Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Я сражался в Красной Армии

ModernLib.Net / Религия / Константинов Димитрий / Я сражался в Красной Армии - Чтение (стр. 5)
Автор: Константинов Димитрий
Жанр: Религия

 

 


      Стояли жестокие январские морозы. Все деревья и строения, помимо снега, покрылись толстым слоем морозного инея.
      Своеобразный вид представляла собой та железнодорожная станция, на которой мы высадились для переброски через Ладожское озеро. Это был единственный пункт, через который Ленинград сообщался с внешним миром. Через него вывозились гражданское население и воинские части, считавшиеся небоеспособными. Через него (и это было главное) ввозились продукты, боевые припасы и свежие войска для осажденного города. Но, так как пропускная способность его была невелика, а единственная железная дорога на Ленинград невероятно загружена, то этот пункт представлял из себя своего рода воронку, через которую медленно просачивалось все двигающееся и в ту и другую сторону.
      Скопление людей, мешков с продуктами, ящиков со снарядами и патронами, все это под открытым небом, на тридцатиградусном морозе. Повсюду горящие костры (только днем), стоящие и сидящие вокруг них люди.
      От этого пункта, на другой берег озера, шла по льду автомобильная трасса, протяжением в пятьдесят километров. Эту дорогу почти беспрерывно бомбила германская авиация. Бомбы, пробивая лед, образовывали громадные полыньи; вода заливала дорогу и снова замерзала. Поэтому, почти каждый день, на отдельных участках дорога меняла свое направление. Получалась зигзагообразная линия, еще больше удлинявшая путь и задерживающая автомобильный транспорт.
      На всем протяжении дороги торчали разбитые машины, лежали какие то обломки, разбросанные трупы людей и животных.
      Непрерывный шум {50} автомобильных моторов наполнял воздух. Машины все время курсировали в обе стороны. Измученные непосильной работой, холодом и бессонницей, шоферы выполняли из последних сил свою опасную и ответственную работу.
      Наш полк выгружается и мы присоединяемся к ожидающим погрузки на машины. Они постепенно подходят. Начинается погрузка. Наша рота дожидается очереди. Хотим развести костры, но нет ни пил, ни топоров, чтобы срубить дерево и приготовить дров. Разбиваем какие то ящики и зажигаем их.
      Один из сержантов показывает мне на какую то странную кучу, занесенную снегом. Оказывается - замерзшие трупы.
      Подходит из Ленинграда эшелон с эвакуируемым гражданским населением. Некоторые выходят сами, других выводят под руки. Из опустевших вагонов вытаскивают с десяток полумертвецов. Это, так называемые, "доходяги", т. е. умирающие люди, находящиеся уже без сознания. Только слабые судорожные движения свидетельствуют, что в них еще есть признак жизни. Эти дальше уже не поедут и найдут последнее пристанище в общей куче их несчастных сотоварищей.
      Леденящий холод, ветер, дым от костров, трупы, рев моторов. Кошмар, который нельзя забыть.
      Наконец, подходят машины. Мой взвод помещается целиком на одной из них. Толчок и машина трогается. Спускаемся на лед и мчимся по накатанной снежной дороге. Ветер свистит, я чувствую как холод пробирается сквозь одежду. Отчетливо понимаю, что при этих условиях люди могут замерзнуть. Приказываю всем опуститься на дно грузовика, прижаться друг к другу, чтобы как то защититься от ветра. Приказание выполняется: на полу - груда тел, напоминающая какой то серый шевелящийся клубок. Проходит час с лишним. Наконец, машина останавливается. Слышен голос шофера:
      - Эй, братва! Вылетай греться....
      Мы - на другом берету, около какой то прибрежной деревни Вваливаемся в ближайшие избы, обогреваемся. В избе, в которую попал я, на плите варится картошка; картошку мы не видели уже около полугода. Достаю десять рублей, протягиваю хозяйке и прошу дать мне только одну картошку.
