Войдя в здание штаба вместе с комиссаром Шаховским, в совершенно пустом вестибюле он увидел пулемет. Пулемет стоял с продернутой лентой, готовый к бою и сплошь заплеванный семечками, и при виде его Валерьян Николаевич задумался.
      Трудно идти на буксире революции, а главное - не к чему.
      Он почувствовал себя вот этим, наверное, проржавевшим и определенно ненужным в вестибюле пулеметом. Никакой службы нет и быть не может.
      Дойдя с комиссаром до двери с надписью мелом "Начальник штаба", извинился. Сказал, что по нужде на минутку отлучится, и вышел обратно через белый с облупленным золотом и зеленой сыростью зал.
      От кислого махорочного духа перешел на улицу в резкий ветер и густую грязь. Выйдя, быстрыми шагами направился к Волге.
      С верхней площадки высокой лестницы в последний раз взглянул на свой миноносец. Его он водил в боевые дни Балтийского моря и больше водить не будет.
      Но сентиментальность была ни к чему, и миноносца за высокой, с резными украшениями пристанью почти не было видно.
      Постоял немного над Волгой, пожалел о вещах, оставленных в каюте, и вернулся в город.
      Улицы были пусты. Он шел долго и медленно, увязая в грязи, не замечая луж, пока на одном из желтых одноэтажных домов не увидел вывески врача по женским болезням.
      В дверь этого дома постучался и, когда открыли, сказал хозяину, полному и взволнованному:
      - Я пришел к вам как к интеллигентному человеку. ..
      14
      Представитель штаба оказался коренастым евреем в золотом пенсне и с редкой бородкой. Передавая Сейберту пакет с предписанием и любезно здороваясь, представился Горбовым.
      - Рабинович, - неожиданно отрекомендовался судовой артиллерист.
      - Это очень старый анекдот, - улыбнулся представитель штаба. - Горбов моя партийная кличка, но вам рано менять фамилию. Вы, кажется, Головачев?
      - Он, несомненно, Головачев. Хороший артиллерист, но, к сожалению, глуп, не поднимая глаз от предписания, ответил Сейберт.
      Когда снялись, представитель штаба попросил разрешения подняться на мостик. На мостике стал в сторонке, чтобы не мешать. Молча курил махорку.
      Артиллерист, стоявший на вахте, искоса на него поглядывал. Странное начальство: сильно штатское и невзрачное, однако внушает уважение. Заранее знал, что зовут Головачевым. Обстоятельный мужчина.
      Новый лоцман тоже оказался неожиданного типа. Седой и неразговорчивый. Он медленно проводил рукой по воздуху, точно ощупывая невидимые глубины, и острой ладонью назначал курс. Потом делал стойку, внюхиваясь в воздух и топорщась.
      - Десять четвертей, - вдруг сказал он. - Стоп машина.
      По камням на берегу и буруну посреди реки он прочел глубину на перекате. Она была недостаточна.
      Сейберт застопорил машину и повернулся к лоцману:
      - На самом глубоком месте?
      - На иных вовсе сухо.
      Миноносцу нужно семь с половиной футов, и никак не меньше. Это около тринадцати четвертей. Но возвращаться в Симбирск не следует. Сейберт два раза мелкими шагами обошел мостик и остановился перед артиллеристом. - Возьми шлюпку, Вавася пойдет на второй. Промерьте, что к чему. - И дал "малый назад", чтобы удержаться на течении.
      На заднем ходу гремели тентовые стойки, и над ними черным тентом разворачивался тяжелый дым. Сверху летела дождевая пыль, а снизу горячим перегаром дышали передние вентиляторы. На мостике было скверно.
      Наконец шлюпка вернулась. План промера - кусок расползшейся бумаги оказался неутешительным. Лоцман не ошибся.
      - Го-го... - начал штурман.
      - Допускаю, - перебил Сейберт. - Но на всякий сличай пройди к перекату и обставь вешками это самое узкое место. Здесь, где песок. Три вешки: начало, середина, конец - по прямой. Понятно?,
      - Есть, - ответил штурман и, поскользнувшись, съехал по трапу на палубу.
      Черти бы драли Шурку Сейберта! Капитанствует! Молоко в голову ударило!
      Сполз в шлюпку, сел на мокрую банку и приказал отваливать.
      Комиссар нахмурился. Чего этому Сейберту нужно? Впрочем, лучше не спрашивать, потому он ядовитый, И вмешиваться пока не стоит. Смотреть да смотреть.., Комиссар хотел обтереть лицо и потянулся за носовым платком, но в кармане кожаной тужурки стояла лужа.
      - Холодно, - сказал комиссар.
      - Вахтенный! - крикнул Сейберт. - Чайник на мостик!
      Комиссар покосился: не старый режим, чтобы прислуживать на мостик. Однако если чай потребность? Тут нужно подумать. Перегнувшись через поручни, комиссар взглянул на вахтенного. Вахтенный, видимо, тоже думал, Тогда комиссар не выдержал:
      - Прирос, может, к палубе? Гони сюда чаю!
