Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Агентство 'Золотая Пуля' (№7) - Дело о спасении телезвезды

ModernLib.Net / Детективы / Константинов Андрей Дмитриевич / Дело о спасении телезвезды - Чтение (Весь текст)
Автор: Константинов Андрей Дмитриевич
Жанр: Детективы
Серия: Агентство 'Золотая Пуля'

 

 


Андрей Константинов


Дело о спасении телезвезды

(Агентство «Золотая пуля» — 7)

ДЕЛО О ЧАСАХ РЕЖИССЕРА Часть первая

Рассказывает Андрей Обнорский

«Обнорский Андрей Викторович (псевдоним — Серегин), 39 лет. Директор и главный редактор Агентства журналистских расследований „Золотая пуля“. По образованию — историк-арабист, военный переводчик. Службу в рядах ВС СССР проходил в Южном Йемене и Ливии.

Имеет боевые награды. Демобилизовался в 1991 году в звании капитана.

В декабре 2000-го присвоено очередное воинское звание — майор. Под предлогом поздравления в связи с присвоением звания мною была проведена разведбеседа с Обнорским А. В., в ходе которой выявлены его политвзгляды и возможность возврата на службу в ВС РФ. В целом, при лояльном отношении к власти и патриотическом — к стране, Обнорский высказал массу критических и негативных взглядов (см. прилагаемый отчет).

По вопросу о продолжении военной карьеры дал понять, что эта тема не представляет для него никакого интереса…»

Дата. Подпись.

Из секретного досье


Заканчивался август. Город плыл в серой ретуши дыма. И духота стояла — караул. А в Агентстве у меня работали киношники. Тот еще дурдом! Вот летчики говорят: где кончается порядок, там начинается авиация. В сущности, правильно говорят. Я сам военной авиации не один год жизни отдал. Так что знаю… Но есть еще и высокое искусство — кинематограф! Вот уж где бардак, так бардак. Р-развеселый такой бардачина… Но винить некого — сам виноват. Худокормов сказал: «Мы, Андрей, поснимаем у тебя в Агентстве. Мы вам работать не помешаем. Мы тихонечко… бочком… бочком».

Я сдуру дал «добро». И — началось. Теперь вся киношная команда с утра до вечера носится по коридорам и кабинетам Агентства. Мои орлы-расследователи их постоянно «консультируют». Это означает, что врут безмерно, хвастаются и постоянно пьют с актерами кофе… И не только кофе.

…Только я открыл дверь в Агентство, как сразу услышал истошный женский крик… В коридоре два негодяя насиловали Асю Барчик. В фильме она Светку Завгороднюю играет. Юбку Асе завернули аж на голову и остервенело срывали с нее трусы. Сцену наблюдали члены киногруппы… и вся мужская часть Агентства. И выражение на лицах моих расследователей было самое заинтересованное. Любят мужики искусство!

Ася кричала, Ян Геннадьевич Худокормов что-то негромко говорил оператору, господа инвестигейтеры тоже обменивались мнениями.

— Э-эх! — говорил Соболин Зудинцеву. — Не так. Все не так. Ну кто же так насилует?!

— А ты что, — спросил Зудинцев, — большой спец?

— А как же?

— Понятно… Кстати, маньяк, который в Купчине уже три изнасилования совершил, — Зудинцев внимательно посмотрел на Соболина, — по описаниям тоже такой длинноволосый.

— Тьфу ты, блин! — сказал Володя. — Я же это… в творческом, блин, плане.

— Снято! — сказал Худокормов.

«Насильники» отпустили Асю, и она стала поправлять платье. Мои орлы сразу потеряли всякий интерес к съемке. И только Соболин подошел к Худокормову и стал убеждать его, что надо сделать еще пару дублей.

И что он, Соболин, обязательно должен сняться в эпизоде… дублером.

Ян Геннадьевич Володю внимательно выслушал, покивал головой и ответил:

— Идея неплохая. Я вас, Владимир, возьму дублером… Аси.

Соболин изменился в лице и убежал.


***

Я приказал Оксане собрать весь состав Агентства. Когда через пять минут все собрались, я обратился к народу с пламенной речью:

— Друзья мои! Кино, конечно, остается для нас важнейшим из искусств… Но работать-то тоже надо. Поскольку мои увещевания до вас не доходят, остается единственный способ воздействия.

— Какой же? — спросила Горностаева.

— Я вынужден буду превратить вашу жизнь в ад!

— Можно подумать, — сказала Агеева, — что раньше был рай.

— Скоро, Марина Борисовна, вы именно так и будете думать: раньше был рай.

— С ума сойти!

В коридоре прозвучало несколько выстрелов. Ну веселуха…


***

В остальном день был похож на все прочие: вялотекущий цейтнот с массой мелких (и не очень) заморочек. Ничем не хуже и не лучше других.

В полдень объявился Родя Каширин — в хлам пьяный, с ящиком дорогущего коньяку и пачкой фотографий. На фотографиях были фабрика, яхта и вилла, которые завещала ему в бозе почившая аргентинская тетушка… Родя пытался спеть аргентинское танго. Он старался. Очень сильно старался, но все равно у него получалось что-то типа «…четвертый день пурга качается над Диксоном». Ох, горюшко! Не приведи Бог получить наследство. Ведь нормальный же мужик был. АН нет — «счастье привалило».

На коньяк я наложил арест, Родю уложил спать…

Вот такой был денек двадцать восьмого августа. Чумовой, но в целом безмятежный.

В девятом часу вечера мои сотруднички разбрелись кто куда, свернулись киношники… Мы с Худокормовым заскочили в кафешку на Невском, попили кофею и немного потолковали о том о сем. И тоже разъехались по домам. Пожелали друг другу удачи, сказали «до завтра» и разъехались.

Я и думать не думал, что увижу Яна Геннадьевича сегодня снова… Да еще где увижу и как увижу!


***

Телефон зазвонил, когда я припарковал свою «хонду» возле дома. Было темно, душно, в свете фар кружилась пара мотыльков…

И — зазвонил телефон.

— Андрюха! — сказал голос Повзло из трубки. — Андрюха, только что напали на Худокормова. Ударили по голове… Он в бессознательном состоянии.

— …твою мать! Где? Кто? Как?

— В подъезде его дома. Ты можешь сейчас подъехать?

— Могу. — И я погнал на Васильевский.

Город к вечеру уже опустел, дорога, на которую днем ушло бы не менее сорока минут, была свободна, и я долетел до улицы Кораблестроителей всего за четверть часа.

Возле подъезда стояли «скорая», милицейский УАЗ и «десятка» Повзло. Толпились возбужденные жильцы. В приоткрытую дверь «скорой» я увидел Яна Геннадьевича.

Режиссер лежал на носилках. Бледный, с закрытыми глазами.

Над ним колдовал врач. Я подошел ближе, но дверь захлопнулась. Вспыхнула «мигалка», и «скорая» стремительно рванула с места… Всего час назад мы сидели в кафе. Худокормов был весел, беспечен, шутил.

Из подъезда вышел Коля, следом — двое мужчин. Они были в штатском, но все же в них сразу угадывались опера. Опера окинули неприязненным взглядом группку жильцов, активно обсуждающих происшедшее («Вот до чего дожили! Прямо в подъездах людей грабят!» — «Ох и не говорите, Марьванна, скоро из дому выходить будет страшно»), и направились к УАЗу.

Я подошел, и Коля представил меня.

Большого энтузиазма мое появление у оперов не вызвало.

— Насколько серьезны травмы Худокормова? — спросил я.

— Врач сказал, что непосредственной угрозы для жизни нет, — ответил один из оперов, старший лейтенант Самохин.

— Но и ничего хорошего тоже нет, — добавил другой, капитан Петренко. — Третий случай за месяц.

— Четвертый, — поправил Самохин.

Петренко матюгнулся и сплюнул.

— А что произошло-то? — спросил я.

— Что произошло? Что произошло…

Обычное дело. Высмотрели прилично одетого человека, довели до подъезда и дали по голове. Бумажник, часы, телефон забрали… Наркоманы! Чтоб им передохнуть всем. Совсем задолбали, козлы.

— Час назад я пил с ним кофе, — зачем-то сказал я.

Повзло почесал затылок и спросил:

— Мужики, ответьте честно: шансы найти этих уродов есть?

Петренко хмыкнул, ничего не ответил и сел в УАЗ. А Самохин сказал:

— Коля… Ну ты, блин, даешь, Коля.

Ну нормальное, блин, дело, да?

Потом махнул рукой и тоже сел в машину. УАЗ зачихал, затарахтел и покатился прочь… А мы с Колей поехали в больницу.

Худокормов уже пришел в сознание. Поговорить с ним не удалось, но медики заверили, что все — слава Богу! — не так уж и страшно.


***

Наутро я снова поехал в больницу и там нос к носу встретился со съемочной группой. Конечно, они все были круто возмущены… И почему-то их агрессия выплеснулась на меня. Мне «припомнили» историю академика Глебова… и «мерседес» Жванецкого… и разбитое в прошлый Новый год лицо режиссера Германа… Обо всех этих прискорбных инцидентах говорили так, как будто это я угнал тачку Жванецкого и разбил Герману лицо.

Спокойным оставался только сам Худокормов. Выглядел он худо и чувствовал себя, хотя и старался это скрыть, тоже худо.

Своим он сказал:

— Вы-то что возмущаетесь? Вам радоваться надо.

— Чему же радоваться, Ян Геннадьевич?

— Дня три-четыре я тут прокантуюсь. Так что всем вам нежданно-негаданно маленький отпуск подфартил.

Господа актеры дружно повозмущались «чудовищным цинизмом», как выразился оператор, своего шефа, засыпали его цветами, фруктами и наконец ушли. А я остался.

— Вот так, Андрей, — сказал Худокормов. — Потенциал искусства, конечно, может иногда ошеломлять, но железяка по голове ошеломляет еще круче… Теперь я знаю это точно.

— Это вы как режиссер говорите?

— Нет, как человек, которого «ошеломили», — усмехнулся Худокормов.

— Вы видели нападавшего, Ян?

— Какое к черту! Бац по голове — и все… затемнение.

— Худо.

— Да черт с ним. Не убили — и то слава Богу.

— С этим поспорить трудно, — согласился я. — Но очень плохо, что вы не видели разбойничка в лицо. Даже если его сумеют установить, так не удастся привязать к этому конкретному эпизоду.

— А ты считаешь, что можно его установить?

— Попробовать можно… Менты уже приходили к вам?

— Нет, не было никого.

Мысленно я матюгнулся, но вслух сказал:

— Что у вас забрали?

— Бумажник, часы и телефон… Часы жалко.

— Дорогие? спросил я, пытаясь вспомнить, какие часы были у Худокормова.

— Да нет, обычные «Титони». Красная цена — триста баксов. Но мне их хороший человек подарил. С гравировочкой, на память.

«С гравировкой — это хорошо, — подумал я. — Гравировка привязывает часы покруче индивидуального номера».

— Денег много было? — спросил я.

— Тысячи полторы. Плюс карта… Плевать я на это хотел, а вот часы, Андрей, жалко. — Худокормов прикрыл глаза. — Ты, кстати, говорят, первый там оказался?

— Нет, первым был Коля Повзло. Чисто случайно. Он как раз в Василеостровском РУВД был по делу…

— Вот как? Так ты считаешь, что попробовать можно?

«Можно-то оно можно, но вот гарантировать что-либо…»

— Попробуем, Ян, — ответил я.


***

Первым делом я, конечно, поехал в Василеостровское РУВД. Я не особо надеялся получить там какой-то результат, но пройти мимо организации, которая по определению обязана заниматься расследованием, было бы неправильно. Я сел в джип и поехал. И — повезло, застал старшего оперуполномоченного капитана Петренко на месте. Вид у капитана был несколько помятый, он не выпускал изо рта резинку, однако перегарный выхлоп никуда не делся. Мне на выхлоп капитана Петренко было наплевать. Мне важно было другое: что конкретно есть у них по «делу Худокормова»?

Оказалось, как я и предполагал, что нет совсем ничего.

— Глухарек, — сказал Петренко. — Классический глухарек. Свидетелей нет, нападавшего режиссер не видел, следов никаких…

Что вы хотите?

— Вы, Петр Василич, сказали, что нападавшего режиссер не видел. Вы уже допросили потерпевшего?

— Придет в сознание — допросим, — небрежно ответил Петренко.

— Он пришел в сознание еще вчера, — довольно язвительно сказал я.

Капитана Петренко мое заявление, кажется, несколько смутило. Он закашлялся, выплюнул в пепельницу комочек розовой резинки и сказал, глядя мимо меня:

— И что — видел ваш режиссер нападавшего?

— Нет, не видел.

— Ну вот видите, — обрадовался оперуполномоченный. — Я так и знал. У нас уже было два аналогичных нападения…

— Три, — поправил я.

— Три?.. Да, действительно. Я из отпуска второй день, могу чего-то и не знать. У нас четыре нападения, и ни разу никто из потерпевших преступника не видел. А что вы хотите?

А чего, действительно, я хочу? Чего я здесь сижу и отрываю занятого человека от дела?.. О, я хочу совсем немного: чтобы опер Петренко нормально делал свою работу. Чтобы люди могли спокойно ходить по улицам. Чтобы любой подонок с кастетом (молотком, ножом, обрезком трубы) знал, что опер Петренко не ест, не спит — работает. И обязательно найдет его, подонка, и защелкнет на нем наручники… Вот этого я хочу. По-моему, не так уж и много. Я мог бы сказать это капитану Петренко, но вместо этого я сказал:

— Помогите мне, капитан, пустячным делом.

— В чем проблема? — поинтересовался опер.

— Мне нужны сводки по городу за август.

— Зачем?

— Нужно… Это что — сильно секретный документ?

— Да, в общем-то, нет. Сделаем.

От капитана Петренко я ушел с толстой пачкой распечаток.


***

В Агентстве без киношников было непривычно тихо. Радоваться бы надо, да какая, к черту, радость? Передо мной стояло бледное лицо Худокормова с черными кругами под глазами. И его голос: «Не убили — и то слава Богу…»

Я позвал Зудинцева и растолковал ситуацию. Михалыч — мужик опытный и сыскарь толковый. Но даже он поморщился, когда я закончил свой рассказ:

— Дохлое дело, Андрей, — сказал он. — Глухарек.

— Ну почему же глухарек? А вдруг?

— Пустая трата времени, Андрей. Сам посуди: ни следов, ни свидетелей.

— А вещи, что отобрали у Худокормова? — возразил я.

— Э-э, ерунда. Вещи они уже давно скинули. Но даже если ты бы прихватил их с вещами в кармане — это еще не доказательство. Скажут: нашли. Или купили… И хрен ты чего когда докажешь. Если, конечно, сами не сознаются.

Я отлично понимал, что Зудинцев прав: правосудие у нас нынче такое, что даже если взять убийцу с оружием в руках возле трупа — это еще не гарантирует осуждение преступника. Адвокаты в пять минут научат, что и как нужно говорить: шел мимо, увидел труп, подошел. Вижу — лежит пистолет. Ну мне стало интересно, и я его поднял… И если не удастся уличить злодея экспертизами и косвенными, то, скорее всего, он будет отпущен с богом.

…Я понимал, что Зудинцев прав. Дело-то — глухарек. И, вероятно, я не смогу вычислить злодеев… А даже если смогу, то «доказов» на них не будет.

И, конечно, я бы не взялся за это дело… Если б был уверен, что за него взялся капитан Петренко.


***

Я сел отрабатывать сводки. Та еще, доложу вам, работенка… Оперативная сводка по городу — это ба-а-алыпущая такая портянка, в которую входят все более-менее значительные преступные проявления, имевшие место в Санкт-Петербурге за сутки. Человеку неподготовленному читать ее просто-напросто вредно. Почитает и решит, что в городе жить невозможно: ежечасно и ежедневно в Питере убивают, грабят, воруют, угоняют автомобили, кидают, избивают и режут. При этом следует иметь в виду, что часть преступлений (десятая? пятая? половина?) в сводки не попадает.

Потому что граждане не всегда спешат в милицию с заявлениями — «а-а, чего там?

Все равно не найдут…» Надобно заметить, что есть в этом доля «сермяжной правды».

Но не совсем и не всегда. И не только пофигизмом милиции объясняется качество ее, милиции, работы. Есть десятки объективных и субъективных причин, которые не дают ментам работать нормально…

Итак, я сел корпеть над сводками. Никакого особого «сыщицкого таланта» для этого не надо. Нужно сидеть с карандашом в руке и вычленять ограбления и разбои.

«…02.08. Около 23 часов в подъезде дома № 17 по Лесному проспекту двое неизвестных под угрозой предмета, похожего на пистолет, отобрали сумочку и золотые украшения у гр. Тихоновой Е. А. С места преступления скрылись…

…07.08. Приблизительно в 18.30 неизвестный мужчина с кавказскими чертами лица, угрожая ножом студенткам университета Мухиной Т. Е. и Шинель И. И., отобрал у них деньги, сотовые телефоны и кольцо с бриллиантом… Скрылся…

…08.08. На пр. Шаумяна, возле дома № 8, корп. 2, преступник, нанеся удар в лицо несовершеннолетнему Шварцу Игорю… отобрал у потерпевшего сотовый телефон, бумажник и бутылку пива «Балтика №3»… По горячим следам преступник задержан…

…08.08. Приблизительно в 15 час. безработный Колесов С. П., 1960 г. р. в подъезде дома № 26 по ул. Подводника Кузьмина совершил разбойное нападение на пенсионерку Лазареву О. П., нанес ей удар кулаком по голове и пытался скрыться, вырвав хозяйственную сумку с продуктами… Задержан нарядом У ВО…

…08.08. Двое мужчин кавказской внешности около 22 час. во дворе дома № 100 по ул. Белы Куна нанесли удар куском водопроводной трубы по голове гр. Кузовкина А. С., вырвали из рук Кузовкина барсетку с крупной суммой денег… Скрылись…»

Не то, все не то. Меня совершенно не интересуют орлы, которые шастают по городу с ножами или с предметами, «похожими на пистолет»… Почерк не тот. Меня не интересуют те, кого задержали…

…А вот, пожалуй, тот почерк:

«…09.08. В 22.15 в подъезде дома №41 по Наличной улице неустановленным лицом совершено разбойное нападение на преподавателя Гуманитарного университета гр. Мудюк К. С. Преступник нанес удар по голове гр. Мудюк сзади тяжелым предметом, похитил портфель с документами, сотовый телефон и бумажник, в котором находилось около 1000 рублей…»

Так, так, так… Очень даже может статься, что это «неустановленное лицо» и есть мой «клиент». А может быть, и нет. По городу нынче ходят толпы шакалов — по одиночке, парами, стаями. Как правило, это наркоманы. Как правило, наркотики уже наполовину сожрали их мозг и стали единственной целью в жизни. И за эту дрянь они готовы разменивать чужую жизнь…

Я изучал листы сводок, и передо мной разворачивалась картинка Большого Насилия.


***

В конечном итоге из семидесяти двух уличных разбоев и грабежей я вычленил шестнадцать. Все проходили по одной схеме: к жертве преступник (преступники?) подходил сзади. В подъезде или около подъезда. Вечером… Следовал один сильный удар по голове, затем у бесчувственной жертвы отбирали то, что можно отобрать: деньги, часы, телефон, иногда — носильные вещи… Вот, собственно, и все.

Только в двух случаях потерпевшие видели «героев». Первый раз — на «Пионерской», там нападавший был один. Второй раз — на проспекте Большевиков, там орудовали двое молодых ребят. Но вот с описанием внешности было совсем худо: молодые, среднего роста, в джинсах и футболках…

С такими приметами можно половину всех питерских молодых ребят подозревать.

Из шестнадцати эпизодов я вычленил четыре. Те, что имели место на Васильевском. Эти, скорее всего, «мои». Что, впрочем, тоже не факт.

Я разложил на столе схему Васильевского и поставил на ней четыре точки:

09.08 — Наличная, 41.

13.08 — проспект Кима, 7.

23.08 — Беринга, 16.

28.08 — Кораблестроителей, 23.

Ежели соединить все точки прямыми, то получается неправильный четырехугольник с центром приблизительно в районе метро «Приморская»… В принципе, это может означать все что угодно. Например, что разбойник живет неподалеку от «Приморской»… Или живет где-то в Купчине, на Гражданке, в Веселом Поселке… А на «Приморскую» ездит на дело. Возможно? Все возможно, все. Но интуиция подсказывает, что сучонок этот живет рядом с «Приморской».

А я к своей интуиции прислушиваюсь… иногда. Кстати, наркоман, которого поджимает страх ломки, далеко не поедет. Потому что наркотик ему необходим сейчас, немедля, сию секунду. И этот страх подгоняет его так, что танком не остановишь. Не поедет он из Купчина на Васильевский…

Я попробовал проанализировать даты нападений, но ничего они мне не дали…

А вот интервалы между разбоями кое о чем говорили: 9 августа преступник взял всего около тысячи рублей наличкой. Негусто, особенно если предположить, что их двое.

Тем более что я понятия не имею об их потребностях. Рассказывали мне про одного цыгана, который в день потреблял до грамма (!!!) героина… Итак, денег девятого числа он взял мало. Телефон вообще толкнул за бесценок. Краденые телефоны стоят дешево… В результате, уже через четыре дня, тринадцатого, он вновь пошел на дело.

И вот тут-то, невзирая на нехорошее число, ему подфартило — на проспекте Кима он взял у рекламного менеджера Тропининой почти пять тысяч рублей, навороченный телефон «Сименс» и ноутбук… Пожалуй, сходится — в следующий раз на дело он идет через десять дней! Похоже, это мой «герой».

Ну-ка, поглядим дальше… Так, двадцать третьего числа на улице Беринга он напал на гражданина Эстонии Тармо Пялли. Но у независимого прибалта взять оказалось особо нечего: кредитная карта, несколько крон, меньше тысячи рублей и дешевая «Нокиа»…

Соответственно, всего через пять дней подонок напал на Яна Худокормова.

Точно! Все сходится. Неудачный разбой на Наличной — короткий интервал. Удачный на проспекте Кима — интервал десять дней. Потом снова неудача на улице Беринга и, соответственно, через пять суток нападение на Худокормова. Мой «герой», мой. И живет он где-то рядом с «Приморской».

Там и надо его искать.


***

С утра в Агентство заскочил Саня Зверев.

Я Сашке обрадовался — нас с ним многое связывает. Познакомились мы на зоне… Но об этом долго рассказывать…

Я Сашке обрадовался. Он ведь одно время в Агентстве у нас работал, но потом ушел на «вольные хлеба». Мы посидели, попили кофею, потолковали о том о сем.

Я, между делом, рассказал Сане о ситуации с Худокормовым. И о своих выкладках по сводке.

— Толково, — одобрил Зверев. — Нарки — они, как правило, ребята без затей. И к делу ты подошел совершенно здраво. Теперь остался совсем пустяк: вычислить их.

— И как будем вычислять, Саша?

Сашка закурил, закинул ногу на ногу и сказал:

— Тут, собственно, один путь — через барыг. Нарк, в силу своей зависимости, где живет, там и грабит. Там и награбленное сдает. Там же и наркоту берет. А барыги, торгующие кайфом, заодно и скупкой краденого занимаются… Надо идти к барыгам. Других вариантов, Андрюха, нет.

— Поможешь мне, Саша? — спросил я.

Сашка покачал ногой, хмыкнул и сказал:

— Я ведь, Андрюха, в отпуск собрался… Но из уважения к Худокормову… А капитана Петренко я знаю — тот еще гусь. Ладно, мы из него хоть адреса барыг местных вытянем. Поехали.


***

Ничего мы из капитана не вытянули.

Был капитан злой, как собака, и нас даже слушать не захотел.

— Опять вы? — сказал он мне. — Что вы ходите? Из-за вас работать, блин, невозможно…

На столе у оперуполномоченного лежала газетенка «желтой масти». На первой полосе чернел заголовок: «Снова нападение на режиссера. Милиция снова бессильна»… Ага, понятно. Журналисты во всем виноваты. Да и работать из-за нас невозможно.

Мы с Сашкой попробовали Петренко уговорить, но он и слушать нас не захотел… Ладно, зайдем с другого конца.

Мы полчаса поболтались у «Приморской», и Зверев сказал:

— О, наш клиент.

«Клиенту» было лет девятнадцать — худой, длинноволосый, в черной рубашке и черных же джинсах. Волосы свисали длинными сальными языками. Он колбасился около ларьков, пытался стрельнуть у прохожих рублишко. Некоторые давали… Мы с Сашкой переместились поближе к волосатому, закурили. Спустя минуту он подошел к нам:

— Извините великодушно. Не выручите финансово — рубль-другой? На хлеб не хватает.

— Прижала жизнь, брат? — поинтересовался Сашка доброжелательно и протянул десять рублей.

Нарк такой щедрости несказанно обрадовался, схватил купюру пальцами с обгрызанными ногтями.

— А заработать хочешь? — спросил я.

Он покосился опасливо. Потом подумал и сказал:

— Ежели по-голубому, то я в эти игры не играю. Вон у павильона Коля-Девочка пасется — могу познакомить.

Мы с Сашкой рассмеялись.

— Вообще-то, — сказал Зверев, — за такие пакостные мысли и намеки уважающие себя люди сразу бьют в фейс…— Нарк отшатнулся. — Но мы тебя бить не собираемся. Тебя как зовут?

— Костыль, — неуверенно сказал нарк.

— В святцах такого имени, конечно, нет, — произнес я. — Но если тебя так больше устраивает… пусть будет Костыль. Заработать двести рублей хочешь, Костыль?

— Ну… втыкает.

— А раз втыкает, то пойдем поговорим, господин Костыль.


***

Господин Костыль потребовал сто рублей аванса.

— Кумарит? — спросил Сашка.

— А вы не менты? — в ответ спросил Костыль.

— Друг мой, проснись… Будут менты с тобой ТАК разговаривать?

Этот аргумент на Костыля произвел впечатление. Все нарки со стажем имеют опыт общения с ментами. И пылают взаимной «любовью»… Костыль понял, что мы не менты. И сразу попросил стоху аванса: кумарит его и вмазать надо.

— Поехали, — сказал я. — Вмажешься.

Мы сели в «хонду» и поехали. Ехать пришлось недалеко, всего-то метров пятьсот…

Так у нас появился первый адрес.

Костыль взял стоху и нырнул в подъезд дома-«корабля». Вышел спустя пять минут другим человеком. Сказать по правде, противно мне было — край. Невероятно противно. Хотелось взять этого совсем еще, по сути, мальчишку за шиворот, тряхнуть как следует и сказать: «Что ты делаешь? Что ты делаешь с собой, Костыль?»

…Но пять минут назад я сам дал ему денег на героин. И от этого мне было тошно… Сашка мое состояние понял. Он усмехнулся и сказал:

— Не бери в голову, Андрей. Он — по-любому — конченый.

— Да пошел ты, — огрызнулся я.

А «конченый» вышел из подъезда, прищурился на солнце и не спеша побрел к моей машине… Навстречу ему уже спешил другой искатель «счастья». Дверная пружина мерзко хрюкнула, впустила очередную жертву. А через пять минут она тоже станет «другим человеком».

Костыль сел на переднее сиденье, довольно посмотрел на меня сузившимися зрачками и сказал:

— Запоминай, папа: квартира семнадцать, зовут Рашид, а телку его — Вера. Но жадная, тварь, — беда!

— Не любишь ты их, Костыль.

— А за что их, барыг-то, любить? Суки все до одного. Кровососы. Ментам жопу лижут.

— Стучат ментам?

— Еще как. Ежели барыга не будет время от времени сдавать ментам кого-нибудь из парков — ему жить спокойно не дадут. А ежели он раз в месяц сдал ментам наркомана — все в ажуре, торгуй дальше.

Ментам хорошо, барыге хорошо… одним паркам беспонтово… Не забыл, что еще стоха с тебя?

— Не забыл, — процедил я. — Поехали дальше.

Всего за час Костыль показал нам шесть «точек», где торговали героином.

Шесть «точек» на крошечной территории вокруг одной-единственной станции метро!.. А отраву продают не только с квартир.

Ею торгуют на рынках, в подземных переходах, в общежитиях, в школах и институтах. Торгуют в «Крестах». А на дискотеках — обязательно.

И всем хорошо — и ментам, и барыгам.

И только наркоманам БЕСПОНТОВО.

Костыль получил вторую стоху и ушел.

Я долго смотрел ему вслед. Я думал: сегодня он стреляет рублики «на жетончик» около метро. Завтра вывернет карманы у пьяного. А послезавтра? Как будет он добывать деньги послезавтра?


***

Для дела я взял напрокат у одного авторитетного человека не очень новый, но навороченный «лэндкрузер». Если кто-то из барыг попадется очень ушлый и задумает пробить номер, то он узнает, что «лэндкрузер» действительно принадлежит авторитетному человеку.

На мизинец правой руки я надел оч-чень неслабый перстень с «почти настоящим» камнем, а Сашка нацепил на шею толстую золотую цепь плетения «бисмарк»… Вот в таком виде мы и поехали по адресам.

Мы поехали по адресам, где нас, конечно, никто не ждал. Не нужны мы там. Но тут уж — извините.

Сашка нажал кнопку звонка и не отпускал, пока за дверью не раздались шаги… Потом потемнел зрачок дверного глазка… Потом неуверенно-хамоватый голос спросил:

— Кто там?

Зверев хамовато произнес сакраментальную фразу:

— Конь в пальто… Открывай, разговор есть.

Если Сашка по сценарию был «бандюган», то я — напротив — изображал неуверенного в себе «интеллигента». Я кашлянул в кулак и попросил Сашку:

— Вы повежливее, Александр.

Сашка пожал плечами, ответил:

— Это вам надо, а не мне… Я вообще могу уйти.

— Нет, нет, ни в коем случае. Я один, знаете ли… останьтесь.

Мы разыгрывали спектакль, зная, что из-за двери нас внимательно разглядывают и слушают… Сашка несколько раз несильно ударил ногой по двери. Я поморщился, схватил его за локоть, как бы удерживая.

И обратился к двери:

— Виктор! Вас ведь Виктор зовут… верно?

— Нет его дома, — ответила дверь.

Было ясно: врет.

— А когда будет? — озабоченно спросил я.

Сашка ухмыльнулся и сказал мне:

— Чего ты его слушаешь, ассистент? Лечит он тебя.

— Лечит?

— На базар разводит, — ответил Сашка. И — обращаясь к двери: — Слышь ты, мухомор, ты не лечи. У ассистента разговор к тебе есть… Тут все чисто, без кидков и без подстав. Тему одну перетереть надо.

И все равно нам не открыли. Такой поворот не был неожиданностью… Мы с Сашкой попрепирались перед дверью и ушли. Потом мы стояли возле «лэндкрузера», изображали спор. Мы знали, что за нами осторожно наблюдают из окна. Пусть наблюдают… Потом я достал трубу и набрал номер. Я звонил в ту самую квартиру, барыге Виктору.

После шестого звонка трубку сняли:

— Алло.

— Виктор, — сказал я, — меня зовут Светозар Юзефович, я ассистент режиссера Худокормова. Вы же кино смотрите?

— Ну.

— Значит, и режиссера Худокормова знаете?

— Ну?

— И, наверное, слышали, что на режиссера недавно напали?

— Не, не слышал.

— Как же так? — «искренне» изумился я. Трубка промолчала, а Сашка сплюнул и по-зековски присел на корточки. Очень, кстати, точный штрих… Кто понимает, тот сразу врубится: человек у хозяина побывал. Я продолжил: — Виктор, на Яна Геннадьевича Худокормова напали вчера. Ограбили. Сняли часы уникальные… отобрали видеокассеты с исходниками нового фильма. Беда! Копий-то нету. Я готов любые деньги заплатить за часы и особенно за кассеты… Если вы что-то знаете… если можете помочь…

— Ничего я не знаю, — процедила трубка.

— Можно я поднимусь к вам? — спросил я. — Я один поднимусь, без… э-э… своего сопровождающего.

— Ну… заходите.

Я чуть не заорал: есть контакт! Но не заорал, сдержался. И пошел к барыге. На «точку», где торгуют отравой.

Барыге было около тридцати лет, взгляд — быстрый, внимательный, руки — в наколках. Я уже знал, что три года назад его прихватывали за распространение наркотиков, но до суда дело так и не дошло…

Наверное, откупился. И продолжает свой «бизнес».

Путаясь, сбиваясь, я снова прогнал свою версию: ассистент режиссера Худокормова. Беда. Караул. Ограбили. Нужна помощь.

— Понимаете ли, Виктор, — говорил я горячо и страстно, — дело не в деньгах и даже не в том, что Ян Геннадьевич не держит ни на кого зла. Но — часы! Часы сами по себе не дорогие, они дороги только как память. Ян Геннадьевич готов заплатить вдвое, чтобы только вернуть часы. Вы меня понимаете?

Барыга понимал. Он все понимал, что касается денег.

— А самое главное, — продолжил я, — кассеты! Кассеты с исходниками! Если мы их не вернем — все пропало… все пропало!

Полтора месяца съемок! Вы меня понимаете?

Про исходники барыга ничего не понял, но четко ухватил, что эти загадочные исходники тоже стоят денег. И немалых…

И, кажется, заинтересовался.

— А я при чем? — спросил он.

Я немножко помялся и ответил:

— Видите ли, Виктор… Мы навели некоторые справки… Нам не нужно вмешательство милиции… Мы никому не желаем неприятностей… Нам просто нужно найти кассеты и часы. В общем, серьезные люди (я неопределенно кивнул на окно) подсказали, что вы, может быть, сумеете помочь.

— Не знаю… Не знаю ни про какие часы. И про кассеты… Но могу поспрашивать.

В моих глазах вспыхнули стосвечовые лампочки:

— Правда?

— Я ничего не обещаю. Потрещу тут с людьми. Может, кто чего и слыхал. Позвоните завтра-послезавтра.

— Я заплачу, — сказал я.

Эта мысль барыге понравилась, и я тут же всучил ему пятьсот рублей — аванс.

Потом подробно описал часы Худокормова и несуществующие «бетакамовские» видеокассеты… «Сердечно» пожал руку, заверил в своем искреннем уважении и ушел. Я всей кожей ощущал, как в голове барыги крутится слово «лох»… Ну лох так лох.


***

Потом была другая «точка». Там заправляла некая баба Валя. Точно так, как на моей физиономии было написано «лох», у бабы Вали стояло клеймо патологической жадности. Баба Валя — она же Валия Маратовна Мецоева — была женщиной еще не старой, лет сорока с небольшим, имела две судимости и троих детей. Видно, ради деток своих и старалась. То, что при этом она убивает чужих детей, ее, очевидно, не смущало. Бабу Валю мы с Сашкой развели легко — жадность, жадность… Ах, какая это великая сила!

На третьей «точке» нас ждала неудача.

В квартиру нас не пустили, и контакт установить не удалось. Ну что ж — насильно мил не будешь. Я, конечно, подсунул под дверь записку, но уже было ясно, что в этом адресе нам ничего не светит. Поехали дальше.

В четвертой «точке» барыга и сам оказался под кайфом. Несмотря на широко распространенное мнение, что наркодилеры сами никогда не употребляют наркотики, — по жизни довольно часто случается наоборот. Употребляют… Хозяин — Русаков Юрий Васильевич, двадцати трех лет, сам был под кайфом и легко впустил нас в квартиру. Бардак там царил невероятный, в углу на матрасе лежала голая девица в полном отрубе. С Юрием Васильевичем мы законтачили легко. Он только спросил, не менты ли мы? Мы ответили, что не менты, и контакт состоялся. Барыга-наркоман попытался продать нам героину.

Мы отказались. Тогда он стал продавать нам свою гостью. Мы снова отказались и изложили ему версию про часы и кассеты.

Невзирая на состояние, барыга очень быстро понял, что от него надо, и пообещал разузнать: есть тут пацаны реальные, приносят иногда часы, трубы… «А скоко за часы дадите?»

Я заверил, что если часы наши, не левые, то двести баксов он получит.

А Сашка добавил, что в любом другом месте их больше чем за стошку не толкнуть.


***

В пятый адрес нас опять же не пустили.

А шестой оказался пустышкой — квартира три дня назад сгорела. Соседи сказали, что это наверняка поджог, так как в квартире этой нехорошей торговали героином… Ну что ж, по крайней мере про этот адрес мы теперь точно знали, что он «закрыт». А в остальном результат казался не очень утешительным: из пяти точек отработаны только три. И далеко не факт, что мы получим здесь какой-то результат. Но других вариантов у нас не было, и теперь оставалось только ждать.

«Лэндкрузер» мы вернули хозяину, посидели вечером в кафе и разошлись… Я долго не мог заснуть: вспоминал крысиное лицо Виктора… и жадно-глупое мурло бабы Вали… и наркомане кую морду Юрия Васильевича. Ни один из них, вероятно, не брал и не берет в руки оружия. Но все они убивают каждый день. Негромко, буднично и подло…

И делают свой «бизнес» почти открыто. Ни для милиции, ни для соседей это, во всяком случае, не секрет. Но ежедневно десятки (сотни?) доз героина растекаются из их «точек» по округе. И если кто-то думает, что наркомания — далеко, что его это не касается, то он заблуждается. Наркотики пришли уже в каждый дом, в каждый двор. И сегодня каждый может стать их жертвой… Как стал жертвой Ян Худокормов.


***

Почему-то мне казалось, что если результат и будет получен, то он придет через Юрия Васильевича. Я ошибся — победила жадность! То бишь баба Валя. Баба Валя позвонила на следующий день и сказала, что, мол, знает человека, у которого есть часы Худокормова.

— Есть, — сказала она, — часики, есть.

Но меньше чем за четыреста зеленых он не отдаст… Нет, не отдаст.

— А кассеты? — закричал я в трубку. — А кассеты-то?

— Вот насчет кассет не знаю…

— Я сейчас к вам приеду, Валентина.

И я поехал к бабе Вале. Было совершенно очевидно, что часы находятся не у какого-то мифического человека, а у самой бабы Вали. А попасть к ней часики могли только из рук того урода, что напал на Яна… Я помчался к бабе Вале. Это так говорится: помчался. На самом-то деле я добирался до нее почти час. Я материл пробки на Невском и на мосту Лейтенанта Шмидта. Я материл себя, гаишников, светофоры. Троллейбусы и пешеходов…

Баба Валя первым делом спросила про деньги. Я показал. Она внимательно осмотрела все купюры и сказала:

— Вот эта старая… не возьму.

Я заменил купюру. И только после этого один из бабы-Валиных отпрысков — толстенький, с хитрыми глазами, весь в мать — принес часы. На донышке была гравировка:

«Яну на память от Б. К., февраль 1996 г.».

Вот все и срослось.


***

Капитан Петренко сказал:

— Вы что, Обнорский? Вы что же делаете?

— Кажется, я делаю за вас вашу работу.

— Тьфу ты, блин! — Петренко хлопнул ладонью по столу. — Тьфу ты… Изъятие нужно было оформить с понятыми.

Ну нормально. Нормально, да? Я делаю за оперуполномоченного Петренко его работу, а он мне выговаривает.

— Капитан, — сказал я. — Ты не борзей, капитан. Я сейчас могу развернуться и уйти. И, кстати, рассказать на страницах «Явки с повинной» историю о том, как журналист раскрыл дело, которое целый капитан Петренко…

— Ну ладно, — перебил меня Петренко, — ладно… Ты тоже, знаешь, не это самое типа… Поехали к твоей бабе Вале.

И мы поехали к «моей» бабе Вале.


***

— Господи! — всплеснула баба Валя пухлыми ладошками. — Да разве ж я знала?

— Мецоева! — сказал Петренко. — Закрою на хер.

— А что я? Я, блядь, одна троих детей рощу. Мне их кормить-поить надо? Путин их кормить будет, да?

— Ты мне мозги не еби! Детей она, видишь ли, ростит… Наркотой, падла, торгуешь и краденое скупаешь.

— Да я…— хотела что-то сказать баба Валя, но капитан перебил:

— Закрою на хер. Дети в интернат пойдут.

Было видно, что баба Валя не сильно-то испугалась угрозы. Тертая бабенка, ушлая… и подлая.

— Короче, — сказал Петренко, — садись и пиши: от кого, когда, при каких обстоятельствах получила часы. Тогда оставлю в покое… до следующего раза.

Баба Валя покорно написала объяснение, что часы Худокормова «дватцатьвасьмого» августа ей принесли Скандал и Лешка Хитрый. О том, что часы краденые, она не знала… но часы ей понравились, и она купила их ко дню рождения Костика… за двести рублей…

— Вот ты тварь какая! — сказал Петренко. — Наркотой, блядь, расплачивалась!

А пишешь: двести рублей…

— Да я…

— Не еби мозги! — сказал Петренко. — Пока дыши. Но учти: кислород я тебе, блядь, перекрою. Где живут Скандал и Хитрый?


***

Скандал, он же Селезнев Игорь Матвеевич, жил в соседнем доме. Мы туда и пошли. Позвонили участковому и пошли. Когда дошли до подъезда, участковый уже стоял возле, покуривал и кормил голубей, отщипывая кусочки от батона. Голуби бросались на булку, как камикадзе на штурм.

— Знаю обоих, — сказал участковый Фомин, когда Петренко объяснил ему суть дела. — Шпана… наркоманы. Но не думал, что они уже до разбоев доросли. Вот засранцы.

Пошли, что ли?

— Пошли, — решительно сказал Петренко. Теперь, когда дело закрутилось, он стал не в меру активен. То ли азарт в нем проснулся, то ли слова мои про «Явку с повинной» подхлестывали…

Мы зашли в подъезд, поднялись на второй этаж. На площадке было шесть квартир. Двери пяти — добротные, стальные, обшитые вагонкой. «Наша» дверь выделялась убогостью, отсутствием глазка и надписью фломастером: «Скандал — козел!»…

Ну все ясно.

Участковый нажал на кнопку звонка, но из-за двери не раздалось ни звука. Тогда он начал молотить по двери кулаком. Долго молотил… Наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла нетрезвая тетка лет тридцати пяти в грязном халате, пялилась бессмысленно.

— Здорово, Селезнева, — сказал Фомин. — С утра квасишь?

— Чиво? Ты чиво?

— Болт через плечо. Сынок-то дома?

— Чиво?

Фомин отодвинул бабенку в сторону, и мы вошли в квартиру. В одной комнате никого не было, только диктор с экрана «Радуги» рассказывал о поиске «Ан-12» в Хабаровском крае… Зато в другой храпели на диване два молодых парня.

— Во, — сказал участковый, — и Хитрый здесь… на ловца и зверь.


***

При обыске у Скандала нашли наркотики и самодельную дубинку. У Хитрого дома не нашли ничего. Когда они прочухались, то нагло пошли в отказ: не знаем никакого режиссера. Мы чего? Мы ничего… А часы на улице нашли. Но у Петренко были на руках показания бабы Вали, и он уверенно сказал:

— Закроем. Куда они, блин, денутся?

И ребятишки приземлились в ИВС. Что ж, подумал я, на этом, пожалуй, можно поставить точку…


***

Я приехал в Агентство, поймал Зудинцева и сказал:

— Размотал я это дело-то, Михалыч.

— Ну, Андрей Викторович, — развел руки Зудинцев, — снимаю шляпу. Только вот не факт, что твои наркоты долго на киче пробудут. Плавали, знаем.

Я спорить с Зудинцевым не стал. Я только подумал: как миленькие сядут… Потом пришел пьяный Родя. Совсем мужик от своего наследства с ума съехал. Я ему так и сказал.

А он мне:

— Я, Андрей, теперь другой жизнью живу. Полной, блин, и насыщенной… Но щеки не надуваю. Не такой я человек. Я, хоть и миллионер, но остаюсь простым и скромным. Вот хочешь, я для Агентства спонсором стану?

— Хочу, — ответил я.

— Я, блин, новейшими компьютерами Агентство обеспечу. Нормальный шаг, Андрей?

— Нормальный, Родя. Компьютеры нам нужны.

Э-э, да что там компьютеры. Я для Агентства комплекс построю: бетон, сталь, стекло. Двенадцать… нет, двадцать этажей.

Нормальный ход, Андрей?

— Замечательный, — говорю, — ход, Родя. Но двадцать, пожалуй, маловато… Двадцать пять не слабо?

— Запросто.

— И подземный гараж?

— Легко.

— Бассейн?

— Без проблем.

— А зимний сад?

— Как же без него! С пальмами и попугаями.

— Ну уж тогда и вертолетную площадку на крыше.

— И вертолет в придачу, — сказал миллионер, глубоко задумался, восхищенный дерзостью проекта, и — упал со стула. Да, не дай Бог получить наследство. Родя сунул кулак под щеку и засопел.

Ну что ты будешь делать? Я приказал миллионера-спонсора не будить, а сам поехал к Худокормову в больницу. Порадовать Яна Геннадьевича тем, что часы нашлись, да и преступники получат по заслугам.

Я совершенно искренне был уверен, что в деле поставлена точка, но…


(Окончание в книге «Агентство „Золотая пуля“»-8)

ДЕЛО О ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧЕ

Рассказывает Алексей Скрипка

«Скрипка Алексей Львович, 31 год, заместитель директора Агентства по административно-хозяйственной части. Убежден, что обладает врожденными талантами не только в области коммерции, но и в сфере журналистики. Требователен к соблюдению сотрудниками „Золотой пули“ правил внутреннего распорядка. Семейное положение — холост. Сверхкоммуникабелен. Внеслужебные отношения с сотрудницей Агентства Горностаевой В. И. довольно запутанные…»

Из служебной характеристики


Высунув язык, я прилежно рисовал на листе ватмана угрожающий плакат: отвратительная скрюченная «беломорина» перечеркнута красным крестом наподобие знака «Остановка запрещена». Рядом стоят: румяный я, нарисованный очень любовно, и румяный же Спозаранник, выписанный… ну, скажем, реалистично. Они оба провозглашают: «Черт с вами, курите! Но не отравляйте жизнь пока еще здоровым людям!»

Внизу приписано черным: «В соответствии с Указом президента курить на территории Агентства категорически запрещено!»

Отступив на шаг, я осмотрел свое произведение. Потом подошел и приписал к нижней надписи еще два восклицательных знака. Достали они меня, эти отравители атмосферы в Агентстве. И больше всех, между прочим, сам Обнорский, который упорно не желал расстаться с пагубной страстью и подписать многократно подпихиваемый мною приказ о материальной ответственности за курение в Агентстве. Потому что понимал, что больше всех платить придется ему.

Закончить свой труд я не успел, потому что в мой кабинет вошла Горностаева и, не успел я ее удержать, как она со стоном рухнула в кресло. Махнув рукой, я продолжил рисовать. А она немного последила за мной странным взглядом (у нее в последнее время все чаще какой-то странный взгляд) и сказала низким голосом (который тоже отчего-то стал низким только в последнее время):

— Леш, поговори с Обнорским.

— На тему?..

— На тему меня. — Она всхлипнула (что тоже стало в последнее время частым явлением). — Я больше не могу.

— Один мой знакомый очень боялся покупать жене белое и обтягивающее. И заставлял ее носить черное и просторное. Однажды они приехали в Запорожье и поймали машину, чтобы ехать к родственникам на Бабурку (это район такой). Жена села на заднее сиденье. А мой знакомый сел впереди. Когда они приехали и вышли, обнаружилось, что у жены сзади — огромная дыра на брюках. Оказывается, водитель долго возил на заднем сиденье протекший аккумулятор. Тогда-то мой знакомый понял — ни от чего в жизни нельзя застраховаться.

— Это ты к чему? — спросила она настороженно.

— Потом объясню. Так о чем я должен поговорить с Обнорским?

— Меня гноит Соболин.

— Это как? — спросил я и стал по-боксерски разминаться. — Кто смеет гноить мою женщину?

— Он поставил меня вне очереди, — серьезно и надрывно продолжала Горностаева. — Светкина очередь была заступать по психам…

Тут, пожалуй, самое время объяснить, что Соболин добился от Обнорского важного нововведения — все журналисты Агентства обязаны были отдежурить по неделе в должности «дежурного по ненормальным», которые все чаще одолевали «Золотую пулю» визитами, не говоря уже о письмах, факсах и телефонных звонках. Почетного права выслушивать весь этот бред лишены были лишь сам Обнорский, Агеева, да мы со Спозаранником. Но не из-за особой занятости вышеперечисленных. Просто опыт показал, что у нас четверых, как ни странно, совершенно не хватало такта и ума общаться с такими людьми. Скажем, Агеева, слушая человека (с кандидатской, между прочим, степенью), который рассказывал ей о новых способах тотальной слежки за ничего не подозревающими гражданами, — разоржалась так, что довела его до полного бешенства, и он расколотил всю посуду в кафе. Я собственноручно спустил с лестницы братка с поехавшей крышей — он утверждал, что барыга, которого он крышует, на самом деле — инопланетянин.

Из кабинета Спозаранника двоих увезли с сердечным приступом после перекрестного допроса, им учиненного. Что же касается Обнорского, то ему довелось принять всего одного клиента. Доподлинно никому не известно, что же между ними произошло, но Ксюша утверждает, что это была миловидная особа, считавшая себя ходячим «банком спермы» для великих людей. Видимо, в ее «список великих» попал и Обнорский. Во всяком случае, в тот день из кабинета шефа донесся такой рев и грохот, что наша охрана на всякий случай вызвала милицию, которая и увела растрепанную «банкиршу», а исцарапанный и всклокоченный Обнорский заперся в кабинете и до позднего вечера играл в нарды с Повзло.

В последнее же время с психами успешно конкурировали киношники во главе с шумным Худокормовым, которые расположились в «Золотой пуле» всерьез и надолго, дабы запечатлеть на кинопленке наши бессмертные творения — сборники новелл «Все в АЖУРе». Мы думали, что киношники отпугнут психов, но все вышло наоборот — психов в Агентстве стало еще больше. Видимо, они нашли своих «братьев по крови».

Горностаева продолжала:

— За эту неделю я выслушала семерых контактеров с инопланетной цивилизацией, двоих подвергшихся сексуальному насилию со стороны Президента, пятерых беременных от губернатора, причем из них двое — мужчины…

— Вообще-то сейчас осень, время обострений, — сказал я с состраданием. — Скоро будет легче…

Валя тихо заплакала.

— Леша, я ведь приличный репортер…

— Я, между прочим, тоже. Но, понимаешь, Валя… Есть такая работа — Родину защищать! В смысле обеспечивать бесперебойную работу нашего коллектива. И, как говорит наш любимый шеф, строить Собор мы должны сообща! Каждый камушек важен!

— Леша, я серьезно, — сказала она и заплакала громче. Это, кстати, тоже стало часто повторяться в последнее время, и я подумал, что надо бы поговорить с моим знакомым психоаналитиком. Бывшим замполитом, кстати говоря…

— А если серьезно, — сказал я, осторожно выписывая последний восклицательный знак, — просеивай информацию, отделяй мух от котлет. Может, что-то и попадется.

— В разговоре с забеременевшим от губернатора ветеринаром? — усмехнулась Валентина. — Да ты хоть раз…

В кабинет заглянула Завгородняя, прервав горностаевский порыв.

— Не целуетесь? — констатировала она удивленно. — Лады… Валька, тебя Соболин кличет.

Горностаева вздохнула и встала. Немного помедлив, она бросила на меня жалобный взгляд и направилась к дверям, утирая слезы.

— Валя, ты очень любила эту юбку? — спросил я.

— Почему «любила»?

— Ты села на баночку с тушью. И у тебя сзади теперь очень симпатичное пятно.

Горностаева ахнула и, изогнувшись, принялась разглядывать огромную кляксу на светлой юбке. Глаза ее вновь наполнились слезами. Я не мог остаться безучастным, особенно когда отметил, что Валя вопреки обыкновению (тревожный, кстати, факт) не обвинила в случившемся меня.

Я прищурился и сказал:

— Погоди-ка…— подойдя к креслу, я достал из его глубин полураздавленную пластиковую баночку с тушью. — Осталось еще немного. Повернись!

Через несколько минут бежевая юбка Горностаевой сделала бы честь любому модельеру, вручную расписывающему ткани, — нежные леопардовые пятна покрыли округлости моей дамы так естественно, как будто были там с момента покупки.

— Я с тобой пойду, — заявил я в припадке благородства и галантно предложил ей локоть.


***

В приемной Соболин разговаривал о чем-то с седоватым худым мужчиной в берете. Когда мы зашли, он, не обратив на меня никакого внимания, обрадованно заорал:

— Ну наконец-то! Вот, Василий Палыч, та самая Валентина Ивановна, о которой я вам рассказывал. Она вас внимательно выслушает и примет все необходимые меры.

Василий Палыч принялся недоверчиво разглядывать Валю. В особенности (что мне очень не понравилось) ее ноги. Осмотр его не удовлетворил, и он тихо зашептал Соболину:

— А вы уверены, что она… э-э… компетентна?

Мерзавец Соболин зашептал ему в тон:

— Доктор физико-технических наук.

Ведущий специалист спецотдела Администрации президента. У нас проходит педагогическую практику. — Он нагло подмигнул Валентине и громко сказал: — Валентина Ивановна, позвольте вам представить:

Василий Палыч Коровин. Физик-самоучка.

— Очень приятно, — мрачно улыбнулась Горностаева. И кивнула на меня: — Мой ассистент. Присаживайтесь.

Соболин наконец заметил меня и собрался было запротестовать, но я показал ему кулак, и он исчез.

— Я думаю, что нам следует разговаривать не здесь, — таинственно процедил Коровин.

— Полная звукоизоляция, тройное кольцо охраны, — компетентно успокоил его я.

Горностаева посмотрела на меня с благодарностью.

Коровин вздохнул и начал рассказывать.


***

На все про все мне хватило пяти минут.

Каширин вешал на стенку очередной портрет какого-то оскаленного монстра, а Зудинцев сидел за столом, внимательно изучая распечатки мобильных телефонов, когда дверь распахнулась и в нее, пропустив вперед секретного физика, зашел я. За нами плелась Горностаева. Указав физику на диван, я подошел вплотную к Каширину и сказал ему несколько слов. Он кивнул и вышел, а я повернулся к Коровину.

— Вот, Василий Палыч, наш секретный отдел. Сейчас все и решим.

Зудинцев посмотрел на меня внимательно, встал, присел к Коровину и молча пожал ему руку. Я сунул Михалычу несколько листков бумаги, исчреканных вдоль и поперек какими-то схемами, — те, что сунул мне перед этим сам секретный физик.

— Вот, полюбуйтесь, Георгий Михайлович… Спасибо Василию Палычу, а то бы так и не заметили. И кто бы отвечал?

— Да уж…— неопределенно сказал опытный Зудинцев.

— Как легко понять из этих расчетов, — продолжал я, напирая на слово.«легко», — Василий Палыч обнаружил критическую ошибку в электронных схемах наших ракет «земля-воздух». Да, Василий Палыч?

— Да, — скромно подтвердил Коровин. — Они не долетят.

— Докуда? — осторожно поинтересовался Михалыч.

— Ни докуда не долетят, — сокрушенно посетовал Василий Палыч.

— Нужно что-то срочно предпринимать, — пискнула Горностаева.

Зудинцев решительно встал и пошел к телефону. Набрав несколько цифр, он сказал в трубку металлическим голосом:

— Алло, пост номер один? Говорит Беркут. Немедленно отмените все пуски в квадрате ноль-пятнадцать!.. Не знаю. Как хотите! Это приказ. И немедленно соберите научный совет. Сейчас к вам подъедут.

Пока он разговаривал, Василий Палыч, побледнев от гордости, встал и расправил плечи.

— Спасибо вам, — с чувством сказал Зудинцев, повесив трубку, — товарищ… э-э…

— Коровин.

— …Товарищ Коровин. Вы согласитесь побеседовать с нашими научными специалистами?

— Ну разумеется…— горячо закивал физик. — Понимаете, плата наведения боеголовки в наших ракетах…

— Тс-с! Не здесь! — перебил его Михалыч.

— Да-да… Я понимаю.

Дверь открылась, и Каширин пропустил вперед двух санитаров и врача.

Здравствуйте, товарищи! — высокомерно поприветствовал их Василий Палыч и сухо пожал санитарам руки. — Поедемте, время не ждет. Георгий Михайлович, вы с нами?

— Нет-нет, — с сожалением отказался Зудинцев. — Не могу оставить пост.


Василий Палыч прищелкнул каблуками, и процессия вышла за двери.

А мы пошли в кафе. Когда мы утерли слезы и привели себя в порядок, я повернулся к Горностаевой. Ей отчего-то совсем не было смешно.

