Дни памяти по юлианскому календарю:

5 июля (обретение мощей)

25 сентября (преставление)

[2]

Жизнеописание преподобного Сергия

Во главе многочисленного сонма русских подвижников стоят три великих подвижника: преподобные Антоний и Феодосий Печерские и Преподобный Сергий Радонежский. На всем обширном пространстве Русской земли нет человека, который не знал бы об Антонии и Феодосии Печерских и который не знал бы о Сергии Радонежском. Святые Антоний и Феодосий воссияли при начале нашего христианства в Киевских пределах нашего отечества. Святой Сергий, через три века после Антония и Феодосия, воссиял в Московских пределах нашего отечества.

Настоящий очерк жизни Преподобного Сергия составлен на основании его древнего жития, принадлежащего его личному ученику и монаху его монастыря Епифанию, и составлен таким образом, чтобы читателю давалось в нем повествование о преподобном, с одной стороны – краткое, а с другой стороны – полное, без опущений воспроизводящее все частности его жизни как естественного, так и сверхъестественного характера.

Преподобный Сергий, в миру носивший имя Варфоломей, принадлежал к сословию дворянскому и даже к тому высшему классу в сословии, которое называют аристократией: его отец, по имени Кирилл, был служилый человек ростовских удельных князей и между служилыми людьми, представляя собой одного из немногих заслуженнейших, входил в небольшой избор их, составлявший правительственные думы или советы князей и носивший название боярства. Имя матери Преподобного Сергия было Мария[3]. Кроме него у его родителей было еще двое детей: старший сын Стефан и младший – Петр.

^{Милосердие родителей Преподобного Сергия и их молитва}

Как сообщает жизнеописатель, еще прежде рождения преподобного было чудесным образом возвещено о нем, что станет он великим угодником Божиим и служителем Святой Троицы. Мать его, будучи беременна им, пришла по обычаю в одно воскресение в церковь на литургию. Во время литургии, к крайнему изумлению всех присутствовавших в церкви, находившийся в ее чреве младенец три раза начинал кричать громким голосом («верещать», как выражается жизнеописатель), именно – перед чтением Евангелия, перед пением херувимской песни и при возглашении священником: «Святая Святым».

Родился Преподобный Сергий не в самом Ростове, а в имении или усадьбе отца, находившейся где-то не особенно близко от Ростова. Го д его рождения достоверным образом неизвестен; но по вероятнейшим предположениям он есть 1314. При крещении, как уже мы сказали, ему наречено было имя Варфоломея (имя апостола Варфоломея, одного из двенадцати).

По сказанию жизнеописателя, младенчество и детство Варфоломея также ознаменованы были чудесными проявлениями на нем благодати Божией. В продолжение сорока дней от рождения до крещения младенец заставил свою мать соблюдать пост, ибо не хотел прикасаться к сосцам ее, если она в скоромные дни принимала мясную пищу. Спустя немного времени после крещения, сам младенец явился великим постником: по средам и пятницам он не прикасался к сосцам матери и не хотел вкушать молока коровьего, но по целым дням оставался без пищи. При этом не хотел младенец питаться и молоком других женщин, кроме самой матери, так что мать напрасно брала было для него кормилиц более богатых молоком, чем она сама. В объяснение последней необычайности в поведении младенца жизнеописатель говорит: «Се знамение бысть, яко дабы добра корене добрая леторасль нескверным млеком воспитан был».

^{Крещение Варфоломея}

Достигнув семилетнего возраста, Варфоломей отдан был родителями в обучение грамоте (одному из учителей, содержавшему, как это было тогда обычно, училище у себя на дому). Вместе с Варфоломеем учились грамоте и его братья Стефан и Петр. Но тогда как оба брата учились грамоте хорошо и успевали в учении быстро, Варфоломей оказался очень малоспособным к учению, так что браним был родителями, подвергался наказанию от учителя и осмеянию своих товарищей. Было это, говорит жизнеописатель, по смотрению Божию, дабы дитя получило книжный разум не от людей, а от Бога. Варфоломей часто со слезами молился Богу, чтобы Он подал ему разумение грамоты, и молитва его была услышана. Однажды он послан был отцом в поле искать лошадей (нравы древнего времени, как видно, были гораздо проще, чем наши, так что не считалось предосудительным и для боярских детей делать иное из того, что по нашим понятиям исключительно входит в круг деятельности прислуги и работников; впрочем, искание лошадей в поле представляло и развлечение, своего рода прогулку). В поле Варфоломей увидал незнакомого старца, святолепного и ангеловидного, который стоял под дубом и творил прилежную молитву. Он приблизился к старцу и стал ждать окончания им молитвы. Кончив молитву, старец благословил и облобызал его и спросил его, чего он ищет и чего хочет. Варфоломей отвечал, что более всего и пламенно он желал бы получить разум к ученью грамоты, и просил старца помолиться о нем Богу. Старец, воздев руки, сотворил прилежную молитву и по окончании молитвы вынул из кармана сосуд и подал тремя перстами частицу от просфоры, повелев вкусить ее и обещая, что вместе с этим дается от Бога разум к учению. После сего старец хотел было отправиться в свой путь, но Варфоломей усердно просил его посетить дом своих родителей, на что он и изъявил согласие. В доме Кирилла, прежде чем сесть за предложенную последним трапезу, старец, взяв с собой Варфоломея, пошел в домовую часовню, чтобы отпеть Часы. Во время пения он заставил Варфоломея говорить псалом, и когда мальчик сказал: «Я не умею, отче», отвечал ему: «От сего дня Господь дарует тебе уменье грамоты», после чего дитя начало хорошо и стройно стихословить псалтирь, став с того часа весьма гораздым грамоте. Вкусив трапезы, предложенной родителями Варфоломея, и уверив их, что Господь даровал им в нем благословенное детище, которое ради добродетельного жития будет великим перед Богом и перед людьми человеком, старец вышел от них. Родители Варфоломея пошли провожать его, но он внезапно стал невидим, из чего они и познали, что то был ангел Божий.

Жития святых представляют нам немалочисленные примеры того, как сердца избранных Богом людей воспламеняются благодатной ревностью о спасении с дней самой ранней юности, с тем, чтобы не потухая гореть до глубокой старости. Варфоломей, будущий Преподобный Сергий, принадлежал к числу этих избранников Божиих. Менее чем с двенадцатилетнего возраста он начал стараться жить той жизнью подвижника, которой уже не покидал до самой своей смерти. Не будучи возбраняем благочестивыми родителями, он начал держать строгий пост, так что по средам и пятницам совсем не вкушал пищи (как делали тогда особенно благочестивые взрослые), а в прочие дни питался хлебом и водой; начал усердно посещать храм Божий для молитвы и дома проводить на молитве целые ночи; начал усердно читать святые книги, учащие пути спасения.

Когда Варфоломею было около 15 лет, родители его вынуждены были переселиться из Ростова в другое место.