      И вахтенный принес чаю. Без сахару, но с жестью. Сквозь тонкую кружку он обжигал руки, а попав в горло, палил изнутри. От него слезились глаза, обильно выделялась слюна и судорогой хватал кашель.
      Но лучшего напитка никогда не было и не будет. Этот ржавый жестяной чай был героическим вином гражданской войны на море. В нем было кипение молодой крови и высокая трезвость Октября. Ему я сложил бы оду, если бы посмел.
      15
      - Что будешь делать? - негромко спросил Сейберта комиссар.
      - Прыгать с полного хода. - И обе ручки телеграфа переложил вперед.
      - Куда прыгать?
      - Через перекат.
      От этого захватило дух. Разве можно так прыгать? А может, нарочно разбить хочет? Черт разберет, однако комиссару разобрать нужно.
      - Ставь на "стоп"! Напороться хочешь?
      - Не хочу.
      А миноносец уже забирает ход.
      - Стоп, говорю! Продавать собираешься?
      - Кто тебя такого купит? Брось! Вода, разгоняясь, летит по борту, а впереди в нитку вытянулись три вешки.
      - Стоп! Ошалел! Миноносец зарежешь! Видал дураков!
      - Я тоже видал дураков... На руле: чуть лево. Так держать.
      Комиссар рванулся вперед и схватился за кобуру.
      - Застегни кобуру, комиссар! Револьвер промочишь - народное достояние. Сейберт говорит равнодушно и не оборачиваясь. - Стреляй, когда посажу. Сделай одолжение.
      По борту буруны, а с носа бежит навстречу первая вешка. "Заговорил, стервец. Теперь поздно. Однако если посадит - сделаю одолжение: будет пуля в затылке",- комиссар стиснул зубы и наклонился вперед.
      Телеграф вдруг взбесился: "стоп", "полный назад", "стоп", "полный вперед". От заднего хода миноносец не успел остановиться, но сел кормой. С полного вперед прыгнул, как на трамплине подскочив на мягком грунте. Вешка уже по корме. Третья вешка - барьер взят.
      - Ловко, - сказал представитель штаба. - Как лошадь.
      Это были первые его слова за весь поход.
      Комиссар шумно выдохнул воздух и ушел на другое крыло мостика. Потом вернулся и, остановившись позади Сейберта, резко за плечо повернул его лицом к себе:
      - Думаешь, стрелял бы тебя?
      - Определенно. Ты из прытких. - Сейберт отвечал весело и звонко. Он имел все основания веселиться. Комиссар усмехнулся:
      - Не прытче тебя, пожалуй. Это верно, что пристрелил бы. Наверняка шел или на бога?
      - На бога.
      - Вот сволочь! - И комиссар протянул руку.
      16
      Берег был низкий, открытый и совершенно пустой.
      - Товарищ Горбов, куда ваши белые девались? - Сейберт, с фуражкой на затылке, широко раздвинутыми локтями и биноклем вплотную к глазам, стоял на перекрытии ходовой рубки.
      - Куда-то девались!- задрав бородку, крикнул представитель штаба. Позавчера были здесь. Их видела наша кавалерия.
      Сейберт присел и легко соскочил на мостик.
      - Какая такая кавалерия?
      - Всякая, - улыбнулся Горбов. - Собрали разных лошадей и сели на них верхом. Я тоже попробовал, но мне не нравится. Эти лошади сверху ужасно узкие.
      - Знаю, - вмешался комиссар. - Сам ездил.
      - Правильно, - поддержал Сейберт. - Все мы ездили и мечтаем ездить. У моряков это обязательная страсть.
      - Конные матросы прекрасны, как памятники, - серьезно заметил Горбов.
      Сейберт хотел рассмеяться, но вдруг насторожился.
      Рев, все время казавшийся ему ревом вентилятора, на самом деле был чем-то другим. Звук был выше и шел* со стороны.
      - Аэроплан! - крикнул комиссар. Аэроплан летел с носа. Серый сквозь серый дождь, он летел прямо навстречу и очень низко.
      - Своих аэропланов у нас нет, - прищурившись, сказал Горбов. - Белые много летают, но сбрасывают только прокламации. Дурачье... Сейчас, наверное, то же будет.
      Первая же "прокламация" легла в нескольких саженях от борта, глухо рванула и огромным всплеском захлестнула мостик. Две следующие разорвались с другого борта. На корме один раз глухо выстрелила винтовка, но аэроплан уже скрылся в мутном небе.
      - Скотина, - сконфуженно отряхиваясь, пробормотал Горбов.
      - Неплохая пропаганда, - отозвался Сейберт. - Артиллерист! Наладь взвод с винтовками. Все же лучше, чем ничего.
      Но звук, постепенно сужаясь, ушел в высоту, и аэроплан не вернулся.
      17
      Если донки забьет песком, их непременно нужно чистить. Когда они разобраны - нечем питать котлы. Приходится прекращать пары.
      Не найдя белых и засорив донки, "Достойный" стал у пристани с правого берега. Неприятель на правом берегу маловероятен, - можно несколько часов отстояться.
