Мир мечты. Сборник стихов авторов литературного портала Изба-Читальня
ModernLib.Net / Поэзия / Коллектив авторов / Мир мечты. Сборник стихов авторов литературного портала Изба-Читальня - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(стр. 2)
Вы думаете, мне нужна была женитьба, Чтоб с глупой клушей жить в своём именье Сульц? Но я – иезуит, и права не имею Опасности – любой! – свою подвергнуть жизнь Без разрешенья тех, кто рангом покрупнее, Поскольку жизнь моя не мне принадлежит. Но уж когда вконец зарвавшимся штафиркой Был нагло оскорблён приемный мой отец, Я право получил в штафирке сделать дырку, Ему, как дворянин, ответив, наконец. Иезуит иметь стальные должен нервы И должен сделать всё, чтобы остаться жить. А раз уж должен жить – стрелять обязан первым. Спокойно. На ходу нахала уложив. Пройти пяток шагов – не так уж это много. И в несколько секунд конфликт был разрешен. Я не хотел убить: стрелял не в грудь, а в ногу. Проклятая судьба!.. он слишком быстро шёл. Я понимал, куда ревнивец будет метить — Он целился в меня, на грязный снег упав — И, ощущая взгляд, дуэльным пистолетом Я прикрывал не грудь, я прикрывал свой пах. Он – неплохой стрелок. Меня он ранил. В руку. И недоволен был. Но, честно говоря, Я думаю – с лицом, скривившимся от муки, Он не в меня стрелял: он целился в царя. И что же? Мне теперь раскаиваться в этом? Подумаешь – поэт! Да что мне до того?! Достаточно вполне, что я свою карету Данзасу предложил, чтоб увезти его. Конечно же, арест с дознанием – не праздник: Дуэли со времён Петра запрещены, — Но вам не странно ли, что вместо смертной казни, Я был освобождён и выслан из страны? Уехал д’Аршиак, меняя службы место, А секундант Данзас – бесхитростный сапог — Спокойно отсидев два месяца ареста, Без наказания в родной вернулся полк. Забавные судьба отмачивает шутки! Я знаю, что меня в России не простят: История всегда юлит, как проститутка, И пишут её так, как выгодно властям. Давайте, господа, представим, для примера, Оставив в стороне всю эту канитель, Как развернулась бы тогда моя карьера, Не состоись в тот день злосчастная дуэль? Обременён семьёй, в безденежье и грусти, Мечтая обрести заслуженный покой, В каком-нибудь глухом российском захолустье Командовал бы я задрипанным полком. А здесь – во Франции – мне все кричали: «Браво!», — Я, как двойной агент, политик, дипломат, Работая на две великие державы, Помог им, в трудный миг, их дружбу не сломать. Я был полезен им в большой игре без правил. И нужен был всегда! – я честно говорю. Ведь именно меня Луи-Филипп направил Посредником в Потсдам к российскому царю. И я был принят им. И выслушан… с вниманьем. И мой визит весьма достойно протекал. Я убедил его. И выполнил заданье. И был доволен мной далекий Ватикан. И Орден, как всегда, следил за мной исправно И направлял меня уверенной рукой, Я тружеником был, и лишь совсем недавно, Как некогда «mon pere», отправлен на покой. Нет!.. вы в моей душе сомнений не найдёте — Прекрасную судьбу мне случай подарил, И я живу теперь в достатке и почёте… А, впрочем, я уже об этом говорил. Вот видите – забыл. И, значит, – заболтался: С годами, mille pardon, мы многословны… все. А Пушкин… Пушкин – что ж… Он где-то там остался. У речки. На снегу. Невидимый совсем. Хотя, вот, дочь моя, в дурные книжки глядя, «Прозрела», и теперь его боготворит, И, чуть ли не молясь на «дорогого дядю», Уже который год со мной не говорит. Её разубеждать – бессмысленно и скучно. Как говорил в стихах мой незабвенный враг? «Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай…»? Ну, что ж: да будет так! 2.8. Имам
