18

— Похоже на универмаг, — в растерянности прошептал Степан Матвеевич. — Марградский универмаг. Тысячу раз его видел. Вот так магазин бабуся оставила!

— Правда? — поверила и не поверила Тося. — Это универмаг? Но ведь это так интересно! Я еще никогда не видела Марградский универмаг. Я еще и в Марграде-то ни разу не была, а побывать в нем очень, очень хочется. Правда, Семен?

Семен даже не ответил ей. Впервые в этом поезде. Не знаю уж, как там у них было раньше, но здесь, в поезде, он ловил вопросы Тоси на лету и даже успевал отвечать на них раньше, чем они были заданы. У Семена в голове проклевывалась какая-то мысль. Ну да! Мы-то все были просто удивлены сейчас. Красивая вещь, игрушка или макет. Скорее всего макет. Ну вот как, например, макет Исаакиевского собора в Ленинграде в самом Исаакиевском соборе. И вот мы все еще продолжали удивленно рассматривать это маленькое, уменьшенное во сколько-то там раз чудо, а Семен уже знал что-то, видел что-то или просто чувствовал. Словом, он уже разгадал загадку этого чемодана.

— Пожалуйста, чуть вправо, — раздалось над моей головой.

Я оглянулся. А… Это Валерий Михайлович, придерживая правой рукой на лбу успевшую высохнуть тряпку и чуть приподнявшись на левом локте, осмысленно и даже очень и очень заинтересованно пытался рассмотреть стоящее на противоположной нижней полке. Я посторонился.

— Благодарю вас, — сказал Валерий Михайлович. — Сколько?

— Нет, нет, — мгновенно среагировал Семен. — Больше ничего. Совершенно ничего. Опись вот. Распишитесь, пожалуйста. Магазин и чемодан. Я сам сдам его в Марграде. Лично, так сказать. Произведение искусства и прочее. Тут надо понимать. Тут такое дело! — Очень чем-то был взволнован Семен Кирсанов. И с чего бы это? Даже про Усть-Манск не упомянул.

— Вот здорово! — воскликнула Тося. — Значит, мы сейчас-в Марград? Это правда, Семен?

— Правда, правда. В Усть-Манск мы еще успеем. Может, никаких пирожков там мама и не напекла. Может, она и не знает, что мы едем.

— Как это? — удивилась Тося.

— Я, может, и телеграмму забыл в Усть-Манск дать.

— Семен, мы же вместе ходили на телеграф!

— Да, но ведь и перепутать можно, индекс там, город, улицу. Все может быть. Приедем мы как снег на голову. Неожиданность! Радость, а все же неожиданность. У мамы сердце больное. Удар или еще что. Разве можно так? Тут надо подготовить, предупредить, чтобы радость, но уж никак не неожиданность…

— Семен, да что это ты говоришь? — удивилась Тося. Что-то сдвинулось в ее лице, в ее настроении, в ее душе. Наверное, таким она своего Семена еще не видела.

— Сдать! Лично! Сил не пожалею! В полном порядке, так сказать.

Не понимал ничего и я, да и все другие, кажется, тоже.

— Сколько? — снова раздалось с верхней полки. Толковый, рассудительный, заметно заинтересованный голос Крестобойникова.

— Нет и нет! — вскричал Семен, засуетился, чуть ли не прикрыл своим телом макет Марградского универмага. — Запротоколировано и продаже не подлежит.

— Да что с тобой, Семен? — не выдержала Тося. — Объясни!

— Все в полнейшем, так сказать, порядке. Обязан, имею, если хотите, общественную нагрузку. Старушке… бабусе… то есть… по гроб жизни… никогда не забуду.

С Семеном явно творилось что-то неладное. Но что, я не мог понять. Словно свихнулся он внезапно. И такая заинтересованность. И нежелание сходить с поезда в Усть-Манске, о котором он уже успел всем прожужжать уши.

— Закрываем, упаковываем. Лично, так сказать. Премного благодарен и прочее.