— Видишь, как просто? — спросил я у нее.

Но она не успела ответить — влетел Соболин.

— Везет тебе, Валюха, — хихикнул он. — Еще клиент подтянулся. Допивай, он тебя в отделе ждет.

Валя бросила на него такой яростный взгляд, что он примиряюще улыбнулся:

— Да ладно, сегодня же пятница! Это последний. Обещаю. На следующей неделе по психам дежурю я. Татьяна Петровна, кофейку…

Я кашлянул и, похлопав Горностаеву по руке, заявил:

— Соболин, будь друг, уступи его мне?

Соболин поглядел на меня, потом на Горностаеву и кивнул. Я поинтересовался:

— А что за клиент?

— Вот такой дед! Пчеловод!


***

Валя сидела за столом, подперев подбородок. Я расположился на диванчике, а «пчеловод» — дедушка, похожий на крестьянина с картины «Ходоки» — сидел посреди комнаты на краешке стула и робко излагал.

— Мы вашу «Явку с повинной» всегда читаем, Люська моя специально за ней на станцию ездит на велосипеде. А зимой — пешком.

— Люська — это жена ваша? — спросила Валя.

— Дочка. Я вдовец.

— Так что произошло у вас? — спросил я нетерпеливо.

— Да не произошло пока…— покачал головой дед. — Боюсь, что произойдет. Мы в Васкелово живем. Была дача. А как Верочка умерла, мы туда и вовсе перебрались. Люся у меня — инвалид второй группы, не работает. Пенсии у нас маленькие.

А за городом легче прожить, понимаете?

Огород посадили, кроликов завели, ну перебиваемся как-то…

Дед замолк и почесал лысину.

— Понимаю, — сказал я, начиная напрягаться. — И что же?

— Рядом с нами участок был заброшенный — на озере прямо, на отшибе. Там наши знакомые жили, старики совсем. Умерли в позапрошлом году, и стоял дом пустой…

А недавно там кто-то появился. Странные какие-то люди…

— Купили участок?

— Да нет, в садоводстве никто про них не знает. Участковому сказал — он обещал прийти, но, говорит, никак застать не может.

— И что же такого странного в этих людях?

Дед так тянул время и долго шамкал, что мне нестерпимо захотелось уже сейчас, не дожидаясь конца этой захватывающей истории, спустить его с лестницы.

Так вот ведь я и говорю. Во-первых, окна как стояли заколоченными, так и стоят. По дому опять же всегда какая-то работа есть, но никто не стучит, не пилит — тишина мертвая стоит. А по ночам ящики какие-то таскают, брезентом накрытые. И, главное… все время кто-то дежурит — вроде как охраняют. Но если кто приходит — не отзываются.

— Может, они там картошку хранят? — спросила Горностаева.

— Так ведь, может быть…— послушно кивнул он. — Да только позавчера загавкал мой Ганька в три часа ночи. Я и встал — все равно больше не засну. Смотрю в окно — к тому участку машина подъехала…

Оделся, пошел посмотреть. Спрятался за елкой — они ящики таскать стали.

— И что? — совсем уж нетерпеливо спросил я.

— Гранаты в таких ящиках возят, вот что! — неожиданно рявкнул дед. — В других, поменьше, — запалы, отдельно. А в этих — фанаты. РГД-5! Вообще-то я на Ржевском полигоне до пенсии служил.

— Угу, — сказал я, обрадовавшись тому, что пчеловод наконец-то дошел до сути. — Гранаты, значит… И что, дочка ваша тоже их видела?

— Нет, я ей не говорю. У нее сердце больное, чего волновать-то зазря?

Я уже открыл рот, но Горностаева предусмотрительно меня перебила:

— Получается, кроме вас, их никто не видел?

— Не знаю…— вздохнул дед.


***

— Слава Богу, — сказала Валя, когда пчеловод покинул Агентство.

— Почему? — спросил я. — Славный, по-моему, дедуля, да и тема вполне перспективная…

— Скрипка, ты что, чокнулся? — стала грубить Горностаева. — Какая еще «перспективная»? Ты что, не понимаешь, что это полный бред — гранаты, запалы?.. Ты же сам говорил: осень, пора обострений!

— А еще я говорил, что нужно «отделять мух от котлет», как выражается наш президент! — обиделся я. — И, по моему мнению, здесь есть за что зацепиться нормальному инвестигейтору! Вот и Соболин тебе подтвердит…— добавил я, увидев, что в кабинет входит Соболин.

Вовка изобразил крайнюю занятость и тут же попытался выскользнуть в коридор, но я железной рукой взял его за шиворот и быстренько, в трех предложениях, посвятил в суть дела.

Соболин помотал головой и вгляделся в висящую на стене карту Ленинградской области.

— Вот что значит «с кем поведешься»…— сказал он, почесав свою волосатую башку. — Да ну, Леха, чепуха это все. Васкелово — это ж тебе не Малые Говнюшки какие-нибудь! Место густонаселенное, все на виду… Ты что, не знаешь эту старую вохру? Да они на кого хочешь стучать готовы. На самом деле, кто-то возит стройматериалы, а что ночью, так халтурят, вот и все.

— В камуфляже? — спросил издевательски я.

Соболин ласково улыбнулся.

— Слушай, я у тещи на даче тоже в камуфляже хожу, и тесть в камуфляже, и сама теща. Удобно ведь.

Горностаева улыбнулась ему в ответ и засобиралась домой, но я не сдавался:

— Думаешь, этот дедуля приперся в город только для того, чтобы настучать на соседей?

— Ну он же не в ГУВД приехал, а к нам.

Значит, прославиться хочет… Топайте домой, я сегодня остаюсь — Обнорский просил подправить сценарий по моей новелле.

Приятного уик-энда.

Он легкомысленно щелкнул пальцем по карте и сел за компьютер. Валентина сгребла со стола в сумочку пару килограммов всяких женских мелочей и пошла к выходу.

Я пожал плечами — ленивцы. Одно слово, ленивцы.


***

Пройти через коридор было не трудней, чем преодолеть полосу препятствий какого-нибудь элитного спецподразделения.

На полу валялись кабеля и шланги, все подоконники были усыпаны окурками, во все стороны шлялись какие-то люди и орали так, будто на свете не существовало телефонов, а им всем непременно нужно было связаться с другим городом. Так в наших помещениях снималось кино, про нас же, любимых.

Все вопросы о том, каким образом киношники создадут мой неоднозначный образ, сами собой отпали, как только меня познакомили с исполнителем этой роли.

Стас Красневич произвел на меня столь неизгладимое впечатление, что я чаще стал поглядывать в зеркало, пытаясь обнаружить в себе те неисчислимые достоинства, которые он старательно изображал на съемочной площадке. И, кстати, я был чуть ли не единственным сотрудником «Золотой пули», который при виде «своего» персонажа не пускал ядовитую слюну и не исходил бешенством.

Мы прошли сквозь полосу препятствий с наименьшими потерями: Валя чуть не сломала каблук, а я опрокинул какой-то фонарь на столик гримера — только и всего. Благополучно выскользнув из Агентства, мы сели в мою машину.

Горностаева напряженно молчала. Нужно было разрядить обстановку.

— Был у меня один приятель, — начал я бодро, — учился на киноактера. И однажды ему досталась роль глухонемого. Он поставил перед собой задачу идеально подготовиться к съемкам и решил не разговаривать неделю. Мало того, он еще и ничего не слышал — поскольку вставлял в уши специальные затычки. Он уже начал находить особую прелесть в состоянии глухонемого, как вдруг выяснилось, что его жена полюбила другого мужчину и бросает его с дочкой, престарелой тещей и собакой породы бобтейл. Но выяснилось это лишь после того, как он вновь обрел способность слышать и говорить. И как ты думаешь, что он сказал первым делом?

Горностаева посмотрела на меня грустно и спросила:

— Что ты сказал?

Я понял, что нужно принимать более эффективные меры.

— Валя, тебе нужно взяться за это дело.

Валя, отвернувшись, смотрела в окно.

— Склад оружия в Васкелово? У всех на глазах? Чушь это, Леша, прав Соболин.

— А я считаю, что, просеяв информацию, можно выйти на что-то…

— Да не тот это случай, Скрипка, не тот. Вон у моего знакомого на даче вообще полтанка стоит. Участок такой в Синявино получил. И что теперь?

— Ладно, — мирно согласился я.

— Что «ладно»?! — совершенно нелогично взвилась Горностаева. — Сами хотите, чтобы у людей глаза горели, про Соборы всякие болтаете…

— Сейчас зажжем тебе глаза, — весело заявил я. — Поехали в «Пассаж» юбку покупать!

— Гад, — коротко сказала моя любимая.

Я засмеялся и повернул на Садовую.


***

Я стоял у примерочной с целой охапкой юбок. Когда с шумом раздвинулись занавески, мне стало видно Горностаеву в такой позе, что я поморщился и снова их задернул. Сунув в примерочную следующую юбку, я не удержался:

— Валь, а давай завтра на природу съездим? Суббота же!

— Давай, — сдавленно отозвалась Горностаева. Чего-то там у нее, видно, не застегивалось. — Агеева в Павловск приглашала…

Она вновь показалась в щели между занавесок, теперь уже в каком-то монашеском обличье. Я помотал головой.

— С Агеевой не поеду. Вот эту, — я подал ей очередную юбку.

— Ой, эта хорошо, — донеслось из-за занавесок через пару минут кряхтения и сдержанной ругани, — только блузки у меня к ней нет… Девушка, а подберите, пожалуйста, какую-нибудь белую блузочку, попрозрачнее…

Продавщица, стоявшая рядом, кивнула и отошла. А я, наоборот, зашел.

Такая — в одной легкой юбке и прикрывающая руками полную грудь — она нравилась мне гораздо больше. Совладать с собой мне помогло деликатное покашливание продавщицы. Пришлось выйти.

— Как насчет Васкелово? — спросил я.

Горностаева высунулась из примерочной и посмотрела на меня как на идиота.

Мне ничего не оставалось, как округлить глаза и разудало заявить:

— Покупаем! Только ничего не снимай!


***

Сидя в электричке, я разговаривал сам с собой. Эта привычка появилась у меня после истории с женщиной-вамп Ингой Дроздовской, из-за которой я чуть не приобрел раннюю седину и едва не потерял Горностаеву…

— Куда я еду? На этот простой вопрос довольно просто ответить— в Васкелово. А зачем? Вопрос некорректный, скорее, «в результате чего?» Ну и «чего»?

Очередной ссоры с Валентиной Ивановной Горностаевой. На почве?.. На почве отсутствия взаимопонимания и уважения друг к другу.

— Сам-то понял, чего сказал?

— Да не очень…

— Билет есть? — Этот вопрос донесся откуда-то извне, и я не сразу на него среагировал.

Показав контролеру билет, я вновь погрузился в себя, избрав другую форму внутреннего общения, — больно уж странно смотрела на меня сидящая напротив девушка с корзиной. Из корзины время от времени показывалась пушистая голова огромного кота. Кот посматривал на меня странным немигающим взглядом, и я мысленно стал обращаться к нему.

«В сущности, дело было так, дорогой котик! Мы приехали ко мне с твердым, как мне казалось, намерением незамедлительно заняться любовью. Зря зеваете, уважаемый, этим мы еще недавно занимались с очень большим удовольствием, но…

Что-то изменилось в последнее время, не зря я волновался. В самый ответственный момент Горностаевой приперло поговорить со мной о чем-то важном. Понимаешь, наши дамы частенько норовят завести беседу в самое неподходящее время…

Короче говоря, мне пришлось встать, принести «попить», отреагировать на «что-то покурить захотелось» и покивать на «прости, я что-то не в форме».

Не обязательно так нагло потягиваться, лохматое ты чудище, когда разговор идет о самом сокровенном…

Сперва она разрыдалась. Потом снова завела волынку про несостоявшуюся журналистскую карьеру и издевательства начальства. Затем изящно перешла на мою «толстокожесть» и отсутствие элементарной чуткости. Ну а дальше мы поругались.

Да, конечно, не следовало мне снова приводить в пример это злосчастное Васкелово, но ведь она первая заговорила об отсутствии настоящего дела!

И не надо жмуриться, глупый ты кот, — тут ведь дело принципа! Как говорит наш любимый Обнорский: «Расследований нет там, где нет расследователей!» А это значит, что нельзя отбрасывать информацию, какой бы глупой она ни показалась сначала. На это Горностаева сказала, что раз так, я должен был отправиться в Министерство обороны с безумным физиком Коровиным. А я позволил себе несколько грубое сравнение жопы с пальцем, заявив, что она их путает. Видимо, то, что мы лежали в постели, придало этой фразе некоторую двусмысленность — и Горностаеву понесло. Следуя извечной женской логике, она припомнила мне все: Ингу, жену профессора Бессонова, гримершу съемочной группы Лялечку и в довершение всего приплела туда же Завгороднюю, к которой я, видит Бог… Конечно, нахальное ты животное, я был не прав, напомнив про Гарри Два Ствола, но это же была чистая самооборона!

«Катись в свое Васкелово!» — сказала она и снова зарыдала. Вот я и качусь…

А на хрена? Сам не знаю».

Кот смотрел на меня с издевкой, было видно, что он со мной не очень-то солидарен.

«Станция Васкелово!» — сказал репродуктор.

Я встал и застегнул куртку.

— Умный у вас кот, — дружелюбно сказал я девушке с корзиной.

— Это кошка, — возразила она.

— А, ну тогда все ясно, — озадачил я ее окончательно и вышел из вагона.


***

Сверившись с адресом деда, записанным на бумажке, я заглянул во двор.

— Эй! Хозяева дома?

Залаяла собака. Из сарая, стоящего рядом с домом, вышла полная женщина, тяжело опираясь на палку.

— Вам кого?

— Вы Людмила? — догадался я.

— Да. А вы ко мне?

— Я вообще-то к Алексею Ивановичу.

Он дома?

— Нет. — Она отворила калитку и сделала приглашающий жест. — Папа в Сосново поехал, к сестре. Вечером вернется…

А у вас что-то срочное?

— Да нет, просто мимо проходил, дай, думаю, зайду.

Так заходите, чаю попьем. — Она вновь махнула свободной рукой.

— Нет, спасибо, — отказался я. У дома надрывался лохматый кобель, а может, и сука. «Собаки мне только не хватало», — подумал я, и вслух сказал: — Я пойду. А как к озеру пройти, не подскажете? Говорят, там очень красиво.

— Красиво, правда. А вот до поворота пройдете и налево — там сами увидите.

— Спасибо!

Я пошел по заросшей дорожке, совершенно не понимая, зачем я это делаю. За поворотом показалось озеро — такое красивое и печальное, что я тут же решил вернуться домой и помириться с Валей. Вот только посмотрю на этот дурацкий дом и поеду… Лучше бы я поехал сразу.


***

Я шел вдоль забора, тянувшегося до самого берега. Заметив кривую раздвоенную рябину, я забрался на нее и заглянул во двор.

На небольшом участке стоял заброшенный темный домик, ставни заколочены, тропинка к крыльцу притоптана, справа от дома небольшой сарайчик, дверь которого забита крест-накрест. Я посмотрел на крышу — труба не дымилась. Дом выглядел абсолютно нежилым.

Все было так, как и описывал старик.

Я спустился и пошел вдоль забора. На калитке висел новенький замок и сверкали крепкие недавно смазанные петли. В этом не было ничего странного, тем более преступного, и я еще раз подумал, что сейчас развернусь и уеду домой. Но тут, как на грех, мне на глаза попался крепкий чурбан, валявшийся под кустами. Я подкатил его к калитке и встал на него, взявшись руками за доски. Заглянув во двор, я заорал что есть мочи:

— Есть кто-нибудь?

Тишина. Я огляделся по сторонам, встал ногой на замок и перебрался через калитку.

Еще раз оглянувшись, спрыгнул. Фиг его знает, зачем.

Подойдя к дому, я громко постучал в дверь.

— Есть тут кто живой? Ау!

Снова никто не отозвался, и я несколько раз подергал дверь. Она была закрыта. Я спустился с крыльца и попытался заглянуть в наглухо забитые окна — ничего.

Я направился к сарайчику, с трудом пробираясь по заброшенным грядкам. Подойдя, я посмотрел в щелку. Из забитого окошечка под потолком в сарайчик пробивалось немного света — были видны лопаты, грабли, мешки с песком. Короче, ничего необычного.

Можно было ехать домой. Я выпрямился, и в этот момент началась гроза. Мне не повезло — молния угодила прямо в меня, да так, что из глаз посыпались искры, и я даже не успел удивиться самому факту этого природного явления в столь позднее время года. Короче говоря, я просто отключился. А может быть, и умер — какая разница…


***

Башка болела так, что, казалось, разорвется на части. Открыть глаза было очень трудно, на них кто-то приклеил по килограммовой гирьке. А когда я их все-таки открыл, то выяснилось, что прямо передо мной стоит человек в камуфляже, черной, надвинутой на глаза, шапочке и темных очках. Лица его не было видно из-за очков, поднятого воротника ватника и не желающего нормально работать зрения.

— Что вам тут надо? Кто вы? — почти вежливо спросил он. Звуки его голоса бухали по моим барабанным перепонкам, как фанфары военного оркестра.

— А… Я…— Мой мозг потихоньку идентифицировал этого мужика с «молнией» и искрами из глаз. Жаль, что это была не гроза. — Я из риэлтерской фирмы «Фазенда»…

Кажется, этот участок продается… Мне соседи сказали…

— Документы есть?

Я попытался пошевелиться, но у меня ничего не получилось — эта очкастая сволочь успела меня связать. «А то ты не проверил!» — подумал я и на всякий случай замямлил:

— У меня нет… Я дома оставил. У меня тут дача недалеко, на Широкой улице…

А вы кто — хозяин?

— Риэлтеры через забор не лезут…— мудро заметил очкарик и, словно прочитав в моих глазах упрек насчет проверки документов, полез в мой карман. — Сейчас разберемся…

В его руках появились мой мобильный телефон и портмоне. Открыв его, он достал удостоверение и присвистнул:

— Риэлтер, значит… Из Агентства журналистских расследований? — Он смачно сплюнул на пол. — Твою же душу мать…

Я прикрыл глаза, пока он смотрел на меня, играя желваками.

— Что дальше? — обратился он то ли ко мне, то ли к себе.

— Был у меня знакомый, — сказал я невинно, — промышлял по молодости скромным разбоем. Ходил вечерами на плохо освещенную платформу станции «Пискаревка» и вырывал из рук зазевавшихся дачниц хозяйственные сумки. Все было хорошо, и он даже ни разу не попался, но однажды в такой вот выхваченной сумке он нашел запечатанную папку с грифом «Совершенно секретно». «Что дальше?!» — спросил он таким же тоном, как и вы, любезный…— Мужик посмотрел на меня с изумлением. — Кстати, в КГБ, куда он отнес свою страшную находку, рассчитывая на серьезное поощрение, его сильно побили, а потом сказал и, что это — все шифры Северного флота. Долго он искал впоследствии ту злосчастную «дачницу», но это уже совсем другая история… Вам солнце глаза слепит, что вы в очках?

Мужик мотнул головой и, сорвав с себя шапку, быстро затолкал ее мне в рот. Потом вылетел из комнаты, крепко заперев дверь и прихватив мой мобильник. Я решил осмотреться. В доме было темно, сквозь заколоченные ставни пробивались узкие полоски света. Остатки обоев, полуразваленная печка, под которой сиротливо краснел спиралью доисторический рефлектор, да сломанный стул — вот и вся обстановка, не считая пружинной солдатской койки, к которой я был привязан. Причем привязан так себе — руки стянуты нешироким ремнем и прикручены к хлипкой спинке, ноги связаны моим же шарфом, один конец которого примотан к сетке.

Послышались какие-то звуки, будто кто-то звенит ключами или бряцает кандалами.

А потом под полом что-то бухнуло, и оттуда донесся загробный голос:

— Иваныч? Заводи свой драндулет и срочно сюда!.. Случилось! Спалились мы, вот что случилось!.. Как же, блядь, он выключается?..

Я был очень горд, что мой старенький «Сименс» работает даже в подполе, а в том, что незнакомец воспользовался именно им, я не сомневался — последняя его фраза могла относиться только к моему непокорному телефону.

Однако пора было прощаться с этим гостеприимным домом, и я стал принимать меры. Обернувшись, я увидел металлические шарики на спинке кровати. На одном из штырьков шарика не было — торчал только штырек с резьбой.

Я выгнулся, насколько возможно, стараясь зацепить кляп за этот штырек. После нескольких неудачных попыток шапка наконец зацепилась, и я смог отдышаться, а также прошептать несколько приличествующих случаю слов. После пяти-шести рывков мне удалось отодрать шарф, связывающий мои ноги, от сетки. Теперь нужно было дотянуться до рефлектора.

Сам себе напоминая Бонивура, я сполз с кровати, сильно рискуя вывихнуть плечо, но другого выхода у меня не было. Мужик пока что глухо бряцал в подвале чем-то металлическим, но я прекрасно понимал, что он вот-вот вернется.

Наконец мне удалось задеть рефлектор носком ботинка и немного подвинуть его к себе. Шарфик был уже и так безнадежно испорчен, поэтому, прислоняя его к раскаленной спирали, я думал только о джинсах. Шарф меня не подвел и быстро стал тлеть — через несколько мгновений я освободил ноги.

С грацией беременной каракатицы (которую я, кстати, никогда не видел, но почему-то ярко себе представлял) я взгромоздился обратно на кровать. В прихожей что-то грохнуло. Отчаянно спеша, я совершил какой-то невероятный кульбит, кувырнувшись вперед и пропустив ноги между связанных рук. Труднее всего проходила задница, но дверь уже открывалась, и я прибавил темп. Пытаясь отдышаться, я стал грызть ремень, связывающий руки, но дверь уже открылась, и мужик удивленно протянул:

— Прям Давид Копперфильд какой-то!

Ну сейчас мы тебя покрепче прикрутим…

Он вытянул руки вперед, видимо, опасаясь, что я двину его свободной ногой, но я неожиданно обнаружил, что, благодаря моим усилиям, спинка кровати совершенно расшаталась, и в моих связанных руках, откуда ни возьмись, появился выскочивший из нее прут.

Нужно ли говорить, что я вложил в этот удар всю силу, на которую был способен.

Он пришелся прямо по очкам, которые разлетелись на кусочки с таким хрустом, что я даже немного пожалел нос, на котором они сидели.

Мужик рухнул на пол, обливаясь кровью, а я помчался к дверям, разыскивая по дороге что-нибудь, обо что можно было бы разрезать ремень.

Выскочив в предбанник, я тут же наткнулся на топор, который после недолгой борьбы согласился укрепиться между моими дрожащими коленями лезвием кверху.

Через пару минут руки оказались на свободе. И первое, что они сделали, это торопливо забили крест-накрест свою несостоявшуюся темницу с пленником внутри.

Вогнав по самую шляпку последний здоровенный гвоздь, больше напоминающий сваю, я вспомнил, что вместе с мужиком замуровал и мобильник. Я был сильно разочарован своими умственными способностями, но сил на его извлечение у меня уже не было.

Я бросился к входной двери и попытался ее распахнуть, но тут меня ждало еще одно разочарование. Она была заперта, причем с моей стороны не было замка — просто замочная скважина и никакого ключа…

Пришлось вернуться за топором.

Но только я как следует размахнулся — за дверью послышались голоса.

— Может, там уже засада, а, Иваныч? — услышал я молодой срывающийся голос.

Я замер, а невидимый Иваныч рявкнул:

— Тихо ты! Старый, у тебя ключи?

Нужно было убираться. Но куда? Снаружи зазвенели ключи, и я попятился назад. Слава Богу, Старый не помнил, какой именно ключ подходит к этому замку. Поэтому у меня было несколько лишних секунд на исчезновение. Продолжая пятиться, я лихорадочно осматривал все щели, куда можно было бы запихнуться. Но все имеющиеся в наличии были для этого непригодны. Вдруг моя нога запнулась обо что-то, и я, невольно вскрикнув, повалился на пол, как куль с дерьмом. Перед моим носом оказалась щеколда на крышке подпола. Снаружи все затихло, и третий голос осторожно сказал:

— Вроде ноет кто-то…

— Открывай! Быстро! — скомандовал Иваныч.

Совершенно не соображая, что делаю, я откинул крышку подвала, швырнул туда топор и скользнул следом, больно ударившись обо что-то большое и остроугольное.


***

Задержав дыхание, я прижался к какой-то стенке — на ощупь казалось, что она сложена из деревянных или фанерных панелей.

Мне приходилось сдерживаться, чтобы не застонать, — нога болела страшно, и штанина, насколько я мог убедиться, основательно намокла от крови.

Дрожа от напряжения, я отыскал на земляном полу топор и попытался нащупать какую-нибудь скобу на внутренней стороне крышки, чтобы запереть ее изнутри. Но ничего такого мне не попалось, и я просто сжал топор покрепче и прислушался.

Наверху топтались несколько человек.

Пару раз они наступали на крышку, не пытаясь ее поднять, но я понимал, что рано или поздно они ее все-таки поднимут.

И что тогда будет…

Шаги удалились куда-то влево, и голоса принялись негромко переговариваться.

Я осторожно провел ладонью по стенке и обнаружил, что по высоте она заканчивается чуть ниже моего роста. Нагнувшись и пошарив руками по сторонам, я определил, что стою в узком проходе между штабелями каких-то ящиков. Вспомнив рассказ пчеловода, я понял, что это те самые ящики с оружием. Такое соседство подействовало на меня угнетающе. Зато обрадовало другое — на крышке одного из ящиков я нащупал что-то продолговатое и шершавое. Какая удача — это был фонарик! Есть Бог на свете!

Включив фонарик, я мгновенно оценил обстановочку — этот подпол был полноценным филиалом главного оружейного склада ЛенВО, на котором мне как-то приходилось бывать. Обширная, метров на тридцать квадратных, площадь была битком забита ящиками с гранатами, запалами, автоматами Калашникова и запчастями к ним. Между ящиками были оставлены узкие проходы, что меня несколько обнадежило, — здесь можно было держать оборону и с одним топором. Даже если у них было огнестрельное оружие, вряд ли они рискнули бы его применить, учитывая начинку подвала. Подумав об этом, я поостерегся осматривать подробно весь арсенал, поскольку был не очень-то опытен в отношении оружия.

Сориентировавшись, я понял, в каком месте подпола находился Очкарик, когда звонил по моему мобильному, и осторожно двинулся в сторону приглушенных голосов, зная на практике, какова акустика в этом домишке.

Тем временем наверху все затихло. Я уже успел испугаться, что меня открыли, но тут послышался тихий стон. Доносился он, естественно, из забитой мной комнатки. Шаги загрохали в ту сторону, и после паузы раздался сухой треск. Видимо, кто-то из новоприбывших засадил ногой по забитой двери.

Определив на слух, куда она распахнулась после этого удара, я снова назвал себя полным мудаком, поскольку понял, что десять минут назад забивал снаружи дверь, которая открывается вовнутрь…

— Лысый?! Ты чего?.. — заревел уже знакомый мне голос Иваныча.


***

В голове у меня так шумело от напряжения, что я слышал отнюдь не все, о чем разговаривали эти засранцы. Обливаясь потом, я как можно тише вскрывал ящики, понимая, что их содержимое — мой, возможно, единственный шанс. А наверху с пристрастием допрашивали успевшего прийти в себя Очкарика, которого они называли Лысым.

— Где же эта сука теперь? — недоумевал Иваныч.

— В ментовку бежит, как пить дать…— хрипел Лысый.

— А где тут ментовка-то?

— На станции есть менты, — вступил в разговор Старый.

— Что-то мы никого по дороге от станции не видели…— засомневался третий голос.

— Да они бы давно уже здесь были, — возразил Иваныч, и я понял, что он у них за старшего. — Ты не бил его, случаем?

— Не успел особенно. Сейчас — убил бы, падлу.

— Убил бы…— передразнил Иваныч. — Убийца хуев! Как же ты ключи-то ему просрал?

— Что, он у меня и ключи спер, паскуда?! — простонал Лысый. Я похолодел. — Не, ключи на месте…

— А кто ж тогда двери-то запер? А?.. — хохотнул третий и осекся.

«А вот это уже конец», — подумал я и услышал, как наверху кто-то вскочил.

— Старый, на чердак, быстро! — стал командовать Иваныч. — Васька, чулан проверь! Найдете — бейте сразу! Но без мокрухи, поняли?

Шаги загрохотали по всему дому.

— Вот дурак…— сказал Лысый.

— Ты-то умный, — оборвал его Иваныч. — Чего с товаром будем делать?

— Вывозить надо срочно.

— На чем, блядь, вывозить? Мы тут и за десять ходок все не вывезем!

— Главное, волыны вывезти и гранаты.

Остальное — как получится.

— Как полу-у-чится… Твою мать!

Тут «поисковая группа» вернулась в комнату, и я утроил усилия. Мне кое-что удалось отыскать, и теперь я лихорадочно соображал, что же мне с этим делать — времени у меня оставалось минуты две по самым оптимистичным расчетам…

— Нет нигде, — спокойно сказал Старый.

— Что же он, сквозь землю?.. — взвился Иваныч и замолк. — Ну, бля-а-а…

Я прямо-таки увидел, как он выскочил из комнаты и, остановившись перед крышкой подпола, присел на корточки.

За ним прибежали остальные, и даже, судя по кряхтению и стонам, притащился Лысый.

— Ты что, мудила, замок открывал? — близко-близко прошипел Иваныч, обращаясь, видимо, к Лысому.

— Хотел волын взять, припугнуть гандона…— заныл Лысый. — А он там греметь стал, ну я пошел проверять и…

— Кино…— хихикнул Иваныч и постучал в крышку подпола. — Эй, красавец!

Таиться дальше было ни к чему, и я сказал как можно спокойнее:

— Открывать не советую, я растяжку поставил…

— Молодец! — похвалил Иваныч. — Кто ж тебя научил?.. Ты что там, ящики какие-нибудь открывал?

Я промолчал, и правильно, поскольку вопрос, оказывается, адресовался Лысому.

— Всю последнюю партию…— прогнусавил тот. — Сам же сказал — пересчитать…

Иваныч тихо выматерился и снова обратился ко мне:

— Не темно тебе там, сынок, не холодно?

— Нет, спасибо, твой дебил мне тут фонарь оставил! Так что я и запалы нашел, и патроны, и рожки!.. Не извольте беспокоиться!

Руки затекли, но я должен был это сделать. Укрепив фонарь между ящиками, я тупо смотрел на автомат Калашникова с коротким прикладом, который положил перед собой на ящик с патронами. Рядом лежали затвор и заряженный магазин. Но я ни хрена не помнил, что куда вставляется.

«Ну давай, Леха, вспоминай военрука, двоечник хренов!» — я ругал себя последними словами, но толку от этого было немного. А Иваныч уже собирался поднять крышку… «Газоотводная… Так… Затвор…

Рычажок… Пружина…» Пальцы дрожали, пот заливал мне глаза. Чтобы потянуть время, я безостановочно тарахтел:

— Один мой знакомый служил в Чечне. И там его научили ставить растяжки.

Так после возвращения он всю квартиру оборудовал этими растяжками, говорил, что надежней любой сигнализации. Правда, вместо гранат он использовал другие устройства — то водой обольет, то краской заляпает… Первой, кстати, подорвалась теща. И все быстро пришлось свернуть.

— Не верится мне что-то, сынок, насчет растяжек…— подтвердил мои худшие ожидания Иваныч. — Да и оружие надо сначала к бою приготовить, а?

И тут у меня получилось! Я неожиданно ловко справился с газоотводной трубкой, влепил куда надо затвор и прищелкнул крышку.

— Так попробуй, чего там? — гостеприимно предложил я, воткнув рожок.

— Попробую, пожалуй…— добродушно сказал Иваныч.

Я передернул затвор, почти физически почувствовав, как патрон ушел в патронник.

— Будешь пролетать над Питером, не обосрись! — посоветовал я, сняв автомат с предохранителя и поставив его на автоматическую стрельбу (уроки нашего военрука вдруг всплыли в голове с предельной четкостью). — Город культуры все-таки!

— Слышь, Иваныч, он же бешеный, — зашептал Лысый. — Хрен его знает, чему их там в «расследованиях» этих учат?

— А, блефует, сука, — уверенно возразил Иваныч. — Умирать-то никому не хочется. Эх, етит твою мать…

Услышав, что он пытается поднять крышку, я что есть силы нажал на курок.

В крышке появилась дыра, и я на секунду увидел очумелое лицо Иваныча — худое, бородатое и до смешного испуганное. Он рухнул на пол, и я почувствовал себя каким-то Рэмбо и сдуру шмальнул еще разок в образовавшуюся дыру.

— Ты что, гнида, делаешь?!! — завизжал Лысый. — Там гранат штук триста, мы ж на воздух взлетим!

— Я и говорю — будете лететь, не срите, где попало!

— Эй, слышь? Чего ты хочешь? — торопливо заговорил Иваныч, по-прежнему уткнувшись мордой в пол.

Я сидел на земле с автоматом в трясущихся руках и тяжело дышал.

— Вызывайте УБОП! заорал я и вспомнил рассказы Обнорского, замуровавшегося как-то в подвале у одной сволочи, — к нему тогда привели подставного мента. — Они мне сунут три удостоверения, и я их впущу. А сами можете валить!

— Срываться надо, пусть пыхтит там, захлопнутый…— заговорил откуда-то издалека осторожный Старый, и по его говору стало понятно, что он блатной. — От этого погреба уже тайгой пахнуло.

— А ты за товар жопой своей расплачиваться будешь, придурок? — шумно отползая, прокряхтел Иваныч.

— Язык не бережешь, — спокойно ответил Старый, полностью оправдывая мои предположения. — Хлопотно жить будешь.

А на это я не подписывался. И работу свою сделал. Так что гони долю, я теряюсь!

— Вали! — зло крикнул Иваныч. — Бабки получишь завтра, как договаривались.

Вали отсюда!!!

— Мальчики, не ссорьтесь! — томным пидорским голосом пропел я. — И звоните в УБОП наконец. Я уже соскучился.

Наверху сплюнули, и раздался голос Старого: «Васек, теряемся!» Хлопнула дверь.

Я облегченно вздохнул — только блатных мне не хватало!

— Сынок, послушай, — после паузы заговорил Иваныч. — Там, где ты засел, — товар. Лимона на два баксов… Хочешь в долю?

— Хочу в УБОП! Там такие мальчики…

— Ах ты, сука!!! — заорал он, и его тень вновь показалась в проломе.

Не долго думая, я вновь полоснул очередью по доскам.

Наверху стало тихо, потом послышался громкий шорох — Лысый с Иванычем по-пластунски поползли в кухню. Усмехнувшись, я направился за ними, прямо под прогибающимися досками. Честно говоря, я едва удерживался от желания выпустить еще пару очередей…


***

Лысый надсадно кашлял, привалившись к стене.

— Эти-то, блатные, ушли…— просипел он. — А мы тут вроде как заложники у террориста. Нужен этот, как его… по телеку еще… специалист по переговорному процессу…

Он хрипло засмеялся. Иваныч переспросил:

— Кто-кто?

— А…— оживился Лысый. — Ну приезжает такой с мегафоном и давай террористов разводить. Мол, ваши требования выполняются, деньги везем, то-се… Родственников привозят, чтоб те их, значит, уговаривали.

— Родственников?.. — помолчав, протянул Иваныч. — Как там его зовут? Алексей…

Я сплюнул, вспомнив об удостоверении и мобильнике. А Иваныч, судя по шуму, вновь пополз на карачках. Остановившись на безопасном расстоянии от подпола, он ласково заговорил:

— Леш! Слышь, Леша!

— Чего надо? — отозвался я. — Телефончик УБОПа подсказать?

— Давай обсудим альтернативный вариант! — продолжал «переговорщик». — Ты сейчас на нервах весь. В запале. А у тебя небось мама есть или невеста?

— А при чем здесь невеста? — спросил я, «заглатывая наживку».

— Значит, свадьба скоро, так? — рассудительно заговорил Иваныч. — Деньги нужны… А у нас сто тысяч баксов для тебя отложены! Решили мы так! Может, это…

Обсудишь с невестой ситуацию? Пусть подъедет, поговорим, а?

— Ага, чтобы вы ее в заложники взяли? — недоверчиво протянул я. — Хрен вам!

— Да пойми ты, глупый, — жарко заговорил Иваныч, — нам заложники не нужны, нам вообще проблемы не нужны!

Нам товар нужен! У нас тоже дети дома, нам заработать надо! Давай невесте позвоним, а? Она у тебя кто?

— Воспитательница…— сказал я, вспомнив горностаевскую племянницу.

— Ну видишь! — обрадовался доморощенный психолог. — Небось нищая, как церковная мышь… Да и ты небось от ста кусков не отказался бы, а?

— Почему это нищая? — обиделся я. — У нее даже мобильник есть!.. Я ей на день рождения подарил, «бэушный»! — Я молил Бога, чтобы эти козлы мне поверили. — Ладно, дайте мой телефон!

— Э-э, нет, — сказал Иваныч и, судя по звуку, сел поудобнее. Расслабился…— Чтоб ты милицию вызвал? Ты номер скажи, а я с ней сам поговорю…

— А где гарантия, что она милицию не вызовет? — спросил я.

— Ну это уж мои заботы! — ответствовал Иваныч и мирно хихикнул.

— Ладно, — решился я. — Набирай…— и продиктовал номер горностаевской трубки. — Только при мне давай звони, чтоб я слышал!

— Ладно! — добродушно откликнулся Иваныч, и наверху запиликали кнопки.

Теперь мне оставалось только уповать на Вал юшки ну сообразительность.

— Алло? Валентина Ивановна? — закричал Иваныч, и я замер. — Это вас из медпункта беспокоят… Поселка Васкелово!.. Да! Да, насчет Алексея Львовича! Он тут случайно ногу сломал… попросил вас подъехать. Что? А сам он сейчас на перевязке, болевой шок, знаете ли… Да… Подъедете? Ага, адрес диктую…

Я привалился к ящику и закрыл глаза.

Впервые за весь день мне стало по-настоящему страшно. Валя-Валя, во что я тебя вписал? Дал бы телефон Шаха или Обнорского на худой конец… Но было поздно.

Объегорил меня Иваныч, и что теперь будет — одному Богу известно…

Иваныч кашлянул.

— Слышь, Леша, подъедет твоя раскрасавица. — Он был явно доволен собой. — Думаю, договоримся. Может, выйдешь, чайку попьем?

«Скрутят они Горностаеву, — подумал я. — Потому что Леша Скрипка оказался полным мудаком».

— Черта с два! — зло крикнул я. — Сначала деньги, потом и чайку можно!

— Ну как знаешь, — спокойно согласился Иваныч, предвкушая свой триумф. — Мы с ней так договорились: до станции сама доберется, а там позвонит.

Я ее встречу.

— Слышал, — вяло сказал я. Хоть бы стрельнул пару раз, пока они болтали — все бы лучше было…

— Может, свалим, пока не поздно? — зашептал Лысый.

Иваныч не обратил на него внимания.

— А когда свадьба-то, Леша?

Я не ответил. Мне было тошно…

Часа через два, когда наконец зазвонил телефон, я был уже на пределе. Сидя с автоматом в руках, я мысленно заклинал Валю не ездить ни в какое Васкелово, обидеться на меня смертельно и не ездить.


***

Иваныч стоял на крыльце, жадно затягиваясь «беломориной» и поглядывая на часы.

Зазвонил телефон, и он неуклюже нажал на «прием».

— Але?

— Але, это фельдшер? — спросила Горностаева.

— Да-да!

— Что-то почти ничего не слышно…

Але!

— Але, я вас слышу, вы где? — орал псевдофельдшер.

— Там помехи какие-то…— злилась Горностаева. — Выйдите на открытое пространство! Але, але!

Иваныч сделал несколько шагов по тропинке:

— Але!

— Вот сейчас чуть получше… опять пропали… Але!

— Але, слышно? — Иваныч сделал еще несколько шагов.

— Да еще отойдите, — просила Валя. — Там помехи какие-то… Але!

Иваныч подошел к калитке и завопил что есть силы:

— Але! Так лучше? Вы где?..

— Да, теперь хорошо!.. — сказала Горностаева и отключилась.

В ту же секунду с калитки на Иваныча обрушился боец СОБРа. А с забора ссыпались еще десятка полтора и побежали к дому.


***

Ничего этого я не видел. Да и слышал только отчасти. А узнал подробности уже потом, когда, обняв Валю, стоял у злополучного рефлектора. Только теперь я почувствовал, как страшно я замерз. Сквозь открытую дверь в комнату было видно, как офицер общался с Лысым и Иванычем. Рожи у них были те еще — они так и не пришли в себя после штурма. Иваныч, кстати, выглядел гораздо хуже Лысого. Видимо, бойцы отнеслись к нему не слишком нежно. Перешучиваясь и матерясь, они выносили из подпола ящики с оружием, а широкоплечий майор, с которым меня как-то знакомила Завгородняя, добродушно рассказывал:

— Тут, короче, такая фигня… Мы этих козлов давно пасли, только они в последнее время почуяли что-то и дислокацию сменили. Прежняя база у них в Орехово была.

Майор подмигнул мне и понизил голос:

— Знаешь, откуда они железо таскали?

Из Вологды! Там склады огромные, а этот Иваныч — прапор, недавно уволился. Но связи-то остались. Тут оружия, — он по-детски наморщил лоб, — миллиона на полтора баксов…

— На два, — поправил его я.

— Ну на два, — согласился он. — И представляешь, месяц, как мы их потеряли, — и тут Светка звонит! Помоги, говорит, подружке, у нее, мол, проблема! Каково?

И он громко расхохотался.

— Леш, мы скоро поедем домой? — устало спросила Валя.

— А ты не хочешь, как «приличный репортер», дождаться информации? — удивился я. — Ты же небось собираешься дать эксклюзивный материал в ленту новостей?

Но Горностаева посмотрела на меня странным взглядом (таким, который появился у нее в последнее время) и серьезно сказала:

— Не-а. Я на этой неделе дежурю по психам. А по ленте дежурит Соболин. Ему уже позвонили.

— Тогда поехали, — сказал я.

Всю дорогу до Питера я проспал как ребенок.


***

Сдерживая хохот, я смотрел на Мишку Модестова в камуфляжной форме. Со злобным выражением лица он тщательно прицеливался. По лицу его катились крупные капли пота, пока он прищуривал то один, то другой глаз. Наконец, закрыв оба, он стрельнул и выматерился.

Слева на него скептически поглядывала супруга — Нонка Железняк (тоже в камуфляже) — и качала головой. Потом, приникнув к прицелу и лихо дунув на мешающую прядку, она тоже выстрелила. Ее мишень упала.

Еще левее стрелял Кононов — после каждого выстрела он удивленно смотрел на не шелохнувшуюся мишень и озабоченно осматривал автомат.

Еще левей Каширин методично сажал одну пулю за другой — губы его шевелились:

— За Родину!.. За Обнорского!.. За двадцать восемь панфиловцев! За Зою Космодемьянскую… За янтарную комнату!..

Рядом с ним лежал Соболин — он жевал резинку и явно играл кого-то вроде Лимонадного Джо. Пытаясь стрелять небрежно, он попадал через раз. К тому же ему очень мешала раскинувшаяся в изящной позе Завгородняя, которая нежно внимала указаниям молодого старлея, показывающего ей, как нужно правильно целиться.

И, наконец, рядом со мной лежал Спозаранник. То и дело поправляя очки, он все делал по правилам, аккуратно сбивал все мишени и после каждого выстрела снисходительно смотрел на коллег.

К сожалению, Глеб Егорыч не замечал, что я внимательно слежу за его движениями и стреляю синхронно с ним, причем по его же целям. Инструктор, стоявший за моей спиной, усмехался в усы, но, повинуясь красноречивым жестам мстительной Агеевой, молчал.

Вся эта «войнушка» была плодом моих титанических усилий. Две недели я убеждал Обнорского, что журналистам необходима боевая подготовка. Но он, так и не сумевший простить мне «васкеловской кампании», только орал и брызгал слюной. Потом, когда я его все-таки уломал и с невероятным трудом договорился о стрельбах на Ржевском полигоне, возмутились все остальные. Но и их удалось успокоить административными методами. И вот теперь все получали удовольствие. Кроме, пожалуй, Горностаевой. С ней в последнее время творилось невесть что.

То и дело вздрагивая от канонады, она мучилась за стоявшим неподалеку столом, разбирая автомат. Над ней, совершенно озверевший, нависал Обнорский. Рядом, посмеиваясь, стоял Зудинцев.

— Ай!.. — кричала моя «невеста», пытаясь вытащить застрявший палец. — Что за черт! Мне его не вытащи-ить!

— Горностаева, ну что же ты такая тупая?! — горячился шеф. — Это же в пятом классе на НВП делают!

— А я болела! — хныкала Валентина.

— Показываю последний раз! — вырывал у нее из рук автомат Обнорский. — Рожок!.. Газоотводная!.. Защелка!.. Крышка!.. Пружина!.. Затвор!.. Теперь обратно!..

Горностаева ревела, обхватив голову руками:

— Я никогда этому не научусь! Лучше пристрелите меня, Андрей Викторович!

Я подошел к ним и мужественно сказал:

— Не троньте девушку, шеф. Не женское это дело…

— Да?! — издевательски воскликнул Обнорский. — А всяких мудаков из подвалов вынимать — женское?

Ответить мне было нечего. Выручил Модестов, который подошел к Обнорскому и практически уперся стволом ему в живот.

— Андрей, у меня что-то с прицелом, кажется…— сказал он невинно.

— Охренел?! — завопил Обнорский, отскочив в сторону и резко нагибая вниз Мишкин автомат. — Кому сказано — ствол должен смотреть в землю?!

Зудинцев утер слезы. А мы с Валей пошли к автобусу.

— Леш, — сказала она. — Я ухожу из Агентства.

— Да ну? — не слишком удивился я. — А куда?

— Не знаю, — призналась Горностаева.

— Может, замуж за меня пойдешь? — пошутил я. — А что, я прокормлю…

Она снова посмотрела на меня очень странно. Так, как смотрела все последнее время. И мне ничего не оставалось, как крепко ее поцеловать. С линии огня донеслись аплодисменты. А она снова заплакала.


***

Ночью, глядя на ее неуловимо изменившееся в последнее время лицо, я дал себе слово разобраться с этим. В смысле, с тем, что происходит с ней в последнее время. Не чужой же человек, в конце концов…

Я тихонько погладил Горностаеву по щеке, а она, не просыпаясь, прижалась ко мне и пробормотала:

— Пойду…

— Куда, — шепотом спросил я. — Куда ты пойдешь, дурочка?

— Замуж… Замуж за тебя пойду, — сказала она и, уткнувшись носом в мое плечо, сладко засопела.

ДЕЛО О СМЕРТИ НА ПРЕЗЕНТАЦИИ

Рассказывает Валентина Горностаева

«Горностаева Валентина Ивановна, 30 лет, сотрудница архивно-аналитического отдела „Золотой пули“. Квалифицированный журналист, но обладает неуживчивым характером. Эмоционально неуравновешенна, склонна к непредсказуемым поступкам. Язвительна, но в глубине души романтична. Периодически возникают слухи о нетрадиционной сексуальной ориентации Горностаевой, однако при том она уже давно поддерживает внеслужебные отношения с замдиректора Агентства Алексеем Скрипкой…»

Из служебной характеристики


Этот день не задался с самого утра.

Сначала убежал кофе, потом закатила скандал пятилетняя племянница, которую сегодня именно мне предстояло отвести в детский сад.

— Не хочу эти колготки, — вопила Машка, — они противные и к юбке не подходят.

— Живо одевайся, — железным голосом говорила я. — Мала еще выкаблучиваться.

Но Манюня не желала считаться с моими доводами, она размазывала слезы и причитала:

— Не люблю тебя, хочу, чтобы мамочка-красавица вела меня в садик.

Но Машкина мамочка — а моя сестра — благополучно убежала под предлогом того, что «опаздывать на практику по хирургии ни в коем случае нельзя». При этом она успела напялить на себя мой любимый свитер и прихватила мобильник, бросив на прощание: «Я же врач и не могу без телефона».

Моя сестрица всегда отличалась исключительной наглостью. Дотащив Машку до сада, я с трудом втиснулась в переполненную маршрутку, а в метро обнаружила отсутствие кошелька. То ли я потеряла его сама, то ли кто-то помог мне в этом, но подобные истории повторялись с завидной регулярностью. Количество потерянных и украденных у меня кошельков счету не поддается.

К тому же в этом, как назло, была магнитная карта, и в поисках мелочи на жетон мне пришлось трижды обшарить сумку.

Словом, когда я добралась до Агентства, настроение было окончательно испорчено.

Но неприятности продолжались. На столе меня ждал многострадальный синопсис для очередного сборника новелл «Все в АЖУРе», который по настоянию Обнорского я переписывала уже в пятый раз. На сей раз шеф вернул мне его, щедро украсив страницы жирными вопросительными знаками, а каждый второй абзац сопровождала ремарка:

«Не верю!» «Тоже мне Станиславский», — в сердцах подумала я. Он, видите ли, не верит!

Да если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что мне придется писать новеллы, я бы тоже ни за что не поверила. Но тем не менее сборники издаются, и их даже читают. Теперь вот режиссер Худокормов снимает по ним сериал, и герои новелл обретают кровь и плоть на экране. В жизни чего только не бывает.

С отвращением откинув ненавистный синопсис, я включила компьютер и приготовилась заводить в него очередную сводку криминальных событий, которую ежедневно выпускала «Золотая пуля». Но погрузиться в «увлекательный» мир убийств, разбойных нападений, ограблений и других не менее приятных событий мне помешало явление Железняк.

— Модестов не заходил? — спросила она, окидывая нашу комнату подозрительным взглядом.

После недавнего переезда здесь творился форменный кавардак, и субтильный Модестов теоретически вполне мог спрятаться внутри одного из шкафов, содержимое которых в беспорядке валялось на полу. Сегодня он еще не удостаивал нас своим посещением, но это не помешало мне, не моргнув глазом, солгать:

— Был, но недавно ушел.

Нонна посмотрела в мою сторону с выражением гадливости на лице и выразительно хлопнула железной дверью.

Агеева поморщилась на этот отвратительный лязг и, не отрываясь от монитора, сказала, что заводить романы с женатым мужчиной, у которого к тому же трое детей, — последнее дело. Вообще-то подобные сентенции не в стиле Марины Борисовны, но после того, как Марк, о котором она мне столько рассказывала, предпочел Марине ее собственную дочь, Агеева временно пребывала в угнетенном состоянии духа. Мне стало стыдно. Потом я разозлилась на Модестова, который, в очередной раз устав исполнять роль заботливого отца и мужа, не придумал ничего лучшего, как обратить свое внимание на меня.

Самое смешное, что никакого романа между нами не было. И если я позволяла Мишеньке изображать из себя плейбоя, так это только потому, что Скрипка уехал в отпуск, вновь заявив, что общение со мной плохо сказывается на состоянии его нервной системы. Нервная система Модестова, очевидно, требовала чего-то экстремального. Во всяком случае он всерьез решил, что мои рыжие волосы и строптивый характер помогут ему ощутить себя настоящим мужчиной и выйти из состояния творческого кризиса, в котором он пребывал в последнее время. Наверное, я не должна была поощрять его ухаживания, но чего не сделаешь назло Скрипке. При мысли о Леше мне сделалось совсем грустно. «Небось там, в своем отпуске, даром времени не теряет.

Вот возьму и соблазню Модестова, и пусть тогда у Нонки появится законный повод беситься, а еще лучше — у Обнорского».

От этих грандиозных планов меня отвлек Спозаранник, которому срочно понадобились статьи Ольги Харитоновой.

— Вам хватит получаса для выполнения этого задания? — обратился он ко мне.

— Что за спешка? — спросила я, недоумевая, с чего это вдруг Глеб заинтересовался творчеством моей бывшей сокурсницы.

Спозаранник снял очки, укоризненно посмотрел на меня и отчеканил:

— Сегодня ночью корреспондент газеты «Зелень лета» Ольга Харитонова погибла на презентации в оранжерее заповедника «Белые ночи».

Это известие сразило меня наповал. Я хорошо знала Ольгу. Когда-то нас связывала тесная дружба, но после окончания университета наши пути разошлись: она не разделяла моего тогдашнего восхищения Обнорским и считала расследовательскую журналистику делом грязным и ненужным. Впрочем, это не помешало нам чрезвычайно обрадоваться друг другу, когда неделю назад мы случайно встретились на пресс-конференции. В тот день Ольга спешила, но за короткое время, которое понадобилось нам, чтобы выпить кофе, она успела рассказать мне, что наконец нашла себя в «Зелени». Выглядела Харитонова просто классно и даже обещала навестить меня в «Золотой пуле».

Отказываясь верить в ее гибель, я пошла в комнату выпускающих, чтобы почитать сегодняшнюю сводку, где должна была появиться информация о ночных происшествиях. Все было так, как сказал Глеб; в сухом изложении репортеров эта смерть выглядела еще более нелепой: «В 23.10 на презентации Фонда в поддержку биологической науки, проходившей в оранжерее заповедника „Пальмира“, металлическая рама со стеклом упала на голову журналистке Ольге Харитоновой. Полученные травмы оказались несовместимыми с жизнью. Обстоятельства уточняются».

«Кошмар!» — подумала я. И нахлынули воспоминания…


***

Харитонова была самой яркой девушкой на нашем курсе. Она приехала откуда-то с Казахстана и жила в крошечной квартире на улице, которая в те годы носила имя Куйбышева. Сюда мы умудрялись набиваться всей нашей группой и под гитару и водку ночи напролет грезили о будущей журналистской славе. Ольга была не похожа на нас. Она вообще не была похожа ни на кого и выделялась из любой толпы своей утонченной восточной грацией. С чьей-то легкой руки за ней закрепилось имя Хлоя, и хотя смуглая, острая на язык Ольга менее всего походила на наивную пастушку из древнегреческой пасторали, оно странным образом шло ей. Эстетка и театралка Хлоя не пропускала ни одной премьеры у Додана и собиралась стать театральным критиком. Любили Ольгу не все, но я восхищалась ею безоглядно. Всякий раз, когда она входила в аудиторию, привычным жестом поправляя волнистые волосы, мое сердце готово было выскочить из груди. Это была самая большая и самая чистая любовь в моей жизни. Во время наших ночных посиделок Хлоя обыкновенно садилась на пол и, обхватив руками колени, читала Цветаеву, а потом свои собственные стихи. «Ах, зачем свечи, ведь они не вечны? Как не вечны плечи у меня в ладонях, как не вечны губы, что словами гонят. Убегу в радость и назад ни разу…»


***

Такие вот воспоминания роились в моей голове, когда ровно через тридцать минут я принесла Глебу извлеченные из Интернета статьи Харитоновой. Он удовлетворенно кивнул и сказал, что я — птица на ветвях его души. В устах Спозаранника этот лингвистический изыск означал высшую похвалу и конец аудиенции, но я продолжала в растерянности стоять перед ним, словно ждала чего-то.

— Глеб, ты думаешь, что смерть Харитоновой не была случайностью?

— Скорее это похоже на четко спланированное убийство, — не отрываясь от чтения, ответил он.

— Я хорошо знала Ольгу, мы учились с ней на одном курсе. Кому и зачем понадобилось убивать ее?

— Вот это нам и предстоит выяснить, — многозначительно изрек Спозаранник. — И вместо того, чтобы стоять здесь, обратившись в соляной столб, именно вам, Валентина Ивановна, следовало бы поехать в «Пальмиру» и уточнить обстоятельства смерти вашей сокурсницы.

Я ощутила мерзкий холодок где-то внутри, и первым моим желанием было немедленно отказаться от этого предложения. Но Глеб испытующе смотрел на меня сквозь очки, и под этим взглядом я внезапно ощутила себя трусливой дрянью, готовой предать Хлою. Именно поэтому я согласилась поехать в заповедник.


***

В коридорах «Золотой пули» сновали киношники. Режиссер Худокормов распоряжался операторами, которым предстояло снимать интерьер кабинета Обнорского.

Мимо меня пробежал актер, приглашенный на роль Спозаранника, который был удивительно похож на Глеба. С тех пор как начались съемки фильма, актеры появлялись здесь часто, стараясь лучше узнать тех, кого им предстояло играть.

— Может, покурим? — подскочил невесть откуда взявшийся Модестов.

— Да отстань ты, — отмахнулась от него я. — И без тебя тошно. Иди вон лучше к жене, она с утра тебя ищет.