Воздух густ и горяч, словно плавят в котлах карамель. Громко бьется в стекло залетевший откуда-то шмель. Он натужно жужжит. И следит за борьбою шмеля Пара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля. «…Летний зной – а такого не помнят в Калуге сто лет — Даже ночью вонзается в горло, как острый стилет, И, с рассветом, бросает сознание в черный провал — В полусон-полуявь:…отступление… бой… перевал… Горстка верных мюридов… измена наибов… огни… — Имамат, как старик, доживает последние дни… – Разбудите меня!.. Пусть закончится этот кошмар!.. Этот сон!.. – Но черна от холодного пота кошма, На которой имаму гораздо пристойнее спать, Чем на мягкой перине, ложась, как неверный, в кровать. – Просыпайся, имам!.. Эти черные мысли гони!.. — Но и утром – в глазах – окруженный врагами Гуниб, И сидящий на камне насмешливый русский сардар… Я – как шмель – в западне, нанести не способный удар… Я сдаюсь… я унижен… мне стыдно своей седины!.. Враг мой рад окончанию тридцатилетней войны. Он берет мою саблю… командует: «На караул!»… — И мюриды – с оружием! – могут покинуть аул. Может, эту «почетную» сдачу вменят мне в вину, И потомки мюридов за «трусость» меня проклянут — Только не было в сердце имама такого греха: Не всегда идентичны слова «газават» и «джихад». Это просто – погибнуть шахидом, в смертельном огне. Быть политиком – мудрым и хитрым – гораздо трудней. Христианство с исламом нельзя до конца примирить. Я – как прежде – суровый имам, я – как прежде – мюрид. Я спасал свой народ! Я хотел сохранить имамат! Был мой сын аманатом, теперь я и сам – аманат. Десять лет я вдали от прохладных кавказских вершин… Белый царь не дает разрешения хадж совершить… – Поднимайся, имам!.. Ты – старик… твои дни сочтены… Мусульманин не должен рассказывать черные сны! Мусульманину должно с рассветом вставать на намаз!..». Не кричит муэдзин… нет мечети… Калуга нема… Бьется шмель о стекло… и следит за борьбою шмеля Пара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля. 2.9. Слушай тишину!.
Моим аргентинским друзьям и коллегам – Веронике Санчес и Раулю Косме Эстевесу, убитым, в числе других противников режима Рейнальдо Биньоне, в мае 1979 года на поле поло-клуба "Коронел Суаррес".
Полночь. Поле для игры в поло. Лёжа навзничь, разбросав руки, Ты вдыхаешь тишину, Косме. Воздух – горькая полынь с перцем. Не бывает тишина «полной» — Тишина всегда полна звуков: Даже если попадешь в космос — Будешь слышать гулкий стук сердца. Принесет, прошелестев, ветер Запах скошенной травы прелой, Да в конюшне, что в густой роще, Беспокойная заржет лошадь. Прошуршит в траве змея где-то, Заведет сверчок свои трели… — Тишина звенит в ушах громче, Чем ревущая толпой площадь. В черном небе – над тобой, Косме — Безмятежность и покой… трезвость. Волопас повел гулять свору, Добродушных звездных псов гончих. Вероника расплела косы, Чтобы волосы опять срезать: Птолемей вернется к ней… скоро… Это твой последний день кончен. Здесь – внизу – травили вас псами После сыгранного днем матча. Сняв мундиры – веселы, ражи — Для потехи, натянув стринги, Добивали тех, кто жив, сами Перепившиеся, в хлам, «мачо», И насиловали жен ваших, И машинкой для овец стригли. Ах, как весело скакать голым, По живым мячам лупя клюшкой! А потом надеть мундир важно И отбыть к своей семье – в город… Слушай, Косме, тишины голос (Скоро будут говорить пушки), И вбирай в себя спиной влажной Остывающей земли холод. Этот холод, пополам с болью, В небе звездные зажег свечи. Неотпетую твою душу Не услышат в городском шуме. Ты не свидишься с женой больше — Вероника будет ждать вечно. Слушай, Косме, тишину!.. Слушай! Ты еще не до конца умер. 2.10. Калигула