Семен схватился было за край макета, но приподнять его ему было не под силу, а никто из стоящих вокруг и не подумал помочь. Слишком уж странным было поведение пассажира Кирсанова. И Тося, ничего не понимая, чуть не плакала. Словно стыдно ей было и неудобно перед другими.

— Скажите, сколько? И я забираю, — сказал со своей верхней полки Валерий Михайлович. Он уже и слазить было начал оттуда, да некуда было поставить ногу, разве что на головы стоящим здесь в какой-то растерянности людям.

— Нет и нет! — взвился Семен. — И не продается это! И не имеем мы на это морального права! И все! И вообще! И вот так-то именно и так!

— Да вы что?! — взревел Иван. — Что произошло? Объясните, пожалуйста!

— Ничего, — снова засуетился Семен. — Реликвия! Государственное имущество. Ценность, так сказать. Ни за границу, ни в личный музей, ни это… прошу вас.

— Да что с ним, милочка? — спросила обеспокоенная Зинаида Павловна. — Человек как человек был и вдруг… Да из-за чего? Что-то я ничего не пойму.

Понимали пока только сам Семен да еще Валерий Михайлович. Но ни тот, ни другой не хотели нам объяснять, в чем тут дело. Из других купе уже тоже начали собираться люди, кто-то рассерженно просил пропустить его в вагон-ресторан. В купе стало довольно шумно. Кто-то спрашивал, что хорошего продают в магазине. И это при всем при том, что никто и не знал толком, что же произошло.

— Семка! — нервно крикнула Тося. Она вся преобразилась, стала вдруг не такой красивой, как прежде, злой, обиженной, ничего не понимающей и от этого словно даже оскорбленной.

— Тише, товарищи, — сказал Степан Матвеевич. — Тише, пожалуйста! В вагоне дети, а вы тут такой шум устроили. Прошу разойтись. Ничего особенного не произошло, просто макет здания. Уверяю вас. И ничего более.

Пассажиры попытались было разойтись, правда, не все, а лишь те, которые стояли ближе, но тут же опомнились и остановились.

— Вход закрыт, — жалобно объявил Семен. — И прошу учесть, что лежало под полкой Таисии Дмитриевны, так сказать, под нашей полкой. И, стало быть, имеем преимущественное право и не позволим оспаривать. Не позволим! — вдруг окреп его голос. — Никому не позволим! Потому как под полкой Таисии Дми… и бабуся завещала! Да, да! Она нам, мне это завещала! У нотариуса заверено, с печатями и со всем прочим. Потому как собственность, личная, персональная, святая, испокон и во веки веков! Вот даже в газетах пишут. И никому. Руки прочь! Не трогать! Мое! Размое и перемое! Голову оторву!

Тут уж было не до шуток. С Семеном творилось что-то неладное.

Тося была близка к обмороку. Из коридора все напирали. Никто ничего не понимал. Тут сейчас была нужна решительная рука. Я так и стоял, прижатый к столику. Иван! Не знаю уж, что он сообразил. А скорее всего ничего не сообразил, кроме того, что пассажиров надо разогнать по своим местам, а там уж и разобраться со всем, что еще произошло в нашем купе.

— Милочка, — обратилась Зинаида Павловна к Тосе, — вашему мужу дурно.

— Дурно? — переспросила Тося. — Ах, дурно. Наверное, дурно. Ах, что это с ним произошло? Ведь никогда он таким не был. Ведь он никогда так со мной не разговаривал.