^{Детское горе}

Зимой 1327–1328 г. получил в Орде великое княжение русское удельный Московский князь Иван Данилович Калита. Новый великий князь, человек с весьма большими государственными способностями, успел до такой степени снискать расположение хана, что тот, спустя год по даровании ему великокняжеского престола, отдал в нарочитое подчинение соседнее с Москвой княжество Ростовское. Великим князем послан был в Ростов в качестве его наместника один из московских бояр (Василий Кочева). По уполномочению ли Ивана Даниловича или сам по себе, наместник его повел дело так, что скоро весь Ростов наполнился слезами и плачем. В Ростове, конечно, были недовольные подчинением его Москве; это недовольство было представляемо наместником как измена ростовцев великому князю, и он начал выводить из Ростова измену. Справедливо и несправедливо люди были обвиняемы в недоброжелательстве Москве, и затем следовали телесные пытки и истязания и конфискация или совсем грабительское отнятие имения; дело дошло до того, что даже наместник в городе ростовских князей (боярин по имени Аверкий) был подвергнут жестокому и вместе позорному телесному истязанию. Спасаясь от страшного террора, наставшего в Ростове, многие из жителей его решились бежать из города, чтобы искать себе пристанища в других местах. В числе других, решившихся бежать из Ростова, был и отец Варфоломея Кирилл. Кроме тяжкого насилия Московского его заставило выселиться из Ростова еще и то, что под старость он испытал жестокую превратность судьбы: из человека богатого и знатного, благодаря несчастным обстоятельствам времени, сделался бедняком. Местом для своего нового жительства отец Варфоломея избрал соответствовавший его собственному более чем скромному положению малый городок Радонеж, находившийся в области Московской. Городок отдан был великим князем в удел его младшему сыну Андрею, а для привлечения в него новых жителей даны были переселенцам многие льготы и обещана большая ослаба (в податях и повинностях). В смиренный Радонеж и переселился столь же смиренный Кирилл с некоторыми другими из ростовцев и поселился в нем близ его церкви во имя Рождества Христова.

Достигнув двадцатилетнего возраста, Варфоломей, уже давно решивший посвятить себя Богу в иночестве и уже давно по жизни своей бывший строжайшим иноком, начал просить родителей своих о дозволении постричься в монахи. Родители ничего не имели против его намерения, ибо и сами были усердными чтителями монашества, но они просили его подождать с пострижением, пока он не проводит их на тот свет, ибо, – говорили они ему, – братья твои Стефан и Петр оженились и пекутся о себе, а мы в нашей старости и скудости и при нашей хворости имеем попечителя единственно в тебе. Варфоломей повиновался родителям и, посвящая себя попечениям о них, самого себя приготовлял к исключительным монашеским подвигам.

Скоро больные родители Варфоломея переселились из сей жизни в вечную жизнь, причем оба они предварительно приняли монашество в находившемся (как и доселе находящемся) близь Радонежа Хотьковом монастыре, который в то время одновременно был и мужским, и женским.

^{Прощание Варфоломея с умершими родителями}

Похоронив родителей, Варфоломей получил свободу распоряжаться собой. И он, предоставив скудное наследство, оставшееся после родителей, младшему брату Петру, поспешил воспользоваться свободой. Однако для принятия монашества он не пошел в Хотьков монастырь, в котором постриглись его родители и в котором несколько прежде родителей постригся овдовевший старший его брат Стефан, а также не пошел и в какой бы то ни было другой монастырь. Он хотел монашествовать вне монастыря. Это не значило, чтобы он желал избрать для себя вид монашества наиболее легкий и наиболее несовершенный: наоборот, он искал вида монашества наиболее трудного и наиболее совершенного. Строжайшее монашество есть удаление от мира в обоих смыслах – и переносном, или духовном, и буквальном, или собственном: в смысле духовном оно есть отречение от всякой привязанности ко всему мирскому, в смысле собственном оно есть удаление в пустыню от жилищ человеческих. У нас в России люди монашествовали до тех пор по мере своих сил в смысле духовном, но у нас не было до тех пор монашества в смысле собственном, как пустынножития. И вот, богоизбранный юноша Варфоломей, отвращая взор свой от примера современных ему монахов греческих и обращая его к примеру древних египетских учредителей монашества – Антония, Пахомия и Макариев, решился монашествовать в том собственном смысле, чтобы подвизаться в удаленной от жилищ человеческих пустыне.

Приняв решение не идти для монашествования в какой-либо монастырь, а удалиться в пустыню, Варфоломей пошел к своему брату Стефану в Хотьков монастырь и пригласил его быть своим товарищем в пустынножитии. Стефан, увлекшись представлением о прелестях пустынной жизни и не размыслив хорошо обо всей ее трудности, изъявил свое согласие. Братья вышли из Хотькова монастыря, чтобы в окружавшем его лесу искать себе места для пустынного жития и, много ходив по нему, решились, наконец, остановиться там, где стоит теперь лавра и именно – где в лавре стоит Троицкий собор. Среди леса протекала маленькая речка, и древесную чащу на берегу речки, при вытекавшем из-под берега источнике или ключе (вода которого служила для употребления вместо недостаточно годной к употреблению воды самой речки) и избрали братья для своего пустынножития. Место принадлежало самому князю Радонежскому Андрею Ивановичу, у которого братья и испросили, конечно, дозволение на то, чтобы сесть на нем. Называлось место с его окрестностью Маковцем, Маковской горой, отчего и Преподобному Сергию в древнейших известиях усвояется иногда прозвание Маковского, Маковийского, а о монастыре его иногда говорится, что он находится в Маковце, в Маковской горе.

Сев на месте и первоначально устроившись в сделанном на скорую руку шалаше, братья помолились Богу и начали сечь лес, чтобы поставить себе келию и малую церковицу. Дело было, вероятно, так, что они призвали настоящего плотника и что при руководстве и учительстве его и произвели свои постройки. Когда церквица была поставлена, братья отправились в Москву к митрополиту Феогносту просить священников для ее освящения, каковая просьба их и была удовлетворена митрополитом. Церквица освящена была во имя Святой Троицы.

После освящения церквицы братья начали пустынножительствовать. Но Стефан очень недолго мог выносить этот новый род монашества, избранный его младшим братом. Пустыня была настоящая и суровая: кругом на большое расстояние во все стороны – дремучий лес; в лесу – ни единого жилища человеческого и ни единой человеческой стези, так что нельзя было видеть лица и нельзя было слышать голоса человеческого, а можно было видеть и слышать только зверей и птиц. Стефан не мог долго терпеть такого уединения и, оставив Варфоломея в его пустыне одного, ушел от него в Москву, в Богоявленский монастырь.

Оставшись один, Варфоломей прежде всего позаботился о том, чтобы стать настоящим монахом, т. е. чтобы получить монашеское пострижение. В древнее время у нас допускалось и было довольно обычно, чтобы священниками у приходских церквей служили иеромонахи; если эти иеромонахи были вместе и духовниками для окрестного населения (в древнее время право духовничества давалось не всем священникам, а только достойнейшим и способнейшим среди них), то они назывались игуменами, игуменами-старцами; игуменам этим нарочито предоставлялось право постригать в монахи желающих монашествовать (именно желающих монашествовать не в монастырях, где были настоящие игумены для пострижения, а при мирских церквах, в мирских домах и, вообще, в миру, что тогда было допускаемо). Одного из таких игуменов-старцев, по имени Митрофан, и нашел Варфоломей в каком-то из приходов, окружавших его пустыню, и привел его к себе, чтобы старец постриг его в монахи. Митрофан постриг его, нарекши ему имя в честь святого того дня, в который совершено было пострижение, – мученика Сергия, память которого празднуется церковью 7 октября. В день пострижения Митрофан совершил литургию в церквице Варфоломея-Сергия и сподобил его причастия Святых Таин. Жизнеописатель говорит, что присутствовавшие в церкви некоторые люди, вероятно, родственники и радонежские знакомые Варфоломея, пришедшие к нему на его пострижение, свидетельствовали, что в минуту его причащения, как нового монаха, церковь и окрестность церкви наполнились благоухания. В продолжение семи дней по пострижении Преподобный Сергий неисходно пребывал в своей церкви на молитве и питался единственно просфорой, которую дал ему игумен после литургии. Митрофан несколько времени пробыл с ним, чтобы преподать ему наставления относительно монашеской жизни, и затем удалился от него, оставив его, как выражается жизнеописатель, «единого в пустыни безмолствовати и единствовати».