Обиженный Миша подошел к окну и галантно поднес зажигалку Асе Барчик. Этой роскошной девице предстояло воплотить на экране Снежану Прибрежную, от лица которой писала Завгородняя. Я искренне пожалела актрису, которой суждено было исполнять роль моей героини, Куницыной, и направилась в буфет.

Там сидели Завгородняя и Железняк, они пили морковный сок и о чем-то оживленно сплетничали. При моем появлении Нонка дернулась и, прихватив с собой недопитый стакан полезного напитка, демонстративно удалилась. Я взяла горячий беляш и молоко, пить которое приучил меня Скрипка, и подсела к Завгородней.

— Слушай, что у тебя с Модестовым? — спросила Светлана.

Отметив про себя, что Железнячка успела поплакаться ей в жилетку, я поковыряла свой любимый беляш, есть который мне почему-то расхотелось, и с раздражением ответила:

— Да ничего нет, на фиг он мне сдался.

— Ну на фиг не на фиг, а помнится, когда-то давно ты жалела о том, что выбрала Скрипку, а не Модестова, — сказала Светка.

— Нашла о чем вспоминать, — фыркнула я. — Надеюсь, ты не поделилась этим фактом моей биографии с Железняк?

— Нет, конечно, но все-таки зря ты ее дразнишь.

— Да Нонка сама заполошная! — взорвалась я. — Вспомни, как она домогалась Спозаранника.

— А что, Скрипка опять взял таймаут? — задала вопрос Завгородняя, оставляя без внимания мою реплику.

Светкина проницательность делала ей честь, но обсуждать с ней наши со Скрипкой взаимоотношения мне не хотелось. Поэтому я встала из-за стола, сказав Завгородней, что уезжаю в «Пальмиру».

В автобусе меня неожиданно укачало, и я подумала, что не следовало запивать молоком беляш. Почему-то вспомнился прошлый год, когда я отравилась в буфете, и Скрипка отвез меня домой, а потом, вместо того, чтобы посидеть со мной хоть полчасика, помчался к своему мальчику-стажеру из Эстонии, который потом оказался девочкой, что не помешало им с Лешкой целый месяц спать валетом на одном диване. Этот ни слова не говорящий по-русски мальчик-девочка поссорил нас тогда в очередной раз. Хотя надо признать, что стажер был любимцем всего Агентства и здорово помог тогда Скрипке, который занимался делом об отравлениях в буфете.

После ночного происшествия заповедник был закрыт для посетителей, и, чтобы попасть туда, мне пришлось предъявить удостоверение «Золотой пули». Оперативники уже разъехались, и единственный, кого я встретила в злополучной оранжерее, был высокий парень в комбинезоне, который наводил здесь порядок. Он недовольно посмотрел в мою сторону и вновь принялся складывать в пластиковый мешок бутылки, недоеденные бутерброды и пластиковые стаканчики, в избытке валявшиеся среди пальм и цветов. Я подняла голову вверх, туда, где рядом с банановой пальмой зияла огромная дыра, оставленная выпавшей рамой, и невольно содрогнулась. «Нет, это не могло быть убийством», — думала я, стараясь не смотреть на осколки стекла и примятую влажную зелень. Было душно, неприятные цветы, похожие на огромные хищные кувшинки источали слабый аромат, и я вновь почувствовала тошноту. Потом со мной начало происходить нечто странное: в ушах загудели тысячи сирен, а земля стала стремительно уходить из-под ног.

— Вам лучше? — донесся до меня чей-то голос.

На корточках передо мной сидел парень в комбинезоне. У него были синие глаза, какие бывают только на картинах художника Глазунова.

Мне действительно было лучше, и о недавнем обмороке напоминал только слабый шум в ушах.

— Долго я так провалялась?

— Не больше минуты, — сказал синеглазый парень, помогая мне подняться.

— Ты давно здесь работаешь?

— Третий год.

— И часто в оранжерее проходят презентации?

Его голос стал суровым:

— Такого безобразия, как прошлой ночью, на моей памяти еще не было. Мало того, что оранжерея превращена в свинарник, так еще и рама со стеклом упала прямо на хризантемы и погубила новые сорта.

К тому же все эти любители халявной выпивки растоптали несколько кустов орхидей. Вот взгляните.

Он поднял с земли цветок с черными, уродливо изогнутыми лепестками и посмотрел на него с видимым сожалением.

— Вчера здесь погибла журналистка, — попыталась я придать его мыслям другое направление. — Ты не знаешь, как это случилось?

Но, похоже, что сломанная орхидея интересовала парня куда больше, чем бедная моя Хлоя. Он насупился и забормотал, что устраивать пьянки среди редких растений — кощунство, затем понес какую-то околесицу про то, что каждому грешнику своя кара, и, схватившись за мешок, вновь принялся швырять в него остатки ночного пиршества.

— Скажи хотя бы, кому в голову пришла мысль устроить в оранжерее это безобразие?

— Это вы у начальства поинтересуйтесь, а я — человек маленький, что велят, то и делаю.

Он поднял с земли кусок белого мрамора, который показался мне подозрительно похожим на кисть человеческой руки, и, сокрушенно покачав головой, отправил его в свой мешок. Судя по всему, этот странный уборщик не был настроен на продолжение разговора. «Псих какой-то», — подумала я и вышла в сад.

После душной оранжереи оказаться на свежем воздухе было наслаждением. Осень только начиналась, и заповедник еще не утратил своей пышной красоты. Я медленно пошла по пустынным дорожкам, думая о Хлое и этом странном парне, как вдруг услышала чьи-то приглушенные рыдания.

На скамейке под сенью огромного дерева сидела девушка и плакала, уткнувшись лицом в колени. Так безнадежно и горько умеет плакать Манюня, когда ей отказываются покупать очередную Барби. Внезапно под моей ногой хрустнула ветка, девушка подняла голову, и на меня глянуло симпатичное зареванное личико с черными дорожками слез. Чтобы не смущать эту юную особу, я поспешила уйти.

В дирекции «Пальмиры» мне сообщили, что в связи с ночным происшествием увидеть сегодня кого-либо из тех, кто имеет отношение к презентации, невозможно.

Услышав это, я с облегчением вздохнула: события этого дня вымотали меня настолько, что больше всего на свете мне хотелось лечь и закрыть глаза, а может быть, плакать, как эта девушка в парке.


***

Выслушав мой отчет о поездке, Спозаранник поморщился и сказал, что из меня никогда не выйдет хорошего расследователя.

Сам он за то время, что я была в заповеднике, успел не только изучить статьи Харитоновой, но съездил в морг, выяснил имена учредителей Фонда в поддержку биологической науки и поговорил с журналистами «Зелени лета».

— Ну и что тебе удалось узнать? — спросила я.

— А то, что председатель Фонда — Эраст Бамбук, личность одиозная и сомнительная, а Харитонова сумела вскрыть серьезные нарушения в его работе, — с этими словами Глеб положил передо мной Ольгину статью «Бизнес на соцветиях». — Между прочим, в момент наступления смерти в крови Харитоновой содержалось большое количество алкоголя. Не иначе, как ее специально заманили на презентацию, напоили и подстроили убийство — в этом убеждены и в «Зелени лета».

— На презентациях не пьешь только ты, — заметила я. — Что до сотрудников «Зелени», то гибель любого журналиста всегда пытаются преподнести как убийство борца за правое дело. Пойми, Глеб, я хорошо знала Ольгу. Она могла быть какой угодно — бесшабашной, веселой, язвительной. Могла выпить столько, что тебе и не снилось, сплясать канкан на столе, выкинуть любой финт.

Единственное, чего она категорически не могла, так это быть борцом против коррупции в биологической науке.

Мой вдохновенный монолог, конечно же, не убедил Спозаранника, который с маниакальным упорством отстаивал версию убийства. Согласились на том, что завтра я снова поеду в заповедник и поговорю с организаторами презентации. Выйдя от Глеба, я схватилась за сигарету, но после первой затяжки почувствовала, что курение не только не доставляет мне привычного удовольствия, но напротив — вызывает отвращение.

— Валентина, ты плохо выглядишь, — сказала Агеева, когда я вошла в нашу комнату.

— Устала, как собака, — пожаловалась я. — Да еще мутит целый день.

— Меньше надо беляши в буфете лопать, — резонно заметила Марина Борисовна. — Выпей вон лучше кофе, я только что заварила, и собирайся, пора идти.

— Куда идти? — спросила я, думая о том, что кофе мне почему-то тоже не хочется. Не иначе, как меня сразила неведомая болезнь.

— Ты что, забыла о сегодняшнем празднике? — возмутилась Агеева.

Тот факт, что «Золотая пуля» отмечает сегодня свой очередной день рождения, действительно вылетел из моей головы.

— Я не пойду, сил нет, да и настроение совсем не праздничное.

— Не выдумывай, пожалуйста, — сказала Марина Борисовна, — тебе надо развеяться, а то совсем захиреешь в ожидании Скрипки.

Она закрутилась перед зеркалом, оглаживая длинное черное платье, и, глядя на нее, я подумала, что лучшим лекарством от любви является другая любовь.


***

В маленьком кафе было шумно и весело. Звучали здравицы в честь «Золотой пули», хлопали пробки шампанского. Приглашенные на праздник актеры создавали забавную неразбериху, где реальные люди путались с вымышленными персонажами, и все это тонуло в оглушительном хохоте.

— Куницына, иди к нам, — кричала Ася Барчик, которая сидела радом с Завгородней, — выпьем за успех нашего предприятия.

Видеть их вместе было странно, наверное, одна красавица — хорошо, а две рядом — это уже много. Я поискала глазами Агееву. В толпе любителей пения она стояла у караоке и отчаянно фальшивила в микрофон: «Я отдала тебе, Америка-разлучница, того, кого люблю». Стоявший рядом с ней Гвичия всем своим видом показывал, что готов заменить Марине Борисовне не только американцев, но и всех прочих иностранцев взятых вместе.

— Зурабчик, посмотри, как я похудела, — жаловалась она. — Ничего от бедной девушки не осталось.

— Асталось, очень асталось, — с придыханием говорил Гвичия, смыкая руки на ее тонкой талии.

Они пошли танцевать, и в объятиях грузинского князя Марина Борисовна забыла своего неверного Марка. Понаблюдав за ними некоторое время, я почему-то вспомнила стихи Хлои: «…только эта радость для чужого глаза, только этот голос слишком преднамерен, я сама не знаю, где себе поверить». Мне было грустно, и, чувствуя себя больной и усталой, я пошла домой.

Сашка сидела на кухне, уткнувшись в учебник по хирургии.

— Ужин на плите, — буркнула она.

— Не хочется, — сказала я и достала из холодильника пакет молока.

Зная, что обыкновенно я не страдаю отсутствием аппетита, сестра покосилась на меня и спросила:

— Что-то случилось?

Благоразумно умолчав об утрате очередного кошелька, я рассказала ей о Харитоновой и о том, как грохнулась в обморок в оранжерее, и что, наверное, заболела, потому что весь день отвратительно себя чувствую. В глазах сестры вспыхнул профессиональный интерес. Она измерила мне давление и тут же принялась собирать анамнез, задавая идиотские медицинские вопросы.

Выслушав симптомы, Сашка полезла на антресоли и извлекла оттуда детский микроскоп, который мать подарила ей в школьные времена.

— Это еще зачем? — испугалась я, подумав, что сейчас она начнет колоть мой палец.

Мне уже приходилось бывать подопытным кроликом, когда сестрица отрабатывала технику внутривенных вливаний. К счастью, до иглы дело не дошло. На сей раз Сашке потребовалась от меня всего лишь слюна, которую она стала изучать под микроскопом.

— Ну что, Склифосовский, каков диагноз? — ехидно поинтересовалась я.

Сашка оторвалась от окуляра и, внимательно посмотрев на меня, сказала:

— Твоя болезнь называется ранний токсикоз беременности.

— Ты с ума сошла, — выдавила я, когда после минутного шока обрела дар речи.

— Если из нас двоих кто и сумасшедший, так это ты, — обиделась Сашка. — Можешь для верности сходить к гинекологу, но, если учесть объективные симптомы, сомневаться не приходится. Видишь, глыбки?

Я посмотрела в окуляр микроскопа и не увидела там ничего, кроме голубоватосерых разводов.

— И что ты собираешься делать, если мой диагноз подтвердится? — спросила Сашка.

— Рожать, конечно. Пусть у Машки будет братик…

— У которого тоже не будет отца, — продолжила сестра. — Насколько я понимаю, отец ребенка — Скрипка, который жениться на тебе не собирается.

— Ты правильно понимаешь, — сказала я. — Но это ничего не меняет, у меня будет ребенок.

Так закончился этот сумасшедший день.


***

Директор заповедника Станислав Петрович Вересов встретил меня с великой симпатией. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, не старше сорока лет, с тонкими чертами лица, тонким запахом дорогого парфюма и светлыми, слегка вьющимися волосами. Его костюм был безукоризненным, манеры — тоже.

— Чем «Пальмира» смогла заинтересовать ваше уважаемое Агентство? — вежливо поинтересовался он и, перехватив мой взгляд, устремленный на крупные гроздья диковинных цветов, пояснил: — Этот сорт орхидей называется фаленопсисы. Они названы так за свое сходство со стайкой летящих бабочек.

Название показалось мне неблагозвучным, никакого сходства с бабочками я не увидела, но Станислав Петрович тут же спросил:

— Вы любите орхидеи?

Сказать по правде, я не люблю орхидей.

Мое отношение к ним сформировалось под впечатлением прочитанного в детстве рассказа Уэллса «Цветение странной орхидеи».

С тех пор эти причудливые цветы вызывают во мне неприятное чувство. Но Вересов уже забыл о своем вопросе и заговорил о том, сколько новых открытий сулит научная орхидология. В течение нескольких минут мне пришлось слушать его вдохновенный рассказ о количестве тычинок в орхидных, успехах гибридизации и прочем, пока, наконец, воспользовавшись возникшей паузой, я не смогла объяснить Вересову цель своего визита.

— Это ужасно, — произнес Станислав Петрович, и лицо его потускнело. — Конечно, не следовало устраивать презентацию в оранжерее, но Бамбук надеялся с ее помощью привлечь журналистов и инвесторов.

Заповедник очень многим обязан этому человеку. Именно благодаря Эрасту Леонидовичу «Пальмира» смогла получить гранты и выбраться из экономической ямы. Ведь и Фонд этот Бамбук создавал для того, чтобы помочь нам. Потому что совсем обнищал заповедник, вот уже и рамы вываливаются прямо на людей. И это, заметьте, не первый случай: несколько дней назад рама уже падала, правда, тогда пострадала только мраморная статуя. Бедная девушка… Мы, разумеется, возьмем на себя все расходы, связанные с ее похоронами, но поверьте — и я уже говорил это, давая объяснения милиции, — в том, что случилось, бессмысленно искать виновных. Это рок, фатум.

Я верила Станиславу Петровичу. Этот обаятельный интеллигентный ученый был мне симпатичен, несмотря на свое пристрастие к орхидеям и парфюму, от запаха которого меня мутило.

В отличие от элегантного Вересова председатель Фонда в поддержку биологической науки Эраст Бамбук был коренастым и плотным, с явно наметившимся брюшком и примечательной прической: волосы, подстриженные спереди «под ежик», оставались длинными на затылке. Экстравагантная стрижка удивительным образом шла ему.

Вообще во всем его облике чувствовалась некая притягательность. Обычно мужья ревнуют таких к своим женам. Кабинет Эраста Леонидовича был увешан всевозможными дипломами, благодарственными письмами и фотографиями. Очевидно, Вересов успел предупредить его о моем визите, потому что Бамбук заранее приготовил папку с учредительными документами Фонда.

— Прошу вас, — сказал он, подавая ее мне. — Вы журналисты — люди дотошные и привыкли во всем сомневаться.

Я листала папку, заранее зная, что найду в этих аккуратно подшитых бумагах лишь свидетельство того, что руководимый Бамбуком Фонд может отчитаться в каждой копейке, поступившей на его счет.

— И все-таки проводить в оранжерее презентацию было нельзя, — сказала я, возвращая ему документы.

— Видите ли, — начал Бамбук, — мне казалось, что необычность обстановки позволит приглашенным журналистам увидеть проблемы нашего заповедника иными глазами. Наверное, меня подвела некоторая склонность к зрелищности. Мои родители были провинциальными актерами, и детство прошло рядом с театральными подмостками. Своим именем я обязан матушке, которая обожала Гарина. Вы помните короля в «Золушке»? Как он просил доброго волшебника сделать что-нибудь этакое, приятное всем присутствующим…

— Ваша любовь к необычному стоила человеческой жизни.

— Я глубоко сожалею о случившемся, — развел руки Эраст Леонидович, — но если вы пришли затем, чтобы обвинить кого-то из организаторов презентации в смерти журналистки, то это полная чушь. Сегодня в Интернете уже появился пасквиль, который порочит Фонд и называет гибель журналистки убийством. Харитонова приходила ко мне брать интервью, и, насколько я успел заметить, проблемы биологии ей глубоко безразличны. Ее статья «Бизнес на соцветиях» содержала массу нелепостей, и мы пригласили на презентацию Ольгу Харитонову специально для того, чтобы она поняла это и увидела, как увлекателен может быть мир растений.

Слова Бамбука падали на почву, взрыхленную моими собственными мыслями. Оставалось убедить Глеба, но это было самое трудное.

— А что за парень убирал вчера оранжерею? — спросила я, разглядывая фотографии на стене. — Мне он показался немного странным.

— Это Сергей Логинов, он учится в Лесотехнической академии и подрабатывает у нас. Немного странный, но исполнительный и влюбленный в заповедник юноша.

Неожиданно мое внимание привлекла фотография, на которой я увидела ту самую оранжерею, где проходила презентация. Те же дорожки, орхидеи, пальмы, только стеклянные рамы все в целости, и в центре стоит мраморная скульптура девушки с венком на голове.

— Скажите, — обратилась я к Бамбуку, — эта та самая статуя, на которую тоже упала рама?

— Да, «Хлоя» была ее первой жертвой, — с пафосом сказал Эраст Леонидович.

— Хлоя? — по вполне понятной причине вздрогнула я.

— Это мраморная копия знаменитой греческой пастушки. Помните Лонга?..

Дальнейшие слова Бамбука словно тонули в моем сознании. Я не воспринимала их, и лишь резкий телефонный звонок вывел меня из этого полубредового состояния.

Бамбук снял трубку, выслушал невидимого собеседника, потом извинился и сказал, что срочно должен уйти.

— Вы удовлетворены? — спросил он на прощание.

— Вполне, — сказала я, чувствуя, как мои уши снова наполняются противным звоном.

На улице мне стало лучше, но я решила не возвращаться в Агентство, тем более что сегодня была пятница. Но не успела я сесть в электричку, как в сумке запищал мобильник, и Глеб поинтересовался моими успехами.

Чтобы не расстраивать его сразу, я солгала, что жду аудиенции у кабинета Бамбука.

— Хорошо, — сказал Спозаранник, — сегодня можешь не возвращаться, но постарайся выжать из него как можно больше. Сдается мне, что этот Бамбук — форменный негодяй. И вот еще что, позвони в «Зелень лета» и узнай про похороны Харитоновой — тебе надо там быть.

Разговор с Глебом оставил в душе неприятный осадок. Мне было стыдно за свою маленькую ложь, а еще за то, что я поймала себя на мысли: не хочу видеть мертвую Хлою.

О том, что мне «надо там быть» я прекрасно знала и без Спозараника, который наверняка имел в виду какую-нибудь чушь вроде той, что убийцы имеют обыкновение приходить на похороны своих жертв.


***

Узнав о том, что Ольгу Харитонову будут хоронить в воскресенье, я стала звонить сокурсникам, чьи телефоны сохранились в моей записной книжке. Те, кого мне удалось застать, ужасались страшному известию, но, ссылаясь на неотложные дела, говорили, что не могут прийти на похороны.

«Хреновая у нас была группа, — подумала я, — всего-то пять лет прошло, а все уже стали чужими друг другу». Вечером я перечитала Ольгины статьи. Они были написаны хлестко и содержали множество литературных реминисценций и прямых цитат из Библии. С точки зрения стилистики статьи были превосходны, но никаких сенсационных разоблачений в них не было, так — туманные намеки на аферы с участием Бамбука: отмывание бюджетных денег и сомнительный договор с арендаторами ресторана «Орхидея», расположенного на территории заповедника. В этом была вся Хлоя: она никогда не давала себе труда копаться в том, что ей было не очень интересно.

Потом я подумала о том, что совсем не знаю, как Ольга жила все эти годы. За все это время она позвонила мне лишь однажды, сказала, что была замужем, но ей это не понравилось, и вдруг спросила:

«Горностаева, ты помнишь, как зимой мы сидели с тобой в кафе?»

В тот день я сказала ей, что ни одного мужчину в жизни не любила сильнее, чем ее. И это была истинная правда.


***

Ольгу отпевали в маленькой церкви на Пороховых. Из присутствующих я знала только Вересова и Бамбука. Они стояли рядом, держа в руках зажженные свечи, и явно чувствовали себя здесь не в своей тарелке. Впрочем, остальные тоже испытывали дискомфорт и робко поглядывали в сторону открытого гроба. Лицо Хлои казалось удивительно спокойным. Мертвые губы застыли в некоем подобии улыбки и словно спрашивали: «Ах, зачем свечи?…» Крещенная в детстве, Ольга называла себя атеисткой и никогда не ходила в церковь. Странно поэтому было видеть иконку в ее восковых пальцах и бумажный венчик на лбу. «Упокой, Господи, душу рабы твоея…» — звучало в храме. Присутствующие неумело крестились. «Вот ты и убежала в радость», — некстати подумала я.

На кладбище сотрудники «Зелени лета» устроили гражданскую панихиду. Но то, что говорили они, не имело отношения к той Ольге, которую знала я, и вызывало раздражение.

Начался дождь. Бамбук раскрыл зонт, и вместе с Вересовым они укрылись под ним.

Рядом с ними стоял Сергей Логинов, и я подумала о том, что не видела его в церкви. Могильщики быстро делали свою работу. Комья мокрой глины с омерзительным стуком падали вниз. Худенькая девушка с белыми хризантемами в руках плакала навзрыд. «Наверное, она хорошо знала Хлою», — машинально отметила я, удивляясь тому, что не могу плакать. Было холодно, и среди этих чужих мне людей я чувствовала себя крайне неуютно. Казалось, что кто-то из них пристально наблюдает за мной. Ощущение было не из приятных, поэтому я с облегчением вздохнула, когда все наконец закончилось.

Нет ничего более грустного, чем возвращаться после похорон по размокшей кладбищенской дороге. Впереди меня шли Вересов и Бамбук. Черный купол зонта походил на огромный нелепый цветок, а фигуры ботаников выглядели под ним, словно тычинка и пестик.

— Эраст! Я боюсь, — донесся до меня голос Станислава Петровича. — Сначала Хлоя, теперь — Харитонова. Может быть, кто-то охотится за нами? Наверное, все же не следовало устраивать презентацию в оранжерее.

Мало того, что теперь меня упрекают в халатности, так некоторые не стесняются говорить о преднамеренном убийстве. Еще немного — и я начну верить в то, что действительно виноват в смерти девушки.

— Успокойся, это простое совпадение, — говорил Бамбук. — Не бери в голову, ведь ты же знаешь, что у нас и в мыслях не было убивать журналистку. Единственное, чего мы хотели — это пустить ей пыль в глаза, чтобы она перестала копать под заповедник.

Услышать продолжение этого разговора мне помешала странная сцена, которая разыгралась на дороге. Логинов что-то сказал девушке, которая принесла Ольге хризантемы, и попытался надеть ей на голову венок из кладбищенских восковых цветов.

— Не смей! — закричала я.

Увидев меня, он странно ухмыльнулся и пошел вперед, унося с собой свой жуткий венок.

— Он что, ненормальный? — спросила я, подходя к девушке и узнав в ней ту, которая плакала на скамейке в заповеднике.

Она молча кивнула.

— Больше всех цветов на свете Ольга любила белые хризантемы, — сказала я.

Девушка внимательно посмотрела на меня.

— Ты хорошо ее знала? — спросила она.

— Я любила ее, — просто ответила я.

— Тогда, может быть, пойдем и помянем Ольгу вместе?

И мы пошли.


***

Фаина — так звали девушку — привела меня в ту самую комнату, где мы собирались во времена студенчества. Здесь все напоминало об Ольге и осталось таким же — мебель, стильные безделушки на книжных полках, подсвечник, который мы подарили ей на день рождения. Единственным новым предметом был компьютер. Фаина придвинула к дивану низкий столик, зажгла свечку и разлила водку в рюмки.

— Ты долго была с ней? — спросила она после того, как мы выпили.

Вопрос показался мне несколько странным, но, сосчитав годы, проведенные в университете, я ответила:

— Пять лет.

— Странно, — сказала Фаина. — Ольга говорила мне, что я у нее первая женщина.

— В каком смысле? — спросила я, чувствуя легкое головокружение от выпитой водки.

То, что прозвучало в ответ, походило на сон или фантасмагорию. Фаина была лесбиянкой и работала стриптизершей в ресторане «Орхидея». Там она и увидела Ольгу.

— В тот вечер Ольга была в ресторане с мужчиной, — рассказывала Фаина. — Я обратила на нее внимание сразу, она смотрела на мой танец тем особенным взглядом, который мне хорошо знаком. Мы познакомились и провели вместе два счастливых года.

Я слушала и не верила своим ушам. Кто бы мог подумать, что Хлоя поддастся чарам розовой любви. Не то чтобы это известие меня сильно шокировало, но… несколько застало врасплох.

— Ведь говорила же я ей, не ходи на эту чертову презентацию. Как чувствовала… Надо было и мне пойти с ней, ведь она меня приглашала, да только я терпеть не могу оранжереи. Там всегда так душно.

А Ольга любила цветы, особенно хризантемы. И вот теперь ее больше нет, — опять заплакала Фаина.

Тут до меня наконец дошло, за кого она меня принимает.

— Послушай, — сказала я, — мы учились с Ольгой в университете, но никогда не были любовницами.

Фаина посмотрела на меня с удивлением.

— Так ты…

— Нет, — отрицательно замотала головой я. — Я никогда не была лесбиянкой, но это не мешало мне любить ее.

Потом мы с Фаиной снова пили водку и вспоминали Ольгу. Каждая говорила о своей любви, но этого было достаточно для того, чтобы понять друг друга, потому что, как когда-то давно шутила Хлоя, «любовь, она и в Африке любовь». В конце, когда мы обе были уже пьяными, я вспомнила про Логинова.

— Да он псих, — отмахнулась Фаина, — терпеть не может розовых.

— Мне он тоже показался странным, когда в день гибели Ольги я приходила в оранжерею. У нас в «Золотой пуле» думают, что это могло быть убийством.

Фаина вздрогнула и отрицательно покачала головой:

— Логинов, конечно, чокнутый, но чтобы убить…

— А про Бамбука ты ничего не знаешь?

— Я видела его несколько раз в «Орхидее». Он забавный, но если бы меня интересовали мужчины, я предпочла бы Вересова.

— Ольга не рассказывала тебе о нем после того, как они встречались в заповеднике?

— Мы не обсуждали ее журналистские дела. Может быть, что-то осталось в компьютере. Посмотри сама, я даже не знаю, как эта штука включается.

Что-то в ее словах показалось мне неискренним, но я не придала этому значения. В конце концов Фаина была стриптизершей, а не журналисткой. Компьютерный текст статьи «Бизнес на соцветиях» ничем не отличался от напечатанного в газете. Очевидно, это был уже последний выправленный вариант. Черновиков статьи в компьютере не было, но зато здесь сохранились отдельные документы, озаглавленные «Бамбук», «Вересов», «Логинов». Подумав, что в них могут содержаться любопытные сведения, я скопировала файлы и отправила их электронной почтой на свой адрес в «Золотой Пуле».

— Ты тоже думаешь, что Ольгу могли убить? — спросила со страхом наблюдавшая за моими действиями Фаина.

— Так думает наш Спозаранник, а я хочу убедить его в обратном.


***

Домой я вернулась поздно, и Сашка ядовито заметила, что для сохранения здорового потомства пить не рекомендуется. «Зато сейчас меня не тошнит», — огрызнулась я, посоветовав ей заняться малоизученным вопросом о благотворном влиянии алкоголя на ранний токсикоз беременности. На другой день моя голова трещала так, что готова была разорваться.

— Валентина, ты что-то бледна, — встретила меня Агеева.

Я хотела было сказать ей о беременности, но, представив, что за этим последуют непременные расспросы о Скрипке, ограничилась рассказом о вчерашних похоронах.

— Бедная девушка, — вздохнула Марина Борисовна. — Какая нелепая смерть! Глеб убежден в том, что ее убили. Кстати, он тебя уже искал и просил передать, что вернется через два часа.

День закрутился в своем привычном ритме. Я включила компьютер, но прежде чем приняться за ненавистную сводку, открыла электронную почту и стала читать то, что отправила себе вчера. Там было много весьма любопытного. Характеристики, которые Ольга давала своим персонажам, были язвительны и точны, но главное заключалось не в этом. Оказывается, ее подозрения относительно злоупотреблений руководителей заповедника имели под собой основания. Речь шла о взятках, которые хозяева ресторана «Орхидея» давали Вересову за благоприятные условия аренды, о неблаговидной роли Бамбука в деле организации Фонда в поддержку биологической науки. «Возможно, Ольга не решилась опубликовать эти данные, потому что хотела найти другие доказательства, подтверждающие их достоверность», — подумала я, вспомнив нашу встречу на пресс-конференции и ее обещание навестить меня в «Золотой пуле».

Единственное, что показалось мне странным, — это шероховатость текста и обилие в нем орфографических ошибок. Хлоя обладала безукоризненной грамотностью, она была лучшей стилисткой на нашем курсе, и даже ее учебные материалы отличались особой отточенностью. Она чувствовала язык, как иные чувствуют музыку. Требовалось какое-то очень сильное потрясение для того, чтобы Ольга вдруг стала писать так небрежно.

Чем больше я все это читала, тем сильнее сомнения разъедали мою душу, мне начинало казаться, что Спозаранник вполне может быть прав. Но после разговора с Глебом я поняла, что смерть на презентации уже не интересует его, как раньше.

— Спасибо, — сказал он, убирая документы Ольги в сейф. — Я непременно ознакомлюсь с ними. Но, как мне удалось сегодня выяснить, Бамбук не мог иметь отношения к убийству Харитоновой. Возможно, ее смерть была действительно несчастным случаем…

Но теперь так не считала я. В конце концов, Хлоя была моей подругой, и у меня появились основания подозревать, что она была убита. В конечном итоге именно это стало причиной того, что я нарушила первую заповедь журналиста-расследователя и поехала в заповедник, не поставив об этом в известность никого в Агентстве.


***

— Что-то случилось? — спросил Бамбук, когда, минуя секретаршу, я, слегка запыхавшись, ворвалась к нему в кабинет.

— Случилось, — подтвердила я. — Вы знали, что Ольге Харитоновой стали известны факты, компрометирующие Вересова и вас. А значит, в прошлый раз вы сказали мне не всю правду, и ее смерть могла быть неслучайной.

Я отчаянно блефовала, но Эраст Леонидович об этом не догадывался. Поэтому он изобразил на лице гримасу и сказал, что мои необоснованные предположения еще не дают повода вбегать в его кабинет без предварительной договоренности и что сейчас его ждут на важном совещании, а завтра в 14.00 он готов ответить на все интересующие меня вопросы.

Нужно было возвращаться в Агентство, но осознание того, что отповедь, которую прочитал мне Бамбук, была заслуженна и время потрачено зря, заставило меня отправиться на поиски Логинова. Он был в той же оранжерее, которая теперь, благодаря его стараниям, имела вполне пристойный вид.

— Все вынюхиваешь? — злобно спросил Сергей вместо приветствия.

Сдерживая себя, я сказала этому странному парню, что Ольга Харитонова была моей подругой.

— У тебя, наверное, все подруги такие? — с кривой ухмылкой поинтересовался он.

— Не тебе судить о Хлое! — разозлилась я.

— Не трогай Хлою! — прорычал Логинов. — Она была чистой девушкой, не то, что эта твоя розовая сука.

Тут только до меня дошло, что мы говорим о разных Хлоях, и, чтобы успокоить этого ярого противника лесбийской любви, я миролюбиво спросила:

— А что случилось с той, мраморной, Хлоей?

— Ее убили.

— То есть как? — не поняла я. — Разве можно убить статую?

— Можно, если иметь душу такую же черную, как у Фаинки, которая убивалась на кладбище из-за своей подружки. Это она неделю назад разбила мою Хлою. Я узнал ее на презентации, когда вместе с ней в оранжерею снова пришла смерть.

— Ты что-то путаешь, Фаины не было в тот день в оранжерее, — возразила я.

— Ничего я не путаю, — сверкнул синими глазами Логинов. — Она была там и кривлялась на мраморном постаменте, пытаясь изобразить Хлою. Только куда этой розовой шлюхе до Хлои. Только постамент осквернила, сука.

— Поэтому ты хотел надеть ей на голову венок из кладбищенских цветов?

— Она — смерть, но пока не знает, что скоро умрет и сама. Я видел это там, на кладбище, потому и простил ей мою Хлою.

Скоро Фаина уйдет за ней следом.

От разговора с этим блаженным моя голова пошла кругом. Теперь я почти не сомневалась в том, что Логинов убил Ольгу и собирается убить Фаину. Но вместо того, чтобы вернуться в Агентство и рассказать обо всем Спозараннику, я совершила еще одну ошибку: решила поехать к Фаине, чтобы предупредить ее об опасности.

Но поскольку адрес Фаины, записанный мною на бумажке, остался дома, я вынуждена была позвонить Сашке и попросить ее продиктовать мне его.

Стриптизерша открыла мне дверь и отшатнулась, точно на пороге стоял призрак.

Она была пьяна и не хотела впускать меня в квартиру.

— Нам нужно срочно поговорить, — убеждала ее я. — Тебе угрожает опасность.

— Теперь это не имеет никакого значения, потому что Ольги больше нет.

— Я знаю, кто убил ее.

— Ну если так, входи, — произнесла она безжизненным голосом.

Комната, куда я вошла, напоминала мемориальный музей Ольги Харитоновой. Ее фотографии были всюду: они стояли на книжных полках, были приклеены к стенам, веером располагались на полу. Не обращая на меня никакого внимания, Фаина плеснула в стакан виски из стоявшей на столе бутылки и подошла к работающему компьютеру.

— Как видишь, я умею с ним обращаться, — сказала она, перехватив мой недоуменный взгляд.

Тут только в моем мозгу забрезжило просветление.

— Я вижу, что ты хорошо умеешь лгать.

Зачем ты сказала мне, что не была на презентации?

— Ведь ты же все знаешь, — зябко поежилась Фаина и, отхлебнув из стакана, защелкала «мышью».

На мониторе возникла Ольга в белом махровом халате. Ее руки были скрещены на груди, а пушистые, доходящие до плеч волосы распадались на прямой пробор — такую прическу она носила в те годы, когда мы учились в университете. На следующей фотографии халата на ней уже не было, и обнаженная девушка, лежавшая на тахте с запрокинутой головой, ничем не напоминала Хлою, которую знала я. Стриптизерша с отрешенным видом щелкала «мышью», меняя файлы. Появились фотографии с презентации. Ольга с бокалом в руке улыбалась стоявшему рядом с ней мужчине; снова она, склонившаяся над кустами хризантем, потом босоногая Фаина на мраморном пьедестале Хлои.

— Зачем ты убила ее? — спросила я, вспомнив Логинова и подразумевая мраморную греческую пастушку.

Вместо ответа Фаина неистово зарыдала и со звериной яростью стала срывать со стен Ольгины фотографии. Не зная, как успокоить обезумевшую стриптизершу, я с ужасом наблюдала за происходящим. Наконец силы оставили ее. Всхлипывая, она в изнеможении упала на тахту, а я примостилась рядом и легонько гладила подрагивающие плечи девушки.

— Все пройдет, — говорила я, потому что не знала других слов. — Ты только не забывай Ольгу, ведь любовь никогда не кончается…

— Она предала любовь, — подняла голову Фаина. — Раз ты все знаешь, ты должна понять, почему я это сделала.

И тут стриптизерша рассказала мне то, во что было невозможно поверить.


***

…Встретив Ольгу, Фаина поняла, что нашла наконец свою половинку. Еще никогда в жизни она не была так счастлива. Они трижды побывали в Париже и Венеции. Это были незабываемые, упоительные дни. Ради Ольги Фаина была готова на все, она исполняла ее малейшее желание.

Все рухнуло разом: Фаина узнала, что Ольга тайком от нее встречается с мужчиной. Скандалы и слезы не помогали, она добилась лишь того, что подруга перестала скрывать свою связь и несколько раз появлялась со своим избранником в «Орхидее». Этого девушка вынести уже не могла, а потому решила убить Ольгу. Презентация подвернулась как нельзя кстати.

О том, что все в заповеднике держится на честном слове, Фаина знала давно, недаром танцевала в ресторане не первый год.

План с рамой показался ей самым простым и легким для исполнения — за неделю до презентации она побывала на крыше оранжереи и убедилась, что небольшого усилия вполне достаточно для того, чтобы столкнуть раму. Тогда-то и разбилась случайно мраморная статуя. И никто ничего не заподозрил. Разве что Логинов с этого дня стал смотреть на нее с еще большей ненавистью, но его в «Пальмире» серьезно никто не воспринимал.

— Я не сомневалась в том, что Ольга обязательно подойдет к хризантемам, ей всегда нравился их горьковатый запах, — рассказывала Фаина, — поэтому и подготовила заранее именно эту раму. И все же я не решилась бы сделать это, если бы она назло мне не принялась флиртовать с каким-то красавчиком. Я не помнила себя от ревности и, только увидев лежащую на земле Ольгу, поняла, что случилось непоправимое. На следующий день всех, кто был на презентации, допрашивали в милиции. Это было страшно, казалось, что человек, который задавал вопросы, видит тебя насквозь и все знает. Испугавшись, я решила добавить в Ольгины материалы о заповеднике всякой ерунды, о которой болтали в ресторане. Я думала, что это отведет подозрения от меня, но ты все равно догадалась…

Слова Фаины доносились до меня, как сквозь сон. Мозг отказывался воспринимать услышанное.

— Теперь я понимаю, что все равно не могу жить без нее, если только ты, которая знает все, не захочешь мне помочь. Люби меня, Валечка, я умею быть нежной…

Фаина обхватила меня своими цепкими руками, я в ужасе оттолкнула ее и побежала на кухню. Вдогонку мне раздались истерические завывания, а уши снова наполнялись гулом, от которого некуда было деться.

«Только бы не упасть», — подумала я и полетела в черную яму.


***

Когда я вынырнула из небытия, передо мной сидел Скрипка. Вокруг все было незнакомое: кровать, стены, голое, без занавесок, окно, за которым была темнота.

— Ну что, очухалась, горемычная? — спросил Леша, глядя на меня как на убогую.

— Где это я?

— В больнице, где же еще, — с раздражением ответил он.

И тут я вспомнила.

— А Фаина?

— Нету больше твоей Фаины. Радуйся, что сама живой осталась.

— Объясни мне, что произошло?

— Вообще-то я ждал объяснений от тебя, — насупился Скрипка.

Я понимала, что он злится, но знала, что ни в чем не виновата перед ним.

— Леша, клянусь, что все совсем не так, как ты думаешь. Когда-нибудь потом я расскажу тебе про Хлою, и ты все поймешь.

Но сейчас мне очень важно знать, что случилось и почему я оказалась в больнице.

Скрипка вздохнул и стал рассказывать.

Он вернулся из отпуска сегодня утром и пришел в Агентство в надежде помириться со мной, и даже купил с этой целью розу. Но там никто не знал, куда я так внезапно исчезла, а Агеева сказала, что в последнее время я плохо себя чувствовала и, наверное, поехала домой. Тогда он отправился ко мне. Сашка встретила его неприветливо и рассказала, что вчера я явилась пьяная в хлам от какой-то Фаины и что все это якобы из-за него. Тут Леша вспомнил, что в «Золотой пуле» меня называли розовой, и решил, что я завела себе подружку.

— Господи! Какой же ты дурак!! — не выдержала я.

— А что я должен был решить? — разозлился Скрипка. — Сестрица твоя какими-то намеками изъясняется, тебя нет нигде.

— Ну ладно, рассказывай дальше.

— А дальше я собрался уходить и на столике перед зеркалом заметил бумажку, на которой было написано: «Фаина» и адрес. Александра тут же сказала, что недавно диктовала этот адрес тебе по телефону.

Я решил съездить туда, чтобы раз и навсегда все про тебя выяснить… Приехал, подошел к двери и чувствую: пахнет газом. Стал звонить соседям. Выломали дверь — а там, на тахте, ты лежишь, в полной отключке…

На кухне — все конфорки включены, а рядом с плитой — твоя подружка Фаина. Ей, к сожалению, уже никто помочь не мог. Но она сама именно этого и хотела — оставила на мониторе надпись: «Прости, встретимся на небесах». Словом, драма в розовом стиле! Вызвали «скорую»…

— Выходит, ты меня спас?

— Выходит, так, грустно сказал Скрипка.

— А известно ли тебе, что коль спасете вы девицу, на ней обязаны жениться, — дурашливо промурлыкала я, еще с трудом осознавая, что произошло.

— Брось ты, Горностаева, свои шуточки, — отстранился он от меня.

— Леш, я тебе сейчас что-то скажу, и ты поймешь, до какой степени ты ошибался в своих подозрениях.

— Ну?

— Кажется, ты скоро станешь папой…

— Ты это серьезно? — с недоверием произнес Скрипка. — И что же теперь делать?

— Учись готовить! — назидательно сказала я, вспомнив фразу из рекламного ролика. — А завтра принеси мне персик.


***

На другой день Леша принес мне такое количество персиков, что их хватило бы на целую палату.

— Ты сумасшедший! Куда столько, тем более что меня завтра выписывают?!

— Надеюсь, ты не собираешься в тот же день бежать на работу? — строго поинтересовался Скрипка.

— А почему ты спрашиваешь об этом таким тоном? — возмутилась я.

— Потому что хочу, чтобы у нас родился здоровый ребенок, а это возможно только в том случае, если ты уйдешь из «Золотой пули», — уговаривал меня Леша. — Я не хочу, чтобы тебя, с твоей удивительной способностью вляпываться в дурацкие истории, постигла та же участь… А с Обнорским я поговорю сам.

Я вдруг представила, что не буду приходить каждый день в «Золотую пулю», не буду сплетничать с Агеевой и Завгородней, Нонка не будет кидать на меня ревнивые взгляды из-за своего Модестова… И я никогда не буду жевать в нашем буфете беляши и запивать их молоком… Что-то кольнуло в груди, и на глаза навернулись слезы.

— А ты останешься в Агентстве, Лешенька? — еле слышно спросила я.

— Наверное, нет. Без тебя мне нечего там делать. К тому же мне уже давно предлагают заняться маркетингом шипучих напитков.

Я отказывался, но теперь, судя по всему, нам потребуются большие деньги. Так ведь?

Я промолчала и закрыла глаза.

— Ты давно не рассказывал мне своих новых историй, Леша.

Скрипка положил руку мне на живот и спросил:

— А он уже нас слышит?

Я кивнула.

— Тогда я лучше расскажу ему сказку…

ДЕЛО ОБ ЭКЗАЛЬТИРОВАННЫХ БАРЫШНЯХ

Рассказывает Владимир Соболин

«Соболин Владимир Альбертович, 28 лет. Бывший профессиональный актер. После окончания Ярославского театрального училища работал в театрах Казани, Майкопа, Норильска и Петербурга. В Агентстве "Золотая пуля " возглавляет репортерский отдел. Мобилен, инициативен, имеет хорошие контакты с сотрудниками правоохранительных органов.

Жена, Соболина Анна, также работает в Агентстве. Некоторое время отношения между супругами были на грани развода, но постепенно нормализовались…»

Из служебной характеристики


— Гражданин, в тамбуре не курят, — плотоядно улыбаясь, козырнул молоденький милиционер.

— Я при исполнении. — Перекатив сигарету в угол рта, я с безразличным видом полез в карман и достал ксиву.

Сержант взял удостоверение в руки и уставился на него так, словно ему очень хотелось полистать его, как роман. С явным сожалением мент ограничился только осмотром внутренней и тыльной стороны документа.

— Сотрудник Обнорского? — с сомнением переспросил он.

— Да, его самого, живого классика, — с готовностью ответил я.

Железнодорожный милиционер внимательно посмотрел на меня, словно прикидывая, может ли работать у Обнорского человек с таким внешним видом. Возможно, у него даже промелькнула мысль, на каком, мол, основании живой классик разрешает курить в тамбуре? Но вслух он ее не высказал. Еще раз козырнув, блюститель правопорядка направился к сидящему в вагоне лицу кавказской национальности, которое, заметив это, придало физиономии выражение полной непроницаемости настоящего горца.

За окнами замелькали старушки, чепчики, тележки, платья — электричка подошла к перрону. Я вышел и неторопливо двинулся в сторону пляжа. Торопиться было необязательно.

Я поехал в Зеленогорск больше из любопытства, чем по должностной необходимости. В одном из пансионатов съемочная группа трудилась над очередной серией «ужастиков», написанных сотрудниками «Золотой пули» под бдительным руководством нашего шефа. Снимался как раз мой сюжет, над сочинением которого я голову не долго ломал. Просто вспомнил историю с похищением Антошки и описал все за одну ночь. Да и вспоминать-то нечего было — все произошедшее до сих пор стоит у меня перед глазами. Удивительно, что когда изложил все на бумаге, то как-то даже отошло, словно не в реальной жизни это было, а в дурацком трехкопеечном детективе…

Помнится, Обнорский даже хвалил и сам сюжет, и его изложение. Он очень серьезно отнесся к нашим опусам, которые никто иначе как «ужастики» не называл.

Вот вроде и из любопытства, но в тоже время по настоятельной просьбе Андрея я и поехал в свой законный выходной проинспектировать, насколько реалистично изображают актеры события давно минувших дней.


***

С волосами, еще мокрыми от купания в заливе, я дошел до небольшого домика в три этажа, переделанного в пансионат «Мечта» из корпуса пионерского лагеря. Розовощеких пионеров сменили толстые дядьки с разукрашенными пергидрольными женами, всем своим видом демонстрирующими, что отдых в Зеленогорске куда приятнее отдыха на Канарах. С этим самым видом они увлеченно следили за съемками, которые были в самом разгаре: в холле горели прожектора и мелькали комбинезоны техперсонала. Среди них носился взлохмаченный тип крайне идиотского вида. Как я понял, это был режиссер Семен Неручко. Мне достаточно подробно о нем рассказывали: странноватый, но крайне талантливый и подающий надежды. Надежды он подавал уже лет пятнадцать, неизменно являясь помрежем на различных именитых проектах. На съемках «золотопульного» сериала он тоже был помрежем, но поскольку Ян Геннадьевич Худокормов лежал в больнице после разбойного нападения, Семену Неручко доверили самостоятельно снять одну серию. Что-то мне подсказывало, что сделано это было напрасно.

А Ее я узнал сразу. Это точно была главная героиня. Высокая, стройная, с длинными и светлыми, как у Аньки, волосами. Она сидела в центре площадки, закинув ногу на ногу, и томно курила, размышляя о чем-то возвышенном (судя по ее виду). Например, что мир — театр, а люди в нем — актеры. Причем театр имени ее. Интересно, как ее зовут?

— Наконец-то, — взлохмаченный Семен подскочил ко мне, близоруко щурясь. — Явились! Мы вас с самого утра ждем!

— Меня? — приятно удивился я.

— И что мы тогда стоим? — саркастически осведомился Семен. — Ждем натуру? Учим роль? На площадку!

Этот близорукий идиот явно принял меня за Олега Спиридонова — актера, игравшего моего героя — репортера Самойлова. Мы и правда были похожи, только Олег был чуть погрузнее и, как бы это сказать, помаститей, что ли… Играл он меня вальяжно, размашисто и особенно напирал на то, что я был бывшим актером. Это казалось ему очень, как он выражался, действенным, чем приводил меня в откровенно веселое расположение духа.

В любом случае, мне выпал снова повод повеселиться, чем я и воспользовался, громогласно рассказав бородатый киношный анекдот:

— Знаете, сидят в просмотровом зале слепой оператор, глухой звукорежиссер и ненормальный режиссер. «Что-то я ничего не вижу», — говорит оператор. «А я не слышу!» — подхватывает звуковик. «А мне нравится!» — восхищенно хлопает в ладоши режиссер.

Площадка затихла, потом кто-то нерешительно хихикнул. Пергидрольные тетки придвинулись поближе, напрягая слух.

— Не понял, — протянул Семен.

— Ну ладно, репетну, — вздохнул я и рухнул на колени перед «Анной».

Та испуганно отодвинулась. Я схватил ее за руки и, подняв со стула, патетически произнес:

— Дорогая, я заставлю этих негодяев вернуть ребенка! — приобняв ее, я провел рукой по ее упругой заднице.

— Черт! Что это такое? Этого нет в сценарии! — закричал режиссер.

— А мне понравилось…— заявила моя партнерша, глядя мне в глаза и ни на йоту не отодвинувшись.

— Это суть новеллы, — с достоинством добавил я.

— К черту эту графоманскую новеллу! — зарычал режиссер. — Кто ко мне пришел?

Я жду любовника, а не…— презрительным взглядом он окинул мои потрепанные джинсы и футболку, — сельского забулдыгу.

— Вообще-то я Владимир Соболин, автор этой, как ты выразился, графомании.

Журналист. — Меня распирало от смеха. — А ты вот вряд ли режиссер, потому что в их обязанности входит отличать собственных актеров от посторонних людей.

Технический персонал хихикнул, актеры посмотрели на меня с интересом, зато пергидрольные тетки тут же его потеряли.

Красавица-героиня улыбалась.

— Вот я и говорю, вы не герой-любовник, — оставил за собой последнее слово Семен.

— Странно, — хмыкнул я. — Именно это было моим амплуа, когда я играл на сцене БДТ.

Я сказал чистую правду — не уточняя, правда, что это был выездной спектакль нашего театра-студии на Малой сцене БДТ, — и Неручко был сражен. А заодно и, как я надеялся, моя несостоявшаяся партнерша.


***

Если бы не мои стойкие моральные принципы, я бы непременно придушил этого чокнутого Семена. А заодно и Олега Спиридонова, явившегося на площадку сразу после моего фиаско. Губы у него основательно припухли и грим был подпорчен, из чего я сделал нехитрый вывод: герой-любовник только что повышал квалификацию (или подтверждал репутацию, уж не знаю).

Мысль же об удушении пришла мне в голову после того, как в ходе наблюдений за съемками выяснилось, что режиссер, оказывается, лучше меня знает, как мой герой, Самойлов — то есть, я! — обнимает собственную жену… И как я закуриваю сигарету, а также, что я хотел сказать, описывая сцену разговора с Анечкой.

Да ничего я не хотел сказать! Требовалось написать двадцать страниц, а у меня было только пятнадцать, вот я и вставил ничего не значащие жизнеописательные моменты. Для антуража.

А Спиридонов? Ведь на роль его утверждал, помимо режиссера и продюсера, также и Обнорский. Может, на фотографии этот артист выглядит и ничего, но в жизни… Смесь Алена Делона с сельским бабником. Если Обнорскому он в какой-то мере напоминал меня, то мне оставалось только вызвать Андрея на дуэль. На вилках, в буфете.

Единственная, кто достоин внимания на этих съемках, — это героиня. Как выяснилось, ее зовут Ирина Комова. Ей 30 лет, она скучает и очень любит купаться по ночам. Я не люблю, но придется…


***

Ночь долго не решалась упасть на побережье Финского залива. Темнота наступала постепенно, словно колеблясь — стоит ли или это нецелесообразно, — ведь все равно через несколько часов придется уступить место восходу…

Я медленно прогуливался по аллейке перед пансионатом, рассчитывая нечаянно встретиться с Ириной, которая потерялась из поля моего зрения где-то в районе пляжа. Все остальные господа из съемочной группы представляли собой типичнейший актерский террариум — клубок нервов, амбиций, кокетства и сплетен. Мужчины сидели внизу, в холле, перед телевизором, дамы методично напивались. Им было уютно в обществе друг друга, мне же ничуть не хотелось проводить время в этой компании.

Я успел сделать сотню-другую моционов от одной скамейки до другой, когда сумерки прорезал пронзительный женский крик. Орали со стороны пансионата. Я кинулся туда.

…Орала не женщина. Истошным криком вопил Семен Неручко, стоя над трупом главного героя. Вернее, Олега Спиридонова. Тут же толпилась вся съемочная группа, хотя никто, слава Богу, не решался войти в комнату. Я заглянул через их плечи и вздрогнул. Герой, картинно раскинувшийся на дешевом ковре своего номера, был зверски зарублен топором, торчащим из его шеи. Кровищи вокруг было столько, что хватило на все стены, кровать и подоконник. Что-то меня в этой мизансцене не устраивало, но что именно — я не понял.

Решив оставить эту мысль на потом, я громко спросил:

— Милицию вызвали?

Режиссер обернулся, выпучил глаза и, указывая на меня пальцем, закричал:

— Это он, он убийца! Я слышал, как он кому-то говорил по телефону: «Спиридонова надо убрать»! Убрали! Говорили мне, не связывайся с этой бандитской «Пулей»!

— Дурак, — вздохнул я. — Я разговаривал с Обнорским. Вызывайте «скорую», они в милицию сами сообщат.

Администратор Лера, чуть помешкав, зашаркала в сторону лестницы. Немного подумав, я мягко, но настойчиво вытолкал орущую массу в коридор и плотно закрыл дверь спиридоновского номера.

— Кто видел его последним? — накинулся я на киношников.

— Да мы вроде все в холле бухали…

А когда Олежка уходил? А с кем? Да еще полчаса назад вроде был… Или нет…— Раздался нестройный хор голосов.

— Кого еще не было в последние полчаса?

— Все вроде были. — Актеры с подозрением посмотрели друг на друга. — Славы-осветителя нет, Ирины, Нади — второго режиссера… Ляли…

— Срочно, где их номера?! — бросился я в коридор, рассчитав, что те, кто сейчас будет отсутствовать, в первую очередь окажутся под подозрением. Крови было много, значит, ее следы должны остаться на теле убийцы.

Толпа потянулась за мной. Первой по коридору была дверь гримерши Ляли. Из-под двери бился свет, слышался плеск воды, но мне никто не открывал, несмотря на мой требовательный стук.

Наконец дверь чуть-чуть приоткрылась, и в щель высунулась… Это трудно описать.

Не то предсмертная маска воина африканского племени, не то взбесившийся овощной салат: густой слой сероватой пены с весомыми кусками экзотических «мумиев».

Я непроизвольно протянул руку к образине, которая честно меня предупредила:

— Осторожно, испачкаешься.

Похоже, это была хозяйка комнаты.

Ляля была одета в махровый халатик и пушистые тапочки, в ванной набиралась вода. Окровавленных тряпок видно не было.

— Ляля, извините, только что произошло убийство…

— Чье?.. — прошептала Ляля, схватившись за косяк.

— Убит Спиридонов, — твердо сказал я.

— Да, Ляля, скажи, зачем ты убила Олега? — язвительно спросил кто-то.

Я поежился от такого цинизма, хотя, зная актерскую братию, удивляться было нечему — слишком неординарная ситуация для творческого человека. Реакция могла быть какой угодно. У гримерши она была не менее неожиданной.

— Я? — спокойно спросила она. — А, ну так, из ревности! А чего вы все приперлись-то?

— Позвольте осмотреть номер, — твердо сказал я.

— Пожалуйста. — Она пожала плечами, распахнула дверь и вышла на балкон.

Я вошел. Осмотрел ванную, спальню. Более чем скромный быт бывшего пионерского лагеря не позволил бы злоумышленнику что-либо припрятать. В комнате Ляли ничего не было. Я чувствовал! себя идиотом. Хотя бы потому, что за мной ходил целый хвост киношников и подозрительно следил за моими действиями. Им было интересно и весело.


***

Менты приехали через полтора часа. За это время я собрал всю группу в холле и учинил нечто вроде допроса. Мне показалось, что их это даже забавляет: им столько раз приходилось переживать смерть на сцене, что реальная кончина коллеги их нисколько не испугала. Наказав всем запереться по номерам, я повел ментов к номеру Спиридонова.

