже ушибаться, под ним неожиданно возникло кресло, в которое он довольно удобно впечатался. Хозяин снял руки сего плеч, сказал «уф» и сел в пустоту, тоже мгновенно преобразовавшуюся в кресло. Этот эффектный трюк человечек сопроводил словами:
      – Разрешите представиться: Пластилин Мира.
      Петропавел привстал в кресле – представиться в ответ, но кресло незамедлительно исчезло из-под него. Он растерянно взглянул на хозяина, одна­ко на его месте в пляжном шезлонге расположился уже кто-то другой – сухопарый англизированный старик в плавках и с махровым полотенцем вокруг шеи, который кивнул и сухо отрекомендовался:
      – Пластилин Мира.
      – Как? Вы тоже?– опешил Петропавел и, забыв о пропаже кресла, упал в пространство, услужливо выстроившее под ним шезлонг.
      – Почему тоже? – вроде бы даже обиделся пляжный старик. – Я тот же самыйПластилин Мира. Только я уже не тот.Но дело не в этом.
      – А в чем? – спросил Петропавел и почувствовал себя глупо.
      – Ни в чем, – был ответ. После ответа была тишина.
      – Если Вы по-другому выглядите – по-другому и называйтесь! – неожиданно для себя приказал Петропавел.
      – Приятно, когда тобой руководят. – Старик ухмыльнулся. – Не понимаю только, зачем это нужно – смешивать имя с носителем имени. Одно и то же имя соотносится с тысячами носителей одновременно. Даже если я вообще исчезну из жизни, мое имя останется существовать и будет иметь значение. Поэтому не надо так уж прочно прикреплять его к тому жизнерадостному идиоту, с которым Вы познакомились до встречи со мной.
      – Но это же были Вы! – Петропавел начинал запутываться.
       – Я никогда не был идиотом,– отрезал старик и с сожалением добавил: – Не очень-то Вы хорошо воспитаны.
      – Я только хотел сказать… – Петропавел совсем растерялся, – я… хочу спросить: где же истина?
      – Если Вы у меняоб этом хотите спросить, то не спрашивайте, как бы сильно ни хотелось. У меня с истиной сложные отношения. И вообще тут у нас понятие истины как-то совсем неуместно. Всеистинно. И вселожно. За что ни возьмись – ни доказать, ни опровергнуть. Предложить Вам чаю или кофе – или не предлагать?
      – Как Вам угодно, – Петропавла обидела формулировка вопроса.
      – Мне все равно, – ошарашил его Пластилин Мира.
      – Мне тоже, – парировал Петропавел, и ситуация сделалась как бы безвыходной. Неожиданно Пластилин Мира – непонятно, предложивший все-таки что-нибудьили нет, – изрек:
      – Все Пластилины Мира – лжецы. Кроме меня, – причем на середине фразы из пляжного старика он превратился в прехорошенькую девушку, так что осталось неясным, к кому из них относится последняя часть высказывания.
      – Здравствуйте, – на всякий случай сказал Петропавел, с восхищением глядя на девушку.
      – Виделись уже, – улыбнулась та и протянула ему руку: – Пластилин Мира. – Петропавел пожал руку. Рука осталась у него в кулаке. С ужасом и отвращением он бросил руку на пол. Девушка подняла ее и приставила на прежнее место: – Фу, неаккуратный какой! Осторожнее надо…
      – Сколько Вас тут еще будет? – Петропавел едва сдерживал негодование.
      – Кого это – нас!– Девушка огляделась. – Я одна здесь. Не считая, конечно, Вас.
      – Но Вас тут не было! – отчеканил Петропавел.
      – Да и Вы тут не всегда были… Не понимаю, почему Вы злитесь. – Девушка в недоумении теребила мочку уха, которая понемногу вытягивалась и уже доставала до плеча. Чтобы не видеть этого, Петропавел отвернулся к окну и напомнил:
      – Насчет чая или кофе… Могу я попросить чаю или кофе?
      Девушка задумалась.
      – Чаю или кофе? Вы ставите меня в чрезвычайно затруднительное положение этим своим «или». Я боюсь не угадать. Конечно, во избежание недоразумений я могла бы дать Вам итого идругого, но тогда я не выполнила бы Вашу просьбу: Вы ведь не просите у меня итого идругого. Лучше я не дам Вам ничего.