      - Что вы, что вы, - товарищ лейтенант - говорит она - кушайте так.....
      И, наполнив миску горячей картошкой, ставит перед нами. Мы съедаем ее без соли, вместе с шелухой, благодарим и уходим.
      Еще тридцать километров езды, уже по земле и мы попадаем {51} в деревню, предназначенную для размещения нашего полка.
      8. Отдых. Гибель полка.
      Наш батальон стоит на отдыхе в одном из колхозов, в 25 километрах от фронта наружного кольца блокады.
      Стали прилично кормить, но после длительной голодовки, пищи не хватало. Было предположено, что дивизия и наш полк в частности, будут находиться на отдыхе не менее месяца, но этот срок для поправки людей был явно недостаточен.
      Начались обычные занятия, маршировки и прочие аксессуары, обязательно необходимые в красной армии. Нельзя дать людям думать! Нельзя дать поэтому, хотя бы трехдневного отдыха. С утра до поздней ночи все должны были "изучать" сто раз изученную винтовку, гранату, дисциплинарный устав и прочее, слушать бесконечные беседы политических работников, заканчивающиеся традиционными восхвалениями "великого и мудрого отца народов товарища Сталина".
      В беседах о международном положении, всегда возлагались надежды на США и Англию, говорилось о нерушимой и вечной дружбе СССР с его союзниками, превозносились имена Рузвельта, Черчилля и других представителей союзных стран. В международных обзорах царила трогательная идиллия. И это было вполне понятно. СССР нуждался в весьма серьезной военной помощи. Официальное заявление о том, что красная армия будет бить врага на его территории "малой кровью" оказалось несостоятельным. Пока выходило все как раз наоборот.
      Понемногу люди начали отходить, но, конечно, до полной поправки было очень далеко. В одну из январских ночей, недели через две после нашего прихода в деревню, ночью пришел из штаба, дивизии приказ, о немедленной переброске полка на фронт.
      Снова ночной переход, сначала по дороге, потом по каким то лесным тропинкам... Шли, а иногда и брели, проваливаясь в глубокий снег. Задача заключалась в том, чтобы выйти к определенному пункту северной железной дороги и освободить этот участок линии от засевшего там противника.
      В этой, достаточно трудной задаче, нас должна была поддерживать авиация, дивизионная и полковая артиллерия, минометный дивизион и, наконец, танки.
      К утру мы были на месте. За все время очень недолгого боя, я не видел ни одного самолета, ни одного разрыва снарядов тяжелой артиллерии, ни одного танка. Все осталось на бумаге, в штабных проектах. Наша полковая артиллерия каким то {52} чудом частично прошла. Часть же ее застряла в снегах. Но и для этих прошедших орудий, увы, не было снарядов.
      Несколько минометов среднего калибра могли выпустить ограниченное количество мин. Это было все, чем мы могли располагать. Командир полка лично обходил полк перед боем, беседуя с солдатами и офицерами. Смысл его беседы был не сложен:
      - К сожалению, обещанная поддержка запоздала. Артиллерия застряла в снегах. Но мы выполним наш долг и без них и, конечно, выбьем противника.
      Для чего этот человек стремился бросить полк в явно невыполнимую операцию - остается непонятным. Или по явной глупости и непониманию обстановки, или из карьеристических побуждений.
      Немцы засели в крутой, железнодорожной насыпи, укрепились там и, как всегда, имели там весьма продуманную систему огневых точек.
      Бой длился недолго. Брошенные без поддержки артиллерии в лобовую атаку, роты косились одна за другой пулеметным огнем противника. Немецкие минометные батареи буквально засыпали нас минами. Лишь одна рота, сделав обходное движение, ворвалась в оборону противника, но в неравной схватке была уничтожена.
