Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Библиотека современной фантастики - Четвертый ледниковый период (сборник)

ModernLib.Net / Кобо Абэ / Четвертый ледниковый период (сборник) - Чтение (стр. 7)
Автор: Кобо Абэ
Жанр:
Серия: Библиотека современной фантастики

 

 


      Чтобы не обидеть его, я одним глотком осушил стакан. Молоко было вкуснее домашнего. Видимо, из-за хороших кормов. Затем меня усадили на стул. Думается, это отличный прием для того, чтобы разбить лед, — сразу угостить молоком и только затем предложить садиться. Если все это игра, то мой партнер является изрядным актером.
      — Сейчас поздно, и вы, наверное, устали… Мы-то здесь привыкли к ночной работе, — сказал профессор Ямамото.
      Он стоит, сплетя на груди толстые пальцы, спиной к стенду с микроскопом и различными химическими приборами. На пальцах торчат редкие жесткие волоски, как на щетках для домашних кошек и собак. Позади меня высокий книжный шкаф и ширма, за которой виден край койки.
      — Ничего, мы тоже частенько засиживаемся допоздна.
      — Да, конечно, вы так загружены… Но у нас сам характер работы такой, для нас нет ни дня, ни ночи. Судьба, ничего не поделаешь! Хищники, например, ведут преимущественно ночной образ жизни. Можно было бы прибегнуть к искусственному освещению, но вот собак мы должны дрессировать под открытым небом, а днем этого делать нельзя. Мы ведь прячемся от посторонних глаз…
      — Прячетесь?
      — Разумеется, прячемся, — подтвердил он с теплой усмешкой. — Но вам-то мы покажем потом, если останется время… Как вы насчет молока? Может быть, еще стакан? Ерики-кун, ты будешь?
      Я с изумлением взглянул на Ерики. С едва знакомыми людьми так не разговаривают, даже при дружелюбии и общительности господина Ямамото. Однако Ерики не собирался скрывать, что он здесь свой человек. Он просто присоединился к словам профессора.
      — Выпейте, сэнсэй. Вода в молоке из Токийского залива, но она стерильно чистая. Ее здесь отфильтровывают и затем восстанавливают искусственно…
      — Давайте я покажу вам макет. — Господин Ямамото встал и вытащил из тумбочки возле книжного шкафа кожаный чехол. Поднялась пыль. — Здесь у меня далеко до стерильной чистоты… Ну вот, взгляните, пожалуйста. Это один из участков лаборатории в вертикальном разрезе. Над ним море… До поверхности около двухсот метров, не так ли? Вода поступает через эти трубы. Фильтры действуют под давлением, используется естественное давление воды. Пропускная способность — около восьми тысяч килолитров в минуту. Кроме того, есть еще два резервных фильтра, на две тысячи килолитров каждый. Но в тщательно отфильтрованной воде, видимо, нарушается некое природное равновесие, она мешает нормальному развитию организмов. В частности, падает способность к ассимиляции, возникают заболевания аллергического свойства. Поэтому здесь, внизу, в отфильтрованную воду добавляются различные органические и неорганические вещества, чтобы приблизить ее состав к природной морской воде. Так мы по желанию воспроизводим воды Красного моря, антарктических морей, впадин Японского моря. У нас ведутся, например, исследования, какие моря наиболее подходят для свиноводства.
      — И здесь можно до отвала лакомиться сасими из свинины, — вставил Ерики.
      — Совершенно верно. Свинина у нас на редкость вкусная. Правда, некоторые с непривычки брезгают. Но она гораздо вкуснее говядины. И когда к ней привыкаешь, отказаться уже трудно. Хотите попробовать?
      — Нет. Не сейчас. — Мне показалось, что они сговорились дурачить меня, и я разозлился. — Я бы предпочел, если это возможно, немедленно обратиться к основному вопросу… — Тут я заметил, что говорю грубо, но остановиться уже не мог и продолжал куда кривая вывезет: — Право, не знаю, как извиниться перед вами. Свалились к вам как снег на голову в такое неподходящее время… Я полагаю, Ерики объяснил вам причину нашего визита?
      — Да, я слышал, что вы заинтересовались нашими исследованиями… Впрочем, это не имеет никакого значения, не беспокойтесь, пожалуйста. Мы живем здесь в строгой изоляции от внешнего мира, и вы представить себе не можете, сэнсэй, до чего приятно побеседовать с таким человеком, как вы… Живем чуть ли не в центре Токио, а с людьми встречаемся чрезвычайно редко. Ведь получить разрешение трудно.