      Все вместе обедали в кают-компании, и обед был налаженный.
      Только Шаховской все время катал хлебные шарики и косился на артиллериста. Слишком раскормлен был артиллерист.
      Подавал минер Красиков. За временной ненадобностью торпедных аппаратов команда назначила его вестовым в кают-компанию.
      Со второй порцией супа он принес новость:
      - Товарищ командир, кавалерия какая-то по берегу едет.
      - Наверное, наши, - вставая, сказал Горбов и коркой хлеба обтер губы. Пойдем полюбуемся.
      Все встали и пошли на мостик, потому что с мостика виднее.
      Кавалерия двигалась развернутым строем по открытой поляне. Сперва не торопилась, но, приближаясь, прибавила ходу. Шла нестройно, но весело.
      - Кустарные гусары, - улыбнулся Сейберт. - Фасон давят.
      - Погоны! - не своим голосом крикнул Головачев и, огромным телом перебросившись через поручень, прыгнул вперед.
      - Пулемет! - скомандовал Сейберт, но на третьем выстреле пулемет захлебнулся.
      "Пулеметы на судах - украшение. О них не думают. А теперь нужно наладить...".
      - Головачев! - крикнул Сейберт, но ответила носовая семидесятипяти.
      Снаряд заревел и разорвался в лесу. Второй пришелся прямо по лаве. Били беглым огнем, и разрывов нельзя было отличить от выстрелов. Черным дымом и черными клочьями земли рвали летящую дугу всадников.
      - Фугасными на сто сажен! С ума сойти! Сейберт вдруг расхохотался и закричал в ухо комиссару:
      - Не состоится!
      Кавалерия летела вперед и, кажется, кричала "ура", Орудие замолчало немыслимо бить в упор. С палубы нестройно хлопали винтовки, и комиссар, выпустив все пули из нагана, медленно его перезаряжал.
      - Почему не состоится? - неожиданно тонким голосом крикнул Горбов. Он привстал на цыпочки и с любопытством рассматривал толпившуюся над откосом конницу. Студенческие фуражки, шинели, погоны, - одно слово - красавцы.
      - Негде! - И Сейберт рукой обвел палубу миноносца.
      Горбов кивнул головой и улыбнулся. В.самом деле - конь на миноносце еще смешней, чем матрос на коне.
      Наверху сплошной массой набухла конная толпа, и вдруг всадники один за другим посыпали вниз. Кони скользили, падали в грязь и, дергая ногами, перекаты" вались через всадников.
      На сходню пристани громом влетел офицер на вороном коне, но справа плеснул зеленый огонь, и половина пристани внезапно исчезла. Вороной конь разлетелся дымом и пламенем. В воздухе взметнулись рваные бревна сходни и зазвенели осколки.
      - Носовая! - вскрикнул Сейберт и чихнул. Его обдало пороховым газом.
      Передние всадники бросились назад на откос, но сверху падали новые кони и новые люди.
      И тогда заработал пулемет. Он медленно вел слева направо, ровно укладывая ряды на землю. Они складывались, как карточные домики, но страшно кричали.
      Волна наверху отхлынула.
      - Здорово работаешь, - сказал комендор Матвеев и шлепнул ладонью по широкой спине первого наводчика носовой семидесятипяти.
      Этим первым наводчиком был артиллерист Головачев. Он поморщился и попробовал потереть ушибленное место, не дотянулся.
      Тем не менее он ощутил прилив гордости.
      18
      Шли брать Сенгилей, но от встречного буксира узнали, что он уже взят. Пришли и мирно стали под уголь. Горбов с председателем коллектива отправились на берег за новостями и продовольствием.
      - Вот что, командир, - сказал комиссар, - ты не сердись, я тебя все за сволочь считал.
      Комиссар был в хорошем расположении духа.
      - Не может быть, - удивился Сейберт. - А ты мне с самого начала очень понравился.
      - Вот гад, - ласково произнес комиссар.
      - Слушай, - голос Сейберта вдруг стал серьезным. - Ссориться нам с тобой, конечно, нечего. Но скажи мне начистоту: за что расстреляли Сташковича?
      - Скажу начистоту: никто твоего Сташковича не расстреливал. Удрал он к белым, только я говорить не хотел. Вот что.
      - Ошибаетесь, товарищ комиссар. - Позади комиссара, расставив ноги и защемив пальцами бородку, стоял Горбов.
      - Как так ошибаюсь?
      - Я был в штабе бригады. Он здесь в первом доме от берега. Там, между прочим, узнал и про вашего Сташковича. К белым он не бегал.
      - А куда бегал? - недоверчиво спросил комиссар.
      - Никуда не бегал. Лежал.
      - Лежал? - удивился Сейберт.
      - В гинекологическом отделении городской больницы. Врач какой-то оказал дружескую услугу. Ну, а теперь обоих забрали и посадили.
      - Не следует моряку становиться роженицей, - сказал Сейберт. - Получается конфуз вроде смерти генерала Скобелева... Идем обедать, граждане.