— Вот что! — громко, заглушая шум в вагоне, крикнул Иван. — Разойдитесь, пожалуйста! Я сейчас начну в окна выбрасывать тех, кто не разойдется. Вы русский язык понимаете? Вас вот, например, в какое окно? С северной или с южной стороны? С северной? Правильно. Там прохладнее. Так, так. Пожалуйста, за ремень, за пояс, чтобы мне удобнее было. Падали когда-нибудь из вагона на ходу? Нет. Сейчас упадете. Что? Не хотите? Так, так. Вы? Что? И вам тоже не хочется? Тогда разойдитесь, пропустите. Вон там гражданин желает выпасть из окна. Я сейчас. Я помогу. Я вышвырну, если есть желающие. Ну и хорошо, ну и прекрасно! Ведь понимаете же, понимаете! Ну и молодцы! Вас? Нет желания. Благодарю вас! И вас благодарю! Вот и хорошо. И хорошо… и хорошо. Честное слово, позову, если понадобитесь.

Здорово это у Ивана получилось. Мне бы никогда так и не сделать. Пассажиры разошлись по своим купе, правда, нехотя, но все же разошлись. Да и ничего интересного не оказалось. Так, от жары с одним стало плохо, с ума сошел человек, но не буянит. И не будет буянить, потому что с ним жена, врач и еще четверо здоровых мужчин. Да и ссадят его на ближайшей станции, потому что сумасшедших в фирменных поездах не возят.

— Спасибо, Иван, — сказала Зинаида Павловна. — А вы, Семен, давайте-ка вот на эту полку. Ложитесь. Успокойтесь, Семен, успокойтесь. От жары это все.

С верхней полки свесилась нога Валерия Михайловича, вслепую отыскивая точку опоры.

— Нет и нет! Обязан, так сказать, хранить и блюсти реликвию, завещанную и прочее и прочее. Прошу очистить и так далее.

— Да никто у вас вашу реликвию и не собирается отбирать, Семен. Ваша реликвия, и хорошо.

— Никто? — вдруг совершенно спокойно спросил Семен и даже для верности переспросил еще раз: — Никто?

— Никто, — подтвердила Зинаида Павловна.

— Так никто? — обратился Семен к нам.

Да черт с ним, с этим чемоданом! Мне бы только семью до Марграда довезти. И пропади все пропадом!

— Никто, — с чистым сердцем ответил я.

— Конечно, никто, — подтвердил Степан Матвеевич.

— Никому он не нужен, кроме вас, — сказал Иван.

— Никому? — вроде бы даже удивился Семен, но в голосе его чувствовалась неподдельная радость. — Господи! Никому!

19

— Нет, позвольте, — возразил Валерий Михайлович, опустив вниз и вторую ногу. — Нет, позвольте. Как это никому? Общественное достояние! Всем это, понимаете, всем!

— Нет! — прохрипел Семен. И не узнать теперь было его. Совсем другой человек стоял перед нами и защищал что-то глубоко личное, свое, единственное, без чего и прожить-то нельзя, из-за чего можно не ехать в Усть-Манск к своей маме, из-за чего он и Тосю-то, жену свою, забыл.

— Позвольте, — снова сказал Валерий Михайлович и, выставив свой помятый зад, начал медленно сползать с полки. И вот он уже стоял на полу пока что в одних носках, но это, видимо, его сейчас нисколечко не огорчало и не волновало. И брюки и рубашка нигде не теснили его, а, напротив, имели вид униженный и оскорбленный. Все на нем топорщилось и вылезало друг из друга. — Вас плохо воспитали, мой друг! У нас все для человека. У нас человек человеку друг, товарищ и брат. Во вверенном мне управлении торговли промышленными товарами широкого потребления такого работника не потерпели бы. Вы бы ведь налево стали подрабатывать? А? Что-то плохо слышу.

— Нет! — крикнула Тося. — Семен, что же ты?

Семен посмотрел на нее, но не увидел.

— Успокойся, друг Семен, — продолжал Валерий Михайлович. — Успокойся и уясни себе, что этого хватит на всех. И зачем волноваться, делать другим неприятности, рвать, кричать? А что надо? А надо установить очередь, список. Вот у вас, друг мой, и ручка, и лист чистой бумаги.

— Опись, — быстро проговорил Семен.

— Нет описи, — повысил голос Валерий Михайлович. — Нет и не было. Чистый лист, на котором и надо составить список. Так и быть. Вы первый. Только не наделайте глупостей! Не тащите все, что попадет под руку. С выбором, с выбором. И вообще, может, только на разведку.