      — Разрешение на выход отсюда?
      — Нет, разрешение для посетителей.
      — Значит, что же, это лаборатория государственная?
      — Нет, как можно! Будь она государственная, как ваша, разве мы могли бы сохранить ее в тайне? Правда, не было бы и таких строгостей. — Он выставил передо мной свою огромную руку, как бы предупреждая мой вопрос. — Нет, этого я не могу вам сказать. Говоря по правде, даже я не совсем понимаю сущность организации, которой принадлежит наша лаборатория… Но у этой организации огромная сила! У меня, например, такое ощущение, будто она держит в руках всю Японию. А поскольку я от души полагаюсь на нее, мне нет смысла узнавать и уточнять то, что меня не касается.
      — В таком случае это известно тебе, — сказал я, обращаясь к Ерики.
      — Мне? Что вы, что вы!
      Ерики преувеличенно высоко поднял брови и потряс головой, но я заметил, что лицо его при этом оставалось спокойным.
      — Странно, однако, — сказал я. — Как же ты сумел получить для меня разрешение?
      — Разумеется, через меня, — произнес господин Ямамото, открывая в улыбке длинные редкие зубы. Кажется, ему нравилось, что беседа становится такой оживленной. — Откуда человеку со стороны знать то, чего не знаю даже я, лицо как-никак ответственное? Просто мне известно, к кому надо обратиться, и, следовательно, испросить для вас разрешение было вполне в моих возможностях.
      — Понимаю…
      Среди моих карт была одна, которая интуитивно казалась мне козырной, и я неторопливо, упиваясь собственным волнением, выложил ее на стол:
      — Значит, когда Ерики-кун впервые узнал о существовании этой лаборатории, он тоже должен был получить разрешение на осмотр через третье лицо… Иначе у вас не сходятся концы с концами…
      Ерики открыл было рот, но господин Ямамото опередил его.
      — Совершенно верно, — сказал он. — Давайте, я вам вкратце объясню, в чем тут дело. Пусть это будет нечто вроде памятки для посетителя. Как я уже говорил, работа этой лаборатории засекречена. Тайну ее должен свято хранить всякий человек, кому она известна, независимо от того, сотрудник он или посетитель. Конечно, закона, который это гарантировал бы, не существует. И мы не берем клятвенных подписок с приложением печати. Формально никто ничем не связан. Зато чрезвычайно строг отбор. Мы показываем лабораторию только тем людям, в которых абсолютно уверены. И поэтому нарушении этого обязательства почти не бывает.
      — Почти? Значит, все-таки бывают нарушения?
      — Ну как вам сказать… Поскольку публике ничего не известно о нашей работе, можно считать, что таких случаев вовсе не было, не так ли? Впрочем, я как-то слыхал краем уха, что один из наших работников, человек грубый и неотесанный, спьяну проболтался. За это он подвергся строгому наказанию.
      — Его убили?
      — Нет, зачем же… Наука идет вперед. Убивать вовсе не обязательно. Можно лишить человека памяти. Есть и другие методы.
      Кажется, мой козырь сыграл. Господин Ямамото был по-прежнему мягок и любезен, но Ерики, сам того не замечая, барабанил пальцами по краю стола, и ускоренный ритм этого стука свидетельствовал о том, что беседа идет о самом главном.
      — А если труп может заговорить, остается только изрезать его на мелкие кусочки, — сказал я.
      Господин Ямамото расхохотался, как будто я сказал что-то очень смешное.
      — Да уж, — проговорил он, трясясь от смеха, — это действительно было бы неудобно.
      — Я, однако, никак в толк не возьму… Если вы здесь так боитесь гласности, то к чему вообще разрешать осмотр? Добро бы еще человек сам настаивал и рвался к вам, но ведь вы сами навязываете этот осмотр, а затем грозите убийством… Это же просто ловушка. Вдобавок, на что годится знание, которым ни с кем нельзя поделиться? Вся ваша затея похожа на издевательство.
      — Вы преувеличиваете, сэнсэй, — заговорил Ерики. — Никто не мешает вам делиться вашими мыслями с единомышленниками…
      Господин Ямамото перебил его:
      — Совершенно верно, разрешение, как правило, получается через третье лицо. Это делается для того, чтобы расширять круг единомышленников, и нисколько не противоречит требованию сохранения тайны. Слухи, общественное мнение, все эти так называемые голоса публики, лишенные конкретного источника, — это одно. А суждение единомышленника, лица ответственного, это уже совсем другое.