Там их ждал неприятный сюрприз, поскольку они даже не смогли насладиться картиной кровавой драмы.

— Ну и?.. неуверенно произнес старший опер, зайдя в отпертый мною номер.

Я заглянул в дверь и остолбенел. Я почувствовал себя героем Миронова из фильма «Берегись автомобиля».

— Где труп-то? — продолжал прямо по сценарию вопрошать мент.

Трупа не было. Кровь, ботинок, разбитая ваза, смятый ковер — это осталось. Но не было мертвого актера Спиридонова. Даже топор исчез…

— Блин, актеры, блин, интеллигенция, — протиснулся в комнату эксперт, обдавая всех присутствующих стойким ароматом дешевой водки. Он открыл чемоданчик и, не глядя на место преступления, стал надевать резиновые перчатки. — Понаехали тут, поубивали друг друга, а нам расследовать. Убивали бы в городе, так ведь нет, на природу потянуло. Извращенцы…

В этот момент он наконец заметил нас с опером, застывших в немой сцене, и, оценив обстановку, невозмутимо принялся стаскивать с рук перчатки.

— Нет трупа, — зачем-то сказал он мне, — нет проблем. «Скорая» оценит вашу шутку.

«Скорая», вошедшая в номер через минуту, шутки не поняла и наговорила мне кучу оскорблений. В ответ я попытался сострить по поводу их приезда через два часа после вызова, но они уже ушли. Вместе с ментами. А я остался один в залитой кровью комнате. Как дурак.


***

Следующие два часа я методично напивался в холле, изумляясь идиотизму ситуации: все сидят по номерам, как крысы по норам, и ждут, когда доблестная милиция явится их опрашивать. Менты смылись, и хотя в принципе их можно было заставить работать — ведь все-таки кровь и прочее они видели своими глазами, — я был настолько ошеломлен исчезновением тела, что даже не вякнул.

Кроме всего прочего, я совершенно не представлял, что мне делать дальше. Остро захотелось позвонить Обнорскому, но здравый смысл подсказывал, что с этим не следует торопиться.

Оставалось искать труп. Заняться-то все равно было больше нечем. И как только я додумался до этой светлой мысли, в холл вошла Комова. И то ли я слишком много выпил, то ли она действительно волшебно выглядела, но ближайший план действий родился в моей голове сам собой.

А Ирина одобрила его уже через несколько минут.


***

На рассвете она выскользнула из-под одеяла. Я из вежливости попытался приоткрыть веки, но они не открывались, хоть ты тресни. Учитывая количество выпитого накануне, это было неудивительно.

— Вставай! — твердо сказала Ирина.

— Фигу…— хрипло и нежно ответил я.

— Володя! — не унималась моя «киношная жена». — Катись из моего номера, тебе нельзя здесь!

— Можно…— умоляюще сипел я.

Но Ирине было меня нисколько не жалко, поэтому через минуту на меня тонкой струйкой полилась ледяная вода. После безуспешных попыток увернуться и натянуть на лоб одеяло я сдался и, собирая себя по кусочкам, умудрился сесть на кровати.

Ирина была настолько же роскошна, насколько я отвратителен. В зеркале напротив кровати отражалась ее точеная обнаженная фигурка с решительно занесенным чайником в правой руке. Из-под чайника виднелась опухшая физиономия, явно принадлежащая какому-то законченному подонку, возможно, серийному убийце… Подумав об этом, я тут же вспомнил события прошедшего вечера, и меня затошнило.

— Ты хоть в курсе, что вчера вечером убили Спиридонова? — простонал я.

— Допился, маленький, — спокойно заметила Ира, подавая мне брюки.

Пришлось одеваться и выкатываться из ее номера. В фойе тетка за дряхлой стойкой, звучно именуемой «ресепшен», злобно посмотрела на меня и ухмыльнулась.

Видно, ее основательно достали беспокойные постояльцы.

Досыпать было негде, поэтому я выскочил на улицу и сделал небольшую гимнастику. Стало легче, и я отправился на кухню, выпрашивать чаю или рассола.


***

— Почему вы думаете, что убийство все же было? — спросил меня молоденький милиционер, представившийся Юриком и, по-видимому, давно очарованный вымышленной реальностью, почерпнутой из книжек Обнорского. Его дежурство закончилось, и он вернулся в пансионат поболтать со мной о том о сем. Это был уже второй милиционер за последние сутки, очарованный моим удостоверением.

— Потому что я видел жмурика, вот как тебя! — сделав глоток ведерного чаю, я откусил здоровенный кусок каменной ватрушки, которую мне предложила сострадательная повариха Галя (правда, только после того, как я ее клятвенно заверил, что непосредственного отношения к «этим говенным киношникам» не имею).

— Ну а почему ты думаешь, что его завалил кто-то из съемочной группы? — не отставал Юрик.

— Потому что на момент убийства в пансионат никто не входил. И не выходил из него… Так получилось, что я простоял около входа почти час, товарища ждал…

А иным путем в здание не проникнуть — окна на первом этаже расположены высоко и зарешечены.

— И кто это сделал? — Милиционер наивно уставился на меня. Увидев мой недоуменный взгляд, он стан оправдываться: — Понимаете, у нас все убийства простенькие, местные. А тут актеры с изощренными фантазиями, фиг поймешь, кто это сделал. Мы же не эркюли пуаро. Тем более столько крови…

Да уж, крови было до хрена. И тут что-то не сходилось. Вспоминая вчерашнюю «мизансцену», я все время мысленно видел эту кровь, щедро разбрызганную по стенам, — как будто кто-то ходил по кругу и плескал ее из ведра…

— Пошли-ка! — сказал я Юрику и, бросив недогрызенную ватрушку, потащил его в холл.

Миновав злющую тетку на «ресепшене», мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Дверь в номер Спиридонова была открыта и, когда мы к ней приблизились, навстречу нам выполз огромный зад, обтянутый доперестроечными синими трениками. За задом показался не менее внушительный торс, елозивший по полу мокрой тряпкой. Где-то там, в глубине комнаты, была еще и голова, сказавшая пропитым женским басом:

— Ну, бля, киносъемщики… Надо ж было так нумер засрать… Ну я, бля, коменданту все выскажу…

За этой репликой последовали стон и неудачная попытка разогнуться.

— Радикулит, бля…— донеслось из-под зада, и уборщица, скрючившись в три погибели и подхватив ведро, поползла к лестнице, так нас, кажется, и не заметив.

Дверь она не закрыла, и мы вошли.

«Нумер» сиял чистотой. В том смысле, что он оставался таким же грязновато-неуютным, но в нем не было никаких следов вчерашней трагедии. Ковер сменили, стены, оклеенные моющимися обоями, были ровного песочного цвета. Короче, никакой преступник не замел бы так искусно следы, как эта скрюченная толстуха. «Ботинок!» — подумал я. Но, выйдя на балкон, я тут же, в уголке, нашел сиротливый австрийский ботинок «Gabor» сорок третьего размера. На его каблуке что-то темнело, но это оказалась не кровь. Просто Спиридонов при жизни наступил на собачье дерьмо. Дерьмо на ботинке — вот и все, что от него осталось.

Юрик смотрел на меня прямо-таки с состраданием.


***

— Приготовились!.. Камера! Начали!

Соболин, иди к ней! Смотри в глаза… Ира, руки! — кричал режиссер.

«Вот козел», — равнодушно отметил я про себя, начиная привыкать к этому идиоту. Несмотря на вчерашнее убийство, съемки шли своим чередом, «отряд не заметил потери бойца». Кстати, именно благодаря мне Ирочка с самого утра насела на Семена, объясняя, что лучшей замены Спиридонову не найти.

Неручко обратился ко мне с этим предложением в обычной для него бестактной манере:

— Я вынужден просить вас сыграть эту роль, потому что съемки стоят, деньги идут, и мне не до принципов. Тем более что вы так этого хотели…— Этот придурок на самом деле думал, что Спиридонова убил я.

К завтраку подъехала целая кавалькада оповещенного о ЧП киношного начальства.

С перевязанной головой притащился режиссер сериала Худокормов и после долгих споров с продюсерами добился срочной пробы меня в роли «меня». Ему было почти так же плохо, как и мне, поэтому вопрос был решен быстро, и я тут же подписал контракт, не переставая изумляться идиотскому калейдоскопу событий, в который я втянулся.

Кстати, что самое дебильное, никто не донимал меня вопросами о Спиридонове, видимо, все были уверены, что с них просто забыли снять показания — и слава Богу!

Группа легко смирилась с тем, что исполнителя одной из главных ролей, выбывшего по причине смерти, заменили мной.

Ну а я сам?.. Не знаю, как получилось, но мне почему-то было чрезвычайно важно, каким списанный с меня герой предстанет в сериале. Странно, насколько сильно, сильнее, чем новелла, взял меня за душу фильм. Может… Хотя, нет, такое вряд ли бывает — нельзя войти в одну реку дважды.

На согласование моего отпуска за свой счет ушло немного времени. Обнорский уверен, что я здесь остался только из-за убийства… Ну и из-за убийства тоже… Тут дело чести — на съемках фильма по новеллам великого расследователя убивают человека, и дело нельзя возложить на плечи местной милиции. Тем более что эта милиция производит удручающее впечатление.

Сложней было с Анютой. Объяснить ей все происходящее не смог бы даже самый спокойный человек на свете, а я-то как раз был на таком взводе, что, когда Аня саркастически поинтересовалась, кто именно исполняет роль моей жены, просто повесил трубку.

В общем, я — актер Соболин, играющий журналиста Самойлова, сотрудника вымышленного агентства АЖУР — настолько хорошо вошел в роль, что уже не мог понять — кто я и кого же на самом деле играю.

Ирина, кстати, была несказанно хороша в роли моей супруги, списанной с Ани.

Постоянно спрашивала, как та носит волосы, как смотрит, как разговаривает. Вот и сейчас она воспользовалась перерывом между дублями.

— Володя, а такой жест характерен для вашей жены? — Она взмахом руки откинула каштановую гриву за плечо. Я засмеялся и энергично покрутил головой — в этот момент Ира больше всего напоминала мне Завгороднюю.

— Лучше скажи, есть ли у тебя алиби на вчерашний вечер? — брякнул я.

Гримерша Ляля, подскочившая припудрить Иру, не дала ей ответить:

— Тоже мне, Шерлок Холмс! Алиби, улики, мотивы… как это устарело. Это даже в театрах уже не ставят.

— Почему? — спросил я.

Ляля задумалась и заявила:

— Да потому что накладно. Реквизит, костюмы…

«При чем здесь реквизит?» — подумал я, но психованный Семен уже подал команду к следующему дублю.

— Есть…— тихо шепнула мне Ира, когда мы застыли, обнявшись, в финале эпизода.

— Что есть? — не понял я.

— Алиби! — сказала она тихо и добавила: — В обед предъявлю.

— Снято! — крикнул режиссер и бессильно развалился в кресле.


***

Итак, вчера вечером в холле сидели и выпивали за «сотый кадр» абсолютно все члены съемочной группы, кроме Иры Комовой.

Как ни печально это сознавать, но именно она — спокойно посапывающая сейчас на моей груди красавица — является подозреваемой номер один. Как и сколько она купалась в заливе, не видел никто. Даже я, как ни пытался. Второй режиссер Надя и живой еще Олег удалились примерно в одиннадцать. За ними ушел осветитель Слава — вернее, уполз, поскольку ходить был уже не в состоянии. Кроме них, из компании кто-то периодически удалялся в туалет, но не более чем на пять минут. Наиболее часто покидал компанию режиссер. Такая картина вырисовывалась из показаний, собранных в перерыве между съемками. Опять же с помощью Ирочки, которая в нескольких словах так доступно объяснила всей группе, что на мои вопросы лучше отвечать, а не кривляться и не кобениться, что у меня почти не было проблем.

Итак, Семен в очередной раз пошел пописать. За каким-то чертом он поднялся на второй этаж, хотя на первом есть прекрасный туалет, да и до «ближайших кустиков» недалеко. Но он поднялся, якобы к себе в номер, и увидел, что дверь в комнату Олега чуть-чуть приоткрыта. Он счел своим долгом туда заглянуть, увидел труп и заверещал. На месте любого мента я бы задержал режиссера с самого начала как главного подозреваемого. Но, будучи на своем месте, я был твердо убежден, что такой человек, как Семен Неручко, ничего хуже бестактности совершить не может. Его удивительная глупость (которая, надо признать, не так бросалась в глаза на съемочной площадке) была для меня стопроцентным алиби.

Впрочем, с алиби вообще творилась полнейшая ерунда. Все настолько путались и противоречили сами себе, что можно было подозревать их всех вместе взятых. Больше всего путаницы было с администратором Лерочкой — подозреваемой номер два.

— Ой, она постоянно была с нами, ни разу не отходила, — суетилась Елена Борисовна Черкасова, актриса, довольно убедительно играющая Агееву.

— Я ее в упор не помню, — возражал ее гражданский муж Юра Птичкин, стараниями Черкасовой утвержденный на роль Зудинцева.

— Это потому, что у нее типаж такой — «серая мышка», — заметила «добрая» Елена Борисовна.

На глазах у Лерочки при этом появились слезы.

— Нет, она вечером была с нами, я ее только наверху не помню, — сказал художник Босов.

— Не по-омню! — вскинулся молодой артист Гаврилов, который отличался такой бандитской внешностью, что уже успел сняться в пяти криминальных сериалах.

В данном случае он играл главного похитителя Антошки. — А кто побежал «скорую» вызывать? Пить меньше надо, вот и помнить будешь…

— Была она. Она прибежала сразу после меня в номер Олега. А вот Птичкина я вообще не заметил, — внес вклад во всеобщую путаницу режиссер.

После этого началась грандиозная перебранка, и я погрузился в собственные мысли.

Итак, вне подозрения были только я (правда, только для себя самого), Черкасова (ее вечером запомнили все, потому что она очень много говорила, и ее отсутствие было бы столь же заметно, как взрыв атомной бомбы) и Ляля (подвергшаяся обыску через несколько минут после убийства).

Все остальные — потенциальные убийцы. Основные подозреваемые: Птичкин, которого не помнит Семен, сам Семен, не вовремя захотевший писать, 17-летняя Лерочка, ставшая жертвой собственной неприметности, и Ира.

Кому же было выгодно убивать Спиридонова? Да и что я, в сущности, знаю о нем? Только то, что успела мне сообщить Ирка, утомленная любовными играми, перед тем как заснуть.

Интриги, романы, дурацкие роли, бесконечная смена театров, пьянство и три развода — как мне это все знакомо… И как сложно, с точки зрения хоть какой-то версии.

Ох, надоела мне эта дедукция, которую приходится основывать на ничем не подтвержденных деталях. Шерлок Холмс здорово блефовал, когда делал свои «элементарные» открытия.

Я непроизвольно пошевелил рукой и наткнулся на такое привлекательное местечко на теле моей прекрасной «женушки», что решил отложить расследование до завтра.


***

Утро я встретил в выделенном мне номере Спиридонова. Суеверностью я не отличался, поэтому когда Ирка так же твердо, как накануне, выперла меня из своего номера, спокойно завалился на свежезастеленную кровать и прекрасно продрых оставшиеся два часа до подъема.

Единственное, что я счел нужным сделать после пробуждения, так это зашвырнуть подальше ботинок покойного, встретивший меня на балконе. Австрийский шуз красиво полетел в сосны. При его приземлении из леса послышался сдавленный стон.

Но я даже не удивился: вчера, под шумок, Черкасова доверительно сообщила мне, что, по ее мнению, Спиридонова убил очень аморальный тип. А самым аморальным в съемочной группе был художник Босов. Его аморальность заключалась в том, что он, по наблюдению Черкасовой, каждое утро занимался китайской гимнастикой в голом виде.

Прямо напротив окон пансионата, в лесу.

Как она разглядела его «голый вид», учитывая довольно густую сосновую растительность перед окнами, я не спросил.

И вот теперь я был почти уверен, что зарядил ему ботинком в какое-нибудь болезненное место. Не нравился мне этот Босов, который, кстати, тоже улучил момент, чтобы шепнуть мне несколько слов, смысл которых заключался в том, что к нему, Босову, были неравнодушны все женщины группы, особенно Черкасова. («В ее-то годы!

Понимаете, Владимир?») А Спиридонов над ним постоянно издевался, потому что Босов был… как бы это поделикатнее объяснить… в общем, геем. («Надеюсь, вы человек просвещенный!») Так вот бабы Олега из мести и замочили!

Чистя зубы, я еще вспомнил, как после окончания съемок меня дернул за руку Семен и, глядя куда-то в сторону, процедил:

— Если тебе интересно, то после тебя первым делом я подозреваю Надьку!

— А что так? — нетерпеливо спросил я, глядя вслед Ирине, уходящей в сторону пансионата.

— А потому что змея! — прошипел Семен и исчез.

Вот такой сумасшедший дом.

Одевшись, я пошел на завтрак. Но не успел спуститься на первый этаж, как услышал нечеловеческий визг. Кричали откуда-то с улицы, куда я, естественно, и помчался.

Вылетев на крыльцо вместе с несколькими взбудораженными киношниками, я прислушался. Кричали где-то в соснах…


***

Пролетев спринтерским рывком несколько метров по узкой тропинке, я наткнулся на источник визга — им был до невозможности перекошенный рот Черкасовой. Еще на ее лице присутствовали огромные синие глаза, из которых прямо-таки брызгали слезы.

— Что?! — заорал я, пытаясь перекричать поставленный голос псевдо-Агеевой.

Но она продолжала орать, пока не подоспел запыхавшийся Птичкин. Точным и, видимо, отработанным движением он залепил Черкасовой звонкую пощечину. Вместо того, чтобы ответить на этакую грубость, Елена Борисовна тут же захлопнула рот и шумно засопела. Сопела она долго.

Я немного подождал, потом сказал Птички ну:

— Хорошо бы узнать, что, собственно…

Но тут Черкасова всхлипнула и, тихо сказав:

— Там… На опушке… Опять…— упала в обморок.

«Убил ботинком Босова, дискобол хренов», — подумал я на бегу. Но картинка, открывшаяся мне на симпатичной полянке, была совсем не той, какую я ожидал увидеть. Вместо голого Босова, накрытого пущенным мною ботинком, под живописным кустом дикой малины лежала вполне одетая Лерочка. Одетая, но мертвая. Из ее девичьей груди торчала рукоятка кухонного ножа. А в уголке бесцветных губ запеклась струйка крови.

За моей спиной послышался топот, и на поляну выскочило несколько киношников.

— Ничего не трогать!!! — заорал из задних рядов Неручко и, подскочив ко мне, храбро схватил меня за руку и стал ее выкручивать.

Мне ничего не оставалось, как врезать ему по лысеющей макушке и уйти с этой дурацкой полянки.

Проходя мимо застывшей кучки испуганных киношников, я нашел взглядом Босова и кивнул ему. Он обреченно поплелся за мной.


***

— Зарядку делал? — хмуро спросил я у художника, топтавшегося рядом, пока я пытался дозвониться до «02».

— Ка-какую за-за-зарядку? — заикаясь, переспросил Босов.

— Такую!!! — заорал я, и он вжал голову в плечи. — На опушке! В голом виде!!!

Тетка на «ресепшене» хихикнула.

— Не-е-ет…— проблеял художник. — Я в номере делал… Потому что за мной Черкасова подглядывает… Я и не хожу туда уже дней пять… Ей-богу!

Я хмыкнул и показал Босову жестом, чтобы он убирался. Не успел тот исчезнуть, как в фойе влетел юный мент Юрик.

— Ты откуда? — удивился я. — Я ж еще не дозвонился…

— Так я за тобой! — пожал плечами он. — У меня труп неопознанный и еще — сюрприз! Пошли поглядим?

На его веснушчатой физиономии сияла такая безмятежная улыбка, что мне было даже жалко его расстраивать.

— А у меня тоже труп! — в тон ему сказал я радостно. — Пошли поглядим?

И мы пошли поглядеть, причем с лица Юрика так и не сползала улыбка.

Кстати, не сползла она и по прибытии на злосчастную полянку, которая была девственно пуста, даже куст малины не качался.

Я бы даже сказал, что улыбка Юрика стала еще шире, когда он прослушал мою недолгую, но жаркую речь по поводу всего происходящего. Думаю, что самым цензурным в ней было слово «мать».

Когда мы вернулись к пансионату, со скамеечки у крыльца, как по команде, поднялись скорбные киношники.

— Где тело?! — заорал я на них.

Они переглянулись, как курившие школьники, которых неожиданно застукал завуч по внеклассной работе.

— Какое тело? — промямлил Птичкин.

— Мертвое, — устало сказал я. — Где тело администраторши, сволочи?

— Там было…— с идиотской улыбкой сказал Семен, держащийся за голову. — Кстати, товарищ лейтенант, прошу зафиксировать…

Я подскочил к нему и схватил его за грудки:

— Ты, слабоумный кретин, объясни, куда подевалась мертвая девочка?! Почему вы ее там оставили?

— Так это…— вступился Птичкин. — Решили не топтать, чтобы, значит, до прибытия…

— А баба твоя где? — накинулся я на него. — Быстро сюда ее! Ну! — И для убедительности дал ему пинка, когда он послушно направился в корпус. — Всем стоять здесь! — орал я в каком-то исступлении. — Никуда с места не двигаться!

— Товарищ лейтенант, — послышался за моей спиной осторожный шепот режиссера. — Он псих, он по голове меня…

Лучше бы он этого не говорил.


***

Наручники Юрик снял с меня только в машине. Да и то предварительно убедившись в том, что я полностью успокоился.

— Зря ты его так-то уж… По башке!.. — добродушно хихикнул он, подъезжая к отделению.

— Да пошел он…— отозвался я, не без удовольствия вспоминая, как гонял режиссера, пытавшегося загородиться подчиненными, вокруг скамейки.

Самообладание уже полностью вернулось ко мне, только немного побаливал правый кулак, отбитый о пустую голову Неручко.

Местное отделение милиции утопало в зелени. В дежурной части было прохладно и спокойно. Юрик провел меня по небольшому коридорчику и, поковырявшись в замке аккуратно покрашенной двери, сделал широкий жест:

— Уэлкам!

Я вошел в крохотный кабинетик и вздрогнул. Над столом, глядя мне прямо в глаза, плотоядно ухмылялся Обнорский.

«Спокойно, Соболин! — сказал я себе твердо. — Это плакат».

Откуда его добыл Юрик, я не спросил, но настроение у меня испортилось.

— Это и есть твой сюрприз?

— Да не, — хохотнул Юрик, копаясь в сейфе. — Сейчас хлопнем по маленькой для успокоения нервной системы и пойдем смотреть труп. А уж потом сюрприз…

Глотнув «для успокоения» какой-то дряни, я послушно поплелся следом за Юриком к выходу из отделения.

Перейдя через дорогу, мы подошли к ветхому флигелю, на котором красовалась новехонькая табличка с надписью: «Зеленогорская районная больница. Морг».

Войдя внутрь, Юрик бурно расцеловался с какой-то бабулей в грязном халате и потащил меня в глубь коридора. Сказать, что в морге стоял смрад, было бы слишком мягко. Я даже порадовался, что не завтракал да еще натощак хлопнул водки, — если бы не это, блевать бы мне безостановочно от самого входа…

В мертвецкой никого не было, если можно так выразиться. Вернее сказать — в ней не было ни одной живой души, поскольку на столе лежало голое мужское тело с биркой на ноге. По нему в изобилии ползали мухи. В районе шеи красовалась такая рана, что можно было предположить в качестве причины смерти столкновение с «Боингом-747». Тут-то меня и вывернуло…

— Он? — радостно спросил меня Юрик, когда мы выскочили на свежий воздух.

— Сдурел? — сдавленно просипел я. Меня преследовал этот кошмарный запах, казалось, что я пропитался им насквозь. — Этому же лет шестьдесят как минимум, да к тому же он лысый совсем!

— Так это не Спиридонов? Точно? — расстроился Юрик. — Жаль… Ну пошли сюрприз смотреть.

— Погоди. — Я взял его за плечо. — Ты куда меня поведешь, на скотобойню, что ли? Так я не выдержу, учти!

— Да нет! — снова повеселел Юрик. — Ко мне вернемся.

— А водки дашь?

— А то! — успокоил он меня, и мы снова пошли через дорогу.


***

Донельзя довольный, Юрик распахнул передо мной дверь камеры:

— Вот он, душегуб, — произнес он с нежностью.

На нарах сидел ссутулившийся мужичонка в тренировочных штанах и футболке с оторванным рукавом. На лице — вселенская скорбь, под глазами — свисающие на щеки алкогольные мешки.

— Сознался, рецидивист. — Юрка сел с ним рядом и вынул из кармана пачку мятых бумаг. — Вот, посмотри какая у нас биография. Неоднократно судимый, неработающий. Ступил на путь преступности в раннем детстве, первый раз был осужден в 18 лет за хищение госимущества (спер двигатель от трактора). Потом в восемьдесят пятом — угроза жизни, потом в девяносто пятом — опять хищение, из сельмага. Я, кстати, вел дело. Первое… Потом угон машины…

— Да я водить не умею, начальник…— замычал мужик.

— Молчи, лишенец, речь о другом. Лучше рассказывай, что недавно было, В чем вчера признался — что мне сказал, то и рассказывай.

— Ну на почве личных неприязненных отношений я с особой жестокостью нанес смертельную рану топором актеру драматического жанра, этому, как его…— нудно забубнил и запнулся алкоголик-душегуб.

— Пора бы и запомнить! Спиридонову Олегу Сергеевичу, 1961 года рождения!

— 1961 года рождения…— послушно повторил вслед за Юриком душегуб.

Юра победоносно посмотрел на меня.

— И куда он дел труп? — спросил я, изумляясь, как я еще не сошел с ума от всей этой фантасмагории.

— Куда? — переспросил Юрик и грозно насупился в сторону бомжа. — Да, где труп?

— Дак это…— удивился злодей. — Ты ж сам сказал, в морге!

— Бля…— огорченно сказал Юрик. — Это я вчера сказал, а сегодня информация не подтвердилась! Вот ты нам и расскажи — где труп?

Бомж равнодушно пожал плечами.

— Брось ты, — сказал я, поднимаясь со шконки. — Что это за ерунда?

— Не нравится? — Юрик явно расстроился. — А чего? Он асоциален. Все равно через неделю что-нибудь сопрет или стукнет кого-нибудь. Пусть лучше в тюрьме сидит… А с этими актерами себе дороже связываться. Адвокаты понабегут, жалобами закидают, проверку пришлют…

— Трупа нет, Юрик! — сказал я и поправился: — Двух трупов уже нет. Девчонку тоже он зарезал?

— Знаешь, что! обиделся юный опер. — Для тебя же стараюсь… А нет трупа, так нет и убийства, понятно? События преступления нет!

Он продолжал обиженно кричать мне вслед, пока я шел по коридору к выходу.

Последнее, что я услышал, заставило меня вздрогнуть:

— А у меня труп есть! А труп — это знаешь что? Выражаясь вашим киношным языком, исходящий реквизит! А раз есть реквизит — есть и кино! Нет реквизита — нет кина! Нет трупа — нет дела… Есть труп…

«Реквизит!» — билось у меня в мозгу, пока я, задыхаясь, бежал к пансионату.


***

У крыльца я застал настоящий митинг.

В центре возбужденной толпы размахивала чемоданами Черкасова.

— Я уезжаю! — звонко кричала она. — Я покидаю это логово серийных убийц!

— Кто будет следующей жертвой? — поддакивал Птичкин.

Я подошел поближе, решив послушать выступающих. Моего появления никто не заметил.

— Это безответственно…— слабо возражал Неручко, сидя на крыльце и держась за неумело перебинтованную голову. — Мы не можем сорвать съемочный процесс.

— Засунул бы ты себе в жопу этот процесс, — басил бородатый оператор Калитин.

— Да! — хором рявкнули все его многочисленные ассистенты.

— Кто может работать в такой обстановке? — заламывал руки Босов.

— Да еще с таким режиссером! — ядовито вставила Надежда.

— Да еще за такие деньги! — пискнул актер Кузечкин.

Это прозвучало так громко и неожиданно, что все на некоторое время умолкли, после чего поднялся такой грандиозный шум, что ни одной отдельной реплики было не разобрать.

Я зажал уши и, по-прежнему никем не замеченный, проскользнул в холл. Подойдя к стойке, я бесцеремонно забрал у болтающей с кем-то горничной телефонную трубку и, показав ей — уже открывшей рот — кулак, нажал на рычаг. А потом набрал номер Агентства.

— Здорово, Князь, — сказал я подошедшему к телефону Зурабу Гвичия. — Запиши-ка данные, надо смотаться в два адреса…


***

Я немного поговорил с опешившей от моей наглости горничной, а через полчаса мне перезвонил Князь и сказал именно то, что я ожидал услышать. Когда я вернулся на крыльцо, меня снова никто не заметил, поскольку митинг был в полном разгаре.

Более того, перебранка перешла в стадию отчаянного скандала с нелицеприятным переходом на личности.

— Ворье!!! — гремел оператор Калитин, грозно тыча пальцем в сторону административной группы. — Где цветные фильтры? Где обещанный «стадикам»?!

— У вас не то что деньги — трупы пропадают!!! — забыв про тяжелую травму, вопил режиссер.

— Да на вас не напасешься! — огрызался толстенький директор фильма Орлов. — Вы и так уже всю смету просрали!

— Да?! — неожиданно визгливо закричала гримерша Ляля, выступая из толпы.

На ее лице я заметил густо закрашенный синяк. — А где обещанный грим? Его тоже просрали? А реквизит? Чего молчишь, Валюха?

— Я не молчу! — выкатилась вперед пухлощекая девушка с косой, работавшая, как я помнил, реквизитором. — Где пистолет? Где икра? Долго у меня будет бандит с доисторической двустволкой бегать? Это все говно, а не реквизит!

— Вот!!! — рявкнул я, почувствовав самый удобный момент для выступления.

Эффект был что надо — все мгновенно заткнулись, а Семен спрятался за спину Черкасовой.

— Что «вот»? — поинтересовалась Ира Комова. Единственная, кто сохранял способность разговаривать спокойно.

Я прошел через раздвинувшуюся толпу и обнял стоящих рядом гримершу Лялю и реквизитора Валю.

— Где реквизит, спрашиваю я вас? — почувствовав движение Вали, я сжал ее плечо покрепче. — Где топор, где нож, в конце концов? Сколько крови осталось в запасе, дети мои?

Теперь уже Ляля беспокойно поежилась под моей рукой.

— Ты что, Володя? — осторожно спросила Ира. — Пусти девчонок, им же больно!

— Не пущу, — замотал я головой. — Бейте, топчите, но не пушу. Пусть предъявят реквизит.

Повисла пауза — никто ни хрена не понимал. И я стал растолковывать этим недоумкам, что к чему.

— Трупы пропадают, говорите…— сокрушенно начал я. — Грим просрали… «стадикам»… Не было никаких трупов, вот что я вам скажу, дети мои… Вот они — юные мастерицы своего дела. — Я вытолкнул в центр круга Валю и Лялю. — За каким хреном им понадобилось помогать этой сладкой парочке, я не знаю. Да только вместо того, чтобы прервать порочную связь немолодого потасканного актера с юной неопытной девушкой, эти засранки устроили целый спектакль, чуть было не доведя нашего дорогого режиссера до психушки, а Елену Борисовну Черкасову до сердечного приступа.

Народ по-прежнему безмолвствовал и явно не врубался. Я повысил голос.

— Вечером третьего дня гражданка Арефьева Ольга Михайловна, гример-визажист сериала…— я указал на сгорбившуюся Лялю, — под предлогом мнимой необходимости пописать, неоднократно пробиралась в номер гражданина Спиридонова, актера, 1961 года рождения, где, пользуясь казенными гримом (в частности, искусственной кровью) и реквизитом (а именно топором), сымитировала картину убийства вышеуказанного гражданина при его непосредственном содействии. Зачем ты это сделала, дура? — ласково обратился я к Ляле.

— Олег попросил…— угрюмо процедила изобличенная гримерша.

— Угу…— закивал я. — Угу-угу… После того, как поднялся шум, следственная группа не обнаружила злоумышленницу на месте преступления и направилась к месту ее проживания. Дверь открыла… Кто дверь-то мне открыл, балда?

— Лерка…— так же угрюмо буркнула Ляля.

— Как Лерка? — подал голос режиссер. — Она же в «скорую» звонить побежала…

— Атак! — победоносно заявил я. — При всем профессионализме гражданки Арефьевой, не могла она не заляпаться всей этой кровищей, равно как и быстро отмыться. Потому и договорилась со своей сообщницей Хомяковой Валерией, о которой речь еще впереди, чтобы та под любым предлогом проникла в ее номер и, намазавшись всякой дрянью, обеспечила ее алиби, благо фигуры у них практически идентичные, — при этом я звонко шлепнул Лялю пониже спины. — Потому-то «скорая» и менты приехали так поздно: гражданка Арефьева их вызвала лишь тогда, когда убедилась, что подлец Спиридонов благополучно смылся из номера. Сие подтверждается показаниями злобной горничной Булькиной Варвары Петровны.

Лица членов съемочной группы выражали бурю эмоций, однако время для прений пока не наступило, и я продолжил:

— Что же было дальше, господа? А дальше гражданка Махалова Валентина, реквизитор, прикинулась уборщицей и замела все следы инсценировки в номере Спиридонова, дабы никакая экспертиза не докопалась, что кровь не имела к убитому никакого отношения. Потом выяснилось, что главная цель преступников — а именно срыв съемочного процесса — не достигнута. Появился некий Соболин, — я картинно поклонился, — и с успехом заменил якобы почившего Спиридонова. Милиция, со своей стороны, даже и не подумала возбуждать дело… И они пошли на новый шаг — имитацию убийства гражданки Хомяковой, семнадцати лет, администратора сериала. Все происходило по той же схеме: Ляля загримировала Хомякову, вероятно, с помощью все той же пухлозадой Валечки, и только-только собиралась заголосить, призывая общественность, как вдруг, откуда ни возьмись, прилетел ботинок убиенного Спиридонова, чуть не испортив все дело. Испортив, правда, нежную девичью щеку! — Я показал на физиономию Ляли: — Прошу полюбоваться на этот замечательный бланш, господа присяжные!

— А говорила, что на сук наткнулась, — сдавленно прошептала Черкасова.

— На сук наткнулись все мы! — скаламбурил я. — Вот на этих вот, с позволения сказать, сук! Вскрикнув после меткого попадания ботинка, преступница срочно покинула место мнимого убийства, на которое вскоре явилась бдительная Елена Борисовна, которая и подняла хай… Пардон, боевую тревогу. Вот такой «стадикам»…

Черкасова гордо обвела присутствующих взглядом, но они, похоже, не разделяли ее приподнятого настроения.

— А на хрена им все это понадобилось? — выразил общее недоумение Босов.

Но я не ответил, поскольку в этот самый момент, в соответствии со всеми законами драматургии, послышался надсадный рев, и через несколько секунд в облаке пыли к нам подкатила потрепанная агентская «четверка».

Первым из нее вышел Зураб и, мгновенно оценив ситуацию, обошел машину грациозным гусарским шагом. Картинно открыв дверь, он галантно помог выйти из нее живехонькой Лерочке, которая совсем не вписалась в игру и довольно косолапо сделала несколько нерешительных шагов в нашу сторону.

Затем, не менее грациозно, зато гораздо грубее, Зураб за шиворот вытащил с заднего сиденья абсолютно живого Спиридонова и придал ему хорошее ускорение в сторону коллег с помощью изящного пинка.

Пролетев изрядное расстояние, воскресший герой-любовник шлепнулся на карачки прямо у моих ног.

— Тут народ интересуется, зачем вы все это устроили, а, говнюк? — почти нежно спросил я у Олега.

— Братцы…— улыбнулся он снизу, — мы пошутили…

— А я скажу, — грустно проронила Лера.

Мне захотелось подойти и взять ее за руку, но она легким жестом остановила меня.

— Лерка…— умоляюще заныл Спиридонов.

Я повторил пинок Князя, правда, не так изящно, зато действенно — Олег ткнулся лицом в землю и больше не разговаривал.

— Он проиграл деньги… Большие…— с трудом произнесла Лера. — Сказал, что его убьют… А я… мы были близки… и… я уговорила девчонок… Взяла ключ… Он забрал из кассы, ну у Вениамина Петровича…

Толстенький директор Орлов ойкнул и, схватившись за сердце, умчался в корпус.

— Ага! — торжествующе сказал я. — И вы разыграли этот перформанс, надеясь, что работа над сериалом прервется, а значит, и пропажа денег из кассы не будет до поры до времени замечена?

— Я верну…— тихо сказала Лера и разрыдалась.

К ней подошла Ира и, обняв, повела к скамейке. С третьего этажа, видимо, из номера Орлова, донесся утробный вой.

— А вот теперь, — сказал я, похлопав Лялю по плечу, — вызывай милицию.

— Не надо милиции, — спокойно сказал оператор Калитин. — Сами разберемся.

Я пожал плечами и пошел к машине Князя.

— Соболин! послышался нерешительный голос. Обернувшись, я увидел ковыляющего ко мне режиссера. — Вы вот что, Соболин, повторите шестьсот седьмую сиену. — Он старался не смотреть на меня. — После обеда будем снимать…


***

— Ты что, останешься в этом сумасшедшем доме?! — изумленно спросил Князь, давая мне прикурить.

— На кого ж я их брошу, — усмехнулся я, растянувшись на травке той самой злополучной полянки. — Они ж блаженные, не видишь?

Зураб покачал головой.

— Анька вся извелась…

— А ты привези ее сюда…— неожиданно для себя попросил я. — И Антона пусть возьмет — ребенка на его роль так и не нашли пока.

— Подумал? — коротко осведомился Князь.

— Подумал, — решительно ответил я, хотя думал я, главным образом, о мягких ладонях Иры Комовой. — Пора заканчивать со всей этой фигней.

Князь снова кивнул.

— А вернешься когда?

— А хрен его знает, Князь. Может, и никогда… Актер я, кажется, получше, чем инвестигейтор. Так что Обнорскому буду звонить завтра.

На лице у Зураба ничего не отразилось, он был, как всегда, невозмутим, наш гордый горец.

— Слушай, Князь, — я приподнялся на локте, — а где ты их нашел, ну Спиридонова с девчонкой?

— У нее, как ты и предполагал… Она его там прятала, старого козла, — он хитро взглянул на меня. — Еще вопросы?

— Вопросов нет, — сказал я и вновь раскинулся на травке. На полянку вышел Калитин и закурил. — Хотя нет. Есть один.

Слышь, Калитин! Эй!

Он подошел к нам.

— Слушай, ты извини, я не понял… А что такое «стадикам»?

— Стадикам? — Калитин улыбнулся и опустился на траву рядом со мной. — А это такая хреновина, вроде штатива, только крепится на специальный жилет, и оператор все это на себе носит. Там такая система гидравлики, которая все рывки и толчки камеры сглаживает. Ну, например, бежишь, а камера не трясется… Только с ним не очень-то побегаешь — тяжелый, гад. С камерой вместе — килограммов сорок…

— Ну а на фига он тебе тогда? — удивился я.

— А какая картинка кайфовая получается! — воскликнул он мечтательно, и я заметил, как Князь повертел пальцем у виска.

Когда мы прощались, я снова попросил Зураба:

— Князь, ты Анюту привези, очень прошу. А Обнорскому не говори ничего, я сам позвоню, лады?

— Лады, — кивнул Гвичия и упылил на своем драндулете.

А я пошел учить эту несчастную шестьсот седьмую сцену. Тем более что группа уже вовсю готовилась к съемке. Блаженные, что говорить…

ДЕЛО О СПАСЕНИИ ТЕЛЕЗВЕЗДЫ

Рассказывает Виктор Шаховский

«Шаховский Виктор Михайлович (кличка Шах), 32 года, корреспондент репортерского отдела. По некоторым данным, в начале 1990-х годов входил в бригаду рэкетиров, базировавшуюся в гостинице "Речная ". С 1996 года занимался собственным бизнесом. В феврале 1998 года неустановленными лицами был взорван принадлежащий Шаховскому "мерседес ".

В апреле 1998 года Шаховский В. М. предложил свои услуги «Золотой пуле». Установленный для него руководством Агентства полугодовой испытательный срок прошел без эксцессов.

В коллективе Агентства поначалу имело место неоднозначное отношение к Шаховскому, в частности, бывшие сотрудники правоохранительных органов выражали ему недоверие. Однако Шаховский продемонстрировал высокий профессионализм во время журналистских расследований и к настоящему времени заслужил авторитет у своих коллег. В то же время вследствие авантюрности характера Шаховский в процессе добывания информации зачастую способен преступить черту законности.

Холост. Имел непродолжительный роман с сотрудницей репортерского отдела Светланой Завгородней. По некоторым сведениям, до недавних пор поддерживал дружеские, а также, возможно, и интимные отношения, с телеведущей Татьяной Ненашевой, которая в настоящее время живет и работает в Москве».

Из служебной характеристики


Я вдруг поймал себя на мысли, что стал патологически ненавидеть кино. А случилось это буквально через неделю после того, как в нашем Агентстве плотно обосновалась вся эта худокормовская кинобанда, призванная удовлетворить амбициозные планы Обнорского по увековечиванию собственного детища. То бишь нашего многострадального эпоса «Все в АЖУРе».

Отныне мне приходилось пробираться в свой кабинет исключительно боком (а то и раком), дабы, не дай Бог, не задеть кем-то натянутый провод, либо не свалить неизменно бьющий жарким лазером прямо в морду многоваттный фонарь. К тому же из кабинетов стали пропадать вещи. Нет, служители муз, конечно, не страдали повальной клептоманией. Просто для съемок очередных сцен им постоянно требовался самый разнообразный реквизит, и они без зазрения совести тянули все, что попадется под руку. У меня, например, ушла из стола (между прочим, закрытого) бутылка коньяку, которую в свое время привез Зурабик.

Когда я с превеликим трудом сумел-таки ее отыскать, бутылка опустела приблизительно на две трети. Как было сообщено, снималась крайне сложная сцена спаивания журналистами высокопоставленного государственного чиновника с целью получения от него сверхсекретной информации.

Последующие вопросы отпали сами собой после того, как я узнал, что в эпизодической роли этого самого чиновника неожиданно решил выступить сам господин Худокормов, известный своим пристрастием к благородным напиткам. Вот такая, блин, богема. Мать ее!..


***

Сегодня, вернувшись в контору с очередного анонимного заминирования, я снова с большим трудом проложил маршрут через наш коридор, обтекая по дороге снующих туда-сюда киношников. Судя по озабоченным лицам, у них что-то не клеилось. В конце пути меня ждал бонус в виде стоящей в коридорном проеме топ-модели Аси Барчик, играющей в сериале Прибрежную. Насчет актерских данных не знаю, но со всеми остальными у Аси полный порядок. По крайней мере то место, за которым, по слухам, спрятана человеческая душа, было у нее не менее объемным, нежели у Светки. И я еще раз убедился в этом, невзначай прижав Асю в тесном проходе, изображая эдакую неловкую попытку разминуться. В ответ она лишь смерила меня презрительным взглядом. Я, признаться, даже немного расстроился. Неужели действительно старею? По крайней мере раньше на подобный фокус с моей стороны дамы реагировали с большим задором.

Дверь в наш кабинет была приоткрыта, и из-за нее приглушенно раздавался гнусный голос моего альтер-эго Михаила Поручейкова. Изучив сценарий, он почему-то решил изобразить меня в образе распальцованного быка-недоумка в отставке, для чего навесил себе на шею толстенную цепь желтого металла, прикрепил на поясной ремень сотовый телефон и безжалостно обрил голову.

Впрочем, сценария я не читал. Возможно, в нем я действительно прописан именно таким вот идиотом. Кстати, не исключено, что это тайная месть Обнорского, который до сих пор подозревает меня в порочной связи с Лукошкиной.

Я осторожно заглянул в дверную щель.

Поручейков сидел на диване рядом с настоящей Завгородней и, нервно теребя правой рукой ее обнаженное колено, сладострастным полушепотом спрашивал:

— Скажите, Светлана, те чувства, которыми буквально дышит каждая строчка в «Деле о Красном озере», ведь вы их действительно пережили, выстрадали?

Светка томно повела плечами и что-то коротко промурлыкала. По-видимому, утвердительное, поскольку Поручейков удовлетворенно кивнул и еще крепче сжал ее коленку.

— Я так и думал… Понимаете, Светлана, как мне кажется, именно этот материал является наиболее сильной частью в нашем сценарии. Я очень хорошо представляю себе, как надо играть этот кусок, однако Ася… Она просто не справляется. Вы меня понимаете?

Завгородняя зажмурилась, давая понять, что понимает.

— Она слишком юна и неопытна… Была бы моя воля, я сделал бы так, чтобы в этом сериале вы играли сами себя. Вы настолько органичны и естественны, что в каждом кадре вам нужно было бы просто оставаться собой. — Левая рука Поручейкова между тем нашла другую Светкину коленку. — Знаете, я не очень понимаю мотивацию вашего выбора. Я имею в виду Шаховского. Скажите, что в нем могло привлечь вашу героиню?

Ведь, как мне показалось в процессе нашего с ним разговора, он, как бы это сказать, весьма недалекий человек?

«Ах ты с-сука, я тебе покажу недалекий», — с негодованием подумал я. «И ты, кстати, тоже», — это тоже мысленно я обратился к Завгородней, которая в ответ на нахальную реплику актеришки утвердительно кивнула головой. Поручейков между тем продолжал:

— Мне кажется, что такую женщину, как вы (вернее, вашу героиню), могло подкупить в человеке подобного склада лишь одно — сила. Такая, знаете ли, первобытная, необузданная. Сила грубого животного…

Сравнение с грубым животным добило меня окончательно, и я дернул дверь на себя. Поручейков вздрогнул, как ошпаренный сорвал руки со Светкиных коленок и стремительно скрестил их у себя на груди.

Выглядело это весьма комично.

— А, Виктор Михайлович, — с наигранным воодушевлением произнес мой крестник, приведя себя в надлежащий вид. — А мы тут со Светланой., э-э.. Аристарховной… обсуждаем некоторые детали сценария… Я, знаете ли, все никак не могу нащупать образ..

— И что, Михаил Георгиевич, до сих пор не нащупали? — Я недвусмысленно мотнул головой в сторону Светкиных ножек. — Так, может, стоит пощупать в другом месте? — И я перевел взгляд на другую, не менее привлекательную часть ее тела.

Завгородняя, давно привыкшая к подобного рода скабрезным шуткам, традиционно возникающим в ее присутствии, ничуть не смутилась. Однако Поручейков, напротив, покраснел до самых кончиков ушей.

Он суетливо заелозил по дивану, посмотрел на часы и взволнованно протарахтел:

— Ох, уже первый час! А ведь в двенадцать мы с Беркутовым собирались прогнать еще одну сцену… Так что, извините, вынужден буду вас покинуть. — И он стремительно прошагал к двери.

Однако перед тем как окончательно удалиться, Поручейков обернулся к Завгородней и заговорщицки произнес:

— А все-таки я был прав, Светлана Аристарховна. Всего лишь грубое, животное начало. Чистый Фрейд. — И он поспешно закрыл за собой дверь.

Я облегченно вздохнул и уселся в свое кресло.

— Как ты выносишь этого педика?

— Во-первых, он не педик, — огрызнулась Светка. — А во-вторых, тебе-то какое дело? Вечно ты суешь нос в мою личную жизнь. — Она поднялась с дивана, одернула юбку и, одарив меня презрительным взглядом («Вторым за последние десять минут», — не без грусти отметил я), удалилась, покачивая бедрами. Впрочем, секунду спустя она просунула голову в дверь и полным яда голосом сообщила:

— Между прочим, с самого утра тебе названивала твоя ненаглядная.

— Какая из десяти? — плоско сострил я, испытав при этом невесть откуда нахлынувшее волнение. До сих пор на этот номер в Агентство мне звонила лишь одна женщина.

Но ведь… ведь это никак не могла быть она?

— Свой порядковый номер она не сообщила, — съязвила Завгородняя. — Кстати, я вчера случайно увидела ее в новостях.

Выглядит — ужасно… Вообще-то она названивала сюда уже как минимум три раза и была ну о-о-очень взволнована.

Светка выждала паузу и, почувствовав, что я жду продолжения, сочувственно сообщила:

— Наверное, у нее очередная задержка.

— Какая задержка? — не врубился я.

— Месячных, — хохотнула Завгородняя и, довольная, испарилась.

Я же бросился к телефону и торопливо принялся набирать номер сотового Татьяны, понимая, что раз уж после того нашего разговора она заставила себя позвонить первой, значит, действительно случилось что-то очень серьезное.


***

Таня ответила сразу, как будто в ожидании моего звонка все это время не выпускала телефон из рук.

— Танюша, привет. Это я.

— Шах… Ну наконец-то. Как хорошо, что ты позвонил…

— Что случилось?

— Я не знаю, но мне очень страшно…

У Рустама проблемы. Серьезные. На него наехали какие-то бандиты. Требуют денег.

Постоянно звонят, угрожают… Якобы он их кинул…

— А это действительно так? Он на самом деле им должен? Сколько? За что?

— Я не знаю, сколько. Рустам говорит, что это все неправда и что его пытаются развести. Говорит, чтобы я не боялась.

Мол, пойму!, что им ничего не обломится, и отстанут. Но мне действительно страшно. Уже третий день я чувствую, что за мной следят. Оборачиваюсь — никого нет, но я… я чувствую. Ты веришь мне, Витя? — Она больше не могла сдерживаться и разрыдалась.

— Танюша, успокойся… Подожди, ну не плачь… Конечно, я тебе верю, — я пытался говорить какие-то банальности, но она торопливо перебила:

— Шах, ты… сможешь приехать? Сюда, ко мне? Я прошу тебя… Я здесь совсем одна, понимаешь? Рустама вечно нет дома, а я…

Я уже боюсь ездить на работу, а когда приезжаю — совершенно не в состоянии настроиться на эфир. Редактор уже несколько раз выговаривал мне, а я просто ничего не могу с собой поделать…

В этот момент я совершенно некстати подумал о том, что Завгородняя, похоже, не соврала, когда сказала, что вчера в студии Татьяна выглядела хреново. Видимо, в данном случае она вовсе не пыталась меня поддеть, а действительно, со свойственным исключительно женщинам чутьем, заметила в Татьяне ту неуловимую перемену, которую нам, мужикам, обнаружить просто не дано.

— Хорошо, Танюша, хорошо… Только успокойся… Конечно, я приеду. Завтра утренним поездом я буду в Москве. Ты работаешь?

— Да, у меня утренний эфир. До половины одиннадцатого.

— Отлично. Значит завтра в половине одиннадцатого я буду ждать тебя на улице у входа в телецентр. Договорились?

— Да… А ты… правда приедешь?

— А разве я тебя когда-нибудь обманывал?

— Нет… То есть да… один раз. — Она всхлипнула. — Помнишь, когда ты мне сказал, что пошел бы в «Успех» только по заданию редакции?.. Но ведь это… тогда… был ты?.. И ты же пошел туда из-за меня?

Вот блин! Даже в такой момент она не может обойтись без этих своих бабских заморочек. Вот обязательно я должен подтвердить ей свой статус бесстрашного рыцаря на белом коне, ну хоть тресни. Ох, чувствую, что и в этот раз втянет она меня в очередной блудняк!

— Ну конечно, родная, это был я. И, естественно, я это делал только и исключительно ради тебя… Все, Танюш… Мне нужно переделать миллион дел и при этом успеть на вечерний московский поезд. Прошу тебя, будь осторожна. Постарайся без надобности никуда из дома не выходить. Ладно?

— Я постараюсь… Вить!

— Да?

— Спасибо тебе. Ты… ты такой… ну, в общем, очень хороший.

— Все, Танюш. Комплименты — завтра.

И все остальное — тоже. Пока.

— Я буду ждать тебя, Шах…


***

Я положил трубку и потянулся за спасительной сигаретой. Наобещать что-либо любимой женщине много проще, нежели исполнить обещанное. Однако в этой ситуации у меня просто не было выбора. Зная Татьяну, я был уверен, что она нисколько не преувеличивает (а может быть, даже, напротив, преуменьшает) размер исходящей угрозы.

Я мысленно представил себе разговор с Обнорским. Бр-р, как говорится, «смерть мухам!». И хотя я действительно уже два года не был в отпуске, доказать, что он мне необходим именно сегодня и именно сейчас, практически нереально. Особенно теперь, когда Агентство с каким-то мистическим постоянством раз за разом лишается своих сотрудников.

А впрочем, наплевать. В конце концов, если начальство упрется рогом, я просто пойду на вокзал, куплю билет и уеду. И никакой растакой Обнорский не сможет мне помешать. Хотите — увольняйте. Но сегодня вечером я еду в Москву. Прости-прощай!


***

Скорый поезд со странным пивным названием «Афанасий Никитин» волочил меня через ночь по пути из одной столицы в другую (пока еще чуть более столичную).

Кстати, за всю свою жизнь мне довелось побывать в Москве в общей сложности лишь раз пять-шесть. Нет у меня в ней ни родных, ни друзей, ни должников, ни кредиторов — словом, на хрен я там кому нужен? Да и вообще, не радует меня златоглавая. Я больше болота люблю.

В купе на секунду посветлело — поезд прошмыгнул мимо какой-то станции.

Я бросил запоздалый взгляд в окно и увидел, как позади растворяются очертания до боли знакомого станционного здания. Ну как же, Малая Вишера. Н-да… занятное местечко. Между прочим, именно здесь я имел удовольствие поучаствовать в одной из первых в своей жизни стрелок, которая тогда плавно перетекла в разборку. Кто на кого тогда наехал первым — мы или великолукские? Чего делили — бензин или металл? А может быть, сахар? Ни фига уже не помню, давно это было. А вот название все ж таки запомнилось. Ностальгия, мать ее ити!

Я отогнал нахлынувшие было воспоминания молодости и, повернувшись на другой бок, продолжил увлекательное чтение досье, которым по моей настоятельной просьбе меня снабдила в дорогу Агеева. Тусклая лампочка купейного ночника беспомощно пыталась помочь мне пролить свет на жизненный путь человека, умудрившегося увести у меня любимую женщину (в первый и единственный раз за всю мою беспутную жизнь)…


***

Как я и подозревал, разговор с Обнорским получился непростым. Андрей метал громы и молнии, матерился, стучал кулаком по столу, словом, вел себя примерно так, как обыкновенно реагирует начальник на заявление своей сотрудницы о том, что она собирается уйти в декретный отпуск.

Однако я тоже не пальцем деланный. Стоически перенося происходящее, я ничего не метал и не матерился, а просто всем своим видом демонстрировал, что мне абсолютно по фигу любые его аргументы и факи. В конце концов Обнорский это понял и, немного успокоившись, подмахнул-таки заявление, взяв с меня слово, что я буду ежедневно отзваниваться из первопрестольной, и если вдруг в Агентстве случится какой-нибудь цейтнот, обязуюсь незамедлительно явиться в расположение части.

Наскоро отписав для новостной ленты утренний материал, я убрал со стола свой нехитрый скарб и запер его в сейф, дабы за время моего отсутствия он не стал добычей киношников. Затем, сконцентрировав на лице остатки былого обаяния, я отправился к Марине Борисовне. Необходимо было напрячь ее на быстрый и желательно качественный сбор информации о Рустаме Викторовиче Мамедове, запутки которого весьма неожиданно стали и моими проблемами. Врал я вдохновенно и, как мне казалось, убедительно. Если бы я запросил у нее информацию по одному лишь Мамедову, склонный к интригам агеевский ум, несомненно заподозрил бы что-то неладное. Поэтому сначала пришлось долго и нудно жаловаться на беспредел Обнорского, который нещадно эксплуатирует своих подчиненных, загружая работой даже на период отпуска. Направление я выбрал правильное, поскольку с уходом Горностаевой объем работы у Марины Борисовны существенно возрос, в связи с чем постонать на тему рабского труда стало ее прелюбимейшим занятием. После того как в ответ на проникновенный десятиминутный монолог о том, что так жить нельзя (от этого появляются морщины), я отпустил в адрес нашей примадонны парочку витиеватых комплиментов, ее уже можно было брать голыми руками. Отложив все другие занятия, Марина Борисовна взяла в отработку мой список из семи первых пришедших мне на ум видных дагестанских деятелей, ныне проживающих в Москве (якобы для будущей публикации о возможной подпитке лидерами диаспоры чеченских сепаратистов).