— Не хочу на разведку, — уже несколько спокойнее и увереннее сказал Семен.

— Конечно, кому захочется за просто так? — согласился Валерий Михайлович. — Тогда первый я. А?

— Нет, я, — согласился Семен.

— На том и остановимся. Я не против. А вы, товарищи?

— А все-таки прилягте, — сказала Зинаида Павловна Семену.

— Нет уж! — ответил тот. — Покой нам только снится! Отдыхать теперь некогда. В разведку, в бой!

— Кто третий? — спросил Валерий Михайлович. — Вы? Нет. Давайте третьей отправим Зинаиду Павловну, нашу несравненную, пекущуюся о нас и заботящуюся.

— О чем вы? — не поняла Зинаида Павловна. — Спасибо, но мне сейчас ничего не надо.

— Сейчас не надо. Очень может быть. А потом, в будущем?

— У меня нет будущего. И, пожалуйста, не возвращайтесь к этому. " — Зинаида Павловна! Друг мой! Да у вас еще именно все в будущем! — запел Валерий Михайлович. — Да вы…

— Вот, — возник откуда-то писатель Федор с несколькими листочками в руках, — окончание рассказика.

— Поздно, Федя, — как бы даже сожалея, сказал Валерий Михайлович. — Работа редактора не по мне. Так уж получилось. Мы теперь в управлении торговли трудимся.

— Да разве я из-за того, что вы редактор?

— Был, был, а теперь нет.

— Я ведь из самых дружеских чувств. Я помочь хотел вам с вашими вещами. Чтобы человеком вы себя чувствовали, а не вешалкой для костюмов. — Писатель Федор еще иногда покачивался, но уже гораздо меньше и осмысленнее и очень часто даже в такт толчкам вагона.

— Ерунда все это, — наставительно сказал Валерий Михайлович. — Ерунда и самовнушение. Сосите свою водочку и не лезьте в дела, в которых ни черта не смыслите!

— Это уж слишком, — сказал я. — Зачем вы с ним так? Человек ведь помочь хотел. А если не нужна вам эта помощь, так откажитесь вежливо. Ведь человек перед вами!

— Как же, как же, — сказал Валерий Михайлович. — Вижу. Но не нужна мне помощь неудавшегося писателя Федора, и пусть он катится, вежливо говорю, к черту!

Писатель Федор посмотрел на него странным взглядом. Я было подумал, что сейчас снова начнется шум. Но писатель только сказал:

— Я вас прощаю, уважаемый Валерий Михайлович.

— Ха-ха-ха! — расхохотался тот. — Вы посмотрите только, он меня прощает!

— Я бы не сделал этого, — сказал я. — Я бы с вами не так поговорил!

— Это ничего, — сказал Федор. — Это пустяки. Возьмите вот, будет желание — прочтете. Тут немного. Совсем немного.

— Спасибо, Федор, — сказал я. — Я обязательно прочту.

— А вот в конец списка! — с угрозой сказал Валерий Михайлович. — К самому закрытию! Когда уже ничего и не останется!

— Да ведь мне это ни к чему, — отозвался Федор, повернулся и пошел в свое купе.

— Я не хочу иметь с вами дела, — сказал Степан Матвеевич и сел на свое место, отвернувшись к окну.

— Пойду подышу. — И Иван двинулся в конец коридора.

— И я, пожалуй, — сказал я.

— Так вас на какую очередь записать, Артюша? — спросил Валерий Михайлович. — Хотите на третью?

— Ничего я не хочу, — ответил я.

— Очень и очень напрасно. В вашем теперешнем положении я бы не стал пренебрегать хорошими возможностями.

— Да о чем вы тут все время? — спросил я. — Чем это вас так взвинтил чемодан?

— Я боюсь, — сказала Тося.