      — Единомышленники, единомышленники… Да в чем, собственно?
      — Вот это мы и хотим вам показать. — Господин Ямамото стремительно встал и потер руки. Глаза его в припухших веках весело сузились. — Мне представляется, что вас больше увлечет не фактическая сторона дела, а сама идея. Мы начнем осмотр с камеры выращивания, но прежде мне хотелось бы вкратце познакомить вас с предметом наших исследований, с историей.
      — Подождите, — сказал я, подняв руку. — Давайте сначала выясним еще один вопрос. — Я тоже встал, отступил на шаг и медленно опустил руки на стол. — Ерики-кун… я знаю теперь, почему ты достал мне разрешение. Но я еще не знаю, кто и почему достал разрешение для тебя. Теперь я имею право знать это, не так ли? Ведь все, кто получил разрешение, являются единомышленниками. Так вот, кто и по какой причине выбрал тебя?
      Ерики тоже поднялся, слабо улыбаясь.
      — Пожалуйста, — произнес он. — Теперь я могу вам сказать. Только я боюсь, что вы рассердитесь.
      — Я не собираюсь сердиться. Я хочу знать правду.
      — Справедливое желание, — сказал с придурковатым видом господин Ямамото. — Правда всегда привлекает. И Ерики-кун освободится от камня на сердце.
      — Это была Вада, — произнес Ерики и облизнул губы.
      — Вада?!
      — Да, она работала у нас, прежде чем перейти к вам, — объяснил господин Ямамото. — Она была способным ассистентом с ясными и четкими убеждениями, что редко встречается у женщин. Но у нее был один недостаток, который делал ее совершенно непригодной к работе у нас. Она не переносит вида крови. Поэтому она уволилась и перешла к вам. Кстати, поручился за нее перед вами как раз мой брат из госпиталя Центральной страховой компании.
      — Да, да, я припоминаю…
      Разрозненные звенья цепи вдруг с четким звоном соединились в одно целое. Все очень просто. Это, конечно, не значит, что все сомнения рассеялись и вопросов больше нет. Да, цепь с поразительной ловкостью извлечена из хаоса, но именно эта ловкость наводит на размышления. Совсем скверно то, что я никак не могу разглядеть фигуру самого фокусника. Цепь, однако, меня восхищает. Она великолепно составлена. Совершенно случайные, казалось бы, персонажи расположились вдруг по-иному и обрели ясные и отчетливые роли. Теперь появилась хоть какая-то надежда понять, для чего Ерики завлек меня сюда. Во всяком случае, появилась возможность какого-то объяснения всему этому. И мое доверие к Ерики… Впрочем, до доверия еще далеко. Но мне показалось, что я вот-вот стану доверять ему. Я медленно, чтобы было незаметно, перевел дыхание.

24

      — Первоначально мы исследовали метаморфоз насекомых. Вы, разумеется, имеете какое-то представление об эмбриологии, Кацуми-сан?
      — Нет, считайте меня дилетантом. Я не помню даже, что раньше бывает гаструла или бластула…
      — Прекрасно. В таком случае постараюсь изъясняться попроще. — И господин Ямамото заговорил монотонно, постукивая незажженной сигаретой о край стола. — Разумеется, не метаморфоз насекомых был нашей целью. Задача в самом широком смысле состояла в планомерном преобразовании живых организмов вообще. Кое-чего наука добилась еще до нас. У растений, например, удавалось вдвое увеличить содержание пигментов. С животными обстояло хуже. Дальше экспериментов по улучшению породы дело не пошло. Мы же стремились разрешить эту проблему радикально. Я бы сказал, это был дерзкий замысел оседлать эволюцию, заставить ее двигаться скачками и в нужном нам направлении. Вам, вероятно, известно, что онтогенез есть повторение филогенеза, то есть каждый организм в своем индивидуальном развитии от зародыша проходит все этапы исторического развития вида. Строго говоря, конечно, никакой организм не повторяет форму предка, но он во всех своих проявлениях в известном смысле пропорционален этой форме. И если вмешаться в развитие зародыша, то можно отклонить его от направления, заданного наследственностью, и получить организм совершенно нового вида. До нас были грубые попытки такого вмешательства. Создавались гротескные уродцы вроде двухголовых головастиков или лягушек с пастью ящерицы, но все это было не то. Сломать часы может и младенец, а вот чтобы сконструировать часовой механизм, требуется специальное мастерство. Развитие организма управляется некими гормонами, своего рода противоборствующими стимуляторами. Именно взаимодействие этих элементов и определяет характерные черты данного организма. При необходимости, вероятно, можно было бы выразить это взаимодействие системой интегральных уравнений.