Все-таки надо признать, что при желании Марина Борисовна может отработать весьма неплохо и профессионально. За то время, пока я мотался за билетом, она успела порыться в архивах и сети, и к моему возвращению меня уже ждали семь небольших, папочек с информацией по заказанным северокавказским персоналиям. Я торжественно обменял их на коробку купленных по дороге конфет «Коркунов», и мы расстались совершенно довольные друг другом. Более того, на прощание Агеева кокетливо-доверительно сообщила мне, что приличных людей в Агентстве становится все меньше, а потому нам, оставшимся, нужно теснее сплотить ряды. Я заявил, что всецело поддерживаю эту идею, и пообещал заняться нашим сплочением сразу же по возвращении из отпуска. Через пару часов я уже шел по перрону Московского вокзала, и в моей сумке на самом дне лежала заветная папочка с жизнеописанием Мамедова.


***

Ничего особо выдающегося о жизненном пути Мамедова почерпнуть мне не удалось. Из разрозненных заметок и сообщений нарисовался образ эдакого предприимчивого дага, который в свое время начинал как все «черные»: неоконченный столичный вуз, рынки, торговлишка, мелкий криминал, цеховики, первые кооперативы. Потом неожиданно Мамедов пошел в гору, удачно вписался в шоу-бизнес и одним из первых в стране занялся продюсированием. Кстати, последний мамедовскии проект оказался самым успешным во всей его шоу-карьере.

Оказывается, Рустам Викторович здорово приподнялся после раскрутки довольно посредственной молодежной группы «Ноги врозь». Между прочим, по уровню дебилизма текстов их последний хит поразил даже меня, человека весьма невзыскательного и далекого от мира искусства. Как там у них? «Маленькие девочки взрослых не стесняются, маленькие девочки опять совокупляются…»

Словом, похабень полная. Однако музыка задорная, молодежи нравится, бабки рекой текут. А что еще нужно человеку, чтобы встретить старость? (Это я к тому, что господину Мамедову уже далеко за пятьдесят.)

Кстати, совсем недавно «Ноги врозь» участвовали в нашумевшем звездном концерте в поддержку господина Гнуса на выборах губернатора Красноборского края (помните, этот знаменитый слоган «Я фанат „Европы-плюс“, в моем чате первым — Гнус»?). Журналисты из «МК» раскопали, что за это выступление участники концерта получили бешеные деньги от одного московского олигарха, финансирующего избирательную кампанию Гнуса. Организация концерта проходила через агентство «Медиа-промоушен», и на редкость дотошная Агеева даже подготовила отдельную справку об этой конторе, которая, будучи зарегистрированной в подмосковном городе Фрязино, раскинула щупальца своих филиалов в целой куче городов, включая и наш Питер.

В общем, Мамедов, надо полагать, весьма неплохо нагрелся на этой акции. Не удивлюсь, если за всю эту бодягу ему отстегнули тысяч двести бакинских. А как иначе? Группа на подъеме, что называется, в самом соку. Плюс ко всему такое мероприятие, как предвыборная кампания, экономии не приемлет. Впрочем, что мне до мамедовских дивидендов? Зато я по ночам сплю не в пример спокойнее.

Да, кстати, про сон: до прибытия в столицу оставалось уже меньше пяти часов, а денек, насколько я мог себе представить, предстоял тот еще! Исходя из этого я решительно закрыл папку, сунул ее под подушку, выключил ночник и отрубился практически мгновенно.


***

После того как на Спасской башне, согласно телевизионной заставке, должны были отзвониться часы, я начал немного волноваться. Ну хорошо, предположим, в полдвенадцатого закончился эфир. Ну, как минимум, десять минут нужно на то, чтобы смыть с лица телемазню, еще десять, чтобы намазать мазню повседневную. Переодеться, туда-сюда — еще двадцать. Однако стрелка уже давно перевалила за четверть первого, а Татьяны все не было. Выждав еще минут пять, я решительно направился в холл и, отыскав в замысловатой распечатке местных телефонов студию новостей, позвонил. На другом конце провода некая барышня ответила мне, что Татьяна Николаевна сегодня на работе отсутствовала.

Мол, с утра на студию позвонил ее муж и сообщил, что у нее внезапно резко поднялась температура.

Признаться, такой поворот событий меня несколько насторожил. Хотя бы потому, что о своей болезни Татьяна почему-то сообщила не самостоятельно, а через Рустама.

Да и вчера она мне ничего не говорила о своих проблемах со здоровьем. Попытка связаться по сотовому так же оказалась неудачной — металлический голос поведал, что абонент находится в отключке. Однако было ли данное обстоятельство вызвано болезнью абонента или же какими-то иными причинами, мне, естественно, не сообщили.

Не оставалось ничего другого, как поехать к Татьяне домой. Это был не лучший вариант, поскольку мне абсолютно не катило объясняться с господином Мамедовым и его кунаками, у которых моя личность, равно как и цель визита, несомненно вызовут неподдельный интерес. Впрочем, я надеялся, что Рустам Викторович, имеющий некоторое отношение к миру искусства, все-таки проявит зачатки некоей интеллигентности, которая не позволит ему дать команду спустить меня с лестницы в первую же минуту. Ну а дальше — время покажет. Сейчас мне надо было просто убедиться, что с Татьяной все в порядке, хотя гнусное шестое или седьмое чувство подсказывало, что это, похоже, не совсем так.


***

Немного поблуждав в районе Измайловского парка, я отыскал заветный домишко, который, надо признать, сильно поразил мое воображение обилием стекла и вычурной псевдоготикой. Словом, типичное новорусское пристанище с двухъярусными кельями.

Попасть в дом можно было только минуя центральный холл, дорогу в который преграждало некое подобие контрольно-пропускного пункта с внушительным металлоискателем. Вместо более соответствующего окружающей роскоши консьержа в позолоченной ливрее меня окликнул высунувшийся из окошечка стеклянной будки толстомордый мент-охранник. На его несколько хамоватый вопрос «куда?», я подчеркнуто вежливо назвал номер квартиры, после чего мент втянул башку обратно в окошко и защелкал какими-то тумблерами. Через некоторое время он высунулся и пробурчал:

— Никого нету. — И сделал было попытку скрыться в своей будочке.

— Эй, командир, погоди! — Я непроизвольно дернулся в его сторону, однако зафиксированная на стопоре вертушка пресекла мое поступательное движение вглубь. — Как это никого нет? Мне ж на сегодня было назначено. Я журналист, вот, пожалуйста, — я продемонстрировал ему свои потрепанные редакционные «корочки», — у меня интервью с Рустамом Викторовичем. Задание редакции.

Мент скосил глаза на мой аусвайс и после некоторой паузы, возможно потребовавшейся ему для сличения вклеенного фотообраза с оригиналом, пробурчал:

— Рустам Викторович уехал. Часа полтора назад.

— А жена? Жена его должна быть дома.

— Я ж тебе русским языком говорю — никого нет. Жена его еще вчера вечером уехала и с тех пор не появлялась.

— Куда уехала? С кем? — Вопрос вообще-то был идиотский.

С этим не преминул согласиться и охранник, который довольно гоготнул и, снова высунувшись, спросил:

— Ты, мужик, совсем плохой, что ли?

Откуда я знаю? Мне, знаешь ли, чужие бабы не докладываются, с кем и где ночи проводят. Да и мужья ихние, кстати, тоже.

Проглотив плоскую, как кокарда, ментовскую шутку, я попросил его передать господину Мамедову мою визитку, на которой начертал нижайшую просьбу незамедлительно позвонить мне по очень важному делу. Мент ухмыльнулся, однако визитку все ж таки забрал. Определенные сомнения в том, что он вручит ее по назначению, равно как и в том, что Мамедов тотчас же кинется перезванивать мне на трубу, конечно, были. Но с другой стороны — ну не сидеть же действительно тут целый день на лавочке в ожидании хозяев, которые сегодня, может быть, и не появятся. В конце концов, надо еще определиться с ночлегом. В свое время, наведываясь в Москву, я, помнится, пару раз останавливался в «Метрополе». Однако по нынешним меркам, боюсь, мне по карману только что-нибудь типа Дома колхозника или эконом-класса в зале ожидания для транзитных пассажиров на Ленинградском.

Н-да, остается лишь гордиться своей непорочной репутацией, в том смысле, что бедность это вроде как не порок. Хотя, проблема ночлега — это ничто по сравнению с фактом внезапного исчезновения Татьяны.

Что-то мне не нравятся эти штуки. Ой, не нравятся! Я снова набрал заветные семь цифр, и тот же голос в очередной раз подтвердил, что абонент (то бишь Татьяна Николаевна Ненашева) в настоящее время ни мне, ни кому бы то ни было недоступна.


***

Я уже почти добрел до станции метро, когда бог весть откуда взявшаяся БМВ, взвизгнув тормозами и обдав меня порцией грязной воды, остановилась как вкопанная, едва не наступив мне на пятки. Я сиганул в сторону и, смачно выругавшись, решительно направился на разборки, благо настроение сопутствовало обстановке. Признаться, очен-но хотелось с кем-нибудь сцепиться. Передняя дверца «бомбы» медленно открылась, и из нее неторопливо показался на свет божий… Стас Дробашенко. Он же — Стас Колтушский. Он же — Дробь.

Он же — Виннету…


Лет десять назад имя Стаса Дробашенко с придыханием произносили в определенных, весьма специфических, кругах, в которых тогда довелось повращаться и мне.

Стас был бригадиром одной из наиболее безбашенных команд, которая приводила в священный трепет жителей Всеволожского и Красногвардейского районов. Уроженец маленького поселка Колтуши (что в получасе езды от города — отсюда и прозвище Колтушский), Стас в совершенстве овладел всеми нюансами мелкого и среднего рэкета, получив, в соответствии со своей фамилией и привычкой шмалить по окнам кооперативных ларьков из охотничьего ружья, устрашающую кликуху Дробь. Что касается меня, то я сошелся с ним в период недолгой учебы в Институте физкультуры имени товарища Лесгафта (хоть убей, не вспомню, что это за еврей и чем он был знаменит). Дробашенко тогда занимался стрельбой из лука и, говорят, мог бы весьма преуспеть в этом деле, достигнув, как минимум, звания мастера спорта международной квалификации (отсюда еще одно его прозвище — Виннету).

Однако где-то году в 94-м в лесочке, что близ Кирпичного завода, приключился небольшой конфуз — случайные грибники обнаружили на косогоре неприятного вида неостывший труп, у которого из правого глаза торчала тяжелая хвостатая стрела. Поднялся привычный в подобных случаях кипеж, и менты, сработав на удивление оперативно, прихватили Стасика в электричке в районе Кушелевки. Что немудрено, поскольку за плечом у Дробашенко помещался лук. Спортивный, а потому весьма внушительных размеров. Тогда для Стасика все закончилось более-менее хорошо: на суде адвокат сумел убедить судью в том, что Стас действительно находился в непосредственной близости от места совершения преступления, действительно имел при себе лук, однако этот самый лук играл исключительно декоративную роль. Как оказалось, Стас с детства бредил книгой «Властелин колец», а потому в более зрелом возрасте вступил в клуб поклонников Толкиена и в тот злополучный день принимал участие в ролевых играх продвинутых толкиенистов, изображая короля эльфов. Несколько приглашенных на суд свидетелей подтвердили пристрастие Стаса к высокохудожественной прозе, после чего суд был вынужден признать его вину недоказанной. Менты явно остались недовольны таким поворотом событий и обложили его со всех сторон, вследствие чего Стас был вынужден на некоторое время свалить из Питера. Так он объявился в первопрестольной, огляделся, прижился и, по слухам, окончательно превратился в столичного жителя. Как говорилось в известном кинофильме, «В Москву надо ехать, брат.

В Москве — вся сила. Я вот здесь немного разгребу…» — ну и так далее. Словом, со дня нашей последней встречи водки утекло более чем немерено…


Минут через пять после того, как закончились традиционные земляческие лобызания и восклицания, я сидел в кожаном, потрясающе мягком «бээмвэшном» кресле, и Стас, с соответствующими обстановке прибаутками, катил в направлении Садового кольца. Пресекая любые попытки возражения с моей стороны, он принял решение незамедлительно отметить нашу встречу, благо его рабочий день на сегодня был фактически завершен. Не могу сказать, что я был безумно обрадован, однако же в нынешней ситуации встретить земляка и бывшего коллегу по вредному цеху было все-таки приятно. Опять же представился случай лишний раз не спускаться в это чертово московское метро, которое всегда доставало меня замысловатостью своих постоянно пересекающихся линий.

Оказалось, что Стас уже давно отошел от «бычьих» дел, третий год работает замом в службе безопасности весьма солидной конторы и стрижет, по его собственному выражению, очень даже неплохие лавэшки. Самое удивительное, что откуда-то он был в курсе и моей журналистской карьеры, по поводу которой отпустил парочку довольно метких определений. Надо сказать, что меткость всегда была одной из наиболее сильных сторон Стаса. За это в свое время его собственно и ценили Валера-Бабуин, Жора Армавирский и другие, не менее уважаемые люди.


***

После третьей смены блюд и пятой смены графинчиков я вспомнил, что в Москву приехал не только за тем, чтобы на халяву выпить и пожрать (Стас вовсю демонстрировал московское хлебосольство, а я, махнув рукой, просто отдался чрево— и горлоугодию). Отлучившись в сортир, я сделал очередную попытку связаться по сотовому с Татьяной, но абонент по-прежнему категорически не желал быть доступным. Непринятых входящих от господина Мамедова также зафиксировано не было. Вот ведь сволочь!

Слегка приведя себя в порядок с помощью холодной водопроводной воды, я понял, что сейчас самое время заняться поиском жилья. Однако Стас снова оказался на высоте. Как выяснилось, у его конторы в Москве имеется парочка выкупленных частных квартир для проведения разного рода конфиденциальных бесед, приватных встреч и банальных блядок. Сориентировавшись на местности, Стас прикинул в уме маршрут до ближайшей из них, и буквально за десять минут мы домчались до весьма уютной однокомнатной халупки на Сретенке. Обстановка роскошью не блистала, но душ, телефон, а главное, тахта, в квартире имелись. Взяв с меня честное комсомольское слово, что я не буду блевать по углам, Стас пожелал мне «спокойной ночи» и вручил ключ от входной двери. Вкупе со своей визиткой, где на белом фоне золотым тиснением были выведены его имя, фамилия и номер телефона.

Ах да! Я же, помнится, пытался было его удержать:

— Слушай, Виннету — вождь Золотое Перо! Куда ты, на хрен, попрешься на ночь глядя? Давай лучше накатим еще по сто и заляжем спать. Обещаю, что приставать к тебе не буду. Мы можем лечь валетом…

— Шах, я, конечно, ценю твое благородство, но мне еще нужно заскочить в контору. Надо проверить, что там у моих раздолбаев — может, тоже, как мы с тобой, водку кочегарят.

— Стас, ты что, охренел? Ты же бухой, как… как… я. Тебя же первый гаишник отымеет по самое-несамое…

— Знаешь, братан, по-моему раньше ты был более наблюдателен. Ты видел, какие у меня номера? Нет? А знаешь, что это за номера? Таких номеров нет даже у Лужкова.

Только у его любовницы, вице-мэра Боржомикидзе, ну и еще у пары-тройки не менее достойных людей. Когда я еду по Москве, вся столичная милиция вытягивается во фрунт и делает стойку… Тем более что сейчас, ночью, мне тут ехать всего минут сорок. Днем, конечно, подольше — на Щелковке вечные пробки.

— А поближе к мавзолею работы ты найти не мог?

— Тихо там, Шах. Понимаешь, тихо — не громче, чем в мавзолее. Пригород. Городишко маленький, все друг друга знают.

Кстати, чем-то он мне мои, бля, Колтуши напоминает… Помнишь, какими мы тогда были, а?… Ладно, все. Мне действительно пора. Давай-ка спать ложись. Созвонимся…


***

Перед тем как вырубиться, я на автопилоте набрал заветные семь сотовых цифр, но недоступный абонент снова послал меня куда подальше. Плюхнувшись на тахту в одежде и не снимая ботинок, я моментально забылся глубоким сном. А утром разбудил меня молчавший весь прошлый день телефон, который громко и мерзко разродился нашим популярным слезливым мотивчиком про «Город, который есть». Не открывая глаза, я нащупал кнопку ответа — со мной имел честь говорить сам Рустам Викторович Мамедов. Собственной персоной.


***

— Это Виктор Михайлович? С вами говорит Мамедов.

— Здравствуйте, Рустам Викторович.

Спасибо, что нашли время перезвонить. — Я пытался быть с ним любезным настолько, насколько мне позволяла раскалывающаяся после вчерашнего возлияния голова.

— Извините, но у меня очень мало времени. Что такого важного вы хотели мне сообщить? Хотя, насколько я понимаю, вас в большей степени интересую не я, а Татьяна Николаевна?

Ну и как, прикажете, мне следовало реагировать на подобное заявление? Пока я пытался сориентироваться, Мамедов продолжил свой кавалерийский натиск:

— Вам уже удалось что-то раскопать?

От кого прошла утечка?

— Я не совсем вас понимаю, Рустам Викторович. Какая утечка? Что раскопать?

— Да бросьте, все вы прекрасно понимаете, знаю я эту вашу журналистскую породу. А впрочем… Надеюсь, по крайней мере у вас хватит ума не высовываться и не лезть на рожон, особенно когда об этом не просят. Впрочем, я тут навел о вас кой-какие справочки — многие рекомендуют вас как довольно толкового, а главное, удачливого журналиста.

Ни хрена себе, поворотик! Справочки он успел навести. Это что ж получается?

Пока мы со Стасом в кабаке накачивались, этот хрюндель биографию мою изучал? Хотя, сам-то я прошлой ночью разве не тем же занимался? Ладно, пусть пока будет 1:1.

— И кто ж это, Рустам Викторович, столь лестно обо мне отзывается?

— Да вот, нашлись люди, — уклончиво процедил Мамедов. — Говорят, вы там в Питере, у Обнорского, весьма и весьма преуспели на ниве журналистских расследований. Да и на любовном фронте у вас, Виктор Михайлович, вроде бы все складывалось не самым худшим образом, — эту последнюю фразу он произнес довольно-таки зловеще, из чего я сделал вывод, что о нашем с Татьяной романе ему что-то известно. — Словом, в сложившейся ситуации вы меня устраиваете. Но сегодня у меня действительно напряженный день, поэтому… Да, кстати, где вы сейчас территориально находитесь?

— На этой… как ее… на Сретенке.

— Прекрасно. Через сорок минут я подхвачу вас на Чистых прудах. Ну, скажем, возле театра «Современник». Это недалеко от вас, так что вы успеете собраться. Будем считать, что договорились. До встречи.

— Минуточку, Рустам Викторович. А…

Татьяна… Николаевна, что с ней? Она действительно больна? Или…

— До встречи, Виктор Михайлович.

Я думаю, что совместными усилиями мы сумеем разрешить все наши с вами проблемы.

— Ваши, Рустам Викторович.

— Ошибаетесь, Виктор Михайлович.

Я не оговорился — вот именно что наши…

Из этого более чем сумбурного и в высшей степени идиотского разговора я сумел понять лишь одно — с Таней действительно случилось что-то крайне нехорошее. Мысленно начав обратный отсчет сорока минутам, я рванул в душ — отмокать и восстанавливаться.

Господи, ну на хрена я вчера столько выпил?


***

Меня в очередной раз подвело абсолютное незнание московской топографии. К тому же Чистые пруды в моем представлении выглядели несколько иначе, более чистыми, что ли? Словом, я опоздал минут на десять и еще за сотню метров до места нашего рандеву увидел одиноко маячивший напротив здания театра навороченный «паджеро».

Джип медленно тронулся навстречу и, поравнявшись со мной, плавно остановился. Из этого я заключил, что Рустама Викторовича успели ознакомить не только с моим виртуальным образом, но и с фотографическим тоже. Выскочивший из машины бритоголовый халдей осмотрел меня цепким профессиональным взглядом и услужливо распахнул заднюю дверцу. Вслед за этим величаво показался Сам: черное кашемировое пальто, очки в тонкой золотой оправе, до неприличия вычищенные ботинки и густой аромат модного в этом сезоне «Рокко-барокко». Словом, все достаточно стильно, но как-то слишком уж предсказуемо. Как и сам господин Мамедов. Черно-смоляная шевелюра (надо сказать, весьма густая для его «почтенного» возраста), мощный нос и едва уловимый акцент однозначно указывали, что его исторические корни лежат гораздо южнее Жмеринки.

— Опаздываете, Виктор Михайлович, нехорошо. — Мамедов укоризненно цокнул языком и мельком бросил взгляд на свой позолоченный «Ролекс».

— Да, прошу прощения. Десять минут…

— Положим, не десять, а четырнадцать.

А вот вы, например, знаете, сколько стоит минута моего рабочего времени?

— Честно говоря, как-то не задумывался.

— Я, признаться, тоже. Но уверен, что на порядок больше вашей.

Убаюкивающий, назидательно-душный тон Мамедова был мне неприятен. Да и на кой хрен мне вообще знать его стоимость в человеко-часах? Я достал из кармана бумажник и вопросительно посмотрел на него.

— Короче, сколько я вам должен за опоздание?

— Ну-ну, не стоит горячиться. Давайте-ка с вами немного пройдемся.

Мамедов кивнул охраннику, который в ответ на это жестом высвистнул из машины второго себе подобного. Мы медленно двинулись в сторону прудов, а два дюжих молодца плотно пристроились метрах в десяти позади нас. Со стороны мы, наверное, смотрелись весьма эффектно — эдакая утренняя прогулка дона Мамедова в сопровождении заезжего гостя.

Первым молчания не выдержал я:

— Рустам Викторович, где сейчас находится Татьяна?

— Ну что ж, на откровенный вопрос и ответ откровенный: не знаю.

— То есть?

— Ее увезли. Выкрали. Похитили… Словом, называйте как хотите.

Он вдруг остановился, оценивающе посмотрел на меня и через некоторое мгновение столь же резко двинулся дальше.

— Похоже, что вы действительно не в курсе. Хотя во время нашего телефонного разговора, Виктор Михайлович, мне показалось, что вы немного блефуете. — Мамедов достал из кармана пачку «Парламента» и неторопливо закурил. — И все же, как я понимаю, вы приехали в Москву из-за нее?

Я промолчал, и он, картинно затянувшись, продолжил:

— Мне известно, что в Петербурге вы с Татьяной состояли в весьма близких отношениях. Мне даже известны некоторые подробности, однако… на этот счет я не имею к вам никаких претензий. В конце концов, это дело прошлое, все это было до меня…

«Претензий, значится, не имеете? Вот спасибо, вам, добрый человек… А то я, знаете ли, так переживал, так переживал: как там Рустам Викторович, не расстраивается ли? Не терзается ли, падла, смутными сомнениями?» — подумал я, следя за тем, как по ходу дела Мамедов, не напрягаясь, пускал в воздух затейливые колечки сигаретного дыма.

Вообще же, его полнейшее спокойствие вызывало во мне смешанные чувства. С одной стороны, я невольно восхищался его железной выдержкой и крепчайшими нервами. С другой же, его обыденная трезвость мысли и хладнокровие отдавали неприкрытым цинизмом. Создавалось впечатление, что мы беседуем не о его жене, а просто пересказываем друг другу сюжет нового голливудского боевика.

— Насколько я понимаю, Рустам Викторович, похищение стало следствием ваших совместных дел с «Медиа-промоушен»? — наугад ляпнул я и, как ни странно, попал в точку.

— Ваша осведомленность делает вам честь, господин журналист, — откозырял Мамедов. — У меня действительно имеются определенные э… как бы это поточнее выразиться… несовпадения во взглядах с руководством этой компании по части организации концертно-зрелищных мероприятий.

Да, кстати, надеюсь, наша беседа приватна и носит доверительный характер? Или мне все-таки попросить моих людей, чтобы они осмотрели вас на предмет звукозаписывающей техники?

Делать нечего, пришлось клятвенно заверить его в отсутствии какого бы то ни было камня за пазухой. После чего Мамедов продолжил свой монолог.

— Эти дилетанты пытаются учить меня, как следует вести бизнес. Они хотели красивое шоу — они его получили. А теперь намереваются уверить меня в том, что нечто подобное можно было организовать за вчетверо меньшую сумму. Отчасти я их понимаю: у людей проблемы. Они вбухали на эти выборы столько денег, сколько с трудом поместилось бы даже в две коробки из-под ксероксов, но в итоге Гнус все равно не прошел. Естественно, теперь с них требуют отчета о том, куда были потрачены средства.

И вот они не находят ничего лучшего, как сделать мне предъяву, чтобы я вернул половину денег (наверное, они полагают, что я храню их в таких же коробках дома, под кроватью). Но с какой стати я должен им что-то возвращать? Музыка гремела, лазеры светились, фейерверки взрывались, солисты обнажались — публика в полном экстазе, сопливые девочки кончали прямо в зрительном зале, а на одном только пиве местные оптовики (кстати, из спонсорской группы все того же Гнуса) сделали себе полугодовой оборот. Естественно, я показал им большой…— Мамедов показал, что и какого именно размера. — После чего на меня банально натравили каких-то отморозков… Бедная Татьяна! — Рустам Викторович натужно вздохнул. — А ведь я предлагал ей какое-то время пересидеть в Ницце. Но она была просто помешана на подготовке этой своей новой авторской программы…

В общих чертах картина более-менее вырисовывалась. Однако меня в гораздо большей степени интересовали детали похищения Татьяны, нежели взаимоотношения господина Мамедова с деятелями отечественной массовой культуры. Поэтому я перебил его:

— Как могло случиться, что похищение все-таки состоялось? При ваших-то, — я кивнул в сторону неотступно следовавших за нами молодцев, — возможностях?

— Увы, проблема кадрового голода в нашей стране сегодня одна из самых насущных, — снова вздохнул Мамедов. — Я нанял охранника, который должен был сопровождать Татьяну во время любых вылазок в город. Однако он умудрился потерять ее из виду в гипермаркете на Новом Арбате.

— А вы не допускаете, что это он мог вступить в сговор с похитителями?

— Мы проверяли эту версию. Но, к сожалению, все гораздо проще: количество накачанных мышц у него оказалось обратно пропорционально содержанию мозгов в голове. Отчасти это моя вина, но за столь короткий срок я просто не успел подобрать чего-либо более стоящего. К тому же я не был уверен, что вся эта, в общем-то, банальная проблема, может зайти столь далеко.

— В милицию, конечно же, не обращались?

— Естественно. Во-первых, это изначально было требованием похитителей. А во-вторых, мне невольно пришлось бы коснуться красноборской тематики, и тогда, уверен, меня бы весьма плотно подсадили на крючок.

— Сумму, полученную за выступление ваших подопечных, как я понимаю, вы декларировать не собирались?

Мамедов уважительно посмотрел на меня:

— Знаете, Виктор Михайлович, что мне в вас нравится? Вы все схватываете на лету.

Думаю, что я не ошибся, когда принял решение побеседовать с вами. Более того, буду откровенным: еще по дороге сюда я был почти уверен, что вы согласитесь помочь мне, потому и постарался говорить с вами предельно откровенно. Иначе, как вы сами понимаете, никакого разговора просто бы не было.

— И на основании чего вы вдруг сделали такие выводы?

— А на том основании, что вы, Виктор Михайлович, насколько я смог понять, по натуре — авантюрист. И не просто авантюрист, а еще и с уклоном в романтику.

Да и прошлое ваше, надо сказать, было весьма занятным. — Он сделал многозначительную паузу. — Ну и самое главное: как мне кажется, вы до сих влюблены в Татьяну. А подобное постоянство, согласитесь, в наше время — большая редкость.

Выслушивать психоаналитические изыскания господина Мамедова, тем более связанные с моей собственной персоной, абсолютно не хотелось. Я полез в карман за сигаретой, закурил и, пыхнув в лицо собеседнику, довольно зло спросил:

— Ну и чем, собственно, я могу вам помочь?

— Я хочу, чтобы именно вы выступили сегодня посредником при передаче выкупа похитителям.

— И сколько они с вас затребовали?

— Полмиллиона долларов. Наличными.


***

Дверь приоткрылась, и из кабинета высунулась взлохмаченная голова Абрама Моисеевича Михельсона.

— Молодой человек, еще буквально десять минут, и у меня все будет готово. А вы пока тут журнальчики полистайте, вон там, на стеллажике, есть свеженькие. К сожалению, Лариса еще не вернулась, а то я предложил бы вам чашечку кофе. — Абрам Моисеевич сотворил подобие виноватой улыбки и снова скрылся у себя в кабинете. Сухо щелкнул замок.

Я подошел к обозначенному стеллажику, порылся в аккуратно разложенной периодике и, поняв, что к чтению сейчас совершенно не расположен, полез в карман за очередной сигаретой. Белые офисные часы показывали уже половину четвертого, а от Мамедова никаких известий все еще не поступало…


***

После того как на Чистых прудах Рустам Викторович заручился моим согласием в участии в сегодняшней операции, я, в соответствии с полученными инструкциями, отправился в Никольский переулок, где размещалась частная нотариальная контора господина Михельсона.

Как рассказал Мамедов, Абрам Моисеевич когда-то был его деловым партнером, однако впоследствии их дороги в бизнесе разошлись, и они остались просто хорошими приятелями. После того как стало ясно, что деньги за выкуп заплатить все-таки придется, Мамедов принялся зондировать почву на предмет заемных средств, и единственным человеком, который согласился одолжить столь внушительную сумму, причем наличными, оказался его старый закадыка, товарищ Михельсон. При этом он даже не спросил, для каких целей Рустаму так срочно понадобились такие деньги, равно как не потребовал каких-либо залогов и юридически оформленных гарантий. Словом, все на полном доверии, что, на мой взгляд, выглядело абсолютно противоестественно. По крайней мере, с подобным бескорыстием я уже давно не встречался.

Да, жаль, что у меня нет таких корефанов, которые вот так вот, запросто, могли бы отстегнуть пол-лимона бакинских: «На вот, тебе Витя, денюжек, пользуйся. Когда будет возможность — отдашь». Охренеть, правда?


***

Передача денег должна была состояться сегодня вечером, однако где именно и во сколько, похитители должны были сообщить Мамедову лишь после полудня. Исходя из этого наш план заключался в следующем.

Я еду в контору к Михельсону, который к сегодняшнему утру должен подготовить необходимую сумму, и там жду звонка от Мамедова — он назовет мне место, куда я должен буду подъехать в назначенное похитителями время. В свою очередь Рустам Викторович сотоварищи займут позицию в непосредственной близости от этого места, дабы на случай непредвиденных эксцессов обеспечить мне (а главное, как я понимаю, деньгам) соответствующую физическую, а если понадобится — то и огневую поддержку. Обсудив еще ряд деталей, Рустам отзвонился Михельсону и предупредил его о моем визите. Абрам Моисеевич оказался человеком весьма педантичным и затребовал мои подробные приметы и паспортные данные. Видимо, для более точной идентификации.

Все вроде бы было придумано неплохо и выглядело более-менее реально. Однако что-то во всей этой схеме меня смущало.

Что именно — я никак не мог понять, а потому все больше раздражался. Признаться, я не очень-то люблю, когда мне отводят лишь роль пассивного исполнителя.

Похоже, это почувствовал и Мамедов, потому что спросил:

— Вас что-то беспокоит, Виктор Михайлович? У вас взгляд человека, который принял решение, а теперь сомневается в том, стоило ли его принимать. Может быть, вы опасаетесь за свою жизнь? Это, кстати, весьма обоснованно. Определенный риск действительно есть…

— Если я и опасаюсь, то, скорее, не за свою жизнь, а за жизнь Татьяны. Слишком много я знаю примеров, когда похитители, получив выкуп, не возвращают человека, а элементарно от него избавляются. Впрочем… похоже у нас с вами действительно нет другого выхода — слишком мало времени. Но беспокоит меня другое. Скажите, Рустам Викторович, вот вы видите меня первый раз в жизни и при этом доверяете получить на руки полмиллиона баксов.

А что, если я с этими деньгами просто свалю?

— Но позвольте, Виктор Михайлович, вы же сами только что ответили на этот вопрос. Вам дорога жизнь Татьяны, так неужели вы готовы пожертвовать ею ради груды зеленых бумажек с изображениями американских президентов?

— То есть вы решили сделать ставку на мою порядочность?

— А почему бы и нет? Ладно, не обижайтесь… Если это вас так сильно задевает, я могу вам честно сказать, что задумай вы присвоить себе эти деньги, они не сделали бы вашу жизнь легкой и безоблачной.

Скорее, наоборот. Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я сумел бы найти способ разыскать вас? Естественно, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Хорошо, будем считать, что ваш ответ меня удовлетворил.

— Вот и отлично. Значит, до связи…

Только, я прошу вас, Виктор Михайлович, ради Бога, никакой самодеятельности. Не берите пример с литературных героев вашего патрона Обнорского. Его «Криминальный Петербург» вещь в большей степени виртуальная, а мы с вами сейчас находимся в Москве. Причем реальной, а реальность, смею вас уверить, много сложнее и страшнее… Все. Прошу извинить, но через десять минут у меня деловая встреча с англичанами. Кстати, есть возможность привезти к вам в Питер на трехсотлетие Элтона Джона. Правда, боюсь, менеджеры заломят уж слишком нереальную цену. Вам нравится Элтон Джон?

— Да так себе, ничего.

— А мне, признаться, нет. Я, знаете ли, терпеть не могу педиков…

С этими словами Рустам Викторович, сопровождаемый молчаливыми охранниками, удалился в сторону своей буйволообразной «мицубиси», которая в течение всего нашего разговора двигалась параллельным с нами курсом. Провожая его взглядом, я в очередной раз поймал себя на мысли, что невольно завидую железной хватке этого уверенного в себе человека, которого не могут согнуть никакие, даже самые экстремальные ситуации. Н-да, «гвозди бы делать из этих людей», припомнился вдруг классик.

«А лучше забить в них по паре гвоздей», — а это уже из личных мироощущений…


***

Из состояния глубокой задумчивости меня вывела сотовая трель. Рустам? Ну наконец-то. Я нажал кнопку ответа, но оказалось, что это звонил Дробашенко.

— Здорово, Шах! Ну как ты там, оклемался?

— Да вроде бы. С утра хреновато было, но сейчас уже нормально — отпустило.

— Я потому специально и не стал тебе рано звонить. Пускай, думаю, братан отоспится, а то небось башка-то после вчерашнего потрескивает.

— Ты очень заботлив, вождь апачей. Да, слушай, а как ты узнал мой номер?

Дробашенко довольно загоготал:

— Ну, Шах, ты, бля, даешь! Надо ж было так нажраться! Ты что, не помнишь, как сам же мне его вчера задиктовывал.

Настойчиво так — в течение всего вечера раза эдак три. И это как минимум…

Черт, с этим надо что-то делать. Слишком часто в последнее время после попойки у меня случаются провалы в памяти.

Может, это последствие моей черепномозговой? Хотя все равно странно: дело в том, что эту казенную трубку я заимел буквально неделю назад. И, признаться, до сих пор не запомнил свой номер — длинная 11-цифровая комбинация совершенно не держалась в памяти. Поэтому всякий раз, когда возникала необходимость обменяться телефонами, мне приходилось лезть за шпаргалкой в бумажник. Неужели вчера я трижды проделывал подобную комбинацию? Чудны дела ваши, пьющие люди!

Между тем Стас продолжал:

— Шах, у тебя какие планы на сегодня? Ты где сейчас находишься?

— Да так, в центре, прогуливаюсь, — уклончиво ответил я, — пивком отпаиваюсь.

— Сегодня-то как, продолжим? А хочешь, я могу девчонок организовать? Прямо там, на Сретенке, в квартире и погудим?

— Да неплохо было бы. Но я пока не знаю, как у меня со временем получится.

В редакции задание подкинули, надо с одним человечком пересечься. А там — как пойдет.

— Да пошли на хер свою редакцию!

В Москве оттягиваться нужно, а не работать… Ну ладно. Раз ты такой деловой, то я тебе позднее перезвоню. Вечерком. Заметано?

— Заметано…

Я отключил трубу и подумал, что для сегодняшней подстраховки такой человек, как Стас, в принципе мне подошел бы идеально. Кстати, вчера вечером у меня был вариант поспрашать у него о Мамедове, однако в последний момент я все-таки решил, что посвящать Дробашенко во всю эту историю не стоит. Кто знает, какие такие тараканы сейчас водятся в его башке? Да и вряд ли он стал бы рисковать своей шкурой задарма — все ж таки близкими друзьями мы с ним никогда не были.

В этот момент дверь кабинета снова открылась, и Абрам Моисеевич торжественно поманил меня: «Виктор Михайлович, прошу».


***

Открывшийся перед моими глазами пейзаж завораживал. Точнее, одна его, самая главная часть: на столе лежал новенький кожаный «дипломат» с откинутой крышкой, внутренность которого была под завязку набита пухлыми пачками зеленых банкнот. На мгновение мне показалось, что от них даже исходит некое свечение, однако, пообвыкнув, я вынужден был констатировать, что это всего лишь оптический обман зрения.

Михельсон заметил мое смятение и не без удовольствия крякнул:

— Впечатляет, Виктор Михайлович, не правда ли?

— Да уж, — это было все, что мог я выдавить из себя в данный момент. Однако для развития темы Абраму Моисеевичу было довольно и этого.

— Не правда ли, странно, что простая бумага может обладать столь притягивающим свойством. Согласитесь, положи я рядом небольшую горстку искрящихся самоцветов, все равно они бы не произвели подобного эффекта?.. Впрочем, пятьсот тысяч не столь уж серьезная сумма. Безусловно, на эти деньги можно прикупить парочку свечных заводиков в Самаре, однако серьезный деловой человек с этой суммой не слишком бы развернулся… Однако мы заболтались, а дело есть дело. Пересчитайте, пожалуйста.

Я окончательно пришел в себя и сотворил некий изящный жест: мол, что там, свои люди — сочтемся. Однако Михельсон моего благородства не оценил.

— Заранее прошу прощения, Виктор Михайлович, за свой, может быть, нескромный вопрос: чем вы зарабатываете на жизнь?

— Я — журналист, — не без пафоса произнес я.

— Оно и видно, молодой человек, — укоризненно произнес Абрам Моисеевич. — С таким подходом к деньгам в бизнесе вы прогорели бы очень быстро. Так что, простите за мою назойливость, но я настаиваю, чтобы вы пересчитали всю сумму. Знаете, если подходить к этому делу здраво, вам конечно, следовало бы вскрыть каждую пачку, но поскольку это настоящая девственно-новая банковская упаковка, вы можете ограничиться лишь пересчетом пачек. Ну смелее… Все когда-то приходится делать в первый раз.

Мне ничего не оставалось, как пересчитать пачки. Их было ровно пятьдесят.

(«Квартира плюс машина плюс как минимум три года сытого сибаритского безделья с еженедельными блядками в сауне, — мысленно подсчитал я. — Ох, чур меня! Сгинь!

Изыди, сатана!»)

— Все точно, Абрам Моисеевич, как в аптеке.

— Как в банке, Виктор Михайлович, как в хорошем надежном банке. Возможно, вы не в курсе, но я некоторое время имел дело с нынешними аптеками — это тихий ужас. Уверяю вас, никакой точности, все на глаз. Особенно в тех случаях, когда дело идет о психотропных веществах.

Впрочем, это совершенно другая и, надо заметить, весьма печальная история… Ну что ж, если вы не имеете ко мне претензий, то позвольте, пожалуйста, расписочку.

— Какую расписочку? Это ведь деньги для Рустама Викторовича, насколько я в курсе, у вас с ним была договоренность…

— Совершенно верно, Виктор Михайлович. Это действительно деньги для Рустама Викторовича, которого я уже давно и очень хорошо знаю. Однако, при всем моем уважении, вас я имею удовольствие видеть впервые. Поэтому, во избежание всяческих недоразумений… исключительно в формальных целях…

Твою мать! Что-то мне эти дела все больше перестают нравиться. Может, перезвонить Мамедову? Хотя как-то все это по-идиотски будет выглядеть. Да, кстати, и телефона своего он мне так и не оставил.

Ведь чувствовал я, чувствовал, что без какого-нибудь блудняка здесь не обойдется…

А, да и хрен-то с ним. Сейчас главное — вытащить Татьяну, а там… И я решительно потянулся за чистым листом.

— Что писать?

— Да тут журналистского образования и не требуется, — подхватил Михельсон. — Так, мол, и так: я, Шаховский Виктор Михайлович… паспорт такой-то… получил от Михельсона А. М. пятьсот тысяч долларов… Дата.

Подпись.

— Заверять сами будете? — злобно процедил я, вспомнив о роде его занятий.

— Ну зачем вы так, молодой человек? — Абрам Моисеевич изобразив на своем лице гримасу разочарования. — Я же говорю вам, этот документ несет исключительно формальный характер. Ну простите меня, старого буквоеда… Вот вам ключик. — Он передал мне маленький изящный ключ на цепочке. — Шифр 812. Я думаю, вам будет легко запомнить. Если мне не изменяет память, это междугородный код Санкт-Петербурга?

«Не изменяет, старая ты сволочь», — подумал я. Молча кивнул, спрятал ключ в нагрудный карман и принял у него из рук «дипломат». Пятьсот тысяч, надо сказать, весили более чем ощутимо.

— Вы позволите мне некоторое время посидеть у вас в холле? Я жду звонка от Рустама Викторовича…

Михельсон картинно всплеснул руками:

— О чем разговор! Конечно. И почему в холле? Давайте-ка мы с вами сейчас сообразим что-нибудь на скорую руку. Виски, коньячку? Ну не стесняйтесь. По чуть-чуть, да с лимончиком…

Абрам Моисеевич засуетился, выудил откуда-то рюмки, потянулся в бар за бутылками. Я прикинул и решил, что граммов сто или сто пятьдесят мне сейчас действительно необходимы. Тем более что с каждым часом напряжение внутри росло, а мысли о Татьяне, которая сейчас находится неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно в каких условиях, приводили меня в состояние вялотекущего шизофренического бешенства.

— Хорошо. Если нетрудно, тогда сто коньяку и лимон, — сдался я и плюхнулся в кресло.

Михельсон наполнил рюмки, произнес какой-то тост. Мы слабо чокнулись. И перед тем как опрокинуть рюмку, я мельком бросил взгляд на часы. Какого черта не звонит Мамедов? Неужели что-то не срастается?


***

Рустам Викторович позвонил лишь тогда, когда мы с Михельсоном приговорили граммов эдак по триста на брата. Кстати, Абрам Моисеевич был горазд пить, причем делал это по-молодецки лихо и без всякой закуски. Как раз в тот момент, когда он произносил очередной поучительный еврейский тост, моя мобила пискляво напомнила мне о существовании «города, который есть».

— Виктор Михайлович?

— Я.

— Как у вас дела? Деньги получили?

Все в порядке?

— Да… подождите, Рустам Викторович. — Я посмотрел на Михельсона — мол, извините, конфиденс — и вышел в пустой холл, плотно прикрыв за собой дверь кабинета. — Да, с деньгами порядок. А что у вас?

— Звонок прошел только сейчас. Они наконец определились с местом. Это Фрязино, есть такой небольшой городок в Подмосковье, не очень далеко. Не доводилось бывать?

— Нет, — ответил я, однако отметил для себя, что это название я где-то уже слышал.

— Ну да это неважно. Возьмете машину и доберетесь. Передача назначена на девятнадцать часов. Там рядом с вокзалом есть небольшая площадь, несколько на возвышении, в общем, увидите. Наверху, у памятника Победы, вас будут ждать.

— Я понял. В девятнадцать у памятника.

— Отлично. Я прошу вас действовать строго в соответствии с их и нашими инструкциями. Однако если вы поймете, что они блефуют, как-нибудь дайте знать. Мы будем неподалеку. Договорились?

— Договорились.

— Только не перепутайте. Именно — Фрязино. Просто в Подмосковье есть еще и Фрязево, и Фряново, и еще черта в ступе…

— Да, я понял — Фря-зи-но.

— Отлично. Хочется верить, что у нас с вами сегодня все получится.

— Мне тоже хочется в это верить.

Последние слова я уже произносил в пустоту. Мамедов сказал ровно столько, сколько он посчитал нужным сказать. Я посмотрел наверх. Офисные часы показывали четверть шестого — должен успеть. Я вернулся в кабинет, взял «дипломат» и поблагодарил господина Михельсона за оказанное гостеприимство. Абрам Моисеевич расплылся в благодарной, но, как мне почему-то показалось, хитрой улыбке.

— Что вы, не стоит. Очень рад был с вами познакомиться. В следующий раз будете в Москве, непременно заглядывайте.

И Рустаму от меня большущий привет…

Да, и будьте осторожны, — он кивнул на мой багаж, — сейчас, знаете ли, такие времена. Не дай Бог…

— Спасибо, Абрам Моисеевич, обязательно.

Мы раскланялись, и я покинул помещение частной нотариальной конторы, хозяин которой столь легко оперировал денежной наличностью, могущей составить годовой бюджет небольшого провинциального городка.


***

Контора Михельсона располагалась на третьем этаже втиснутого во дворы особняка дореволюционной постройки. На широкой лестнице с обвалившейся местами лепниной было довольно темно, поэтому спускался я крайне осторожно, каждый раз нащупывая ногой приблизительное местонахождение очередной ступени.

В углу на площадке между вторым и первым этажом я приметил некую черную тень, которая по мере моего приближения стала выпрямляться, слагаясь во вполне конкретные очертания весьма немаленького человека. Я инстинктивно сильнее сжал ручку «дипломата». Может, это глюки? Блин, надо бросать пить!

Тень неожиданно метнулась ко мне и взмахнула в воздухе чем-то неимоверно большим. Я машинально заслонился «дипломатом», и в тот же миг страшной силы удар выбил его у меня из рук, а затем что-то тяжелое обрушилось мне на… Нет! Только не по голове! Это же мое самое слабое место… Ой-е-о…

…Спокойно, Витя, спокойно! Это все уже с тобой было… Помнишь: подъезд, удар, голова, боль. Это — «дежа вю». Просто, Витя, ты очень много пьешь, и поэтому у тебя возникло ощущение «дежа вю».

Сейчас ты немного поспишь, и оно пройдет. Присядь вот тут в уголочке и поспи.

Ладно?

Да запросто…


***

— Мужчина, что с вами? Вам плохо?

— А?.. Да, в смысле, нет… Уже хорошо.

Спасибо…

— У вас кровь на лице…

— Да? Наверное… Спасибо… Извините, вы не скажете, сколько сейчас времени?

— Начало седьмого. Пять минут…

— Уже? Черт… Я пойду. Мне… мне идти надо…

— Возьмите платок, вытрите кровь.

Возьмите, возвращать необязательно.

— Спасибо…


***

Во дворе холодный сентябрьский ветер окончательно вытащил меня из состояния глубокого транса, вернув в реальную действительность. Но лучше бы он этого не делал, поскольку действительность была совершенно омерзительной. «Дипломат», естественно, ушел, голова раскалывалась, а до передачи выкупа оставалось всего пятьдесят минут. Кстати, еще один такой удар — и место на Пряжке уже действительно будет гарантированно моим.

О, как мне хреново!

«Накаркал-таки, старый еврей», — с ненавистью подумал я, глянув на светящиеся окна михельсоновской конторы. И чего ж теперь делать? Снова пойти к нему? Так, мол, и так, Абрам Моисеевич, хреновина получилась. Все в соответствии с вашими пророчествами. Так что выдайте-ка мне, пожалуйста, еще пятьдесят зеленых пачечек. И ведь как знал, зараза, расписочку потребовал. Это что ж, теперь он меня на счетчик поставит? Быков нашлет? Вот ведь полоса пошла в последнее время: прокол за проколом. И сюжетики-то все одинаковые — или обнесут, или по башке настучат.

Все! Причитать, Витя, будешь позже.

Сейчас надо срочно что-то решать, иначе Татьяну ты уже точно больше никогда не увидишь. Причем исключительно по собственной вине. А точнее, по дурости (инкассатор ты хуев). Носовым платком, который мне одолжила сердобольная тетка, я вытер с лица кровь и резво, насколько в моем состоянии это было возможно, потрусил в Китай-город ловить тачку. Как говорится, «хоть чучелом, хоть тушкой — но ехать надо».

Н-да, хорош я буду в ранге переговорщика: деньги, ребята, собраны, вот только сейчас их нет. Так что вы пока мне Татьяну отдайте, а деньги я вам позже, на днях, завезу. Полный апофигей!


***

— Шеф, во Фрязино довезешь?

— Сколько?

— А сколько просишь?

— Штука.

— А дешевле нельзя?

— Можно. Идешь в метро, доезжаешь до «Комсомольской», а там с Ярославского электричкой. Уложишься в полтинник.

— Хрен с тобой. Поехали. — Я уселся на переднее сиденье и со всей силы хлопнул дверцей.

— Можно поаккуратнее? Тачка своя, не казенная, — огрызнулся водитель.

— Извини, шеф. Просто мне сейчас очень хреново.

— Да я вижу, — он покосился на мою куртку, ворот которой был испачкан каплями запекшейся крови.

— Слушай, а Фрязино далеко отсюда?

За сколько доберемся?

— В принципе, не очень. Минут сорок. Правда, сейчас, возможно, и подольше — в это время на Щелковке вечные пробки…


***

Последние слова водителя резанули слух.

У меня возникло странное ощущение, что я где-то их уже слышал. Неужели опять «дежа вю»? Нет, здесь что-то другое. Причем очень важное. Думай, Шах, думай…

Стоп! Дробашенко. То же самое мне вчера сказал Стас. Вечером, когда не захотел остаться, сославшись на какие-то дела в конторе. Значит, не так уж и сильно я был пьян, как он пытался меня уверить.

А ведь и с телефоном этим тоже не все ясно. Я почти уверен, что действительно не говорил ему номер. Тогда от кого Дробашенко мог его узнать? А что, если Стас связан с Рустамом? Бред. Или все-таки…

Думай, Шах. Это важно. Думай, напрягай свои отшибленные мозги…

Визитку с телефонным номером я оставил у толстомордого мента. Теоретически, он мог его срисовать для себя.

Зачем? Ну мало ли зачем — может быть, у них на вахте, как у нас в Агентстве, принято вести учет посетителей. И что дальше? А если предположить, что похитители установили наблюдение за домом Мамедова? Скажем, для того, чтобы отслеживать всех к нему входящих на предмет принадлежности к органам или бандитам. Тем самым они могли проверять, не слил ли Рустам информацию о похищении Татьяны на сторону.

Тогда получается, что меня могли вести с самого начала, прямо от дома Мамедова.

А потом… Потом у метро меня подобрал Стас, и мы с ним поехали в центр. Подожди-ка, Витя, подожди. Здесь что-то не так: мы не виделись уже лет семь, а Стас вот так вот запросто узнал меня, проезжая мимо. Причем узнал со спины, а ведь я, даже когда в лицо его увидел, и то вспомнил не сразу…

Стас! Вот оно, слабое, бля, звено! Сдается мне, что Стас изначально был связан с этими ребятами, с похитителями. Однако для замначальника службы безопасности как-то слишком стремно сидеть по кустам в засаде. Не стыкуется? Ни хрена, прекрасно стыкуется. Просто это означает, что его ребятишки элементарно срисовали мои данные у мента на вертушке. Затем скинули их руководству, то бишь Стасику.

А он, вспомнив старого питерского братуху, решил, что гораздо эффективнее будет работать меня сам.

Теперь понятно, почему он меня так трепетно обхаживал: кабак, халявная квартирка… Скорее всего, ему было непонятно, каким образом я могу быть причастен ко всей этой истории, и он решил взять надо мной шефство. С-сука! Но если все это время меня пасли люди Стаса, то значит… и по башке в подъезде мне настучали они.

А смысл? Если они поняли, что деньги уже у меня, почему не дали доехать до места стрелки? Боялись, что я их опознаю?

А может быть, Татьяны уже давно нет в живых, а Стас, зная меня, понял, что я не отдам им деньги, не получив твердых гарантий ее безопасности?..


***

— Почти приехали, Фрязино, — подал голос водила, который всю дорогу деликатно молчал. Наверное, по моему внешнему виду сообразил, что сегодня не мой день и я не расположен к праздным разговорам.

На одной из улочек, переваливая через очередного «лежащего полицейского», мы притормозили. Я машинально посмотрел в окно и прочитал на белой табличке углового дома — «улица Попова». Попова. Фрязино.

Твою мать, ну конечно же! Шестая, предпоследняя страница агеевского досье: ЗАО «Агентство „Медиа-промоушен“, Московская область, г. Фрязино, ул. Попова, 62. Зарегистрировано…» и так далее. Агентство, которое вывозило группу «Ноги врозь» в Красноборский край для поддержки Гнуса…


«Мне тут ехать всего минут сорок, — сказал вчера Стас. — Днем, конечно, подольше — на Щелковке вечные пробки…»


Ну что, мой бледнолицый замначальника службы безопасности «весьма солидной конторы», не многовато ли совпадений для того, чтобы состоялась наша с тобой очередная случайная встреча?


***

— Шеф, не надо на вокзал. Я передумал.

Давай-ка здесь на Попова, 62-й дом. — Я устало откинулся на сиденье, достал мобильник и набрал номер Обнорского. — Андрей, привет… Да, в Москве… Слушай, у меня совсем нет времени, так что запиши: Фрязино, Попова, 62, «Медиа-промоушен»… Да…

Если я завтра не отзвонюсь, меня надо будет искать где-то здесь… И Татьяну Ненашеву тоже… И еще запиши фамилию: Дробашенко Стас… Стас Колтушский. Помнишь, был такой у Бабуина?.. Все, Андрей, пока. — Я отсоединился и, немного поразмыслив, совсем отключил трубу. Это на случай, если охреневшему от моего звонка Обнорскому вдруг захочется выяснить подробности. Или если Рустам Викторович начнет тяготиться пропажей своего денежного эмиссара и начнет нервничать. Или если Стас Дробашенко снова будет интересоваться моими планами на вечер. Потерпите, ребята, вы обязательно все узнаете. Во всех подробностях. Но попозже.


***

Лишь на четвертый или пятый пронзительно-настойчивый звонок мне соизволили открыть дверь. На пороге возник парень в камуфляже, на лице которого явственно читалось: «Все, мужик, ты покойник». Умирать я пока не собирался, а потому, не дожидаясь, когда дело дойдет до рукоприкладства, спокойно и нахально заявил:

— Мне к Дробашенко. По делу. Срочному.

Охранник немного успокоился, услышав знакомую фамилию, и я понял, что действительно явился по нужному адресу.

— Станислав Сергеевич сегодня уже не принимает. Приходите завтра.

— А ты, братан, передай, что пришел Виктор Шаховский. По поводу контракта на полмиллиона долларов. А то ведь завтра сделка может уже и не состояться.

Похоже, парня впечатлил размер произнесенной мною суммы. Теперь уже уважительно он попросил меня подождать за дверью и отправился на доклад. Через минуту дверь распахнулась снова, и я понял, что Станислав Сергеевич решил-таки сделать для меня исключение, несколько сдвинув график приема посетителей. Следуя за своим провожатым, я не без грусти вспомнил о тех временах, когда у меня на кармане имелась купленная за хорошие бабки лицензия на ношение огнестрельного оружия. Официально зарегистрированный ПМ мне сейчас был бы очен-но кстати!


***

Мы вошли в просторный евростандарт, где на одной из стен красовался большой плакат с улыбающимся господином Гнусом, еще не догадывающимся о своем грядущем досадном поражении на выборах.

В кабинете находились двое — Дробашенко и какой-то гориллообразный мужик, весьма нелепо смотревшийся в костюме-тройке с нелепым пятнистым галстуком. Да, похоже Стас не уделял должного внимания вкусу своих подчиненных.

Дробашенко молча сделал знак охраннику, и тот удалился, плотно закрыв за собой дверь. Теперь мы остались в кабинете втроем, но использовать это обстоятельство в традиционных национальных целях мы, похоже, не собирались.

— Вот, знакомься, Вова, — обратился Стас к своему впечатляющих размеров партнеру, — это Виктор Шаховский из Питера.

Он же — Шах. Бывший гроза речного порта и его окрестностей, а ныне — журналист и начинающий писатель детективных романов.

Стас насмешливо посмотрел на меня, присел на краешек стола и изящным жестом зажег сигарету:

— А ты молодец, Шах, не растерял еще былую сноровку. Как ты меня вычислил?

В хате «жука» нашел? Или, может, ваш Обнорский начитывает своим сотрудникам курсы практической дедукции и личного сыска?