— Не бойтесь, — попросил я. Я бы сказал ей и еще что-то, но вот только не знал, нужно ли ей это. Я имел в виду Ивана. Вот уж с тем-то ей бы никогда не стало страшно.

— А чемодан сдадим в Марграде, — пообещал я.

— Нет уж! — взвился Семен. — Личная, так сказать, соб…

— Чемодан мы никому не отдадим, — просто сказал Валерий Михайлович. — И точка. Да вы и сами не захотите, когда узнаете.

20

— Что же это? — спросил я, хотя мне надо было идти, но не хотелось оставлять двух испуганных женщин. Да что мне, собственно, до них? Одна со своим мужем, другая тоже себя в обиду не даст. Да и Степан Матвеевич сидит, хоть отвернулся, хоть и бьется наверняка над своими надуманными проблемами, а все равно потихонечку бдит, чтобы не смели эти два типа хамить женщинам или еще кому.

— Снизойдите до того, чтобы нагнуться. Оно, впрочем, и необязательно нагибаться. Но все же. Хотя можно обратить внимание и издали. Ну и что вы перед собой видите?

Я невольно нагнулся. Макет Марградского универмага был сделан удивительно точно, потрясающе точно. Я даже заметил стекло, треснувшее и скрепленное деревянной накладкой.

— Приглядитесь, приглядитесь, может, что и увидите, — сказал Валерий Михайлович.

— Да, действительно. Эту деревянную накладку я помню. Не далее как десять дней назад ее видел.

— Да только ли в накладке дело? Неверие-то свое, неверие откиньте. Вы ведь заранее уверены, что этого не может быть.

— Чего? — спросил я и тут же увидел, остолбенел, молнией пронеслось: да как же я раньше-то этого не заметил? Ведь в глаза, в глаза бросается.

— Ну что? — спросил Валерий Михайлович.

Ответить я ему ничего не смог, потому что в нем, в этом макете (через стекло все было отчетливо видно), ходили люди, маленькие, не больше мизинца, что-то говорили, покупали, смотрели, требовали, просто стояли, ждали. Это были самые настоящие люди, только уменьшенные в размерах. Так вот в чем дело! Никакой это был не макет! Это было что-то другое. Но что, я все еще не знал.

Наверное, какое-то восклицание вырвалось у меня, потому что вдруг рядом с моим лицом оказались лица Тоси и Зинаиды Павловны.

— Милочка ты моя! — только и сказала Зинаида Павловна.

А Тося ничего не сказала, даже свое вечное «ах, как это интересно!».

— Понимаете теперь? — спросил Валерий Михайлович.

— Ничего не понимаю, — ответил я. — Невозможная вещь!

— Ха-ха! Очень даже возможная. Я об этом универмаге давно слышал, да все не особенно верил. А вот теперь как увидел, так и подумал, что эту игрушечку нельзя из рук выпускать.

— Я первый, — робко напомнил Семен.

— Извольте, извольте. Вы первый и есть. Я второй. Зинаида Павловна, как женщине вам говорю, хотите быть третьей?

— Ах, оставьте меня! Ни третьей, ни сто третьей не хочу быть. Да и детей надо идти посмотреть. Жарко-то как для детей. Ведь мучаются, бедняжки. И вентиляция, как назло, не работает. Пропустите, милочка.

Это относилось к Тосе, которая как-то непонятно, неестественно посторонилась. Зинаида Павловна пошла по коридору.

— Дура! — убежденно сказал Семен.

— Семка, — тихо прошептала Тося, но от этого шепота даже у меня мороз по спине прошел. А вот Семен сейчас, видно, был защищен какой-то непробиваемой броней. Он и на жену-то свою никакого внимания не обращал. Словно не до нее ему сейчас было.

— Степан Матвеевич, — тихо позвал я, — посмотрите, что здесь.

Степан Матвеевич очнулся. Значит, он опять весь уходил в свои гипотезы и планы спасения поезда, которому, кстати, пока ничего и не угрожало. В этом я сейчас был уверен.