Преподобный Сергий принял монашество в возрасте 23 лет; следовательно, если он родился в 1314 г., это было в 1337 г.

^{Братья Варфоломей и Стефан горячо молятся Богу перед началом устроения новой обители}

В последующее время, в XV, XVI и XVII столетиях монашеское подвижничество посредством совершенно уединенного пустынножития не составляло у нас очень большой редкости: но оно началось у нас именно от Преподобного Сергия.

В пустыне, в совершенном уединении, Преподобный Сергий прожил неизвестное точным образом жизнеописателю время: от двух до четырех лет. Два-четыре года сами по себе – очень непродолжительное время; но два-четыре года жизни в пустыне, в совершенном одиночестве, это – совсем другое дело. Должны были устрашать Преподобного Сергия мечты его собственного воображения, подавлять которое не в человеческой власти; должны были устрашать его разнообразные привидения и явления демонские, которых, по сказанию жизнеописателя, было великое множество, а вместе с этим на совершенном яву – вой и рев вокруг кельи хищных зверей – волков и медведей. А за каждой ночью, полной всяких страхов, следовал день, в продолжение которого нужно было бороться, если не с страхами, то с унынием тягостного и гнетущего душу одиночества. Но мужественно обрекавший себя на все то, чем грозила одинокая жизнь в пустыне, Преподобный Сергий должен был получить и величайшую пользу от этой двухгодичной или четырехгодичной пустынно-уединенной жизни. Не развлекаемый никем и ничем, он должен был проводить время в непрестанном богомыслии, которое представляло надежное ограждение и от всяких страхов, и таким образом твердо укоренить в себе то святое настроение, к которому он горячо стремился.

Время пустынно-уединенной жизни Преподобного Сергия проходило в молитве внешней церковной, состоявшей в отправлении всего круга служб дневных, за исключением литургии, – в молитве внутренней или умной домашней, в непрестанном богомыслии, в чтении слова Божия и в телесном труде. Нет сомнения, что очень невелика была библиотека четиих книг Преподобного Сергия; но если он имел только Псалтирь и Евангелие, если он, читая и перечитывая их, знал их наизусть и столько же твердо напечатлевал их на своем сердце, сколько хорошо знал, то он не имел причин завидовать обладателям и целых больших библиотек четиих книг. Что касается телесного труда, то он должен был вырубать лес около своей церкви и кельи, чтобы образовать около них большую или меньшую полянку, на которой бы мог быть заведен им огород, если не целое пахотное поле.

^{Преподобный Сергий часто отдавал медведю последний кусок хлеба, сам оставаясь без пищи}

Поселившись среди зверей, Преподобный Сергий приобрел их расположение, а с некоторыми из них вступал даже, так сказать, в содружество. Мимо кельи его бегали стаи волков, но ему вреда не причиняли; проходили иногда и медведи и также не беспокоили его. Между медведями нашелся один, который часто начал посещать преподобного: видя, что зверь приходит не со злым умыслом, а в надежде получить подачку, Сергий начал делиться с ним своей скудной трапезой, причем пополам делился с ним и в том случае, когда самому едва хватало. Ежедневные посещения медведя продолжались более года.

Пищу Преподобного Сергия во время его уединенного пустынножития составляли хлеб и вода. Воду он брал из источника или ключа, близ которого стояла его келья; откуда брал он хлеб, жизнеописатель ничего об этом не говорит: по всей вероятности, время от времени приносил или присылал ему хлеб младший брат его Петр, который оставался жить в Радонеже.

Не мог долго оставаться безвестным в своей пустыне Преподобный Сергий. Слава о нем прошла между окрестными монахами, и последние начали посещать его, чтобы видеть необычного у нас пустынного подвижника. Скоро нашлись между монахами и такие, которые возгорелись желанием подвизаться вместе с преподобным в его пустыне и начали обращаться в нему с просьбой, чтобы он дозволил им селиться подле себя. Как мы сказали, Преподобный Сергий удалился в пустыню не с той мыслью, чтобы подвизаться в одиночестве, а с той, чтобы в большем или меньшем товариществе подвизаться вне мира. Поэтому он не только не мог иметь ничего против того, чтобы принимать к себе изъявлявших желание жить вместе с ним, но и должен был весьма этому радоваться. Указывая изъявлявшим желание жить с ним на трудность пустынного жития, преподобный с готовностью и с радостью начал принимать к себе тех, которых не страшила эта трудность. И вот, таким образом и зачался Сергиев монастырь, – последующая и нынешняя знаменитая Троицкая Сергиева лавра.

Все наши тогдашние монастыря представляли из себя монастыри так называемые особножитные. В монастыре был общий над всеми игуменский надзор и была общая для всех церковь, но затем – что касается жилища, одежды и пищи, то каждый монах был совершенно самостоятельным и совершенно сам себе хозяином: каждый имел свою собственную келью, им самим поставленную или приобретенную посредством покупки, каждый сам одевал себя и каждый сам питал себя не только в том смысле, что сам приобретал материал для пищи, но и в том смысле, что сам приготавливал себе пищу. Как было во всех других монастырях, так шла жизнь и в монастыре Сергиевом. Начав принимать изъявлявших желание жить с ним, он предлагал им ставить себе кельи, причем иным из строившихся, вероятно, оказывалась общая братская помощь, и причем сам он, обладая большим или меньшим знанием плотницкого ремесла, нет сомнения, был усердным помощником всех строившихся.

В непродолжительном времени собралось к Сергию всех братий двенадцать человек. Не имея в среде своей священников, братия ежедневно пели в своей церквице полунощницу, заутреню, часы и вечерню с мефимоном или навечерницей, а для служения литургии призывали к себе белого священника или иеромонаха (игумена-старца). Когда поставлены были кельи для всех братий, Преподобный Сергий, превращая составившуюся монашескую слободку в настоящий монастырь, обнес кельи тыном, который, как строение общее, конечно, было делом рук всей братии. Жизнеописатель говорит, что кельи обнесены были тыном «не зело пространнейшим». Но это нужно понимать не так, чтобы первоначальный монастырь был очень тесен, а лишь так, что он был не столько пространен, как позднейший. Тот же жизнеописатель дает знать, что в монастыре были огороды, т. е. как со всей вероятностью должно понимать его, при каждой кельи или у каждого брата был собственный огород, а для этого требовалось не очень малое пространство. Первоначальный монастырь Преподобного Сергия или послужившую родоначальницей лавры его пустыньку должно представлять себе в таком виде: в глухом бору, на берегу речки, полурасчищенная поляна, на которой большой лес вырублен, но кое-где, в виде редкой рощи, стоят еще деревья, и на которой везде лежат колоды от срубленных деревьев и везде торчат пни; на поляне маленькая деревянная церковь и кругом церкви под деревьями и между деревьев тринадцать маленьких деревянных келий; вся поляна или же значительная часть ее обнесена тыном и внутри тына за кельями разделаны огороды.