      Через три часа от полка осталась кучка людей. В начале боя я был довольно сильно контужен и отправлен в ближайший полевой госпиталь. Мне повезло, ибо подавляющее большинство раненых погибло, - вернее замерзло, так как их не могли вынести под непрерывным огнем противника.
      Полк был уничтожен, не выполнив даже частично той задачи, которая была на него возложена. Бесцельно погибли сотни и тысячи людей, заплативших своею жизнью, за хаос, неразбериху, бесконечную тупость, преступное прожектерство, бюрократизм и наплевательское отношение к человеческим жизням, проявленное командованием красной армии.
      Глава 6
      В ГЛУБОКОМ ТЫЛУ
      1. В Уральском военном округе
      Контузия не была тяжелой, но, как иногда бывает, ослабевший человеческий организм воспринимает все иначе, чем абсолютно здоровый. Длительная голодовка и все пережитое за последние месяцы, довольно сильно сказались на мне. У меня начались всякого рода неполадки с сердцем и. т. д. Врачи прифронтового госпиталя "сплавили" меня очень быстро в ближайший тыл; там нашли, что нужно длительное лечение и отправили еще дальше; {53} наконец, я очутился на Урале, в городе Свердловске (б. Екатеринбург).
      Было начало июня 1942 года, когда меня выписали из госпиталя и направили в отдел кадров Уральского военного округа. Утром яркого, солнечного, летнего дня я подходил к зданию округа, расположенному на главной улице города. С задней стороны здания находился отдел кадров, распределявший офицеров, выходивших из госпиталей, присланных из частей, окончивших военные школы и т. д. На небольшой лужайке, перед домом, лежало и сидело около ста офицеров, чего то ожидавших.
      Хотя я и видел виды, но эта картина - офицеры, лежащие почти на главной улице Свердловска - была потрясающа. В этом сказывался весь "стиль" красной армии. Чего ждали эти военнослужащие, мне так и осталось неясным.
      Сдав дежурному документы, я стал ожидать вызова. Из обстановки ленинградского фронта, я попал в глубокий тыл; мне казалось, что здесь можно добиться использования меня по специальности. Но мои надежды не оправдались. Прошибать бюрократизм вообще трудно, но бороться с бюрократизмом, помноженным на человеческую некультурность и тупость - невозможно.
      Капитан, принявший меня ничего и слышать не хотел о переводе меня на иную работу.
      - Раз вас в Ленинграде направили на строевую должность, значит так нужно было.
      - Да, поймите, что это была ошибка, связанная с особыми условиями, в которых находился Ленинград.
      - Ничего не знаю и не хочу вмешиваться. Кроме того, ваш фронтовой опыт нам сейчас нужен здесь.
      - Да ведь у вас уже очень много фронтовиков!
      - Ничего, еще нужно....
      - Но куда же я, все таки, могу обратиться?...
      - Подайте заявление на имя командующего Округом. А ко мне явитесь через три дня за назначением - сказал он, подавая мне карточки на питание в столовой и на право занятия койки в офицерском общежитии. Разговор был окончен....
      В общежитие я, конечно, не пошел, а отправился к одним знакомым, эвакуированным из Ленинграда, где, с их любезного согласия, решил провести несколько дней. Хотелось побыть среди нормальных людей и отвлечься хоть на короткое время от надоевшей армейской обстановки.
      2. Бюрократы
      Под вечер мы с приятелем пошли побродить по городу. Недалеко от главной улицы, на остановке трамвая, я, {54} неожиданно увидел профессора Ивана Владимировича Б-ского, действительного члена Академии Наук СССР, эвакуированного из Ленинграда вместе с Академией, значительная часть которой находилась в то время в Свердловске. Мы взаимно были рады нашей встрече. После обычных первых бестолковых фраз, разговор принял деловой характер.
      - Ну, слава Богу, вы живы!... А я, кого не расспрашивал о вас, - никто ничего не мог сказать; думал, что вас уже нет в живых! - говорил оживленно профессор. - Но, что вы делаете в армии? Как вы в нее попали?.,. Что это за офицерский маскарад?...