«…Так давно это было, что черные вороны даже
Сколько ни вспоминали – не вспомнили, в точности, дату…»
Виктор СоснораКак давно это было! – почти невозможно представить… Отложив «на потом» всю сегодняшнюю дребедень, Я, из старости в юность минувшие годы листая, Вспоминаю свой первый – счастливейший – творческий день. Ленинград… Тишина в переполненном зрительном зале… (Впрочем… «зал» – это громко… – всего лишь, холодный подвал)… Мы играли Камю… Ах, как мы вдохновенно играли!.. Зритель плакал, смеялся, сочувствовал, негодовал… И неважно нам было, что вместо портала и рампы Между «залом» и «сценой» протянут был шнур бельевой… Что светили нам в лица лишь две самодельные лампы, И что зрители стулья, в тот день, приносили с собой… — Ведь под Брубека с Монком, ревущих из магнитофона — Под джазменов, в которых мы были тогда влюблены, Да под собственный скрежет и лязг шумовых какофоний, Мы творили Искусство!.. на фоне кирпичной стены. И не важно, что не было «звезд» в нашем братстве студийном — Каждый мог засиять, как начищенный медный пятак! Потому что, в тот день, мы и зрители были едины, Создавая, как радостный праздник, наш общий спектакль! В нем был бунт!.. был протест, прорывающийся сквозь завесу; Он был неосязаем… невнятен… незрим… невесом… Мы играли Камю!.. и его запрещенная пьеса Заставляла, в тот день, наши души звучать в унисон. И на «сцене»… из ночи… рассветное солнце вставало!.. И мы жили на ней!.. ненавидя… страдая… любя… И метался Калигула в тесном пространстве подвала, Разрушая!.. вконец опостылевший мир… и себя!.. И кордон добровольцев – а их было множество, к счастью — Плотной группой стоял у подъезда, мешая жильцам, И в подвал не пускал представителей власти мордастых, Чтобы дать нам возможность спектакль доиграть до конца. Вот уж скоро полвека со дня этой нашей премьеры. Сколько было потом их – за длинную-длинную жизнь!.. — Поражений… побед… компромиссов… халтуры, к примеру… Признаюсь, очень трудно по полочкам всё разложить. Меркантильность и пошлость растут и растут, год от года. Жизнь, как прежде, груба. А актерская гордость – слаба… Я сегодня тоскую по тем «временам несвободы», Когда «Творчество» было синонимом слова «Борьба». 3. Саша Бесt[5]
3.1. Стокгольмский синдром
Желтое солнце застыло в горячем паркуре — Хмурый художник мазками рисует закат. В этом закате мой Ангел задумчиво курит. Надо завязывать, только не бросит никак. Волей судьбы мы безжалостно-близкие люди. Волей небес мы, бунтуя, творим беспредел. Ты меня так же, как прежде, болезненно любишь, Зная, что я уже жизнь, как к тебе охладел. Ходишь за мной по пятам, обнимаешь, как душишь. Этот Стокгольмский синдром пожирает, растет. Я тебе нужен. Зачем-то отчаянно нужен. Ставлю диагноз – «негласно виновен во всем». Я принимаю тебя как привычную данность, Как одного из безликой безмастной толпы. Как же иначе? Ведь кем для тебя тогда стану, Если умерю свой гордый безжалостный пыл? Я насыщаюсь тобой, если чувствую жажду. Но отчего я порой повторяю во сне? — «Как я смогу отпустить тебя, если однажды… Если однажды ты вдруг охладеешь ко мне?» 3.2. Кукла наследника Тутти