      Петропавел даже не сразу понял, что ему отказали, а когда понял, совершенно рассвирепел:
      – В каком направлении мне нужно идти, чтобы снова оказаться в комнате?
      – Ни в каком, – ответила улыбчивая девушка. – Сидите спокойно: Вы и так в комнате.
      – Но это не та комната!
      – Сейчас не та, через секунду – та, потом – опять не та, потом – снова та… чего Вы суетитесь? Если Вам нужна комната, из которой Вы вышли, – пожалуйста!
      Петропавел огляделся и вздрогнул: комната вдруг приобрела знакомый вид. Он поднял глаза на девушку и увидел вместо нее старушку в кружевном чепце и со спицами.
      – Пластилин Мира, – сказала она.
      – Долго Вы намерены еще меня морочить? – с нервным смешком спросил Петропавел.
      – Да нет, – вздохнула старушка. – Долгос Вами не получится. Вы слишком скучный и все время ищете того, чего нет, – определенности. Вы, значит, серьезно думаете, что все на свете может быть либотак, либоэдак?
      – А как же еще?
      – Да как угодно: и так, иэдак сразу, нитак и ни эдак!., и вообще – по-всякому!.Ни одна возможность не исключает другую – и даже если кажется, что они взаимоисключающи, то это временное ощущение, оно пройдет! – Спицы мелькали в руках старушки с немыслимой скоростью, и Петропавлу казалось, что их у нее штук тридцать. – А я, – продолжала та, – застаю все возможности в точке пересечения. Альтернативные решения – моя стихия, но именно стихия,поймите это.
      – Я не понимаю, – сознался Петропавел.
      – Сделайте вид, что понимаете, – посоветовала старушка.
      – Но зачем? Зачем делать вид?
      – А иначе невозможно! Никто ведь ничего не понимает, но каждый делает вид, что понимает все.– Тут она критически взглянула на Петропавла. – Вам трудно сделать вид, что ли?
      – Трудно, – буркнул Петропавел.
      – Глупости! – возразила старушка. – Ничто в мире не тождественно самому себе. «Постоянное, идентичное самому себе «я» является не чем иным, как фикцией». Юм. Впрочем, Вы вряд ли слышали про Юма.
      – И слышать не хочу! – заартачился Петропавел.
      – Между прочим, Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что сами не кажетесь окружающим тотаким, то совершенно другим. – Отложив спицы, старушка протянула ему нечто, упакованное в целлофановый пакет. – Я тут связала Вам спортивный костюм, наденьте… В глазах пестрит от Ваших лохмотьев. Просто голова кругом идет! – Она отделила голову от тела и бросила ее в угол. Голова упала с неприятным стуком.
      – Спасибо, – ошалел Петропавел, стараясь не смотреть на суверенную голову и даже не удивившись скорости, с которой на его глазахбыл связан да еще и упакован старушкой спортивный костюм.
      – А что до Вашего возвращения, – вещала из угла голова, – то сразу за домомаэродром, через полчаса оттуда летит самолет в нужном Вам направлении. Так что поторопитесь.
      Нетвердой походкой Петропавел вышел в темную прихожую и там надел костюм, оказавшийся подозрительно впору. Вернувшись, он увидел, как по комнате прохаживается молодой человек в точно таком же спортивном кос­тюме. В руках его была голова уже исчезнувшей старушки. Петропавел даже не сразу узнал в молодом человеке себя.
      – Пластилин Мира, – петропавловым голосом отрекомендовался тот и запустил в Петропавла старушкину голову, на лету превратившуюся в воллейбольный мяч. Петропавел увернулся и еле устоял на ногах. Мяч вылетел в окно.
      – Мне пора… на самолет, – Петропавел попятился к двери.
      – Отсюда не летают самолеты. Тут пешком полчаса – через МЯСНОЕ ЦАРСТВО.
      – Через… какое?
      – Через МЯСНОЕ… ну, это где Мясной Царь, мясные нимфы… Неприятное место.
      – А мне говорили – аэродром за домом…
      – Бабуля, что-ли? Она с приветом была. Небось строила из себя Пластилина Мира? – Молодой человек понимающе улыбнулся. – Это я – Пластилин Мира.
      – Да плевать мне, кто тут из вас Пластилин Мира! – взорвался вконец замороченный Петропавел. – Все вы постоянно отказываетесь от своих слов. Ваша непоследовательность убивает!

  • Страницы:
    1, 2, 3