      Я рассказал.
      Профессор возмутился...
      - Ведь это идиотизм! Да, понимаете ли вы, что в вашей области, вы сейчас один из немногих серьезных научных работников. Ведь кроме вас, еще двух-трех человек, которые неизвестно живы или нет - у нас никого нет. Вы знаете, что мой Институт находится здесь? У меня пустует вакантное место по вашей специальности. Кроме вас мне сейчас некого пригласить. Пустует Место в Академии Наук - понимаете? В Академии, а не где-нибудь! - закричал вдруг профессор. - Перевели Академию сюда, кричат о ценности научных кадров, требуют их сохранения, а сами черт знает, что делают! - кипятился Иван Владимирович.
      Крупный ученый; пользовавшийся громадным авторитетом, не только в научных, но и в политических кругах - он сохранял известную независимость и позволял себе то, что не могли делать другие.
      - Пойдемте ко мне, голубчик, - продолжал он - попьем чайку, побеседуем. Сегодня уже поздно с "ними" разговаривать. А завтра я сам пойду в Округ и, если они меня не послушают, так буду просить вице-президента Академии поговорить там на эту тему....
      Мы отправились втроем. Весь вечер был проведен вместе. Вспоминали, говорили об интереснейших научных проблемах, последних новостях в этой области. Условились, что завтра профессор поедет в Округ и будет хлопотать или о моей демобилизации, или, по крайней мере, настоит на ином использовании меня в армии.
      На другой день, под вечер, я зашел к нему. Профессор был в зверском настроении. Увидев меня он, забыв даже поздороваться, начал возбужденно говорить:
      - Знал, что у нас много бюрократизма, но такого как в армии, еще нигде не видел! Понимаете, приезжаю я сегодня в военный Округ, иду как всегда, меня там, более или менее, знают и захожу к начальнику отдела кадров. Принял он меня {55} любезно. Излагаю ему суть дела. Он слушает и сочувственно кивает головой. Говорит мне: "что вы раньше ничего не говорили, я бы с удовольствием помог". Я отвечаю ему, что вы только что приехали и ждете назначения. А он сразу насторожился и спрашивает: "а скажите, товарищ профессор, где вы вашего знакомого лейтенанта видели?" Тут я вспомнил, что вы все, как арестанты, должны сидеть на казарменном положении и, что вам по частным квартирам ходить не полагается - прикусил язык: и говорю, что, мол встретил около общежития. Ну, тот успокоился. Правильно я поступил?
      Я успокоил его, сказав, что принцип казарменного положения здесь применяется не во всех случаях и распространяется, главным образом, на военные школы, воинские части и прочие учреждения, которые могут быть как то изолированы от остального мира. В отношении меня и мне подобных -этот принцип не применяется, по той причине, что мы, живя в общежитии, должны были ходить и в столовую, и в отдел кадров военного Округа; все это находилось в разных частях города, а поэтому запереть нас, может быть, и хотели, но технически это пока было невозможно. Но вообще за нами следят, интересуются - чем мы занимаемся, а поэтому вопрос начальника отдела кадров вполне понятен.
      Профессор стал рассказывать дальше:
      - Обрадовался я, что он хочет мою просьбу, исполнить и спрашиваю его как же эти можно сделать? А он мне говорит, что он, конечно, сам не может ничего сделать, ибо, если вас в Ленинграде, направили в армию как строевого офицера, то значит так надо было, а он не может брать на себя ответственность и изменить ваш род деятельности в армии или делать представление о демобилизации. Но, ведь это ошибка, снова повторяю я ему. Он согласился, что это все нелепо, но в общем посоветовал мне пойти к начальнику политического управления Округа, к товарищу Землянскому и переговорить с ним, ибо во многом это дело зависит от его влияния.