^{Пребывающие в братию}

В настоящем монастыре надлежало быть игумену над братией. Конечно, никого другого не могла пожелать братия в свои игумены, как самого Преподобного Сергия. Но когда возбужден был вопрос об игумене, ему не было еще и тридцати лет: при своих слишком молодых годах он страшился принять игуменство. На некоторое время он уклонился от игуменства тем, что мог дать братии готового игумена. Помянутый выше игумен – старец Митрофан, постригший Преподобного Сергия в монахи, пришел к нему жить, когда собралась к нему братия; этот Митрофан и стал первым настоятелем Сергиева монастыря, став одновременно и его священником. Но Митрофан, прожив в монастыре около года, скончался. Тогда братия решительно приступила к преподобному с просьбой и требованием, чтобы он принял на себя игуменство, и после более или менее долгого колебания, условленного тем же сознанием своей молодости, он наконец, уступая решительнейшим настояниям братии, принял на себя игуменство вместе с восприятием сана священства. Он поставлен был в игумены в 1344 г., в возрасте 30 лет. Еще более молодых лет был поставлен в игумены преподобный Феодосий Печерский, и очень можно думать, что пример Феодосия, который в последующее время Сергий несомненным образом постоянно имел перед своими глазами, и вдохнул в него решимость принять игуменство, несмотря на молодые годы.

В продолжение некоторого времени число братии в монастыре оставалось одним и тем же: 12 человек и игумен. Не выносившие пустынного жития и уходившие, а равно и умиравшие, возмещались вновь приходящими так, что число неизменно оставалось тринадцать. Но пришел к Преподобному Сергию из Смоленска архимандрит, по имени Симон, и разрушил это священное число Спасителя с 12 апостолами, ибо с его приходом началось умножение братии в монастыре. Слава о Преподобном Сергии и его пустыне достигла Смоленска. Архимандрит Симон, бывший старейшим архимандритом в области Смоленской и человеком весьма в ней почитаемым, разжегся желанием пустынного жития и, оставив славу и честь, пошел к Преподобному Сергию, чтобы стать одним из его учеников. Человек очень богатый, Симон вручил свое богатство Сергию на устроение монастыря, к чему этот последний тотчас же и приступил. Прежде всего он поставил в монастыре новую, гораздо большую или совсем большую и настоящую церковь (так же деревянную, как и первая), а затем перестроил и самый монастырь, увеличив его площадь и поставив кельи правильным четырехугольником вокруг церкви (из дальнейшей истории монастыря видно, что четырехугольник келий, будучи не особенно больше по размерам, облегал церковь довольно близко и что между кельями и стенами монастыря оставалось большое пространство, на котором, как нужно думать, находились огороды братии и всякие хозяйственные постройки).

Великое изобилие и богатство ожидало монастырь Преподобного Сергия, и это изобилие и богатство увидел еще он сам. Но начал он во скудости. Получив небольшое наследство после родителей, он все отдал его своему младшему брату Петру, так что пошел в пустыню, не имея у себя ничего. Пока он жил в пустыне один, он нуждался только в хлебе, который, как мы сказали, вероятно, доставлял ему младший брат. Но когда составился в его пустыне монастырь, нужно стало церковное вино для служения обеден, нужны стали восковые свечи для служения всяких церковных служб. Иногда не доставало одного и других, так что служение обеден приходилось откладывать, а петь заутрени приходилось вместо свеч с лучиной березовой или сосновой. По свидетельству преподобного Иосифа Волоколамского, в монастыре Сергиевом в первое его время писали книги, нужно подразумевать – богослужебные, не на пергамене или бумаге, а на бересте.

При всей возможной ограниченности потребностей доводилось иногда испытывать нужду и самому преподобному. Один раз, когда уже он был игуменом монастыря, у всей братии случился крайний недостаток съестного, а у него самого совсем не стало ни хлеба, ни соли. Три дня он переносил голод, но на четвертый день, будучи не в состоянии больше терпеть его, взял топор и пошел к одному старцу, по имени Даниил, о котором знал, что тот имеет несколько лишнего хлеба и вместе с тем нуждается в плотницкой работе. «Я слышал, старче, – сказал он Даниилу, – что ты желаешь пристроить сени к своей келье; чтобы не быть праздным, я пришел к тебе поставить сени». – «Действительно, я желаю пристроить сени в келье, – отвечал Даниил, – давно приготовлен у меня для этого и лес, и только жду из села плотника; а что касается до тебя, – прибавил он Сергию, – то боюсь, что ты слишком дорого возьмешь с меня за работу». Сергий отвечал, что, напротив, он желает взять очень дешево, а именно – лишь те гнилые хлебы, которые он имеет и которыми ему, Сергию, пришла охота полакомиться, и прибавил, что он сделает ему сени лучше всякого плотника. Даниил вынес Сергию решето гнилых хлебов, т. е. наломанных кусков хлеба, и сказал: «Вот, если это хочешь получить за работу, то с удовольствием дам, а больше не могу ничего дать». Сергий отвечал, что этого с излишком достаточно, и сказав Даниилу, чтобы взял пока хлебы, ибо он, Сергий, не хочет получать платы за дело, прежде чем не сделает его, принялся за работу. Целый день он работал, и к вечеру были готовы сени. Тогда взял он от Даниила заработанные хлебы и пошел утолять ими голод.

В первое время существования монастыря случалось по нескольку дней терпеть голод и всей его братии. Братия питались, главным образом, подаяниями от христолюбцев; но у Сергия было заповедано, чтобы не ходить братии для сбора милостыни по селам и деревням, а принимать лишь ту милостыню, которая будет принесена в монастырь самими христолюбцами. Иногда оскудевало приношение милостыни и братия терпели голод по два дня и более. Когда поднимался между братией ропот на игумена, что он не дозволяет ходить в села и деревни для сбора милостыни, Сергий вразумлял и увещевал малодушных уповать на милость Божию. Это твердое упование преподобного на милость Божию и не посрамляло его. В минуты голода, когда братия бывали близки в отчаянию, Господь возбуждал христолюбцев, которые в изобилии присылали в монастырь хлебов и всего съестного. Жизнеописатель рассказывает один частный, относящийся сюда, случай. Раз братия оставались без пищи в продолжение двух дней. Нашелся в братстве один, который всех вооружил против Сергия указанием на то, что последний не дозволяет им исходить в мир для собирания милостыни. Все пришли к преподобному и говорили ему, что, будучи не в состоянии долее терпеть голод, завтра намереваются уйти из монастыря, чтобы не возвращаться в него более. Преподобный простер к роптавшей братии увещательное слово, и еще не кончил он своего слова, как вратарь монастырский прибежал и известил собрание, что неизвестным христолюбцем прислано множество брашен (а за первым присылом последовали второй и третий присылы столь же изобильные, как и первый).

^{Преподобный Сергий носит воду для братии}

Преподобный Сергий имел своим намерением подвизаться в совершенно удаленной от жилищ человеческих пустыне. Но в окрестности его монастыря желали селиться миряне; он не мог этому воспрепятствовать; и таким образом, хотя монастырь его и остался вне мирских человеческих жилищ, как этому надлежало быть, но оказался окруженным ими на более или менее близком расстоянии. Спустя лет 10 от его основания начали селиться со всех сторон его крестьяне-земледельцы, вырубая лес и ставя свои починки и деревни. Заселение местности шло так быстро, что в весьма непродолжительное время она изменилась до неузнаваемости: где недавно был один сплошной дремучий лес, виднелись села и деревни, окруженные обширными полями и отделяемые одно от других лишь перелесками. И дорога из Москвы в северные города, шедшая дотоле вдали от монастыря, была приближена к самому монастырю, так что он очутился, так сказать, на полознице одной из наиболее проезжих дорог. Не сохраненная монастырем первоначальная его пустынность послужила образцом для последующих ревнителей подвижничества к устроению пустынных монастырей. А сохраненная монастырем отделенность от мирских человеческих жилищ стала потом непременным условием для поставления всякого, сколько-нибудь достойного своего имени, монастыря.