«Так вот зачем ему понадобилось селить меня в эту квартиру. Ему просто нужно было знать, с кем и о чем я буду разговаривать. Твою мать, Витя! Ты попался, как дешевый фраер». Зарычав, я с безысходной злостью бросился на Стаса, полный в этот момент решимости прикончить его. Однако внешне невозмутимый доселе Вова неуловимым движением рубанул меня в живот, и я нелепо рухнул на пол в метре от Стаса, в горло которого намеревался вцепиться. Стас брезгливо поморщился и подтянул под себя ногу. Словно испугался, что я могу укусить его за ботинок.

Я сделал попытку приподняться, но Вова еще раз от души саданул по моей хребтине, тем самым окончательно зафиксировав мое униженно-распластанное положение. Ковровое покрытие лишь отчасти смягчило удар подбородка об пол. Из прокушенной губы ручейком потекла кровь. Я смачно схаркнул ее, метя в безупречно отутюженные Бовины штаны, однако не попал. Нет, сегодня явно был не мой день.


***

— Что вы сделали с Татьяной?.. Где она?..

Она жива?

— Ну вот, наконец-то я слышу речь разумного человека. А то сразу — дергаться, морду бить. Давай так, Шах, сейчас Вова отнесет тебя вон в то кресло, и ты будешь там тихо сидеть. И мы будем вести нашу тихую беседу. Договорились?

Я молча кивнул. Тем более что другого варианта в этой ситуации у меня все равно не было. Между тем Вова действительно с легкостью поднял меня на руки и оттащил в стоящее в углу кресло. Предательски дрожащей рукой я полез в карман за сигаретой, и проследивший за этим жестом Стас метко бросил мне позолоченную зажигалку, на которой был тиснут лейбл «Медиа-промоушен».

— Забирай, подарок фирмы.

— Где Татьяна? — тупо повторил я, закуривая.

— С ней пока все в порядке. Но именно здесь, в этом помещении, ее нет, так что можешь не изображать тут из себя Данилу Багрова. Спасти — не спасешь, а били тебя сегодня, по-моему, уже и так предостаточно.

— Я знаю, что деньги у вас. Почему ты ее не отпустил?

— Деньги? — передразнил меня Стас. — Какие деньги? А… ты, наверное, имеешь в виду черный кожаный «дипломат» с кодовым замочком? Вот этот? — И он выудил откуда-то из-за стола тот самый михельсоновский портфельчик. — Извини, Шах, кода мы не знали, да и ключа все равно не было, поэтому пришлось обивочку немного попортить. Вот только денег там, к сожалению, не оказалось. Пара пачек бумаги для принтера, и, собственно, все. Такая вот вышла пидерсия.

Я не заканчивал курсы практической дедукции у Обнорского, и, может быть, поэтому я уже ни черта не мог понять. При чем здесь бумага для принтера? Деньги. Я видел эти деньги. Я сам лично держал их в руках и даже пересчитывал. Там было ровно пятьдесят пачек. Пятьдесят пачек стодолларовых купюр. Значит, кто-то из нас врет. Или второй вариант — кто-то из нас сошел с ума.

Второй вариант гораздо хуже, потому что при таком раскладе реальная кандидатура на койку в дурдом — это я.

— Не ломай голову, Шах, — устало произнес Дробашенко. — Просто с самого начала это была херовая затея. Кстати, я говорил об этом своему начальству, но на этот раз меня не послушали. Ну не верил я, что Рустам способен расстаться с такими деньгами. Лишь когда ребята сказали мне про. этот чертов «дипломат», я уж решил было, что чудеса еще случаются.

Стас говорил очень спокойно и, как мне показалось, даже немного доброжелательно. Из этого я заключил, что убивать меня пока не собираются, а значит, надо пользоваться моментом, дабы попытаться хоть немного прояснить ситуацию. Хотя бы для того, чтобы уйти в мир иной без этого гнетущего ощущения собственной дебильности.

— Стас, объясни мне, какого черта ты затеял это дурацкое ограбление? Неужели ты решил, что я не привез бы вам эти деньги, а забрал их себе? Ты же меня знаешь, вождь.

— Вова, — обратился Стас к безмолвно следящему за нашим разговором терминатору, — приведи сюда этого… овоща.

Вова тихо удалился, и через некоторое время вошло в кабинет, волоча за собой едва передвигающее ногами, бесформенное Нечто. Его заплывшее лицо, представлявшее собой сплошное кровавое месиво, беззвучно шевелило губами, видимо, потеряв способность даже постанывать. И все же, несмотря на столь удручающий вид, мне удалось узнать в нем одного из двух телохранителей Мамедова.

— Вот этот человек, Шах, по заданию Рустама вырубил тебя в парадной конторы Михельсона и забрал «дипломат», якобы с деньгами. Мои люди пасли тебя все это время. Естественно, срубили они и этого красавчика, который вошел за тобой, держа в руках обрезок трубы, а назад вышел уже без нее, но зато с чемоданчиком в руках.

Так что пришлось его приземлять. В общем-то, мои парни все сделали правильно.

Ты в тот момент был уже неинтересен.

А вот поскольку Михельсон был финансовым директором Мамедова (похоже, ты этого не знал?), мы посчитали, что Рустам все-таки решил заплатить выкуп. «Дипломат» был с кодовым замком, вскрывать его во дворе, имея на руках подобный балласт, — Стас кивнул в сторону отмудоханного телохранителя, — несколько затруднительно. Поэтому ребята забрали обоих и вернулись на базу. Ну а дальше — дальше полный облом. Наколол нас господин Мамедов. Жаба задушила — все ж таки поллимона деньги хорошие.

— Ты врешь, Стас, там были эти деньги. Я видел их, я их сам лично считал. При мне Михельсон закрыл «дипломат» и отдал мне ключ. Я даже расписку писал, что…

Дробашенко посмотрел на меня как на окончательно и безнадежно больного человека, тяжело вздохнул и сделал знак Вове, мол, все, спасибо, «языка» можно уносить.

— Шах, я верю тебе и допускаю, что эти деньги там действительно были (кстати, при том обороте, который делает Мамедов, эта не такая уж и немыслимая сумма). Но потом тебе явно подсунули «куклу». Вспомни: все то время, что ты находился в конторе, ты не разу не выпускал из рук этот чертов «дипломат»?

Напрягши память, я вынужден был признать, что действительно на какое-то время выходил из кабинета, когда разговаривал по телефону с Мамедовым. Стас удовлетворенно кивнул и продолжил:

— Я не знаю, зачем понадобилось делать эту подставу с «куклой». Скорее всего, у них были некоторые опасения, что телохранитель, завладев «дипломатом», может поддаться искушению и свинтить на заслуженный отдых куда-нибудь в район Канарских островов или еще куда подальше. Может, были какие-то Другие причины… Однако факт остается фактом. Изначально подразумевалось, что передача денег не состоится и в этом будешь виноват ты. Ну а далее, согласно закону жанра, Татьяну Ненашеву убьют, и в этом отчасти опять-таки будешь виновен ты.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что, во-первых, Рустам Викторович Мамедов по жизни патологически жаден, и не в его принципах что-либо отдавать. А во-вторых, в последнее время он крайне тяготится своим затянувшимся вторым браком с не слишком юной, хотя и популярной телеведущей. Тем более что сейчас у него весьма бурно развивается роман с экс-«мисс Галактикой» Оксаночкой Федорчук, которая отвечает ему взаимностью и давно готова разделить с ним суровые будни совместной богемной жизни… Ну не надо так страшно вращать глазами, Шах. Я знаю, что тебе это неприятно слышать, но если бы на горизонте столь внезапно не возник ты, у нее не осталось бы ни одного шанса.

— А сейчас… такой шанс еще есть?

— Надо думать. Возможно, что и да.


***

На весьма приличной скорости мы неслись по шоссе, название которого так удачно послужило импульсом к стимуляции моих скромных аналитических способностей. Впрочем, не исключено, этот самый импульс я получил чуть ранее, одновременно с ударом обрезком металлической трубы. Между прочим, мой давешний обидчик сейчас лежал у нас в багажнике, и, скорее всего, ему было еще хреновее, чем мне.

Машину, уже знакомую мне БМВ, вел молчаливый Вова. Глядя, как он лихо проскакивает посты ГАИ, даже не помышляя сбрасывать газ, я подумал, что Стас, похоже, не врал, рассказывая мне о магических особенностях своих государственных знаков. А ведь останови нас какой-нибудь принципиальный мент, посмотреть было бы на что. Причем помимо пикантного содержимого багажника. Так, например, внутренний карман Вовы оттягивал новенький китайский «Токарев», а на заднем сиденье покоилась самая натуральная помповуха, небрежно прикрытая рваным пледом. Но, как известно, принципиальные менты остались только в романах Кивинова и Обнорского.

Мы ехали в гости к господину Михельсону, адрес которого любезно подсказал истерзанный бывший телохранитель Мамедова. (Нет, это не то, о чем вы подумали. Бывший — в том смысле, что после всей этой заварухи он, скорее всего, захочет поменять свою профессию на более мирную.) Вернее, в гости ехал я один, а Вова просто любезно согласился подвезти меня. Естественно, по просьбе Станислава Сергеевича Дробашенко.

Стас действительно дал мне шанс. Он дал мне шанс, при этом весьма дальновидно сделав меня прямым соучастником похищения. В этом качестве я должен был любыми способами заставить господина Михельсона исправить его досадную ошибку и выдать мне полмиллиона долларов, которые (я очень на это надеялся), все еще должны были находиться в его уютной конторке в Никольском переулке.

Для того, чтобы он решился на этот непростой шаг, я должен был выступить в подзабытой уже роли отмороженного рэкетира. Ничего, у меня в запасе есть еще немного времени, и я ее вспомню. Потому что ничего другого мне просто не остается.

Удивительно, но я вдруг почувствовал, что моя предстоящая миссия не вызывает во мне должных отрицательных эмоций. Более того, пробежавший по телу легкий холодок азарта и ощущения предстоящей опасности приятно щекотали нервы. Помнится, точно такое же чувство я испытал относительно недавно, когда взламывал металлический шкаф в конторе с изумительным названием «Успех».

«Блин, Шах, ты что, совсем обалдел? Очнись, сейчас на дворе не 92-й, а 2002 год. Ты, журналист-расследователь, ты, хренов борец с криминалом! Неужели опять „дежа вю“? А может быть, это просто зов предков? „Идет охота на волков, идет охота…“ Ну и так далее… Только ты сам-то на чьей стороне, Витя?

Я? На Таниной. Да, но не кажется ли тебе, Витя, немного странным, что в течение последних нескольких месяцев ты уже второй раз из-за этой женщины идешь на явное преступление? Это не любовь, это какое-то извращение.

Вот и отлично. Значит, я маниакальный извращенец».


***

— Стас? Это Шах. Все получилось. Деньги у меня.

— Отлично. Были какие-то проблемы?

— В принципе нет. Только в самый последний момент, уже в конторе, с Михельсоном случился сердечный приступ. Вообще он держался молодцом, но когда я начал перегружать деньги из его сейфа, он все-таки сломался. Видимо, только тогда осознал, что действительно опустился на пол-лимона.

— Надеюсь, он там не окочурился?

— Да непохоже. Я уложил его в холле на диванчик, рядом с телохранителем Мамедова, а когда уходил, вызвал им «неотложку». Так что, думаю, оклемаются.

— Хорошо, Шах. Сейчас ты отдашь деньги Вове…

— Стоп, вождь. А что с Татьяной?

Деньги я отдам только тогда, когда увижу Татьяну.

— Ладно, не пургуй. Сейчас ты отдашь деньги Вове и поедешь на Сретенку. Я дал команду, ее уже повезли туда.

Да, и не удивляйся, если к твоему приезду она будет спать. Это не наркотики, просто снотворное. Извини, но по-другому с ней было не справиться. Она у тебя кусается и царапается, как дикая кошка.

— Стас, надеюсь, тебе не надо объяснять, что если вы с ней… ну, словом, ты меня понимаешь? Тогда я разнесу всю вашу контору на куски вместе с тобой и со всем вашим шоу-бизнесом.

— Да пошел ты! У тебя от этой бабы совсем крыша поехала. Был же нормальный мужик, а стал какой-то слюнявый урод. Никто твою Таню и пальцем не трогал… В общем, все. Несколько дней будет особенно жарко, так что можешь пересидеть там на квартире. Но потом вали куда хочешь. Возможно, это не очень гостеприимно, но и ты меня пойми: мне очень не хочется, чтобы люди Мамедова вычислили эту квартиру. В Москве сейчас жутко дорогая недвижимость…

— Спасибо, вождь. В любом случае мне очень повезло, что во всей этой истории разводящим был именно ты.

— Еще бы, — гоготнул Стас. — Но тогда услуга за услугу. Когда в следующий раз вы с Обнорским будете переиздавать свою книжонку «Криминальный Петербург», не убрал бы ты оттуда пару абзацев про Колтуши? Я тут подумываю свое дело организовать, а подобного рода реклама, сам понимаешь, мне на хрен не нужна.

— Хорошо, Стас. Я постараюсь…


***

Удачно подвернувшийся частник довез меня до Сретенки за считанные минуты.

Москва еще просыпалась, а потому извечные столичные пробки только-только начинали закупоривать ее главные улицы и проспекты. Столица просыпалась, а я, наоборот, мечтал поскорее добраться до кровати и залечь спать. Причем залечь, обняв любимую женщину, ту самую, которую я хочу уже год и без которой жизнь моя в последнее время была обыденно серой и никчемно-пустой.


***

Татьяна спала, по-детски подложив обе ладошки под правую щеку. Я закрыл входной замок на «собачку», прошел в комнату и, стараясь не шуметь, быстро разделся и лег рядом. Она даже не пошевелилась. Тогда я обнял ее и поцеловал прямо в маленькую родинку за левым ухом. Это всегда страшно заводило ее, но на этот раз только едва заметная дрожь пробежала по телу, после чего она довольно улыбнулась во сне. Признаться, я уже хотел было воспользоваться ее беспомощным состоянием, однако жуткая усталость последних двух дней как-то сразу навалилась на меня.

В итоге я тоже банально уснул, уютно положив голову на грудь своей самой любимой в этом мире телезвезды.

Впрочем, в течение последующих полутора суток у нас было достаточно времени, чтобы с лихвой наверстать упущенное. За все это время мы лишь иногда поднимались с постели, да и то исключительно затем, чтобы добежать до ванной или туалета. Плюс к этому мы поочередно дежурили по кухне, но поскольку продуктов в квартире не было, питались мы исключительно одним кофе. Это обстоятельство, вкупе с регулярными физическими нагрузками, довело нас до состояния полнейшего изнеможения.

Да, и хорошо еще, что мне хватило ума вспомнить и отзвониться Обнорскому, дав отбой фрязинской теме. Иначе могло так случиться, что уже вчера этот тихий, по выражению Стаса, городок с подачи обеспокоенного шефа подвергся бы воздушным бомбардировкам с последующим штурмом бригадами спецназа. Никаких подробностей я Андрею не рассказывал отчасти еще и потому, что сам был не в курсе того, что сейчас происходит во внешнем мире вообще и в мире московского шоу-бизнеса в частности.

И лишь по завершении вторых суток нашего, надо признать, весьма приятного заточения, стали поступать сводки с места ведения боевых действий. Первым позвонил Стас.

— Ну здорово, братан. Как вы там?

— Да ничего, нормально.

— Да я уж наслышан, что все нормально, — захохотал Стас. — У меня тут парни наперебой просятся поставить их на дежурство. На телемонитор.

«Бля, как же это я не подумал! Если у них в этой квартире стоят „жучки“, то запросто могли быть установлены и камеры.

Эдакая квартирка для сбора компромата.

Ну, Стас! Я тебе это еще припомню!».

— Ты чего замолчал, Шах? Да кончай ты, не обижайся… И не вздумай там камеру выламывать — японская, на заказ сделана. Тебе надо целое собрание сочинений выпустить, чтобы за нее расплатиться.

— Ну чего там слышно?

— Можешь считать, что тебе повезло.

Похоже, жить пока будешь. Сегодня утром мой шеф выезжал на стрелку с Мамедовым. Инициатором был Рустам. В общем, они там пару часов что-то перетирали и в конечном итоге обо всем договорились. Прикинь, Рустам заключил с нами новый договор о совместной деятельности и предложил долевое участие в охрененном проекте. Вся организация шоу-программ на трехсотлетие Питера пойдет через нас. Представляешь, какие там будут бабули? Шеф так обрадовался, что даже распорядился вернуть Рустаму половину из тех денег, которые ты с Михельсона стряс. Кстати, он тоже был на стрелке. Выглядит нормально. Правда, вот привета тебе почему-то не передавал, — и Стас, довольный, снова заржал. — А знаешь, что самое прикольное? — продолжил он. — За всю встречу Мамедов так ни разу и не спросил про жену. Зато тобой очень даже интересовался. По-моему, он твердо уверен, что ты с самого начала работал на нас. Стремно, да? Слушай, а может, ты и правда к нам перейдешь? Я же тебе говорил, меня шеф ставит на новый проект. Хочешь, я порекомендую тебя на свое место? А что, сработаемся…

— Спасибо, вождь, я подумаю.

— Ну думай. Только недолго — больно место хлебное. Да, знаешь, чьи концерты мы с Мамедовым в Питере будем организовывать? Ни за что не догадаешься?

— Знаю, Элтона Джона, — ответил я и отключил мобилу. После чего вышел в коридор и повернул на щитке общий рубильник.

Нечего ребятам халявной порнухой развлекаться.


***

А еще часа через три позвонил господин Мамедов и, не здороваясь, официальным тоном попросил к телефону Татьяну.

Я передал ей трубку и, взяв со стола сигареты, деликатно вышел на балкон. Хотя, признаться, мне было чертовски интересно узнать, о чем они будут говорить.

Минут через пять Татьяна вышла ко мне, протянула телефон, молча закурила. Я ни о чем ее не спрашивал. Молчание продолжалось до тех пор, пока ее сигарета не была выкурена до самого фильтра.

— У тебя есть деньги, Шах? — неожиданно спросила она.

— Да есть немного, а что?

— Дай мне, пожалуйста… ну я не знаю… ну рублей пятьсот. Мне нужно купить самый минимум, чтобы немного привести себя в порядок.

Я прошел в комнату, достал из кармана бумажник, отсчитал пять сотенных бумажек и протянул ей. Татьяна чмокнула меня в щеку и, пообещав вернуться буквально минут через двадцать, выскочила за дверь.


***

Она действительно вернулась через двадцать минут, вывалила из пакетика на кровать самые разные косметические причиндалы и еще полчаса посвятила изощренному искусству макияжа. Я по-прежнему ни о чем ее не спрашивал, а сама она тоже молчала. Окончив раскрашивание, Таня подошла к висящему на стене большому зеркалу, внимательно осмотрела себя и, похоже, осталась более-менее удовлетворенной увиденным. (Кстати, как и я.)

— Все, поехали, — решительно сказала она, и я, опять же молча, поперся за ней на выход. Предчувствия у меня были, надо сказать, самые мрачные.

— Витя, поймай, пожалуйста, машину.

Прокатимся немного, тут совсем рядом.

Я покорно исполнил ее желание, тормознул частника, и мы действительно очень быстро добрались до знакомого мне телецентра. Однако Татьяна повела меня не внутрь, а на служебную парковку, где остановилась у стоящего на приколе новенького желтого «Порше».

— Это что, твоя?

— Нравится?

— Да уж, растет благосостояние наших телезвезд. Ну и куда мы поедем?

— Сейчас проскочим тут в одно место, ладно? Мне нужно завершить одно небольшое дело.

— Как скажете, миледи, — пробухтел я, усаживаясь в салон порядком выстуженной машины. — Тогда хоть печку включи.

Так куда мы все-таки едем-то?

— В Таганский районный загс. — Она посмотрела на часы: — Через сорок минут у меня начинается бракоразводная церемония. Если хочешь, можешь присутствовать на ней в качестве приглашенного с моей стороны гостя.

Это было настолько нереально, что я не нашелся с достойным ответом и просто тупо уставился на дорогу, пытаясь переварить все те неожиданные новости, которые свалились на меня за последние десять минут.

Таня покрутила ручку приемника: «Московское время 8.15. С вами „Радио-Шиза“ и я — Василий Ульченко. Сейчас у нас группа „Ноги врозь“ с их новым хитом. Поехали. „Маленькие девочки первый раз влюбляются…“». Меня как током дернуло:

— Танюш, умоляю, что угодно, только не эту песню!…

Мы припарковались около здания загса и вышли из машины.

— Ну что, Вить, пойдешь с мной?

— Да нет, Танюша. Давай я тебя здесь подожду, покурю. Машину постерегу.

— Ладно, трусишка. Только учти — если со второго этажа начнут доноситься крики и брань, ты все равно должен будешь подняться и меня спасти. Хорошо? — И она направилась к двери.

Я посмотрел ей вслед, мысленно собрался и решительно крикнул:

— Тань!

Она обернулась.

— Слушай, а здесь, в этом загсе, только разводят или и женят тоже?

— Ну конечно. Зал скорби— на втором, а зал любви — на первом.

— А может, я пока пойду, займу очередь. Ну там, на первом.

Она вернулась, положила мне руки на плечи и, как-то очень по-детски трогательно заглянув мне в глаза, спросила:

— Ты делаешь мне предложение, Шах?

— Ага.

— Тогда побежали. Вдруг там действительно очень большая очередь…

И самое смешное, что мы действительно побежали.

ДЕЛО О БОЛТЛИВОМ ПОПУГАЕ

Рассказывает Нонна Железняк

«Железняк Нонна Евгеньевна, 33 года, выпускница журфака СПбГУ. Женщина энергичная, способная как на отчаянные, так и на глупые поступки. Причем глупость своих выходок никогда не признает.

Общительна, амбициозна. Активно берется за расследование порученных и не порученных дел. Мать троих детей и супруга сотрудника «Золотой пули» Михаила Модестова. Стремится оказать помощь всем, кто (как ей кажется) в ней нуждается».

Из служебной характеристики


— Дэвушка, купи апэлсыны! Вай, да ты и сама хороша, как спэлый пэрсик!

Я возмущенно повернулась к продавцу и обожгла его гневным взглядом. К сожалению, в этот момент подошел увешанный сумками Модестов, и достойно ответить на комплимент я не успела. При виде моего тщедушного супруга кавказский джентльмен тут же трусливо заткнулся и вероломно переключил внимание на тощую барышню с куцыми косичками.

— Персики купил, и бананы, и арбуз тоже! — довольно перечислил Модестов. — Остались только абрикосы, но они тут гнилые, лучше потом куплю в магазинчике возле дома. Можно еще винограда взять, как ты считаешь?

— Перебьемся.

— Но для детей, Нонночка…

— И они перебьются. И так уже больше центнера фруктов закупили. У них витамины скоро из ушей полезут! Их тетя Лена в Выборге за лето, знаешь, как яблоками, вишней и сливами напичкала! А то, что не успеем съесть, наверняка испортится.

Вот уже полчаса мы с супругом шастали по продуктовому рынку и затаривались фруктами и овощами. За эти полчаса мне обрыдли все существующие на прилавках дары природы. Однако Модестов считал, что уж коли осень подкатывает к середине, то до наступления зимы нужно пользоваться моментом и успеть вусмерть навитаминизировать организм. Переубедить его мне не удалось.

Но сил моих больше не было. Кроме того, я рисковала опоздать на внеплановую летучку отдела, назначенную Спозаранником.

— Все, на сегодня хватит витаминных подвигов, — решительно сказала я и стала прокладывать путь к выходу.

Модестов, еле поспевая, следовал за мной.

Путь к свободе пролегал мимо «диких» рядов, где вереница мужчин и женщин продавала за копейки всякую всячину. Чего тут только не было! Несвежего вида продавцы торговали сломанными будильниками (и кому нужен этот хлам?), стоптанной рваной обувью, какими-то запчастями, старыми игрушками и одеждой. Среди всего этого блеклого великолепия мое внимание привлекла роскошная вязаная шаль. Черная, очень ажурная, с яркими цветными вкраплениями — фиолетовыми, алыми, изумрудными. Может, прикупить обновку на осень?

— Почем? — осведомилась я у пожилой продавщицы с хитрыми глазами.

Та окинула меня оценивающим взглядом и проронила:

— Двести.

Для «дикого» рынка, конечно, дороговато. И надо еще на качество посмотреть. Я с ловкостью профессионального тяжелоатлета перебросила пудовую авоську из одной руки в другую, а высвободившейся конечностью пощупала шаль. Она была очень легкой и мягкой. Только вот на одном из длинных уголков я заметила несколько спущенных петель и следы чего-то вроде клея.

Конечно, пятна можно вывести, а петли поднять… Но возиться неохота. Ну и ладно, черт с ней, с шалью. И так уже на работу опаздываю. Я всучила свои сумки Модестову.

— На, отнеси домой. Ты сегодня выходной, вот и займись хозяйством. А я пошла на работу. — И, не дожидаясь прощальных нежностей, я галопом рванула с места.

По велению Спозаранника сегодняшний «общий сбор» должен был проходить в моем кабинете, так как в кабинете самого Глеба велся ремонт. Я с рекордной скоростью промчалась по коридору, на ходу стаскивая куртку. Однако меня ожидал неприятный сюрприз — дверь оказалась заперта. Причем внутри явно кто-то был.

Я ринулась к вахтеру Гене — он отрапортовал, что ключ взял Глеб Егорович.

Из моего кабинета доносился какой-то шорох. Видимо, Спозаранник перебирал свои многочисленные бумажки. Я аккуратно постучалась.

— Глеб Егорович, это я, Нонна Железняк.

— А-а-а, приперлась душенька! — раздался из-за двери голос Спозаранника.

Ничего себе! Никогда раньше Спозаранник не позволял себе такого хамства. Хотя… Я посмотрела на часы — опоздала на целых пятнадцать минут! Немудрено, что главный расследователь так рассердился — превыше законов самой природы он почитал штабную культуру. А я так грубо ее нарушила. Надо попробовать извиниться.

За дверью тем временем вновь воцарилось молчание, прерываемое шелестом страниц. Я осторожно поскреблась в дверь.

— Глеб Егорович, откройте, пожалуйста. Я прошу прощения за опоздание.

Больше так не буду.

— Хорошо, — раздалось из-за двери.

И снова — молчание. Я начала терять терпение. В конце концов, это мой кабинет. Я его любезно предоставила под данное мероприятие, а теперь меня туда еще и не пускают. Я постучала в дверь — уже кулаком.

— Глеб Егорыч, вы мне дверь откроете или нет? Я ведь извинилась! Чего вы еще от меня хотите?

— Жрать хочу, как боров! — ошеломил меня из-за двери голос начальника.

Это уже ни в какие ворота не лезло!

— Спозаранник, ты что, с ума сошел?! — завопила я.

— Никого нет дома! — как-то невпопад ответил Спозаранник.

Только сейчас я заметила, что голос был вроде бы Спозаранника и в то же время как бы не его. Какой-то хриплый и натужный, похожий на карканье. Все понятно — он заболел! Поэтому и несет всякие глупости.

У него явно жар, и он бредит! Нужно было срочно спасать когда-то любимого мужчину. Я забарабанила в дверь рукой, потом стала колотить ногой. Из-за дверей не последовало никакой реакции.

— Ты чего бушуешь, Нонна? — раздался позади меня голос Скрипки.

— Леша, нужно срочно позвать кого-нибудь на подмогу и выломать дверь.

— Зачем? — опешил завхоз.

— Там Спозараннику плохо. Он закрылся в кабинете, никого не пускает и говорит всякие странные вещи. Ты бы послушал его голос! Наверняка у него горячка. Ему нужен врач.

Скрипка ошалело посмотрел на меня и внезапно захохотал. На его гогот из кабинетов повыскакивали коллеги — по-моему, все кто был в этот момент в Агентстве. Даже Татьяна Петровна выглянула из кухни. Собравшиеся растерянно смотрели то на завхоза, то на меня, наверное, они решили, что Скрипка сошел с ума, а виновата в этом я. А еще через секунду мне показалось, что крыша поехала уже у меня, — из-за спин собравшихся вышел и направился ко мне… Глеб Егорыч Спозаранник, собственной персоной!

— Нонна, что случилось? Что со Скрипкой? Почему он истерически хохочет возле дверей твоего кабинета? — строго спросил начальник.

— Глеб Егорыч, а что вы тут делаете? — Ничего более умного мне в голову не пришло.

Спозаранник глянул на меня с подозрением и поправил очки.

— Вообще, Нонна, я здесь работаю.

В данный момент возвращаюсь из репортерского отдела, куда ходил за необходимой мне информацией.

— А кто же тогда сидит в кабинете и ругается вашим голосом?

Недоуменные взгляды коллег с моей персоны перекочевали на Спозаранника. Тот возмущенно хмыкнул и достал ключи. Со словами: «Нонна, вам, похоже, надо отдохнуть», — Глеб отпер дверь.

Первым внутрь ринулся Скрипка. Не успел никто удивиться такой самоотверженности, как из кабинета послышалось сопение, какой-то клекот, потом сдавленный мат Скрипки. На помощь завхозу, охнув, ринулась Горностаева. Некоторое время они пыхтели в кабинете вдвоем, после чего вышли и вынесли на свет Божий… огромного синего попугая. Птица обвела всех нас гневным взглядом и гаркнула: «Никого нет дома!»

— Что это? — оторопела я.

— Не «что», а «кто», — поправила меня Горностаева. — Попугай. Говорящий.

— А что он делает в нашем кабинете?

— Прячется. Мы его прячем от Обнорского. Это ему подарок.

— Обнор-р-рский! Ур-ра! Поздр-равляю! — неожиданно завопил попугай.

— Классно, правда?! Это мы его научили! — восторженно оповестил Скрипка.

И тут я наконец-то все поняла.

…Эпопея с подарком Обнорскому — ему неожиданно присвоили очередное воинское звание, и по этому поводу наш майор собрался устроить банкет — всколыхнула «Золотую пулю» пару дней назад. Под вечер вся агентская общественность собралась для обсуждения проблемы. Все говорили хором, громко и сразу. Причем, естественно, каждому его предложение казалось единственно правильным. В результате все выдохлись, охрипли, оглохли и приняли решение: скинуться деньгами, назначить ответственных за подарок и взвалить бремя принятия решения на них. Жребий пал на Скрипку и Агееву. Агеева у нас дама со вкусом, с фантазией и наверняка выберет что-нибудь полезное и элегантное. Скрипка же поможет это «элегантное» донести до Агентства — будет тягловой силой…

И вот теперь этот презент топорщил перья в руках у Скрипки. Интересно, какая муха укусила Агееву, когда она выбирала этот «элегантный и полезный» подарок? Впрочем, попугай выглядел вполне презентабельно. Может, для полного счастья «живому классику» действительно не хватало такой вот говорящей птицы?

— Думаете, Обнорскому это чудо природы понравится?

— Конечно, понравится. Знаешь, Нонна, какой он умный! Просто профессор! — ворковала Агеева, любовно расправляя перья на спине подарка.

— Обнорский?

— Что ты! Попугай, конечно! Он и слов много знает, и на вопросы отвечает, и голосам подражать умеет, очень похоже получается.

— Да уж, — пробормотала я.

Агеева, Горностаева и Скрипка посмотрели на меня и почти хором хмыкнули.

Меньше всего мне хотелось вспоминать о приключившемся конфузе. Я решила перевести разговор на другую тему.

— Слушайте, а где вы взяли такую редкость? Что-то я в зоомагазинах таких одаренных птиц не встречала!

— Это к Марине Борисовне. Попугая она покупала. И где только нашла такого! — Скрипка уважительно покосился на Агееву.

Та приняла вид царствующей особы. Наблюдающая за всем этим Горностаева поджала губы и демонстративно взяла завхоза под руку. Попугай на руке Агеевой сердито хлопнул крыльями. Я погладила птицу и выжидательно посмотрела на Марину Борисовну.

— Ну-у, есть один магазин. О нем мало кто знает. Можно сказать, почти никто не знает, — нехотя протянула Агеева.

— И какие там цены? — не успокаивалась я.

— Нонна, там все очень дорого. Он элитный, там продают только экзотических животных. Да и не хотела бы я о нем всем рассказывать. — Агеева явно не желала говорить на эту тему, и я оставила ее в покое.

Тем же вечером попугай был вручен виновнику торжества. Поначалу, когда подарок извлекли из подарочной коробки (впихнуть его туда стоило немалых трудов!), Обнорский от такого счастья немного обалдел. Но после того как попугай проорал поздравление, шеф растаял. Однако брать птицу домой он категорически отказался. Он заявил, что все время проводит на работе, бедное пернатое будет подолгу оставаться в одиночестве. Дома его некому кормить, не с кем разговаривать.

Попугай будет скучать, голодать. Посему птицу нужно оставить в Агентстве.

Собственно, против этого никто особо и не возражал. Было решено поселить птичку в приемной Обнорского — все же это ему подарок. Скрипка, скрепя сердце, выделил деньги на жилье попугаю и на первоначальные запасы корма. Покупать новому обитателю «Золотой пули» питание и следить за чистотой клетки добровольно вызвалась секретарша Ксюша.


***

В Агентстве попугай освоился довольно быстро. У него даже появились свои любимцы. В их число вошли: Обнорский — за хорошо произносимую фамилию, Соболина — за постоянные гостинцы и Каширин — понятия не имею, за что. Ксюша, несмотря на должность официальной кормилицы и поилицы, пользовалась лишь снисходительным расположением.

Свое содержание попугай с успехом отрабатывал, развлекая окружающих. Он действительно оказался довольно умным и талантливым — обладал обширным словарным запасом, запоминал новые слова, мастерски подражал голосам. Как хороший артист, он с удовольствием копировал нравоучительные интонации шефа, кокетливое повизгивание Завгородней, гамлетовские завывания Соболина.

Вскоре к попугаю все привыкли и уже не толпились вокруг клетки в приемной, распугивая посетителей. Вот тогда-то и начались странности. Точнее, начались они раньше, просто я их заметила не сразу.

В понедельник вечером я сидела в приемной и ожидала аудиенции у Обнорского.

В руках у меня была пачка листков — рукопись очередной новеллы очередного сборника «Все в АЖУРе». Сборники рассказов, за написание которых нас усадил Обнорский, неожиданно стали пользоваться популярностью у населения. Читатели в лице шефа требовали продолжения. По книгам даже начали снимать сериал. И вот теперь я дожидалась Обнорского, чтобы с его помощью подретушировать третью часть — о приключениях моей героини, безумной Норы Молодняк.

Обнорский не торопился — у него сидел Повзло, и как всегда, с важным и спешным делом. В приемной было тихо, закипал чайник, Ксюша что-то печатала на компьютере.

В углу попугай что-то бормотал себе на разные голоса. В общем, царила полная идиллия. Допечатав письмо, Ксюша встала и зачем-то вышла в коридор.

И тут попугай, проследив за ней взглядом, внезапно приосанился, захлопал крыльями и заорал:

— Опять мартышек украли! Тр-ретий р-раз! Воры, кр-р-ругом одни воры!

Я чуть не подскочила на диване от неожиданности.

— Что это с ним? — спросила я у вернувшейся в приемную Ксюши.

— Ты о чем? — не поняла та.

— Где кр-рокодил? Где крокодил? Спер-рли! Сперли! Ну, погоди!! — продолжал кричать попугай.

— А, он снова о кражах и зверях? Так он постоянно о них болтает, — ничуть не удивилась Ксюша.

— Надо же! С чего бы это?

— Не знаю. Регулярно говорит о каких-то ворах. Про крокодила я, правда, первый раз слышу. Ничего, пошумит и перестанет.

— Не зоопарк, а притон! Ворюги! Мартышек спер-рли! Крокодила укр-рали! Караул! Вор-рье! — бушевал попугай.

— Где он таких слов-то нахватался, — укоризненно покачала головой интеллигентная Ксюша.

Притих попугай так же внезапно, как и завопил. Прекратив орать, он с задумчивым видом перебрался на верхнюю жердочку и принялся грызть прутья клетки.

— Ну вот, я же говорила — покричит и перестанет, — удовлетворенно заметила Ксюша и взялась за телефон, который как раз зазвонил.

— Старков слушает! — неожиданно четко и внятно произнес попугай, как будто отвечал на телефонный звонок. Посмотрел на меня искоса, снова повторил: — Стар-рков слушает! — И вернулся к обгладыванию прутьев.

Старков, Старков… Знакомая фамилия, на слуху. Ах, ну да — опальный директор зоопарка, Илья Старков. Конфликт между ним и городской администрацией продолжается уже не первый месяц и недавно вышел на очередной виток. И тут меня осенило! Где есть упомянутые нашей птичкой мартышки, крокодилы, попугаи, в конце концов? В зоопарке. Откуда их могут украсть? Из зоопарка. Где попугай мог услышать и запомнить фамилию Старков? В зоопарке! Все это вместе не может быть простым совпадением. Какой отсюда можно сделать вывод? Простой: наша птичка каким-то своим пернатым боком имеет отношение к зоопарку.

Всю ночь я проворочалась в кровати, плюнув на здоровый сон и обдумывая попугайские откровения. К пяти утра у меня выстроилась четкая схема: из зоопарка каким-то образом похищают животных. Причем не простых, а экзотических — чего стоит один крокодил! Краденых животных сбывают за бешеные деньги. Может, даже через тот самый элитный магазин, где приобрела подарочек Обнорскому Агеева. Тут мои рассуждения, прерываемые сладким похрапыванием безмятежного Модестова, стали давать сбой. Организм взял свое и стал медленно погружаться в сон. Единственная мысль, которую удалось додумать до конца, — нужно обязательно предложить «зоопарковую» тему для расследования Спозараннику. И прямо завтра! Естественно, расследованием этого дела займусь я.


***

На следующее утро я ни свет ни заря влетела в кабинет к Спозараннику. Начальник уже был на месте, в лучшем виде оправдывая свою фамилию.

— Глеб Егорыч, у меня есть идея для нового расследования! Тема важная, очень интересная и весьма щекотливая. В общем, все, как вы любите! — с порога торжественно доложила я.

— Нонна, что натолкнуло вас на мысль о моей любви к щекотливым делам? — тираду про важность темы Спозаранник, похоже, пропустил мимо ушей.

— За время плодотворной работы с вами мне не раз предоставлялась возможность в этом убедиться. Щекотливые дела — ваш конек, — решила слегка подольститься я.

— Да? — Спозаранник посмотрел на меня подозрительно. Он явно не ожидал от меня таких щедрых комплиментов. — Ну тогда излагайте ваши идеи.

— У меня есть веские основания предполагать, что попугай, подаренный Обнорскому, ранее был украден из зоопарка. И не только он! — Я победоносно уставилась на начальника.

Глеб озадаченно постучал дыроколом по столу.

— А почему вы так думаете?

Я обстоятельно рассказала ему обо всем, что услышала вчера вечером от попугая, изложила свою ночную версию. Говорила я весьма убедительно — Спозаранник ни разу меня не прервал и слушал, открыв рот. Когда я закончила, он сначала рот закрыл, затем снова открыл.

— Железняк, я что-то никак не могу понять — вы надо мной издеваетесь или все это серьезно? — огорошил меня вопросом начальник.

— Глеб Егорович, это более чем серьезно. Сами подумайте— в реальной жизни таких совпадений быть не может! Ведь попугай…

— Если я все же правильно вас понял, Нонна Евгеньевна, то вы хотите, чтобы я начал расследование, основываясь на показаниях какого-то пернатого болтуна? — перебил меня Спозаранник.

— Не «какого-то», а нашего, то есть Обнорского. Вы же сами слышали и знаете — он прекрасно запоминает слова, интонации, а потом повторяет их постоянно. Помните, на прошлой неделе вы потеряли дырокол?

Попугай после этого дня три повторял: «Кто брал дырокол! Верните срочно!» Причем вашим голосом. Скажете, этого не было?!

— Железняк, вам не кажется, что вы несете ерунду? По-вашему, я должен обращать внимание на все, что болтают попугаи? — Слух у Спозаранника все-таки оказался избирательным.

— Не на все, а только на важные вещи!

Я же обратила ваше внимание только на то, что показалось мне интересным!

— Вы бы, Нонна Евгеньевна, лучше обращали внимание на то, что я говорю на летучке! Вот вы помните о сроках сдачи в номер вашего материала о «телефонных террористах»?

О сроках я помнила только то, что они скоро. Поэтому смогла лишь отрицательно покачать головой.

— Глеб, ты со своим персонажем знакомиться будешь? — в кабинет заглянул Скрипка. Очень вовремя — Спозаранник готовился обрушить на мою голову еще одну тираду. Моя порция досталась Скрипке.

— Я бы очень попросил вас, Алексей Львович, не врываться в мой кабинет, когда я раздаю подчиненным ценные инструкции. Не все из них предназначены для посторонних ушей.

— Мои посторонние уши слышали, что вы говорите о попугаях. Я не думал, что это — ценные инструкции. Кстати, у одной моей знакомой тоже был говорящий попугай! Он все время повторял два слова: «туберкулез» и «рак». Все думали, что у нее — ну у знакомой — туберкулез и рак, все ее жалели и думали, что ей до смерти немного осталось. А на самом деле этот попугай раньше просто жил в каком-то диспансере и поэтому повторял всякую чушь, которую там слышал.

Спозаранник хотел что-то сказать, но сдержался и ограничился тем, что вышел из кабинета в коридор. Скрипка вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами. Завхоз хмыкнул и вышел следом за Спозаранником.

Я осталась в кабинете одна. Ну, Спозаранник! Ему такую тему для расследования преподносят на блюдечке, а он нос воротит. Повозмущавшись минут пять, я успокоилась и приняла трезвое решение: если Глебу мои рассуждения кажутся бредом, основанным на попугайской болтовне, то расследованием я займусь сама. В частном порядке. Когда я должна сдать текст о телефонных террористах? В ежедневнике записано, что через неделю. Отлично, этого времени мне хватит. И вот если выяснится, что под носом у великого расследователя Спозаранника Обнорскому подарили краденого попугая, — посмотрим, как он запоет!

Итак, план действий таков: первым делом нужно узнать, не пропадали ли из зоопарка в последнее время какие-либо животные. Если верить словам попугая, то из зоопарка уже «увели» мартышек и крокодила. Но если это так, то информация об этом должна была хоть как-то да просочиться в прессу. А значит, наши репортеры наверняка об этом писали.

Другая зацепка — элитный магазин, где приобрела попугая Агеева. Нужно во что бы то ни стало вытрясти из нее координаты этого магазина и посетить его.

Определив план работы, я отправилась искать Марину Борисовну и Соболина.


***

Агееву я застала в ее кабинете. Марина Борисовна крутилась перед зеркалом, поворачиваясь к его блестящей поверхности то фасом, то профилем. А на ее плечи была наброшена… черная вязаная ажурная шаль с яркими цветными вкраплениями — фиолетовыми, алыми, изумрудными. Та самая, с рынка. Агеева жестом записной кокетки повела плечами и вскинула голову, любуясь собой. И тут наконец-то заметила меня.

— Ой, Нонна, ты так тихо вошла, я тебя даже не услышала.

— Обновку примеряете? — решила я сразу взять быка за рога.

— Нравится? Коллекционная модель.

В бутике французском купила, можно сказать, случайно.

— Красивая штучка. И почем? — осторожно спросила я.

Агеева сделала скорбное лицо.

— Дорого, Нонна, очень дорого. Но знаешь, вот пришла такая блажь, захотелось себе позволить дорогой каприз. Да и, по-моему, вещичка того стоит.

— Да, хороша. И вам очень идет, — кивнула я. — Можно посмотреть поближе? Такая необычная вязка…

С этими словами я бесцеремонно наклонилась и схватила длинный, украшенный путаными кистями конец шали. На уголке виднелись две спущенные петли и следы от клея. Правда, клей был почти стерт, а петли аккуратно замаскированы под ажурное плетение. Но сомнений быть не могло — «коллекционная модель» куплена у той самой тетки с хитрыми глазами. На Сытном рынке, а не во французском бутике.

Я выпрямилась и хищно уставилась на Агееву. Та занервничала.

— Нонна, почему ты на меня так смотришь? У меня что, что-то не так с лицом?

— С лицом все в порядке, — заверила я ее. — Не в порядке с вашей французской обновкой. Одно из двух — или вас обманули, или вы мне голову морочите. Я недавно была на Сытном рынке, и там одна тетка продавала эту шаль. Именно эту, у нее есть одна особая примета! И, кстати, я сама хотела ее купить. За двести рублей!

— Боже, за двести! А мне эта старая мегера продала за пятьсот! — схватилась за виски Агеева и осеклась. Но было поздно.

Впрочем, Марина Борисовна — надо отдать ей должное — не из тех упрямых дур, которые станут все отрицать, даже будучи пойманными за руку. Она вздохнула, опустилась в кресло и расстроенно закурила.

— Только никому не говори, Нонна, ладно? — сказала она шепотом. — Ты права, я действительно купила эту шаль на Сытном рынке.

У Агеевой был такой виноватый вид, словно она сознавалась в ночи, проведенной с парочкой негров-любовников подросткового возраста. Хотя об этом, она, наверное, рассказала бы с большей охотой.

Чего так огорчаться, не пойму. Ну купила вещь на рынке, что тут такого? Меня всегда удивляла в ней эта странная, временами патологическая жажда престижа.

— Попугая вы, часом, не на том же рынке купили? — саркастически осведомилась я.

— Что, ты и об этом знаешь?!

Я машинально кивнула, но тут же осмыслила сказанное Агеевой. Так, значит, она купила попугая на рынке?! Вот это новость! Хорошо, что я успела не показать своего изумления. Мнение Агеевой о моих расследовательских талантах и так возросло необычайно. Теперь нужно аккуратно развить и закрепить успех.

— Да, знаю. Кстати, это было в тот же день, когда вы купили шаль?

— Да, в тот самый день. Но за шалью я вернулась позже, уже ближе к вечеру.

А больше про попугая никто не знает?

— Никто. А зачем вы соврали про элитный зоомагазин?

— Ну, Нонночка, ну ты же понимаешь, не могла же я сказать, что приобрела подарок для Обнорского на рынке. — Агеева поморщилась. — Во-первых, до Обнорского бы это обязательно дошло, и вряд ли бы он этому обрадовался. Ну а во-вторых, это просто не вяжется с моим имиджем. Ходить по Сытному рынку, покупать там вещи…— Марина Борисовна презрительно передернула плечами. Шаль скользнула на пол. Агеева глянула на предавшую ее обновку и опять сникла. — Нонна, я там оказалась совершенно случайно. Не говори никому, ладно? Я не хотела бы, чтобы кто-то об этом знал. Ну ты ведь меня понимаешь…

Я хмыкнула — очень даже хорошо понимаю. Агеева на рынке не одевается. Да и в бутике не каждую вещь купит. И чего ее, действительно, занесло на Сытный?

— Ладно, о случайностях позже. Я, собственно, к вам по другому делу. Вы можете описать мне человека, который продал вам попугая? Это мужчина или женщина?

— Мужчина. А зачем тебе? — В глазах Агеевой заплескалось любопытство.

— Надо. Как он выглядел?

— Как выглядел? Ну…— Марина Борисовна манерно наморщила лоб и возвела очи горе. — Да обыкновенно выглядел… Ничего запоминающегося…

Такие приметы меня не устраивали.

Я поднажала — и через десять минут стала обладателем ценной информации: продавец был ростом около 180 см, лет ему сорок-сорок пять, темные волосы, загорелое лицо.

Но не кавказец, вроде бы русский. Говорил без акцента. Был одет в какую-то темную куртку. На этом ресурсы памяти начальницы архивного отдела иссякли.

— Спасибо, Марина Борисовна, вы мне очень помогли.

Когда-то на заре моей работы в «Пуле» мудрый Спозаранник учил меня, что добровольных источников всегда нужно благодарить. А Агееву я сейчас использовала именно в качестве источника. Испытывая относительное удовлетворение, я направилась к двери. Оклик Марины Борисовны застал меня на пороге.

— Нонна, но почему мне она продала шаль за пятьсот, а тебе хотела отдать всего за двести?

Да уж, у кого что болит! Я обернулась, Оглядела ее элегантный костюм и золотые украшения. Мельком взглянула на свои простенькие джинсы и усмехнулась.

— Элементарно, Марина Борисовна!

Торговка думала, что мне пятьсот рублей просто не по карману. А вас, всю такую элегантную, она решила обуть по полной программе.


***

Соболина я отловила в коридоре. Репортерский начальник с вдохновенным видом шел в сторону бухгалтерии. Я поймала его примерно на полпути к источнику вдохновения и финансов.

— Володя, стой, мне нужно с тобой поговорить. На профессиональные темы.

Соболин с явным сожалением остановился.

— Слушай, ты не помнишь, в последнее время — ну за пару-тройку месяцев — не было сообщений о краже из зоопарка?

— Было, — нетерпеливо ответил Соболин.

— Когда?

— Пару недель назад.

Подтверждались мои худшие предположения.

— Попугай?

— Нет. Не попугай. Двенадцать обезьян.

Я недоверчиво уставилась на Соболина.

Видимо, подсознательно я так настроилась на кражу попугая, что замена его другими представителями фауны слегка сбила меня с толку. Но ненадолго. Обезьяны тоже хорошо. Ведь попугай что-то болтал и о краже обезьян.

— А крокодил?

— Что «крокодил»? — Соболин посмотрел на меня с подозрением.

— Крокодил, говорю, из зоопарка не пропадал?

— А что, есть данные, что пропадал? — Начальник репортеров как-то весь подобрался. Видимо, он прикидывал, с кого из своих подчиненных снимать голову за пропуск такой сенсационной информации.

— Володя, успокойся. Нет таких данных. Есть только предположения.

Выражение лица Соболина сразу сменилось с заинтересованного на разочарованное.

— Нет, Нонна, крокодилы не пропадали. Однажды украли змею. Может, сойдет тебе вместо крокодила?

— Нет, змея не подходит. Во всяком случае, пока не подходит.

— Тогда извини, Нонна. — Соболин пожал плечами и, наверстывая упущенное в беседе со мной время, припустил рысцой по коридору. Через секунду он скрылся за дверьми вожделенной бухгалтерии.

Я же в несколько растрепанных чувствах направилась в свой кабинет. Следует признать, что моя теория с продажей зоопарковых животных за бешеные деньги через элитный магазин потерпела фиаско.

На Сытном рынке много за зверюшку не выручишь. Но откуда продавец с Сытного взял попугая, болтающего о зоопарке и животных, — остается загадкой. Ну не верю я в такие совпадения! Теперь мне просто необходимо узнать, как товар (попугай) попал к продавцу. Хотя бы для успокоения собственных нервов. Кстати, то, что попугая продавали на рынке, только усиливает подозрения: на Сытном можно, по-моему, сбыть все что угодно.

Двигаясь по коридору черепашьим шагом, я все-таки дошла до своего кабинета.

Заварила кофе и продолжила рассуждать.

Мои умозаключения были просты и логичны. Мне по-прежнему нужно найти продавца попугая. Просто сейчас следует искать не мифический элитный магазин, а одинокого продавца с Сытного рынка. И сделать это можно только через продавщицу шали. Все торговцы на рынке друг друга знают. Ту тетку я, благодаря своей фотографической памяти, отлично запомнила. Где стоял продавец попугая и как он выглядел, мне кое-как объяснила Агеева. Все элементарно — надо завтра же найти продавщицу шали и расспросить ее про этого дядьку. Наверняка она его запомнила. Все-таки говорящих попугаев на рынке не каждый день продают.


***

Для похода на рынок день выдался довольно холодный. Чтобы соответствовать обстановке, я выкопала из кладовки старую, но еще вполне пристойную куртку, надела джинсы и свитер попроще. Собственно, покупатель на рынке может выглядеть как угодно. Вон Агеева во французском костюме поперлась. Однако у меня иная цель — прежде всего мне нужно наладить оперативный контакт.

Нужную мне тетку я увидела почти сразу же: она стояла на том же месте и торговала яркими и пушистыми детскими носочками. Я, не мудрствуя лукаво, решила изобразить «тормозную» покупательницу, вернувшуюся за товаром недельной давности. А потом действовать по обстоятельствам.

— Здрасте. Я у вас недавно шаль присмотрела. Такую вязаную, черную, с цветным узором, — ринулась я в атаку.

Торговка посмотрела на меня отсутствующим взглядом и пробурчала под нос:

— Купили уже.

— Неужели продали?! Ой, как жалко!

А может, у вас еще такая же есть? Я бы даже больше заплатила, — продолжала я наступление.

— Нет, та была единственной. Я ее сама вязала.

— Ну надо же! Такая изумительная вещь! А может, вы свяжете мне такую же?

Я заплачу, сколько скажете. Уж больно красивая шаль! — Приходилось идти ва-банк.

Тетка спокойно могла запросить и тысячу.

Но мне повезло — женщина попалась не жадная.

За триста свяжу. За неделю. Согласна? — оглядев меня и что-то прикинув в уме, предложила она.

— Согласна, — обрадовалась я.

— Сто сейчас давай. Задаток, и на пряжу нужно, — потребовала торговка.

Я безропотно дала ей розовую бумажку.

Разговор завязался. Это самое важное, что сейчас меня интересовало.

— А вы, кроме шали, еще что-нибудь вязать умеете? — продолжала я светскую беседу.

— Да все умею. Тебе еще что-то связать надо?

— Ну, допустим, платье…

— Без проблем. Давай размеры, говори, какого цвета и длины, и будет тебе платье. Сколько платишь?

Я огляделась. Товарки продавщицы прислушивались к нашему разговору и недобро поглядывали на нее. Завидуют выгодному заказу. Я решила попробовать уединиться с потенциальным источником.

— Что-то холодно сегодня. Может, посидим где-нибудь, обговорим фасончик платья, цвет? Заодно и выпьем. За знакомство и для сугрева, а?

Предлагая тетке выпивку, я была на девяносто процентов уверена, что тетка согласится. Ранние морщины, мешки под глазами и нездоровый цвет лица вязальщицы я приметила еще в прошлый раз. Ясно, что дама не дура выпить и частенько прикладывается к спиртному. Я оказалась права — соблазнить торговку не составило труда.

— Тут одна закусочная есть. Идем туда.

Через пару минут мы оказались в мерзкого вида рюмочной, где разливали непонятную водку, предлагая в качестве закуски соленые огурцы, крутые яйца, бутерброды с засохшим сыром и селедкой. Чтобы не стать жертвой местных бутлегеров, я еще накануне купила маленькую стеклянную фляжку коньяка. Оставалось только взять пластиковые стаканы, шоколадку и пару бутербродов. Мы уселись за сто лет не мытый стол, налили в стаканчики коньяк, выпили, закусили. Параллельно я вдохновенно описывала тетке фасон, цвет, длину и прочие достопримечательности мифически желаемого платья.

После пары рюмок, да еще в духоте, продавщицу слегка «повело». Я решила, что пора приступать к следующему этапу расследования.

— Похоже, у вас на рынке можно все что угодно купить, — забросила я удочку.

— Можно. Только хорошие вещи редко бывают. Торгуют всяким дерьмом. А выдают за импорт, — пожаловалась тетка, которую звали Люся.

— Говорят, и животных у вас продают.

Мне знакомая хвасталась, что купила на Сытном чудного попугая…

— Продают и животных. Но редко. — Торговка немного насторожилась и, кажется, даже слегка протрезвела.

Допустить этого было нельзя, я тут же наполнила «бокалы». Мы выпили, закусили, снова выпили, и я продолжила наступление.

— Я ведь не просто так спрашиваю.

У моего мужа день рождения скоро. Он у меня зверей и птиц обожает, вот я и хочу подарить ему что-нибудь экзотическое. Да хоть того же попугая.

Люся на мои откровения не реагировала никак — она была занята поглощением бутерброда. Так. Намеков она не понимает. Надо напрямую. Я подлила ей коньяка.

Торговка, не чинясь, выпила.

— Вы ведь на рынке друг друга все знаете?

Люся кивнула.

— Значит, и тех, кто животными торгует, знаете?

Моя собутыльница покладисто согласилась и с этим.

— Так, может, поможете тогда? — Я начинала терять терпение. — Очень хочется мужа порадовать…

— Ну есть у нас один такой. Мы между собой его Экзотом называем, — неохотно признала Люся.

— А как его найти? — В стаканчик собеседницы снова пролилась порция коньяка, после которой торговка стала добрее.

— Он редко появляется и всегда зверями торгует. Как-то раз мартышек приносил.