      Землянского я превосходно знаю, еще недавно был у него по ряду других вопросов. Прихожу к нему, встречает с распростертыми объятиями. Рассказываю в чем дело. Сочувствует, ругает ленинградские военные комиссариаты, говорит, что "они там дров накололи и много людей загнали совсем не туда куда надо" и т. д. Спрашиваю - как же конкретно поступить ибо я хочу, чтобы вы перешли в Академию Наук работать вместе со мной. На поставленный в лоб вопрос, начинает жаться, говорит, что случай {56} сложный, что неудобно ему переводить вас, ибо начнут говорить, что он офицеров из армии забирает, когда они весьма нужны. Да у вас ведь тысячи офицеров в резерве сидят, говорю я ему, а вы об одном человеке торгуетесь.- "Да Иван Владимирович", соглашается он, "ничего не стоит перевести его на работу по специальности и даже оставить в Свердловске и, по существу, это было бы правильно, но как на это посмотрят... Как бы чего не вышло......
      И, подумайте, продолжал профессор, человек, занимающий большой военный пост начальника политического управления крупнейшего военного округа, как мальчишка вертит карандашом и боится сделать, что то не совсем похожее на то обычное, что он делает каждый день, хотя и имеет на это право и сознает, что это нужно сделать. Не делает, так как боится, чтобы не попало от кого-нибудь. Вот режимчик, черт возьми, одна надежда, что война внесет, наконец, перемены в этот строй. В общем обещал помочь - перевести вас на другую работу в армии, а насчет де мобилизации и перевода в Академию просил обратиться к начальнику Округа.
      - Я пошел туда - продолжал профессор, - тоже любезен и предупредителен. Рассказываю снова всю историю. Говорит, что рад помочь - демобилизовать одного человека, конечно, можно, но только, говорит он, дайте формальное основание, чтобы я имел документ, оправдывающий полностью мои действия. Это мне начальник военного Округа говорит - засмеялся Иван Владимирович. А я приготовил заранее бумагу из Академии Наук, с просьбой о вашем освобождении из армии и переводе к нам; даю сразу ему эту бумагу.
      Он прочел, посмотрел на меня и эдак, знаете ли, так, вроде как, задумчиво говорит: "все хорошо, только одного слова не хватает". "Какого?, спрашиваю я. "Да вот, написали бы, что он идет заниматься научной работой, как то связанной с военным делом, так я вам сейчас бы подмахнул. А так...."
      - Бился я с ним бился - рассказывал профессор - и пришлось мне ехать в Академию просить, чтобы мне переделали прошение. Переделали. А тут академические начальники заупрямились - "что вы нам фальшивку подсовываете, какая там еще связь с военным делом!"
      Не буду продолжать эту утомительную историю. Профессор много раз ездил в военный Округ. Ему продолжали обещать, куда то звонили, с кем то, что то "согласовывали", писали рапорты, накладывали резолюции, снова телефонировали куда то, куда то писали и так усложнили и запутали все, что ничего из этого не вышло и я уехал, получив новое назначение.
      {57}
      3. Новое назначение
      Меня назначили в учебную часть, находившуюся в одном из небольших провинциальных городов Западной Сибири. В задачу этой части входило подготавливать младший командный состав (сержантов, старших сержантов и т. д.) для армии. Короче говоря, это была своего рода военная школа, выпускающая ускоренным способом значительное количество унтер-офицеров для действующей армии. Таких учебных полков, бригад и т. п. было создано довольно много. Фронт требовал все новых и новых контингентов.
      Поздно ночью, поезд пришел к месту моего назначения. Пересидев ночь на вокзале, я на другой день явился в штаб учебной бригады и был назначен старшим адъютантом (начальником штаба) 3-го учебного батальона. К этому времени меня произвели в старшие лейтенанты, а поэтому, это назначение было, до известной степени, закономерным. Мне повезло. Наш батальон стоял в городе, в то время как некоторые другие подразделения бригады были разбросаны в глуши по сибирским деревням.