С заселением окрестностей монастыря Преподобного Сергия настало в монастыре, по свидетельству жизнеописателя Сергиева, вместо первоначальной скудости великое во всем изобилие, ибо новые соседние жители с величайшим усердием начали снабжать его всем необходимым: «и начаша, – говорит о них Епифаний, – посещати и учащати в монастырь, приносяще многообразная и многоразличная потребования, имже несть числа».

Старший брат Преподобного Сергия – Стефан, оставивший его в пустыне, потом возвратился к нему в монастырь. Стефан удалился от Сергия в Москву и здесь купил себе келью и поселился в Богоявленском монастыре. Между монахами монастыря он застал святого Алексия, последующего митрополита, с которым и подвизался некоторое время, был подобно ему одним из церковных певцов. Своей строгой жизнью он скоро приобрел себе расположение великого князя Симеона Ивановича, который приказал посвятить его в иеромонахи и сделал игуменом монастыря и который в то же время со всеми своими старейшими боярами избрал его в свои духовные отцы. Что заставило Стефана отказаться от столь почетной жизни в Москве, от игуменства монастыря и от духовничества великому князю, положительно не знаем, но с вероятностью думаем, что желание более строгой монашеской жизни, нежели какую он мог вести в Москве. Стефан привел с собой своего младшего сына Иоанна, бывшего двенадцатилетним мальчиком, с тем, чтобы и он стал монахом Сергиева монастыря. Постриженный Сергием с именем Феодора, этот последний прославился потом как основатель Московского Симонова монастыря и скончался в сане епископа Ростовского с приобретенным от него самого титулом архиепископа. Весьма вероятно, что Стефан принес Сергию денег для благоустроения и для благоукрашения монастыря; но в то же время его прибытие в монастырь было для младшего брата причиной великой скорби, о чем скажем ниже.

Преподобный Сергий ввел у нас пустынножитие в двояком смысле – в смысле одинокого или одиночного подвизания в пустыне и в смысле строения в пустыне целых монастырей; относительно второго он сделал у нас обязательным, чтобы монастыри ставили, если не в настоящих пустынях, то по крайней мере вне мирских человеческих жилищ и в большем или меньшем от них отдалении. Но он имеет еще и иную и весьма важную заслугу относительно нашего монашества – заслугу, за которую он справедливо называется отцом нашего северного, или Московского монашества времен монгольских и послемонгольских, как преподобные Антоний и Феодосий Печерские называются отцами нашего южного, или Киевского монашества времен домонгольских. Он был вводителем в монастырях северной, Московской Руси общинножития или общежития.

^{Рукоположение Преподобного Сергия во иереи}

Истинное монашество должно быть самым строгим общинножитием, так чтобы у монахов не было совершенно ничего собственного вплоть до иголки и до нитки, а все было общим; чтобы кельи их не имели никаких запоров и чтобы в кельях не было никаких сундуков и шкатулов. Так это и было в древнее время, пока монашество процветало, но потом общинножитие было вытеснено из монастырей особножитием, о котором сказали мы выше. По-видимому, ничего не может быть лучше того, как быть на всем готовом и чтобы ни о чем не заботиться. Это действительно так, но только под тем условием, если человек подавит в себе чувства своекорыстия и корыстолюбия и внедрит в себя чувство беззаветного братолюбия; а постоянное торжество своекорыстия над братолюбием и составляет главную причину, по которой человеческая история очень печальна. Монастыри сначала явились, как восстановление той апостольских времен христианской общины, когда у всего собрания верующих было одно сердце и одна душа, когда никто ничего из имения своего не называл своим и когда все у них было общее (Деян 4:32); но потом в монастырях братолюбие стало побеждаться самолюбием, вследствие чего, отчасти с присоединением и некоторых причин побочных, решительное большинство их стало из общинножитных особножитными, так что решительно преобладающим и господствующим видом жизни монашеской стало особножитие. Но как среди монахов греческих Бог воздвигал ревнителей истинной монашеской жизни, которые брали на себя труд ее восстановления, так это было и среди монахов русских. Приняв христианство от геков, мы заимствовали от них вместе с христианством и монашество, но именно в форме особножития. Спустя около 50 лет после крещения Руси, Бог воздвиг между нашими монахами преподобных Антония и Феодосия Печерских, которые ввели у нас общежитие. Когда введенное у нас Антонием и Феодосием общежитие снова совершенно исчезло из наших монастырей, Бог воздвиг Преподобного Сергия Радонежского, чтобы он был у нас его восстановителем.

Жизнеописатель Преподобного Сергия представляет дело о введении им в своем монастыре общежития таким образом, что в один день совершенно неожиданно пришли к Сергию посланные от Константинопольского патриарха Филофея и эти посланные принесли ему в поминов или в дар от патриарха крест, параманд и схиму, а вместе принесли ему и писание, в котором патриарх после выражения своей радости об его добродетельном житии увещевал его восполнить едину недостаточествующую ему главизну – ввести в своем монастыре общее житие, и что Преподобный Сергий после совета с святым митрополитом Алексием и исполнил волю патриарха – ввел в монастыре общежитие.

Необходимо представлять дело несколько иначе, именно – думать, что Преподобный Сергий ввел в своем монастыре общежитие не потому, чтобы это присоветовал ему патриарх, а потому что он сам хотел этого и что хотел этого вместе с ним святой митрополит Алексий, и что они – Сергий и Алексий – лишь прибегли к авторитету патриарха, дабы придать своему начинанию большую твердость. Патриарх не мог сам собой прислать Сергию грамоты, ибо вовсе не мог знать о нем (а думать, будто до патриарха могла дойти слава Сергия уже в то время, к которому должно быть относимо введение им в монастыре общежития, совершенно невозможно). Необходимо предполагать, что патриарх написал Преподобному Сергию грамоту по просьбе святого Алексия, обращенной к нему этим последним во время бытности в Константинополе для посвящения в митрополиты (бытности двухгодичной в 1353–1355 гг.). А для Сергия и Алексия, как мы сказали, нужна была грамота патриарха, чтобы при помощи ее могли они придать своему начинанию большую твердость. Представляя собой людей исключительных и мужей богоизбранных, они одушевились ревностью восстановить в наших монастырях истинный монашеский образ жизни – общинножития. Но то, о чем ревновали они, нисколько не могло быть приятно для большинства наших монахов и вовсе не могло быть встречено ими с готовностью и с радостью. И вот, чтобы подействовать на это большинство, Алексий и Сергий и решились прибегнуть к авторитету патриарха, который бы своим голосом верховного пастыря Русской церкви подтвердил и одобрил их благое предприятие. Необходимо думать, что посланные патриарха, принесшие Сергию его грамоту, были те его посланные, которые сопровождали святого Алексия в Россию, после того как он был поставлен патриархом в митрополиты. А святой Алексий возвратился из Константинополя, с поставления в митрополиты, осенью 1355 г.

Если бы Преподобный Сергий предпринял вводить в своем монастыре общежитие, не имея грамоты патриарха, то, несомненно, он встретил бы сильный ропот против себя и даже прямые протесты. Ввиду грамоты патриарха, не только одобрявшей предприятие, но даже как бы нарочито требовавшей его, открытый ропот и протесты были невозможны; однако не все монахи Сергиева монастыря согласились на то, чтобы жить по-новому; нашлись между ними такие, не знаем – многие ли, которые решительно не хотели общежития и тайно ушли из монастыря. Год, к которому относят введение Преподобным Сергием общежития в его монастыре (1354), был 11 годом от его поставления в игумены.