Потом змеюгу — здоровущую такую, как в руки-то взять не побоялся! Попугая тоже продавал недавно. Потом пропал. А неделю назад снова с обезьянами приходил. Штук пять продавал по сто рублей. У него всех их сразу расхватали. А потом приходили возвращать — эти заразы кусачими оказались, да еще и все обои у людей в домах поободрали.

Обезьяны! Я тут же вспомнила Соболина и двенадцать украденных из зоопарка обезьян. И змея в той компании тоже была. Не говоря уже о попугае. Как же мне застать этого загадочного продавца? Появляется он редко… Я посмотрела на полупьяную продавщицу и ответ пришел сам собой.

— А вы можете мне сообщить, когда он в следующий раз появится? Я вам номер пейджера дам, на него с любого таксофона сообщения принимают.

Видимо, встав на след, я сменила интонацию. Потому что Люся посмотрела на меня с подозрением.

— Ты из ментовки, что ли?

— Да нет. Просто очень мужа хочется порадовать. От попугая или обезьяны он просто в экстаз придет.

Я представила, как на самом деле мог бы отреагировать Модестов на появление в нашем доме обезьяны. В экстаз он вряд ли бы пришел. Поэтому про мужа получилось не очень убедительно. Торговка продолжала смотреть меня недоверчиво. Пришлось подключить фактор корысти.

— Если сообщите вовремя и я успею приехать и купить животное, то и вам приплачу. За своевременную информацию.

— А сколько дашь? — оживилась Люся.

— Смотря что за животное будет. Не обижу, — успокоила я ее. Написала на бумажке номер пейджера и сунула ей в руку.

Люся взяла бумажку, покрутила и запихнула в карман. Оставалось надеяться, что продавщица не забудет об обещании и не потеряет бумажку с номером. Пора была прощаться — свою миссию на сегодня я выполнила и даже перевыполнила. Впрочем, мучиться, придумывая повод для расставания, не пришлось. Обласкав взглядом опустевшую бутылочку с коньяком, Люся вздохнула и поднялась из-за столика.

— Ну что, пошли? Мне торговать надо, волка ноги кормят.

Выйдя из закусочной, мы кивнули друг другу и разошлись. Я рванула в Агентство. На улице поднялся сильный ветер, но мне было совершенно не холодно — изрядная доля спиртного тому способствовала. Несясь в сторону улицы Зодчего Росси, я расставляла вновь приобретенные знания по полочкам.

По всему выходило, что мне вновь нужен Соболин. С подробностями о кражах змеи и обезьян.


***

В репортерском был полный аншлаг.

Тут находились не только репортеры, но и кое-кто из расследователей, и даже Лукошкина. Все присутствующие оживленно обсуждали свеженькое преступление — покушение на президента крупной строительной корпорации Александра Виноградова.

Из обрывков фраз я поняла, что жена Виноградова, первой заметив киллера, закрыла мужа грудью, в результате чего сама получила пулю. Виноградов не пострадал. Дамы сетовали на то, что мужикам всегда везет больше. Мужчины восторгались жертвенностью супруги, сравнивая ее с женами декабристов.

— Короче, есть женщины в русских селеньях! — резюмировал Шах и многозначительно глянул на Завгороднюю, видимо, припомнил давний роман.

— В нерусских их тоже полно! — отбрила Завгородняя.

— Но, согласись, Светочка, патриотизм и желание жертвовать собой у наших женщин в крови! — примирительно заметил Каширин.

— С этим согласна на все сто, — кивнула Светка.

— А вот я не согласна, — подала голос, оторвавшись от компьютера, Горностаева. — Я вообще считаю, что не фиг ей было его защищать. Он и его охранники сами виноваты, что киллера проморгали. Почему за это женщина должна расплачиваться?

— Ну что ты, Валя! Вот если в твоего возлюбленного будет стрелять киллер — разве ты не бросишься прикрывать его грудью? — Завгородняя выпятила свой знаменитый бюст, позволивший ей когда-то занять первое место в престижном конкурсе.

— Брошусь. Если на мне будет бронежилет и каска, а у подъезда дежурить «скорая помощь» — запросто! — заверила Валентина.

— А я вот любимого человека собственной грудью бы прикрыла! И ничего бы не побоялась! Ведь это же любовь! — патетично сообщила наша секс-бомба.

— Завидую, — лаконично сообщила, неожиданно оторвавшись от своих бумаг, Лукошкина.

— Кому? — спросила Светка.

— Человеку, которого ты прикроешь своей грудью. Счастливец!

Все присутствующие, включая меня, озадаченно застыли и уставились на Лукошкину. Раньше в особых симпатиях к Завгородней Анька вроде замечена не была. Наоборот, после некоторых казусов, в которых был замешан еще и Обнорский, юрист и секс-дива некоторое время относились друг другу более чем прохладно. А тут…

— В таком бюсте пуля застрянет, это точно, — невозмутимо продолжала Лукошкина. — Да и ты, Светочка, выживешь, не переживай! Это сколько ж бедному кусочку свинца придется плоти пропороть, пока он через твою грудь до сердца доберется! — И Анна снова уткнулась в свои бумаги.

Аня Соболина фыркнула, Каширин захихикал, Гвичия заржал, как породистый скакун. Даже Шах улыбнулся, но как-то криво. Спокойней всех отреагировал Соболин — он попросту не слышал всех этих перепалок, так как что-то увлеченно строчил на компьютере. Завгородняя поджала губы и выплыла из кабинета с видом оскорбленной невинности. Через приоткрытую дверь было видно, что оскорбленную невинность она понесла в сторону кабинета Обнорского.

Воспользовавшись смеховой паузой, я подошла к Соболину.

— Володя, я снова к тебе. Мне нужны обезьяны и змея, что ты мне вчера предлагал.

Соболин оторвался от компьютера и взглянул на меня, как на сумасшедшую.

— Ну помнишь, вчера в коридоре ты мне рассказывал о кражах из зоопарка?

— Ах, вот ты о чем, — Соболин облегченно вздохнул. — Конечно, помню. Что именно тебе нужно?

— Мне очень нужна вся имеющаяся информация о кражах из зоопарка.

— За какой период? — деловито поинтересовался Володя.

— За все время функционирования Агентства.

— Через полчаса сделаю, — прикинув что-то в уме, пообещал Соболин.

Через двадцать пять минут я уже читала подборку репортерских заметок о происшествиях в зоопарке. Их было не так и много — заметок десять-двенадцать.

Прочитанное заставило меня крепко задуматься. Картинка получалась странная.

Года три в зоопарке была тишь и благодать.

Ну почти что. Во всяком случае за три года были только две кражи. Да и то в одном из случаев похитили не животных, а компьютер и факс. Зато за этот год зоопарк перевыполнил свой план по пропаже животных.

Восемь краж! Причем основная волна пришлась на последние месяца четыре — просто эпидемия какая-то! Были похищены, в порядке очередности, две обезьянки, попугай какаду, еще какая-то редкая птица (ее название было старательно выписано по-латыни), одна мартышка, средних размеров питон, бурый медвежонок, снова птица.

И, наконец, упомянутые Соболиным двенадцать обезьян.

Первым делом меня заинтересовал попугай. Правда, он сразу и отпал: я не очень разбираюсь в попугайских породах, но экземпляр, подаренный Обнорскому, был явно не какаду. Тем более что согласно репортерским заметкам, какаду вскоре вернули в зоопарк — птица оказалась больной и нуждалась в специальном уходе. Кроме того, из всего сказанного нашим попугаем явственно следовало, что жил он не в общем птичнике, а в административных помещениях. И скорее всего, в кабинете самого Старкова.

Ситуация в зоопарке начинала тревожить меня все больше. Если и дальше расхищение зверей пойдет такими темпами, то когда мои дочки подрастут и запросятся в зоопарк, я поведу показывать им пустые клетки. Неужели можно так просто украсть из клетки медведя? Или питона? Или двенадцать обезьян? Существуют же всякие замки, сигнализации, сторожа, в конце концов!

Для выяснения ситуации мне просто необходимо побеседовать с кем-нибудь из администрации зоопарка. Лучше всего с самим директором. Узнав по справке его телефон, я набрала семь цифр. По номеру Старкова ответила женщина. Она представилась заместительницей директора Натальей Каменковой и сообщила, что Илья Сергеевич в настоящее время, к сожалению, находится в другом городе. Но если меня устроит ее кандидатура, она с радостью со мной побеседует. Кандидатура меня устроила, и встреча была назначена на утро следующего дня.


***

Утренний зоопарк поразил меня своей безлюдностью. Впрочем, удивляться было нечему: будний день, да еще десять утра.

Взрослые на работе, дети в школе. Смотреть на зверей в это время практически некому.

Наталья Каменкова оказалась дамой около сорока, приятной во всех отношениях. Но с некоторых пор я к таким экземплярам отношусь с подозрением: была уже в моей жизни роскошная женщина Анна Золотарева, директриса детдома, мошенница, аферистка и сутенерка в одном флаконе.

Поэтому, приняв во внимание располагающую внешность, я внутренне была готова ко всему.

Для начала мне устроили краткую экскурсию по зоопарку. Потом пригласили на чашку чая.

— Как хорошо, что пресса наконец-то решила осветить ситуацию в нашем зоопарке, — приговаривала Каменкова, разливая по чашечкам ароматный цветочный чай. — Вы знаете, у нас столько проблем…

Далее последовала десятиминутная тирада о проблемах зоопарка. Я слушала, не перебивая, что-то для вида записывала в блокнот. Ничего принципиально нового я от нее так и не добилась. Она твердила об одном: катастрофически не хватает денег, нечем кормить животных, не на что улучшать условия их содержания. Однако меня не покидало смутное ощущение, что Каменкова хочет убедить меня в том, что во всей сложившейся ситуации виноват единолично директор зоопарка Илья Сергеевич Старков. Периодически она упоминала, что деньги, получаемые Старковым, расходуются нерационально и вообще пропадают непонятно куда. Ладно, их внутренние проблемы и разборки меня не очень-то волнуют. А о недостатке финансов в любом учреждении способны говорить практически бесконечно.

— А что вы можете сказать о кражах животных? — несколько невежливо перебила я ее.

— А что о них можно сказать? — удивилась Каменкова. — Крали обезьян, питона, птиц. На продажу, наверное, иначе зачем еще?

— По нашим данным получается, что за последний год у вас случилось намного больше краж, чем за предыдущие несколько лет. Как вы считаете, этому есть какие-то объективные причины, — не отставала я.

— Наверное, есть, — задумалась Каменкова. — Может, воры почувствовали безнаказанность и распоясались. А может, замки состарились и их стало легче открыть. Вообще у нас вся охранная система держится на соплях и на энтузиазме. Поэтому кражи меня и не удивляют.

— Но ведь среди животных есть очень редкие, есть требующие специального ухода.

Почему же не сэкономить на чем-нибудь и не установить все-таки на клетки и вольеры приличную сигнализацию какую-нибудь?

— Как обычно, не хватает денег. Во всяком случае, директор так говорит, — тонко намекнула Каменкова. За что же она так Старкова не любит?

— А распределением финансирования занимается лично Старков?

— Да, он сам. О руководстве не принято говорить критически, но я считаю, что распределяет он деньги не всегда правильно. Судите сами, при подсчетах финансовых поступлений мы высчитываем, на что нам денег хватит, а на что нет. А когда Илья Сергеевич начинает распоряжаться финансами, почему-то не хватает ни на что.

Та-ак! Теперь заместительница явно пытается «слить» своего начальника, подводя меня к мысли о том, что Старков присваивает казенные средства. Интересно, у нее что, взыграл нездоровый карьеризм, и она подсиживает директора таким путем? Ладно, меня не это сейчас интересует.

— А из всего, что украли, вернули только попугая? — поспешила я ее перебить.

— Да, только попугая. Видимо, покупателя не нашлось. Какаду стоят дорого, наверняка вор об этом знал. Но наш оказался приболевшим, а вылечить его похититель не смог. Вы не представляете, каким больным и голодным вернулся к нам какаду!

— А другой породы попугаи у вас не пропадали? — поинтересовалась я.

— Да нет. Крали еще одну птицу, очень редкую. Ну вы об этом наверняка знаете.

В этот момент дверь тихо отворилась, и в кабинет с хозяйским видом вошел большой черный кот. Он подошел к Каменковой, сгруппировался для прыжка, коротко отрывисто мяукнул и вскочил к заместительнице на колени. Та принялась его гладить. Котище размурлыкался.

— Надо же, вам за время работы животные еще не приелись, вы их и в административных помещениях держите, — сменила я тему. Кот пришелся мне очень кстати.

— Это наш Васька-охотник. Мышей уничтожает. А еще у нас собачка есть, ее повариха наша прикормила. А еще у одной сотрудницы в кабинете канарейка живет.

Так что животных у нас и тут полно, — заулыбалась Каменкова.

— А у самого Старкова в кабинете есть какая-нибудь живность? Рыбки, там, или попугай?

— Нет. А почему вы спрашиваете? — удивилась моя собеседница.

— Просто кто-то из коллег рассказывав, что видел у директора зоопарка в кабинете очень красивого говорящего попугая, — придумала я на ходу объяснение.

— Да нет, ваши коллеги, наверное, что-то перепутали. У Ильи Сергеевича в кабинете только чучело крокодила стоит. Небольшое такое, как будто сушеное. Он эту рептилию, похоже, больше живых зверей любит. Один раз этот крокодил почему-то за шкаф свалился, так тут такой скандал был! Потом, когда крокодила нашли, Илья Сергеевич извинялся перед всеми. Он ведь решил, что чучело украли. Да кому оно нужно?!

А вот и об искомом крокодиле речь зашла! Я была стопроцентно уверена, что именно о нем трещал наш попугай «кр-рокодила сперли!». Значит, наша птица все-таки побывала в кабинете у Старкова. И довольно длительное время там провела, я думаю. Непонятно, почему об этом не знает Каменкова. Или знает, но скрывает? По каким, интересно, причинам? Надо попытаться ее как-то спровоцировать.

— А вот у нас в Агентстве живет попугай. Говорящий. Может имитировать голоса, повторяет все, что слышит, — похвасталась я. Мне важна была реакция Каменковой.

— А как выглядит ваша птичка? — неожиданно заинтересовалась она.

— Обыкновенно. Большой, синий, около клюва желтые перья, на крыльях есть зеленоватые.

— А где вы его взяли? — продолжала допытываться заместительница.

— Сам прилетел, — схитрила я.

— Давно?

— Нет, не очень. А что вас так заинтересовало?

— Да нет, ничего, — спохватилась Каменкова. — Просто если птица такая редкая, как вы говорите, да еще и говорящая, то ей нужен специальный уход. А может, вы ее в зоопарк сдать хотите? — внезапно оживилась дама.

— Нет, не хотим. Мы к нему уже все привыкли. Кормим мы его правильно, по советам специалистов. Клетка большая, чистая. Думаю, наша птица чувствует себя прекрасно.

На этой оптимистической ноте мы начали прощаться с Каменковой.

В Агентство я не шла, а летела. В голове царил какой-то кавардак. Все мои предыдущие выводы вроде бы оказывались правильными и тем не менее друг другу противоречили. Оказавшись в своем кабинете, я заварила кофе, плюхнулась на стул и начала выстраивать свои умозаключения по новой.

Итак, наш попугай в зоопарке был, в этом нет сомнений. Причем именно в кабинете Старкова — крокодил тому свидетель. Заместительница, желающая спихнуть директора, о птице говорить не хочет. Животные из зоопарка пропадают регулярно.

Непонятно только, кто и зачем их ворует.

Если их продают на Сытном рынке, то явно не с целью наживы. А с какой тогда целью их крадут, если не «навариться»? Ответ напрашивается сам собой: чтобы показать, что в зоопарке не все чисто, и вызвать недоверие к нынешнему руководству. И тут в полный рост встает фигура Натальи Каменковой. Из всей ее речи я поняла одно: директора она не любит и жаждет «слить».

Кражи вполне могут быть делом ее рук.

А продавал животных ее сообщник. Только вот как теперь все это доказать?


***

Я знала, что мне требуется — хорошая порция попугайских откровений. Может, он упомянет еще какую-нибудь фамилию, которую я смогу связать с зоопарком? Поэтому в последующие дни я под любыми предлогами задерживалась в Агентстве допоздна. Закончив работу, я торжественным шагом шествовала в приемную, усаживалась поближе к клетке и готовилась внимать птичьим речам.

За время пребывания в Агентстве попугай оброс имуществом. Все старались угодить пернатому любимцу и тащили ему разные подарки. В результате у него в клетке, помимо поилки и кормушки, покачивались три погремушки, два колокольчика, какой-то султанчик из розовых перьев (наверняка Завгородняя притащила!). Между прутьями были воткнуты початок кукурузы и булочка с маком. Однако владелец всего этого добра два дня подряд почему-то был не в духе. На человеческое присутствие он никак не реагировал. Я пробовала с ним разговарить, но без толку. Обычно, чувствуя обращенное на него внимание, попугай начинал болтать без умолку. Но в течение этих двух вечеров он молчал. Только дремал, сунув голову под крыло. Или лущил початок кукурузы. Или огрызался.

А на третий день процесс «расколки» попугая пришлось прервать. С утра Скрипка, заявившийся на работу в парадном виде, объявил общий сбор. На этом собрании он оповестил присутствующих о том, что вечером в Агентстве состоится знакомство авторов новелл с актерами, занятыми в сериале, снимающемся по сборникам наших новелл.

Агентство загудело. Агеева и Завгородняя накинулись на Скрипку с упреками: о таком надо заранее предупреждать, вот теперь они не одеты, не причесаны и без маникюра. В общем, все ужасно. Гвичия сразу потребовал предъявить ему фотографии всех актрис, занятых в сериале, желательно, в полный рост и в купальнике-бикини. Ксюша отправилась парить парадные брюки Обнорского. Шах и Каширин двинулись по магазинам для закупки снеди и спиртного.

К вечеру в буфете были накрыты столы. Обитатели Агентства пребывали в состоянии радостного нетерпения. Присутствовали все, кроме Спозаранника. У него, как всегда, в последний момент нарисовалась какая-то важнейшая деловая встреча.

Его уговаривал остаться даже Обнорский.

Однако Спозаранник заявил, что на эту встречу он идет вовсе не потому, что ему не хочется выпить хорошего вина в приятной компании, а исключительно радея о выгоде Агентства. Перед такими доводами спасовал даже Обнорский. Глеба отпустили.

К шести часам пожаловали гости. После первых торжественных тостов перешли к неофициальному общению. Артисты оказались весьма компанейскими ребятами. Впрочем, сотрудники «Пули» в общительности им не уступали. Вскоре все перезнакомились, выпили друг с другом на брудершафт и разговорились. Воцарился веселый гомон, прерываемый звонами стаканов и короткими тостами.

Роли некоторых актеров были буквально написаны у них на лицах. Например, моделистая красотка Ася с длинными русыми волосами явно играла Завгороднюю. Причем и похожа она на Светку была до изумления. Чем-то похожа на нашу Агееву была и актриса Елена Черкасова, пришедшая с дочкой Лизой. Меня разбирало любопытство — кто же играет мою героиню? Пока я не увидела среди актеров никого, даже отдаленно соответствующего моим представлениям о Норе Молодняк. Может, она еще не пришла?

— Нонна, а ты что стоишь? Ты что, не хочешь познакомится с Норой Молодняк? — из гомонящей толпы вынырнул Скрипка. Он был уже изрядно под шофе, галстук съехал набок, верхняя пуговица щегольской рубашки была фривольно расстегнута. В одной руке он держал бокал с шампанским.

— Хочу. Давай ее сюда, — потребовала я.

Скрипка нырнул обратно в толпу и через секунду вернулся не один. Он подвел ко мне высоченную, спортивного вида девицу с веселыми глазами и растрепанными светлыми волосами.

— А это, Нонночка, Таня Коробкова, актриса, которая в сериале играет тебя, то есть, тьфу, Нору Молодняк.

Я чуть не поперхнулась шампанским.

Это — Нора Молодняк?! Гениальная расследовательница, заботливая жена, мать троих детей?! Стоящая передо мной девушка напоминала олимпийскую чемпионку по какому-нибудь виду спорта или баскетболистку-разрядницу. Даже по-балетному выпрямив спину и встав на двенадцатисантиметровые каблуки, я едва-едва сравнялась бы макушкой с ее лбом.

— Ну знакомьтесь, девочки, общайтесь.

Я думаю, вам будет о чем поговорить, — заторопился Скрипка и быстро смылся.

Я осталась наедине с новоиспеченной Норой Молодняк. Впрочем, приглядевшись, я поняла, что больше всего в актрисе меня шокировал ее рост. Остальное частично соответствовало созданному мною на бумаге образу.

— Вы каким спортом занимаетесь? — Мой первый вопрос был не слишком удачным.

— Вольной борьбой, — ничуть не удивившись, ответила она.


***

Следующим после визита актеров днем как на грех была пятница. То есть вставать пришлось на полчаса раньше обычного — по пятницам Спозаранник с утра проводил отдельские летучки, на которых требовал отчета о проделанной работе и раздавал задания. Собственно, все то же самое можно было сделать и в любой другой день, ну, на худой конец, в ту же пятницу, но после полудня. Но у главного расследователя на этот счет было свое мнение: он считал, что его подчиненные, живущие по штабной культуре, не должны расслабляться накануне выходных. Ранний подъем в пятницу, по мнению Спозаранника, как нельзя лучше дисциплинирует и тонизирует. Поэтому в последний рабочий день недели, в девять часов утра, мы все, дисциплинированные и тонизированные, обычно были уже на месте.

Нынешняя пятница не стала исключением. В том или ином виде, но все расследователи явились вовремя. Обведя глазами всех, кто допоздна предавался вчера алкогольным возлияниям в богемной компании, я в очередной раз порадовалась, что выпила лишь пару бокалов шампанского.

Лица у моих коллег были слегка помятыми.

Гвичия, видимо, не успел побриться и теперь напоминал начинающего чеченского террориста. Шах, по-моему, даже умыться забыл, не говоря уж о том, чтобы причесаться. Каширин же выглядел просто невыспавшимся и поминутно пытался подавить зевки.

— Итак, господа расследователи, — торжественно начал Спозаранник, — в настоящий момент на балансе мы имеем четыре старых дела. Плюс одно новое — покушение на президента строительной компании «Стройград» Александра Виноградова. Расклад такой: все занимаются своими старыми делами. А дело о покушении на господина Виноградова поручаю Железняк и Гвичия. Тем более что много времени оно не займет, мотив лежит на поверхности — разборки в сфере строительного бизнеса.

Мне такой подход к проблеме очень не понравился. Что значит — мотив лежит на поверхности?! Мой расследовательский опыт подсказывал мне, что правильные решения прямо так на поверхности не лежат. Но не успела я рот открыть для возражения, как в кабинет без стука — небывалый случай! — заглянула Ксюша. Выглядела она не похожей на себя. На лице у секретарши Обнорского застыло какое-то озадаченно-испуганное выражение.

— Вы попугая не брали? — почему-то шепотом спросила она.

— Какого попугая? — растерянно переспросил Модестов.

— Обыкновенного. Подарочного. Из приемной, — уточнила Ксюша.

— А на фига он нам? — изумился Шаховский.

— Ну не знаю. Я думала — вдруг вы взяли. Выходит, украли нашего попугая, — горестно вздохнула Ксюша, ее голова исчезла.

Мы — все, кто находился в кабинете, включая Спозаранника, — переглянулись.

После чего, не сговариваясь, повскакивали со своих мест и бросились в приемную.

Большущая клетка с разными птичьими прибамбасами выглядела до неприличия пустой. Из-за этого казалось, что опустела вся приемная. Попугай, еще вчера радовавший глаз и ласкавший слух, исчез. Причем ему явно кто-то помог: прутья клетки были погнуты в нескольких местах. Очевидно, вор пытался раскурочить клетку, но не смог и тогда взломал аккуратный замочек дверцы. Факт кражи осознавали все. Мысли о том, кто мог это сделать, не возникало ни у кого.

Вскоре на работу явился шеф. Коридоры Агентства встретили его первозданной тишиной. Даже Ксюша из приемной куда-то испарилась. Никто не хотел первым сообщать Обнорскому плохую новость. Однако Обнорского можно упрекнуть в каких угодно недостатках, но не в слепоте. Отсутствие чего-то важного и большого в приемной он отметил моментально. Несколько секунд ему понадобилось, чтобы понять, что пропал его любимый попугай. Осознав, шеф пришел в дикую ярость. Прежде всего он объявил внеплановый сбор. Причем собрать велел всех, гулявших вчера в Агентстве, — как журналистов, так и актеров. На очную, так сказать, ставку.

Таким злым, как в тот день, я Обнорского еще ни разу не видела. Даже его глаза излучали непечатные выражения. А уж что произносил его язык! На бумаге это обычно передают многоточиями.

— Твою мать! На один вечер оставить вас нельзя — сразу попугаи пропадают!

(Тут пошли многоточия.) Хорошо хоть все компьютеры не вынесли! Или деньги из бухгалтерии не… (Снова многоточия.) Все проверили — ни у кого больше ничего не пропало?

Мы вразнобой помотали головами.

И продолжали подавленно молчать. Это разозлило Обнорского еще больше.

— Что, языки проглотили? А вы, расследователи херовы?! — Это уже адресовалось напрямую к нашему отделу. — Как водку жрать, так это пожалуйста! А как делом заняться, так в кусты?! Кому понадобился попугай, предположения есть?

Предположения были у меня. Но высказывать их я не собиралась.

— Надо поговорить с вахтером. Если в Агентство приходил посторонний, он наверняка его запомнил, — внес несмелое предложение Шах.

Обнорский посмотрел на него мрачно, встал и вышел, не сказав ни слова. Через минуту он вернулся — еще более мрачный, если такое вообще возможно. Сел в кресло и побарабанил зажигалкой по столу.

— Ну вот что, братцы-кролики. Ситуация — хреновей некуда. Вахтер говорит, что никого постороннего вчера вечером в Агентстве не было. Понимаете, что это означает?

Все понимали. Легче от этого не становилось. Это означало только одно — попугая украл кто-то из присутствующих. Но кто?

Подозревать никого не хотелось, но было надо. Вне подозрений был только Спозаранник. Обнорский обвел присутствовавших тяжелым взглядом. Всем стало не по себе.

Даже Завгородняя вздрогнула и прикрыла коленки своим крошечным ридикюльчиком. Не среагировала на ситуацию только актрисулька, играющая Снежану Прибрежную, то есть Завгороднюю. Лицо красотки сохраняло все то же безмятежное выражение. Оно и понятно — ей с Обнорским бок о бок не работать.

— Слушайте, ведь попугай — не канарейка, — неожиданно заговорил доселе молчавший Повзло. — Его в кармане не унесешь, он же большой. Его только в мешке или в чемодане уместить можно. Ну, на худой конец, в спортивной сумке.

— Ну и что?

— Значит, для начала нужно узнать, у кого вчера при себе была большая сумка или пакет.

Все стали припоминать, кто с какой емкостью прибыл в Агентство и, что еще важнее, убыл из него. Неожиданно тихий гомон нарушил четкий громкий голос. Говорила Татьяна Коробкова:

— У меня была спортивная сумка. Я пришла на встречу сразу после тренировки.

В сумке была форма. С ней я пришла, с ней впоследствии и ушла. Ваш попугай в моей сумке вполне мог поместиться. Только я его не брала.

Все воззрились на Коробкову. Актриса слегка побледнела, но держалась молодцом.

Взгляды, бросаемые на нее, были разного свойства: от недоверчивых и любопытных до сочувственных. Впрочем, некоторые смотрели и с подозрением. Однако вслух высказаться никто не решился.

— Значит, так. Все расходятся и думают, как вычислить и поймать эту сволочь, укравшую моего попугая. У кого появятся мысли — сразу ко мне, — командирским тоном резюмировал Обнорский.

Все послушно разбрелись по рабочим местам.


***

Первое, на что я наткнулась, войдя в кабинет, был тяжелый взгляд Спозаранника.

— Нонна, напомните-ка мне, что вы тут недавно говорили насчет кражи попугая и других животных из зоопарка?

— Зачем?

— Я вынужден признать, что ваши бредовые сентенции были не лишены некоторой доли здравого смысла, — пояснил Глеб.

Я сжато изложила то, что уже говорила несколько дней назад. На этот раз Глеб внимательно выслушал меня. После этого он кивнул головой и вышел из кабинета, а вскоре вернулся и потребовал, чтобы я пошла с ним к Обнорскому и повторила все сказанное.

В отличие от Спозаранника, Обнорскому хватило одного раза, чтобы понять, что за попугайской болтовней скрывается серьезное преступление. Он повернулся к Спозараннику.

— А почему я обо всем этом узнаю только сейчас? — зловещим шепотом осведомился шеф.

— Я не счел эту тему достойной расследования.

Далее последовала короткая словесная перепалка, во время которой Спозаранник в основном отмалчивался. Речь Обнорского снова состояла почти из сплошных многоточий и сводилась к следующему: Спозаранник не имеет права пренебрегать информацией, которой располагают его опытные и во всех отношениях замечательные подчиненные.

— Нонна, у тебя есть какие-нибудь соображения? — спросил Обнорский.

— Нет, — честно призналась я. — Мне на ум приходит только Каменкова. Но ведь вахтер говорит, что никого из посторонних в Агентстве в тот день не было. Может, у нее есть сообщники среди актеров или сотрудников Агентства? Бред, конечно…

— Бред-то бред, но проверить не мешает. Нонна, я освобождаю тебя пока от других тем. Иди и расследуй зоопарковые происшествия. Чует мое сердце, что пропажа попугая связана со всей этой историей. Что у тебя там еще на балансе?

— Телефонные террористы и покушение на Виноградова.

— Покушение на Виноградова никуда не денется. А телефонных террористов я поручаю Спозараннику.

Главный расследователь побагровел и хотел что-то сказать. Но Обнорский, кинув на него выразительный взгляд поверх очков, процедил:

— А с вами, Глеб Егорыч, я поговорю отдельно.

И Спозаранник передумал.


***

Не успела я войти в свой кабинет, как следом ворвалась Татьяна Коробкова.

— Нонна, я очень прошу вас подключить меня к расследованию этого дела, — выпалила она.

— Зачем? — удивилась я.

— Дело чести, — лаконично отозвалась актриса.

Я предложила ей кофе. Мы сели за стол и уставились друг на друга.

— Ты Считаешь, что это дело чести?

— А тебе бы понравилось, если бы тебя прилюдно обвинили в воровстве? — отрезала Татьяна.

— Тебя никто не обвинял, — не очень убедительно запротестовала я.

— Напрямую, конечно, не обвиняли.

А что у всех на уме было, это еще вопрос.

Вот я и решила найти вора. Точнее, помочь тебе в этом.

— Хорошо. Сейчас я тебе расскажу предысторию, а потом будем думать.

Я снова повторила свой рассказ. После чего мы с Татьяной, как по команде, подняли глаза к потолку и задумались. Не знаю, о чем думала актриса. Лично мне от безысходности в голову лезли самые разнообразные, большей частью дурные мысли. Например, попугая украла Агеева, чтобы никто никогда не узнал о том, что она купила его на рынке…

Тут запиликал пейджер. Чертыхнувшись, я схватила черную коробочку и прочитала вслух: «Продавец на месте. Торгует обезьянами». Без подписи. Но мне подпись и не требовалась. Я вскочила и стала лихорадочно натягивать куртку.

— Ты куда? — всполошилась Татьяна.

— По делу. Может, это все прояснит, — объяснила я.

Актриса, похоже, ничего не поняла, но заявила категорически:

— Я с тобой.

Вообще-то я ничего не имела против. Татьяна производила впечатление энергичной и сообразительной девушки. Плюс вольная борьба…

— Идем, — кивнула я.

Коробкова схватила свою куртку, и мы бросились на улицу.


***

На частнике мы домчались до Сытного рынка со скоростью, которой позавидовал бы Шумахер. На месте, которое ранее указывала Агеева, действительно топтался мужик. Смуглый брюнет лет сорока в темной куртке. Из-за ворота его куртки выглядывали две крошечные перепуганные обезьянки. Мы с Татьяной переглянулись и двинулись к нему.

— Почем мартышки? — осведомилась я, поравнявшись с торговцем.

— По стольнику, — с готовностью откликнулся тот. Видно, хотел побыстрее продать животных и слинять.

— А ваши мартышки, случайно, не краденые? Тут по телевизору передавали, что из зоопарка обезьян украли. Уж больно ваши на них похожи! — пошла я напролом.

Мужик заволновался.

— Да нет, девчонки, обезьянки чистые.

Их мой приятель из-за границы привез мне в подарок. А мне деньги нужнее, вот и решил продать, — зачастил торговец.

Татьяна тем временем внимательно рассматривала выглядывающую из-за ворота обезьяну.

— Не врите, — вдруг спокойно встряла она в наш разговор. Я даже не успела сделать ей знак, чтобы молчала.

— Не врите, — повторила она. — У одной из ваших обезьянок ушко немного порвано. И у украденной тоже была такая ранка на ухе. Я сама сегодня в новостях видела.

Все-таки хорошо, что у меня профессиональная реакция, — я успела крепко схватить за рукав рванувшегося было в сторону мужика. Обе обезьянки с перепугу выпрыгнули у него из куртки и сиганули на плечи Татьяне. Пока Коробкова управлялась с животными, я свободной рукой выхватила из кармана пиджака агентское удостоверение. Оно было пронзительно-алого цвета, кроме того, запечатано в полиэтилен.

— Агентство «Золотая пуля», отдел расследований! — завопила я так, что у самой заложило уши.

Обезьянки с перепугу спрятались в Татьянин капюшон.

Моя совесть была чиста — я ничуть не погрешила против истины. При этом желаемый эффект был достигнут — мужик увидел только красные «корочки» и услышал «отдел расследований». Он сразу обмяк, решив, что перед ним милиция. Остальное довершили Танины навыки в вольной борьбе. Пока я втолковывала продавцу, что мы не из милиции и выспрашивала его согласия проследовать с нами, куда мы попросим, актриса-спортсменка аккуратно прихватила его за руки. Хотя, в общем, эти меры были уже излишни — мужик и без того был готов на все.

Он так обрадовался тому, что мы не из ментовки, что готов был идти с нами куда угодно. Только не в милицию.


***

Первой, кто нам попался в Агентстве, была та самая актриса Ася, что играла Прибрежную-Завгороднюю. Она сидела на столе и листала какой-то журнал.

— Привет, Таня. Здравствуйте, Нонна, — мазнув по нам равнодушным взглядом, поздоровалась красотка. Однако ее взгляд стал более заинтересованным, когда она увидела скрученную нами жертву.

— А в чем провинился Спозаранник, что вы его так скрутили и тащите куда-то? — поинтересовалась она.

— При чем тут Спозаранник? Где ты его увидела? — пыхтя и отдуваясь, спросила Коробкова.

— Как это — где?! — изумилась «Прибрежная». — А это кто? — Ее наманикюренный пальчик уперся в нашего «клиента».

Тут в ситуации быстрее сориентировалась я.

— Таня, тащи этого ухаря к нам в кабинет, — скомандовала я. — Я сейчас приду.

Татьяна послушно поволокла уже не упирающегося продавца обезьянок по коридору. Я повернулась к актрисе.

— Почему ты называешь этого человека Спозаранником?

— А разве это не он? — захлопала длинными ресницами Ася.

— Не он. А почему ты решила, что это — он?

История, которую поведала мне красотка, повергла меня в ступор. Оказалось, что в день знакомства сотрудников Агентства с актерами, Ася видела этого мужчину, более того, она открывала ему дверь, так как вахтер куда-то на время отлучился.

— Понимаете, Нонна, мы со Светой очень похожи, поэтому вахтер нас и перепутал. И попросил меня посидеть минутку на вахте, ему отлучиться надо было…

По словам Аси, пришедший мужчина представился Спозаранником и сообщил, что забыл в приемной кое-какие документы. Так как настоящий Спозаранник на вечеринке отсутствовал и Ася его в глаза не видела, то решила, что это и есть легендарный расследователь.

— Я еще подумала тогда, что наш Беляк, ну тот, кто играет Спозаранника-Сладованника, совсем не похож на своего прототипа. Ну он прошел в приемную и через минуту вышел. Да, у него в руках была сумка, но я ведь думала, что расследователю так и полагается…

Актриса была свято уверена, что узрела Спозаранника. Поэтому она об этом инциденте не сказала вахтеру и ни словом не обмолвилась на разборке у Обнорского.

Я смотрела на девицу во все глаза. Следует признать, что актрису на роль Завгородней подобрали что надо — она полностью соответствует своему подлиннику. Не только внешне, но и внутренне. В хорошенькую головку красотки даже не пришла мысль, что ее обманули.


***

Я вихрем ворвалась в кабинет, где Татьяна пыталась мило беседовать с нашим пленником.

— Зачем вы украли попугая из нашей приемной?! — в лоб ошарашила я его.

Татьяна уставилась на меня с уважением, мужик — с ужасом.

— Откуда вы знаете? — тихо спросил он.

— Знаю. Я не только это знаю, — отчаянно блефовала я. — Знаю, например, что все кражи из зоопарка были совершены по наводке заместительницы директора Каменковой. Верно?

Мужик кивнул, не сводя с меня перепуганных глаз. Я смягчилась.

— Тебя как зовут, заблудшая душа? — спросила я.

— Жора.

— Слушай, Жора, ты мужик неглупый, поэтому давай с тобой договоримся. Ты сам видишь, что я почти все знаю про кражи из зоопарка. Ты заполнишь пробелы в моих знаниях, а мы с Таней взамен не будем сдавать тебя в милицию. Ты сам понимаешь, что тебе за твои художества светит?

Жора кивнул. Компромисс был достигнут.

Вот какую историю рассказал Жорик.

С Каменковой он познакомился в зоопарке, где когда-то работал. Но в прошлом году его уволили. Наш собеседник, разумеется, считал, что увольнение было несправделивым. Однако мы с Татьяной быстро сообразили, что причиной стала чрезмерная любовь к спиртному.

Как выяснилось, Каменкова не потеряла из виду старого знакомого. Через недельку после увольнения она отыскала Жору и предложила ему работенку — воровать животных и продавать на рынках. Жора был на мели, к тому же его разбирала злость на директора зоопарка за несправедливое увольнение. Кроме того, добрая Каменкова разрешила все деньги, вырученные с продажи животных, забирать себе.

— А зачем тогда Каменковой были все эти кражи? — недоуменно перебила Жору Татьяна.

— Понятия не имею, — честно ответил тот.

Возникла необходимость в моих пояснениях.

— Я имею понятие. Каменкова терпеть не может Старкова и всеми фибрами души жаждет его увольнения. Видимо, она таким способом пыталась дать понять, что при нынешнем директоре в зоопарке творится полный беспредел.

В общем, Жора успешно сотрудничал с Каменковой с конца прошлого года. Приблизительно раз в месяц ему звонила Каменкова и сообщала, каких животных нужно украсть и когда.

— А попугая из директорского кабинета тоже ты украл?

— Какого попугая? Какаду? Так он в птичнике был, а не в кабинете.

— Нет, не какаду. Синего, говорящего.

Которого ты потом у нас из приемной спер.

— Ах, этого, — протянул Жора. — Этого я не крал. Каменкова мне его сама принесла и сказала, что нужно продать как можно скорее. Попугай в тот же день и «ушел».

— А она не сказала, где она его взяла?

— У Старкова из кабинета, откуда же еще? Этот попугай у него еще при мне появился.

Мои предположения относительно вранья Каменковой подтверждались.

— Ну вот, попугая-то я продал. А два-три дня назад звонит мне Наталья и орет благим матом. Кроет в бога, в душу, в мать. Объясняет, что попугай как-то оказался у журналистов и чего-то там много болтает.

В общем, выкрасть попугая из Агентства Жорику приказала Каменкова. Пообещала хорошо заплатить. В тот же вечер Жора осмотрел место будущего преступления и пришел к выводу, что залезть туда, оставшись незамеченным, проблематично. Тогда он решил последить, кто ходит в «Пулю».

И обнаружил, что в Агентство приходят самые разные посетители. Тогда и он решил прикинуться визитером.

— Я, когда первый раз зашел, так меня ваш вахтер не пустил. Сказал, чтобы я завтра приходил, — у вас там какая-то пьянка была. А мне Наталья срок поставила — до сегодняшнего утра. Я подождал полчаса и снова попробовал.

— А почему вы представились Спозаранником?

— От неожиданности брякнул, — повинился Жора. — Мне ваша бабенка — длинноногая такая — в полупьяном состоянии дверь открыла и спрашивает: «Вы кто?»

Я и говорю: «Спозаранник». Думал, если спросят, чего соврал, скажу, что баба все перепутала, а я сказал: «К Спозараннику».

— Откуда вы вообще эту фамилию услышали?

— Я пока пережидал на лестнице, из вашей двери какой-то мужик в очках вышел. А за ним следом тетка с трубкой вылетела и заорала: «Спозаранник, тебя к телефону!». Я и запомнил.

А дальше дело было так: красотка впустила Жору, он спокойно прошел в приемную, забрал попугая, сунул его в сумку и отвез к себе домой.

— И где сейчас попугай?

— У меня дома. Я сегодня вечером должен его Каменковой отдать.


***

Через полчаса мы уже были в Жориной халупе на окраине города. Попугай был там — живой и невредимый. Меня он встретил как старую знакомую, завопив: «Нонна! Ур-ра! Где дыр-рокол?!» Мы с Татьяной бережно закутали птицу в платок — простудится еще! — и посадили в высокий плотный пакет.

— Каменковой скажешь, что попугай кусался и сопротивлялся. Тебе пришлось его придушить, но неудачно — птичка сдохла, — поучала я Жору. Он согласно кивал.

Вечером в Агентстве был праздник по случаю находки попугая. Птицу вторично вручили Обнорскому. Мы с Татьяной сорвали свою порцию похвал и комплиментов и скромно радовались. Насчет похитителя мы сказали общественности только то, что ни к Агентству, ни к актерской братии он отношения не имеет. Обнорский заявил, что не сомневался в способностях сотрудников и честности всей нашей компании. Однако попугая на этот раз унес домой — от греха подальше.

Все, видимо, решили, что на этом история закончилась, и счастливые разбрелись по домам — отдыхать. Однако я с этим была не согласна. В понедельник я пришла на работу, настроенная весьма решительно.

— Глеб Егорович, я намерена продолжать раскручивать тему зоопарка, — сообщила я, войдя в наконец отремонтированный кабинет начальника.

Спозаранник и находившийся на рабочем месте Зудинцев подняли головы и уставились на меня: первый зло, второй недоуменно. Краем глаза я заметила на столе у Глеба Егорыча карту Заневского района и справочник, открытый на букве «Ш». Спозаранник по велению Обнорского ловил телефонных террористов.

— Нонна, учтите, что расследование покушения на Виноградова с вас тоже никто не снимал, — не преминул напомнить начальник. — Коли я по вашей милости вынужден заниматься всякой, недостойной моего статуса, ерундой, то уделите делу самое пристальное внимание. И знаете, мне кажется, что причина покушения не так проста и вовсе не лежит на поверхности. Так что копайте, Железняк, — мстительно добавил он.

— Буду копать, — пообещала я. — Но сперва закончу с зоопарком.

— А что случилось в зоопарке? — поинтересовался Зудинцев, словно свалившись с Луны. Впрочем, ему простительно — он только сегодня вышел из отпуска.

Я — уже в который раз за последние дни — пересказала историю с попугаем и события дней минувших. Зудинцев задумался.

— Слушайте, ребята из моего бывшего отдела недавно вора задержали. На нем штук десять квартирных эпизодов. Он «раскололся» на все кражи. Но у него при обыске нашли знаете кого? Львенка. Маленького львенка. Он сначала сказал, что себе купил. Но потом с ним поработали, и он признался, что льва украл из зоопарка по просьбе какой-то тетки. Причем крат зверей по просьбе этой тетки не раз.

Сейчас я позвоню ребятам и попробую узнать подробности. Вдруг этот мужик еще у них, и мы сможем с ним поговорить.

Зудинцев взял со стола трубку радиотелефона и вышел в коридор. В целях конспирации. Спозаранник вернулся к террористам. Я осталась в растрепанных чувствах. Неужели прихватили Жору? Нет, вор, конечно, должен сидеть в тюрьме. Но все-таки он нам здорово помог… И потом, откуда взялся львенок? По сводкам он не проходил.

Из коридора вернулся сосредоточенный Зудинцев.

— Нам везет, — лаконично сообщил он. — Собирайся, Нонна.


***

Через неделю в газете «Явка с повинной» вышла красочная статья. В ней повествовалось о некоей предприимчивой особе, занимающей должность заместителя директора зоопарка. Эта особа, будучи в душе чрезвычайно честолюбивой и жадной, разработала нехитрый способ обогатиться. Пользуясь служебным положением, она занималась воровством «по заказу». Оказалось, что в городе и области просто пруд пруди обеспеченных фантазеров, которые жаждут обзавестись экзотическими животными. И готовы платить за это удовольствие большие деньги. Однако льва или, например, удава просто так в магазине не купишь.

Сметливая барышня (естественно, речь вдет о Каменковой) быстро сообразила, как можно на этом сделать деньги. Она находила заказчиков и обеспечивала их животными. Товар она брала из зоопарка. Точнее, не она, а ее подельники, которых она привлекала за небольшую мзду. Один из них — уже известный Жора — похищал обезьянок, попугаев, питона. Второй — его звали Алексей — крал животных посерьезнее: львят, страусят, пингвинят. Дама попросту загребала жар чужими руками. Но загребала осторожно: ведь если бы попались ее «подчиненные», то и ей было бы несдобровать.

Строго говоря, основной доход приносила деятельность Алексея. Жора был нужен для другой цели: совершенные им кражи раздувались через прессу, все негодовали и роптали на директора. Каменкова очень хотела, чтобы Старкова обвинили в халатности и сняли с поста. У заместительницы были вполне реальные шансы занять его место. Ну а став директором, она бы могла завести свои порядки и, в первую очередь, спокойно торговать теми же животными.

Все шло хорошо, пока в администрации не появился попугай. Он откуда-то прилетел прямо в зоопарк. Его поселили в кабинете Старкова, но ему разрешалось летать и по всем административным помещениям. Только на улицу не выпускали — боялись, что улетит.

Сначала Каменкова не придала появлению попугая никакого значения и не обращала на него внимания даже при проведении деловых переговоров. Тем более что птица несколько месяцев молчала — может, не так кормили, может, еще что. Поэтому для заместительницы было подлинным сюрпризом, когда попугай вдруг разговорился и в числе прочей болтовни начал упоминать Жору, продажу животных и кражи. Каменкова с ужасом понимает, что проморгала свидетеля. Не то чтобы попугаю кто-то всерьез поверил. Но услышав эту болтовню, Старков мог заподозрить неладное. И тогда прощай деньги и честолюбивые мечты.

Попугая нужно было срочно ликвидировать. Конечно, проще всего было свернуть ему шею, но у Каменковой дрогнуло сердце — все-таки женщина. Поэтому женщина договаривается с Жорой о продаже попугая, — улучив момент, ловит и передает ему птицу, наказывая продать ее как можно быстрее.

Можно предположить, что далее Каменкова обставляет все так, будто попугай улетел сам — открытая форточка, плохо запертая клетка. В итоге выговор получила ни в чем не повинная уборщица. Именно поэтому никаких сообщений о пропаже из зоопарка попугая и не было — ведь он не был экспонатом, кроме того, считалось, что он улетел сам.

…Все это я узнала от разных источников: от задержанного милиционерами Алексея, от сотрудников зоопарка. Материал получился забойным. А ведь началось все с попугая…

— Короче говоря, наш попка тут сыграл роль хазановского попугая. «Я нигде молчать не буду! Граждане, в зоопарке тигру не докладывают мяса. Спасайте хищника!» — процитировал когда-то популярный юмористический монолог Родион Каширин.

Мы сидели в кафе: Родион, Татьяна Коробкова, Зудинцев и я. С актрисой мы здорово подружились. Теперь я даже не представляю никого другого в роли Норы Молодняк.

— Неужели все это время кражи из зоопарка не могли раскрыть? — спросила Татьяна. — Странно, что никто из этих похитителей не попался.

— Раскрыли ведь в итоге, — вступился за бывших коллег Зудинцев. — И Жору вашего, кстати, задержали. И он, и Алексей на Каменкову кивают. Вчера и ее задержали. Она, правда, пока молчит.

— Наглая все-таки тетка, эта Каменкова, — покачала головой Татьяна. — И денег хотела заработать, и директором стать, и чтоб не поймали ее.

Некоторое время за столом царило молчание — мы отдавали должное десерту и кофе.

— А вы слышали историю о том, как из зоопарка муфлон улетел, — дожевав пирожное, продолжил беседу Зудинцев.

— Улетел?

— Улетел.

— Муфлон?

— Муфлон.

— Георгий, что ты несешь? Как муфлон может улететь? Это ведь такой баран? — подал голос Каширин.

— Это участковый оказался бараном.

Тот, которому дело о пропаже муфлона поручили. Он не знал, кто такой муфлон и знать не хотел. И искать его тоже не хотел.

Он осмотрел вольер, что-то прикинул и сел справку писать. А из справки следовало, что в пропаже муфлона виноваты сотрудники зоопарка. Так как не подрезали экспонату крылья и содержали его в открытом вольере.

— Крылья? — давясь от хохота, переспросила Татьяна.

— Крылья.

— Муфлону?

— Муфлону. А так как на улице стояла осень, то в небе над зоопарком на юг регулярно пролетали косяки муфлонов. Одинокий зоопарковский муфлон почувствовал тоску, замахал неподрезанными крыльями, взвился в воздух и улетел, присоединившись к стае.

Мы уже не могли смеяться. На нас оборачивались. Официантки и барменша делали нам страшные глаза — своим хохотом мы распугивали посетителей.

— Не могло такого быть, Георгий, — отсмеявшись, заявил Каширин. — Байки это все.

— Может, и байки, — согласился Зудинцев. — А может, и нет. Ну что, по домам? Татьяна, вас проводить?

Коробкова согласилась, и они с Зудинцевым скрылись за поворотом. Каширин отправился на встречу с Лизой, дочкой актрисы Черкасовой, — у них завязался роман.

Я направилась в сторону метро. Внезапно зазвонил мой мобильник.

— Нонночка, — это был Модестов. — Тут меня наши коллеги озадачили. Скоро ведь у Повзло день рождения. Меня назначили ответственным за подарок. Как ты думаешь, что ему купить?

ДЕЛО О ВДОВЕ НЕФТЯНОГО МАГНАТА

Рассказывает Николай Повзло

«Повзло Николай Степанович, 38 лет, первый заместитель директора агентства „Золотая пуля“. Закончил заочно философский факультет ЛГУ. С конца 80-х участвовал в политической жизни — примыкал к „Демократическому союзу“, Ленинградскому народному фронту, баллотировался в депутаты Ленсовета (неудачно). В Агентстве отвечает за политические расследования. Как руководитель, излишне мягок к подчиненным…»

Из служебной характеристики


Трасса — в легкой дымке горящих торфов — уходила дальше на юг. А я свернул в сторону, на запад. И сразу все переменилось. Упругое гудение шин на асфальте сменилось тихим шепотом — машина, плавно покачиваясь, как ладья по волнам, катила среди сосен и мхов. Плотная грунтовка, усыпанная хвоей, желто-красная, как кожа индейца, обрамленная седоватым мхом, вела меня в страну с названием Отпуск.

В полумифическую страну, до которой всего-то пять часов езды по трассе «М-20» Петербург-Киев. Но на самом деле, ты едешь до нее целый год. Не факт, что доедешь, потому что есть еще и Злой Рок в лице директора Агентства Обнорского А. Д.

…Потому что в самый последний момент, когда уже уложены в багажник вперемежку с пивом и водкой спиннинги и удочки, может позвонить этот самый Злой Рок и иезуитски-нежным голосом объявить, что отпуск отменяется… временно. До следующей отмены… но временной… разумеется, временной… Ты же понимаешь, Коля, надо… Ага, я понимаю.

Однако в этот раз я всех обставил, объегорил, замутил, развел на понтах и объехал на кривой кобыле. И впереди меня ждет прекрасная страна. Отпуск, где нет расследований, ворюг-бизнесменов, бандюг-депутатов, покладистых таможенников, телефонных звонков, автомобильных пробок на горячем асфальте и даже похмелья здесь нет… вот так! И это определенно нужно отметить!

Я остановил машину, и Ольга с Аленой, дремавшие на заднем сиденье, разом проснулись.

— Пап, мы уже приехали? — просунула голову между спинками передних кресел Алена.

— Еще нет, доча. Но мы вырвались из асфальтово-телефонного ада и находимся на границе со страной Отпуск.

— На гра-а-нице? — протянула Аленка. — Пограничники здесь есть?

— Нет, доча… Ольга, открой-ка баночку пивка… плиз.

Ольга открыла банку пива… ха-арашо!

— А вдруг ГАИ? — неуверенно сказала Ольга.

— Очнись, Оля. Какое, к черту, ГАИ?

Здесь проще встретить снежного человека, нежели мента.

Я выпил пива. Я выкурил сигарету. Я послушал, как шумят на ветру сосны… Я был почти счастлив.

…За следующим поворотом я увидел… асфальт, шлагбаум и полосатую будку, около которой скучал человек в милицейской форме. Вдобавок, у меня зазвонил телефон… Хрен с ним «…мы вырвались из асфальтово-телефонного ада…»

«А пограничники здесь есть?» — «Нет, доча…»

«Какое, к черту, ГАИ? Здесь проще встретить снежного человека…»

Я совершенно не понимал, что происходит. Ни асфальта, ни шлагбаума, ни мента здесь не должно быть… здесь медвежий угол!

На ближайшие десять километров в любую сторону ни одной живой деревни… есть два или три поселка — пустых, выморочных. Да еще турбаза, куда, собственно, мы и едем…

…А мент тем временем сноровисто поднял шлагбаум и отдал честь! Мама моя родная! Такого не бывает. Такого в принципе не может быть. Либо я брежу, что весьма маловероятно, либо мы заблудились, чего и вовсе быть не может… А машина уже катила по асфальту. Гладкому, ровному — как в какой-нибудь Чухляндии… ни фига не понимаю… Ладно, разберемся. Снова зазвонил телефон.

Хоть обзвонитесь. Имею право. Тем более что я честно предупредил Обнорского: абонент будет находиться вне зоны действия сети, так как технический прогресс еще не дошел до псковских лесов и позвонить можно только с ближайшего холма, вскарабкавшись для гарантии на третий сук высокой елки.

«Хорошо, отдыхай, — сказал Обнорский. — Но помни, что можешь понадобиться в любой момент. Мало ли что случится. Сколько тебе надо, чтобы добраться до Питера? Пять часов. Ну вот, если что — утром сюда, вечером назад. Поэтому будешь звонить два раза в день. С утра и часиков в семь-восемь вечера».

Веселая перспектива. Я представил себя на елке дважды в сутки. Вместо рыбалки и бани с шашлыком и крепкими «прохладительными» напитками. «Ну ладно, — смилостивился Андрей, взглянув на мою кислую физиономию. — Хотя бы раз в день отзванивайся». Обязательно. Я решительно отключил адскую машинку. Показалась развилка. Асфальт ушел налево, а я повернул направо.

Лес расступился, открыв зеркало озера.

Листья берез, обступивших берега, уже начали желтеть. Как-никак сентябрь. Через открытые настежь ворота с обшарпанной табличкой «База отдыха» мы подъехали к окруженным кустами черемухи летним домикам, примостившимися на берегу. Я выключил двигатель и открыл дверь. Тишина и покой ощущались почти физически, обволакивали, стирая из памяти расплавленный августовской жарой пыльный город.

Алена тут же выскочила из машины, но замерла, увидев, как прямо на нее несется огромный пес.

— Не бойся, это же Цезарь, — успел сказать я.

— Цезарь, свои! — раздался окрик, а затем из-за кустов появился Иван Петрович.

Но Аленка уже трепала Цезаря по мощному загривку и собиралась его оседлать.

Здоровенный ротвейлер вилял обрубком хвоста и уже готовился пускать слюни.

— А я и не боюсь!

— И молодец. — Петрович все же на всякий случай придержал собаку за ошейник.

Мы обменялись рукопожатием.

— Всем семейством? Это хорошо. А то два года не ездил. Непорядок, — подытожил Иван Петрович. — Дочка, смотрю, уже выросла. Надолго?