      — На нашем жаргоне это называется сложной обратной связью.
      — Вот именно, эта обратная связь необычайно сложна. И для выяснения ее сущности мы обратились к метаморфозу насекомых. Как известно, метаморфоз насекомых управляется в основном двумя гормонами. Одно время ставились опыты, при которых какой-нибудь из этих гормонов удалялся из организма насекомого. Регулирование хода развития зависит здесь от успеха в определении необходимой дозы того или иного гормона. Это чисто техническая трудность. Она была преодолена почти одновременно в Америке и Советском Союзе лет десять назад. А через год мы тоже совершенно самостоятельно овладели этой техникой. И мы создали на редкость диковинных насекомых. Вот, взгляните.
      Господин Ямамото вытащил из-за ширмы нечто вроде большой клетки для птиц. В ней ползали два живых существа серого цвета, величиной с ладонь. Мерзкие насекомые, покрытые слизью и жесткой щетиной того же серого цвета, что и тело.
      — Что это такое, по-вашему? Глядите, шесть ног, вполне добропорядочное насекомое, несмотря ни на что… Это всего-навсего мухи. Вы удивлены? Ну, если угодно, личинки мухи, остановленные в развитии. Видите, у них рот устроен, как у мухи. Между прочим, они способны и к воспроизводству. Вот это самец, а это самка… Разумеется, это просто диковинка, никакого практического значения они не имеют, держим их в память о первом эксперименте. Свирепые твари, если сунуть к ним руку, пребольно кусаются. А когда у них бывает хорошее настроение — это бывает, по-видимому, в периоды полового влечения, — они издают странные скрипучие звуки. Господин Ямамото вернул клетку за ширму. — А теперь, с вашего разрешения, я провожу вас в камеру выращивания.
      Мы спустились на мостик, пересекли помещение и снова оказались в полутемном коридоре. Господин Ямамото идет впереди и продолжает через плечо начатый рассказ:
      — …и тогда международный обмен информацией по этому вопросу внезапно прекратился. Вернее, не совсем, конечно, прекратился, публиковались абстрактные соображения по технике внеутробного выращивания млекопитающих, но не больше. Все остальное заслонила настоящая стена молчания. Впрочем, это было вполне естественно. Для нас, людей, непосредственно занятых исследовательской работой, значение этого молчания было более чем ясным. Здесь вопрос касался уже не техники и науки, он задевал что-то куда более глубокое и страшное. И оттого, что теоретически и технически все это представлялось вполне в пределах возможного, было еще страшнее. А вот и камера.
      Мы остановились перед железной дверью, на которой масляной краской была намалевана цифра «3». Господин Ямамото оттянул засов. За дверью был бокс площадью в десять квадратных метров, три стены его были из стекла. Внутри медленно двигались вправо и влево десятки конвейерных лент, расположенных в несколько этажей. Сотни аппаратов, напоминающих станочки для шлифования линз, так же медленно и методично склонялись и выпрямлялись над лентами. А внизу четверо людей в белых халатах что-то делали за длинным металлическим столом.
      — Внутри все тщательно стерилизовано, — сказал господин Ямамото, поэтому пригласить вас туда я не могу. Обычно я тоже даю указания отсюда. Вот, взгляните, пожалуйста. В одной только этой камере ежедневно обрабатываются до тысячи трехсот зародышей. В соответствии с разработанной программой их отключают от нормальной линии наследственного развития. Вон там, прямо перед нами, зародыши подводных коров. Да… Вот так-то… Вначале мы содрогнулись, когда представили себе такую вот картину… Господин Ямамото заглянул мне в лицо, возле уголков глаз у него прорезались морщины. — Мы, разумеется, естествоиспытатели, и нас не остановит пустая болтовня об осквернении природы. И все же, говоря по чести, когда я представил себе фабрику обработки зародышей, мне стало не по себе.