— Вот вы про бабусю… — начал он.

— Да вы посмотрите, посмотрите сначала, — поторопил я его, но тихим голосом, потому что мне не хотелось привлекать внимание пассажиров к нашему купе.

— Бабуся ведь неспроста… — продолжил он, но все же приподнялся, шагнул вперед и нагнулся, как только что я.

Я ожидал испуга, удивления, хоть какого-то восклицания, хоть какого-то проявления взвинченных чувств. Но ничего такого со Степаном Матвеевичем не произошло. Он выпрямился и сказал мне:

— Я уже начал об этом догадываться.

— О чем? Об этом магазине?

— Да, и о нем тоже…

— Не понимаю, Степан Матвеевич.

— Сам пока не все понимаю. Тут думать надо. Тут разгадка где-то близко.

— Ну, пошли-поехали, — усмехнулся Валерий Михайлович. — Записать вас в очередь? — обратился он к Степану Матвеевичу.

— Вот оно что… А ну-ка пошли, Артем, в тамбур к Ивану.

— И я с вами, — попросилась Тося.

Семен даже не удивился словам своей жены. Мешала она ему сейчас. Он только рукой махнул: иди, мол, куда хочешь, тут все равно не бабьего ума дело. Только охи да вздохи!

— Идеалисты, — сказал Валерий Михайлович. — Вам бы все с чистенькими ручками, чистенькими мыслями. Вам бы не испачкаться. Другие пусть за вас все делают. Другие ассенизаторы, а вы, видишь ли…

— Ей-богу, не вытерплю, — сказал я. — Пошли, Тося.

— И лучше, и лучше, — засуетился Семен. — Простыночкой, простыночкой завесим, чтобы никто не лез. У нас тут, может, человек больной лежит. Вот мы и завесились. И никто ничего не скажет, потому что человек перегрелся, головка разбо…

— Хватит, друг мой Семен, — остановил его Валерий Михайлович. — Простыночку навесь, да и полезай.

Мы дошли до последнего купе. Я пропустил вперед Тосю и Степана Матвеевича, а сам немного задержался. Сын мой лежал на нижней полке и спал. Тут же сидели Зинаида Павловна и Инга. А напротив — Света и Клава.

А Клава-то, Клава… Что делалось с этой студенткой! Лицо ее, прежде угристое, слегка землистого оттенка, теперь было чистым и свежим. И некрасивая горбинка носа, кажется, исчезла. И какое-то достоинство от сознания собственной красоты отчетливо проявлялось во всей ее фигуре, позе, движениях.

— Что там еще? — спросила Инга.

Я вкратце рассказал и про магазин, и про Тосю.

Инга посмотрела на меня как-то странно. И во взгляде ее было что-то, что мне не понравилось: какой-то испуг, что ли, или недоверие, только не ко мне, а вообще. Короче, она что-то знала или просто догадывалась, так что подготавливать ее вовсе не было смысла. Она и сама могла кое-что объяснить.

— Пошли, — вдруг сказала она.

Солнце уже не жгло через стекла. Оно клонилось к закату, хотя жара от этого и не становилась слабее.

Тося смотрела в северное окно. Напротив нее стоял Степан Матвеевич. А Иван чуть в сторонке, но ближе к Граммовесову.

— Вот, — сказал я. — Познакомьтесь. Инга — Таисия Дмитриевна.

— Да просто Тося, — сказала женщина.

— Угу, просто Тося. А это моя жена, Инга.

Они подали друг другу руки, но ничего при этом не сказали.

В Иване что-то ломалось, бродило, корежило его душу, хотя он старался казаться спокойным. Но только я его уже хорошо знал. Настолько хорошо, будто всю жизнь прожил с ним бок о бок.

— Ну ладно, — сказал он. — Что играть в прятки? Дело в том, что Усть-Манска не будет.

— Как не будет? — Это вырвалось у Тоси совершенно машинально. — Нам ведь сходить… — И осеклась. Ведь вовсе и не надо было им с Семеном теперь сходить в Усть-Манске. Раздумал Семен, да и дело какое-то у него появилось. — И пусть не будет… Все равно.