      Городок, в котором находился батальон, был меньше всего приспособлен для постоя воинских частей, а, между тем, в нем расположился полк, состоявший из трех батальонов и еще кое какие штабные учреждения.
      Казарм в городе почти не было. Имевшееся одно казарменное здание было занято военным госпиталем. Батальоны размещались, главным образом, в помещениях магазинов и складов, взятых военным ведомством у города. Магазины помещались в нижних этажах домов и, в большинстве случаев, на главных улицах города. Сырые и холодные, с отоплением, совершенно не приспособленным для жилья, при сибирской зиме, с морозами, доходившими в тот год до 50 градусов по Цельсию, они представляли собой помещения, в которых при нормальных условиях человек жить бы не мог.
      Наш батальон был расположен почти на главной улице города и занимал два смежных магазина с обширным помещением для склада продуктов и еще небольшой комнатой, в которой находился штаб батальона. В этих помещениях были сооружены двухэтажные деревянные нары, занимавшие почти всю площадь. Между нарами были сделаны узкие проходы, которые собственно и представляли собой почти единственное свободное место. Скученность была страшная. На нарах люди спали вповалку, почти прижавшись друг к другу. Соломенные матрацы и какое то постельное белье, одеяла выдавались каждому, но менялись редко.
      {58} Появились насекомые - вши, с которыми, в этих условиях, было очень трудно бороться.
      Ночью, когда все спали, в этих импровизированных казармах творилось что то невозможное. Сырой воздух, смешанный с испарениями тел, создавал атмосферу какой то вонючей оранжереи. Непривычный человек мог бы задохнуться.
      Красноармейцы учебной части были, главным образом, призывники 1926 года рождения, т. е. мальчишки 17 лет, больше думавшие о папе и маме, чем о войне, но сталинская военная машина безжалостно перемалывала этих полудетей.
      День, как и во всей красной армии, был построен так, что бы люди не имели свободного времени. В 6 часов утра подъем; в 61/4 - физическая зарядка; в 61/2 - завтрак; в 7 - утренняя беседа политруков (иронически называемая солдатами "молитвой"); в 71/2 - выход на занятия, проводившиеся, как правило на воздухе, за городом; в 8 - начало занятий; в 121/2 - обед; с 13 до 14 часов -отдых; с 13 до 18 - занятия; в 181/2 - ужин; с 19 до 211/4 часы самоподготовки; в 22 - отбой ко сну. И так - каждый день. По воскресеньям и то умудрялись устраивать занятия до обеда. Нет нужды, что при подобной постановке дела, все эти, так называемые, "занятия" были крайне неэффективны, ибо выдержать подобный режим было невозможно. Люди вечно были усталыми и хотели спать. Но это никого не интересовало. Важно было заполнить время до отказа и заставить, именно - заставить, что то делать. Если даже малая часть проходимого останется в голове - это уже будет хорошо. И, главное, чтобы не думали, то что не полагается! Но, вот этого последнего, как раз и нельзя было добиться.
      Ни один красноармеец не имел права отлучаться из части. Все были на казарменном положении. Никаких отпусков не давали и никто не мог даже подумать - выйти самостоятельно в город. Только благодаря тому, что батальоны выходили каждый день на занятия и проходили через город, или находились внутри его на учебном поле около вокзала, люди могли как то посмотреть на свет Божий и переброситься несколькими словами с населением. Если бы начальство могло, то - закрыло бы и эту отдушину. Но, по техническим причинам, оно этого сделать не могло.
      Невольно вспоминается следующий случай. Обходя казармы после ухода части на занятия, я заметил, что дневальный одной из рот, по фамилии Сидорчук, сидя на подоконнике, что то запоем читает. Я подошел к нему и посмотрел. У него в руках были {59} "Записки из Мертвого Дома" - Ф. М. Достоевского.