— Хотелось бы на месяц, но кто ему даст, — опередила меня Ольга. — Хотя бы дней десять отдохнуть.

— Ну и отдыхайте на здоровье. — Директор достал ключи из кармана штормовки. — Вот, от вашего домика, как раз свободен.

Впрочем, другие тоже — все уже разъехались. Так что база в вашем распоряжении.

Располагайтесь.


***

«Наш домик» — это, конечно, преувеличение. Просто есть привычка останавливаться из раза в раз в одной и той же щитовой будке, стоящей на отшибе. Чуть в стороне от нагулянной тропы между пляжем, баней и двухочковым туалетом. Почти полное уединение, за которым, собственно, и стоит сюда приезжать, кормить комаров, начисто лишая себя сомнительного удовольствия от времяпрепровождения на диване у телевизора.

Рюкзаки, пакеты, спиннинг и сумка с компьютером быстро перекочевали из багажника на открытую веранду. Ноутбук в лесу — извращение, но я торжественно клялся Обнорскому и всей нашей банде, что на природе обязательно допишу новеллу для последнего сборника «Все в АЖУРЕ». Лукошкина и Марина Борисовна сказали, что мне можно верить. Я не спрашивал, но, по-моему, они тоже испытывали муки творчества, смешанные с угрызением совести по поводу ненаписанных рассказов. Деваться было некуда: в стенах Агентства уже вовсю шли съемки телесериала по нашим опусам и от нас требовали все новых и новых новелл.

Компьютер напомнил о работе, но я сказал себе, что впереди еще достаточно времени. Вот завтра, нет, через день или через два, когда слегка отдохну, обязательно сяду писать. Или не сяду. Не считая этих неприятных размышлений, все вышло, как было задумано: крыльцо, рыба, пиво.

— Знаешь, я до последнего думала, что мы никуда не поедем, потому что у тебя снова найдутся какие-нибудь дела. — Ольга села рядом и выцепила из пачки тонкую длинную сигарету. Я промолчал.

А что я мог сказать? Пару лет назад она заявила мне, что у меня работа на первом месте, и предложила выбрать одно из двух, и однажды, вернувшись домой, я обнаружил записку: «Уехала к маме». Беглый осмотр показал: исчезли не только Ольга с Аленкой, что пару раз случалось после размолвок на тему «кто кого не любит». На этот раз уехали многие Ольгины вещи, куча милых женскому сердцу склянок с трюмо и, главное, канарейка. Она была подарена Ольге подругой по институту на день рождения. Исчезновение птицы не оставляло сомнений в серьезности Ольгиных намерений. Аленка часто спрашивала меня по телефону о том, когда я вернусь из командировки. Месяц назад я не выдержал и предложил жене вместе съездить в лес.

Уговаривать не пришлось.

— Кто бы говорил, — я посмотрел на Ольгу. — Это у вас дела, а у нас делишки.

Действительно, самостоятельность пошла ей на пользу. Нет, и раньше Ольга иногда мечтала о каком-нибудь своем деле, но фантазии были абсолютно беспочвенны и не простирались дальше небольшого кафе. Тогда она работала рекламным менеджером в фирме, куда я пристроил ее по дружбе с директором. Теперь же на визитке, которую она мне торжественно вручила, помимо ее имени-фамилии значилось загадочное, но весомое «бизнес-консультант».

Факультет психологии не прошел даром.

А когда она назвала сумму своего гонорара, я подумал, что отстал от жизни.

Гонорар способствовал, в частности, появлению испанского загара и навороченной трубки. В остальном Ольга почти не изменилась. «Я скучала», — сказала она, когда я позвонил…


***

— Я на рыбалку. — Я отломил от батона горбушку для наживки.

Широкие низкие мостки уходили в озеро сквозь заросли прибрежного тростника.

На пирсе уже устроились Иван Петрович и Цезарь. При моем приближении собака подняла мощную голову, но, признав своего, лениво опустила ее на вытянутые лапы.

— Клюет?

Петрович положил удилище на помост.

— В рыбалке главное что? Процесс.

Я согласно кивнул. Солнце лениво опускалось за верхушки деревьев. Ветер стих, от темной воды веяло накопленным за день теплом и обманчивым обещанием улова.

Было так тихо, что отчетливо слышались быстрые взмахи крыльев!пары уток, летящих над озером. Покой разрушил рев мотора, и из-за мыса выскочил желтый скутер.

— Какая тут рыбалка. Видишь, соседи развлекаются, — упредил мой вопрос директор.

Мотоцикл стремительно пересек озеро, развернулся перед пирсом и понесся вдоль берега, оставляя за собой длинную волну, на которой запрыгал поплавок.

— Что за соседи?

— Какой-то крутой купил землю. Вроде из Питера, бизнесмен. Представляешь, за полгода дом отгрохал в три этажа. Все по стандартам. Я пошел познакомиться, но куда там. Охрана. Даже ворота не открыли.

Проваливай, говорят, не мешай людям культурно отдыхать.

Скутер летел по озеру, оставляя за собой фонтаны брызг. Впереди гордо сидел амбал в бриджах и черных очках, а в него вцепилась девица, визг которой прорывался даже сквозь шум мотора. При очередном развороте мотоцикл перевернулся, и парочка оказалась в воде, но быстро вскарабкалась на аппарат.

— Так это он дорогу заасфальтировал?

— Кто же еще! До самого дома. А на днях вот притащили катер. Теперь тарахтит с утра до вечера. И ведь не утонут.

Да, выходит и сюда добралась цивилизация. Ничего не поделаешь, процесс необратим. Но если так пойдет дальше, то придется искать другие места.


***

— Где ты пропадаешь! Обнорский рвет и мечет, потому что ты не выходишь на связь, — орал мне в трубку Скрипка, когда через пару дней я решил на всякий случай позвонить в контору. — Сейчас я тебе его дам.

— Я же говорил: отзваниваться, — недовольно бурчал Андрей.

— А что случилось?

— Ничего особенного. Как тебе отдыхается? Хорошо? А у нас, между прочим, Зюзин умер.

— Какая неожиданность. У вас — это где? Неужели прямо в Агентстве?

— Ты ведь где-то под Псковом, да?

Зюзин как раз где-то там на своей фазенде отдыхал. Говорят, сердце. Но я что-то сомневаюсь. Парню тридцати пяти еще не было, на здоровье вроде не жаловался. — Я хотел было возразить, но Обнорский меня опередил: — Надо бы попробовать навести справки, но так и быть, не буду тебя дергать. Псковская область все же не маленькая, черт знает, где его здесь искать.

Хотя чуйка мне подсказывает, что здесь дело нечистое. Ну да ладно, если что — звони.


***

Да, любопытно. Зюзин, между прочим, глава крупной фирмы, которая держит треть городского рынка нефтепродуктов. Бизнес прибыльный, но и народу на этой теме за последнее десятилетие повалило немерено. Вот и теперь наверняка начнется борьба за наследство авторитетного бизнесмена. Впрочем, меня это не интересует. Отдыхаю, имею право. Искать его дачу — все равно что иголку в стоге сена. У меня в Пскове даже контактов нет. Разве что один журналист, которому можно позвонить. Или, может, на «скорую» выйти?

Хотя… В голове вертелось что-то интересное, связанное с Зюзиным, но что именно, я никак не мог вспомнить…

После моего возвращения с сеанса связи с трубкой в руке Ольга почувствовала неладное. Она удивительно легко улавливала малейшие перемены настроения.

— Что, Обнорский сказал возвращаться?

— Не поеду в Петербург, — захныкала услышавшая разговор Аленка.

— «Наша Таня громко плачет», — Ольга продекламировала дочке классику. — Успокойся, никто никуда не собирается.

Таня? Татьяна?.. Да, точно, Татьяна Николаева, которая на прошлой неделе просилась на работу менеджером по рекламе в нашу газету «Явка с повинной». Обнорский сказал: для того, чтобы работать в Агентстве, надо выдержать трехмесячный испытательный срок. Она ответила, что уже выдержала все и испытывать ее бесполезно.

Девушка оказалась с характером. А характер Обнорского и так известен. Разговора не получилось. Но я успел посмотреть трудовую Николаевой. Последним местом работы там значился «Феникс», референт генерального директора. А «Феникс» — это и есть Зюзин. Визитка Татьяны как раз была с собой.

Я хотел бежать звонить Андрею, но подумал, что пока можно обойтись без него.

Вот он, шанс для Николаевой быстро и эффектно пройти испытательный срок. Если она нам поможет, Обнорскому ничего не останется другого, как принять на работу такого ценного сотрудника.

Ольге я решил пока ничего не говорить.

— Пойду узнаю, что творится в мире.

С ноутбуком под мышкой и телефоном в руке я отправился в лес на поиски устойчивой связи. Бред, картина маслом. Однако еще несколько лет назад об этом можно было только мечтать. С другой стороны, когда мечты стали реальностью, мне захотелось вернуться в каменный век. Пришлось поменять несколько точек, таскаясь с холма на холм и проверяя уровень приема трубы, пока наконец я нашел подходящее место.

Кто бы видел со стороны: идиот с мобилой и компьютер на бревне среди леса.

«Алекс — Юстасу». Как раз эстонская граница поблизости.

Татьяна, Обнорский передумал, — нагло врал я по телефону. — Но сперва надо помочь нам в одной теме. Да, касается твоего бывшего шефа. Кстати, ты не знаешь, где находится его псковская резиденция?..

Что?! — Я сел на кочку.

Ну конечно, она не могла не знать про новый дом в Псковской области. Знала и место, куда часто отправлялся босс — берег озера Глубокое. И даже один раз успела побывать там на каких-то переговорах.

Итак, получается, что «крутой», обосновавшийся по соседству, и есть Зюзин? Получается, так. В жизни часто бывают совпадения, которых не придумаешь в крутом детективе.

Я подумал, что никак нельзя упускать такую удачу. Я понял, что смогу первым добыть какую-то информацию и начал исподволь расспрашивать Татьяну. Сначала она отвечала, потом вдруг умолкла и спросила:

— Что вы хотите сделать — пойти туда?

— Конечно. Грех не сходить.

— Не делайте этого. Ни в коем случае не делайте этого. Оттуда можно не вернуться… Все, все! Не спрашивайте ни о чем.

Она прекратила разговор, а я остался в полном недоумении.


***

Правильно говорят, что Интернет большая помойка. Фамилия Зюзина нашлась на сайте, специализирующемся на сборе всевозможного компромата. Информации было негусто, но хоть что-то. Валерий Иванович стал президентом «Феникса» в 1998 году. Предыдущий глава компании погиб в ДТП. Зюзина связывают с авторитетным бизнесменом Ломакиным (Ломом), у которого свои интересы на нефтяном рынке. В этом году «Феникс» объявил о планах строительства новых заправочных станций в регионе. А еще, по некоторым сведениям, руководство компании пользуется для решения своих проблем связями с высокопоставленными офицерами силовых ведомств.

(А кто не пользуется? Еще не известно, кто кого пользует.) Начальником службы безопасности у Зюзина является полковник ФСБ Александр Лунин. Я вспомнил эту фамилию. По-моему, в прошлом году мы знакомились на выставке «Безопасность и охрана».


***

Я невольно вздрогнул, когда рядом хрустнула ветка. Метрах в десяти, сбоку, из-за маленькой елки выглядывал мужик с корзинкой в руках. Следовало предположить, что он был озадачен. Увидев, что его заметили, грибник пошагал прочь. Я свернул связь и набрал горсть черничин с ближайшего кустика. А что, неплохо было бы устроить офис прямо здесь. Связь есть. Корм под рукой.

Птички, понимаешь, поют, и воздух чистый — чем не работа.


***

День выдался пасмурный, и уже начинало смеркаться, но я подумал, что успею обернуться за час.

— Пойдем вместе погуляем, — сказала Ольга, заметив, что я обуваю кроссовки.

— Оставайся с Аленкой, ей уже спать пора.

Я прихватил из холодильника банку пива.

Асфальтовая дорога уперлась в ворота высокого забора, перегородившего берег озера.

Ну не уроды ли? Как будто они здесь одни, а озеро — частная собственность. Судя по всему, здесь не ждут незваных гостей. За оградой возвышался краснокирпичный особняк в том специфическом архитектурном стиле, что так мил сердцу нуворишей. Похоже на замок, а не на жилой дом. Пожалуй, во всей округе не сыщешь такого сооружения. Переминаясь с ноги на ногу, я раздумывал, что делать дальше.

Рядом с воротами почти бесшумно открылась калитка, которую я не заметил в сумерках, и навстречу шагнул парень в черной униформе с помповухой в руке. В проеме калитки стали видны кусочек двора с ровным подстриженным газоном и сторожка.

— Добрый вечер, — сказал я первое, что пришло в голову.

Но охранник явно не был расположен разговаривать и продолжал выжидающе смотреть на меня. Не могу сказать, что у него было доброе выражение лица.

— Куда это я попал? — С равным успехом можно было спросить, как пройти в библиотеку. Я глотнул пива.

— А куда надо? — наконец подал голос сторож.

— Да грибы собирал, заблудился. Тут же дорога вроде была в деревню.

— Была, а теперь частная территория. — Охранник утратил ко мне всякий интерес и начал лениво разворачиваться. На рукаве мелькнула нашивка «ЧОП „Беркут“» с раскрывшей крылья когтистой птицей в круге.

Я изобразил неподдельное возмущение:

— То есть как частная? Чья?

— Тебе помочь, Влад? — раздалось из-за ворот.

Ага, значит этого зовут Влад.

— Давай проваливай лесом.

Спасибо на добром слове. Лесом так лесом.

В этот момент из дома раздались звон разбитого стекла и истошный женский крик.

«Держи эту дуру!» — крикнул Влад кому-то во дворе и захлопнул калитку.

Лесом так лесом. Почти стемнело, и я продирался сквозь ельник, окружавший забор. Ни подлезть, ни перепрыгнуть, сплошная стена из досок высотой метра в два с половиной. А в придачу камеры наружного наблюдения по углам дома. Страсти за забором, казалось, утихли. Во всяком случае стекол больше не били. Я остановился, прислушиваясь, когда где-то рядом заверещал сверчок. За спиной раздался негромкий свист, я обернулся и зажмурил глаза от луча света, ударившего в глаза.

Фонарь слепил, и разглядеть что-либо было невозможно. Пакостное, доложу я вам ощущение: стоишь слепой и беспомощный.

Будто голый.

— Значит, грибы собираешь? — услышал я из ослепительного желтого света голос Влада. — Может, посветить тебе?

Другой голос, тот, что спрашивал «Тебе помочь, Влад?», произнес:

— Грибничок! С компьютером… Что ж ты, сука, здесь шныряешь? Хочешь, чтоб тебе почки отбили, грибничок? Это запросто. Не ты первый. Пойдем-ка потолкуем.

Из электрического марева шагнула темная фигура, сильная рука схватила меня за рукав. Я рванулся, ношеная-переношеная ветровка, выручавшая меня много раз, выручила снова. Рукав затрещал по шву, оставшись в кулаке у охранника. Он растерянно смотрел на кусок ткани, а я, не дожидаясь продолжения, бросился в заросли.

Луч скользнул вслед за мной, но запутался в густых ветках. Лапник вовсю хлестал по лицу, но меня подгонял треск валежника за спиной. Я бросился по направлению к озеру, на ходу пытаясь сообразить, куда бежать дальше. На дорогу нельзя — догонят.

Как-нибудь обязательно брошу курить и займусь спортом. Завтра. Нет, когда вернусь в город. Остается один путь. Выскочив на берег, я с разбегу вошел в воду и рванул, как торпеда. На груди висел компьютер (тяжелый, гад), в нагрудном кармане лежал телефон. Машинально я подумал: «Ты хотел в каменный век? Получи — компьютера и телефона у тебя больше нет».

По воде забегали лучи фонарей. Я ощущал себя, как диверсант, которого вот-вот «захватят» прожектора… Но именно свет с берега позволил мне обнаружить торчащее из воды бревно. За него-то я и зацепился, за ним спрятался… Блуждали по воде фонари, доносились голоса:

— Где же он, сука?

— Может, буль-буль сделал?

— Хорошо бы… нам же возни меньше.

Я вдруг ощутил холод. Не потому что вода холодна, а потому, что они разговаривали совершенно спокойно… Их не только не волновала моя предполагаемая смерть — им «возни меньше»… Нормально, да?

Они пошлялись по берегу еще две-три минуты и ушли. А я совершенно замерз, пока добирался до берега.

— Папа купался! В одежде! Ах— вот ты какой! А мне запрещаешь! — вскочила со стула Аленка, когда я появился на пороге.

Да уж, картина маслом. Явление папы.

Вода ручейками стекала на пол, собираясь в лужицу под ногами. Я снял сумку с компьютером, вылил из нее не меньше литра воды… м-да, интересно, возьмут его в ремонт или проще выбросить?

— Лучше принеси полотенце. — Я скорчил Алене страшную рожу.

Аленка захихикала.

— Как тебя угораздило? — расспрашивала Ольга, помогая стаскивать прилипшую к телу одежду.

— Оступился, упал. — Дотянувшись до стола, я схватил бутылку, вытащил пробку и сделал изрядный глоток коньяку. Подарок армянских коллег, приезжавших к нам на стажировку… Потом я разделся, вытерся и забрался под одеяло. Я корчил Алене рожи, она хихикала — ей смешно. А вот мне совсем не смешно. Я помнил абсолютно спокойный голос Влада: «Хорошо бы… нам же возни меньше…» Да, похоже, ребятки-то совсем отмороженные. И странные слова Татьяны я тоже вспомнил: «Не делайте этого. Ни в коем случае не делайте этого. Оттуда можно не вернуться».

М-да, похоже, что-то в этом есть. А если это так, то ситуация может осложниться… Сюда-то, допустим, они не сунутся.

Во-первых, — потому что считают меня утопленником. Во-вторых, здесь — Петрович с собакой. А лишние осложнения им ни к чему. Но все же… все же лучше связаться с милицией. Навряд ли ментам захочется этим заниматься, но в качестве подстраховки связаться с ними стоит… Стоп!

А что я им скажу? Что меня пытались утопить? Не пытались, сам в воду прыгнул.

Что меня хотели избить? Так ведь не избили… И вообще, свидетелей нет… В доме кричала женщина? Ну и что? Может, пьяная, ответят мне…

Незаметно для себя я заснул. Видимо, разморило в тепле и от коньяка. Я заснул, и мне приснилось озеро, залитое светом фонарей… и сам я в воде… И мертвый Зюзин, который догоняет меня на водном мотоцикле. Он хохочет, скалит белые зубы и вот-вот настигнет… Я проснулся. Мокрый от пота, всклокоченный.

— Ты кричал, — сказала Ольга. За окном уже рассвело, но я все еще плыл в своем кошмаре. — Ты кричал… Тебе что-то худое снилось?

Господи! Еще какое худое. Я посмотрел на спящую Аленку. Я посмотрел на нее и принял решение.

— Оля, — сказал я. — Оля, вам с Аленой лучше уехать в Питер… ненадолго, на пару дней.

— То есть как? Почему?

— Так надо.

— Интересно! — протянула Ольга. — Ты сбил ребенка с панталыку, наобещал грибы, рыбалку… А теперь что? На меня тебе наплевать. Это-то понятно… Но — Аленка!

— Оля! — перебил я. — Уймись.

— Уймись? Уймись?! Да ты же эгоист законченный. — Ольга уже определенно заводилась. А этот процесс сродни землетрясению — противостоять ему невозможно…

В общем, они уехали. Ольга разбудила дочку, собрала вещи, и они уехали. Алена смотрела на меня глазами захворавшего щенка. Ольга не смотрела вовсе.

Я сказал себе: «Ты же сам хотел, чтобы они уехали… Да, хотел. Но всего лишь на пару дней…» Я побродил по дому, выпил коньяку, посмотрел в зеркало и сам себе (а кому еще?) сказал: «Дурак». Кроме того, я остался без машины и без телефона.

Я пошел искать Ивана Петровича. Но не нашел. И мотоцикла его не обнаружил — усвистал Петрович куда-то.

Тогда я вспомнил про мента у шлагбаума. Шлагбаум и будка, со слов Петровича, появились, когда Зюзин начал строить дом.

Поначалу там даже дежурил сторож. Потом сторожа убрали, а мент появился в связи с пожарами. Вот он-то мне и нужен.

Я быстро оделся и вышел из дому. С озера на берег длинными языками полз туман, было отнюдь не жарко. До будки я дошел за десять минут. Рыжеватый и усатенький сержант пил чай в своем «вигваме».

— А что такое? — глубокомысленно спросил он, когда я сообщил, что мне необходимо связаться с милицией. Порочных следов интеллекта на его физиономии не наблюдалось…

Я предъявил удостоверение Агентства и сказал, что очень надо.

— Так че случилось-то?

Я уже начал терять терпение.

— Дом на берегу знаете? — спросил я.

— Ну.

Там, вероятно, незаконно удерживают женщину. Надо бы связаться с райотделом.

— Оба-на! А выпил много? Шел бы ты спать-то. Ты же с базы?

— Я ведь серьезно, сержант.

Сержант почесал голову и сказал:

— Ну смотри… мое-то дело маленькое. — Он вытащил коробочку сотового (не худо милиция в провинции живет), нажал клавишу. — Але, отдел? Капитана Стасова мне…

Здоровеньки булы, товарищ Стасов… Тут такое дело: гражданин подошел с заявлением.

На базе отдыхает. Журналист. Говорит, что, мол, есть у него информация о заложниках…

Че?.. Ага… ага… ну пока.

Сержант выключил телефон, сказал строго:

— Скоро будут. Ты иди к себе на базу, жди.

До базы я не дошел, дошел только до развилки. А там из тумана вынырнул белый «лэндкрузер», и «капитан Стасов» показал мне из окна помповушку.

Надели на меня «браслетики», бросили меня на пол… повезли. Да весело, с музыкой… Аи, я лох последний! Всех «обставил, объегорил, замутил и развел на понтах».

Аи, я лох…

А Влад весело сказал:

— Мудо ты, журналер… Вчера ушел, а сегодня — хрен. Лучше б ты сам утоп. Нам возни меньше… верно, Костя?

— А в чем дело? — начал я дурковать. — Вы чего, мужики?

— А в том дело, что влез ты, куда влезать тебе не следует, — прорычал Костя. — Теперь придется тебя… того… искупать с камушком на ногах.

Вскоре «лэндкрузер» притормозил — видимо, у ворот. Затем джип проехал еще несколько десятков метров и замер. Меня выбросили бесцеремонно — как мешок с картошкой… тьфу!


***

Просторный холл… колонны… камин.

Над камином — голова лося… кабанья голова. В стеклянном шкафу — ружья, мечи, арбалеты. Лестница наверх. Кабинет. Строго, достойно, в ретро-стиле… Человек в кресле с сигарой. Он поднимается, и я узнаю полковника Лунина… Сказать, что я совсем не ожидал увидеть его здесь, было бы неправдой. Но тем не менее это все же оказалось неожиданностью.

— Свободны, — сказал полковник моим конвоирам. — Отдыхайте.

Влад протянул ему мои документы: права и удостоверение Агентства, и оба вышли.

Лунин некоторое время смотрел на меня, потом сказал:

— А ведь мы с вами встречались, Николай… э-э…— он заглянул в удостоверение, — Степанович.

Лунин положил документы на столик, сигару — в пепельницу.

— Чем обязаны вашему вниманию? — Лунин спрашивал, а я молчал, тянул время, но ничего путного в голову не приходило. — Только не говорите, что исполняете профессиональный долг.

— Это допрос?

— Ну что вы, просто дружеская беседа. — Полковник достал из бара бутылку виски. — Кстати, правду говорят, что «Золотая пуля» получает деньги от Лома?

— Ага, а еще от Склепа, Жоры Армавирского и Васи Пензенского.

— Зря вы так кипятитесь, — почти расстроился Лунин. — Хотите выпить? Ах да…

Он вспомнил про наручники, вытащил из кармана связку ключей. Среди них был и ключик от наручников.

…С грохотом распахнулись створки дверей, и в кабинет вошла женщина… с арбалетом в руках. Такое мне доводилось видеть только в боевиках. Для пущей экзотики на правой руке у нее болтался «браслетик». Такой же, как у меня.

— Руки! — скомандовала она.

Лунин поднял, а я нет. Я просто протянул ручонки вперед: смотри, мол, я тоже невольник этих плохих людей.

— Ты что за конь? — спросила женщина. Она была, несомненно, красива — высокая длинноногая брюнетка в плотно обтягивающих ноги кожаных брюках. Но вот под глазом у нее светился фингал, и я догадался, что это никак не макияж.

— Я — журналист, — ответил я. — Интересуюсь обстоятельствами смерти Валерия Зюзина… А вы кто?

— Журналист? — Она на секунду-другую задумалась. Потом приказала Лунину: — Ну-ка, полкан, сними с журналиста «браслеты».

— Лера! — сказал Лунин. — Лера, ты сейчас совершаешь ошибку. Мы же можем найти общий язык. А этот журналист…

— Заткнись, падла, — ответила Л ера. Выражалась она изящно. — Заткнись и делай, что сказано.

Лунин сверкнул глазами, но «браслеты» с меня снял. А я любезно помог ему надеть их. Добавлю, что сделал это с удовольствием. Лера тоже немножко расслабилась.

— Я, — сказала она, — жена… вдова Валерия. Смертью, значит, его интересуешься? — Я кивнул. — Будут тебе материалы, журналист. Будут… если выберемся отсюда.

Дай-ка ключики.

Я подал Лере ключи, а она сунула мне арбалет, распорядилась:

— Сунутся два брата-дегенерата — Влад или Костя, — стреляй.

Ошеломленный напором вдовушки, я кивнул. А она освободилась от наручников и пошла в угол кабинета. Там висела картина с каким-то тоскливым зимним пейзажем. А за картиной был, как и положено, сейф… Я стоял, как дурак, с арбалетом в руках и поглядывал то на дверь, то на Лунина, то на Леру. Больше всего меня интересовал вопрос: что я буду делать, ежели действительно войдут Влад или Костя?

Смогу ли выстрелить?.. Горячей любовью к этим уродам я, естественно, не пылал, но стрелять в людей мне еще не доводилось.

А стрела арбалетная выглядела очень убедительно, и в напряженном коротком луке чувствовалась мощь…

— Ах вы, суки, — задушевно сказала Лера. — Ах вы, козлы позорные! Акции хотели у меня отобрать? Эмиссию провести? Да вот хуй вам, а не эмиссия.

Она стояла возле сейфа и трясла какими-то бумагами.

— Лера…— начал было Лунин.

— Заткнись, Лунин. Ты в комитетах своих был полковник. А здесь ты мразь. Шестерка ты. Быдло. А я — хозяйка! Понял ты, холоп?

Лунин покраснел как рак, брошенный в кипяток. На Леру он не смотрел, зато обратился ко мне:

— Николай Степанович, вы совершаете большую ошибку. Вы не знаете, с кем связались! Эта женщина…

Договорить он не успел. Лера подскочила к полковнику и врезала ему остроносым сапожком по… в общем, больно. Эта дама определенно производила впечатление.

— Пошли, — сказала она мне, — чего встал. Выберутся быки из подвала — нам пиздец придет. Стволы-то при них остались.

Мы быстро спустились вниз. Сунулись в джип, но ключей в замке не было. Арбалетчица Лера произнесла:

— Жопа нам! Остальные-то тачки в гараже. Но в гараж нам не проникнуть… У тебя, журналер, тачка есть?

— Нет, — ответил я, потому что в данный момент тачки у меня действительно не было.

— Не писай, подарю.

— Мерси, не буду писать, пока не подаришь. Буду терпеть.

— Ну что теперь? — сказала Лера. — Теперь надо когти рвать.

— Надо, — согласился я. Где-то в глубине дома звучали удары. Похоже, это пытались выбраться из подвала быки. Уж не знаю, какая в этом подвале дверь, но, думается, они ее скоро вынесут.

— Пошли, — сказала Лера.

Мы двинулись к воротам, но снаружи раздался рокот двигателя… вот те на! Никак кто-то в гости?

Я приник к щели в воротах — по асфальту стремительно неслась моя «десятка»… Господи, Ольга вернулась!

— Мы спасены, мадам, — сказал я. — Вернулась моя жена, и теперь у нас есть транспорт.

— Жена? — подозрительно спросила арбалетчица.

— Вас, графиня, что-то удивляет? У меня не может быть жены?

Ответа я не дождался и пошел к воротам. А Ольга уже требовательно сигналила… ах ты, лапушка моя! Ведь как кстати ты появилась! Что это я, дурень, тебя выставил? Что бы я без тебя делал?

Я распахнул дверь рядом с воротами и вышел «на волю».

— Это твоя жена? — спросила Лера с издевкой… Из-за опущенного бокового стекла смотрела… Татьяна Николаевна, смотрела мимо меня — на Леру. А Лера на Татьяну. Очень выразительно смотрели эти две дамы друг на друга. Как две тигрицы. Или, вернее, две змеи. Или… в общем, «ласково» смотрели они друг на друга.

— Нет, — запоздало ответил я на вопрос. — Это не моя жена.

Тут я понял, что и машина-то не моя — «десятка», цвет «вишня», стекла тонированные, — но не моя.

Я подошел и сказал Татьяне:

— Таня, я, конечно, не ожидал, но вы кстати… разворачивайтесь.

— Зачем? — спросила она, продолжая смотреть мимо меня на Леру.

— Нужно уезжать. В доме весьма опасная команда, и у них есть к нам некоторые претензии…

— Какие? — равнодушно спросила она.

— Пустяковые. Ребятам хочется погулять на наших поминках, а мне эта идея почему-то не нравится.

— Ладно, садитесь… А ведь я вас предупреждала.

Я распахнул заднюю дверцу, галантно показал Лере рукой: прошу. Лера прошествовала и не без грации поставила ногу в салон… тут-то Татьяна и рванула тачку!

Лера — совсем без грации — шлепнулась кожаной попой на асфальт… М-да, хорошие у дам отношения.

— Ах! — сказала Татьяна. — Случайно перепутала педали. Извините.

Лера улыбнулась вполне светской улыбкой.


***

Мы ехали молча… Господи, если бы мы ехали молча до Питера, то мы и добрались бы без приключений. Но мы ехали молча всего полминуты. Я сам в этом и виноват.

Я задал Лере вопрос:

— Вас держали в наручниках?

— Да… вы же сами видели.

— Как же вам удалось освободиться?

Несколько секунд она молчала, потом сказала, морщась:

— Эти два быка захотели «комиссарского тела». А поскольку насиловать прикованную к батарее женщину неудобно, они…

— Вас? — воскликнула Татьяна деланно-изумленно. — Вас — изнасиловать?

— Представьте себе, Таня.

— Не могу. Убей Бог, не могу представить, зачем насиловать сучку, которая сама готова лечь под любого кобеля.

Лучше бы она этого не говорила… ох, лучше бы она не говорила этого! Но она сказала… Лера вцепилась ей в волосы — шикарные белокурые волосы— и закричала:

— Ах ты, блядь! Ах ты, проститутка копеечная! Ты это мне?!

Завизжала Татьяна, завизжали тормоза.

«Десятка» вильнула и врезалась в сосну…

Слава Богу, скоростишка была низкой.

Я пытался разнять самок, но, признаюсь честно, не преуспел. Бились они истово, так, как бились в очередях за водкой при Горбачеве…

Я понял, что процесс политического урегулирования невозможен. И принял единственно верное решение:

— Щас рванет бензобак! — заорал я дурным голосом. Сам от себя такой шаляпинской мощи не ожидал… но помогло.

Обе дамочки выскочили из машины. И — вовремя. Вдали на дороге показался белый «лэндкрузер».

— В лес! — скомандовал я.


***

Второй раз за последние сутки я дал себе зарок бросить курить и начать заниматься спортом… с завтрашнего дня… или с послезавтрашнего… или с понедельника.

В общем, мы пробежали по лесу с километр. И, кажется, оторвались. А может быть, нет. Но никакого преследования, судя по тишине, не было, да и нам самим хотелось верить, что мы оторвались… Сердце трепыхалось, легким не хватало воздуха, перед глазами плясали разноцветные мухи.

Придя в себя, я попросил:

— Девчонки, дайте телефон.

— Нету меня, — сказала Татьяна. — В машине остался.

— И у меня нет, — сказала Лера. — У быков остался.

Нормально. Нормально, мы без связи, потому что мой после «водных процедур» зачах… Транспорта у нас тоже нет. Где мы сейчас находимся — никто в «цивилизованном мире» не знает. Как не знают и того, что у нас серьезные проблемы с Луниным.

А считать, что нас вот так за здорово живешь отпустят, — это, извините, наивно… не отпустят они нас. Это и ежу понятно. Р-р-романтика… Хорошо, хоть фурии успокоились. Я закурил и спросил:

— Ну и что, подруги, мы будем делать? Влипли-то мы херовенько.

«Подруги» молчали. А вид у обеих был — ой, мама, караул! Но поскольку в женщине мы ценим в первую очередь духовное начало, а не эти буржуазные 90-60-90, то я на мелочи внимания не обращал… Хотя кофточка у Татьяны порвана была весьма пикантно и открывала глазу… ладно, ладно, не будем.

— Надо, — сказала Лера, — в поселок идти.

— Где? Где, деточка, ты видишь поселок? — спросил я.

— Ну… где-нибудь. Где-нибудь есть.

— Где-нибудь — да. Где-нибудь — конечно… До ближайшего жилого поселка как минимум километров двенадцать.

— А до шоссе? — спросила Татьяна.

— До шоссе три-четыре. Но там-то нас как раз и прихватят.

— Что же делать?

— Идти, — сказал я. — В поселок. Но учтите: двенадцать километров по лесу — это не то же самое, что по Невскому. По времени получится как минимум вдвое больше. Да еще не по асфальту — по кочкам, болоту, через кусты, завалы и прочие радости… За мной, мои крошки. Нам нет преград на море и на суше.


***

Шутки шутками, но уже через час мои «крошки» притомились. Это ж не грибы возле дома собирать. Обе дамочки, конечно, следят за собой, ходят на шейпинг и все такое… но это больше для поддержания «товарного вида». По болоту тащиться — совсем другое. Плюс (или минус?) стресс.

Привал. Сидим на пеньках. Крошки друг на друга не смотрят. Не зная точно причин их взаимной ненависти, могу все же заявить уверенно — мужик. С вероятностью 99 процентов — покойный Зюзин… так ведь именно что покойный! Теперь-то чего делить? Теперь им бы обняться у гроба, сказать друг другу: прости меня… И ты меня прости, СЕСТРА.

Не катит. Никак не катит. Потому что я опираюсь на мужскую психологию… А бабская — это, бля, ой какие дебри. Беда. Караул. Светопреставление. Все в одном флаконе. Я вот помню случай…

Щелчок! Звонкий, упругий щелчок, смысл которого я сначала не понял. А понял, когда увидел стрелу. Стрела торчала из пня, на котором сидела Татьяна. В двух сантиметрах от ноги. Стрела торчала из пня и тонко вибрировала… А Л ера держала арбалет на коленях и недоуменно рассматривала его.

Татьяна побледнела. Я, признаться, тоже…

— Это что еще такое? — спросил я.

Лера сделала круглые глаза:

— Ах, ах! Сама не понимаю… случайный выстрел.

— Ты что — охренела?

— Но я же не специально.

— Давай сюда арбалет, идиотка, — протянул я руку.

Лера отдала мне «игрушку». Татьяна смотрела на стрелу с ужасом.

Ты же, журналист, все равно стрелять не умеешь. Зачем тебе?

— Зато ты хорошо умеешь, — пробурчал я.

— Неплохо… с пятидесяти метров ворону гарантированно бью.

— Идиотка. Вильгельмтеллиха недоделанная.

Мне было совершенно очевидно, что выстрел не случаен. Я отлично помню, что тетиву Лера спустила сразу после того, как мы вышли из дому. А при спущенной тетиве выстрел невозможен… Ай да Лера-арбалетчица.

Но по-настоящему мне стало не по себе, когда я попытался вытащить стрелу из пня. Я попытался, но сделать этого не смог. Пень был еловый, крепкий. Я, расшатывая стрелу вверх-вниз, влево-вправо… сломал ее. Стрела вошла в плотную древесину сантиметров на пять-шесть, а может быть, глубже. Я представил, что было бы, если бы она вошла в человеческую плоть.

— Пошли, — бросил я. — Отдохнули.


***

Часов в пять вечера появился вертолет.

Какой же я был дурак! Ах, какой я был дурак… Я обрадовался «винтокрылому труженику» и начал размахивать над головой курткой. И нас заметили. Сесть вертолету рядом с нами было негде. Он сделал круг, исчез за лесом… Я расстроился. О, какой я был дурак.

— Улетели, — сказал я.

— Нет, — возразила Татьяна, — кажется, они приземлились. Впереди.

— Пошли, — сказала Лера. — Они обязаны нам помочь.

И мы, воодушевленные, поперли через густой подлесок. Как лоси. Слоны. Зайцы, куропатки… как идиоты.

Мы проскочили полосу леса и вышли к болоту. Вдали, за пожухлыми кочками и редкими кривыми березками, стоял вертолет. А через болото, вытянувшись в цепь, к нам шли охотники. Человек пять или шесть. Все с ружьями, в камуфляже… Посредине шел Влад!

Челюсть у меня отвисла. Чего угодно я ожидал. Чего угодно, только не этого. Нас разделяло метров четыреста, и охотнички еще не видели свою дичь. Но скоро увидят.

— …твою мать! — сказала Лера. Очень правильно сказала. По существу. Я с ней солидарен. Готов голосовать двумя руками.

— Нас убьют? — спросила Татьяна.

— Нет, по головке погладят. Быстро в лес.

Мы ушли в подлесок. Двинулись, изменив направление, в сторону озера. Был шанс, что удастся ускользнуть в сторону, пропустив охотничков мимо.

Был, да сплыл.

— Слева, — закричал кто-то. — Слева они.

А дальше началось — Бушков отдыхает.

Нас погнали, как зайцев. Мы бежали, но уйти от здоровых, молодых, тренированных мужиков вряд ли бы сумели… Один я бы еще попробовал оторваться, но с бабами, как с гирей на ногах. И ведь вроде бы никто они мне, но бросить почему-то не мог.

Грохнул выстрел. Совершенно очевидно, что для острастки. Расстояние между нами — метров двести и попасть в человека нереально… но дробь (или картечь) прошелестела по листве над головой. Еще выстрел! Еще один.

Расстояние сокращалось, и было ясно — догонят.

— Лера, — сказал я, — ты говорила, что хорошо стреляешь.

— Ну?

— Гну! Надо их пугануть.

Мы стояли под большой сосной, смотрели друг на друга. Снова грохнул выстрел, сверху посыпались хвоя и мелкие веточки.

— …твою мать! — сказала Лера. — Давай.

Я протянул арбалет. Она уверенно взвела рычаг. Стальной лук изогнулся, напрягся, тетива зафиксировалась. Из держателя на прикладе Лера достала стрелу с хищным блестящим наконечником и ярким пластиковым оперением.

— Всего две стрелы осталось, — сказала Лера. — А так бы я их, блядей, всех перещелкала.

— Убивать нельзя, — напомнил я.

— Поучи жену щи варить. Щас я им впендюрю, дай только отдышусь малость. — Она положила стрелу на направляющую.

Сказать по правде, я почти что любовался этой корыстной, циничной, волевой стервой. Она многим мужикам могла бы дать фору!.. Лера встала на колено, положила цевье арбалета на толстый сук, прильнула к диоптрическому прицелу.

— Убивать нельзя, — снова напомнил я.

— Пошел на хуй.

Среди стволов мелькали камуфлированные фигуры… Тонкий палец с ухоженным ногтем лег на спусковой крючок. Лицо Леры стало жестким, хищным.

Тянулись секунды. Медленно, томительно… Раздался знакомый щелчок и, спустя секунду-две, громкий крик. Лера снова взвела арбалет.

— Уходим, — сказал я.

— Погоди, еще одному яйца отстрелю.

— Уходим, — приказал я.

Со стороны охотничков несся густой мат…

Я вырвал арбалет у стервы-снайперши, и мы побежали, забирая в сторону. Вовремя — спустя полминуты снова зазвучали выстрелы.


***

Мы оторвались. Но ненадолго. Женщины уже выбились из сил, Татьяна захромала. А охотнички, оправившись от шока и, видимо, погрузив раненого в вертолет (вертушка пролетела над нами в сторону Питера), продолжали охоту. Теперь они уже дуриком не перли, передвигались аккуратно. Но их присутствие было все-таки ощутимо — не визуально, но интуитивно.

Нас определенно выдавливали к озеру… А там, на открытом пространстве, спрятаться негде. Вообще, ощущение было паршивое. Это сейчас, по прошествии некоторого времени, я могу писать о тех событиях спокойно… А тогда было не по себе.


***

Нас отжали к озеру… День был пасмурный, серая вода выглядела безжизненной, кричали чайки. Где-то рядом шастали охотнички.

— Лодка! — закричала Татьяна. — Люди и лодка!

Действительно, в сотне метров впереди, на песчаной косе, дымил костерок, возле него сидели два мужика, а рядом на берегу лежала резиновая лодка.


***

— Извините, но «крейсер» мы конфискуем, — сказал я.

Мужики определенно не понимали, что происходит.

— Э-э! — сказал один, когда мы мимо него прошли к лодочке.

Лера на ходу прихватила бутылку водки, стоявшую на камне. Татьяна — пол буханки хлеба… Грабеж, блин, в чистом виде.

— Э-э-э! — сказал другой. Он даже вскочил и схватился за топорик. По-моему, водка была для него важнее лодки.

— Яйца отстрелю! — сказала Лера таким тоном, что я бы ей поверил…

Мужики тоже поверили. Они так и остались стоять с открытыми ртами и топориком в руке. Не думаю, что мы совершили хороший поступок, но тут уж ничего не поделаешь.

Я греб как заведенный. Надувнушка, да еще и перегруженная, это вам не «Катти Сарк». Когда на берег вышли охотнички, мы были от них всего лишь в пятидесяти метрах. Они запросто могли нас перестрелять. Но не сделали этого, видимо, потому, что тогда пришлось бы зачищать и двух рыбачков… В тот момент я так считал… и ошибся. Ошибка стала очевидна, когда мы отошли метров на триста и ощутили себя в безопасности. Не будут же они, в конце-то концов, вызывать вертолет, чтобы атаковать нас с воздуха. И они действительно не стали… Но с южной части озера послышался ноющий звук, и появилась светлая точка. Она приближалась стремительно, росла на глазах и вскоре превратилась в водный мотоцикл… Теперь уже я сказал:

— …твою мать!

Мотоцикл заложил широкий вираж и обошел нас кругом. За кормой мощно бился бурун. Управлял мотоциклом Лунин, сзади сидел коротко стриженный боец с ружьем в руках. «Вот тут-то, — подумал я, — пришел амбец». Стрелку нет нужды попасть в каждого конкретно — достаточно накрыть лодку. И тогда из баллонов хлынет воздух, а мы окажемся в воде. Доплыть до берега не дадут. Это и к бабке не ходи.

Катер сбросил скорость, сузил круг, и стрелок поднял ружье. Выстрел раскатился над водой, сноп картечи вспорол воду в нескольких метрах от кормы.

— Щас, — сказала Лера, — щас я им врежу.

И мы ей поверили. Лера взвела арбалет, вложила стрелу. Щелчок! Свист стрелы… Нас уже качало на волне — стрела прошла мимо! Осталась одна — последняя.

Стрелок передернул цевье помпы, Лера взвела арбалет. Нас качало. Мотоцикл все время двигался, а мы были неподвижны. Лерка! Лерка, не подведи! От тебя, только от тебя зависит, останемся мы жить или нет… Кричали зловеще чайки, стрелок-наездник целился в лодку. И я видел даже его прищуренный глаз над черным стволом ружья. Мы были беззащитны — совершенно… А лодку качало, качало, и вместе с лодкой ходил вверх-вниз арбалет.

Щелкнула тетива — стрелок со стрелой в плече вскочил… выронил ружье… упал в воду.

Мы закричали: ура! Мы все закричали: ур-ра!

И чайки кричали вместе с нами — радостно и победно.


***

Пока доплыли до противоположного берега, а это километра два, я натер на руках неслабые мозоли. Но все равно я был счастлив. Нашим охотничкам придется добираться пешком, ножками по берегу. Гарантированно мы получили три-четыре часа форы… А может, и больше — они тоже не железные, и им тоже нужен привал. Если, конечно, их не перебросят вертолетом. Но уже опускались сумерки, и вероятность авиарейда была не очень высока.

Лодку я спрятал в камышах. Мы заслужили право на отдых. Мы устроились под сосной, разложили костерок и выпили водки. И мигом съели весь хлеб… Мои «аристократки» вполне, оказывается, умели пить водку из горлышка и обходиться без ножа — хлеб рвали руками. Дамы, кстати, на время будто забыли о своей вражде и передавали из рук в руки бутылку. Водка — однозначно — была паленой, но разошлась «на ура». Пожалуй, в нашей ситуации и денатурат пошел бы за милую душу.


***

К дороге мы выбрались уже в полной темноте. И совсем без сил. У Леры лопнули по шву ее кожаные брючки в обтяжечку… если смотреть сзади — вид открывался достойный. Но после кросса по лесу, визга картечи и военно-морских приключений мне было ни до чего.

Проселочная дорога, на которую мы вышли, вела к трассе, но движение по ней было почти никакое — изредка проезжали легковушки или мотоциклы, выхватывали нас светом фар… и не останавливались. Да я и сам бы шарахнулся от такой троицы, как черт от ладана, — рваные, грязные, с запахом перегара.

После часа мытарств мы таки остановили грузовичок — «УАЗик» с кузовом и драным брезентовым верхом. Он дребезжал, как ведро с гайками.

Заскорузлый дедок в кепке спросил:

— Это вы откуда же такие вылезли, голуби?

Лера ему объяснила, откуда. Дедок сразу проникся к ней доверием. Я тоже оценил образность ее языка.

— А куда вам надо?

— В Питер, дедушка.

— Эге! А в Москву не надо? Или в Париж?

— Заплатим, отец, — сказал я. — Столько, сколько спросишь.

— Да не доедет моя колымага до Ленинграда-то. Развалится по дороге.

— Дедушка, голубчик, — проникновенно произнесла Татьяна.

— Ишь ты, внучка… сиськи-то прикрой. И что у тебя за девки такие, — обратился дед ко мне, — у одной сиськи наружу, у другой с обратной стороны… вентиляция. Ишь, сверкают принадлежностями.

— Мода теперь такая, отец, — сказал я устало. — Довези, мы заплатим.

Самое смешное, что платить нам было нечем. У меня нашлась в кармане сотня с мелочью. У женщин не было налички вовсе. У Леры имелась, правда, «платиновая» карта «Альфа-банка». Но банкоматов в лесу еще не установили…

— А куда я вас посажу? Одну, конечно, возьму в кабину, а остальным-то места нет…

Разве что в кузов?

— В кузов, отец, в кузов.

— А ехать-то в Ленинград?

— В Ленинград, отец.

— Всю ночь ехать будем — моя кобылка больше пятидесяти кэмэ не бежит.

— Лишь бы ехала, — сказала Лера. — А я тебе, дедушка, в Ленинграде «мерседес» подарю.

— «Мерседес», «мерседес»… Мне бы стартер новый да резину поменять… залезайте в кузов. Там ватники есть. Но тыщу рублей возьму. Да за бензин. Эх-х, лошадка!


***

Татьяна села в кабину. Мы с Лерой — в кузов. Там припахивало навозцем, сквозь прорехи в брезенте мелькало небо, усыпанное звездами. Мы устроились на сене и накрылись ватниками. Тарахтел движок, трясло неимоверно, но мы были почти счастливы… Через пару минут Лера сказала:

— Коля, у меня очень непростая ситуация сложилась. Ты ведь поможешь девушке, да? — Она схватила меня за руку и посмотрела в глаза. — Я рассчитаюсь.

— А вот этого не надо. Давай ченч: ты мне рассказываешь, что в папке, и мы в расчете.

Лера вдруг разрыдалась. Ненавижу, когда женщины плачут. Я стоял рядом, переминался с ноги на ногу, не зная, как ее успокоить.

— Ну ладно, не надо, сейчас не время.

Она уткнулась мне носом плечо, а я гладил ее по голове. Да, сейчас не время, но в другой ситуации я бы ее, пожалуй, утешил.

— Они убили его, — размазывала слезы по щекам Валерия. — Лунин и эта сучка Татьяна. Она ведь была его любовницей.

Я-то знала. Мне Влад рассказывал, что эта тварь постоянно бывала здесь.

Теперь я понял, почему мент у шлагбаума отдал мне честь, — он перепутал две похожие тачки.

— Я все знала, но не вмешивалась.

Я даже знала, что эта тварь снабжала его коксом.

— Кокаин? Твой муженек употреблял кокаин?

— Регулярно баловался. Говорил, что таким образом поддерживает работоспособное состояние круглые сутки. А подсадил его на кокс второй любовник этой твари — Зайчиков. Зайчиков вместе с Татьяной приезжали к Валерию «в гости» за день до смерти. Они и наркотики привезли… Валера умер сразу после их отъезда.

— Погоди, погоди, — перебил я. — Зайчиков… это который Зайчиков? Депутат?

— Он. Тварь невероятная — людоед.

— Так это же человек Склепа!

— Не знаю я никакого Склепа. — Лера всхлипнула. — Ты думаешь, Коля, я тварь?

Сука циничная?

— Я этого не говорил.

— Но подумал. А я ведь в двадцать шесть вдовой осталась.

Нужно было, видимо, ответить, что я сочувствую, но я промолчал.

— Но теперь, — сказала Лера, — у меня есть документы. Они железно подтверждают, что муж владел блокирующим пакетом акций. А это, Коленька, не меньше двадцати лимонов зелени.

— Ого! Есть за что бороться.

— Еще бы! — Лера затянулась. При свете вспыхнувшей сигареты я разглядел ее лицо — жестокое, хищное. Точно так же она смотрела в арбалетный прицел. — Мне муж рассказывал, что кто-то ведет свою игру — скупает акции. А потом, конечно, они бы провели дополнительную эмиссию и оставили меня нищей. Но не будет этого!

Хер им в обе руки.

— А почему Лунин держал тебя под замком? — спросил я.

— Не знаю… возможно, они со Склепом заодно. Ты поможешь мне, Коля?

— Давай-ка спать, миллионерша. Устал я сегодня очень.

Лера еще что-то говорила, но я уже засыпал. Тарахтел двигатель, пахло навозом, «УАЗик» медленно ехал в Санкт-Петербург.


***

Из Луги я смог позвонить Обнорскому.

Великий, конечно, еще спал, но когда услышал мой рассказ, сон с него как рукой сняло.

— Я вас встречу, — сказал он.

— Не надо, — ответил я. — Теперь уж доберемся. Тут даже романтично — навозом пахнет.

— Чем-чем?

— Навозом… Тебе, европеец рафинированный, не понять. А встречать не надо.

Ты лучше подумай, как сделать так, чтобы нас Лунин не встретил.


***

От Луги до Питера мы ехали часа три.

Нас обгоняли все. Зато мы чувствовали себя в безопасности… в этом, знаете ли, что-то есть. После «приключений на берегах Онтарио» я это понял очень хорошо.

В городе я сменил деда за рулем. Водителю из глубинки в сумасшедшем городском потоке делать нечего. Тем более на таком рыдване… Так что в северную столицу я въехал не на белом коне, а на старой кляче с запахом навоза. В обществе миллионерши с голой жопой, любовницы (и убийцы) ее мужа и славного дедка в кепке.

По дороге мы закинули домой Татьяну.

Она ушла ни с кем не попрощавшись. Так даже лучше — я не знал, как мне себя вести с ней. Дедок лег спать в кузов, а ко мне села Лера.

А потом поехали на улицу Росси, в Агентство. Я въехал под арку, во двор… и сразу увидел белую «тойоту-лэндкрузер». Вот, значит, как? Достали… А ведь я просил Обнорского.

Ведь просил!

На наш рыдван никто из орлов Лунина не обратил внимания — на него вообще никто не обращает внимания. Кого интересует эта развалюха?.. Я начал подавать задом под арку, пока лунинские быки не срисовали мою морду лица. А то ведь хрен их знает, что они предпримут — вдруг с ходу начнут стрелять?

Я начал подавать назад, но с улицы в арку въехал черный джип — тоже, кстати «лэндкрузер» — и начал требовательно сигналить… Ну что за баран?

Звук клаксона привлек, видимо, внимание людей в белом джипе. Я не видел их за тонированными стеклами, я только предполагаю. Но — так или иначе — они увидели меня и Л еру… и началось. Двери белого джипа распахнулись, оттуда неторопливо вылезли Лунин, Влад и еще двое.

Они были без оружия, но настроены решительно.

Мы с Лерой тоже вылезли… А из подъезда Агентства вышел Обнорский. Сунул в рот сигарету и остановился в дверях… Стоит, улыбается, руки в карманах. Он что, не понимает, что происходит? А Лунин со своими отморозками приближается уверенно, не спеша.

Я посмотрел налево, направо… я оглянулся назад, на тот чертов черный джип, что перекрыл мне дорогу. И увидел на его капоте логотип охранной конторы «Бонжур-секьюр». Ею руководит Юра Шипов — друг Обнорского. Двери джипа распахнулись, и оттуда вышли сам Шипов и четверо крепких молодых ребят. Шипов мне подмигнул.

А вот господин Лунин, похоже, не оценил серьезность момента. Нет, не оценил… или ему деньги мозг застили? В общем, «наши» «ихним» дали. С душой… Лунин сполз по стенке. И мне выпала высокая честь надеть на него наручники. Второй раз в течение суток, прошу заметить.

А потом я увидел Ольгу. Я улыбнулся… а она заехала мне по физиономии. Тоже с душой.

— За что?

Обнорский сказал:

— Правильно. Я бы тоже на ее месте тебе заехал. Раскатываешь на крутых тачках с девицей в неглиже… Кстати, где она?

Я обернулся, но Леры не увидел. Я ничего не понял. Все выяснилось позже, когда стали работать с Луниным.

После нокаута он приходил в себя медленно. Мы сидели в кабинете Обнорского, а Лунин тряс головой и говорил как в полусне:

— Лера? Лера уже давно не жила с Валерой… так, поддерживали видимость отношений. Ну и, конечно, Лера деньги из него тянула. Зюзин давал. Помногу давал. Но ей-то хотелось получить все! Вот она и нашла общий язык с Ломакиным — тот тоже давно положил глаз на бизнес своего партнера. Нашли, нашли они общий язык… Вот после этого Лера и подсунула муженьку чистый концентрированный кокаин. Мы нашли у нее пакетик с остатками порошка. Там такая концентрация — слона убить можно. Потом мне удалось — случайно! — подслушать телефонный разговор Леры с Ломакиным:

«Все чисто, почил мой благоверный-то… отпразднуем?» Так и спросила: «Отпразднуем?»

— И вы решили ее шантажировать? — спросил Обнорский.

Лунин промолчал. Кажется, он и сам понял, что наговорил лишнего.

— Вы решили ее шантажировать, но вдовушка оказалась тверда, как скала, и вы ее держали взаперти. Так, Лунин?

— Никто ее не держал взаперти, — сказал Лунин.

— Значит, мне показалось? — спросил я.

Лунин промолчал. А я продолжил: — Недооценили вы Лерочку, полковник. У нее характер — ой-ей-ей! Но вас уже манили двадцать миллионов баксов. Или, допустим, половина — как договоритесь с вдовой. Но не договорились. И пошли на совсем уж крайние меры. Глупо как-то, полковник, по-голливудски… Признайтесь честно: глупо же?

Лунин усмехнулся:

— С Лерой мы еще найдем общий язык.

Теперь — обязательно найдем. И никто ничего никогда не докажет… Ничего и никогда.


***

— Ну ты, Николай, извини, что испортил тебе отпуск, — сказал Обнорский.

— Да ладно, — ответил я. — Отпуск продолжается. Мы сегодня же вернемся на озеро.

— Коля, — сказала Ольга тихо.

— Что?

— На чем же мы вернемся? Я ведь машину-то… того… в кювет уронила.

— Аленка? — выдохнул я. — Аленка?

— Да все в порядке. Даже не испугалась. А машина в ремонте.

— Да черт с ней, с машиной. Все равно поедем.

— На чем, Коля?

— Смотри!

Я за локоть подвел Ольгу к окну. Во дворе стоял рыдван, и дедок в кепке колотил по скату сапогом.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15