— Я, — продолжал Иван, — изъездил всю Сибирь вдоль и поперек. Пригороды Усть-Манска уже должны были начаться. Поселки и платформы, куда ходят пригородные электрички. Но только ничего этого нет.

Нет, Тося не испугалась. Она, кажется, просто ничего не поняла, не расслышала, потому что что-то искала сейчас в своей душе, в потемках, без всякого света впереди, да и не зная даже, что же ей нужно. Инга слегка прикусила нижнюю губу.

— Дело в том, Инга и Тося, — сказал я, — что наш поезд, как предполагают Степан Матвеевич и Иван, попал в другую реальность, которая во многом похожа на нашу. А как вернуться назад, мы не знаем.

Инга, как мне показалось, облегченно вздохнула. Вот как! Значит, чужая реальность ее вовсе не очень и страшит. Или она еще не совсем поняла, что произошло?

— Скорее всего и не другая реальность, — сказал Иван, — а нуль-упаковка.

— Да, — поддержал его Степан Матвеевич.

О, бог мой! У них уже было другое предположение. У них уже не другая реальность, а нуль-упаковка! Ну конечно, нуль-упаковка! Тут и бабуся, и ее чемоданы, и рюкзак, и телеграмма! Все объяснилось так же просто, как и в случае с другой реальностью.

Я так и сказал:

— Сначала другая реальность, теперь нуль-упаковка, а, через час будет еще три или двадцать объяснений. И все они правильны и единственно возможны, но только по очереди, а, впрочем, может быть, и безо всякой очереди.

— Я пойду соберу стройотряд, — вдруг сказала Инга.

— Это правильно, — согласился Степан Матвеевич, — только не надо всех, а человека три-четыре.

— А мама мне всего, да, всего в дорогу положила, — прошептала Тося.

Иван постучал по стене кулаком.

— Начальника поезда надо пригласить и радиста, — сказал Степан Матвеевич.

— Так я к ребятам? — спросила Инга. Она торопилась. Она хотела что-то сделать. Побыстрее. А потом к Сашеньке. Она теперь его ни на миг от себя не отпустит. — Я быстро.

— Хорошо, Инга.

Она рванулась чуть ли не бегом.

— И я, — сказала Тося.

— А вы куда? — спросил я.

— Не знаю. Я так. Узнать. — И она тоже вышла.

В тамбур из перехода протиснулся официант со своей корзинкой, наполненной все теми же кусками жирной жареной колбасы. Вид у него был довольно обалделый.

— Колбаса, — испуганно прохрипел он, — со скидкой. Вам сколько порций?

— Колбасы нам не надо, — твердо отверг все его притязания Степан Матвеевич.

— Как же? — не понял официант. — Ведь со скидкой!

— Нет, нет. Спасибо, не требуется.

— И все так. Весь поезд. По четвертому кругу пошел. Никому колбаса не требуется. А суп только детям и престарелым.

— Да не нужен нам суп. Антрекотов даже не нужно! — вспылил Степан Матвеевич. — Понимаете? Мы не хотим есть.

— Так, так, — официант все равно ничего не понимал. — А в ресторан? Все места свободны… Никто не идет.

— Нам сейчас не хочется есть, — как можно спокойнее, но уже еле сдерживаясь, сказал Степан Матвеевич.

— Вот и все так. Весь поезд не хочет колбасы. Никто не хочет в ресторан. А у нас план. У нас премия с перевыполнения.

— Весь поезд? — переспросил Иван.

— Весь поезд, — подтвердил официант. — С ума народ сошел. Игнатий Филиппович, прекрасной души человек, повесился от недоверия.

— Кто?! — вскрикнул Степан Матвеевич.