Введение в монастыре общежития требовало постройки в нем новых зданий (трапезы, поварни, пекарни и пр.) и учреждения между монахами разных хозяйственных и вообще общественных должностей (келаря, казначея, трапезников, поваров и пр.), екклесиарха или заведующего церковью и отправлением богослужения с его помощниками, больничных послужатаев или служебников, которые бы ходили за немощными, и т. д. Все это Преподобный Сергий тотчас же и сделал. Ко времени введения общежития монастырь находился уже в таком положении, что со стороны денежных средств не могло встретиться препятствий к устроению жизни в нем по новому образцу.

С введением в монастыре общежития со всей строгостью устроилась в нем и монашеская жизнь. Жизнеописатель Преподобного Сергия, к сожалению, не сообщает нам в этом отношении подробностей. Знаем некоторые, впрочем весьма немногие, сторонние указания относительно сего, отчасти прямые, отчасти косвенные. В Симоновском монастыре племянника Сергиева Феодора, конечно, заведены были порядки, взятые с примера Сергиева монастыря; а о Симоновском монастыре преподобный Иосиф Волоколамский говорит: «Обычай бяше того монастыря (в первое время) таков: в кельях не ядяху, ниже пияху, ниже вне монастыря исхождаху без благословения настоятелева, ниже отрочата в монастыри живяху, ниже на дворцех (монастырских службах и заведениях, находившихся за стенами монастыря), но вся бываху у них по свидетельству божественных писаний и общежительных преданий». Царь Иван Васильевич Грозный в своем известном учительно-обличительном послании в Кириллов Белозерский монастырь, отзываясь с общей великой похвалой о бывшем прежде него у Троицы крепком житии, в частности говорит, что довольно долгое время после смерти Преподобного Сергия соблюдаем был его учениками оставленный им завет не выходить за ворота монастыря.

^{Построение сеней для Даниила}

Одушевляясь древним примером преподобного Феодосия Печерского, Преподобный Сергий Радонежский ввел в своем монастыре общежитие. Примеру того же Феодосия старался он следовать и во всей своей игуменской деятельности до введения и после введения в монастыре общежития, так что речи его жизнеописателя об этой его деятельности представляют собой почти буквальное воспроизведение речей преподобного Нестора о таковой же деятельности преподобного Феодосия. Желавших монашествовать в его монастыре Сергий не тотчас постригал в монахи, но сначала одевал в долгую одежду из черного сукна и в ней заставлял ходить довольное время, пока желающий монашествовать у него не навыкал всему его монастырскому чину; после сего он постригал в малый монашеский образ облачением в мантию и клобук и, наконец, совершенных чернецов сподоблял приятия святой схимы. Для наблюдения за жизнью монахов Преподобный Сергий обходил по вечерам кельи и смотрел в окна, кто чем занимается. Если видел, что брат упражняется в рукоделии или творит молитву, или читает святую книгу, – воздавал за него благодарение Богу. Если же видел в какой келье сшедшихся двух или трех монахов, проводящих время в праздных беседах, то ударял в двери кельи или стучал в окно, давая тем знать собеседникам, что он видел их неподобающее занятие. На другой день он призывал к себе виновных и своими кроткими обличениями, причем со всякой пощадой относился лично к самим обличаемым, он старался доводить их до сознания предосудительности их поведения и до раскаяния в нем.

Из сейчас сказанного видно, что братия Сергиева монастыря занимались в своих кельях молитвой, рукоделиями и чтением святых книг, т. е. отеческих творений. Так это должно быть и по древним законоположениям о занятиях монахов. Но чтение книг возможно под тем условием, чтобы они были в монастыре. Следовательно, если Преподобный Сергий одобрял чтение книг его монахами, то этим дается предполагать, что он заботился о приобретении и об изготовлении книг или о составлении монастырской библиотеки. И мы имеем положительные указания, что это действительно было так. Князь Серпуховский Владимир Андреевич, сын Андрея Ивановича, о котором упоминали мы выше, двоюродный брат великого князя Дмитрия Ивановича Донского и его знаменитый сподвижник в Куликовской битве, которому принадлежал и Радонеж с его волостью, пожелал взять у Преподобного Сергия для основания монастыря в своем Серпухове ученика его Афанасия. Преподобный не нашел возможным отказать в просьбе своему князю, но отпустил от себя Афанасия с великим сожалением, и это потому, что он был книжный доброписец. «Бе Афанасие, – говорит жизнеописатель, – в добродетелех муж чуден и в божественных писаниих зело разумен и добросписания много(а) руки его и доныне свидетельствуют, и сего ради (бе) любим зело старцу» (т. е. Преподобному Сергию).

Устав общежитный требует, чтобы все монахи монастыря, не исключая и игумена, совершенно одинаково участвовали во всех монастырских работах. Преподобный Сергий работал не только наравне со всеми, но и более всех, причем в работах, требовавших физической силы, так как был от природы человек очень сильный, работал по крайней мере за двоих и причем не стыдился никакой работы – ни поварства и плотничества, ни кроения и шитья одежды и обуви на братию. Нарочитую его работу составляло изготовление того, что требуется для богослужения: печение просфор с самым изготовлением муки для них (посредством толчения зерна и молотьбы его ручной мельницей), катание свечей, варение кутьи и приготовление так называемых канонов, или канунов (кутья и канон, или канун, приносились в церковь, во первых, для поминовения усопших – на ежедневные послевечеренные заупокойные литии, на панихиды, совершавшиеся после вечерни в понедельник, среду и пяток, и на все заказные панихиды; во-вторых, как это было в древнее время, в честь Господа, Богородицы и святых – во все господские, богородичные и нарочитых святых праздники).

Устав общежитный требует, чтобы все монахи монастыря, не исключая и игумена, носили одинаковую но качеству одежду. Преподобный Сергий носил не только одинаковую со всеми одежду, но и худшую всех. Один раз в числе других кусков сукна для одежды приобретен был кусок совершенно негодный, в котором окраска наполовину слиняла, так что сукно было какое-то пегое («белесоватое»). Ни один монах не хотел себе одежды из такого сукна. Тогда взял его себе преподобный и сшил себе из него рясу (нынешний подрясник), которую и носил до тех пор, пока она не свалилась с плеч. Всегдашняя или будничная одежда преподобного, обычной материей для которой служило простое домашнее сукно, называемое сермягой, до того была скромна и бедна, или, как выражается жизнеописатель, «худостна», что недалека была от того, чтобы называться рубищем.

По поводу этой худости одежды преподобного жизнеописатель его рассказывает один случай. Когда слава о добродетельной жизни его широко распространилась по России и когда многие начали приходить к нему, чтобы видеть его и насладиться его душеспасительной беседой, пожелал видеть его один крестьянин из дальних от монастыря мест. Выбрав свободное время, он отправился в монастырь. Случилось так, что в минуту его прихода в монастырь Преподобный Сергий копал гряды в монастырском огороде. На просьбу его к монахам показать ему знаменитого их игумена, ему отвечали, что игумен копает землю в огороде и что пусть он немного подождет. Сгорая нетерпением видеть Сергия, крестьянин побежал к огородному забору и приник к скважине. В скважину он увидел, что копает гряду какой-то монах в изодранном и уплатанном рубище. «Где же, – спрашивает он монахов, – игумен?» Ему отвечают, что он смотрит на игумена. Крестьянин, думая, что монахи потешаются над ним, весьма обиделся. Потом он действительно уверился, что в изодранном и уплатанном рубище был знаменитый Сергий, слава о котором прошла по всей Руси и которого, судя по другим, незнаменитым игуменам, он представлял себе совсем иначе: «окруженным отроками предстоящими и слугами скорорищущими и множеством служащих или честь воздающих». Спустя некоторое время, крестьянин принял монашество в монастыре Сергиевом.