      Сидорчук вскочил. Я знал его довольно хорошо. Это был молодой колхозник, коренной крестьянин - сибиряк, из одного колхоза, находящегося в 100 километрах от нашего города. Он, где то учился и окончил семилетнюю общеобразовательную школу.
      - Ну, как, нравится вам? - задал я вопрос, показывая на книгу.
      - Ах, какая книга, товарищ старший лейтенант, - как замечательно в ней все описано. Я, вот, читаю и переживаю. Но в общем им было лучше, чем нам!...
      - Почему вы так думаете?.....
      - Они были сыты. Вы читали как в тюрьме кормили? Нам так и не снилось. А потом у них было будущее. Они кончали срок и становились свободными людьми. Они были преступниками, а мы за что сидим в этой тюрьме? А называют нас бойцами самой передовой армии в мире! А наше будущее - очевидно, смерть!
      - Перестаньте, Сидорчук, и не советую вам много говорить на эту тему.
      - Я знаю, товарищ старший лейтенант, с кем можно говорить. Вы, да вот еще несколько, нас понимают. А остальные.....
      И какое то выражение беспредельной ненависти пробежало по лицу этого юноши.
      Спорить было бесполезно. Режим нашей части, как и всех других, весьма сильно смахивал на тюрьму. В старой царской армии ничего подобного не было.
      У старшины 7-й роты, в нашем городе жили мать и сестра. Однажды вечером, его сестра подошла к воротам казармы и попросила позвать брата по неотложному делу. Один из красноармейцев, бывший около ворот, побежал и позвал его. Старшина вышел и стоял у ворот, разговаривая с ней. В это время, мне, как раз, пришлось пройти мимо них; видя его стоящим и разговаривающим с какой то девушкой и, боясь какого-нибудь легкомысленного поступка со стороны молодого человека, я подошел и спросил в чем дело. Узнав, что это его сестра и, что речь идет о каких то домашних делах, я не стал его трогать и пошел в казарму.
      На мою беду, следом за мной шел комиссар батальона. Он видел, что я разговаривал со старшиной роты и, что его беседа с сестрой продолжалась и после моего ухода. Комиссар, конечно, прервал их свидание, наорал на старшину и увидев меня в штабе накинулся и на меня.
      - Почему вы, товарищ старший лейтенант, допустили незаконный выход старшины за пределы части и встречу с гражданским населением? - начал он на "повышенных тонах".
      - Потому, товарищ комиссар {60} батальона, что, в конце концов, можно же человеку в свободное время десять минут поговорить с кем-нибудь из своих родных. Тем более, что он никуда не уходил, а стоял у самых ворот.
      - Вы вечно допускаете поблажки и распускаете людей!... Ставлю вам это на вид.
      Но не надо думать, что этот режим распространялся только на рядовых и младший командный состав. Командиры взводов - офицеры жили в казармах одиннадцать человек в одной комнате, в которой кроме деревянных коек, стола и двух стульев, ничего не было. Комната - сырая, в полуподвальном помещении. Они тоже никуда не могли самостоятельно отлучаться.
      Скрипя сердцем, начальство все таки, разрешало командирам рот, политрукам и штабным офицерам жить в частных домах. Мы все имели комнаты в городе, но никто из нас там не бывал, т. к. все время мы были привязаны к казарме. Мне приходилось только ночевать там, попадая домой к одиннадцати часам ночи и, уходя обратно в казарму в шесть часов утра.
      Но, вопреки стремлениям советского командования, человек не может только спать и только работать. Обалдевшие от целого дня напряженной работы, мы, старшие офицеры части, позволяли себе выйти на один час раньше, т. е. часов в десять вечера и пойти хотя бы на последний сеанс в единственное городское кино, находившееся почти рядом. Мы прихватывали с собой кого-нибудь из командиров взводов или сержантов.