— Игнатий Филиппович. Он у нас по мясным и рыбным… Не совсем, впрочем, повесился, а так, угрожал, раз, говорит, никто не хочет есть мои отбивные, раз меня игнорируют, раз… ну и там все прочее. Он у нас оч-чень строгий мужчина. Так отказываетесь?

— Отказываемся, — подтвердил Степан Матвеевич.

— Тогда его не удержат.

— Кого?

— Да Игнатия Филипповича. Его ведь за руки держат. Из-за этого и картофеля начистить не успели, а гарнир теперь из лапши. А ведь лапшу-то, ее ведь сразу можно вываливать, все равно никто есть не будет. Так, значит, нет?

— Нет. Попозже. Сейчас и без того дел много.

— Ну, ну, не бережете вы поваров… Он же квалификацию из-за этого потерять может…

Официант еще раз обиженно взглянул на всех нас и рванулся в вагон. Он еще на что-то надеялся.

21

— Времени сейчас терять нельзя, — сказал Степан Матвеевич. — Начнем, пожалуй. Я к начальнику поезда, как наиболее представительный из нас троих. Ивана прошу к радисту. А вы, Артем, если только это возможно, подготовьте как-нибудь место для нашего совещания.

Мы вышли в коридор. Зинаида Павловна пеленала Сашеньку, собираясь, наверное, нести его к кормящей матери в соседний вагон.

Тетя Маша вперевалочку выкатилась из своего купе и завела речитативом:

— Кому слазить в Усть-Манске? Кому в Усть-Манске? Стоянка четырнадцать минут. Прибываем! Стоянка…

Она неторопливо шла по проходу, а человек пять пассажиров уже приготовились к высадке, правда, еще не загромождая коридор своими вещами, потому что ясно видели, как за окнами вагона расстилается бескрайняя степь.

Тетя Маша поравнялась со мной. Я не утерпел и спросил:

— Да где же Усть-Манск? Степь одна!

— А меня это не касается, — спокойно ответила тетя Маша. — По расписанию должен быть Усть-Манск.

— Так ведь нету его! Может, поезд опаздывает?

— Ну, гражданин! Да такого с нашим фирменным поездом еще и не бывало. Да и предупредить должны по радио, если какая задержка случилась. А и не предупреждали. Значит, по расписанию.

— Ну, ну. Посмотрим.

— Посмотри, гражданин, посмотри, да не больно глаза-то просматривай. Кому в Усть-Манске сходить?

Я не стал слушать ее дальше. Поколебать уверенность проводницы тети Маши было наверняка невозможно. Да и не требовалось этого по крайней мере сейчас.

Я заглянул в купе. Наши со Степаном Матвеевичем полки были пусты. А нижняя, на которой должен был стоять макет Марградского универмага, оказалась плотно занавешенной двумя простынями. Перед этой завесой стоял Валерий Михайлович, непоколебимый и решительный. Ясно, что он никого не пустит взглянуть, что там за этими простынями делается. Ну ладно… Тут мы еще посмотрим! На противоположной полке сидела Тося и смотрела на Валерия Михайловича ненавидящим взглядом, только это не производило на стража никакого впечатления. Я даже почему-то был уверен, что он только что не пропустил ее туда, и при этом еще изрекал двусмысленные шуточки и слегка заигрывал с женщиной. И еще мне показалось, что Тося только что плакала. Такой быстрой перемены в человеке, какая произошла с Тосей, я бы никогда даже и не предположил. Она выглядела измученной, уставшей и еще… и еще ни во что не верящей.

Валерий Михайлович улыбнулся мне вполне нормальной улыбкой и сделал жест рукой, как бы говоря: тише, не входить, идет эксперимент.

— Где Семен? — спросил я.

— Их жена уже изволили спрашивать. Интересовались. Семен Кирсанов выполняет важное задание.

— Так где же все-таки Семен?

— В Марградском универмаге, так сказать.

— Вот что, — сказал я, — я вижу, вы со мной шутите. Так мне сейчас совершенно не до шуток. Я ведь вас спрашиваю не из праздного любопытства. Мне нужно знать точно.