Мы не один раз говорили выше, что монастырь Преподобного Сергия после первоначальной, не особенно долгое время продолжавшейся скудости, начал изобиловать всем потребным. Изобилие явилось в монастыре благодаря усердию к преподобному – с одной стороны, окрестных жителей монастыря, о чем прямо говорит Епифаний, а с другой стороны, и главное, о чем прямо Епифаний не говорит, но что необходимо предполагать, – благодаря усердию к преподобному его многочисленных почитателей среди московских бояр и среди московского купечества. Из последующих вотчин Троицкого монастыря нет ни одной, о которой было бы положительно известно, что она дана в монастырь при самом Преподобном Сергии. Могут возразить, что есть вотчины, относительно которых неизвестно, когда они поступили в монастырь. Но если бы сам Преподобный Сергий начал принимать вотчины, то при великом множестве его почитателей между боярами, ему было бы надавали вотчин более или менее значительное количество, и невероятно допустить, чтобы из многих вотчин не сохранилось прямого известия хотя об одной, что она поступила в монастырь при самом Преподобном Сергии. Принимая, что сам Преподобный Сергий не имел вотчин, нужно будет понимать это не так, чтобы он вообще был против вотчинновладения монастырей, а так, что он лишь хотел, чтобы при нем самом не было в его монастыре вотчин. Начал приобретать вотчины в монастырь его непосредственный преемник и личный ученик преподобный Никон, и нельзя думать, чтобы он поступил вопреки воле и завещанию своего учителя. Не о вотчине, а об одном промысле известно нам, что он приложен в монастырь при самом Преподобном Сергии; это – половина варницы и половина соляного колодезя у Соли Галицкой, что есть нынешний город Солигалич Костромской губернии, данные в монастырь одним Галичским боярином незадолго до смерти Преподобного Сергия, именно – когда он, передав игуменство Никону, приготавливался к смерти. Но принимая за вероятнейшее, что при самом Преподобном Сергии монастырь не имел еще недвижимых имений или вотчин, со всей вероятностью должно думать, что монастырь имел при нем собственное хлебопашество, именно, что Преподобным Сергием заведены были кругом монастыря пахотные поля, которые и обрабатывались отчасти самими монахами, отчасти наемными крестьянами, отчасти же крестьянами, которые хотели поработать на монастырь Бога ради (как примеры этого последнего мы видим в дальнейшее время).

^{Преподобный Сергий печет просфоры}

Жизнеописатель Преподобного Сергия был человек лично и хорошо его знавший: он был монах его собственного монастыря, пришедший в монастырь хотя и не при самом начале последнего, но во всяком случае за много лет до кончины Сергия. Следовательно, речи жизнеописателя, когда он говорит нам о личном характере и личных нравственных качествах Преподобного Сергия, мы имеем все основания принимать не за такие речи, в которых произвольным образом рисовался бы нам фантастический портрет, но за такие речи, в которых более или менее верно изображается нам действительный Преподобный Сергий. А многократно в продолжение повествования предпринимая изображать личный характер и личные качества преподобного и постоянно изображая их одними и теми же чертами, жизнеописатель еще более уверяет нас в том, что изображает нам не мечты своего воображения, но именно подлинного Сергия, каким он на самом деле был. Не имеем мы нужды в сведениях, что такое и каков был Сергий в отношении, так сказать, к самому себе, т. е. в своей собственной, для самого себя, жизни, – мы и без всякого стороннего свидетельства знаем, что он был высоко святой, строго подвижнической жизни; но мы желаем знать, что такое был Сергий в отношении к другим людям или в отношении к своим ближним. Итак, по изображению жизнеописателя, в отношении к другим людям Преподобный Сергий был исполнен смирения безмерного, был тих и кроток так, что ему совсем чужды были гнев и ярость, суровость и лютость, был незлобив и прост без всякой примеси хитрости и так называемого «себе на уме» (была в нем «простота без пестроты», как выражается жизнеописатель), исполнен был любви нелицемерной и нелицеприятной во всем людям. «Преподобный игумен, – читаем у жизнеописателя, – отец наш Сергие святый, старец чюдный, добродетельми всякими украшен (бе), тихий, кроткий нрав имея, и смиренный и добронравый, приветливый и благоуветливый, утешительный, сладкогласный и благоподатливый, милостивый и добросердый, смиренномудрый и целомудреный, благоговейный и нище-любивый, страннолюбный и миролюбный.; стяжа паче всех смирение безмерное любовь нелицемерную равно во всем человеком, и всех вкупе равно любляаше и равно чтяше, не избирая, ни судя, ни зря на лица человеком и ни на когоже возносяся, ни осужая, ни клевеща, ни гневом, ни яростию, ни жестостию, ни лютостию, ниже злобы держа на кого». Из блаженств евангельских, как изображает нам Преподобного Сергия его жизнеописатель, несомненно прилагались к нему: блаженны нищие духом, блаженны кроткие, блаженны чистые сердцем.

Но вполне прилагалось к Преподобному Сергию и еще евангельское блаженство: блаженны милостивые. Насколько известна нам история монастырей северной или Московской Руси, лучшие из них отличались усердной благотворительностью в смысле питания нищих, бедных проходящих странников и бедных окрестных жителей, и с несомненностью должно быть сказано, что благотворительность эта ведет свое начало от него – Преподобного Сергия. Благотворительность эта могла иметь место только в монастырях общежитных, но не особножитных (по весьма понятной причине). А так как монастыри общежитные начались в северной Руси только с Сергия, то и благотворительность могла начаться только с него. Что она не только могла начаться, но и на самом деле началась с него, в этом удостоверяет нас жизнеописатель. Он говорит, что страннолюбие и нищелюбие были отличительными добродетелями преподобного, что у него было узаконено и заповедано: никого из неимущих, приходящих в обитель, не отпускать с пустыми руками; нищих и странных довольно упокоивать. В позднейшее время, в XV–XVI в., мы находим при монастыре богадельню для убогих нищих, бывших не в состоянии собирать милостыни, и с весьма немалой вероятностью должно усвоять построение богадельни самому Преподобному Сергию. Когда дорога из Москвы в северные города была приближена к самому монастырю, начали останавливаться в нем все проезжавшие чиновники и все проходившие войска, и, по словам жизнеописателя, все принимаемы были в нем с великим гостеприимством. Имея в виду то, что монастырь Преподобного Сергия и в позднейшее время старался соблюдать заповедь своего основателя о нищелюбии и страннолюбии, как она передается у жизнеописателя, и что это нарочито было требуемо от монастыря согласно заповеди Преподобного Сергия, записанной в его житии, мы передадим подлинные слова Епифания. «Елика во обители приносимая умножахуся, – пишет он, – толма паче страннолюбная возрастаху, и никто же бо от неимущих во обитель приходя тщама руками отхожаше; николи же блаженный оставляше благотворения и служащим во обители заповеда: нищих и странных довольно упокоевати и подавати требующим, глаголя: аще сию мою заповедь сохраните без роптания, мзду от Бога приимете и по отхожении моем от жития сего обитель моя сия зело распространится и во многи лета неразрушима постоит благодатию Христовою; и тако бе рука его простерта к требующим, яко река многоводна и тиха струями; и аще кому приключашеся в зимная времена она, мразу зелному належащу или паки снегу с зелным ветром дыхающу, иже немогущеи вне келия изыти (т. е. если кому-нибудь заехавшему в монастырь невозможно было отправиться в дальнейший путь по причине сильного мороза или непогоды), елико время пребывающим ту (в монастыре) таковые ради нужа, вся потребная от обители приимаху; страннии же и нищии и от них в болезни сущии на многи дни препочиваху в доволном уповоении и пищи, ее же кто требоваху, неоскудно по заповеди святаго старца, и до ныне сим тако бывающим; понеже пути от мног стран належащу, и того ради князем и воеводам и воинству бесчисленому, вси приимаху подавающую доволную честную потребу, яко от источника неисчерпаемых, и в путь грядуще потребную пищу и питие доволно приимаху, и сия служащеи во обители святаго с радостию всем подающе изобильно».