      — Мне сейчас тоже не по себе, когда я вижу ее своими глазами…
      — Не сомневаюсь… Вообще куски будущего, вырванные из целого, производят впечатление гротеска. Говорят, что представитель какого-то первобытного народа, впервые очутившись в современном городе и увидев гигантские здания, подумал, что это бойни для людей. Впрочем, простите, не примите мои слова буквально. Иначе говоря, страх проистекает из непонимания связи с человеческой жизнью. Бессмысленное, но неодолимое…
      — То есть вы хотите сказать, что в этой вашей деятельности, похожей на страшный сон, есть смысл, который снимает страх?
      Господин Ямамото кивнул. Кивнул, как врач, убеждающий пациента, безо всяких эмоций, с непоколебимой прямотой и уверенностью. Но он ничего не сказал мне, откинул крышку металлического ящика у стены, щелкнул переключателем и произнес:
      — Харада-кун, покажи нам, пожалуйста, зерно, которое вы сейчас готовите… — Он повернулся ко мне и объяснил: — Необработанный зародыш, только что снятый с плаценты, мы называем зерном.
      Один из людей, работавших у стола, взглянул на нас через плечо, затем взял со штатива плоский стеклянный сосуд и поднялся к нам по железному трапу. У него были озорные глаза, и он едва заметно улыбался. Кажется, от этого мне стало немного легче. Ерики кашлянул у меня над ухом.
      — Йоркширская свинья, — пояснил Харада через переговорную трубку.
      — Приросло? — спросил господин Ямамото.
      Харада перевернул стеклянный сосуд вверх дном.
      — Да, все в порядке.
      Сосуд был заполнен студенистой красной массой. В центре ее располагалось червеобразное тельце, от которого во все стороны тянулись тонкие кровеносные сосуды. Господин Ямамото сказал:
      — Это самое трудное — прирастить зерно к искусственной плаценте. Словно посадка срубленного дерева. Хотя еще труднее, может быть, сбор зерен и хранение… пока их сюда доставят… Возможно, главная проблема в этом. Приходится все время иметь дело с посторонними, тайна висит на волоске. Нельзя же быть осторожным беспредельно…
      — Сейчас прирастить зародышей свиней удается в семидесяти четырех случаях из ста, — сказал Харада.
      Господин Ямамото кивнул.
      — Вон там, внизу, — продолжал он, — это рабочий стол. Там отбираются зародыши. Это единственный процесс, требующий человеческой руки, все остальное автоматизировано. Приросшие к искусственной плаценте зерна ставятся на конвейер. На конвейере они остаются в течение десяти дней. Видите эти устройства, которые кланяются над конвейерами? Это наши повара. Каждый из них подает на зерна строго определенные порции различных гормонов. Развитие зародыша в материнской утробе происходит за счет взаимодействия гормонов, выделяемых организмом матери и самого плода. Здесь характер взаимодействия видоизменен во времени и количественно. Развитие направляется по иной линии, оно определяется так называемым уравнением «Альфа». Впрочем, этими подробностями я затруднять вас не буду.
      — Но ведь для разных видов сроки развития после оплодотворения различны, и потом возраст зародышей не может совпадать в точности.
      — Просто замечательно, что вы обратили на это внимание. Действительно, у свиней, например, мы, как правило, берем зародышей на второй неделе, но все равно какие-то различия в возрасте имеются. Однако главное состоит в том, чтобы возраст не превышал некоего предела, после которого организм уже определяется как сухопутный или подводный. И если изменения в зародыше еще соответствуют уравнению «Альфа», то о точности беспокоиться нет смысла. Тем более что и материнские организмы различаются между собой, бывают молодые и старые. Необходимо только установить при рассортировке, когда наступает этот момент предела. Нам отсюда не видно. В общем это можно узнать по цвету плаценты… она приобретает синеватый оттенок. Опытный глаз узнает сразу.
      Харада немедленно вызвался найти и показать нам подходящий экземпляр. Пока мы ждали его, господин Ямамото сказал, что можно, пожалуй, покурить, достал из кармана халата окурок сигареты и, разглядывая табачный дым, как что-то диковинное, пробормотал:
      — Из-за того, что нам, людям, приходится дышать воздухом, мы приобретаем нелепейшие привычки.
      — В третьей камере зародышей обрабатывают до этого момента, — как бы в нетерпении произносит Ерики обычным своим резким тоном. Видимо, чтобы стряхнуть сонливость.