Ты играешь со мной, Ты пугаешь весной. Я не сплю уже целые сутки. Я смотрю из окна Как колдует весна, Как к фонтану слетаются утки. Я смеюсь невпопад, И волос водопад По спине грациозно струится. В этой клетке теней Я любуюсь своей. Я невольная вольная птица. Я твой старый каприз — Заводной механизм В ярком платье, но тусклый, по сути. Сон, похожий на рок: Я – циркачка Суок, А не кукла наследника Тутти. Ты ревнуешь меня Каждый вздох мой и взгляд, Каждый шаг мой к распахнутой двери. Я останусь собой. Я не стану другой, Если ты перестанешь мне верить. Мы сегодня вдвоем. На запястье моем Незаметные капельки ртути. Я танцую до слез, Я играю всерьез. Я ведь кукла наследника Тутти. 3.3. Если зима вдруг приходится на июль
Если зима вдруг приходится на июль, Если проснулся в кровати, но весь в снегу, Губы мгновенно замерзли на слове «лю…» Значит, солгу тебе правду. Опять солгу. Я расскажу, что ты принц из другой страны. Я промолчу, что страны твоей больше нет. Той, где под солнцем и звездами все равны, Той, по которой ты плакал сейчас во сне. Я расскажу, что глаза у тебя в отца. Я промолчу, что он был от рожденья слеп, Помня его волевые черты лица, Теплые руки, дающие теплый хлеб. Я расскажу про родную твою сестру. Смуглую девочку, шуструю, как лиса. Я промолчу, как тащили ее к костру. Богу Дождя не хотелось ее спасать. В доме натоплено. Ночь и горит камин. Ты улыбаешься, веря моим словам. А за окном, осыпаясь, цветет жасмин А под окном, зеленея, растет трава. Ты засыпаешь и видишь свои снега. Я научу, и ты сможешь сказать «люблю». Знаешь, как трудно бывает тебе солгать, Если зима вдруг приходится на июль? 3.4. Вставай-ка, царевна, пора собирать тряпье
Вставай-ка, царевна, пора собирать тряпье. Тебе восемнадцать, погода прекрасна для мая. Прощаться с отцом? Да он даже тебя не узнает… Он несколько весен подряд беспробудно пьет. Бери все, что ценно: игрушки, кота, пальто, Цветные фломастеры, книгу, бумажного змея. Все важное сердце подскажет, а я не сумею. Про паспорт и деньги забудь – заберешь потом. Запомни одно: как пойдешь – не смотри назад, Чтоб встретиться взглядом с одним яснооким эмиром, Который, склонив пред собою три четверти мира, Полюбит тебя за свободу в твоих глазах. Захочешь родить ему сына, родится дочь. Пророчество как полнолуние – четко по плану. Любовь – это то, что наносит душевные раны. И ты, обернувшись волчицей, уходишь в ночь. Супруг твой от горя уж несколько весен пьет. А дочь твоя словно прекрасный цветок подрастает И я, как вожак нашей серой породистой стаи Велю ей: «Царевна, пора собирать тряпье» 3.5. Хаски
Если я – дежавю, то Скажи мне об этом сразу. Я признАюсь, порою Мне тоже бывает тошно. Жизнь как паззл, она лишь Дурацкий картонный паззл. Мир – горошина в горсти Таких же других горошин. Принц по радио что-то Вещал о Большом Потопе Нам не страшно, ведь в море Есть очень добрые рыбы. Мир из клеток, где ясно Что в этой грязи утопий Мы лишь пешки, которым Придется однажды выбыть Ты призналась сегодня, Что я не из этой сказки. Это значит, что… в общем, Пора нам с тобой прощаться. Для кого-то другого Я стану Сибирским хаски. Лунным псом, что сегодня Теряет Кусочек счастья. Примечания
3
Юки-онна – Снежная женщина.
4
Они – общее название японских демонов.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
Страницы: 1, 2
|
|