Жизнеописатель и другие современники называют Преподобного Сергия старцем чудным и говорят, что он тихими и кроткими словесы и речьми и благоуветливыми глаголы, благодатью, данной ему от Святого Духа, мог действовать на самые загрубелые и ожесточенные сердца: словами этими невольно вызывается в представлении образ старца, олицетворяющего собой всепобеждающую любовь. Один из современников, делая запись о тяжкой болезни, постигшей Преподобного Сергия в 1375 г., называет его преподобным игуменом, святым Сергием: «Того же лета болезнь бысть тяжка преподобному игумену, Сергию святому», в каковых словах ясно слышится то великое уважение, которое было питаемо к Преподобному Сергию еще при его жизни. Таким образом, «чудный старец, святый Сергий», вот как выражались о преподобном и вот как представляли его себе современники!

^{Приток богатства в житницы св. Сергия}

Читается в наших рукописях послание неназываемого по имени патриарха Константинопольского к неназываемому по имени русскому игумену. Под игуменом должно разуметь Преподобного Сергия, потому что ясно к нему и только к нему идут те признаки, которыми характеризуется игумен в послании. Что касается патриарха и времени написания им послания, то со всей вероятностью нужно думать, что это был Каллист I, написавший послание в 1362–1363 г. В послании, не особенно большом, после общего увещания относительно доброй монашеской жизни, содержится частнейшее увещание о всецелом повиновении и покорении братии монастыря отцу и наставнику своему игумену. Думаем мы, что послание написано патриархом по нарочитой просьбе из России, – самого ли Сергия к послу патриаршему, который приходил в Россию в конце 1361 г. и был Сергию лично знаком, или же по просьбе митрополита Алексия, а всего вероятнее – по просьбе Сергия, подкрепленной ходатайством Алексия. Относительно причины, которая заставила Сергия и Алексия желать патриаршего послания, нам представляется вероятным думать, что причиной этого были довольно долго продолжавшиеся в монастыре неудовольствия и роптания на введенное в нем Сергием общежитие.

Мы замечали выше, что приход к Преподобному Сергию его старшего брата Стефана был для него причиной великой скорби. Стефан, как сказали мы, пришел к Сергию, по всей вероятности из желания более строгой жизни, нежели какую он мог вести в Москве; но при этом желании и при отказе им от игуменства в Богоявленском монастыре он не оставил однако страсти властвовать. Он был старший брат Сергия; он положил с ним основание монастырю, хотя потом и бежал от него; он, вероятно, принес Сергию из Москвы денег на благоустроение и на благоукрашение монастыря: по всему этому он хотел, чтобы почитаем был игуменом монастыря не столько Сергий, сколько он, Стефан. Эти притязания Стефана находили почему-то одобрение и в некоторых из братий монастыря: может быть, недовольных между ними общежитием он обнадеживал, что последнее будет им более или менее ослаблено. Как бы то ни было, но притязания ставили в очень неловкое положение Сергия, и он, дождавшись случая, решился на своеобразный выход из затруднения. В одну из суббот в церкви монастыря шла вечерня: Сергий служил и находился в алтаре, а Стефан стоял на левом клиросе. Вдруг последний увидал в руках канонарха книгу, которую тот взял с благословения не его, а Сергия. С раздражением спросил он канонарха: «Кто дал тебе эту книгу», и, получив от него ответ: «Игумен дал мне ее», закричал: «Кто здесь игумен? Не я ли первый сел на этом месте?». И, должно быть, позволил себе затем осыпать Сергия более или менее сильной бранью, ибо жизнеописатель не находит удобным передавать дальнейших его речей и ограничивается замечанием, что после приведенных слов он «и ина некая изрек, ихже не лепо бе». Весь крик Стефана Сергий слышал в алтаре, как, конечно, слышали его и братия в церкви, и ничего не сказал. По окончании вечерни, дождавшись, когда все разошлись из церкви, преподобный вышел из нее и, не заходя в свою келью, тайно удалился из монастыря: он направился (пешком, как совершал все свои путешествия, и недальние и дальние) к своему другу – преподобному Стефану Махрищскому, монастырь которого находился в 30–35 верстах на восток от его собственного монастыря (в нынешнем Александровском уезде, Владимирской губернии, в 10–12 верстах на юг от г. Александрова). Сообщив Стефану о своем намерении построить себе новый монастырь, он просил своего друга дать ему монаха, который бы хорошо знал окрестную местность и который бы помог ему выбрать место для монастыря. Обойдя окрестность, он выбрал место для монастыря на берегу реки Киржачи (впадающей в Клязьму), верстах в 10–12 на юг от Стефанова монастыря и верстах в 45–50 на юго-восток от его собственного Троицкого монастыря.

Троицкая братия, конечно, хватились исчезнувшего игумена. Догадываясь, что Сергий ушел к Стефану, отправили в Махрищский монастырь посла, от которого и узнали, что Сергий был в монастыре и ушел из него и что он выбрал уже место для построения себе нового монастыря. Тотчас же некоторое количество братии Троицкого монастыря решило пойти к преподобному, чтобы жить с ним. Вместе с пришедшими он поставил несколько келий; а затем отправил к митрополиту Алексию с просьбой о дозволении построить церковь, причем, вероятно, дело представлено было митрополиту не так, чтобы он – Сергий – бежал из Троицкого монастыря, давая место гневу, а как-нибудь более благовидно. Получив дозволение, преподобный тотчас же приступил к строению церкви, а равно к устроению и всего монастыря. Усердно вспомоществуемый окрестными жителями, а равным образом и своими почитателями из князей и бояр, он скоро построил церковь (во имя Благовещения Богородицы) и скоро устроил и весь монастырь, учредив в нем, как это само собой подразумевалось, то же общежитие, что и в Троицком монастыре.

Троицкий монастырь, после Сергиева удаления из него, остался без действительного игумена с фактическим или наличным игуменством в нем Стефановым. Не знаем, старался ли Стефан о том, чтобы стать и действительным игуменом; но братия монастыря, т. е. как должно подразумевать, – большинство их, решительно и усердно желали, чтобы возвратился к ним Преподобный Сергий. Вероятно, после напрасных обращений с просьбами об этом к нему самому, братия послали к митрополиту Алексию просить, чтобы митрополит своей властью заставил его возвратиться в монастырь. Святой Алексий отправил к Преподобному Сергию посольство из двух архимандритов с увещанием исполнить просьбу братии, причем обещал вывести из монастыря всех, творивших ему досаду. Сергий не дерзнул преслушаться увещаний митрополита и возвратился в Троицкий монастырь, оставив в Киржачском монастыре, который поставлен был им в зависимость от Троицкого монастыря, строителем ученика своего Романа (Киржачский Благовещенский монастырь упразднен при учреждении штатов в 1764 г.; оставшиеся после него церкви обращены в приходские церкви города Киржача, который образовался из подмонастырных слобод).