      Несмотря на напряжение, меня тоже клонит в сон, и я спохватываюсь. Я даже чувствую себя виноватым. Но господин Ямамото как ни в чем не бывало подхватывает:
      — Правильно… В первой камере отделяется брак, во второй производится пересадка на искусственную плаценту, затем зародыш переносится сюда, а когда плацента изменяет цвет, его несут в четвертую камеру. Там начинается превращение его в подводное млекопитающее. Ага, кажется, нам сейчас покажут…
      К нам торопливо возвращался Харада, бережно неся другой стеклянный сосуд. Кажется, действительно вокруг разветвленных нитей кровеносных сосудов лежит смутная тень.
      — Это и есть признак изменения зародыша. Как только он обнаруживается, зародыш немедленно передают в четвертую камеру. Харада-кун, покажи его нам поближе… Видите, он скоро перерастет сосуд… Особенность этой стадии состоит в том, что более или менее оформляется спинной хребет, а передние почки и жаберные складки пребывают в наиболее активном состоянии. Вот это большое углубление у него под головой и есть жаберная складка. Спинной хребет нас сейчас не интересует. Спросим себя, почему передние почки и жаберные складки, которые потом бесследно исчезнут, обретают активность только на этой стадии? Заранее прошу извинения за маленькую лекцию по биологии, но это очень важный вопрос.
      Объяснения господина Ямамото сводились примерно к следующему.
      В эволюционной теории существует важный закон, именуемый «законом соответствия». Суть его в том, что изменение одного органа в живом организме неминуемо ведет к изменению других органов. Повторение развития вида в индивидуальном развитии есть не просто механическое копирование пройденного, а физическая необходимость, содержащая в себе все возможности для эволюции. Повторяется не все. Кровь, например, почти не меняется с самого начала. И повторяются в развитии зародыша только те органы, которые дают начало для образования новых, а сами затем исчезают. Зародыш свиньи проходит стадию передних почек. Передние почки у взрослого организма имеются только у угрей. У зародыша свиньи они отмирают без всякого видимого эффекта примерно через пять дней, а на их месте возникают средние почки. На первый взгляд передние почки — совершенно бесполезный этап, но если их удалить, средние почки не образуются. Они же, в свою очередь, преобразуются в орган, на основе которого вырастают настоящие почки.
      То же самое происходит и с жаберными складками. Ближайшая к голове половина перерождается в железу внутренней секреции, которая, в свою очередь, берет на себя функцию превращения остальной половины в легкие. Эта видоизмененная часть жаберной складки и становится органом, из которого возникают грудная железа и щитовидная железа.
      Возникает вопрос: что произойдет, если жаберные складки не переродятся в железу? У рыб, например, эволюция останавливается именно на этой стадии. Но зародыш млекопитающего, если задержать его на этой стадии, в рыбу, разумеется, не превратится. В лучшем случае получится какой-нибудь чудовищный слизняк, совершенно нежизнеспособный. Дело в том, что копируется далеко не все и многие органы, необходимые для превращения зародыша млекопитающего в рыбу, уже необратимо деградировали.
      Господин Ямамото говорил без передышки. Затем он остановился, внимательно посмотрел на меня, улыбаясь толстыми губами, и осведомился:
      — Такое объяснение вас устраивает?
      И тут же, не дожидаясь ответа, пошел к двери, продолжая на ходу:
      — Следуя по порядку, мы должны были бы осмотреть теперь четвертую камеру. Но там нет света, в сплошном мраке вращаются стеклянные шары, и больше ничего. Пройдемте прямо в пятую камеру, последнюю.
      — Точно, — подтвердил Ерики через плечо, уступая мне дорогу. — В таком же порядке осматривал и я, когда Вада-кун впервые привела меня сюда.
      — Если желаете, можно будет потом посмотреть фильм, снятый в инфракрасных лучах.
      — Нет, для меня все это слишком специально.
      — Ну да, разумеется, технология ведь вас не очень интересует. Но давайте все-таки заглянем в пятую камеру. Это стоит посмотреть.

25

      Мы вновь очутились в длинном коридоре, пол которого круто шел под уклон.
      — На стадии жаберных складок определяется линия дальнейшего развития: превратятся ли складки в настоящие жабры или переродятся в железы внутренней секреции… — Господин Ямамото понизил голос, словно ему было неприятно эхо стен. — Как и при метаморфозе насекомых, это зависит от взаимодействия гормонов. Гормоны же выделяются нервными клетками. Поистине нервная система — это поразительная вещь. Мало того, что она абсолютно необходима для равновесия в живом организме, она является еще и источником энергии для эволюции. Так вот, если на этой стадии остановить действие гормонов, немедленно прекращается специализация растущих тканей. В свое время мы при помощи такого приема создали свинью-слизня почти в семьдесят сантиметров длиной.