      Однажды, выходя после окончания сеанса из кино, мы заметили около выхода, фигуру комиссара батальона, дежурившего на тротуаре. Увидя нас, он подошел к нам и начал очередную нотацию.
      - Почему вы, товарищи командиры, вместо того, чтобы работать, ходите в кино? Не время этим заниматься.
      - Товарищ комиссар - раздался чей то голос - посмотрите на часы, ведь уже ночь, десять минут первого! О какой работе может быть речь?
      - Ну, тогда спите, отдыхайте, а по кино нечего болтаться - буркнул комиссар, уходя к себе домой.
      4. Офицеры "бомбят" вокзал
      Казалось, что в глубоком тылу такой большой и богатой страны, как СССР, должно быть, если не изобилие, то по крайней мере, достаточное количество продуктов питания. Но на деле это было совсем не так. Еще до войны, в провинциальных городах часто не хватало тех или иных продуктов. С начала войны везде была введена карточная система и почти все было рационировано до более, чем {61} ограниченного минимума. Да и этого минимума часто нельзя было получить из за отсутствия его в магазинах. Из обыдённой жизни почти исчезло слово - "купить", "покупать". Оно заменилось словами -"выдавать", "давать". Никто не говорил, что в магазине таком то "продают тот или иной товар". Говорили - там "выдают", допустим, крупу. У магазинов, "выдающих" продукты, скапливались колоссальные очереди.
      О таких предметах первой необходимости, как одежда или обувь, люди забыли и думать. Полуголодное население мечтало только о том, как бы достать чего либо поесть. Местное население провинциальных городов еще как то выходило из положения за счет своего маленького хозяйства, имевшегося у многих и, особенно, за счет огородов. Положение же беженцев, эвакуированных из областей, оккупированных немецкой армии ей было ужасно. Они все без исключения влачили жалкое существование.
      Армия находилась в лучшем положении. Наши курсанты - красноармейцы, как подготавливаемые для отправки на фронт, получали особый паек. Он был вполне достаточен, что бы быть сытым, но не включал в себя ничего особенно питательного. Большей частью это были:
      каши, густые супы и компоты. Мяса и жиров было очень мало.
      Положение офицерского состава, находившегося в тылу для постоянного обучения красноармейцев, было несколько хуже. Мы получали общий тыловой паек. Если посмотреть нормы выдачи продуктов, то покажется, что этого было вполне достаточно. Но надо учесть, что в условиях общего недостатка продуктов, их крали неимоверно. Крали все, кто имел с ними дело. Крал даже полковой комиссар, умудрившийся, каким то образом, припрятать целую живую свинью.
      Кроме того, качество пищи в смысле ее питательности, было невысоким. Хлеб выпекался с примесью всякого рода суррогатов и часто напоминал какое то черное, невыпеченное тесто, от которого начинались желудочные заболевания. Супы представляли собою обезжиренную водянистую похлебку, а питательная пища попадала в таких незначительных количествах, что о ней вообще говорить не приходилось. В результате, мы, офицеры, были почти всегда голодными. Те из нас, которые завели тесные отношения с местным населением, кое как, понемногу, доставали дополнительные продукты, но остальные чувствовали себя довольно скверно.
      В городе был и свободный рынок, на котором имели право продавать свои продукты окрестные колхозники. Но, что там были за цены! Так, например, {62} молоко, стоившее до войны на рынке - 2 рубля литр, поднялось до 100 рублей за один литр. Мясо, вместо 15 рублей, стоило 150-170 рублей за килограмм. И все в таком роде. Что могли мы купить на рынке, получая, в среднем, 600 рублей жалованья в месяц?
      Многим из нас надо было искать каких то дополнительных ресурсов в смысле питания. Догадливые старшины рот, видя наше положение, умудрялись многим из нас приносить дополнительный котелок супа с красноармейской кухни. Но, во первых, это было слишком унизительно, а, во вторых, могло носить лишь случайный характер.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11