      — Такая тварь съедобна? — спросил Ерики.
      Он словно заранее приготовил этот вопрос. Он изо всех сил стремился показать, что все здесь для него привычно и обыденно. Мне это было неприятно.
      — Отчего же, — спокойно ответил господин Ямамото, — вероятно, съедобна. Правда, вряд ли она хороша на вкус. Прекращение специализации означает, что останавливается развитие нервной системы и соответственно мышечных тканей — другими словами, количественный рост белка не сопровождается уже качественными изменениями.
      Мимо нас, молча поклонившись, прошли мужчина и женщина в белых халатах. Коридор спускался все глубже, потолок стал сводчатым. Пол, кажется, стал еще более наклонным. Мне слышался шум, словно гул прибоя, но, может быть, это просто звенело в ушах.
      — Если бы можно было остановиться на таких свиньях-слизняках, продолжал господин Ямамото, повернувшись ко мне, — оставлять жабры зародышам млекопитающих было бы очень просто. На деле все обстоит гораздо сложнее. Задача ведь состоит в том, чтобы остановить на жаберной стадии развитие не всего организма, а только органов дыхания. Здесь общей теорией гормональных функций не отделаешься. И здесь мы добились величайшего триумфа.
      — Какой, однако, длинный коридор!
      — Сейчас будет поворот, и за ним тупик. Здание построено в виде буквы «П», и мы обошли его из конца в конец. Устали?
      — Нет. Но температура…
      — С температурой приходится мириться. Мы ведь под поверхностью моря…
      В этой камере дверей не было. Вдоль стены, оставляя карниз в два метра шириной, тянулся глубокий бассейн, наполненный водой. Он напомнил небольшой спортивный бассейн для плавания, но был ярко освещен изнутри, так что до дна, казались, было рукой подать. В левой стене бассейна виднелось окошко с какими-то измерительными приборами по бокам. В противоположной стене справа тоже было окошко, но размером побольше. И двое людей в аквалангах что-то делали перед окошком с измерительными приборами, поднимая в воде сверкающие тучи воздушных пузырьков.
      — Ветеринар и кормилец, — поясняет господин Ямамото. В голосе его дрожит сдерживаемый смех.
      Мы огибаем бассейн и входим в маленькую комнатушку.
      Это неказистое помещение, беспорядочно заваленное медикаментами, сверкающими хирургическими инструментами, аквалангами, какими-то странными приборами. Тупо гудит вентилятор, но все равно в нос бьет резкий противный запах. В углу что-то вычерчивает на миллиметровке маленький человек с узким лобиком. При нашем появлении он поспешно поднимается и предлагает сесть. Я озираюсь. Стульев всего два, и я отказываюсь. Мне не хочется оставаться здесь долго.
      — У нас посетитель, — сказал господин Ямамото. — Скажите им, пусть работают так, чтобы все было видно.
      Маленький человек вышел, волоча шнур микрофона. Мы вышли следом и тоже опустились на корточки у края бассейна. Маленький человек что-то сказал в микрофон, двое в воде подняли лица и помахали нам руками.
      — Следующий идет через две минуты, — объявил маленький человек, повернувшись к господину Ямамото.
      Действительно, один из тех, в воде, показывал нам два пальца.
      — Сейчас у нас рождаются по одному каждые пять-восемь минут… — сказал господин Ямамото. — Прежде чем попасть сюда, зародыши в жаберной стадии, которых мы видели в третьей камере, хранятся в соседней, четвертой камере. Срок зависит от вида животного, разумеется. Для свиней он составляет около шести месяцев. А странно звучит это слово — «хранятся», не правда ли, сэнсэй?
      Я не в силах сдержать изумление.
      — Но шесть месяцев при темпе один в пять минут — это же должно быть огромное количество!
      — Они там распределены по пяти ступеням, шестнадцать тысяч штук в каждой, — заметил маленький человек, выпячивая подбородок. — Это составляет запас в восемьдесят тысяч штук.
      — Будь вы, сэнсэй, специалистом в этой области… — проговорил господин Ямамото, глядя в воду.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13